История

Командовать этой армией было поручено Аннию Галлу, и он ушел вперед, чтобы вместе с Вестрицием Спуринной[30] занять долину Пада: хотя первоначальный план кампании провалился, так как Цецина тем временем уже перешел Альпы, Отон все же рассчитывал, что вителлианцев удастся остановить в галльских провинциях. Самого Отона сопровождали отборные отряды, составленные из особо заслуженных солдат, остальные когорты претория, преторианцы-ветераны[31] и значительные силы морской пехоты. В походе Отон не выказывал ни изнеженности, ни любви к роскоши: в железном панцире, просто одетый, он шел перед строем, впереди боевых значков, суровый, непохожий на того Отона, которого знала молва.

12. Судьба была благосклонна к замыслам Отона; флот обеспечивал ему контроль над большей частью Италии, вплоть до Приморских Альп, и он поручил Сведию Клементу, Антонию Новеллу и Эмилию Пацензу продвинуться с находившимися под их командованием войсками к этим горам и выйти на границу Нарбоннской провинции[32]. Но Паценз был схвачен и заточен вышедшими из повиновения солдатами, Антоний Новелл не пользовался никаким авторитетом, и командовал фактически один Сведий Клемент[33], заигрывавший с солдатами, потерявший всякое представление о воинской дисциплине и старавшийся, где только можно, начать военные действия. Казалось, что он идет не по Италии, не по полям и селениям своей родины, а опустошает чужие берега, выжигает и грабит вражеские города. Это было тем отвратительнее, что никто и не думал защищаться — на полях кипела работа, дома стояли открытыми. Хозяева, уверенные, что кругом царят мир и безопасность, с женами и детьми выбегали навстречу войскам, и тут их настигала война со всеми ее ужасами. Прокуратором Приморских Альп[34] был в это время Марий Матур. Он собрал местных жителей, среди которых было много молодежи, и задумал, опираясь на нее, преградить отонианцам путь в свою провинцию. Но уже в первой схватке горцы были перебиты или разбежались, как того и следовало ожидать от людей, наспех собранных, не имевших представления ни об устройстве лагерей, ни о едином командовании; таким солдатам и победа не в славу, и бегство не в укор.

13. Сражение это только раздражило солдат Отона, и они решили выместить свою досаду на жителях города Альбинтимилия[35]. Победа не принесла никакой добычи, так как крестьяне были нищи и плохо вооружены, захватить их, чтобы продать в рабство, тоже не удалось, потому что они прекрасно знали местность и ловко прятались. Алчность отонианцев хоть как-то насытилась лишь страданиями ни в чем не повинных горожан. Ненависть к солдатам Клемента еще возросла, когда пример редкой доблести явила одна из лигурийских[36] женщин. Она где-то укрыла своего сына, доверив ему, как полагали солдаты, все свои богатства. Они пыткой хотели добиться от женщины, где она прячет сына, но она указала себе на живот и ответила, что скрывает его в своем теле. Ни угрозы, ни смерть не заставили ее отречься от своих гордых слов[37].

14. К Фабию Валенту явились перепуганные гонцы из Нарбоннской Галлии и донесли, что флот Отона угрожает этой провинции, присягнувшей на верность Вителлию. Одновременно к нему через своих легатов обратились за помощью и колонии[38]. Валент послал им две тунгрские когорты[39], четыре эскадрона и всю тревирскую конницу[40], поставив во главе их Юлия Классика[41]. Часть этих войск он позже задержал в колонии Форум Юлия, опасаясь, что, отведя в глубь страны все свои силы, он упустит контроль над морем и ускорит этим нападение отонианского флота. Путь на врага продолжали двенадцать конных отрядов и пехотинцы, набранные из солдат обеих когорт. К ним добавили когорту лигурийцев, которые издавна знали местность и потому могли оказать большую помощь, а также пятьсот новобранцев из Паннонии, еще не успевших принести присягу. Битвы пришлось ждать недолго. Отонианская армия была расположена так, что приморские холмы занимала часть солдат морской пехоты вместе с местными ополченцами, прибрежную равнину — преторианцы[42], а море — флот, в полном боевом порядке, грозно развернутый фронтом к берегу и готовый в нужную минуту прийти на помощь. Вителлианцы, главную силу которых составляла не пехота, а кавалерия, разместили в ближних ущельях отряды горцев, а когорты поставили тесными рядами позади конницы. Конные отряды тревиров, позабыв осторожность, далеко вырвались вперед. Их встретили ветераны претория, а с фланга стали засыпать камнями ополченцы, благо метать камни вполне по силам и крестьянам; рассеянные среди солдат, они все — и храбрецы, и трусы — с равным пылом стремились к победе. Вителлианцы были уже разбиты, когда с тыла на них обрушился флот, обративший их в полное замешательство. Окруженные со всех сторон, они были бы начисто истреблены, если бы спустившаяся ночная тьма не остановила победителей и не скрыла бегущих.

15. Хотя вителлианцы и были побеждены, они не успокоились. Подтянув вспомогательные войска, они напали на врагов, которые после одержанной победы чувствовали себя в безопасности и действовали не так решительно, как раньше. Часовые были перебиты, оборона лагерей прорвана, и схватки закипели уже у самых кораблей. Тут только преторианцы пришли в себя и, заняв соседний холм, начали сопротивляться, а вскоре и сами перешли в наступление. Резня была ужасная; погибли, засыпанные дротами, префекты тунгрских когорт, долго удерживавшие своих солдат в боевом строю. Отонианцам тоже победа стоила немало крови: они так увлеклись преследованием конников Вителлия, что те, повернув, лошадей, сами окружили и разбили их. Затем, как бы заключив перемирие и опасаясь, одни — внезапной атаки кавалерии, другие — неожиданного нападения флота, противники разошлись: вителлианцы отошли к Антиполису, городу в Нарбоннской Галлии; отонианцы вернулись в Альбигаун, во внутренней Лигурии[43].

16. Слава победоносного флота разнеслась по Корсике, Сардинии, по другим соседним островам и заставила их сохранить верность Отону. Корсику, однако, чуть не погубило безрассудство прокуратора Декума Пакария[44], принесшее ему самому смерть, а пользы в столь долгой и трудной войне не оказавшее никому. Из ненависти к Отону он решил поддержать Вителлия силами корсиканцев, чем оказал бы ему, даже если бы задуманный план и удался, лишь незначительную помощь. Собрав всех, кто пользовался на острове влиянием, Пакарий рассказал о своих намерениях, а возражавших ему триерарха либурнских судов[45] Клавдия Пиррика и всадника Квинтия Церта велел убить; остальные, устрашенные их гибелью, присягнули на верность Вителлию. Толпа, ничего не понимавшая в происходящем и, как всегда, готовая трепетать, если трепещут другие, тут же последовала их примеру. Однако, когда Пакарий приступил к воинскому набору и начал требовать от местных жителей, не привыкших ни к какому порядку, строгого исполнения воинских обязанностей, они стали проклинать обрушившиеся на них тяготы и раздумывать о своем бедственном положении. Мы живем на острове, рассуждали они, Германия и легионы от нас далеко, а флот — рядом. Не раз ведь уж было, что моряки уничтожали население и губили людей, даже надежно защищенных пешими и конными войсками. Все как один отвернулись от Пакария, но, не решаясь пока что выступить открыто и прибегнуть к силе, выжидали подходящего времени для мятежа. Он был убит раздетый и беспомощный, вместе со своими слугами, когда однажды, проводив гостей, собирался сесть в ванну. Убийцы сами доставили Отону их головы, будто головы врагов. Однако они не получили ни награды от Отона, ни наказания от Вителлия: в бурном течении событий это преступление затерялось среди других, несравненно бльших.

17. Как я уже говорил, силианская кавалерия[46] перенесла войну в Италию. В здешних местах никто не испытывал особой любви к Отону, но вовсе не потому, что предпочитали ему Вителлия, — просто долгие годы мирной жизни приучили людей бессильно склоняться перед каждым, захватившим власть, и не задумываться, кто из них лучше. Тем временем когорты, высланные Цециной вперед, уже спустились в Транспаданскую Галлию, и эта цветущая область Италии, со всеми городами и военными поселениями, разбросанными между Падом и Альпами, оказалась под контролем вителлианской армии. Солдаты Вителлия захватили возле Кремоны паннонскую когорту, между Плаценцией и Тицином [47] — сотню всадников и тысячу солдат морской пехоты, так что реки и морской берег теперь тоже перестали представлять для них опасность. Батавам и зарейнским германцам не терпелось переправиться через Пад. Неожиданно для всех они перешли эту реку около Плаценции, захватили в плен несколько человек из патрульного отряда отонианской армии и так перепугали остальных, что те разбежались в ужасе, разнося повсюду весть, будто в Циспаданской Галлии[48] находится уже вся армия Цецины.

18. Спуринна, который командовал гарнизоном Плаценции, достоверно знал, что Цецина еще далеко. Но, даже если бы вителлианцы действительно оказались близко, он все равно рассчитывал держать своих солдат за городскими укреплениями и не думал пытаться противопоставить свои три преторианские когорты, тысячу легионеров и небольшое число всадников закаленной в боях армии. Но разнузданные и непривычные к походам солдаты, не обращая внимания на центурионов и трибунов, захватывают боевые значки[49] и вымпелы[50], устремляются вон из лагеря и угрожают дротами командующему, который пытается их удержать. Слышатся крики, будто Отона предали, будто Цецину призвали в город. Спуринне пришлось согласиться на безрассудные требования солдат. Сначала он не скрывал, что действует по принуждению, но потом прикинулся, будто и сам хочет того же, рассчитывая, что мятеж все равно затихнет, а ему таким путем удастся сохранить власть.

19. Пад уже скрылся из виду и спускалась ночь, когда было решено разбить лагерь и обнести его валом, но солдаты римского гарнизона не привыкли к такой тяжелой работе и вскоре приуныли. Самые старые принялись сетовать на свою опрометчивость и объяснять более молодым, какая опасность нависнет над ними, если Цецина со своей армией здесь, в чистом поле, окружит их несколько когорт. Солдаты утихли, центурионы и трибуны вмешались в беседу и вскоре все с похвалой заговорили о мудрой проницательности командующего, намеревавшегося сделать главным узлом обороны колонию, с ее богатствами и силами, в ней сосредоточенными. Наконец, выступил и сам Спуринна, который не стал особенно пенять солдатам за их поведение, а вместо того разъяснил все преимущества своего плана. Оставив лазутчиков, он с остальными повернул назад и привел их в Плаценцию уже не столь буйными, а послушными его власти. Стены города были исправлены, перед ними сооружены новые укрепления, возведены башни, усилено не столько вооружение войска, сколько дисциплина и порядок — единственное, чего не хватало сторонникам Отона, на мужество которых жаловаться не приходилось.

20. Солдаты Цецины, как бы оставив по ту сторону Альп свою жестокость и распущенность, вели себя в Италии, по которой они теперь шли, сдержанно и дисциплинированно. Осуждение колонистов и горожан вызывала, правда, одежда самого Цецины: они видели высокомерие в том, что он носил длинные штаны, короткий полосатый плащ и в таком виде позволял себе разговаривать с людьми, облаченными в тоги[51]. Жена его, Салонина, ехала на великолепном скакуне, покрытом пурпурным чепраком, и, хотя никому никакого вреда в том не было, это тоже раздражало жителей. Так уж устроены люди: с неодобрением смотрят они на каждого, кто внезапно возвысился, и ни от кого не требуют такой скромности, как от человека, еще недавно бывшего им равным. Перейдя Пад и сделав попытку уговорами и обещаниями перетянуть отонианцев на свою сторону, попытку, на которую они отвечали тем же, так что немало времени прошло в столь же высокопарных, сколь и бессмысленных разговорах о мире и согласии, Цецина решил сосредоточить все свои мысли и силы на осаде Плаценции. Он хотел, чтобы взятие этого города подействовало устрашающе, ибо хорошо понимал, что от первых шагов войны зависит, как будут относиться к ней в дальнейшем.

21. В первый день, однако, события разворачивались скорее по воле страстей, чем по планам, продиктованным военным искусством. Вителлианцы появились под стенами города, слишком плотно поев, пьяные, без прикрытий и позабыв о всякой осторожности. Во время сражения сгорел расположенный за городскими стенами прекрасный амфитеатр. Может быть, его подожгли нападающие, когда забрасывали в город горящие лучины, раскаленные ядра и зажигательные стрелы, а может быть, и осажденные, которые, возвращаясь после вылазки к себе, проходили через этот амфитеатр. Склонная к подозрениям городская чернь решила, что здание подожгли из зависти люди, подосланные соседними колониями, ибо нигде в Италии не было столь огромного амфитеатра. От чего бы это ни произошло, пока жителям Плаценции грозили еще большие беды, они не слишком сокрушались о сгоревшем амфитеатре, когда же все успокоилось, стали так горевать, будто ничего худшего с ними не могло и случиться. Пролитая кровь не давала Цецине покоя, и он употребил всю ночь на подготовку к новому штурму. Вителлианцы плели фашины, сколачивали щиты и навесные крыши, которые защищали бы нападающих, пока они будут вести подкоп под стены; отонианцы острили колья, собирали в огромные кучи камни, куски свинца и меди, чтобы обрушивать их на нападающих и уничтожать их осадные машины. И те и другие боятся позора и жаждут славы, и тех и других командиры подбадривают, напоминая одним о мощи германской армии и ее легионов, другим — о чести римского гарнизона и преторианских когорт; здесь поносят преторианцев — слабосильных бездельников, не знающих ничего, кроме цирков и театров; там — легионеров, которые, скитаясь на чужбине, забыли о родине, и чужестранцев, им помогающих; здесь, чтобы подзадорить солдат, ругают Отона и превозносят Вителлия, там, наоборот, Отона расхваливают, а Вителлия поносят, благо в обоих случаях оснований для осуждения больше, чем поводов для похвал.

22. Едва забрезжил день, защитники города высыпали на стены, поля покрылись войсками и засверкали оружием. Сомкнутым строем двигались легионы[52], врассыпную шли вспомогательные отряды, стрелами и камнями засыпая стены там, где они были повыше, и устремляясь на приступ в местах, где они небрежно охранялись или обветшали. Сверху, со стен, откуда было легче целиться и удобнее размахнуться, отонианцы метали дроты в отчаянно лезущих на приступ германцев из вспомогательных когорт. По обычаю своих предков, германцы наступали полуголые, потрясая над головой щитами и опьяняя себя боевыми песнопениями[53]. Легионеры, прикрытые навесами и плетеными крышами, подкапывали стены, насыпали валы, пытались разбить ворота. Преторианцы с грохотом скатывали на них нарочно приготовленные для этой цели огромные тяжелые камни, которые увлекали за собой наступающих, давили и калечили раненых. Вителлианцы дрогнули, число убитых стало еще больше, град камней, дротов и стрел со стен усилился, и, наконец, вителлианцы стали отходить, навсегда расставаясь со славой, сопутствовавшей дотоле партии Вителлия. Снедаемый стыдом из-за столь безрассудно начатой осады, Цецина решил покинуть лагеря, где все смеялось над ним и напоминало о его пустом тщеславии, вновь перейти Пад и попытать свои силы под Кремоной[54]. Цецина уже уходил, когда к нему присоединились Туруллий Цериал, со множеством солдат морской пехоты, и небольшое число конников во главе с Юлием Бригантиком. Бригантик был префект кавалерии, родом из Батавии, а Цериал — примипилярий, служивший в свое время центурионом в Германии и потому знавший Цецину.

23. Когда Спуринне стало известно, куда направился противник, он послал Аннию Галлу донесение, в котором описал оборону Плаценции, рассказал обо всем, что случилось, и о дальнейших намерениях Цецины. Галл в это время вел первый легион на поддержку гарнизона Плаценции. Зная, как мало в городе войск, он опасался, что они не выдержат осады и не смогут долго сопротивляться германской армии. Получив сведения о том, что Цецина отброшен и движется на Кремону, он с большим трудом — солдаты до того рвались в бой, что едва не взбунтовались, — остановил свой легион у Бедриака. Селение это находится на полпути между Вероной и Кремоной и пользуется недоброй славой из-за двух поражений, которые потерпело здесь римское войско[55].

В эти же дни неподалеку от Кремоны одержал победу Марций Макр, человек храбрый и решительный, он на лодках перевез через Пад отряды гладиаторов и внезапно появился с ними на том берегу реки. Вспомогательные отряды вителлианцев были смяты, те, кто оказал сопротивление, вырезаны, остальные бежали по направлению к Кремоне. Опасаясь, однако, что противник получит подкрепление и сумеет повернуть ход битвы в свою пользу, Макр приказал победителям прекратить преследование. Отонианцам, которые и без того истолковывали в худшую сторону все поступки своих командиров, это показалось подозрительным. Каждый, кто был трус в душе, но боек на язык, спешил взвести всяческие обвинения на Анния Галла, Светония Паулина и Мария Цельза, которым Отон поручил командовать войсками. Особенно рьяно сеяли смуту и подстрекали к мятежу убийцы Гальбы. Содеянное преступление и страх лишали их уверенности; они стремились к беспорядкам и с этой целью то открыто призывали к бунту, то тайно писали доносы Отону. Отон всегда доверял любому ничтожеству и опасался честных людей. Неуверенный в успехе, лишь в несчастьи обнаруживавший лучшие стороны своего характера, он находился в постоянном волнении. Наконец, он вызвал своего брата Тициана и поручил ведение войны ему[56].

24. Тем временем дела отонианцев под руководством Паулина и Цельза шли блестяще. Цецина дошел до отчаяния оттого, что каждый предпринятый им шаг оказывался неудачным и слава его армии меркла на глазах. От Плаценции его отбросили, вспомогательные отряды свои он только что потерял, даже в стычках разведчиков, не заслуживающих упоминания, но происходивших весьма часто, его солдаты неизменно терпели поражение. К тому же Фабий Валент был уже близко, и Цецина, чтобы не уступать ему славу победителя, стремился возможно быстрей добиться успеха, проявляя при этом больше нетерпения, чем разума. В двенадцати милях от Кремоны есть место, по названию Касторы, где лес подходит к самой дороге. Цецина расположил здесь наиболее боеспособные из своих вспомогательных отрядов, а коннице приказал продвинуться дальше вперед, завязать бой и внезапно отступить, заманив преследователей в засаду. Этот план стал известен полководцам отонианской армии. Паулин взял на себя командование пехотой, а Цельз — всадниками[57]. Одно подразделение тринадцатого легиона, четыре вспомогательные когорты и пятьсот всадников встали слева, середину дороги заняли построенные в колонну три когорты преторианцев, правый фланг образовал первый легион с двумя вспомогательными когортами и пятьюстами всадниками. Наконец, сзади всех расположился конный отряд претория и конники вспомогательных войск — всего тысяча человек, готовых закрепить успех в случае победы или прийти на помощь в случае неудачи.

25. Войска еще не успели сойтись врукопашную, как вителлианцы стали отступать, но Цельз, зная о задуманной ловушке, удержал своих солдат на месте. Вителлианцы, которые были спрятаны в лесу, позабыв всякую осторожность, бросились преследовать медленно отходившего Цельза и, вырвавшись слишком далеко вперед, сами попали в засаду: на флангах у них оказались когорты, впереди — легионы, сзади — конница, внезапным маневром преградившая им путь к отступлению. Однако Светоний Паулин ввел в бой пехоту не сразу. Человек по природе своей медлительный и предпочитавший случайному успеху осторожные и продуманные действия, он приказал сначала засыпать канавы, расчистить поле битвы и лишь тогда строем развернул свои войска. «Предусмотри все, чтобы тебя не разбили, — говорил он, — а победа придет в свое время». Его медлительность дала возможность вителлианцам укрыться в виноградниках, где преследовать их было трудно из-за перепутанных лоз, тянувшихся от дерева к дереву. Рядом находился небольшой лесок, откуда они, осмелев, сделали вылазку и убили самых неосторожных из конных преторианцев. Ранен был и царь Эпифан[58], ревностно призывавший всех сражаться за Отона.

26. В это время в бой ринулась отонианская пехота. Сокрушив основные силы противника, пехотинцы одно за другим обращали в бегство подходившие на помощь своим подразделения вителлианцев. Дело в том, что Цецина вводил в бой свои когорты не сразу, а по одной; это вызвало смятение, ибо страх, владевший бежавшими с поля битвы солдатами, передавался и тем, что порознь и неуверенно приближались к месту сражения. В лагере вителлианцев начался бунт. Возмущенные тем, что их не посылают в бой всех сразу, солдаты схватили и заковали в цепи префекта лагеря Юлия Грата, утверждая, будто он изменяет им в угоду своему брату, воевавшему на стороне Отона; брат его, трибун Юлий Фронтон, был в это же самое время арестован отонианцами на основании точно такого же обвинения. Между тем повсюду — на подступах к полю боя и при отступлении с него, в центре битвы и под валами укреплений — вителлианцами владел такой ужас, что все войско Цецины можно было бы уничтожить, если бы Светоний Паулин не приказал дать отбой; слух о конце сражения быстро распространился по обеим армиям. По словам Паулина, он решил так поступить из опасения, как бы его солдаты, утомленные боем и долгой дорогой, не оторвались от своих и не попали возле лагеря вителлианцев под удар свежих сил противника. Эти соображения командующего кое-кто считал правильными, но массой солдат его решение было встречено неодобрительно.

27. Это поражение не столько напугало вителлианцев, сколько заставило их стать более дисциплинированными, — и не в одной только армии Цецины, который обвинял во всем солдат, думавших, по его словам, больше о бунте, чем о битве; в войске Фабия Валента (дошедшем тем временем до Тицина) тоже перестали с презрением отзываться о противнике; движимые желанием вернуть утраченную славу, солдаты и здесь стали вести себя сдержаннее и почтительнее по отношению к командующему и подчиняться его приказам. Между тем все сильнее разгоралось большое восстание, о начале которого можно рассказать, лишь вернувшись несколько назад: говорить о нем ранее не было возможности, ибо это нарушило бы связность повествования о Цецине и его делах. Я уже упоминал[59], что батавские когорты, которые Нерон, готовясь к войне, вывел из состава четырнадцатого легиона, услышали, находясь на пути в Британию, о восстании Вителлия и присоединились в земле лингонов к Фабию Валенту. Батавы эти вскоре стали вести себя нагло и самоуверенно: они приходили в палатки солдат и говорили, будто именно они, батавы, заставили выступить четырнадцатый легион, будто тем самым Нерон из-за них потерял Италию и будто вообще от одних батавов зависит исход войны. Солдат это оскорбляло, командующего раздражало. Перебранки и драки ослабляли дисциплину, и в конце концов Валент стал опасаться, что батавы, начав с дерзостей, кончат изменой.

28. По всем этим причинам, когда Валент получил сообщение, что конница тревиров и тунгры разбиты флотом Отона, а Нарбоннская Галлия окружена, он решил защитить союзников и прибегнуть к военной хитрости: разделить охваченные брожением когорты, представлявшие собой, пока они находились вместе, столь опасную силу, и отдал приказ части батавов выступить на поддержку осажденной провинции. Слух об этом приказе быстро распространился по армии, союзные войска пришли в уныние, а легионы — в ярость. «У нас забирают лучших воинов, — говорили солдаты. — Именно сейчас, когда враг стоит прямо перед нами, отправить ветеранов, победителей в стольких сражениях, — это все равно, что выгнать их из строя перед битвой. Если провинция важнее Рима и спасения империи, то всем нам надо идти туда; если же исход войны и судьба нашего дела решаются в Италии, то отделить сейчас от армии эти когорты — все равно что отсечь от тела самые могучие его члены».

29. Валент попытался было подавить восстание силами ликторов, но разъяренные солдаты бросились на него, кидали в него камни, а когда он обратился в бегство, устремились за ним, крича, что он присвоил себе и добычу, взятую у галлов, и золото, полученное от жителей Виенны, и все деньги, полагавшиеся им за труды. Пока Валент, переодетый рабом, прятался у одного из декурионов кавалерии, они разворотили тюки с его добром, сорвали его палатку и даже землю под ней перекопали дротами и копьями. Вскоре префект лагеря Алфен Вар, заметив, что восстание понемногу идет на убыль, решил покончить с ним хитростью: он запретил центурионам обходить посты, а трубачам не велел сзывать войско на работу и учения. Солдаты увидели, что никто ими не командует, и это больше всего испугало их. Сначала они как бы застыли в оцепенении, потом начали растерянно озираться, замолкли, притихли и, наконец, стали со слезами молить о прощении. Когда же Валент, которого все считали погибшим, появился, — плачущий, в безобразной одежде, но здравый и невредимый, — солдатами овладели радость, сострадание и любовь к своему полководцу. Чернь в веселии так же необузданна, как и в ярости. Ликующая толпа окружила Валента боевыми значками когорт и орлами легионов и понесла к трибуналу[60], всячески восхваляя его и желая ему счастья. Он проявил разумную снисходительность и не стал требовать ничьей казни, хорошо зная, что во время гражданских войн солдатам позволено больше, чем полководцам. В то же время опасаясь, как бы войска не сочли подобную умеренность неискренней, он все-таки назвал несколько человек и указал на них как на виновных.

30. Армия занималась постройкой укреплений возле Тицина, когда пришло известие о том, что Цецина разбит. Сообщение это чуть было снова не вызвало мятежа; солдаты решили, что Валент медлил нарочно, из желания досадить Цецине, и что именно поэтому они опоздали к сражению. Позабыв об отдыхе и не дожидаясь приказа командующего, воины устремились вперед; они обгоняли знаменосцев, упрашивали их идти быстрее, — армия шла форсированным маршем и вскоре соединилась с войсками Цецины. Солдаты Цецины были настроены против Валента и жаловались, что он оставил их маленькую группу на милость несравненно более сильного неприятеля, который к тому же располагал свежими, отдохнувшими войсками. Говоря так, они, с одной стороны, льстили вновь прибывшим, приписывая решающую роль их армии, и в то же время снимали с себя обвинение в трусости и неспособности добиться победы. Хотя Валент действительно командовал почти вдвое большим числом легионов и вспомогательных войск, любимцем солдат все-таки оставался Цецина. Он находился в расцвете лет и сил, вызывал в людях безотчетную симпатию, а его радушие и щедрость привлекали к нему все сердца. Отсюда и пошла распря между полководцами. Цецина издевался над Валентом, называя его человеком подлым и грязным. Валент насмехался над Цециной, выставляя его гордецом и хвастуном. Однако оба, затаив ненависть, служили одному делу. Уже не рассчитывая на прощение, они без устали сочиняли памфлеты против Отона, в которых осыпали его самыми позорными обвинениями; из полководцев Отона ни один не писал ничего подобного, хотя Вителлий и мог бы дать для таких сочинений богатейшую пищу.

31. Пока оба они не погибли — Отон, стяжав громкую славу, а Вителлий — окончательно себя опозорив, римляне больше боялись бешеных вожделений первого, чем ленивого сластолюбия второго. Убийство Гальбы еще увеличило ненависть и страх, которые внушал Отон, Вителлия же, однако, никто не обвинял в том, что он развязал гражданскую войну. Своим обжорством и пьянством Вителлий позорил самого себя[61], в то время как распутный, жестокий и наглый Отон[62] казался опасным для государства.

Когда войска Цецины и Валента соединились, вителлианцы решили больше не медлить и дать сражение всеми имевшимися у них силами. Отон со своей стороны тоже начал задумываться, стоит ли ему и дальше затягивать войну или лучше попытать счастья в решающей битве.

32. Светоний Паулин, считавший, что репутация самого искусного полководца своего времени дает ему право судить об общем ходе кампании, настаивал на том, что поспешность выгодна только противнику, а в интересах отонианцев — всячески затягивать военные действия. «В Италию спустилась вся армия вителлианцев, — говорил он, — в тылу у нее почти не осталось резервов. Между тем в галльских провинциях зреет бунт[63], а снять войска с берегов Рейна нельзя, ибо это грозит вторжением враждебных племен. Британские легионы отрезаны от нас морем, да и враг, с которым им там приходится иметь дело, приковывает их к месту. Войска, сосредоточенные в Испании, не так уж велики. Нарбоннская провинция не в силах еще прийти в себя от страха после проигранного сражения и нападения нашего флота[64]. Транспаданская Италия[65] не может рассчитывать на помощь с моря, с суши ее окружают Альпы; край этот опустошен прошедшими здесь войсками и не в состоянии обеспечить армию продовольствием, без продовольствия же не может продержаться долго ни одно войско.