Она стояла с непокрытой головой и пустыми руками. Никто не удосужился предложить ей даже такую мелочь, как засохший цветок, и у нее не было возможности скрыть дрожь в руках. Биение сердца отдавалось болью в висках. Она стояла вперив неподвижный взгляд в человека, который ожидал ее в конце нефа.

На непредсказуемого гиганта, который всего несколько часов назад касался ее, целовал, ласкал так, что даже теперь воспоминания об этом заставили Селину трепетать, а потом поклялся, что никогда больше этого не сделает. На темноволосого красавца, который презирает ее. На мужчину, за которого она должна выйти замуж…

Луч утреннего солнца, проникший сквозь цветные стекла, освещал его сзади, как бы украшая внушительную фигуру разноцветными драгоценными камнями. Но от этого он выглядел еще более мрачным и неприступным.

Она сделала маленький шаг по направлению к рыцарю с волосами цвета воронова крыла, в черном плаще, с черным львом, вышитым на его одеянии, с черным настроением, которое без труда читалось на суровом лице. Его глаза, притягивающие к себе как магнит, словно хотели насквозь пробить землю до самой преисподней и сбросить ее туда. Как ни странно, в этом их желания совпадали.

Она сделала еще один шаг, не переставая думать о способах вырваться отсюда. Несколько минут разговора с прислуживавшими ей женщинами убедили Селину, что ее принимают за лунатика. Она не может доказать, что явилась из будущего, а с другой стороны, кто знает, как здесь поступают с душевнобольными? Она представила себе, как ее, связанную, везут на повозке в приют для умалишенных или ведут на костер как еретичку, и ей сразу расхотелось говорить.

Все — от короля до мальчиков-пажей — думали, что она Кристиана. Она решила не переубеждать их и даже подыграть. У нее появится шанс, только когда она выяснит, как лунное затмение перенесло ее сюда. Что-то подсказывало ей: выбраться отсюда она сможет тем же путем, что и прибыла сюда, — через окно спальни Гастона.

Ее утешало то, что ей не придется спать с ним, и за это она была ему признательна. Причина его поведения не только в том, что он не любил ее — пусть даже под личиной Кристианы, — но и в верности своим клятвам.

Ей нужно лишь потерпеть несколько дней, говорила она себе, медленно идя к жениху.

Ей нужно выдержать, пока не появится настоящая Кристиана — а это, как она поняла, может случиться с минуты на минуту, — и тогда они увидят, какую чудовищную ошибку совершают сейчас. Она постарается найти способ убедить их в истинных причинах ее появления здесь. Они вместе найдут способ отправить ее обратно. А до тех пор…

А до тех пор она останется наедине с собой и будет рассчитывать только на себя.

В первый раз в жизни.

Делая так шаг за шагом, Селина достигла конца нефа и встала на колени рядом с Гастоном. Она почувствовала исходящие от него тепло и… злость. Церемония была долгой и велась на латыни. Ее плавное течение нарушалось только выражением нетерпения на лицах гостей, когда священник вынужден был каждый раз подсказывать ей полагающиеся слова.

Она почти не помнила латынь, которую когда-то изучала в частной школе, но одно из слов священника, сказанных в ее адрес, она узнала — «повиновение».

Ее покоробило, но она приказала себе не обращать внимания, поскольку она все же не Кристиана и эта церемония по-настоящему к ней не относится.

Гастон, взяв ее левую руку, надел на палец тяжелое кольцо. Даже от этого мимолетного прикосновения она покрылась мурашками.

А служба все тянулась и тянулась. Ее тело ломило от долгого неподвижного стояния на коленях, которые, казалось, уже протерли дырки в полу. Все присутствующие объединились в ответной молитве, и в этот момент она услышала горячий шепот Гастона:

— Вы еще не победили!

— Что?

Не поворачивая головы, он бросил на нее косой взгляд.

— Турель и вы еще не победили. Обещаю, вы горько пожалеете, если не станете сотрудничать со мной. Я покончу с вами и женюсь на леди Розалинде.

Имя молнией вспыхнуло в мозгу Селины. Леди Розалинда!..

Женщина, первую букву имени которой он однажды прикажет вырезать на дверях замка.

— Которую вы любите, — не заметив, что говорит вслух, произнесла Селина.

— Любовь? — насмешливо ответил он. — Любовь — это слабость. Ей поддаются только дураки, которые не знают ничего лучшего. К Розалинде я питаю то же чувство, что и к вам, — презрение.

То ли что-то послышалось в его голосе, то ли дело было в ней самой, но Селину охватило неожиданное чувство. Ревность.

— Если вы так совершенны, — прошептала она в ответ, — если вы так рыцарски преданны, как понять ваше вчерашнее поведение, когда вы хотели соблазнить совершенно незнакомую женщину?

— Я получаю удовольствие когда и где хочу. Это просто привычка, которую я не собираюсь менять. Никогда!

— Отлично. Меня это совершенно не трогает и поможет держаться от вас подальше.

— На этот счет мы уже договорились. Я в ближайшее время собираюсь получить развод. И вы, моя маленькая лживая женушка, поможете мне в этом. В противном случае, клянусь, вы на собственной шкуре узнаете, почему меня зовут Черное Сердце.

Прежде чем она успела ответить, священник прочистил горло. Только тут она заметила, что молитва закончилась и все слышали конец их диалога. Она вспыхнула от смущения.

— Милорд, миледи Кристиана, — повторил священник, переходя на французский. — Вы нарекаетесь мужем и женой. Для скрепления клятвы поцелуйтесь.

Гастон повернул ее лицо к себе. Его глаза сверкали, а пальцы будто прожигали насквозь бархат платья. Когда их губы встретились, сердце Селины затрепетало, ее охватил жар, а в голове вертелся вопрос: «Какую же из клятв он выполнит?»

Это не совсем напоминало средневековый пир, который она представляла себе по книгам.

Селина почувствовала тошноту, взглянув на то, что подали к столу: большой ломоть черствого хлеба, пропитавшегося соком наполовину обуглившегося мяса, называемый здесь подкладкой, чашку с каким-то жидким варевом и деревянную тарелку с двумя куропатками, зажаренными целиком.

Во всяком случае, она считала их куропатками: ей не хотелось даже гадать, что это были за птички.

От запаха жира у нее свело желудок. Не улучшала самочувствия и гнетущая тишина, повисшая в зале.

Помещение, где проходил свадебный ужин, было заполнено людьми, и тишина нарушалась лишь случайным звоном лезвия ножа о металлическое блюдо, плеском наливаемого в кубки вина или тихими просьбами передать соль. Самым громким звуком было потрескивание дров в очаге за ее спиной — тепло шло только оттуда.

Селина и ее муж — она даже мысленно не хотела произносить это слово — сидели рядом на возвышении. Уже несколько часов они молчали. Гастон расположился в большом резном кресле и, наклонясь над столом, жадно поглощал приносимую слугами еду. Лишь изредка он поглядывал на жену поверх края массивного серебряного кубка.

Она же почти не отрывала глаз от своей необычной тарелки, обдумывая слова короля, сказанные им перед отъездом. Его величество отправился в Париж, лишь слегка перекусив. На прощание он в последний раз предупредил новобрачных: если один из них нанесет вред другому, «все владения виновного будут отняты».

Селина не совсем поняла смысл, но предупреждение звучало очень грозно. Не наносить вреда?

Она украдкой бросила взгляд на Гастона.

Ловко орудуя ножом и руками, он расправлялся с куропаткой, разрывая ее на куски.

Она содрогнулась. Ведь он действительно может сделать с ней что угодно. Еще недавно Селина даже не задумывалась над этим, но теперь уверенные движения Гастона, отблески огня на лезвии клинка, вонзавшегося в тушку птицы, приводили ее в трепет и заставляли сомневаться: в здравом ли уме дала она согласие на этот брак?

Но теперь уже поздно жалеть.

Cs трудом проглотив кусок, Селина украдкой оглядела людей, сидевших за длинными столами. Для еды они пользовались только ножами, время от времени вытирая руки о скатерть: вилки, видимо, еще не изобрели. Между столами бегали огромные, похожие на волков собаки, рыча над кусками мяса, костями и прочими объедками, брошенными на покрытый соломой пол.

Рычание собак, слюна, капавшая с клыков, окончательно отбили у Селины аппетит. Она отломила кусочек хлеба, служившего блюдом, и большим и указательным пальцами вылепила из него маленький кубик. Сидя за столом и почти не прикасаясь к еде, она ловила украдкой бросаемые на нее взгляды и произносимые шепотом фразы. Казалось, она была в центре внимания одетых в бархат гостей.

Присутствующие обсуждали ее необычно высокий рост, странный выговор, запинки в произнесении брачных обетов во время церемонии, ее поведение, совсем не подобающее, по их мнению, монашке. Другие участники ужина оправдывали ее, многозначительно кивая и повторяя всего одно слово: «Арагон».

Где бы ни находился этот загадочный Арагон, для этих людей он был далек и незнаком, как, скажем, для нее остров Борнео.

Она не могла избавиться от впечатления, что жуткая еда, которой ее потчевали, как и неудобное ветхое платье, в которое она была одета, тоже была знаком недружелюбия.

Селина почувствовала, как в уголках глаз скапливается горячая влага. Что, если она застрянет здесь надолго? Если не сможет вовремя попасть домой?

А если вообще не вернется?

Боже, она готова была отдать все, только чтобы снова услышать обращенное к ней мамино «дорогая, дорогая», чтобы Джекки снова дразнила ее, а родители читали нотации по поводу ее легкомыслия! Увидит ли она их когда-нибудь? Они, должно быть, страшно обеспокоены ее внезапным исчезновением. Сейчас, наверное, в ее поисках принимают участие ЦРУ, ФБР, Интерпол и французская Сюрте.

Но ни одному, даже самому лучшему в мире, сыщику не найти ее. Кроме как от себя самой, ей неоткуда ждать помощи.

Несколько раз моргнув, Селина загнала слезы внутрь. Нельзя позволять себе расстраиваться. Необходимо сосредоточиться на одном — на поисках способа вырваться отсюда. Это будет соревнование со временем. А она понятия не имела, сколько его у нее остается. Через сколько дней или недель злополучный осколок пули проткнет артерию, лишив ее жизни?.. Но она знала, что часы пущены.

— Наш праздничный ужин не доставляет вам удовольствия, моя дражайшая супруга?

Вздрогнув от неожиданности, Селина выронила кусочек хлеба, который вертела в руках, и настороженно взглянула на Гастона.

— Я не привыкла к такой… к такой пище, — пролепетала она.

Он еще раз вонзил нож в маленькую куропатку, и, подцепив кончиком кусок мяса, отправил его в рот.

— А в Арагонском монастыре вам доводилось вкушать более изысканные блюда? — спросил он, скептически подняв бровь и не переставая жевать.

Она медлила с ответом, подозревая, что вряд ли монастырское меню отличается от этого в лучшую сторону, и стараясь угадать, какой ответ устроил бы Гастона.

— О нет, — наконец произнесла она. — Я не это имела в виду. — Хотя Селина играла свою роль всего несколько часов, она уже устала притворяться Кристианой, все время находиться настороже, постоянно думать, что сказала и как поступила бы женщина, оказавшаяся ее двойником. — Просто нас кормили… другими вещами, не такими, как здесь.

Гастон наполнил свой кубок из стоявшего рядом кувшина.

— Так вы уже успели соскучиться по дому? Мне казалось, что такая прожженная девица была бы рада сменить суровую обстановку нищей обители на жизнь в замке?

— Я бы хотела просить вас воздержаться от подобных выражений в мой адрес. Я действительно скучаю по дому, — не без колкости ответила Селина. Переведя дыхание, она добавила: — Что касается моей бедности, то смею вас уверить, что мой отец — один из самых известных и богатых кардиохирургов в мире, и он летает…

— Ваш отец летает?! — Гастон расхохотался так громко, что едва не поперхнулся вином. — Миледи, ваш отец умер несколько лет назад, не имея за душой даже жалкого су. И я никогда не слышал, чтобы у него были крылья.

Селина закусила губу. Следует быть осторожнее и не давать волю своей гордости: если ей не удастся сохранить полное самообладание и держать язык за зубами, то не успеет она оглянуться, как окажется в ближайшем приюте для душевнобольных. Она постарается перевоплотиться, постарается стать настоящей Кристианой — скромной, невинной девушкой, проведшей всю жизнь за стенами монастыря.

— Я не… Я хотела сказать…

— Если вы унаследовали его дар летать, — сухо сказал Гастон, откидываясь в кресле, — то я мечтал бы, чтобы вы улетели из моей жизни навсегда.

Селина почувствовала себя неловко под пристальными взглядами гостей, которые ловили каждое слово их разговора.

— Поверьте, месье, я тоже этого желаю. Я ничего не хочу так, как вернуться домой. К сожалению, мы оказались привязаны друг к другу.

Гастон наклонился вперед, поставил на стол кубок и удивленно посмотрел на нее блестящими глазами:

— Если вы говорите серьезно, то нам нет нужды оставаться «привязанными» один к другому. Вам достаточно предстать перед королем и разоблачить истинные планы Туреля. Менее чем через месяц вы уже будете дома.

— Мне нечего сказать королю, — вздохнула Селина. — И совсем не по той причине, о которой вы думаете. Поверьте, если бы у меня была хоть малейшая возможность, я, не медля ни секунды, освободила бы вас от себя. И это правда. Я не участвую ни в каких заговорах против вас.

— Нет? Возможно, я был к вам несправедлив, миледи. Вы оказались замешаны в нем против вашего желания?

Селина посмотрела ему прямо в лицо, которое сейчас находилось всего в нескольких дюймах. Его взгляд смягчился и был полон надежды. Она невольно затрепетала, хотя прекрасно знала, как мало можно доверять этому человеку.

— В некотором роде — да.

— Тогда, если вам не хочется здесь оставаться, — улыбнулся он, — не поможете ли мне получить развод?

Селина уже открыла рот, чтобы ответить согласием, но вовремя спохватилась. Ведь он выкинет ее отсюда, и она останется одна-одинешенька в этом совершенно неведомом мире. Пока ее единственной защитой был Гастон.

— Я не… Я не уверена, что должна…

— Ну же, красавица! — уговаривал он. — Пусть ваша верность Турелю не останавливает вас. Он ее недостоин. Неужели вы так быстро забыли, чему вас учили в монастыре? Искушение мешает различить истинное добро, но вы знаете верный выбор: вы должны сказать правду королю.

Сердце Селины билось неровно. Ее разозлило, когда он употребил слово «искушение», — в устах человека, который выглядел более опасным, чем сам дьявол, оно звучало насмешкой.

— Я… я не могу…

Он придвинулся еще ближе, его голос звучал завораживающе, как прошлой ночью в его спальне.

— Турель угрожал вам? Если вы боитесь его, я защищу вас, Кристиана. Я сам провожу вас в монастырь и прослежу, чтобы вы находились под надежной защитой. Когда наш брак будет расторгнут, вы можете вернуться к своим монашеским обетам и принять сан. Разве вы не этого желаете?

Селина отвела глаза, не в силах выносить его настойчивый взгляд.

— Вы не понимаете.

— Да, cherie, не понимаю. Не понимаю, почему вы упорствуете, когда нескольких ваших слов достаточно, чтобы всему положить конец. — Он протянул руку и, нежно взяв ее за подбородок, повернул к себе. — Предстаньте вместе со мной перед королем и признайтесь ему, что задумал Турель. Это поможет нам обоим. Ваш король простит вас за участие в заговоре. И я прощу. Вы будете в полной безопасности.

Безопасность! Селина едва могла дышать, чувствуя тепло его прикосновения и поражаясь ощущению, которое вызывал его грубый палец на ее нежной коже, избалованной годами воздействием самых дорогих косметических средств. Его неподвижные зрачки приковывали к себе, и Селина чувствовала, как проваливается все глубже и глубже в горячую темную бездну. Там ждут опасность и гибель, но нет сил противиться соблазну.

— Гастон, — прошептала она, — пожалуйста, не просите меня…

— Он обещал вам награду за участие? — спросил он, наклоняясь над ней так, что она ощутила на губах тепло его дыхания. — Драгоценности? Богатство? Вас это привлекает больше, чем жизнь в монастыре? Я дам вам вдвое против обещанного им. Сделайте то, что является правильным, и вы ни в чем не будете нуждаться.

Гастон говорил страстно, убедительно. Как бы она хотела выполнить его просьбу! Селина в отчаянии стиснула кулаки и прижала к вытертому бархату платья. Невозможно! Она не знает, что на уме у Туреля. Ей нечего рассказать королю. Она в глаза не видела этого своего «господина». Даже если она что-нибудь придумает, это вряд ли покажется правдоподобным.

Есть и еще причина для отказа. Если их брак с Гастоном будет расторгнут, ее тут же выгонят из замка. Она не сможет быть у окна в его спальне, которое, похоже, остается ее последним шансом вернуться в свое время.

Я не могу! — заплакала она, вырываясь из его рук. — Я не в силах сказать почему, но мне не в чем признаваться королю. И я не согласна на развод!

Черты лица Гастона мгновенно отвердели, и он резко выпрямился в кресле.

— Ваша преданность Турелю, миледи, будет означать вашу гибель.

Селина не знала, от чего сильнее расстроилась — то ли от несущего явную угрозу слова «гибель», то ли от быстроты, с которой тепло в его голосе, взгляде, словах сменилось холодным ожесточением.

— Вы же совсем не думаете обо мне! — горячо посетовала она, поняв, что напрасно поддалась его обаянию. — Моя судьба вам совершенно безразлична.

— Вы оскорбляете меня, cherie, — скептически улыбнулся он. — Я хочу сделать то, что принесет пользу нам обоим.

— Это только на словах, а на деле вы думаете только о своей пользе. Какой же вы после этого рыцарь? Как быть с вашей честью? С вашим благородством?

— Как быть? — переспросил он. — Да никак. Я обещал вам, миледи, что, отказавшись помочь мне, вы узнаете, почему я получил прозвище Черное Сердце. Ну так слушайте. — Он помрачнел. — Я был добрым христианином, одним из тех, кто убил более двухсот сарацин в Яффе в тысяча двести девяностом году. Я вернулся домой и стал наемником, только чтобы не бросать жизни воина, состоящей из грабежей и насилия. С помощью коварства я выиграл на турнире замок, в котором вы сейчас находитесь. Я часто приходил к выводу, что честь и благородство только мешают человеку, запомните это. Прошу: проявите мудрость, передумайте. Чем скорее, тем лучше. Скажите королю. И можете убираться на все четыре стороны!

Селина от изумления потеряла дар речи. Она была потрясена его жестоким прошлым, но не меньше — горьким тоном. Это не был добрый, благородный и храбрый рыцарь ее детских грез. Встреча с сэром Гастоном разочаровала ее.

Он продолжал смотреть на нее, в свою очередь, удивляясь, почему она сопротивляется. Ей недостаточно его угроз, чтобы безропотно подчиниться и выполнить все, чего он от нее требует?

— Вам не удастся преуспеть в ваших хитроумных планах! — раздраженно произнес Гастон. — Вы всю жизнь будете жалеть о зле, которое причините мне и моим людям.

— У меня нет никаких планов, и я не собираюсь никому причинять зло, — в отчаянии заявила Селина. — Я мечтаю лишь вернуться домой!

— Неужели? Давайте же выпьем за это. — Он внезапно встал, резким движением оттолкнув массивное кресло. Негромкий разговор в зале моментально стих. — Мои друзья и верные вассалы! — начал он, поднимая серебряный кубок. — Предлагаю выпить за мою супругу. — Гастон повернулся к Селине и буквально прожег ее взглядом. — За ее краткое пребывание здесь и за скорейший отъезд!

Он осушил кубок и с такой силой опустил его на стол, что стол задрожал и на его поверхности остался след от металлического донышка.

Над залом повисла неловкая тишина.

— Этой женщине нельзя доверять, — продолжал он, не снимая ладони с кубка. — Ни на мгновение не спускать с нее глаз! Этьен!

Из-за соседнего стола вышел белокурый высокий юноша, которого Селина запомнила еще с ночи.

— Да, милорд?

— Поручаю тебе присматривать за моей женой. Что бы она ни замышляла, мы не должны позволить ей добиться успеха.

— Слушаюсь, милорд!

— И пока она здесь — насколько бы благословенно кратким ни было ее пребывание, — от нее должна быть польза. Пусть поработает служанкой.

В зале поднялся ропот. Мысль о том, что жена рыцаря — даже если она из вражеского стана — должна заниматься грязной работой, всех потрясла.

Краска залила лицо Селины. Она прикусила язык, чтобы не дать волю чувствам. Пусть он унижает ее, пусть заставляет работать. Она не позволит себе выказать ни малейших проявлений слабости.

Гастон посмотрел на нее, ожидая признаков несогласия. Она ответила самым независимым взглядом, который только позволяли ее силы. Она не покажет, как ее ранили его слова. Ведь у Гастона есть все основания относиться к ней с подозрением.

— Вы будете выполнять все, что вам велит Иоланда. — Он указал на темноволосую служанку лет сорока.

Селина не проронила ни слова. Даже не кивнула.

Гастон вплотную приблизил к ней свое лицо:

— Я заставлю вас много работать, моя драгоценная супруга. Чтобы от усталости у вас и мысли не появилось искать удачи где-нибудь у моей постели. Думаю, скоро вы запросите пощады. Еще раз спрашиваю: не надоело ли вам хранить бессмысленную верность Турелю и не надумали ли вы предстать со мной перед королем и рассказать ему правду?

— Я не могу ничего сказать королю, потому что я ничего не знаю, — устало сказала Селина. — И это правда.

— Что ж, посмотрим, чья возьмет, — пожал он плечами. Наполнив кубок, он обратился к своим людям: — Обещаю вам всем, что этот брак будет признан недействительным и скоро хозяйкой этого замка станет леди Розалинда.

Присутствующие, казалось, просветлели, и некоторые с трудом удержались, чтобы не захлопать в ладоши. Что же касается взглядов, направленных на Селину, то если раньше в них читалась неприязнь, теперь появилось еще и злорадство.

Гастон залпом выпил и спустился с помоста, оставив ее одну за громадным столом.

— Прощайте, миледи. Спите спокойно, если ваша совесть позволит. — Его шаги по покрытому соломой каменному полу глухо зазвучали в направлении выхода из зала.

Селина неподвижно сидела в полной тишине, нависшей над заполненным людьми, похожим на пещеру помещением. Совесть? Он еще говорит о совести! Он, который так ужасно вел себя!

Гости смотрели на нее, широко раскрыв глаза, явно ожидая, что она либо разрыдается, либо бросится за мужем, моля о прощении.

Медленно она отняла руки от подола юбки, отодвинулась от стола и встала. Затем, подняв голову, начала собирать со столов грязную посуду…

Сидя в одиночестве в своей комнате, примыкавшей к главному залу, Гастон задумчиво смотрел на дно кубка, который он многократно осушил за последние несколько часов. Движением кисти он покачивал кубок, наблюдая, как в бликах огня переливаются на серебре последние золотистые капли эля.

После захода солнца он уже выпил целый кувшин вина, затем взялся за более хмельной напиток, пытаясь забыться. Ничего не помогало.

Сколько он вытерпел за долгие годы! Сражался в чужих странах, наемником у себя на земле. Сражался за обладание этим замком. Временами ему казалось, что вся его жизнь состоит из золота и крови.

Трудно поверить, но теперь он землевладелец, у него много замков и людей и его влияние распространяется до самого Парижа.

Гастон де Варенн. Черный Лев. Наемник по прозвищу Черное Сердце. Младший сын, который обманом и мечом шел к славе и приобрел больше богатства и власти, чем мог себе представить. Но и столько же обязанностей и ответственности.

Гастон вспомнил слова Туреля, сказанные королю: «Варенн не в состоянии управлять этими землями, он их не заслужил».

Возможно, его враг прав.

Однако выбора у него нет. Главную часть владений отца и брата он уже вернул, а скоро вернет и остальное. Тогда они будут отмщены.

Ради чего были эта бесконечная кровь и смерть? Теперь, когда он так близок к тому, чтобы восстановить справедливость, ему навязывают в жены девицу, которая может все разрушить. Эта хищница прикинется наивным ребенком, запустит в него когти и убьет, когда он будет меньше всего ожидать этого.

Глядя в кубок, Гастон невесело улыбнулся. Казалось, сама судьба не дает ему отложить в сторону оружие. Не сейчас. А может быть, никогда? Он обязан сражаться, но… как же он устал от битв! Как ему осточертела слава жестокого и беспощадного бойца! Он хотел бы укрепить свои земли, научиться управлять ими, родить сыновей и радоваться, глядя, как они растут сильными и красивыми. После долгой жизни, в которой было только разрушение, он мечтал наконец почувствовать, что же это такое — строить и созидать.

Никогда он не думал, что проведет первую брачную ночь вот так.

Если бы это была Розалинда, которой он когда-то подарил свое кольцо, он бы уже зачал своего наследника.

Вглядываясь в игру золота л серебра на дне бокала, он почувствовал непонятное смущение. Он понял, что не образ миниатюрной Розалинды в постели занимает его.

До дрожи ярко перед его мысленным взором возникла фигура в странном, переливающемся одеянии из шелка и кружев, которое течет, как эль, нескромном и притягивающем, способном свести с ума любого мужчину. Он не мог забыть сверкающих глаз необычного цвета: не совсем голубые и не совсем серые — как грозовые облака над морем. Блестящие короткие рыжие волосы. Маленький, независимо поднятый подбородок. Отпор! Вот что больше всего его поразило. Никто и никогда не мог так стойко выдержать его уговоров, хотя уговаривать он умел. Она ни слова не возразила, когда он нанес ей оскорбление, заставив работать служанкой, но в ее глазах сверкнуло пламя. Нечто большее, чем непослушание.

Она посмотрела на него без гнева или ненависти, как он ожидал, но с недоумением и… вызовом.

Внезапно он оттолкнул от себя кубок, и тот покатился по исцарапанной поверхности дубового стола. Будь проклята эта женщина! И ее опекун в придачу. Чем скорее с ней будет покончено, тем лучше.

В дверь негромко постучали.

— Входите! — выпрямляясь в кресле, приказал Гастон. Он ожидал, что пришла его жена, чтобы с помощью каких-нибудь уловок выпросить себе милости.

Но была не она, а Ройс Сен-Мишель, капитан его стражи.

— Милорд, я думал, вы спите.

В комнату вошел высокий темноволосый человек. Он закрыл за собой дверь и стал отряхивать снег с сапог и плаща, накрывавшего его широкие плечи. Он был так похож на Гастона, что их иногда по ошибке принимали за братьев.

Гастон махнул рукой, предлагая сесть. Он вдруг почувствовал разочарование: как жаль, что нельзя в очередной раз поспорить с Кристианой!

— Я жду результатов ваших поисков. Однако по твоему лицу видно, что мы найдем больше ответов на дне своих бокалов, чем ты нашел их в деревне. — Он подвинул через стол кувшин с элем и еще один кубок.

— Вы правы, милорд. — Ройс сел напротив и расстегнул серебряную пряжку подбитого соболем плаща, и тот упал на пол. С почтительным, хоть и усталым поклоном он взял кувшин и, прежде чем наполнить кубок, сказал: — Боюсь, здесь действительно неразрешимая загадка.

Слова капитана неприятно поразили Гастона, но он позволил своему другу прежде наполнить кубок и выпить, а лишь потом дать подробные объяснения.

Когда Ройс поднял кувшин, чтобы наполнить кубок, в пламени очага блеснул испанский клинок на поясе и засверкали драгоценные камни, украшавшие перчатки. Молодой человек слыл большим щеголем, а с оружием не расставался с четырнадцати лет. Сын крестьянина, Ройс не имел права носить оружие и украшения, но он «завоевал» много того и другого на побережье Кастилии, где провел два года, о которых никогда не рассказывал.

В смелости и искусстве фехтования ему не было равных. Как-то Сен-Мишель принял участие в турнире, к которому допускались лишь люди благородного происхождения. И когда юноша, которому едва стукнуло двадцать, легко расправился с десятком более старших и опытных бойцов, Гастон предложил ему командовать своей стражей.

— Ты нигде не нашел Туреля? — наконец спросил Гастон.

— Нигде, — ответил Ройс, сделав большой глоток. — Никто в деревне не видел ни каравана, ни одинокой монашки, ни единого человека, хотя бы отдаленно напоминавшего Туреля. За последние две недели там вообще не встречали незнакомцев. Правда, никто не знает, сколько людей проехало по дороге, но иначе как на битюге там не пробраться — слишком глубокий снег.

— Итак, — мрачно констатировал Гастон, — миледи Кристиана в одиночку пробралась сюда сквозь такую бурю, каких здесь не помнят, по дороге, которую ни одна верховая лошадь не осилит. И никто ее не видел. Это невозможно! Она не могла проникнуть в замок без посторонней помощи.

— Разумеется, милорд, не могла. Но это еще не все: на снегу вокруг замка мы не увидели ни одного следа.

— Сегодня ночью я не расположен шутить, Сен-Мишель, — сказал нахмурившись Гастон.

— Но это правда, милорд! — Молодой капитан тяжело вздохнул. — Как только прибыли гости, мост был поднят, а наши люди расставлены по крепостному валу, как и стража короля. Всем было приказано ждать прибытия отряда Туреля, но они не заметили ни единой души у стен замка… — Он замолчал и запустил руку в свои густые волосы, явно не в состоянии объяснить происходящее. — Милорд… Я сам проверил, но не обнаружил на свежем снегу отпечатков ног. Даже под окном вашей спальни. Не знаю, как она могла попасть сюда, если только не по воздуху.

Гастон почувствовал, как мурашки поползли по его спине, когда он вспомнил странные слова монашки об отце, сказанные за ужином: «…он летает».

И тут же отбросил эту мысль. Он не позволит этой девице, оказавшейся здесь явно с нечистыми намерениями, обмануть себя.

— Она наверняка знала о нашем секретном ходе в замок, — уверенно сказал Гастон.

— Нет, милорд. Я сам подумал об этом. Замок на дверях секретного хода цел. Она не могла воспользоваться этим ходом, — покачал головой Ройс, все больше мрачнея. Он был явно обескуражен. Ведь на нем лежит ответственность за безопасность замка, а он не только допустил проникновение незнакомки в спальню своего господина, но и не в состоянии объяснить, как ей это удалось. — Прошу прощения, милорд. Я не понимаю, как это произошло.

Гастон тоже не понимал, но был уверен, что ответ должен укладываться в рамки здравого смысла. Она не ангел, перелетевший через ров и крепостные стены. Он попытался вспомнить, как обнаружил ее в своей комнате. Вошла ли она сквозь двери? А может быть, сквозь окно?