ПРИЗНАНИЕ СВЯТОГО ОТЦА.

В конце понтификата Льва девятого знаменитый богослов Петр Дамиани обратился к нему с посланием, достаточно любопытным, чтобы его процитировать здесь. Петр Дамиани обратился к святому отцу за советом по поводу скандальной жизни духовенства.

"Наши прелаты, — писал богослов, — открыто предаются распутству, бражничают, скачут верхом, бесстыдно сожительствуют с любовницами в епископских дворцах. Эти недостойные служители толкают верующих в пропасть, а простое духовенство дошло до последней степени развращенности, и нам ничего не остается, как лишить священников права совершать обряды святых таинств. Звание священнослужителя заслужило такое презрение, что мы вынуждены набирать служителей бога среди продажных людей, прелюбодеев и убийц.

Некогда апостол объявил достойными смерти не только тех, кто совершает преступление, но и тех, кто терпимо относится к ним. Что сказал бы он, ежели, возвратясь на землю, увидел бы духовенство наших дней! Распутство духовенства ныне так велико, что священники грешат с собственными детьми. Негодяи ссылаются на развращенность римского двора, а так как у них есть такса для отпущения всех грехов, то они совершают преступления со спокойной совестью".

Петр Дамиани приводит несколько папских постановлений, отличающихся возмутительной непристойностью. Из уважения к нашему читателю мы отбираем из них наиболее пригодные для печати. Но даже эти тщательно выбранные цитаты дают достаточно ясное представление о церковном кодексе. "Священник, не являющийся монахом, случайно согрешивший с девственницей, должен каяться два года и поститься в течение трех великих постов, вкушая лишь хлеб и воду по понедельникам, средам, пятницам и субботам. Если молодая девушка посвящена богу и если грех совершался систематически, то эпитимия должна продолжаться пять лет.

Простой клирик за такой проступок должен нести эпитимию в течение шести месяцев, а каноник — в течение двух лет".

Приведя ряд подобных примеров, Петр Дамиани умоляет папу принять необходимые меры к тому, чтобы положить конец разнузданности духовенства.

Ответ Льва девятого звучит как признание, далеко не беспристрастное; оно стоит того, чтобы его процитировать.

"Грехи, упомянутые вами, — писал он Петру Дамиани, — достойны самой суровой кары.

Совершившие хотя бы один из них вполне заслуживают отлучения от сана. Однако число священнослужителей, повинных в этих грехах, делает меру эту совершенно неприемлемой и заставляет меня сохранять в церкви даже преступников".

Как много нынешних церковников сокрушается, вероятно, что прошли времена, когда духовенство пользовалось такой свободой. В наши дни светская власть карает носителей рясы, не сумевших скрыть свои грехи. Церковники называют это «гонением на религию».

Было бы глубочайшим заблуждением думать, что моральный уровень клириков вырос.

Дело просто в том, что теперь им приходится лицемерить и скрывать свои гнусности: они не столь могущественны, как прежде, чтобы пренебрегать общественным мнением, ибо главенство их над миром все же ограничено.

КАК ДВЕ ЛАВОЧКИ КОНКУРИРОВАЛИ ДРУГ С ДРУГОМ.

После смерти Льва девятого престол оставался вакантным в течение целого года; римляне не решались выбирать первосвященника без санкции императора Генриха третьего. Во время этого междуцарствия споры между римской и греческой церковью, поднятые некогда знаменитым патриархом Фотием, разгорелись с новой силой и приняли совершенно непристойный характер. Греческая церковь утверждала, что ни учение, ни дисциплина западной церкви не согласуются со священным писанием и со священной традицией, а следовательно, являются еретическими. Римская курия отвергала греческую церковь как антихристианскую организацию.

Они спорили по поводу причастия, значения субботы и по ряду других вопросов, которым обе церкви придавали огромное значение; по существу, их дискуссия носила совершенно комический характер.

Это была настоящая борьба двух лавчонок, конкурирующих между собой.

Одна церковь, например, упрекала другую в том, что она покупает хлеб для причастия в городских булочных, а затем крошит этот хлеб в церковное вино и раздает причастие ложкой!

«Более того, — писал патриарху Михаилу Керуларию римский епископ Гумберт, один из легатов, посланных Львом девятым в Константинополь для борьбы с ересями греческой церкви, — вы режете ваши гостии железным ножом, вместо того чтобы ломать их пальцами по святой традиции, сохраненной иерусалимской церковью».

«После причастия, — продолжает Гумберт, — если останется несколько крошек гостии, мы их не сжигаем, а благоговейно складываем в драгоценный ларец и раздаем верующим на следующий день во время богослужения. В ваших же греческих церквах частицы священного тела господня выбрасывают с мусором ваших ризниц».

Слыханное ли дело, божественный хлебец, символизирующий тело и душу Христа, бросают в мусор, священную гостию разделывают, как обыкновенную пулярку, на четыре части: два бедра, два крыла… простите, пожалуйста, — две руки сына Марии! Мало того что несчастного распяли, его еще режут, мнут, крошат, чтобы потом искромсанные части тела бросить на свалку! И голодный пес, роясь в отбросах, не ведая, что творит, проглотит святое сердце Христа. Как ужасно быть богом — есть от чего содрогнуться!

С другой стороны, если римская церковь поступает более благочестиво, сохраняя хлебные крошки в драгоценном ларце, едва ли такая процедура приходится верующим по вкусу: ведь они вынуждены есть вчерашние остатки! Подумайте только, какое чувство гордости охватывает каждого верующего, когда он, тщательно очистив свою совесть, стоит, преклонив колени, собираясь проглотить гостию, воображая тем самым, что бог обитает в его внутренностях; колени ноют, а он, закатив глаза, умиленный, как и подобает в таких случаях, высунул трепещущий язык в ожидании чего-то вкусного и мысленно произносит при виде приближающегося священника: "Наконец!

После устриц, ничего я так не люблю, как бодрящую кровь моего бога… сейчас меня попотчуют ею…" И взамен получает черствые остатки!

Нет, это уж слишком, это совсем не смешно!

Гумберт, продолжая свою параллель между римской и греческой церковью, выражался так:

«Что касается нас, то, следуя обычаям иерусалимской церкви, мы кладем на алтарь тонкие, чистые и цельные гостии. После освящения мы преломляем их руками и даем народу. Затем мы подносим к устам чашу с вином как символ крови Христа и вкушаем его с наслаждением».

С наслаждением!.. Каков сластена!

Вместе с другими обычаями греческого культа, которые рассматриваются святым престолом как еретические, Гумберт порицает восточную церковь за то, что она запрещает носить кальсоны монахам и монахиням.

Слов нет, запрещение нелепое! И непонятное… Впрочем, возможно, что отсутствие этой части туалета позволяет, что называется… раздеться в мгновение ока.

Трогательная заботливость о людях, которые торопятся забраться в постель!

Мы не касаемся длинного и ожесточенного спора по поводу обедни и других малоинтересных вещей. Любопытен только последний пункт в этом списке, приводимый римским легатом: Гумберт обвиняет греческих патриархов в том, что они приносят на алтарь овощи и жареное мясо, чтобы вкушать их одновременно с телом Иисуса Христа! Не так уж это глупо, с нашей точки зрения! Ломтик хлеба сам по себе не бог весть как вкусен. Если прибавить к нему парочку котлет, несколько картофелин, десерт, запивая еду исподтишка хорошим вином, — таким завтраком можно отлично полакомиться во время обедни. И даже церковное вино покажется вкусней и приятней!

В конце концов головоломные дискуссии закончились обоюдной анафемой. Гумберт отлучил от церкви константинопольского патриарха, а последний в свою очередь отлучил римского легата. Обе стороны наговорили друг другу много обидных слов: легат и патриарх обзывали друг друга послом сатаны, узурпатором, нечестивцем, преступником, каторжником, варваром и другими благозвучными эпитетами.

В течение двух веков, с короткими интервалами, восточная и западная церкви пребывали в состоянии войны друг с другом. В результате яростных дебатов разрыв между двумя конкурирующими лавчонками стал полным и окончательным.

ДЬЯВОЛ У ОБЕДНИ.

Если на пороге двадцатого века, когда наука шаг за шагом опрокидывает дряхлые религиозные суеверия, церковь еще осмеливается спекулировать на легковерии идиотов, если она дерзает публично утверждать, что женщина, жившая якобы восемнадцать столетий назад, явилась к пиренейским пастушкам и объявила себя богородицей, и все эти нелепости не вызвали во Франции гомерического хохота, то можно ли удивляться тому, что в века невежества самые нелепые, сверхъестественные легенды пользовались полным доверием? Вот рассказ, взятый нами у историка Мэмбура, иезуита, жившего в конце семнадцатого века.

Некий Гильдебранд был послан к Генриху третьему с просьбой утвердить преемником Льва девятого епископа Гедегарда, которого римляне единодушно решили посадить на святейший престол.

Испытывая нежные чувства к этому епископу, император, состоявший с ним в родстве, боялся, что тиара превратит епископа, как это часто бывало, в отъявленного негодяя. Он словно предвидел, что, оказавшись на престоле, Гедегард изменит отношение к императору и превратится в его врага. Гильдебранд упорно настаивал, император долго колебался, но в конце концов уступил.

Новый первосвященник был провозглашен папой 16 апреля 1055 года под именем Виктора второго.

Через некоторое время, — говорит Мэмбур, — один диакон из собора святого Петра, находившийся в преступной связи со своей сестрой и подвергшийся за это каре, решил отомстить папе: он подмешал в чашу святого причастия большую дозу яда, рассчитывая, что папа будет сам служить торжественную обедню".

Прежде чем продолжить рассказ, остановимся на следующем моменте. Итак, Виктор второй покарал диакона за те самые проступки, которые совершались чуть ли не ежедневно более высокими чинами уважаемого клира! И потому охваченный страстью диакон решил в ярости угостить достопочтенного первосвященника крысиным ядом.

Явление весьма обычное для нравов духовенства.

Но почему сам Христос не покарал диакона? И почему господь бог разрешил диакону подмешать яд к собственной крови?..

Благочестивый историк, повествуя о преступлении своего героя, не задумался над этим вопросом.

В тот самый момент, когда Виктор второй, закончив торжественную молитву, протянул руку за чашей со святым причастием, ему показалось, что чаша словно прилипла к престолу; он вновь попытался поднять ее, но чаша не сдвинулась с места… И тогда святой отец понял, что имеет дело с чудом. Когда происходит чудо, нельзя скупиться на поклоны. Это плод наших собственных размышлений, а не историка Мэмбура. Возьмем, к примеру, маленькую пастушку из Лурда: как только перед ней предстала пречистая дева, взволнованная беседой со святым духом, и заявила:

«Я — непорочное зачатие!» — пастушка сразу бросилась ей в ноги и замерла на месте!

Когда имеешь дело с чудом, всегда надо падать ниц, закрыв глаза, не то чудо может улетучиться.

Виктор второй согласно обычаям стукнулся об пол, распростершись перед алтарем (Мэмбур описывал это происшествие в иных выражениях, мы слегка изменяем его стиль, не трогая фабулы). Святой отец обратился к богу с пылкой молитвой — открыть ему тайну, отчего он не смог поднять чашу перед народом и тем самым лишен был возможности совершить обряд причастия. Святой отец усматривал в этом явлении выходку злого духа и уж никак не дружескую услугу.

Не успел папа громким голосом произнести первые слова молитвы, как отравитель, стоявший на коленях возле папы, был схвачен дьяволом и опрокинут на спину".

Диакон — на спине, святой отец — на животе, зарывшись носом в пол…

Восхитительная сценка!

Преступник покаялся в своем преступлении. Виктор второй, счастливый из-за того, что чудом избежал смерти, был охвачен состраданием к одержимому бесом (радость делает людей снисходительными); он предложил всем верующим вознести благодарственную молитву богу и молиться вместе с ним об изгнании духа тьмы.

«…Когда сатана исчез, святой отец легко поднял чашу и запер ее в ризнице».

Зачем, черт побери, ему захотелось сохранить вино, то бишь отравленную кровь Христа? Чтобы присоединить сию чашу, как утверждает Мэмбур, к реликвиям католической церкви.

Что ж, это утверждение так же вразумительно, как и сам анекдот. Однако клирики чаще всего иначе обходились с прохладительным напитком подобного рода. Если бы Виктор второй припрятал чашу, чтобы в конце концов попотчевать напитком одного из своих друзей, он бы остался верен традициям церкви и духу своей курии.

СУДЬИ И ПОДСУДИМЫЕ.

Во время понтификата Виктора второго во Франции неоднократно созывались соборы, на которых действительно пытались навести порядок среди духовенства. Клирики продолжали вести разгульную жизнь, соперничая друг с другом в лихоимстве, обирая всеми способами наивный народ, не понимавший, что религия — это коммерция более безнравственная, чем любая другая.

Церковь уже не довольствовалась тем, что изнуряла налогами и морила голодом простой народ, она стремилась распространить свою власть на феодалов. Управление страной напоминало пирамиду, на вершине которой царствовал клир, в центре — знать, а внизу находился трудовой люд, изнывавший под игом своих поработителей.

На соборах прелаты, провозглашавшие себя судьями, частенько бывали виновны в тех же прегрешениях, в которых обвиняли своих подсудимых, и часто даже в гораздо большей степени. Естественно, что подсудимый никак не мог понять, почему ему надо считаться с их приговором.

В Тулузе епископы Арльский, Эскский и Нарбоннский созвали собор на правах папских легатов, после того как Беранжер — герцог Нарбонна — принес жалобу на своего архиепископа Жоффруа. В свое время Жоффруа получил епископат в Нарбонне при помощи Беранжера, поклявшись, что ни герцог, ни его приверженцы, ни епископат не пострадают от его управления.

Разумеется, Жоффруа очень скоро нарушил клятву; он начал продавать церковное имущество и земельные участки каноников, одаривая своих наложниц и наложников. Он тратил огромные суммы денег на постройки крепостей и в конце концов обрек тысячу людей на смерть, объявив кровавую войну герцогу Беранжеру.

Кроме того, он купил своему брату Вильгельму за сто тысяч экю золотом кафедру, уплатив эту сумму крестами, чашами, драгоценными реликвиями, золотыми и серебряными сосудами, которые он продавал ростовщикам.

Герцог Беранжер попросил легатов уговорить папу, чтобы он покарал архиепископа.

Но церковники, подобно волкам, не пожирают друг друга без особой нужды. Жоффруа, который присутствовал на суде, был признан невиновным. Легаты быстро договорились друг с другом. Беранжеру отказали в иске, и вскоре он был вынужден набирать новые войска против архиепископа. Кому платить за разбитые горшки?

Разумеется, народу! Всегда народу, и только народу.

ЧЕГО СТОИТ НАИЛУЧШИЙ ПАПА?

Чего стоит наилучший папа? Можно, не задумываясь, ответить: ничего он не стоит — грош ему цена.

Виктор второй прославился в истории католической церкви как наилучший из всех пап. Церковные летописцы воспевали его мудрость, добродетель, справедливость.

Насколько он был справедливым, видно из следующего эпизода.

Духовенство и земельные магнаты разоряли французские провинции (архиепископ Жоффруа из Нарбонна, о котором мы рассказывали, имел немало подражателей): набеги и войны не прекращались. Приносить жалобу римскому двору было бессмысленно — выигрывал тот, чьи покровители оказывались сильнее.

Во время понтификата Виктора второго самые ожесточенные баталии происходили вокруг Монте-Кассинского аббатства, знаменитого своими обширнейшими землями, движимым и недвижимым имуществом.

После смерти аббата Ришара монахи выбрали настоятелем монастыря благородного старца Петра, посвятившего всю жизнь изучению священного писания.

Больших благ человечеству труды его не принесли — с тем же успехом он мог играть в бирюльки; но уж, во всяком случае, покуда этот чистый сердцем человек корпел над евангелием, он никому не причинял зла; к тому же гораздо благороднее заниматься всяким вздором, чем содержать публичные дома или предаваться содомии или заниматься стяжательством.

Решительно, аббат Петр был человеком честным; однако его кандидатура не понравилась клиру, главным образом потому, что его избрание не принесло никаких выгод. Если бы избиратели выказали свою щедрость и внесли соответствующую сумму в казну святого Петра, дело можно было бы еще исправить, и нашелся бы способ примириться со святым отцом! Монахи пренебрегли этой важной формальностью, и несчастный Петр поплатился жизнью за проявленную ими не то скупость, не то забывчивость.

Разгневанный Виктор второй отправил в Монте-Кассино кардинала Гумберта с предписанием аннулировать избрание нового аббата. Чтобы заставить строптивых монахов уважать волю папы, кардинал ввел в Монте-Кассинский монастырь целый отряд солдат, силой захватил почтенного Петра и отправил его в Рим.

Святой отец заточил почтенного старца в подземелье Латеранского дворца, где он и умер от голода.

Вот этого Виктора второго летопись считает одним из лучших пап!

Совершив упомянутый подвиг, Виктор второй направил стопы в Германию, к смертному одру своего родственника Генриха третьего. Перед смертью короля епископы и сановники Германии присягнули на верность пятилетнему сыну Генриха, а королеву Агнессу провозгласили регентшей.

Виктор вскоре вернулся в Италию. Прибыв в Тоскану, он почувствовал себя плохо и скоропостижно скончался 28 июля 1057 года.

Загадочный характер его внезапной кончины позволяет предположить, хотя летопись об этом умалчивает, что Виктор второй пал жертвой такого же покушения, от которого он чудом спасся в начале своего понтификата. Добрый боженька на этот раз был занят в другом месте, а может, у него просто не было охоты заниматься чудесами.

Стефан десятый, сменивший Виктора второго, как и его предшественник, пытался завладеть сокровищами Монте-Кассинского аббатства. С этой целью он отправил Дидье, настоятеля монастыря, в Константинополь с миссией, заведомо обреченной на провал. Он надеялся, что в отсутствие аббата ему легче будет расправиться с монахами. Однако после того, как монахи выполнили его строжайший приказ и привезли свое сказочное состояние, Стефан десятый внезапно отступил от своего решения, потребовав, чтобы монахи убирались восвояси вместе со своим кладом.

Летописец объясняет неожиданный поступок Стефана десятого «божественным внушением», ниспосланным ему. Но тут же добавляет, что речь исступленного монаха, вручившего святому отцу сокровища монастыря, была исполнена угроз.

Вскоре после этого Стефан десятый отправился в Тоскану обсудить с братом, как вести дальнейшую борьбу против императора, явно пытавшегося оспаривать у папы свое влияние на христианский мир. Прибыв во Флоренцию 29 марта 1058 года, Стефан десятый скоропостижно скончался.

ТРУДНЫЙ ВЫБОР.

В ту же ночь, когда Рим узнал о внезапной кончине Стефана десятого, старейшины города избрали первосвященником Джованни Минчио, епископа из Веллетри. Надо отметить, что еще перед своим отъездом Стефан десятый заставил кардиналов и наиболее влиятельных представителей духовенства присягнуть, что в случае его смерти они не изберут преемника до возвращения Гильдебранда, посланного им в Германию.

Петр Дамиани, желая соблюсти клятву, данную Стефану десятому, попытался противиться провозглашению нового папы, но потерпел крах, и ему пришлось бежать, спасаясь от преследований солдат графов Тосканелли, которые грозили смертью всем противникам нового святого отца.

Какого-то архиепископа силой привели в собор и там чуть ли не под клинком кинжала заставили возложить священную тиару на голову Минчио, принявшего имя Бенедикта десятого.

К тому времени вернулся Гильдебранд. Узнав об избрании Бенедикта, он обрушился на духовенство и римских нотаблей, упрекая их в слабохарактерности, позволившей графам Тосканелли навязать им папу против воли. Гильдебранд настоятельно требовал изгнать Бенедикта и назначить новые выборы.

Среди прелатов произошел раскол: императорские сторонники приняли сторону Гильдебранда, ставленники феодалов поддерживали Бенедикта десятого. Партия Гильдебранда избрала другого папу, который был возведен на престол под именем Николая второго. Таким образом, еще раз у власти оказались одновременно два первосвященника.

Первый был невежда и отличался неслыханной тупостью. Он не умел даже читать! Что касается второго, то он был честолюбив, алчен и лицемерен до крайности.

Трудно определить, чей же ставленник лучше. Бенедикт десятый корчил из себя вельможу и в то же самое время вставал в тупик при решении любого вопроса, унижая тем самым апостольский трон; чувствуя себя бессильным продолжать борьбу, несчастный кретин предпочел уступить место своему конкуренту.

В 1059 году Николай второй вместе с Гильдебрандом издал декрет, на основании которого только высшие чины церкви, составляющие особую коллегию — конклав, получали право избирать первосвященника. Императору (германские короли в то время назывались императорами Священной Римской империи) предоставлялось лишь право отвода лиц, неугодных ему. Этот декрет наносил удар не только по правам феодалов, но и по императорской власти. Николай второй мало чем отличался от своих предшественников. Он лихо торговал всякими должностями, грамотами и титулами. Кроме того, этот продувной плут оказался и весьма жестоким.

Некий Беранжер, субдиакон в Сан-Морице, разошелся с римской церковью в вопросах таинства святого причастия. Святой отец, собираясь якобы его пожурить, очень милостиво пригласил его в Рим; когда Беранжер оказался во власти первосвященника, его безо всякого суда или допроса заперли в тюрьму и не выпускали из нее до тех пор, пока он под угрозами не отказался от своих ошибок.

Во всем остальном история понтификата Николая второго не представляет особого интереса. Любопытна лишь одна небольшая деталь: как уверяют летописцы, Николай второй не пропускал дня, чтобы не омыть ноги двенадцати нищим. Если эта деталь действительно верна, то она служит лишь иллюстрацией его лицемерия. Не лучше ли было просто накормить несчастных, чем глупейшей церемонией пародировать легенду о Христе?

Папа Николай второй умер во Флоренции в июле 1061 года.

ФАНАТИЗМ.

Коснемся мимоходом одного случая фанатизма, который ярко рисует падение человеческого разума под влиянием мистических нелепостей, узаконенных церковными догмами. Во время понтификата Александра второго, вступившего на папский престол после Николая, в Лучеольском монастыре, в Умбрии, жил отшельник святой Доминик, прозванный кольчугоносцем, ибо он вместо вериг носил железную кольчугу. В монастыре жило восемнадцать человек, пили они только воду, совершенно отказались от мяса и масла, вареные овощи позволяли себе лишь по воскресеньям; в остальные дни ели один хлеб, да и то в очень малом количестве. Кроме того, они обрекли себя на полное молчание, и лишь по воскресеньям, между вечерней и всенощной, по ходу службы обменивались несколькими словами.

Святой Доминик считал этот режим недостаточно строгим и увеличил свои постные дни, подвергая себя жесточайшим мучениям. Зимой он спал перед дверью кельи в одной рубахе, связанной из железной проволоки, укрываясь панцирем; он терзал себе лицо и все тело колючими шипами. Как-то раз, представ с окровавленным лицом перед аббатом, он бросился к его ногам с воплем:

— Отец мой, я согрешил тяжко, наложи на меня суровую эпитимию.

Этот святой юродивый вместе с хлебом позволил себе съесть несколько листьев!

Доминик молился, сложив руки в виде креста, прочитывал двенадцать псалмов по восемьдесят раз, прибавляя к ним гимны и литании.

Отличное упражнение!

За несколько лет до смерти, убедившись, что ремни из кожи жестче, чем прутья, он принялся истязать себя ими. В конце концов кожа стала черной, как у негра, от рубцов. Под кольчугой он носил также восемь железных обручей, впивавшихся в его тело.

Утверждают, что этот помешанный прожил очень долго. Уж не оттого ли, что он соблюдал «железный режим»? Вместо того чтобы поглощать белок, лимонную кислоту или другие приправы, он постепенно вгонял в свой организм железную нитку, кольцо из того же металла. Возможно, такая процедура и полезна, но мы не осмеливаемся предлагать ее нашему читателю. Среди «отцов пустыни» многие отшельники приобрели исключительную репутацию святости отчасти благодаря тем неслыханным мучениям, которым они себя подвергали, отчасти благодаря чудесам, приписываемым им. От тяжких истязаний страдал также и их разум, и потому неудивительно, что у этих людей были видения, галлюцинации, принимаемые ими за действительность. Это способствовало еще большему помешательству и без того расстроенного рассудка.

БОИ ЗА ПАПСКИЙ ПРЕСТОЛ.

Обычно избрание каждого нового папы происходило с согласия германского императора. Несмотря на то что римлянам не раз уж приходилось горько расплачиваться за непослушание королям Священной Римской империи, они после смерти Николая второго попытались провести независимые выборы. Монах Гильдебранд, с которым мы уже познакомили читателя, решил, что юный возраст короля Генриха позволяет римскому двору самостоятельно выбрать папу. Большинство кардиналов и епископов поддержало Гильдебранда, но графы Тосканелли и другие знатные феодалы, чьи интересы шли вразрез с интересами духовенства, выступили на сей раз в роли защитников императорского престижа, а так как они имели веский аргумент — сильную армию, то Гильдебранд не посмел им противиться!

Впрочем, он попытался использовать декрет Николая второго, согласно которому первосвященники должны были избираться из высших чинов римской церкви; только в том случае, если в Риме не окажется ни одного клирика, достойного стать наместником Христа на земле, позволялось избирать иностранного священника, указанного императором. Гильдебранд отправил в Германию нескольких послов к императрице Агнессе, матери короля Генриха и регентше империи, с просьбой разрешить созыв конклава для избрания папы на основании декрета Николая второго.

Через три месяца делегаты вернулись, не добившись аудиенции у Агнессы. Тогда Гильдебранд решил действовать на свой страх и риск: он призвал в Рим норманнские отряды, затем созвал кардиналов и преданных ему вельмож и предложил им возвести на престол Ансельмо, епископа Луккского. Ансельмо провозгласили папой под именем Александра второго.

Бессильная помешать этому избранию, феодальная партия во главе с Тосканелли, в свою очередь, отправила послов к императрице. Хлопоты увенчались успехом: был созван собор, низложивший Александра и провозгласивший папой пармского прелата Кадала Палавиана под именем Гонория второго.

Лучшего кандидата нельзя было и придумать: Кадал Палавиан славился огромным штатом наложниц; мужья всех красивых женщин в его округе удостаивались чести носить почетное звание рогоносцев. Кроме того, Кадал Палавиан имел весьма своеобразное представление о собственности: церковные деньги, проходившие через его руки, чаще всего не доходили до места назначения и попадали в альковы его бесчисленных любовниц. Бедные священники тщетно ожидали жалованья! Правда, большинство епископов одновременно служило и Венере, и Христу. Говоря проще, они содержали публичные дома и так ревностно заботились о своих клиентах, что дела их процветали. Но даже такое прибыльное совместительство не покрывало фантастических расходов самого Кадала Палавиана.