Между тем сенатом назначаются молебствия богам и большие игры, проведение которых возлагалось на верховных жрецов, авгуров, квиндецимвиров, септемвиров[79] и коллегию августалов. Луций Апроний предложил привлечь к руководству этими играми и фециалов[80]. С возражениями ему выступил Цезарь, указав, что права жреческих коллегий различны, и приведя примеры в подтверждение этого; ведь фециалы никогда еще не были удостоены столь высокой чести. Августалы же привлечены лишь потому, что они — коллегия того дома[81], за который должны выполняться обеты.

65. Я решил приводить только те высказывания в сенате, которые представляются мне либо достойными всяческой похвалы, либо примечательными по своей исключительной низости, ибо я считаю главнейшей обязанностью анналов сохранить память о проявлениях добродетели и противопоставить бесчестным словам и делам устрашение позором в потомстве. А те времена были настолько порочны и так отравлены грязною лестью, что не только лица, облеченные властью, которым, чтобы сохранить свое положение, необходимо было угодничать, но и бывшие консулы, и большая часть выполнявших в прошлом преторские обязанности, и даже многие рядовые сенаторы наперебой выступали с нарушающими всякую меру, постыдными предложениями. Передают, что Тиберий имел обыкновение всякий раз, когда покидал курию, произносить по-гречески следующие слова: «О люди, созданные для рабства!». Очевидно, даже ему, при всей его ненависти к гражданской свободе, внушало отвращение столь низменное раболепие.

66. Затем от недостойных слов понемногу перешли к гнусным делам. На проконсула Азии Гая Силана, привлеченного союзниками к суду по закону о вымогательствах, накинулись сообща бывший консул Мамерк Скавр, претор Юний Отон и эдил Бруттедий Нигер, обвиняя его в осквернении божественного достоинства Августа и в оскорблении величия Тиберия, причем Мамерк сослался на примеры, заимствованные из древности, на то, что Луций Котта был обвинен Сципионом Африканским[82], Сервий Гальба — Катоном Цензором, Публий Рутилий — Марком Скавром. Как будто не за какие-нибудь иные, а за точно такие же преступления карали Сципион и Катон и тот самый Скавр, которого — своего прадеда — бесчестил теперь столь грязным поступком Мамерк — позор своих предков. Юний Отон многие годы преподавал в начальной школе риторики, но затем, покровительствуемый Сеяном, проник в сенат и еще больше запятнал свое темное прошлое бесстыдным и наглым поведением. Бруттедия, который был наделен от природы выдающимися способностями и, если бы пошел по правильному пути, мог бы добиться заслуженной славы, подстрекало нетерпение, ибо он стремился опередить сначала равных себе, затем тех, кто стоял выше него, и, наконец, свои собственные мечты и надежды. А это погубило и многих хороших людей, презревших то, что дается медленно, но зато верно, и погнавшихся за преждевременным, даже если это грозило им гибелью.

67. Число обвинителей увеличили примкнувшие к ним Геллий Публикола и Марк Паконий, один — квестор Силана, другой — его легат. Не подлежали сомнению ни крутой нрав и жестокости подсудимого, ни то, что он, действительно, вымогал деньги; но к этому присоединялось и многое такое, что навлекло бы опасность даже на людей, ни в чем не повинных: ведь Силан один, без чьей-либо поддержки, не обладая к тому же даром речи, подавленный страхом (а это ослабляет даже искушенное красноречие), должен был отражать натиск — не говоря уже о стольких враждебных ему сенаторах — самых прославленных, и потому избранных для его обвинения, ораторов Азии; притом и Тиберий не воздержался от давления на ход дела тоном, в каком высказывался, выражением лица и частыми вопросами, на которые было бы непозволительно отвечать решительным отрицанием или уклончиво, но, напротив, нередко требовалось давать утвердительные ответы, чтобы вопрос принцепса не остался тщетным. Рабы Силана, дабы их можно было подвергнуть допросу под пыткой, были приобретены государственным казначейством; а чтобы никто из родных и близких не оказал помощи попавшему в беду подсудимому, ему было, сверх того, предъявлено обвинение в оскорблении величия — цепи, налагавшие необходимость молчать. Итак, испросив перерыв на несколько дней, Силан оставил намерение защищаться и отважился обратиться к Цезарю с письмом, в котором перемежались упреки с мольбами.

68. Решив обрушить на Силана суровую кару и желая ее оправдать в общем мнении примером из прошлого, Тиберий велит прочитать в сенате письмо божественного Августа о проконсуле той же Азии Волезе Мессале и принятое по его делу сенатское постановление. После того как это было исполнено, Тиберий приглашает Луция Пизона изложить свое мнение. Распространившись сначала о великодушии и мягкости принцепса, тот предлагает лишить Силана огня и воды и сослать на остров Гиар. К нему присоединились и все остальные; впрочем, Гней Лентул, основываясь на том, что мать Силана происходила из рода Атиев[83], предложил выделить из имущества осужденного то, что он от нее унаследовал, и передать эту часть его сыну, и Тиберий дал на это согласие.

69. Но зато Корнелий Долабелла, усердствуя в лести, накинулся на нравы Гая Силана и заключил свою речь предложением не допускать к жеребьевке и не посылать правителями провинций тех, кто ведет порочную жизнь и запятнан бесчестием; и пусть вопрос о них решается принцепсом. Хотя проступки и наказуются правосудием, но не намного ли милостивее было бы по отношению к таким людям и благодетельнее для союзных народов, если бы самая возможность творить преступления пресекалась заранее? Против этого выступил Цезарь: ему, разумеется, небезызвестно, какая молва идет о Силане, но недопустимо судить на основании одних слухов. Многие своими действиями в провинциях не оправдали надежд, которые на них возлагались, многие, напротив, опровергли существовавшие на их счет опасения; одних поднимает значительность возникающих перед ними задач, других угнетает. Да и не может принцепс обладать всеобъемлющим знанием, и вместе с тем ему не пристало идти на поводу у чужого тщеславия. Законы потому и направлены против уже совершенных деяний. Его будущее недоступно предвидению. Так уж установлено предками: наказание следует за преступлением. И незачем менять то, что мудро придумано и всегда встречало всеобщее одобрение; у принцепсов достаточно трудов, достаточно и власти. Всякое возрастание их могущества ведет к ущербу для установленного правопорядка, и не следует употреблять власть, где можно обходиться законами. Чем реже в Тиберии обнаруживалось уважение народных прав, с тем большею радостью оно принималось. Умея быть умеренным, — если только он не был охвачен гневом, порожденным личными причинами, — принцепс добавил, что остров Гиар дик и суров, и поэтому, из уважения к роду Юниев и памятуя, что осужденный еще недавно принадлежал к их сословию, сенаторы поступили бы правильнее, проявив к нему снисходительность и дозволив ему удалиться на Кинф. Об этом просит и сестра Силана, весталка Торквата, — дева древнего благочестия. С этою поправкою к приговору все согласились.

70. Затем были выслушаны киренцы, и на основании обвинения, предъявленного Анхарием Приском, был осужден по закону о вымогательствах Цезий Корд. Римского всадника Луция Энния, привлеченного к суду за оскорбление величия, так как статую принцепса он переплавил в серебряную утварь, Тиберий воспретил считать обвиняемым. Под видом защиты свободы ему открыто возражал Атей Капитон: «Не следует отнимать у сенаторов право делать заключения о подсудности и нельзя оставлять безнаказанным столь вопиющее злодеяние. Пусть принцепс равнодушен к чинимым ему обидам, но он не должен пренебрегать оскорблениями, нанесенными государству». Тиберий уловил в этих словах раболепие и настоял на своем. А Капитон оказался тем более посрамленным, что, являясь знатоком человеческого и божественного права, унизил тем не менее общественное достоинство и запятнал свою личную славу.

71. После этого возник вопрос, в каком храме поместить дар Всаднической Фортуне, сделанный римскими всадниками ради выздоровления Августы; хотя в Риме насчитывалось немало святилищ этой богини, но не было ни одного, которое носило бы такое название[84]. В конце концов выяснилось, что это наименование носит существующий в Анции храм и что в италийских городах все священнодействия, храмы и изображающие божества статуи подлежат римской юрисдикции и состоят в ведении Рима. Итак, дар направили в Анций. И поскольку речь зашла о религиозных вопросах, Цезарь дал свое заключение по недавно отложенному делу Сервия Малугинского и прочел, кроме того, постановление верховных жрецов, гласившее, что фламин Юпитера, всякий раз, когда заболеет, может отлучиться на срок, превышающий две ночи сряду, только с ведома великого понтифика и по его разрешению, но отнюдь не в дни общественных жертвоприношений и не более двух раз в году. Из этого постановления, принятого в бытность Августа принцепсом, с полною очевидностью вытекало, что ни годичная отлучка из Рима, ни управление провинциями фламинам Юпитера дозволены быть не могут. При этом вспомнили и о случае с великим понтификом Луцием Метеллом, не отпустившим из Рима Авла Постумия. Итак, проконсульство в Азии отдается тому из бывших консулов, который следовал в списке непосредственно за Сервием Малугинским.

72. В эти дни Лепид обратился к сенату за разрешением обновить и украсить на свои средства базилику Павла, памятник рода Эмилиев[85] . Тогда еще сохранялся обычай жертвовать крупные суммы на общественное строительство; в свое время и Август не воспрепятствовал Тавру, Филиппу и Бальбу[86] отдать на украшение города и ради славы в потомстве захваченную ими в битвах с врагами добычу или долю принадлежавших им несметных богатств. Следуя подобным примерам, и Лепид, не располагавший большими деньгами, поддержал честь и достоинство своих предков. Но отстроить сгоревший от случайного пожара театр Помпея пообещал Цезарь, ибо никто из этого рода не имел средств для его восстановления; при этом, однако, за театром сохранялось имя Помпея. Одновременно принцепс превознес похвалами Сеяна, благодаря усердию и предусмотрительности которого такая сила огня была остановлена и не причинила другого ущерба; и сенаторы постановили поставить Сеяну статую в театре Помпея. Немного спустя, присуждая проконсулу Африки Блезу триумфальные отличия, Тиберий сказал, что дарует их ему в честь Сеяна, которому Блез приходился дядей. А между тем деяния Блеза были и без того достойны этой награды.

73. Ибо Такфаринат, несмотря на неоднократные поражения, собрал наново силы во внутренних областях Африки и настолько возомнил о себе, что направил послов к Тиберию, требуя для себя и своего войска земель, на которых они могли бы осесть, и в противном случае угрожая беспощадной войной. Рассказывают, что никогда Тиберий не был сильнее задет ни одним оскорблением, нанесенным лично ему или народу римскому, чем тем, что дезертир и разбойник дерзнул счесть себя воюющей стороной. Ведь даже Спартак, разгромивший столько консульских войск и безнаказанно опустошавший Италию, и притом тогда, когда государство было ослаблено непомерно тяжелыми войнами с Серторием и Митридатом, не мог добиться открытия мирных переговоров; а при достигнутом римским народом величии и могуществе тем более не пристало откупаться от разбойника Такфарината заключением мира и уступкой ему земель. Итак, Тиберий дает Блезу поручение соблазнить всех остальных надеждою на безнаказанность при условии, что они сложат оружие, но во что бы то ни стало захватить самого вождя. Благодаря этому обещанию многие передались римлянам. А против хитростей и уловок Такфарината был применен его же способ ведения войны.

74. Так как, имея войско, уступавшее римскому в силе и скорее пригодное для разбойничьих набегов, он налетал несколькими отрядами сразу и затем стремительно уходил, оставляя засады, наши задумали наступать в трех направлениях и разделились на три колонны. Легат Корнелий Сципион начальствовал над той из них, задачей которой было оградить жителей Лепты от грабежей и отрезать Такфаринату пути отступления в страну гарамантов; на другом фланге вел свои обычные части Блез Младший — ему надлежало не допускать безнаказанного опустошения окрестностей Кирты; сам главнокомандующий с отборными воинами, устраивая в подходящих местах укрепления и заставы, теснил зажатых отовсюду врагов, так что, куда бы они ни подались, у них неизменно оказывалась, — впереди, с фланга, а часто и с тылу, — та или иная часть римского войска; и многие из них таким образом были истреблены или захвачены в плен. В дальнейшем полководец разбил три первоначальные колонны на большее число мелких отрядов и поручил начальствование над ними центурионам испытанной доблести. И, вопреки обыкновению, он не отвел войско по окончании лета и не разместил его в зимних лагерях старой провинции[87], но, возведя укрепления, словно война была в самом начале, беспокоил непрерывно менявшего стоянки Такфарината действиями опытных и знакомых с пустынею воинов, пока, захватив в плен его брата, не отошел, наконец, назад, впрочем поспешнее, чем того требовала польза союзников, так как оставались недобитыми те, кто мог снова разжечь войну. Однако Тиберий счел ее завершенною и даже милостиво дозволил воинам Блеза провозгласить его императором — старинная почесть, которую охваченное радостным порывом победоносное войско оказывало своему успешно закончившему войну полководцу; одновременно бывало несколько императоров, и они не пользовались никакими преимущественными правами. И Август дозволил некоторым носить этот титул, но дозволение этого рода, данное Тиберием Блезу, было последним.

75. В этом году скончались именитые мужи Азиний Солонин, примечательный тем, что его дедами были Марк Агриппа и Азиний Поллион, а братом — Друз, и к тому же предназначавшийся в мужья внучке Цезаря[88], и уже упоминавшийся мною Атей Капитон, который, предаваясь изучению права, достиг первостепенного положения в государстве, хотя дед его был в войске Суллы центурионом, а отец — только претором. Назначение его консулом было ускорено Августом, так что достоинством этой магистратуры он опередил блиставшего такими же дарованиями Лабеона Антистия. Ибо этот век породил два воссиявших на мирном поприще светоча. Но Лабеон, отличавшийся неподкупным свободолюбием, пользовался благодаря этому более громкою славой, тогда как уступчивость Капитона встречала большее одобрение властителей. Один, так как не пошел дальше претуры, возвысился в общественном мнении вследствие испытанной им несправедливости, другой, так как достиг консульства, возбудил против себя порожденную завистью неприязнь.

76. Тогда же, на шестьдесят четвертом году после битвы при Филиппах, умерла Юния, племянница Катона, супруга Гая Кассия, сестра Марка Брута. Ее завещание вызвало много толков в народе: уважительно упомянув в нем почти всех наиболее знатных граждан как наследников своего весьма значительного богатства, она пропустила Цезаря. Им это было воспринято снисходительно, и он не воспрепятствовал почтить ее похороны похвальным словом с ростральных трибун и прочими торжественными обрядами. Во главе погребальной процессии несли изображения двадцати знатнейших родов — Манлиев, Квинктиев и многих других, носивших не менее славные имена. Но ярче всех блистали Кассий и Брут — именно потому, что их изображений не было видно.