Глава 21

К вечеру небо стало заволакивать черными тучами, вдали раздавались раскаты первого грома. Сумерки уходящего дня время от времени прорезали яркие вспышки молний, освещавших деревья.

Впервые в жизни Гастон не находил себе места от волнения и страха.

Прошел уже почти целый день, а его жена еще не вернулась. Все внутри его напряглось, и он был как натянутая тетива. Впрочем, ему ничего не оставалось, как только ждать.

Он убьет ее, пусть только вернется! Задушит собственными руками. Как же можно так беспечно рисковать жизнью? Уехать, ни словом не обмолвившись куда, оставить лишь коротенькую записку! И никаких следов, чтобы он мог броситься за ней вдогонку!

— Я уверен, с ней все в порядке, милорд, — успокаивал его Реми, самый молодой его охранник — чуть старше Этьена. Юноша сидел у костра и точил на оселке нож. — Если бы они попали в беду, Этьен непременно…

— Ш-ш-ш!.. — Гастон махнул рукой в перчатке, заставив Реми замолчать. Ему послышался далекий стук копыт. Он повернул голову и взглянул в направлении, откуда доносился шум. Постепенно звук становился громче — его не заглушал даже гром. Всадники определенно приближались с юга. И похоже, черт их побери, они не спешили!

Через несколько минут Селина и Этьен выехали из чащи на поляну. Гастон с радостью увидел, что они целы и невредимы, хотя оба выглядели очень уставшими.

Он сложил руки на груди, чтобы не видно было, как они дрожат от ярости и… облегчения.

— Добрый день, — сказал он с пугающим спокойствием. — Надеюсь, вы хорошо провели день в прогулках по окрестностям?

— Милорд, мы надеялись вернуться гораздо раньше, — поговоркой начал объяснять Этьен. — Но лошадь у миледи споткнулась и захромала.

— Вот радостное известие! — растягивая слова, с сарказмом произнес Гастон, взглянув на изувеченную ногу кобылы. — Теперь, без всякого сомнения, мы станем двигаться проворнее.

Остановив хромающую лошадь, Селина стала оправдываться:

— Прежде чем сердиться, позвольте мне об…

— Боюсь, вы опоздали с объяснениями, миледи. Я сердит по крайней мере уже несколько часов. — Он помог ей выбраться из седла и опустил на землю. — Ваша блажь стоила нам не только потерянного времени, но и лошади. Прекрасно проведенный день, не так ли? — Обернувшись в сторону Реми и Этьена, он резко бросил: — Собирайте пожитки и трогайтесь в путь. Я немного задержусь, чтобы побеседовать со своей женой наедине. Мы вас догоним.

— Хорошо, милорд. — Оба бросились со всех ног выполнять приказ.

— Реми, возьми и лошадь миледи. — Гастон крепко взял Селину за локоть и повел к костру. — При первой возможности мы обменяем ее на другую. А пока моя жена поедет вместе со мной.

— Гастон, — уже громче сказала Селина, — это неразумно…

— Молчи. — Он указал на камень, который только что занимал Реми. — Садись.

Она скрепя сердце подчинилась, хотя взгляд ее горел негодованием. Не обращая внимания на произносимые Селиной вполголоса крепкие ругательства, Гастон помогал собирать вещи и приторачивать их к седлам. Все пожитки Селины он навьючил на охромевшую лошадь. Лишь узел с ее розовой сумочкой он привязал к седлу Фараона.

— Не старайтесь особенно тянуть кобылу, — давал указания Гастон. — Если она не сможет идти, перегрузите вещи, а лошадь бросьте.

— Да, милорд, — ответил Реми, вскакивая на своего жеребца.

— Милорд, простите меня…

— Сейчас нет времени, Этьен, обсуждать твой особый взгляд на то, как надо выполнять поручения своего господина, но позже мы поговорим об этом.

— Да, милорд, — садясь в седло, ответил юноша, по которому было видно, что самым большим его желанием было провалиться сквозь землю.

— Скачите во весь опор. Уже и так поздно, да к тому же собирается гроза. — Гастон отправил обоих, шлепнув по крупу коней.

Они поскакали в сгустившихся сумерках, а Гастон продолжал глядеть им вслед, даже когда стук копыт стих вдалеке, — не решался обернуться и встретиться взглядом с Селиной.

Его била дрожь с макушки до пяток, и он никак не мог с ней справиться. Похоже, он уже ни с чем не может справиться. Контроль был утерян в тот момент, когда Иоланда и Габриэль передали ему необычный кошелек и он вынужден был признать, что Селина говорила правду.

Однако дело было не только в Селине, а скорее в нем самом. С самого начала он уговорил себя, что так или иначе, но его непокорная жена останется с ним и будет рядом всегда, когда бы ему ни захотелось получить удовольствие. Но его твердое убеждение дало трещину еще до того, как он узнал, кто она на самом деле.

Ее сегодняшний побег лишь укрепил горькое прозрение.

Как же он не понял этого раньше? После их по-настоящему первой ночи он поносил себя за беспечность, но в глубине души радовался. Радовался оттого, что она принадлежит ему, что они стали близки. Но их связали и другие нити, не имеющие отношения удовольствию, к сладостному шепоту, к неровно бьющемуся сердцу. Втайне Гастон считал, что подтвержденные брачные обеты нельзя нарушить. Она навсегда останется с ним.

Но теперь все изменилось: Селина его покинет, и он не в силах ничего изменить. Ему придется отпустить ее. Ситуация стала неподвластной, и это приводило Гастона в бессильную ярость.

При мысли о предстоящей разлуке он испытывал боль, которую ему не причиняли самые жестокие раны.

— Гастон, ты до самой темноты будешь беситься или все же скажешь что хотел? — Тихий голос Селины едва перекрывал дальние раскаты грома.

Гастон не пошевелился. Он молча смотрел на заволакивающие небо тучи, всем своим видом показывая, как он зол на нее.

— Скажи-ка, что ты делала сегодня? Ведь была причина, ради которой стоило потратить столько времени и угробить лошадь?

— Тебе не кажется, — не отвечая на вопрос, проговорила Селина после минуты молчания, — что ты зря отпустил провожатых?

— Не увиливай. Я жду ответа.

— Я оставила тебе записку.

— Абсурдную записку, которая только разозлила и ничего не объяснила. Что, например, означают твои слова о «важной встрече»?

— Не надо говорить в таком тоне. Это действительно была важная встреча.

— Настолько важная, что ты ускакала под защитой одного оруженосца? — Гастон снова сжал кулаки. — Настолько важной, что ради нее стоило рисковать жизнью?

— Ты говоришь, будто тебя это и вправду беспокоит.

— А ты ведешь себя так, будто тебя это не беспокоит вовсе! — взорвался он.

— Я ездила повидаться с леди Розалиндой.

От столь неожиданного ответа он потерял дар речи. Если бы она сказала, что наносила визит сарацинской принцессе далеко на Востоке, он не был бы так поражен.

— Господи, зачем тебе это надо?

— Ты же как-то сказал, что она ответила отказом на предложение стать твоей женой. И еще ты говорил, что на ее руку столько претендентов, что ты не уверен в успехе. Я… я хотела убедить ее… дождаться тебя. Ради… будущего.

— И тебе удалось встретиться с ней? — Пораженный Гастон не мог отвести глаз от своей непредсказуемой жены.

Селина посмотрела в сторону. Ветер, предвестник дождя, стал сильнее и теперь трепал ее огненно-рыжие волосы.

— Я рассказала ей, что наш брак скоро будет расторгнут и что именно ее ты выбрал в свои будущие жены…

— Не верю своим ушам!

— Гастон, она очень красива. А кроме того, скромна и отнюдь не лишена ума. Правда, слишком молода, — прошептала она, — но ты, я думаю, не сочтешь это недостатком.

— Молю Бога, продолжай! Расскажи мне все о невесте, которую выбрала для меня.

— Она вполне в твоем вкусе. — Селина как будто не замечала откровенного сарказма. — Не лезет напролом, как я, и не такая задиристая. Она никогда не будет тебе перечить, не будет спорить с тобой, докучать разговорами. — Селина опустила голову. — И она согласилась дождаться тебя.

— Как, во имя Господа, тебе удалось убедить ее?

— Это оказалось не так трудно. Я… я сказала ей… — В поднятых на него глазах, того же цвета, каким сейчас было небо, Гастон увидел блеснувшие слезы. — Сказала ей, что ты совсем не такой, как о тебе говорит молва. Я сказала, что ты… хороший человек, отважный, добрый и великодушный, и…

— Тебе не стоило лгать.

Все вокруг потряс раскат грома, и на землю с шелестом упали первые капли дождя.

— Я не лгала. — Дрожа, она отвела взгляд. — Я сказала, что, несмотря на твое… что под… — Селина вытерла со к то ли дождевые капли, то ли слезы и посмотрела на пламя остра, на шипящие угли. — Я сказала ей, что если она заглянет под оболочку грубияна и драчуна, то найдет там душу, достойную самой преданной любви.

Гастон едва не задохнулся. Силы оставили его. Он не мог говорить, не мог даже опустить капюшон на голову, чтобы прикрыться от дождя. Как бороться с судьбой, которая опять брала верх?

— А если я не хочу…

— Она само совершенство, — пробормотала Селина. — С ней ты будешь счастлив. В ней есть все, чего ты ищешь в жене. — С грустной улыбкой она закончила, обращаясь больше к себе: — Бьюсь об заклад, она еще и прекрасно играет в бэкгаммон.

Боль, которую он слышал в ее голосе, наотмашь била по его и так до предела напряженным нервам, рвала сердце.

— Селина…

— Прости, я забыла, что тебе незнакомо это слово. Я имею в виду настольную игру. Твою любимую. Аврил все мне объяснила. — Она зябко обхватила себя руками за плечи. — У меня не было подходящего случая спросить тебя… Сейчас это уже не имеет значения, но удовлетвори мое досужее любопытство и ответь, почему ты позволил мне оставаться в заблуждении по поводу «настольных игр»? Хотел посмеяться за моей спиной?

— Нет! Тебе самой хотелось так думать, а я не стал разубеждать тебя.

— Пожалей меня, Гастон. — Она посмотрела ему в глаза. — Нам ни к чему больше водить друг друга за нос.

Я не хочу возвратиться домой и потом всю жизнь мучиться сомнениями, какой ты, что чувствуешь. Я хочу услышать это от тебя. Всего один раз скажи мне правду. Кем я была для тебя? Досадной помехой? Забавой? — Она прищурилась. — Потехой на одну ночь? Можешь честно ответить?

Гастон ответил жене молчаливым внимательным взглядом. Она, верно, издевается над ним, заставляя его признаться в том, в чем ему даже перед собой не хочется признаваться. Наконец он процедил, почти не разжимая губ:

— Я не мешал тебе считать истиной твои фантазии, потому что так было проще. Вот и все. А сейчас у меня нет времени. Я все-таки спасаю твою жизнь, как ты заметила. — Он повернулся и направился к Фараону, который щипал траву на поляне.

— Что проще?

— Я больше не хочу говорить на эту тему.

— Что проще?

— Проще убедить себя, что ты ничего не значишь в моей жизни! — выкрикнул он, оборачиваясь.

Она словно приросла к месту. Такого ответа она определенно не ждала.

— Вы хотите правду, миледи? Вот вам правда! — продолжал он, шумно дыша. — Я ничего не объяснял по поводу «настольных игр», потому что не хотел, чтобы ты знала, что для меня перестали существовать другие женщины с того момента, как я увидел тебя. Я старался забыться в игре, но у меня ничего не получалось. Ты занимала мои мысли все без остатка. Я не переспал ни с одной женщиной со времени нашей брачной церемонии. — Он закончил свою тираду с трудом: — Я никого не хотел с тех пор.

— Н-но… — Она отбросила с лица мокрые волосы. — Но это неправда! Ты же сам говорил в лесу у костра, что собирался провести целый день с женщинами?

— Я имел в виду ловчих соколов.

— Что?

— Ловчих соколов. Среди них много самок. — От его дыхания в воздух поднимались клубы пара. — Ты же не спрашивала, о какого рода женщинах я говорил.

— Прости… — она заморгала, и с ресниц полетели капли дождя, — ведь была еще девушка в таверне, где ты и твои люди остановились после охоты. Ты тогда поранился и…

— У меня с ней ничего не было. Ройс неправильно все воспринял, а я не стал его переубеждать. Мне было невмоготу признаться, что я напоролся на собственный меч, потому что не думал ни о чем, кроме тебя. — Он выругался и с силой опустил руки вниз, борясь с непреодолимым желанием броситься к Селине и целовать, целовать ее. — У меня не было никого. И я не хочу никого. И Розалинду не хочу!

Селина отступила и едва не упала в костер.

— Гастон, ты не… не можешь… — еле слышно проговорила она, накинув капюшон и съежившись. — Мне кажется, сейчас не имеет значения, чего ты хочешь и чего я хочу. Мы знаем, как будут развиваться события. Ты должен быть с Розалиндой.

Гастон закрыл глаза и подставил лицо дождю. На этот раз ее слова были продиктованы здравым смыслом, и он знал, что она права. Чтоб ему сгореть, но она права! Им не изменить того, чему предначертано быть. Так почему же он так противится очевидному?

Селине необходимо вернуться во время, которому она принадлежит, — только так она сохранит жизнь и безопасность. А он останется здесь, со своей суженой, с богатством и властью, которым позавидует любой дворянин. С отважным сыном, который спасет жизнь королю.

Теперь мысли о будущем богатстве его совершенно не воодушевляли. Он бы поменялся местами с любым бедняком, чтобы только… быть рядом с Селиной. Гастон опустил голову и провел рукой по мокрым волосам.

— А если бы ты могла остаться, — спросил он так тихо, что его почти не было слышно за шумом дождя и завываниями ветра, — то осталась бы?

Мощный удар грома заставил ее вздрогнуть.

— Гастон, не надо… — Селина опустила плечи. — Не спрашивай об этом. Бессмысленно даже думать, чего бы я хотела и что бы сделала.

— В твоем времени так много того, без чего ты не можешь жить?

— Прежде я так и думала. Когда я только попала сюда, я боялась, что умру без электричества, горячего душа, машины, центрального отопления и… — голос Селины прервался, — и моей семьи. Я скучала по ним, словно у меня отняли часть меня, по сестре, родителям, дядюшкам, тетушкам, кузинам…

В ее отрывистом рассказе Гастон не услышал ни «да», ни «нет» и осторожно приблизился. Селина не отодвинулась.

— Но теперь… я думаю, что, когда вернусь, часть меня останется здесь. Потому что я еще никогда не относилась ни к одному человеку, как… — Она стояла с закрытыми глазами, покачиваясь, и вдруг сделала шаг навстречу ему. — Я никого так не любила, как люблю тебя.

С колотящимся сердцем Гастон протянул к ней руки и повернул лицом к себе.

— Если бы ты осталась… Если бы ты могла остаться… — Гастон откинул мокрые пряди с бледного лица. — Я бы заботился о тебе. Я бы защищал тебя, поддерживал бы тебя до последнего дня моей жизни!..

В ответ не раздалось ни звука, кроме стука капель по деревьям. Ее губы чуть раскрылись, она вдруг очнулась.

— Нет! — Селина вырвалась из его рук, отпрянула и начала вытирать щеки, будто стараясь смыть его прикосновения. — Это невозможно, Гастон! Ты просто повторяешь то, что уже говорил раньше, когда вернулся с охоты. Ты меня как пленницу, потому что хотел услышать от меня правду о заговоре Туреля. Тогда ты тоже обещал охранять меня, кормить, холить и лелеять. Для тебя ничего не изменилось!

— Именем Божьим, все изменилось! Я сгораю от желания! Сгораю с того самого момента, когда ты разбудила меня в о утро. Ты вошла в мои сны. Мысли о тебе не отпускают меня ни на секунду. Что еще ты требуешь от меня?

— Если ты сам не знаешь, я не смогу объяснить. — Селина покачала головой, удивляясь его непонятливости. — Ты не любишь меня. И никогда не будешь любить.

— Ты хочешь, чтобы я сказал слова, за которыми для меня ничего нет? Хочешь, чтобы я солгал тебе?

— Нет! — горячо воскликнула она. — Я знаю, это будет неправдой. Ты полюбишь леди Розалинду.

— Клянусь всем, что есть для меня святого, — разозлился Гастон, — я уже жалею, что вообще когда-то услышал ее имя. Я никогда не полюблю ее!

— Ты не можешь этого знать, не можешь предвидеть, какие чувства свяжут вас. Это как… — Селина в бессилии взмахнула руками. — О Боже, как объяснить тебе, что это такое, если ты с рождения не испытывал этого чувства? Ты даже не веришь, что оно существует. — Она горько засмеялась. — Представь себе: если ты никогда в жизни не видел лошадь или, скажем, меч, ты же не будешь знать, что это называется именно так, когда увидишь. Ты можешь эти предметы описать, но ты не используешь для их описания того самого, нужного слова. — Ее взгляд проникал в самую его душу — так капли дождя впитываются в землю. — Тебе надо дождаться, чтобы кто-то, кто знает, у кого в этом больше опыта, назвал тебе это слово.

Гастон хмурился, с трудом следя за ходом ее мысли, изложенной в чисто женской манере, тем более что сейчас его заботили не слова, а внезапно возникшее плотское желание. Ему хотелось наорать на нее, наорать на эту неуместную грозу, на свою горькую судьбу, на свою жизнь, полностью вышедшую из-под контроля.

Но когда он заговорил, голос его звучал спокойно. Слишком спокойно.

— Ты провела весь день, пытаясь уговорить леди Розалинду выйти за меня замуж. Значит, ты уверена, что после твоего исчезновения я сделаю ей предложение?

— Ты должен, — ответила она, не двигаясь с места. — Об этом сказано в книге.

— Будь проклята эта книга!..

— Но будущее…

— Я сам хочу строить свое будущее. — Он обратил взор к небу и прокричал: — Я сам хочу строить свое будущее!

— Гастон, не пытайся изменить то, что предрешено.

Он опустил голову и так посмотрел на нее сквозь упавшие на лицо волосы, что Селине стало не по себе. Одним шагом он преодолел расстояние, разделявшее их, схватил ее за локти и привлек к себе.

— Прекрати, Гастон! Не надо! — крикнула она, вырываясь из его объятий.

— Ты моя жена, — произнес он голосом, в котором звучала вся боль, терзавшая его душу, и ярость на то, что Бог хочет отнять ее у него. — Ты единственная, кто мне нужен. Только ты!

Селина упиралась ему в плечи, но оттолкнуть его было так же трудно, как сдвинуть с места крепостную стену. Он целовал ее и через поцелуй и ласки заряжал, как электричеством, своей страстью. Ослепленный и оглушенный овладевшим им чувством, он увлек ее на ковер из травы и прошлогодних листьев рядом с угасающим костром. Они лежали не на простынях, не на покрывалах, а на постели, подаренной им природой, на влажной земле, пробуждающейся к жизни.

Из ее горла вырвался протестующий возглас, почти сразу же превратившийся в призыв. Изменились и ее движения — теперь она гладила его спутанные волосы.

Дождь поливал их тела, принимающие друг друга, их сомкнутые в поцелуе уста, ее руки, обнимающие Гастона за шею, и его пальцы, рвущие ее одежду. Он сбросил перчатки — ему нужно было ощущать ее тело, ее влажную шелковую кожу, мягкую упругость бедер, обхвативших его поясницу.

Сладостное безумие овладело ими. Тяжело дыша, по-животному стеная, они совершали акт, ради которого пришли в этот мир.

Она принадлежала только ему. Она не была Кристианой, подручной де ла Туреля, не была лгуньей, не была невинной послушницей из монастыря. Она осталась Селиной Фонтен, женщиной, появившейся из далекого будущего. Частью его самого.

Через несколько дней он потеряет ее навеки.

Дождь омывал их, гремел гром, но не заглушал стук их сердец. Пробившийся сквозь тучи луч солнца ласкал счастливых любовников.

До конца своих дней он будет помнить ее такой: выкрикивающей его имя под аккомпанемент грозы. Пусть бы продлилось это мгновение, пусть бы сейчас превратилось во всегда, пусть бы они забыли, что значит время. Он и его Селина. Дождь и слезы. Неужели это останется лишь прекрасным прошлым?

Он понял, что без этой женщины жизнь его будет напрасна.

Глава 22

— Человек, позволяющий запихнуть себя в металлический ящик, который бросают в воздух, просто ненормальный.

— Не ящик, это называется «самолет», — расхохоталась Селина. — И его не бросают — ничего похожего на катапульту. Самолет летает. Летает, как птица.

— Металлическая птица, наполненная людьми?

— Именно. И если бы у нас сейчас был самолет, то вместо месячного путешествия верхом на Фараоне мы добрались бы до места меньше чем за час.

— Сочиняешь!

Селина вновь рассмеялась, покачала головой и немного придвинулась к Гастону, наслаждаясь крепостью и надежностью его рук, обхвативших ее и удерживающих от падения с Фараона. После той грозы на поляне прошло две недели, и все это время погода стояла ясная и теплая, и путешествие было приятным.

Этьен ехал в нескольких ярдах позади, а Реми выдвинулся далеко вперед — для разведки. Они не видели его. Хотя Гастон обменял охромевшую кобылу на крепкую крестьянскую лошадку, животное плохо шло под седлом, и им пришлось занять ее привычным делом — возить тяжести, навьючив багажом. Лошадь трусила, привязанная к седлу Этьена.

Селина беспокоилась: они сидят в одном седле, и это может выглядеть как доказательство их близости. Гастон же не обращал внимания на опасения Селины. Его люди, успокаивал он, не считают, что скакать на одной лошади и беседовать друг с другом — нечто сверхординарное, что заслуживало бы упоминания перед королем.

Она положила голову ему на плечо и смотрела вперед — на деревья, уже зеленевшие первыми распустившимися листочками. С того дня когда они занимались любовью под дождем, Гастон не выпускал ее из виду. В нем что-то переменилось. В последние полмесяца перед ней открылись такие стороны его характера, о которых она и не догадывалась. Он был заботлив, ласков, относился к ней с добрым юмором, и с каждым прошедшим днем Селина чувствовала, как ее любовь становится все сильнее.

Но к радости постоянно примешивалась горечь. До лунного затмения оставалось одиннадцать дней. До замка Гастона — несколько часов езды. Там они переночуют, а затем поскачут в Париж — к королю.

Получить разрешение на расторжение брака.

Они уже не спорили по этому поводу. Между ними возникло что-то вроде молчаливого соглашения: это предопределено, и любые обсуждения ни к чему не приведут, поэтому не стоит зря тратить нервы.