Глава 7

Он ранен! Селина застыла на месте.

— Что значит «ранен», Этьен? — Она непроизвольно стиснула котенка, и тот запищал и вцепился коготками в ее руку.

— Он получил увечье на охоте. Но оно не так страшно, как его гнев. — Этьен тащил ее за собой. — Я никогда не видел его таким!

Селина, казалось бы, от испуга должна была метнуться в обратную сторону, но этого не произошло. Она и не подумала о себе — только о Гастоне. Он ранен! Селина не могла объяснить, какие чувства двигали ею, и не пыталась разобраться в них. Не нуждаясь в понуканиях Этьена, она бросилась вперед.

Около входных дверей им пришлось пробираться сквозь строй слуг, отводивших лошадей охотников на конюшню и сопровождавших телегу с наваленными тушами нескольких оленей и огромного кабана. Она едва взглянула на них и лишь заметила, что правый бок лошади Гастона и седло испачканы липкой красной жидкостью.

Селина обогнала Этьена и первая вбежала в главный зал.

Вокруг помоста перед очагом собралась плотная толпа вассалов, слуг, охотников. Все говорили разом, и в общем шуме невозможно было разобрать ни слова. Гастона среди них не было видно. Он лежит распростертый на полу? Неужто рана настолько серьезна, что он не в силах держаться на ногах? Она не глядя сунула Грушо в руки одной из молоденьких служанок и вместе с Этьеном стала протискиваться вперед.

Вдруг, перекрывая гомон, раздался голос Гастона:

— Что значит: ты разрешил ей готовить?

Селина почувствовала и облегчение, и страх одновременно.

— Но она не причинила нам вреда, сэр, — ответил чей-то мужской голос.

— Милорд, вы обязательно должны попробовать это удивительно вкусное блюдо, которое называется запеканкой, — добавила Иоланда.

Селина, работая локтями, наконец пробралась в первый ряд людей, сгрудившихся вокруг Гастона, который сидел перед огнем в резном кресле. Он казался целым и невредимым, но ее сердце екнуло, когда она увидела его бедро, обернутое пропитанными кровью повязками.

— С вами все в порядке? — выдохнула она.

Гастон взглянул на нее, и разговор мгновенно стих до едва слышного шепота. Он оглядел ее с головы до ног. Глаза его потемнели, пальцы крепко сжали подлокотники кресла. На мгновение во взгляде появилось какое-то незнакомое выражение, но тут же исчезло — на губах заиграла прежняя холодная и злая улыбка.

— Я вижу, вы в полной мере воспользовались моей отлучкой, — вы, предательница и убийца!

Селина, менее всего ожидавшая такого поворота, вздрогнула и непроизвольно сделала шаг назад. Что же ужасного она сделала, чтобы привести его в такое состояние?

Он не стал дожидаться ее ответа и тут же обратил свой гнев на Этьена:

— Я вижу, она спокойно разгуливает где ей вздумается без всякой охраны? — Его голос звучал все громче и яростнее с каждым словом. Конец фразы прогремел так, что дрогнули потолочные балки.

— М-милорд, она так усердно трудилась все эти дни, так помогала нам, что стало понятно: ей можно доверять.

— Доверять?! — воскликнул Гастон. — Неужели вы все окончательно лишились разума? Да она могла совершить любую гнусность, пока вы думали только о том, как бы набить свои животы! — Он еще раз оглядел Селину. — И почему она так роскошно одета? Можно подумать, она королевских кровей. Где она раздобыла… — он с презрением указал на камзол и трико, — этот мужской костюм?

— Это я сшила для нее, — промолвила портниха Иветта. — В знак признательности за ее помощь. Она соорудила такие удивительные инструменты, что теперь я режу ткань быстро и без всяких усилий…

— О Господи! — Настроение Гастона портилось с каждой секундой. Он повернулся к Этьену: — Вот как ты оправдал мое доверие, мальчишка! Я поручил тебе сторожить ее, а ты спокойно вручил ей и мой замок, и все, чем я владею.

— Нет, сэр! Я следил за ней очень внимательно. Лишь сегодня она впервые оказалась одна, да и то на самое короткое время. И ни разу не сделала ничего предосудительного. Даже больше…

— Конечно, она ничего такого не сделала. Ведь это входит в ее планы. Меня не было в замке всего четыре дня, а вы уже напрочь забыли, как появилась здесь эта женщина. Она же из клана Туреля! Послана сюда усыпить нашу бдительность, чтобы потом спокойно осуществить все, что приказал ей ее повелитель.

— Извините меня, — наконец вмешалась Селина. Ошеломленная его неистовой яростью, она объясняла его поведение сильной болью, от которой он, наверное, ужасно страдает. Ведь он кричит на своих людей, словно раненый лев. — Давайте поговорим обо мне позже. Сейчас необходимо осмотреть вашу рану.

— Не стройте из себя заботливую супругу! — процедил Гастон сквозь сжатые зубы, по-прежнему уставясь на Селину ледяным взглядом. — Вы заворожили моих людей, но со мной вам так просто не справиться. — Ему удалось подняться с кресла, хотя было видно, что каждое движение причиняет ему мучения.

Селина мудро решила не возражать, понимая, что любое объяснение разозлит его еще больше.

Глядя на него, она испытывала сильное замешательство. Вот он стоит здесь, рычащий как зверь, со сверкающим на поясе мечом, с растрепанными ветром волосами и четырехдневной щетиной на щеках, с запачканной кровью одеждой — никогда она не видела его столь грозным, — но ей вовсе не страшно. Не страшно за себя. Она беспокоится только о нем. Это противоречит всякому здравому смыслу, но тем не менее все именно так. Правда, ему это не объяснишь.

— Что случилось? — промолвила она наконец. — Вас задел клыками кабан?

— Нет, миледи, — хмыкнул из-за плеча Гастона капитан его стражи, которого все звали Ройсом. — Все не так страшно. С господином произошел несчастный случай, когда мы на обратном пути остановились в таверне.

Разговоры вокруг совсем прекратились, будто все понимали, на что намекает Ройс.

— В таверне? — Одна Селина оставалась в неведении.

— Да, — подтвердил Гастон. — Мы захотели отпраздновать удачную охоту. Выпить и… немного развлечься.

Его ответ подействовал на Селину как ушат ледяной воды. Она горько пожалела, что затеяла расспросы. В небрежных словах Гастона было много больше, чем ей хотелось знать, но он и не думал останавливаться.

— Я обрезался о собственный меч, выбираясь из постели тамошней служанки. Мне хотелось побыстрее ею насладиться, и я так поспешно раздевался, что позабыл, куда бросил оружие. И когда встал…

— …то в темноте налетел прямо на острие, — закончил за хозяина Ройс, давясь от смеха. — Он вскрикнул, а девушка так испугалась, что нам пришлось потратить больше сил, чтобы привести ее в чувство, чем перевязать рану.

Мужчины вокруг хрипло расхохотались, а Селина стояла с горящими щеками. Как он мог?.. Женат менее недели, и уже…

Но почему это ее так задело?

Что с ней случилось?

Разумеется, клятвы, произнесенные перед алтарем, ничего не значили ни для него, ни для нее. Их брак был фиктивным. Произошла ужасная ошибка — время сыграло с ней эту злую шутку. Сейчас требовалось поймать луч лунного света, который вернул бы ее обратно в 1993 год. Так какое ей дело до того, что он переспал с какой-то там девицей из придорожного кабака? Да пусть хоть с дюжиной!

Она убеждала себя, что своим хвастовством Гастон просто хочет унизить ее. У него есть все причины для ненависти — ведь он уверен: она предана Турелю и оказалась здесь, неся угрозу его жизни и жизни его подданных. Но все же это слишком низко… Нет, ей его не понять…

От гнева и ревности, боли и унижения у нее перехватило дыхание. До чего же глупо! Ведь Гастон никогда не скрывал, что презирает ее, и не думал отказываться от своих мужских прихотей. Он предупредил ее об этом, когда произносил брачный обет. Ей тоже наплевать на него! И незачем так страдать!

Ах, если бы женщины на нее так не смотрели! Мужчины, увлеченные рассказом Ройса, встречали каждое его слово громким хохотом. Но женщины то и дело обращали на Селину взгляды, полные сочувствия и даже жалости.

Ей же было бы легче, смотри они на нее с осуждением, — как всего несколько дней назад.

Гастон тоже не отрываясь смотрел на нее, будто чего-то ждал. Она собрала все силы, чтобы подавить бушевавшие в ней чувства, и ответила ему почти равнодушным взглядом.

— Вы испачкали кровью весь пол, милорд, — произнесла она спокойно. — Мне кажется, вам не следует так беспечно относиться к своей ране.

— Хорошо. Возьмите повязки и немного воды, моя дорогая супруга. — Последнее слово он выплюнул из себя как отраву. — Вы перевяжете меня в моих покоях.

Гастон вышагивал по своей комнате от кровати до очага и обратно, пока не протоптал дорожку в соломе на полу. Он был в таком бешенстве, что почти не чувствовал боли в ноге. И причиной оказалась его жена.

Его меньше всего волновали те новшества, что она внесла в жизнь замка. Не особенно трогала его и мысль о том, как ей удалось всего за несколько дней изменить отношение к себе со стороны прислуги. Даже ее экстравагантный наряд был ему безразличен.

Нет, он вышел из равновесия, когда почувствовал странный толчок в груди при ее появлении в зале.

Еще сильнее его беспокоило происшествие в таверне. Дело там обстояло иначе, чем он преподнес его своей свите.

Гастон остановился перед очагом, упершись в стену руками. В раздражении подтолкнул обугленную головню в огонь. В таверне он не переспал с девушкой.

Во имя всех святых, он был уверен, что все получится. Он полночи бросал на нее призывные взгляды, касался ее и наконец повел в свою комнату. Происходил привычный ритуал соблазнения, после которого он всегда чувствовал себя удовлетворенным и счастливым.

Но, оказавшись со служанкой наедине, Гастон с удивлением и беспокойством почувствовал, что не испытывает к ней никакой страсти. В первый момент он испугался и подумал о каком-то недуге, поразившем его. Ее поцелуи совершенно не возбуждали. Он снял сапоги, отстегнул меч и начал раздеваться, чтобы продолжить ласки в постели, но вдруг… передумал. Резко повернувшись в темноте, он случайно напоролся на небрежно брошенный меч и пронзил им бедро.

Это окончательно подорвало его дух. Прежде, что бы ни случалось, он был предельно аккуратен с оружием. Сейчас же его мысли были далеки от девушки, предлагавшей ему себя, и целиком поглощены образом Кристианы: чертами ее лица, формами и…

Дьявол, эта навязанная ему жена по-настоящему опасна, если сумела так завладеть его чувствами, что он потерял интерес к женщинам! Потерял осторожность при обращении с оружием! Потерял контроль над собственными мыслями. Он не находил этому объяснения.

Появившиеся в комнате Ройс с охотниками по-своему истолковали инцидент, а он не стал их переубеждать. Позже он боялся задумываться над случившимся, подозревая, что найдет ответ, который его вовсе не обрадует.

Но он понимал, что… привязан к Кристиане какой-то неведомой силой, заставившей его отказаться от общества других женщин.

До него вдруг дошло, что он выбрал девушку в таверне именно потому, что она была рыжеволосой.

Как его жена.

Жена, которую он не имеет права положить с собой в постель.

Гастон отошел от очага и направился к окну. Отворив створки, он позволил студеному зимнему воздуху наполнить комнату и вдохнул полной грудью, надеясь потушить все еще полыхавшее в груди пламя.

Испепеляющее желание вновь начало преследовать его, стоило ему встретиться с Кристианой взглядами.

Боже, а ее вызывающий наряд, который обрисовывал длинные, стройные ноги — икры, колени, бедра! Он не видел ее всего несколько дней и сейчас чувствовал себя крестоносцем, прильнувшим к чистому источнику после долгого блуждания по знойной пустыне. Ее грудь казалась ему еще более пышной, чем запомнилась со времени их последней встречи, ее талия — еще более тонкой, вздернутый подбородок — еще более независимым, темно-серые глаза — еще более…

Нет, черт возьми, невыносимо! Он захлопнул окно и снова стал мерить комнату шагами в тщетной попытке выбросить из памяти навязчивый образ.

Это грозило опасностью. Смертельной опасностью! Если она только догадается, в ее руках окажется оружие, разящее без промаха.

Он изо всех сил пытался скрыть это непрошеное… непрошеное…

Он нашел точное слово, и лицо его исказила горькая гримаса.

Чувство к ней! Во что бы то ни стало он должен подавить его, не дать ему завладеть собой.

Внезапно Гастону вспомнился его брат Жерар и безумная страсть, которую тот питал к своей жене Аврил. Чета проводила вместе все дни, все часы с их первой встречи. Жерар называл это любовью. Словом, которое достойно только женщин. Гастон знал, что оно означает: постоянное всепоглощающее желание так вскружило Жерару голову, что он…

Он стал слишком мягким от этой «любви». Больше супругом, чем воином. Он позволил чувствам к Аврил так завладеть собой, что перестал быть настоящим рыцарем. Будь Жерар более твердым, более осторожным, будь он самим собой в тот злосчастный день, он остался бы жив. И их отец остался бы жив.

Нельзя позволить чувству к женщине взять верх над всем остальным. Судьба Жерара ясно это показывала.

Гастон присел на кровать и яростно потер лоб. Надо избавиться от этого дурацкого желания. Избавиться от Кристианы. Она же человек Туреля и послана сюда именно затем, чтобы сделать его, Гастона, беззащитным перед ее чарами. Обмануть его. Обворожить. Соблазнить!..

Он обязан добиться расторжения брака и жениться на миледи Розалинде де Бриссо. Чем скорее он сделает это, тем лучше. Три его замка слишком далеко отстоят друг от друга и представляют легкую добычу для Туреля, для фламандцев, для любого разбойника или мародера. Только объединив свои владения с землями Бриссо, клином разделившими его имения, сможет он противостоять захватчикам.

Значит, прежде всего надо избавиться от Кристианы. Занятый своими мыслями, Гастон едва услышал звук отворяемой двери.

Она вошла без стука, бесстыдная маленькая стерва. Стоит в дверном проеме с тазом воды, куском мыла и длинными полосами льняной ткани. Кроме того, держит в руках флягу с вином. Лицемерка, опустила глаза долу, но вся так и излучает то ли злость, то ли вызов.

Он выругался про себя. Зачем он поддался минутному порыву и велел ей прийти? Идиот! Намеревался доказать — ей ли, им ли обоим, — что он здесь единственный хозяин, что силой своего разума может подавить свои страсти. Что ни одна женщина не заставит его потерять контроль над собой, и уж во всяком случае не она.

Оказывается, он переоценил свои силы и понял это, только оказавшись лицом к лицу с ней. Надо отослать ее обратно.

Но тем самым он обнаружит, какую власть имеет над ним женщина.

Селина подняла глаза от таза с водой.

— Я пришла, как вы приказали, — тихо произнесла она.

— Закройте дверь! — сказал Гастон, когда она не дрогнула под его пристальным взглядом.

— Вы не боитесь разрешить мне обработать свою рану, если даже моя стряпня не внушает вам доверия?

— Закройте дверь, — повторил он.

Она послушалась, но руки ее при этом дрожали.

Его сердце тоже билось неровно. Гастон задышал глубже, надеясь успокоиться.

Он в первую очередь воин и лишь потом — мужчина. И да будет так!

— Я велел вам прийти сюда, дорогая супруга, потому что желаю поговорить с вами наедине. — Он осторожно прилег, опершись на локоть. Сетка под матрацем заскрипела от его тяжести. — Я не доверяю вам, это правда. Но рана не слишком глубокая, да и король объявил ясно: если со мной что-нибудь случится, ваш патрон лишится всего.

— Вы не вправе винить меня за рану, которую получили, когда… когда были с другой женщиной, — потупясь, сказала Селина и поставила таз на столик возле кровати.

Как раз винить он должен именно ее! Ну да это даже к лучшему: пусть себе верит байкам Ройса.

— Боль от столь незначительной раны не такая высокая плата за наслаждение, которое дала мне эта девушка. — Он усмехнулся. — И хотя в этом действительно нет вашей вины, но если что-то со мной случится после вашего лечения, Турель заплатит сполна.

— Я не состою ни в каком заговоре с Турелем, — заметила она, покачав головой.

Гастон давно уже перестал обращать внимание на ее повторяющиеся слово в слово объяснения. Боже, как она прекрасна! Она будто согревала комнату своим дыханием, пахнущим весной. В костюме цвета свежей листвы она напоминала птичку, впорхнувшую сюда по ошибке. Комната на ее фоне выглядела унылой и бесцветной. Даже яркие шелковые покрывала на кровати с вышитым на них его гербом словно померкли.

В его спальне она была впервые. Так близко, что он без труда ощущал ее запах: лаванды, розы, тимьяна…

Черт возьми! Он хотел бы ничего не знать ни о ней, ни о ее господине, ни о чем…

Намочив льняной бинт, Селина провела по нему куском мыла и повернулась к Гастону:

— Думаю, чересчур смело надеяться, что за несколько прошедших дней ваше настроение заметно улучшилось?

— Мое настроение улучшится, как только вы отсюда исчезнете. Именно за этим я и вызвал вас сюда. Скажите, вы не передумали продолжать здесь вашу предательскую деятельность? Согласны ли вы предстать перед королем и во всем сознаться?

Селина взмахнула руками жестом, полным отчаяния.

— Я не могу! Я не могла сделать это четыре дня назад, не могу сейчас и не смогу в следующий раз, когда вы попросите меня об этом, на следующей ли неделе, через месяц ли — я никогда не смогу выполнить ваше желание.

— Печально. Я имею в виду: печально для вас. — Он вперил в нее ледяной взгляд. — Я в любом случае избавлюсь от вас, Кристиана. И очень скоро.

— Поверьте мне, я тоже с нетерпением считаю дни. — В словах Селины звучала такая страсть, что ее невозможно было заподозрить в неискренности.

— Очень неразумно. Если вам так хочется нас покинуть, почему вы не желаете сотрудничать?

— Потому что я не могу! Мне жаль, но я… — С глубоким вздохом она закрыла глаза. — Так вы хотите, чтобы я занялась вашей раной, или нет? Наш спор все равно ни к чему не приведет.

— Ладно, закончим! — зло процедил он и занялся делом, которое не должно было пробуждать в нем ни страсти, ни ярости. Выпрямившись, он развязал насквозь пропитанную кровью повязку, наложенную на бедро чуть выше колена, и шире разорвал дыру на штанах. — Рана совсем не глубокая. Просто царапина.

— Царапина? — прошептала Селина, побледнев от вида окровавленной ноги, как будто никогда прежде не встречалась с порезами.

Он даже подумал, что она сейчас потеряет сознание, но Селина аккуратно разложила принесенные с собой предметы и опустилась около него на колени.

— А зачем мыло? — с подозрением спросил Гастон. — И вино?

— Можете мне не верить, но там, откуда я прибыла, эти вещи использовали, чтобы предотвратить заражение.

— Вино предотвращает заражение? — расхохотался он. — Если бы это было правдой, то многие мои знакомые из наемников не погибли бы от ран — ведь они были завзятыми пропойцами.

— Выпивка не имеет к этому никакого отношения. Вином надо промыть порез. — Селина посмотрела на него, закусив нижнюю губу. — Это довольно болезненно. Поверьте, я не хочу заставлять вас страдать, но будет больно.

— Я не из тех, кто падает в обморок, едва до него дотронутся. Я много раз бывал ранен, и гораздо более тяжело.

— Вероятно, вы терпели ради того, чтобы теперь похвастаться этим, — пробормотала она.

— Я вытерпел все и остался жив за семнадцать лет сражений только потому, что всегда имел под рукой оружие и не терял разум. — Гастон невозмутимо смотрел, как она промывает рану. — Никогда.

«До последнего времени», — поправил он себя, и эта мысль отнюдь не доставила ему радости. Ее руки действовали быстро и ловко; она очень старалась не причинять ему боли и поменьше касаться его обнаженной ноги. И то и другое было практически невозможно. Она насухо промокнула порез и приложила к нему тряпицу, смоченную в вине.

Он даже не поморщился. Не застонал. Несмотря на ее осторожность, боль опалила его адским пламенем. Но боль от раны была ерундой по сравнению со страданием, которое он ощущал при самых легких прикосновениях ее пальцев.

Господи, как давно она касалась его тела! И случалось ли с ним такое от прикосновения женщины за все тридцать лет, что он живет на земле?

Длинные тонкие пальцы нежно касались жестких, колючих волос на коже бедра, они были так близко и в то же время так далеко от него. Ему приходилось напрягать всю свою силу воли, чтобы скрыть от нее охватывающее его и проявляющееся в самой очевидной форме желание.

Страсть обрушилась на Гастона. Это была мука, проникавшая в каждую клеточку тела, пожиравшая все его существо. Она текла по его чреслам, вызывала яркие и откровенные картины в воображении: вот он заключает ее в свои объятия, привлекает к себе, проводит руками по бархатной коже, ласкает самые укромные уголки гибкого тела, срывает одежду и опрокидывает на простыни, прижимается к ней, входит в нее все глубже и глубже, пока они оба, опустошенные и бездыханные… О нет!

— Мы видимся с вами в последний раз, моя дражайшая супруга. — Гастон понял, что заговорил вслух, только когда она в удивлении подняла на него глаза.

— Ч-что?.. — Она как раз закончила накладывать свежую повязку. Ее пальцы дрожали, щеки покрылись ярким румянцем, из глубины глаз шло теплое сияние. Ее явное неравнодушие только подстегнуло его желание и, в свою очередь, вызвало раздражение и гнев.

— Повторяю: мы видимся в последний раз.

— Но почему? Вы опять покидаете нас? — Она выглядела совершенно растерянной.

— Не я, а вы «покинете нас». Поскольку вы злоупотребили той свободой, которая вам была предоставлена в замке, вы лишаетесь ее вовсе. — В его голосе звучала откровенная грубость, но ему сейчас было не до правил хорошего тона. Наплевать, сама виновата. — Отныне вы будете находиться взаперти в своей комнате, пока не откажетесь от своих вероломных планов и не согласитесь предстать перед королем с признанием. Поскольку на Этьена я не могу больше полагаться, вас будут охранять более надежные люди: Ройс, мой капитан…

— Но вспомните, о чем предупреждал король, — возразила Селина. — Если вы будете дурно обращаться со мной…

— Это не дурное обращение. Вас будут кормить и одевать, вы сможете не отказываться от своей глупой привычки ежедневно принимать ванну. Но вы будете лишены общества, и у вас появится больше возможности задуматься о своей преданности Турелю. И так будет продолжаться столько, сколько потребуется. Я не могу допустить, чтобы вы вовлекали моих людей в заговор, направленный против меня. Я не позволю вам соблазнять их вашей странной едой и непонятными инструментами…

— Но все, что я сделала, лишь облегчает их труд, делает жизнь здесь проще и удобнее. Люди приходили ко мне со своими проблемами, и я помогала им. Мои инструменты приносят пользу…

— Они — часть вашего плана, и я их не приемлю. С этим будет покончено.

— Покончено? — изумилась она. — Но почему?

— Почему? — переспросил он. — Потому что я так приказываю.

— Но вы не сможете перечеркнуть всего, что я здесь успела…

— Уж не собираетесь ли вы выступить против меня? — грозно спросил Гастон. Для сообразительной девушки стало бы понятно, что продолжать спор опасно.

— Да, если вы отдаете идиотские приказы! — Селина уже не могла остановиться. — Я делала это ради ваших людей!

Гастон вскочил так неожиданно, что она вынуждена была на шаг отступить.

— Не ваше дело решать, что нужно моим людям! — Он смотрел на нее сверху вниз, сжав кулаки. — Это моя забота. Они просты и слишком наивны, чтобы разглядеть вашу коварную сущность…

— Во мне нет никакого коварства. Очень жаль, что вы мне не верите. Дайте только возможность, и я докажу. Ведь все остальные…

— У всех остальных мозги перестают работать, как только оказываются набитыми их желудки. Теперь, когда я вернулся, это прекратится. Пока вы не скажете правды, с вами будут обращаться как с вражеским лазутчиком, каковым вы, кстати, и являетесь. Мои люди больше не будут иметь с вами дела. И я тоже.

— Вы самый злобный, самый тупой, самый упрямый тип, какого я когда-либо встречала! — процедила Селина сквозь зубы. Наплевав на опасность, она шагнула к нему: подбородок высоко поднят, кулаки крепко сжаты, как и у него. — Вы можете запереть меня хоть на год. Но я и тогда не изменюсь. Я не могу сделать по-вашему. Если кому и следовало бы измениться, то только вам. Немного правды в глаза ничего, кроме пользы, вам не принесет. Я думаю…

И в этот момент произошло нечто совершенно неожиданное. Гастон привлек к себе Селину и поцеловал в губы.

Они замерли в молчании, жаркая волна прокатилась по их телам.

Она пыталась высвободиться, пробовала бороться, но он намертво прижал ее к себе — запустив одну руку в ее шелковистые волосы, а другой обнимал ее за талию. Она обмякла в его объятиях.

Слияние их уст закружило его и бросило в бездну — такую широкую и глубокую, что он понял: дна ему не достичь. Он всеми силами старался оторваться от жены, но острое лезвие желания входило в него все глубже.

Под его напором ее губы раскрылись, и он почувствовал себя частью ее. Его язык искал ее язык, касался его — сначала едва заметно, потом все сильнее и сильнее. Гастон почувствовал, что его охватывает дрожь, тело казалось раскаленным, как кусок металла, только что вытащенного из горна. И ее тело зажглось от этого жара, как сухой трут. Они сжигали друг друга, и пламя поглощало все вокруг…

Наконец ему удалось расцепить руки и оттолкнуть ее.

— Уходите! — Его голос срывался. — Оставьте меня, пока я не сделал с вами то, к чему вы стремились с самого начала.

Селина отступила, ее глаза были широко распахнуты в изумлении. Она не произнесла ни слова и только пристально смотрела на него. Наконец трясущейся рукой провела по вспухшим губам.

Одним движением он снова оказался рядом с ней.

— Уходите же!

Селина повернулась и бросилась прочь, даже не захлопнув за собой дверь. Оставила его одного в неуемной лихорадке страсти.

Помоги ему, Боже! Спасет ли его то, что она будет сидеть взаперти? Спасет ли его, если он отошлет ее на край света? Сможет ли он удержаться, чтобы не отыскать ее и не отдаться желанию, которое сжигает его душу?..

Глава 8

Две ночи спустя Селина лежала в постели в своей комнате. Девушка не могла уснуть, ворочалась, и ей казалось, что она все еще ощущает вкус его поцелуев.

Селина понимала, что это глупо. Просто временное помешательство от одиночества, в котором она провела двое суток, от невозможности хоть чем-то занять себя и отвлечься от навязчивых воспоминаний.

От самых мимолетных мыслей о Гастоне по всему ее телу прокатывались волны тепла. Как будто его объятие повернуло где-то внутри нее тайный выключатель, от которого по нервам теперь постоянно шел электрический ток. Кожа стала настолько чувствительной, что даже бархат, из которого была сшита ее одежда, казался жестким, как металлическая щетка. И ежедневные ванны не успокаивали, как прежде. Не снимал напряжение и цветочный чай, который Иоланда и Габриэль специально заваривали для нее. Ничто не помогало. Ее лихорадило днем и еще сильнее ночью.

Больше всего Селина боялась, как бы ее чрезмерно самоуверенный муж не узнал, что он сотворил с ней.

Она без конца ломала голову: зачем он тогда поцеловал ее? Это случилось так неожиданно — он захватил ее врасплох. Они готовы были чуть ли не броситься в драку, а через мгновение…

И сейчас, мучаясь от бессонницы, она невольно прокручивала в памяти навязчивые картины. Вот его губы, горячие и властные, прижимаются к ее губам, его пальцы перебирают ее волосы, его твердые как камень мышцы впиваются в ее тело, его язык проникает в ее рот, и… в ней вспыхивают маленькие костры.

Селина вздрогнула и плотнее сомкнула веки, словно таким простым способом могла избавиться от наваждения.

Почему все-таки он поцеловал ее? Хотел посмеяться? Показать, как глупо с ее стороны перечить его воле? Как легко подчинить ее?

Она была готова не просто подчиниться. Она тогда едва не потеряла сознание. Никогда в жизни она не испытывала ничего столь внезапного, столь могучего и не поддающегося контролю разума. Логику, здравый смысл, злые слова, которые они бросали друг другу в жестоком споре, — все будто мгновенно унесло ветром, выдуло в окно. Она трепетала, оказавшись в его руках, возвращала его поцелуи. И хотела большего.

Как унизительно! Он выгонял ее, а она стояла потрясенная, моргая и дрожа, и, главное, расстроенная оттого, что он остановился.

В его взгляде не было ничего, кроме недоверия. Как будто все произошло по ее инициативе. Как будто не он, а она бросилась на него! Как будто во всем была только ее вина!

Надменный самец, самоуверенный жеребец! Вот и надо было сказать ему об этом, бросить в лицо. А она постыдно бежала. Как лань, увидевшая перед собой черные зрачки двустволки.

Теперь она одна, у нее есть возможность все спокойно обдумать и взвесить. И приходится признать печальный факт: если бы он не заставил ее уйти, если бы сделал крохотный шаг навстречу и снова обнял ее, он не встретил бы сопротивления.