Президент Галазов не любил показухи. Все руководители северокавказских республик давно пересели на «мерседесы» и «гелендвагены», он же продолжал ездить на «Волге». Не потому что последовал рекомендации молодого российского вице-премьера Немцова использовать в качестве служебных машин автомобили отечественного производства. Нет, он просто не хотел выделяться. Правда, «Волга» была особой сборки, с мощным роверовским двигателем, с узлом связи и стоила не меньше «мерседеса», но все же она оставалась «Волгой», на каких ездили все чиновники республики. Никто не мог упрекнуть Галазова в том, что он тратит государственные деньги на удовлетворение своего тщеславия.

Точно так же в Москву он чаще всего летал не спецрейсом, а на обычном аэрофлотском «Ту-154» в первом салоне, где был только он и его помощники. После приземления к салону подгоняли трап, других пассажиров не выпускали, пока самолет не покинут VIP-персоны. Во Владикавказе Галазов запрещал подавать машину к самолету, выходил через зал официальных делегаций, как в советские времена называли VIP-зал, любил перекинуться словом со знакомыми, иногда, под настроение, выпивал пару рюмок коньяка в баре. Он называл это пообщаться с народом. Об этой его привычке знали, в аэропорт приезжали серьезные люди в надежде между делом решить с президентом свои вопросы. Иногда получалось.

Но в конце октября, когда Галазов вечерним рейсом возвратился из Москвы с совещания, на которое его срочно вызвал премьер Черномырдин, у него не было никакого желания общаться с народом. Его трясло от бешенства, все два часа в воздухе желваки ходили по его сытому ухоженному лицу. Никогда его не унижали так, как на этом совещании.

В кабинете премьера были директор Федеральной пограничной службы России генерал армии Николаев, председатель Таможенного комитета и еще один человек лет сорока с невыразительным незапоминающимся лицом – Пекарский, владелец производственного объединения «Белоголовка», крупного ликероводочного завода. Подробно обсуждались мероприятия, призванные покончить с поставками в Осетию американского спирта. Иногда Черномырдин вопросительно посматривал на Пекарского. Тот молча кивал в знак согласия. За все время он не произнес ни одного слова. В конце совещания Черномырдин обратился к Галазову, предварительно заглянув в приготовленную референтом бумажку:

– Ты все понял… Ахсарбек Хаджимурзаевич? Твоя задача прежняя – не мешать.

За этим президента республики Северная Осетия – Алания и вызывали в Москву. Чтобы сидел и молчал. Как болван. Его мнение никого не интересовало.

Галазов понимал, что это его плата за второй президентский срок. Он уже смирился с тем, что придется платить, но не представлял, что это будет таким унизительным. Что он себе позволяет, этот грузный русский с тяжелым квадратным лицом и неряшливыми седыми бровями, известный не делами, а фразой «Хотели как лучше, а получилось как всегда»? Да, ты председатель правительства, но даже президент Ельцин, человек не слишком тонкий, никогда не обращался с подчиненными, как с холуями.

Галазов сбежал по самолетному трапу, в сопровождении охраны прошагал по бетонке летного поля и вошел в VIP-зал. При его появлении все разговоры стихли. Он постарался придать себе обычный озабоченный вид, но не очень-то, судя по всему, получилось. Никто не кинулся к нему с приветствиями, почтительно здоровались издали. Видели: не то настроение у президента, чтобы соваться с делами. Лишь высокий молодой человек в элегантном светлом плаще обратился к нему с приветливой улыбкой:

– С возвращением, Ахсарбек Хаджимурзаевич! Как долетели?

Это был Алихан Хаджаев, когда-то давно аспирант Галазова, позже доверенный его сотрудник, нынче – один из самых серьезных осетинских водкозаводчиков. Во время президентской кампании 94-го года он внес крупный вклад в предвыборный фонд Галазова и, что было особенно приятно, никогда об этом не напоминал. Рядом с ним стоял его компаньон Тимур Русланов с вечно насмешливым выражением на лице. Галазов помнил его по истории с турками, когда он заставил их выделить фронт работ осетинским строителям. Третьим был молодой осетин с военной выправкой, его Галазов не знал.

Будь на месте Хаджаева кто-то другой, президент не удостоил бы его разговора. Не до разговоров ему было. Но игнорировать Алихана было нельзя, неловко. Галазов искренне сочувствовал его горю и даже ощущал за собой некоторую вину за то, что не смог помочь. Да, он сделал все, что в его силах, но на Кавказе ценятся не намерения, а реальное дело.

– Спасибо, Алихан, хорошо, – ответил Галазов, останавливаясь и пожимая ему руку. – Ты здесь почему? Куда-то летишь?

– Нет, ждал вас. Нужно поговорить.

– Нужно?

– Да.

– Ну, раз нужно… Пошли, в машине поговорим.

– Вы не будете против, если мой джип пристроится к вашей колонне?

– Пусть пристроится, почему нет? – легко согласился Галазов.

Впереди шел милицейский «форд» с включенными мигалками, за ним «лендровер» с президентской охраной и черная «Волга» Галазова. Замыкал кортеж джип с Теймуразом Акоевым за рулем и Тимуром Руслановым на пассажирском сиденье. Машины отъехали от аэропорта и на скорости под сто двадцать устремились к городу по пустой, закрытой для постороннего транспорта дороге.

Галазов спросил:

– О чем ты хотел говорить?

Президентские маршруты всегда тщательно проверялись службой безопасности. За час до прибытия самолета с Галазовым начальник охраны проехал по двадцатикилометровой трассе от аэропорта до города. Ничего подозрительного не обнаружилось. Только одно привлекло внимание. На середине пути, метрах в трехстах от ярко освещенного поста ГИБДД, на обочине стояли старые «Жигули»-пикап с прицепом, закрытым брезентом, с осетинскими номерами. Заднее левое колесо было снято, машина стояла на хлипком штатном домкрате. Капитан на посту объяснил: подошел какой-то мужик, русский, попросил приглядеть за его тачкой, пока он съездит в шиномонтажку починить колесо. В прицепе и в багажнике яблоки, с фазенды, везет на базар. Перегрузил машину, а резина старая, вот и встал. Капитан проверил. Верно, яблоки. Твердые, как камень, зимний сорт. Обматерив недотепу-водителя, дал добро. Предупредил: только мигом. Водила обрадованно поблагодарил, тормознул такси, поспешно погрузил запаску в багажник и уехал. Почему-то до сих пор нет.

Начальник президентской охраны осмотрел «жигуль» и прицеп. Яблоки. Много. Наверное, весь урожай с шести соток. Записал номера, пообещал капитану: через час не уберешь – погоны сниму. Через полтора часа, когда президентский кортеж поравнялся с постом, «жигуль» с прицепом все еще темнел на обочине. «Ну, сукин сын!..» – обругал начальник охраны милицейского капитана.

И в этот момент раздался взрыв. Позже эксперты определили, что заряд был примерно двести килограммов пластида. На посту ГИБДД выбило стекла, яблоки разлетелись на километр. Взрыв прозвучал через пятнадцать секунд после того, как президентский кортеж миновал смертельное место.

Никто еще не успел ничего понять, как водитель президентской «Волги», кадровый офицер ФСБ, приказал «Пригнитесь!» и вбил в пол педаль газа. «Волга» по встречной обошла «лендровер» охраны и милицейский «форд» и на скорости за двести рванула к городу. Только когда она въехала в ворота резиденции, Галазов спросил:

– Что это было?

– То, о чем я вам говорил, – ответил Алихан.

– Ты знал?

– Допускал. Мы проанализировали все ваши маршруты и поняли, где самое удобное место для покушения. Мы угадали.

– Кто – мы?

– Мои сотрудники. Тимур Русланов, вы его знаете. И начальник службы безопасности Теймураз Акоев.

– Передай им мою благодарность.

– Передам. Я хотел бы сделать вам небольшой подарок.

Алихан подошел к своему джипу, подоспевшему к резиденции вместе с «лендровером» и милицейским «фордом», взял у Тимура спортивную сумку с чем-то увесистым и поставил у ног Галазова.

– Передайте охране. Пусть все время возят с собой и включают за городом.

– Что это?

– То, из-за чего вы остались живы. Джаммер.

– Что такое джаммер?

– Широкополосный подавитель радиосигналов. Блокирует импульс радиовзрывателя. Если бы он не сработал, мы бы с вами сейчас не разговаривали. Но он сработал.

Галазов вдруг ощутил, что смертельно устал. Это была не обычная усталость после долгого, переполненного волнениями дня. Она уже давно копилась в каждой клетке тела, как в дереве копится энергия умирания. Оно еще цветет, еще плодоносит, но все больше появляется сухих веток, рыхлеет кора, подгнивают корни. Усталость старости. Галазов всегда гнал от себя эти мысли. Какая старость? Шестьдесят семь лет – для мужчины-горца это не старость. Это пора мудрости, не замутненной безрассудными страстями молодости. Но сейчас понял: да, старость.

– Кто? – внезапно севшим голосом спросил он. – Кто за этим стоит?

– Не знаю, – ответил Алихан. – Знаю только одно: не ингуши.

Галазов поднял на него тяжелый взгляд. Знает больше. Знает, но не скажет.

– Ладно. Я тоже хочу сделать тебе подарок. У тебя есть интерес в американском спирте?

– Есть.

– Сворачивай все дела. Как можно быстрей.

– Спасибо, Ахсарбек Хаджимурзаевич. Это очень ценный совет.

В словах Алихана Галазов уловил легкую иронию, принял ее за недоверие и рассердился:

– Не веришь? Я тебе больше скажу. Не имею права говорить, но тебе скажу. Завтра прилетает начальник погранслужбы генерал Николаев. У него приказ президента: покончить с американским спиртом. И он его выполнит!..

Директора Федеральной пограничной службы РФ генерала армии Николаева называли «генерал со скрипкой». Он был потомственным офицером, в третьем поколении. Генералом был его дед, погибший в 1939 году. Отец в двадцать два года командовал полком, прошел всю войну и вышел в отставку генерал-полковником. Как во всех семьях высокопоставленных военных, детям давали хорошее образование, приглашали домашних учителей. У Николаева обнаружились музыкальные способности, занимался скрипкой. Но в консерваторию поступать даже и не пытался, последовал семейной традиции – стал курсантом Московского высшего общевойскового командного училища имени Верховного Совета РСФСР. Скрипка так и осталась увлечением на досуге. Играл для себя, иногда на домашних вечерах, которые устраивала мать, поэтесса Елена Николаева, выпускница Литературного института. Где бы ни служил Николаев, в его доме всегда собирались местные артисты и литераторы, заезжие писатели и поэты, приезжавшие на гастроли музыканты. Они часто удивлялись, узнав, что гостеприимный хозяин дома, человек с мягкими манерами потомственного интеллигента – военный в больших чинах.

Как ни странно, интеллигентность не стала помехой его карьере. Начав, как и все молодые офицеры, с должности командира взвода, Николаев прошел все ступени служебной лестницы, был командиром роты, батальона, начальником штаба и командиром полка и дивизии, первым заместителем командующего армией и командующим армией, успешно окончил Военную академию имени Фрунзе и академию Генерального штаба. В сорок три года стал первым заместителем начальника генштаба, а через год, когда из расформированного КГБ вывели пограничников, указом президента Ельцина был назначен главнокомандующим Пограничными войсками России, а затем директором Федеральной пограничной службы РФ.

Стремительность карьерного роста Николаева многим казалась загадочной, но все попытки вычислить «волосатую руку» в прежнем руководстве СССР или тайные связи с Ельциным ни к чему не привели. Не было руки, не было никаких связей. Пришлось согласиться с тем, что своей карьерой Николаев обязан только самому себе, своей исполнительности, инициативности и обостренному чувству офицерской чести, запрещающей угодничать перед начальством и перекладывать ответственность на других. На него работало время. Подобно тому как в трудную пору войны на высшие командные посты выдвигались люди, умевшие воевать, так и в первые постсоветские годы оказались востребованы профессионалы, на которых власть могла положиться. Таким профессионалом и оказался Николаев, «генерал со скрипкой».

В 1993 году, когда он возглавил погранслужбу, самое катастрофическое положение сложилось на Дальнем Востоке. Японские траулеры и сейнеры беспрепятственно браконьерничали в российских водах, а сторожевики пограничников стояли у причальных стенок из-за нехватки горючего. Квоты на вылов рыбы раздавались за взятки. Капитаны судов дальневосточного рыболовного флота, ставшими частными после поспешного акционирования, ни с какими квотами не считались, вывозили улов в Японию и сдавали оптовикам за наличную валюту или прямо в море перегружали морепродукты и крабов на японские суда. Страна теряла миллиарды долларов, рыбные запасы России стремительно истощались. Все попытки центральной и местной власти навести порядок наталкивались на ожесточенное сопротивление набравшей огромную силу рыбной мафии.

Очень немногие знали, чего стоило Николаеву переломить ситуацию. Борьба с Минфином за увеличение финансирования оказалась не самой трудной проблемой. Было все: предложения взяток в миллионы долларов, угрозы и покушения на ближайших сотрудников. В море разворачивались настоящие сражения – с погонями, с обстрелами браконьерских судов. На телевидении замелькали сюжеты о задержании японских траулеров и конвоировании их в российские порты. Опустели оптовые рыбные рынки на Хоккайдо и Окинаве.

Но деньги дальневосточной рыбной мафии доходили в Москве до самых верхов. Иначе ничем нельзя было объяснить растущее недовольство в близких к правительству и президенту кругах активностью главного пограничника. Когда нельзя предъявить никаких обвинений по делу, всегда находятся обходные пути. Пошли разговоры о непомерной амбициозности Николаева, превращающего погранслужбу в такого же монстра, каким был КГБ. На экстренном совещании в Кремле после нападения боевиков Басаева на Буденновск президент Ельцин, болезненно ревнивый к чужим успехам, обвинил директора ФПС в том, что он оставил без охраны границу между Дагестаном и Чечней. Обвинение было нелепым, такой границы никогда не существовало. Николаев не стал оправдываться, но на следующий день подал рапорт об отставке. Ельцин понял, что напрасно дал волю своему раздражению, и отставку не принял.

Перед Николаевым следовало извиниться, но главнокомандующий не извиняется перед генералом. Здесь вам не тут. Президент пригласил строптивого пограничника в свой кабинет в Кремле, после часовой беседы с глазу на глаз одобрил все его действия на Дальнем Востоке и увеличил финансирование погранслужбы с заложенных в бюджет трех миллиардов рублей до восьми. Это и было извинением президента. А спустя еще некоторое время приказал вылететь на Северный Кавказ и навести порядок на осетино-грузинской границе.

Во Владивостоке вздохнули с облегчением, а во Владикавказе поняли, что пришли тяжелые времена.

Граница между Северной Осетией и самопровозглашенной Южной Осетией, юридически считавшейся территорией Грузии, проходила по Главному Кавказскому хребту и никакой границей не была в том смысле, какой обычно вкладывается в это понятие. Невозможно было контролировать многочисленные горные тропы, по которым передвигались только пешком и с вьючными лошадями. Лишь на Военно-грузинской дороге и Транскавказской магистрали, по которым через Рокский и Дарьяльский тоннели шли все грузы из России в Закавказье и из Закавказья в Россию, стояли постоянные погранзаставы. Между ними была пятикилометровая нейтральная полоса, на которую ни Россия, ни Грузия никогда не претендовали. Спиртовозы использовали эту ничейную землю, чтобы по грунтовым дорогам и руслам ручьев объезжать осетинские таможни. Тягачи тяжелых цистерн там не проходили, но машины поменьше просачивались без труда.

После того, как по приказу генерала Николаева граница была выдвинута на полтора километра на нейтральную полосу и в Верхнем Ларсе и Нижнем Зарамаге пограничные шлагбаумы встали сразу на выезде из тоннелей, все пути американскому спирту оказались наглухо перекрытыми. Поначалу осетинские водкозаводчики не увидели в этом большой беды. Дело привычное: чем строже, тем дороже. Но ни погранцы, ни таможенники никаких денег не брали после того, как Николаев за взятки отдал под трибунал нескольких офицеров, а прокуратура по его требованию посадила в СИЗО начальника таможни в Верхнем Ларсе и двух его замов.

Кризис стремительно обострялся. Осетинские ликероводочные заводы, работавшие на американском спирте, остались без сырья. Резервы быстро иссякли, останавливались разливочные линии, а потом и сами заводы. Нет спирта – нет водки. Нет водки – нет денег. А между тем тысячи спиртовозов забили все обочины и тоннели на подъездных дорогах, море спирта копилось перед границей, как горные реки в пору весеннего таяния снегов копятся перед запрудой. В Поти продолжали разгружаться танкеры, суда с американским спиртом стояли даже в турецком Трабзоне в ожидании очереди. Высшая, чудовищная несправедливость заключалась в том, что этот спирт был уже оплачен, весь, до цента. Выкладывать еще по пять долларов пошлины за литр – да кому он нужен, такой спирт? Кто же будет покупать изготовленную из него водку? Дешевле слить весь спирт в придорожные кюветы. Осетинская водка всегда была вне конкуренции на российском рынке из-за низкой цены. Дорогая осетинская водка – нелепость, она никому не нужна.

Во Владикавказе запаниковали. Попытки надавить на президента Галазова, заставить его вмешаться в кризисную ситуацию закончились ничем. Покушение, в заказчиках которого он не без оснований подозревал местных водкобаронов, ожесточило его. Он не стал слушать даже председателя правительства, встревоженного тем, что драконовские меры генерала Николаева могут нанести экономике Осетии ощутимый урон.

Никакой бизнес в России не может существовать без начальственного прикрытия. Чем масштабнее бизнес, тем выше должно быть начальство. Осетинская водка кормила не только республиканских чиновников, постоянный долларовый поток уходил в Москву, способствовал тому, что загодя, на дальних обводах, блокировались робкие попытки Минсельхоза навести порядок на алкогольном рынке. Появление в Осетии генерала Николаева было знаком того, что на этом поле появился новый агрессивный игрок, имеющий выход на первых лиц в правительстве и, возможно, в администрации президента, – ассоциация «Русалко», располагающая средствами российских производителей, остро заинтересованных в пресечении экспансии осетинской водки. Во Владикавказе поняли, что придется крупно раскошелиться, чтобы избежать краха. Деньги выступили против денег.

Тимур Русланов не сумел продать на месте весь спирт, доставленный танкером «Звезда Техаса». В Поти его сливали покупателям по доллару двадцать центов за литр, в Гори – по доллару сорок, а во Владикавказе он уходил уже по два доллара. Помятуя предупреждение Алихана, Тимур сбросил цену до доллара, но и при этом осталось непроданными около полутора тысяч тонн. Перекачанный из железнодорожных цистерн в спиртовозы, он застрял на границе в плотной, растянувшейся на десятки километров колонне.

На пятый день после начала блокады Тимур поехал в Верхний Ларс посмотреть, что там делается, и проверить свои спиртовозы. Обстановка на трассе произвела на него сильное впечатление. Внешне все казалась даже праздничным – будто огромная ярмарка раскинулась вдоль дороги. Разноцветные палатки, ларьки, тележки с пирогами и хот-догами, чадящие мангалы шашлычников. Со всех окрестных селений стекались торговцы с местным вином, фруктами и ширпотребом. Из транзисторов звучала музыка, вдоль машин курсировали «плечевые» проститутки, предлагали развлечься. Их услуги пользовались спросом у здоровых молодых мужиков, изнывающих от вынужденного безделья. По вечерам водилы и экспедиторы сидели у костров, разложенных вдоль всей трассы, пили вино. Дни стояли еще погожие, но с наступлением темноты холодало, ночи в горах всегда холодные. Ночевали в спальниках у костров или в кабинах. Днем собирались группками человек по десять, заспанные, небритые, азартно спорили, материли всех подряд – и погранцов, и совершенно оборзевшую таможню, и водкозаводчиков, бросивших свой спирт на произвол судьбы.

Большинство спиртовозов было собственностью ликероводочных заводов или арендовано их владельцами у частников либо в частных автотранспортных конторах. Шоферам платили за ходку, простой для них означал потерю времени и соответственно – заработка. Что будет со спиртом, их не заботило, пусть у хозяев голова болит. Гораздо хуже пришлось тем, кто занимался перевозкой спирта на свой страх и риск. Они покупали в Гори спирт за наличные, выкладывая за десятитонную цистерну по четырнадцать тысяч долларов, зато во Владикавказе сдавали его по максимуму – по два доллара за литр или даже больше, как повезет. Каждый рейс приносил тысяч по шесть баксов минус соляра и две-три сотни обычной отстежки на таможне. Им завидовали, но они-то и оказались в самом отчаянном положении. Что им делать со своим спиртом? Назад не повезешь, в Гори он никому не нужен. О том, чтобы заплатить пошлину, никто даже не думал. Пятьдесят тысяч долларов за цистерну – да у кого же есть такие деньги?! Поэтому разговоры среди них были особенно ожесточенные, выдвигались самые фантастические идеи – вплоть до того, чтобы сходу прорваться через границу.

На Тимура, как и на всякого нового человека, накидывались с расспросами: что там на заставе, скоро ли начнут пропускать? Он отвечал: знаю не больше вас. Смотрели хмуро, не верили. Не может такого быть, чтобы за пять дней не пропустили ни одной машины. Свои, небось, проходят. «Ты хоть на метр продвинулся за эти дни?» – огрызался Тимур. Своим водителям говорил одно: ждите. Сколько? Не знаю, никто не знает.

Во время этой поездки он сделал наблюдение, которое подсказывало, что в обстановке вокруг границы происходят подвижки. На обратном пути, километрах в четырех от Рокского тоннеля, проезжую часть дороги перегородила толпа человек в пятьдесят, окружившая белый фургончик с космической антенной на крыше и надписью на борту «Телевидение России».