- Наверно, среди присутствующих мне лучше всех известно, что значит быть в плену арктических льдов и нескончаемой полярной ночи, - говорил капитан Свердруп. - И я, наверно, единственный здесь, кто по-настоящему понимает всю смелость решения инженера Андре, который хочет по пытаться достичь Северного полюса на послушном ветрам аэростате. Я не решаюсь выразить надежду, что инженер Андре достигнет цели. Но я от всей души надеюсь, что он и его спутники смогут вернуться живыми к цивилизации.
      Пассажиры "Лофотена" рассчитывали стать очевидцами старта аэростата, но судну пришлось уже на следующий день сняться с якоря и уйти на юг.
      В доставленных "Лофотеном" письмах и газетах сообщалось о смерти барона Оскара Диксона.
      - Сперва Альфред Нобель, - сказал Андре - Потом моя мать, теперь Диксон.
      Аэростат готовили к старту.
      Поверх сети на макушку шара надели покрышку из прорезиненного шелка. Затем к сорока восьми канатам, которыми оканчивалась внизу сеть, при вязали большое строповое кольцо. Провиант и прочее снаряжение тщательно уложили в тридцать шесть брезентовых мешков. Эти мешки (в них было около двухсот пятидесяти отделений) закрепили между стропами над кольцом. К другим стропам привязали трое сборных саней и сборную брезентовую лодку. Внутри кольца натянули в качестве пола толстую парусину.
      Таким образом, пространство выше стропового кольца играло роль грузового отсека. К кольцу при вязали также горизонтальную мачту, вернее сказать, рею для паруса. Парус был из трех секций, общей площадью около восьмидесяти квадратных метров.
      Предназначенные для управления шаром три гайдропа прикрепили к строповому кольцу, перебросили через северную стену эллинга и расстелили на земле. То же самое сделали с восемью балластными тросами, каждый из которых был длиной около семидесяти метров.
      Гондола стояла у входа в эллинг, полностью снаряженная для полета. Она была сплетена из ивовых прутьев на каштановом каркасе. Её сделали цилиндрической, а не кубической, как обычно. Диаметр гондолы - два метра. Другими словами, даже высокий человек мог удобно отдохнуть на нарах, устроенных на полу. Гондола была с крышей тоже из ивовых прутьев. Высота от пола до потолка неполных полтора метра. Снаружи стенки и крышу обтянули толстым брезентом с водоотталкивающей пропиткой.
      Гондола предназначалась прежде всего для отдыха. Во время маневрирования команда должна сто ять на крыше, защищенная поручнями, так называемым инструментным кольцом. Между этим кольцом и крышей Андре распорядился натянуть парусину - во первых, чтобы увеличить безопасность экипажа, во вторых, чтобы оброненные предметы не сваливались за борт.
      Причальные канаты и мешки с песком прижимали аэростат вниз, так что строповое кольцо лежало на полу эллинга. Прикрепить к нему шесть стропов от гондолы в момент старта было делом недолгим.
      Машурон доложил, что за первые пять дней шар терял примерно тридцать тридцать пять кубометров газа в день. Это отвечало уменьшению подъемной силы на тридцать три - тридцать восемь килограммов в день.
      - Вполне терпимо, - сказал француз - При такой утечке шар больше месяца продержится в воздухе.
      В четверг 1 июля шар проверили на нагрузку, цепляя мешки с песком за сеть и строповое кольцо. Оказалось, что с учетом веса гондолы и членов экипажа он может поднять около тысячи семисот килограммов балласта, не считая груза над кольцом.
      В тот же день были завершены кое-какие работы в эллинге, призванные свести к минимуму всякий риск при старте. Выступающие части эллинга, которые могли повредить оболочку, либо удалили, либо покрыли толстым слоем войлока. По средней линии шар опоясали кожаными ремнями, они крепились к железным скобам с внутренней стороны южной стенки эллинга. Это сделали для того, чтобы аэростат не так сильно дергался в стороны. Скобы тоже обмотали войлоком. Многочисленные причальные канаты заменили тремя прочными троса ми, которые надо было одновременно обрубить в решающую минуту.
      Все эти меры были необходимы. Обычно для запуска аэростата ждут сравнительно спокойной погоды с умеренными благоприятными ветрами. Наш взлет должен был стать уникальным в истории воздухоплавания. Мы ждали крепкого ветра - крепкого южного ветра.
      В четверг, 1 июля, вся подготовка аэростата закончилась. Теперь оставалось только ждать.
      Дул слабый ветер, преимущественно северной четверти.
      Мы с Андре побывали на леднике южнее горы Сведберга, который на карте Стриндберга 1896 года был обозначен как "глетчер Лашамбра". Мы подстрелили с десяток птиц. Андре клал их в небольшие мешочки и тщательно записывал, в котором часу и на какой высоте над уровнем моря они добыты. Кроме того, он взял много образцов флоры - карликовые растения, мхи и водоросли. У кромки ледника он собрал множество личинок, куколок и прилипших к влажному льду насекомых.
      - Скоро пять недель, как дуют эти северные ветры, - сказал Машурон.
      - Тем лучше, - ответил Андре - Чем дольше будут дуть северные ветры, тем больше вероятность, что их сменят южные.
      - Простой и естественный вероятностный подход, - заметил Сведенборг.
      Во вторник, 6 июля, впервые подул южный ветер, сопровождаемый облачностью и дождем. Он переходил от юго-востока к юго-западу и постепенно набирал силу.
      Была объявлена готовность номер один Стаке отправился к водородному аппарату, чтобы подготовить все для окончательного заполнения оболочки. Люди, назначенные сносить оставшиеся секции северной стены эллинга, заняли свои посты.
      Андре изучил показания наших метеорологических приборов, сравнил направление ветра на берегу с показаниями флюгера Стриндберга, понаблюдал за движением облаков.
      Через несколько часов он объявил, что сегодня взлет не состоится.
      - Ветер южный, барометр падает, - сказал он - Мы стартуем при южном ветре и падающем барометре Но ветер подул слишком внезапно, и барометр падает чересчур быстро. Этот ветер ненадолго.
      Он принял решение, не совещаясь ни с кем из нас.
      Людей отозвали с постов и от водородного аппарата.
      Вечером ветер продолжал крепнуть. К полуночи он достиг силы, которая по шкале адмирала Бофора обозначена цифрой 9, самые мощные порывы были штормовыми. На "Свенсксюнде" подняли свободных от вахты людей и всю команду отправили на берег. Андре, Цельсинг, я и с десяток матросов первыми подоспели к эллингу.
      Порывы ветра достигали такой силы, что порой было трудно идти в рост. Южная стена эллинга качалась, стальные тросы пели - то звонче, то глуше. Несмотря на опоясывающую его по средней линии подпругу, шар метался во все стороны между стенами. Он двигался не только горизонтально, но и вертикально. Хотя строповое кольцо и сеть были нагружены почти пятью тоннами песка, аэростат то и дело подскакивал метра на два - дальше его не пускали три причальных каната - и тотчас снова ударялся о пол.
      Андре распорядился туже натянуть чалки. Его голос тонул в шуме ветра, в вое и свисте изо всех щелей. Когда шар ударялся о стены и пол, звучал мощный гул, напоминающий раскат грома.
      Подошло еще десять человек, и вместе нам удалось, ловя секунды, когда шар опускался, подтянуть строповое кольцо вниз так, что оно прижималось к полу. После нескольких часов работы мы смогли ремнями и множеством тонких тросов укротить шар, и он перестал метаться из стороны в сторону.
      Несмотря на ветер и щели в стенах, в эллинге распространился характерный запах газа, вытесненного через "аппендикс" в нижней части оболочки.
      - Смесь водорода и воздуха дает гремучий газ, - сказал потом Сведенборг - Если бы какой-нибудь простак вошел в эллинг с трубкой в зубах, статическое напряжение между шаром и землей разрядилось бы искрой, и полярный перелет Андре закончился бы еще до своего начала фантастическим фейерверком.
      Утром 7 июля сила ветра быстро пошла на убыль, и вскоре можно было возвращаться на "Свенсксюнд". Мы устали и промокли насквозь под проливным дождем.
      Были поданы бутерброды. Команда получила горячий кофе, а мы пили грог из коньяка, сахара и горячей воды.
      Андре в изнеможении опустился в свое плетеное кресло.
      - В следующий раз, - говорил он, - надо строить более вместительный эллинг. И не круглый, а эллиптический, с направлением оси север-юг. Кроме того, между шаром и стенами должно быть не меньше пяти-шести метров.
      - В следующий раз? - спросил Сведенборг.
      - Эллиптический эллинг, и намного просторнее, - повторил Андре.
      - В следующий раз?
      - Мы всего-навсего пионеры, - ответил Андре. - За пионерами идут последователи, призванные завершить начатое. Вот Нансен, к примеру, не пионер. У него было много предшественников. Один из них - Джон Франклин. Его экспедиция окончилась ужаснейшей трагедией. Это было больше пятидесяти лет назад. Затем можно назвать экспедицию "Жаннеты", которая тоже обернулась страшной трагедией. Нансен был не пионером, а последователем, когда решил дрейфовать вместе со льдами на "Фраме". Он совершил то, с чем не справились многие до него, причем воспользовался опытом всех тех, кто потерпел неудачу. Он был последователем, а не пионером.
      В четыре часа утра 7 июля Стриндберг записал в нашем метеорологическом журнале, что дождь прекратился, а умеренный южный ветер сменился довольно свежим северным.
      - Ты оказался прав, - сказал лейтенант Норселиус, обращаясь к Андре. Южный ветер не продержался долго.
      - Если бы мы стартовали вчера вечером, - отозвался Андре, - мы сейчас или немного позже вернулись бы обратно на Шпицберген после короткого броска на север.
      Члены экспедиции собрались на совещание в просторной каюте Андре на "Свенсксюнде". Кроме Анд-ре, Стриндберга, Сведенборга и меня, присутствовали Машурон, инженер Стаке и капитан Эренсверд. Руководил совещанием Андре
      Условились, что решающим голосом обладают только Андре, Стриндберг, Сведенборг и я. За Машуроном и Стаке признается право требовать, что бы их мнение заносилось в протокол. Роль Эренсверда не уточнялась, во всяком случае, он мог свободно участвовать в обмене мнениями и излагать свой взгляд.
      После долгой дискуссии с многочисленными отклонениями от сути мы единогласно приняли два решения:
      1. До 15 июля мы ждем возможно более благо приятного ветра для старта.
      2. После 15 июля, если еще будем находиться на Датском, мы будем довольствоваться и менее благоприятными метеорологическими условиями, взлетим, как только вообще позволит ветер.
      Мы пообедали вместе с тремя газетчиками - Стадлингом, Лернером и Фиолетом - и известили их о нашем решении.
      - Весь мир ждет, - сказал доктор Фиолет.
      - Ну, с этим мы не обязаны считаться, - возразил Андре. - Наш старт определяется чисто техническими и метеорологическими факторами. С другой стороны да, есть и "другая сторона" все столь ко ждали, столько предвкушали, что мы просто обязаны стартовать. В этом мои товарищи всецело согласны со мной, - добавил он.
      Пятница, 9 июля, тяжелые низкие тучи, западный ветер, сильный дождь.
      Инженер Стаке доложил, что после штормовой ночи с 6 на 7 июля он добавил в оболочку шара свыше трехсот кубических метров газа. Нильс Стриндберг заметно обеспокоился.
      - Разве оболочка повреждена? - спросил он.
      - Не знаю, - ответил Стаке. - У меня не было возможности ее проверить. Я только восполнил потерю газа. Не знаю, как и почему шар потерял эти кубометры.
      - А ты не тревожься, - сказал Стриндбергу Сведенборг. - Одно слово, и я тебя заменю. Мол, простудился, или живот болит, или еще что-нибудь. Температура тридцать девять по Цельсию, очень даже просто при помощи спички.
      Тревогу на лице Стриндберга вытеснила приветливая улыбка.
      - Дорогой друг, - сказал он, - ты неверно толкуешь мое беспокойство. Меня беспокоит прочность шара, а не мое участие в экспедиции Когда "Свенсксюнд" уйдет на юг, у тебя будет каюта на одного. На следующий год в это время ты, наверно, будешь уже капитаном артиллерии. Немного удачи - и дослужишься до майора.
      Барометр медленно падал, западный ветер усиливался. На канонерке царила атмосфера нервозности, нетерпения и праздности. Это касалось не только членов экспедиции и офицеров, но и команды. Мрачный, суровый ландшафт, ветер, холодные дожди, низкие тучи, долгое ожидание - все это вместе было почти невыносимо.
      Во второй половине дня ветер резко переменился и подул норд-ост, барометр продолжал падать.
      Вечером мы с доктором Лембке засиделись допоздна в кают-компании младших офицеров, остальные давно разошлись по каютам.
      - Я все пытаюсь найти какое-то философское обоснование, веские логические доводы, которые оправдали бы эту безумную попытку достигнуть Северного полюса на воздушном шаре, - говорил он.
      - Иначе говоря, ты не веришь в наш успех.
      - Не знаю, что тебе ответить на этот вопрос. Хотя он правильно сформулирован - все дело в вере. И еще одно, - продолжал он, подливая себе пунша. - Ваша аптечка включает изрядный запас лимонной кислоты как антискорбутного средства.
      - Анти чего? - спросил я.
      - Против скорбута, цинги. Аптечку составлял профессор Альмквист. Он был судовым врачом у Норденшёльда на "Беге". За весь рейс не было ни одного случая цинги. Но они везли с собой свежий картофель, закупленный в Италии.
      - Картофель - это слишком тяжело для аэростата, - сказал я.
      - Наши языческие предки, викинги, ели лук во время своих плаваний. Они совсем не знали цинги. Норденшёльд рекомендует для профилактики столовую ложку морошки в день. Я не верю в лимонную кислоту.
      - Наше путешествие будет недолгим, - возразил я. - Нам не нужны ни картофель, ни лук, ни морошка, ни лимонная кислота.
      - Будь я на двадцать лет помоложе, - сказал доктор Лембке, - я, наверно, был бы таким же безумцем, как ты. Таким же верующим.
      В субботу, 10 июля, во второй раз пришел пароход "Лофотен". На борту находилось около сотни туристов из разных стран.
      Ветер стих. Лил дождь.
      Ревностный труженик Стаке отправился проверять эллинг и водородную аппаратуру. Вернувшись, он доложил, что все в порядке. Дежурные трезвы, играют в карты на деньги, хотя это запрещено. Около четырех часов дня в оболочку добавили еще газа.
      - Кубометров шестьдесят, - пояснил Стаке, отвечая на вопрос Стриндберга.
      Облака поднялись выше, воздух стал кристально чистым, наша маленькая компания отдыхала душой. С бака доносились звуки гармони и негромкий смех. Несколько свободных от вахты матросов отправились на берег.
      - Сию минуту в моей голове никак не укладывается тот факт, - сказал Лембке, - что мы находимся в самом глухом углу земного шара. Я сыт, кофе крепкий, пунш отменный, проклятые птицы-крикуны на время угомонились, температура воздуха приятная, официант одет в новую, отутюженную форму, у нас есть свежие - относительно свежие - газеты. Как будто мы сидим на катере в каком-нибудь тихом заливчике среди стокгольмских шхер. А горы кругом, снег, ледники - это все театральные декорации.
      - Знаете, я уже не опасаюсь, что нам снова придется уйти ни с чем, сказал Андре. - Я чувствую, что близится наш час.
      Он выглядел абсолютно спокойным. Он сидел с закрытыми глазами, и я обратил внимание, что лицо его сильно загорело.
      К одиннадцати часам вечера все разошлись по каютам, кроме Лембке, Сведенборга и меня.
      Мимолетный порыв ветра на несколько секунд расправил длинный желто голубой брейд-вымпел с двумя косицами.
      - Вы задумывались над тем, какой флаг выбрал себе Андре? - спросил Сведенборг. - Белое шелковое полотно с голубым якорем. Флаг для аэростата. Голубой якорь на белом поле! Почему именно якорь?
      Лембке покачал головой.
      - Боюсь, что нам не придется снова уходить не солоно хлебавши. - Он пояснил. - Я тоже чувствую, что решающий час близок.
      На другой день, в воскресенье, 11 июля, рано утром нас со Сведенборгом разбудили громкие крики.
      - Южный ветер, сильный южный ветер! Мы соскочили с коек в узкий проход, кое-как оделись и бросились на мостик.
      Лейтенант Норселиус встретил нас двумя кружками горячего кофе и бутербродами.
      - Около четырех утра, - сказал он, - подул свежий зюйд-вест. Ветер порывистый, крепчает с каждой минутой.
      - Где Андре? - спросил я.
      Оказалось, что Андре уже съехал на берег вместе с Цельсингом и поднялся к эллингу.
      В небе быстро летели на север рваные тучи, изредка по "Свенсксюнду" скользили яркие снопы солнечных лучей.
      - Теперь держись, - сказал Сведенборг.
      - Где Эренсверд? - спросил я.
      - Спит, - ответил Норселиус. - Сейчас вахту несет старпом. А старпом это я.
      - Лембке?
      - Он редко встает раньше десяти.
      На судне не осталось ни одной лодки, которая могла бы свезти нас на берег. Было ясно, что близится решающая минута.
      - Ты боишься, - сказал Сведенборг, повернувшись ко мне. - Тебе нужно, чтобы кто-то решал за тебя. Но Андре находится на берегу. - Потом он обратился к Стриндбергу: - Ты был на Датском в прошлом году. Ты боишься еще больше, чем наш друг Френкель. Что страшнее? Стартовать или не стартовать?
      Норселиус подошел к Сведенборгу.
      - Между нами, лейтенантами, - сказал он, - прошу тебя заткнуться.
      Около восьми Андре вернулся на "Свенсксюнд" вместе с Цельсингом, Стаке и одним из плотников.
      Он был очень серьезен и немногословен.
      Чувствовалось утомление - вполне объяснимое, если учесть, как напряженно он трудился последние недели.
      - Мне нужен час на раздумье, - сказал он. - За это время вам, Френкель и Стриндберг, следует уложить личные вещи и написать письма.
      Еще не было девяти, когда Андре снова появился на палубе и попросил меня позвать Стриндберга, Сведенборга и Алексиса Машурона.
      Паровой катер доставил нас на берег.
      Мы молча поднялись к дому Пике и размещенным там метеорологическим приборам, потом двинулись вверх по тропе к эллингу.
      Вошли в эллинг, тут же снова вышли, обогнули здание и остановились у северной, подветренной стены.
      - Шар ведет себя спокойнее, чем в ту штормовую ночь четыре дня назад, - сказал я. - Или это было пять дней назад? Чертовски трудно вести счет суткам без ночей.
      Андре обратился к Машурону на французском:
      - Как по-твоему, стоит попытаться или нет?
      - Ветер порывистый. Это не столь важно, когда шар уже в воздухе. Если удастся взлет, стоит попробовать.
      Андре стоял, засунув руки в карманы брюк. Выслушав Машурона, он повернулся к Сведенборгу.
      Наш запасной сказал:
      - Сильный ветер, сильный южный ветер необходим, чтобы аэростат достиг цели. А потому надо идти на риск, который связан со взлетом из эллинга в сильный ветер. Это элементарно.
      Затем пришла очередь Нильса Стриндберга высказаться. Он пожал плечами:
      - Вряд ли мы можем рассчитывать на более подходящую погоду. Оболочка пропускает газ. Мы все это знаем. Но, сколько бы мы ни латали шар, лучше он не станет. Значит, надо лететь.
      Андре посмотрел на меня.
      - Мне не нравится то, что ветер порывистый, - сказал я. - И не нравятся эти шквалики с горы. Мы можем здорово нарваться. Но если только нам удастся взлететь из эллинга и выдержать шквалики, все будет в порядке. Стриндберг прав, - продолжал я. - Мы вряд ли можем рассчитывать на более благоприятную погоду. Машурон прав, если мы сумеем взлететь из эллинга, у нас будут хорошие шансы. Сведенборг прав, нам нужны сильные южные ветры, без этого и стартовать нечего, поэтому надо идти на известный риск. Так что я голосую за старт.
      Стены эллинга колыхались под напором ветра. Дерево жалобно поскрипывало, ветер свистел во всех щелях, но не так громко, как в ту штормовую ночь.
      Несколько долгих минут все молчали, потом Сведенборг обратился к Андре.
      - Ну, а ты то? Ты что считаешь?
      Наш начальник ничего не ответил. Он скользнул взглядом по эллингу, посмотрел, прищурившись, на небо, на Датский пролив, на море на северо-северо-западе.
      Потом, не вынимая рук из карманов, пошел вниз по тропе к берегу, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее.
      На полпути к "Свенсксюнду" мы услышали, как хриплые голоса поют псалом, он звучал то тише то громче, в зависимости от порывов ветра.
      Шло несколько запоздалое богослужение. Экипаж стоял в строю в парадных мундирах. Норселиус что-то читал вслух - очевидно, из военного сборника проповедей. Заметив нас, он ускорил чтение и закончил кратким "аминь".
      Мы ждали. Кормовой флаг и топовый вымпел щелкали на ветру. Я встретил взгляд Андре - он усмехнулся.
      Потом произошло небольшое замешательство. Норселиус отдал не ту команду, горнист протрубил не тот сигнал. Кто-то из младших офицеров рассмеялся, строй рассыпался, экипаж окружил нас широгой дугой.
      - Ну? - спросил Эренсверд.
      - Мы обсудили вопрос, - спокойно и серьезно ответил Андре. - Машурон и Сведенборг считают, что условия для старта благоприятные. Мои два спутника тоже так думают. Лично я не уверен, - продолжал он. - Не могу даже сказать, почему - И он добавил громко, чтобы все слышали. - Итак, решено, мы стартуем.
      - Сейчас без двадцати двух минут одиннадцать, - сказал Сведенборг. Без двадцати двух минут одиннадцать по шведскому времени, исторический момент.
      Команда "Свенсжсюнда" переоделась в робы, и уже в начале двенадцатого первый отряд, высадившись на берег, под руководством Андре принялся разбирать северную стену эллинга.
      На мачтах с южной стороны постройки подняли четырехметровый брезент для защиты от ветра при взлете.
      Ветер явно усиливался - его направление было норд-норд-ост.
      Стриндберг усердно фотографировал, как разбирают северную стену и готовят взлет, а в промежутках между съемками запускал очередной шар-зонд. Шары показывали, что в более высоких слоях воздуха направление ветра в основном такое же, как у земли.
      Как только была разобрана северная стена, три гайдропа растянули на земле в восточном направлении. Норселиус и Стаке предложили свернуть их кольцами около самого эллинга. Андре отрицательно покачал головой.
      Начали поднимать шар. Один за другим от сети отцепляли мешки с балластом. Три матроса, стоявших на причальных канатах, медленно отпускали шар, пока строповое кольцо не оказалось примерно в четырех метрах над полом эллинга.
      Шесть человек поднесли гондолу и поместили ее в яму в центре эллинга.
      К строповому кольцу подвесили двадцать четыре мешка с песком, по двадцать три килограмма каждый. Потом добавили еще мешки общим весом около полутора тысяч килограммов, чтобы шар не так мотало до взлета.
      В начале третьего Андре поднял два флага - национальный и свой собственный - белый с синим якорем. Фал был пропущен через маленький блок, укрепленный на сети аэростата.
      Одновременно подняли флаги на обоих флагштоках эллинга.
      Андре объявил в рупор, что шар получает имя "Орел". Его слова были встречены приветственными возгласами.
      Последний шар зонд из тонкой пленки был запушен в воздух, быстро поднялся вверх и исчез на северо-северо-востоке.
      После этого началась прощальная церемония.
      Нильс Стриндберг отошел в сторону вместе с Машуроном и Лембке.
      - Что то он мрачный, - сказал Сведенборг. - И глаза у него припухшие, красные.
      - А ты заметно повеселел, - ответил я.
      - У Лембке есть лекарство. Фляга с коньяком - высший сорт.
      Я ощутил вдруг острое отвращение к Сведенборгу.
      - Мы с Андре довольны, что не ты будешь третьим в гондоле, - сказал я.
      Он широко улыбнулся
      - Прощай, дорогой друг. Мы расстаемся и больше никогда не встретимся.
      - Это меня радует, - ответил я.
      Он протянул мне руку, я не взял ее, повернулся чтобы уйти, зацепился за что-то ногой и упал плашмя на пол. Сведенборг расхохотался.
      В нескольких шагах от офицеров "Свенсксюнда" стоял Галшолд, кормчий одной из двух норвежских зверобойных шхун, которые ночью вошли в залив Вирго, спасаясь от шторма.
      - И ты здесь, - сказал Андре.
      - Случайно, - ответил шкипер с квадратной бородкой. - А ты улетаешь?
      - Я должен лететь.
      - Почему?
      - Что намечено, надо выполнять, - ответил Андре.
      - Понимаю, - сказал Галшолд и стиснул его руки своими мозолистыми лапами.
      После этого Андре подошел к гондоле и вскарабкался на ее крышу-палубу.
      Мы со Стриндбергом заняли места рядом с ним.
      Андре скомандовал в рупор, чтобы отвязали веревки и ремни, опоясывавшие шар посередине.
      Оболочку начало сильно бросать из стороны в сторону.
      По команде Андре мы со Стриндбергом обрубили веревки, на которых были подвешены к кольцу мешки с полутора тоннами песка.
      "Орел" приподнялся на полметра, дальше его не пустили три причальных каната.
      Лихорадочная деятельность в эллинге сразу прекратилась. Все замерли на своих местах.
      Теперь главное было выбрать нужный момент, уловить десятые доли секунды относительного затишья между штормовыми порывами.
      У каждого из причальных канатов стоял матрос с остро наточенным тесаком. Андре вкратце повторил им в рупор свои наставления.
      Мы со Стриндбергом приготовились поднять три паруса нашего "Орла".
      Мощный порыв ветра прекратился, воцарилась полная тишина. Пора.
      - Внимание! - крикнул Андре в свой рупор. - Раз, два, три, руби!
      Три тесака взметнулись и разом упали вниз. Несколько секунд аэростат не двигался, как будто неожиданная свобода застигла его врасплох.
      - Наконец, - тихо произнес Стриндберг.
      У него были слезы на глазах.
      Андре стоял бледный, с каменным лицом, губы плотно сжаты, глаза полузакрыты.
      Как только "Орел" пошел вверх, я начал ставить паруса.
      Эллинг стал уходить вниз, я услышал крики "ура" и голос Андре, усиленный рупором.
      - Да здравствует наша Швеция!
      Собравшиеся - офицеры, матросы и норвежские зверобои - ринулись к выходу из эллинга, их голоса слились в сплошной гул, в котором различались только наиболее энергичные выражения.
      "Орел" медленно и величественно шел вверх.
      Только он приподнялся над брезентом у южной стены, как новый порыв ветра бросил его на восточную стену.
      Гондола тоже ударилась о стену, от сильного толчка Андре выронил рупор, и он упал на пол эллинга. Еще несколько секунд, и мне открылся вид на юг, мы благополучно вышли из эллинга и поднялись на высоту около пятидесяти метров.
      Ветер свистел в ушах, флаги расправились, паруса наполнились, сопротивление балластных тросов и гайдропов оттянуло гондолу слегка назад по сравнению с шаром.
      Несмотря на ветер, я отчетливо слышал голоса и шаги бегущих внизу людей.
      Стриндберг явно позабыл о своих штурманских обязанностях, увлекшись фотосъемкой нашего старта.
      Андре стоял все на том же месте.
      Нас несло над заливом Вирго.
      Гайдропы и балластные тросы рассекали воду, словно форштевень быстроходного судна.
      - Наконец-то летим, - сказал Стриндберг, - кончилось это проклятое ожидание!
      - Мы идем слишком низко, - обратился я к Андре.
      Он ничего не ответил.
      "Орел" начал вращаться вокруг своей оси, и парус вдруг очутился с наветренной стороны.
      Аэростат быстро пошел вниз.
      Паруса размещались так, чтобы тянуть шар вверх, - пока они находились под ветром. Но шар сделал пол-оборота и паруса потянули его к воде.
      Стриндберг что то крикнул, Андре переводил растерянный взгляд с гайдропов на шар.
      Убрать паруса было потруднее, чем поднять. Не дожидаясь приказа, я полез на снасти выше стропового кольца.
      Через несколько секунд гондола ударилась о поверхность воды.
      Вися на сети, я видел, как Андре и Стриндберг в панике сбрасывают балласт, мешок за мешком.
      Я окликнул их. Они меня не услышали, хотя я до сих пор различал голоса людей на Датском, слышал даже работу весел на двух лодках, которые были спущены на воду и полным ходом шли по проливу вдогонку за нами.
      Возможность воздушных ям, в которые мог провалиться шар, предусматривалась и не раз обсуждалась нами, но мы никак не ждали, что гондолу прижмет к воде.
      Убрав паруса, я спустился на палубу.
      "Орел" снова шел вверх с нарастающей быстро той.
      - Что случилось? - спросил я.
      - Мы потеряли две трети гайдропов, - ответил Андре - Муфты раскрутились, все три.
      Под нами был Голландский мыс с могилами зверобоев.
      Теперь "Орел" представлял собой свободно парящий, неуправляемый аэростат.
      Мы прошли над Голландским мысом. Мы летели со скоростью ветра. Флаги поникли. Царила полная тишина, подчеркнутая криками птиц и далеким рокотом волн, разбивающихся о береговые скалы.
      - Десять минут, как мы стартовали, - сказал Стриндберг. Мне эти десять минут показались часами.
      - Сколько балласта вы сбросили? - спросил я.
      Андре пересчитал глазами обрезанные концы.
      - Двести с лишним, - ответил Стриндберг.
      Вместе с потерянными частями гайдропов это составляло около восьмисот килограммов балласта.
      Непосвященному трудно понять, что означало для нас потерять восемьсот килограммов балласта. "Орел" поднялся до шестисот метров.
      Вместе с ветром мы прошли над проливом Шмееренберг и приблизились к острову с поэтичным именем Фогельсанг.
      - Можно открыть выпускные клапаны, потом дернуть разрывной и сесть на Фогельсанге, - сказал я Андре. - Нас еще видно с Датского.
      - Зачем? - спросил он.
      - Ты отлично знаешь, зачем. "Орел" превратился в свободно парящий аэростат. Им больше нельзя управлять.
      - Ты правда считаешь, что мы должны совершить вынужденную посадку на Фогельсанге?
      - Нет, - ответил я.
      - А ты? - Андре обратился к Стриндбергу.
      - Я хотел сбросить банку с письмом моей невесте, когда мы проходили над Голландским мысом, - сказал Стриндберг - Мы так условились с Машуроном. Но я забыл. Вся эта суматоха. Сброшу банку над Фогельсангом.
      - Значит, мы согласны, - заключил Андре.
      - Все трое, - добавил я.
      Через восемнадцать минут мы прошли над Фогельсангом на высоте шестисот с лишним метров.
      Последнее письмо Стриндберга было сброшено из гондолы в маленькой алюминиевой банке, ее падение тормозила десятиметровая шелковая лента в желто-голубую полоску.