Прошло три дня с тех пор, как старший инспектор Чэнь вышел на работу.
      Несмотря на свое обещание, секретарь парткома до сих пор так и не вызвал его. Чэнь подозревал, что Ли нарочно избегает его, чтобы не говорить о деле Гуань. И потом их встреча не останется незамеченной. Осторожный секретарь парткома не мог этого не понимать. Неизвестно было, когда следователь Юй вернется из своей «командировки». Комиссар Чжан взял неделю отпуска. От того, что его не было ничего не менялось, но вот его присутствие меняло многое. Из Пекина никаких новостей – хотя Чэнь ничего особо и не ждал.
      Не надо было ему обращаться к Лин. И второе письмо он писать не собирался. Как не собирался звонить по тому номеру, что она дала ему. Сейчас ему даже и думать об этом не хотелось.
      Может, действительно имеет смысл подождать, как она и велела, ничего не предпринимать до «дальнейших указаний». А делать ему на самом деле почти нечего – особенно учитывая то, что сотрудники общественной безопасности следят за каждым его шагом и готовы нанести удар, как только он что-либо предпримет. Вообще как будто ничего не происходило. Совершенно случайно Чэнь узнал: У Сяомин подал прошение о выдаче ему выездной визы в Америку.
      Новость, как всегда в последнее время, сообщил Лу Иностранец, которому об этом рассказала Пэйцинь. Пэйцинь узнала о поступке У от Старого Охотника, а тот – от своих пекинских знакомых. У собирался поехать в Америку не в командировку, а как частное лицо. Необычный шаг, учитывая, что в Китае У ждет назначение на высокий пост. Если У пытается улизнуть, значит, ему, старшему инспектору Чэню, надлежит действовать очень быстро. Как только У окажется за границей, его уже не достать.
      Белый «лексус» определенно принадлежал У; Старый Охотник сличил номерные знаки. В последние несколько дней Чэнь занимался делом вполне безобидным, даже с точки зрения МОБ: он изучал правила предоставления автотранспорта руководящим работникам. Руководящим работникам уровня У Бина машина с шофером выделялась за государственный счет. Однако члены семьи руководящего работника не имели права пользоваться ею. Поскольку У Бин лежит в больнице, его родным нельзя вызывать шофера, чтобы тот возил их. Поэтому У Сяомин, сославшись на необходимость ежедневно навещать отца в больнице, предложил, что будет водить машину сам. Кто же ездит на белом «лексусе», пока сам У находится в Пекине?
      Лу Иностранцу не удалось опознать водителя. Не увенчались успехом и попытки дозвониться до Оуяна в Гуанчжоу. Телефон Оуяна не отвечал. Наверное, Оуян, как и Се, попал в беду – из-за него. От МОБ можно ожидать всего.
      Неопределенность ожидания в свете последней информации о том, что У собирается уехать в Америку, действовала Чэню на нервы. Ему нужно, во что бы то ни стало нужно поговорить с секретарем парткома Ли!
      Несмотря на свой высокий пост, Ли имел привычку каждое утро в одиннадцать пятнадцать сам спускаться в бойлерную за кипятком. В одиннадцать пятнадцать Чэнь также зашел в бойлерную, прихватив с собой термос. Здесь постоянно есть народ; их встреча вполне может показаться естественной.
      Сотрудники по очереди наливали кипяток из титана в свои термосы. Войдя, Ли дружелюбно поздоровался со всеми, а потом подошел к Чэню:
      – Как дела, товарищ старший инспектор Чэнь?
      – Все хорошо, кроме того, что я ничего не делаю.
      – Отдохните. Вы ведь только что вернулись. – Наклонившись и открыв краник, Ли едва слышно добавил: – Вы нашли то, о чем мы говорили в прошлый раз?
      – Что?
      – Когда найдете, – сказал Ли, – приходите ко мне. Ли уже повернул к выходу, унося с собой наполненный термос, когда Чэнь вдруг сообразил, о чем толкует секретарь парткома.
      Мотив!
      Вот что просил его найти Ли в последний раз, когда он был у него в кабинете. Чэню нужно найти мотив. Здесь, в бойлерной, разговаривать бессмысленно. Он не сумеет уличить убийцу, если не найдет мотив преступления. И политика тут совершенно ни при чем!
      Чэнь снова, уже в который раз, принялся перелистывать материалы дела. Голова раскалывалась от мыслей. Если бы хотел расстаться с Гуань, она никак не могла бы ему помешать. Она ведь «третья сторона» – другая женщина. Женщина, которая пытается увести мужа от жены, в Китае осуждается. Если бы их связь открылась, от нее бы все отвернулись. А поскольку она не простая женщина, а Всекитайская отличница труда, связь с женатым мужчиной для нее была равноценна политическому самоубийству. Даже если бы Гуань решилась на отчаянный шаг и предала их отношения огласке, она все равно ничего бы не добилась. Да у них с У был роман, но он хотел положить ему конец. Ну и что? Секретарь парткома прав: времена меняются, и сейчас связь на стороне не считается серьезным политическим преступлением. Учитывая его родственные и прочие связи, У легко вышел бы сухим из воды.
      Нет, Гуань никак не могла представлять для У реальной угрозы, даже в то время, когда все поговаривали о его скором повышении.
      С другой стороны, сама Гуань была знаменитостью – она не какая-то провинциалочка. У должен был понимать, что ее исчезновение заметят, что начнется расследование и след приведет к нему, как они ни скрывали свои отношения. У слишком умен, чтобы не понимать очевидного.
      Так почему же он пошел на такой риск?
      Гуань, наверное, каким-то образом стала представлять для него гораздо более серьезную угрозу – но старший инспектор Чэнь пока не понимал какую.
      Решив немного отвлечься, Чэнь принялся читать циркуляры, скопившиеся за время его отсутствия. В одном шла речь о росте преступности в стране. ЦК призывал всех членов партии принять меры.
      Кроме того, Чэнь заполнил многочисленные анкеты для поступления в Центральную партшколу, хотя он теперь сомневался, что его туда примут.
      От огорчения он достал отцовскую книгу – она так и лежала в ящике его стола. Чэнь помнил, что книга трудная. Пролистав страницы, он нашел эпилог в форме короткой басни под заглавием «Овца династии Цзинь».
      «У императора Яня из династии Цзинь было много наложниц и одна любимая овца. По ночам император выпускал овцу и следом за ней шел мимо вереницы спален. Он проводил ночь в той спальне, возле которой останавливалась овца, так как считал такое указание знаком свыше. Чаще всего овца останавливалась перед жемчужным занавесом, ведущим в спальню триста одиннадцатой наложницы. Она встречала своего повелителя, кутаясь в легкую белую шаль. Потом эта наложница родила сына, ставшего впоследствии императором Сином. Император Син желал заполучить выход к морю, а в результате отдал страну на разграбление варварам. История долгая и запутанная – в отличие от секрета триста одиннадцатой наложницы. Она посыпала порог своей спальни солью. Овца приходила к ее спальне, чтобы лизать соль».
      Покойный профессор с помощью басни иллюстрировал свое положение о роли случая в истории. Но, по мнению старшего инспектора, в расследовании уголовного преступления все должно быть определенным и логичным.
      Было почти три часа. Старший инспектор Чэнь пропустил обед, но голода он не чувствовал. Вдруг в дверь постучали.
      – Войдите! – сказал он.
      К его удивлению, на пороге показался доктор Ся с двумя большими пакетами в руках. В ответ на приглашение войти доктор Ся решительно тряхнул головой.
      – У меня промокли туфли, – объяснил он. – Вот, принес вам пекинскую утку из ресторана «Облако Янь». В прошлый раз вы щедро угостили меня. Как говорит Конфуций, «платить за добро правильно и справедливо».
      – Спасибо, доктор Ся. – Чэнь встал. – Но целая утка – слишком много для меня. Лучше отнесите ее домой, жене и детям.
      – У меня есть еще одна. – Доктор Ся поднял второй пакет. – По правде говоря, тамошний шеф-повар – мой пациент. Он настоял на том, чтобы вручить мне уток – бесплатно. Вот коробочка их фирменного соуса к утке. Жаль, я не умею готовить зеленый лук.
      – Как говорит Конфуций, «неверно и нехорошо отклонять дар старшего», – улыбнулся Чэнь, подражая «высокому штилю» доктора Ся. – Ничего не поделаешь, придется принять подарок. Но прошу вас хотя бы выпить со мной чаю!
      – Нет, спасибо, я не могу остаться. – Однако доктор Ся не уходил. Немного потоптался на пороге, словно бы в нерешительности, а потом вдруг полуобернулся в сторону общего зала и заговорил громче: – Но я вынужден попросить вас об одной услуге.
      – Разумеется, я сделаю для вас все, что в моих силах – ответил Чэнь. Интересно, подумал он, почему доктор Ся выбрал именно этот момент, чтобы просить его об услуге
      – Я хочу, чтобы вы дали мне рекомендацию в партию. Я знаю, я не активист. Мне предстоит долгий путь, прежде чем я докажу, что смогу быть достойным партийцем. И тем не менее я честный китайский интеллигент с малой толикой совести.
      – Что?! – изумленно переспросил Чэнь. – Но… разве вы не в курсе последних наших новостей?
      – Нет, не в курсе. – Доктор Ся еще возвысил голос и, взмахнув рукой, поправил криво сидящие на носу очки. – И мне все равно! Совершенно все равно! Для меня вы служите образцом. Я всегда считал вас настоящим коммунистом. И если уж вас нельзя назвать мастером своего дела, значит, в целом управлении нет вообще ни одного специалиста!
      – Доктор Ся, не знаю, что и сказать.
      – Помните двустишие генерала Юэ Фэя? «Я низко поклонюсь небесам,/Когда на земле все придет в порядок». Привести нашу страну в порядок – вот чего хотите вы, и вот чего хочу я!
      Произнеся эти напыщенные слова, доктор Ся еще выше вскинул голову, словно споря с невидимой публикой, и вышел, не дав себе труда оглядеть изумленные лица сотрудников, сидящих в общем зале.
      – До свидания, доктор Ся! – с опозданием крикнул кто-то ему вслед.
      Не выпуская из руки утку, Чэнь закрыл дверь.
      Он понимал, почему доктор Ся нанес ему неожиданный визит. Чтобы заявить ему о своей поддержке. Добрый старый доктор, он столько перестрадал в годы культурной революции! Едва ли он на самом деле собрался вступать в партию. Его визит – а также вступительное заявление и жареная утка – некий жест, который доктор Ся счел необходимым сделать, будучи честным китайским интеллигентом с, как он выразился, «толикой совести».
      Неожиданный поступок доктора Ся открыл Чэню глаза.
      Возможно, битва проиграна, но он не один. С ним следователь Юй, Пэйцинь, Старый Охотник, Лу Иностранец, Жужу, Ван Фэн, Малыш Чжоу… и доктор Ся.
      Ради них он не имеет права все бросить.
      Чэнь снова рьяно взялся за папку с делом Гуань; читая он делал пометки. За работой он засиделся до позднего вечера. Потом съел кусочек жареной утки. При виде золотистой хрустящей корочки у него сразу проснулся аппетит. Доктор Ся даже положил в пакет пару блинчиков. Утиное мясо, завернутое в блинчик, с фирменным соусом и зеленым луком – что может быть вкуснее! Остатки утки Чэнь убрал в холодильник.
      Часов в девять он вышел из управления. Ему не понадобилось много времени для того, чтобы добраться до улицы Нанкинлу. В такой поздний час даже здесь прохожих стало меньше, но из-за ярких реклам улица по-прежнему казалась оживленной.
      Некоторое время спустя показался и 1-й государственный универмаг. В витрину глазел какой-то пожилой человек. Чэнь тоже остановился. Он не сразу заметил, что за стеклом – выставка пляжной одежды. Лицо его отражалось в стекле, а за стеклом стояли манекены во всевозможных купальных костюмах – тоненьких, на бретельках, с заниженным вырезом верхней части, с нижней частью в виде шортиков, бикини, в черно-белом исполнении. Подсвеченные лампами дневного света, пластмассовые манекены выглядели живыми.
      – Засахаренный боярышник!
      – Что? – вздрогнул от неожиданности Чэнь.
      – Кисло-сладкий засахаренный боярышник. Попробуйте!
      К нему приближался старый уличный торговец с лотком на колесах, на котором были выставлены палочки с ярко-красными «кислотными» леденцами. Обычно таких торговцев на центральную улицу не пускали. Видимо, он пробрался сюда только благодаря позднему часу. Чэнь купил леденец. Леденец оказался кисловатым. В детстве, когда лакомство покупала ему мама, вкус был совсем другим. Он несколько раз лизнул леденец. Раньше мама, такая моложавая, носила оранжевую национальную юбку, несла в одной руке цветастый зонтик, а другой крепко держала его за руку… Как быстро все меняется!
      Неужели эти манекены в витрине тоже когда-нибудь состарятся?
      Глупый вопрос. Но еще глупее сейчас выглядит он сам – человек в форме старшего инспектора полиции глазеет в витрины на улице Нанкинлу и сосет леденец.
      Тем не менее то, что пластмасса стареет, – непреложный факт. Потрескавшийся искусственный цветок, запылившийся, на подоконнике третьеразрядной гостиницы. Образ, который так необъяснимо тронул его во время одной поездки, совершенной в студенческие годы. Возможно, цветок оставил на подоконнике другой путешественник. Он больше не был блестящим и глянцевитым, больше не был красивым…
      Больше не был политически привлекательным – в глазах других.
      Манекены – из пластмассы или из плоти и крови – можно заменить. И их заменяют.
      Гуань, Всекитайскую отличницу труда, которая в девяностых была образцовой работницей, должно быть, волновали более насущные вопросы. Пока она на виду, живая, молодая, она могла наслаждаться своим видом в изменчивой политической витрине. Но она, скорее всего, понимала – не могла не понимать, – что ее очарование тускнеет. Миф об образцовой работнице устарел. Хотя отличников труда по-прежнему прославляли в партийной печати, никто уже не стремился подражать им. В желтой прессе взахлеб писали о жизни писателей и художников. Предприниматели делали деньги. Умники сдавали тест TOEFL и уезжали учиться за границу. «Партийные детки» занимали высокое положение. На долю передовиков производства оставалось все меньше и меньше…
      Время не повернешь вспять. Гуань прекрасно это понимала. В последние годы звание отличницы труда практически обесценилось.
      Но для самой Гуань ее высокое звание не было шуткой. «Усердный труд на благо родины» был для нее не просто очередным лозунгом, но призванием. А жилось ей нелегко. Чтобы соответствовать своему высокому званию, она обязана была быть образцом буквально во всем и везде. Произносить правильные речи. Совершать правильные поступки Она не имела права на ошибку. Все-таки образец – не такая уж и метафора. Видимо, Гуань сжилась со своей ролью. Ей нравилось, когда ею восхищаются, когда ставят ее в пример другим…
      За спиной снова послышались шаги. Чэню показалось, будто он услышал девичий смех. Ну и зрелище, должно быть, являет собой старший инспектор Чэнь – застыл у витрины, которой красуются манекены в вызывающих купальниках. Он не знал, долго ли простоял так. Бросил последний взгляд на манекены и пошел прочь.
      На той стороне улицы еще была открыта фруктовая лавка. Чэнь хорошо знал эту лавку, потому что мама обычно через нее срезала путь в переулок, в котором жила ее близкая подруга. В переулок можно было попасть несколькими способами. Один вход, напротив улицы Нанкинлу, частично перекрывал ларек с фруктами, который позже превратился во фруктовую лавку. Лавка полностью перегородила проход. Однако за полками с товаром по-прежнему находилась дверца, которая открывалась изнутри. Постоянные покупатели знали об этом проходе и пользовались им. Чэнь понятия не имел, как узнала о проходе мама.
      Старший инспектор Чэнь раньше никогда не срезал так путь, хотя владелец лавки тепло приветствовал его, как постоянного покупателя. Он немного постоял, рассматривая яблоко, словно придирчивый покупатель. Дверь черного хода по-прежнему была на месте. Толкнув ее, Чэнь вышел в тихий переулок. Он быстро перешел дорогу и дошел до улицы Гуйчжоулу, где остановил проезжающее такси и дал водителю адрес: переулок Цинхэ, что возле улицы Хубэйлу.
      Оглянувшись, он убедился в том, что за ним никто не следит.

      Когда такси подъехало к переулку Цинхэ, леденец еще не растаял.
      Остаток старший инспектор Чэнь выкинул в мусорную корзину. В нескольких шагах от него стоял идиот; он хихикал, подняв над головой целлофановый пакет, как капюшон. Возле входа в общежитие Гуань Чэнь больше никого не заметил. Наверное, люди из общественной безопасности дежурят возле его собственного дома.
      По пути к комнате Гуань он никого не встретил. Вечер пятницы. Все смотрят популярную сентиментальную японскую мыльную оперу, в которой главная героиня, молодая девушка, умирает от рака. Мама рассказывала ему содержание; все были под впечатлением.
      Но только не Гуань.
      Печать на ее двери оставалась несломанной. Оказавшись в комнате, Чэнь закрыл за собой дверь и запер ее на ключ. Не включая свет, он достал из кармана фонарик и немного постоял просто так. Допустим, ему нужно что-то найти. Его находка имеет решающее значение. Если, конечно, то, что он ищет, по-прежнему находится здесь. Вполне может статься, это уже нашли и унесли отсюда. Соседка видела, как из комнаты Гуань выходил какой-то незнакомый мужчина. Может, ему следовало поискать тщательнее, пригласить с собой судмедэксперта. Но им так не хватает людей; с другой стороны, ему казалось, что здесь он справится и сам. В такой маленькой комнате много не спрячешь.
      Куда бы сама Гуань положила то, что хотела спрятать от У?
      Тот, кто вознамерился что-то здесь найти, первым делом стал бы рыться в ящиках стола, простучал бы стены, перевернул постель, пролистал все книги и журналы… Старший инспектор Чэнь уже проверил все очевидные места.
      Луч фонарика плясал по комнате; он не направлял его ни в какое определенное место. Бесплодная суета – о ней написано еще в «Даодэцзин». Наконец луч остановился на обрамленном портрете товарища Дэн Сяопина, висящем на стене.
      Чэнь не знал, почему фонарик задержался здесь. Он окинул взглядом тускло освещенный портрет. Для такой комнаты портрет великоват, но маленьких фотографий руководителей государства почти и не бывает. В общем, обычный портрет. В его крошечном кабинетике висит такой же.
      Чэнь высоко ценил товарища Дэн Сяопина. Что бы ни наговаривали на старика, невозможно отрицать, что под руководством Дэна Китай достиг громадных успехов в экономике и, до некоторой степени, в политике. Последнее десятилетие стало свидетелем колоссальных перемен в самых разных аспектах жизни народа.
      Перемены сказываются на всем – даже на том, как люди относятся к высшему руководству.
      Во времена председателя Мао все обязаны были вешать на стену его огромный портрет и творить под ним утреннюю и вечернюю молитвы. Чэню вспомнились знакомые слова – сейчас их исполняют в пекинской опере: «Под портретом председателя Мао я наполняюсь новой силой». Рамка тоже должна была быть соответствующей. Позолоченная рама для богоподобного Мао. Сейчас все иначе. Выйдя в отставку, Дэн провозгласил себя «рядовым членом партии» – по крайней мере, так сообщалось в газетах. Уже не считалось обязательным вешать дома портрет Дэна. Гуань поместила портрет в светло-розовую рамку, покрытую изящной резьбой. Возможно, вначале она выбрала рамку для какой-то своей фотографии… На портрете Дэн Сяопин сидит в кресле, погрузившись в глубокое раздумье. На нем серый френч, застегнутый на все пуговицы, в руке сигарета; у ног громадная медная плевательница. За спиной – карта Китая. Лоб изборожден глубокими морщинами. Дэн Сяопин озабочен судьбой страны.
      Чэнь придвинул к стене стул и встал на него. Сняв портрет со стены, он положил его на пол и перевернул. Рамку с картоном соединяли несколько зажимов. Он без труда отогнул их и осторожно снял картонную подложку.
      Между самим портретом и подложкой лежал сверточек, завернутый в тонкую папиросную бумагу. Чэнь развернул его, и на стол посыпались фотографии.
      Старший инспектор не верил своим глазам. Он изумленно воззрился на снимки, а снимки изумленно воззрились на него.
      На первых нескольких фотографиях была запечатлена сама Гуань, полуобнаженная или совсем обнаженная, в самых замысловатых позах. Композиция выдавала в фотографе мастера своего дела. На одном снимке длинные волосы Целомудренно прикрывали ее грудь. На другом Гуань стояла, прикрывшись полотенцем, а на третьем – особенно циничном – она держала перед собой газету со своим портретом, на котором ей присуждали звание Всекитайской отличницы труда. Еще на одном снимке Гуань лежала обнаженная на коричневом коврике у камина, широко раздвинув ноги. Мерцающий огонь высвечивал все изгибы ее тела. Руки были заведены за спину и скованы наручниками, рот заткнут кляпом. Чэнь сразу узнал камин, отделанный зеленым мрамором. Такой камин он видел в гостиной У.
      На следующих снимках Гуань была вместе с У. Оба они были в чем мать родила. Должно быть, он снимал с временной задержкой. На одной фотографии Гуань сидела на коленях У, смущенно улыбаясь и обняв его за шею, а он ласкал ее грудь. На следующей фотографии Гуань сидела спиной к камере; руки У плотно охватили ее округлые ягодицы. На остальных фотографиях У запечатлел половой акт в различных позах: У входит в нее сзади, лаская одной рукой ее грушевидные груди; Гуань изогнулась под У, обхватив его руками за спину, уткнувшись лицом в подушку; вот она закинула ноги ему на плечи, изнемогая от страсти…
      К изумлению Чэня, он нашел также снимок, на котором вместе с Гуань был другой мужчина. Он лежал на Гуань и показывал в камеру непристойный жест. Хотя лицо его было частично затемнено, было совершенно ясно, что это не У. Гуань лежала на спине, широко раздвинув ноги; глаза у нее были закрыты.
      Были здесь и фотографии У с другими женщинами – на кровати, на коврике, перед камином или на полу – в различных позах, от эротических до откровенно непристойных. На одном снимке У занимался сексом с тремя женщинами сразу.
      Чэню показалось, что он узнал одну из партнерш У – кинозвезду, сыгравшую талантливую куртизанку эпохи Мин.
      Потом он заметил, что на обороте каждой фотографии сделаны приписки мелким почерком:
       «14 августа.Чуть не потеряла сознание от страха. Но трусы скинула быстро, за пять секунд. Вошел в нее сзади».
       «23 апреля.Девственница. Наивная и нервная. Кровотечение; визжала, как свинья, а потом извивалась, как змея».
      «Святая в кино, вне экрана – шлюха».
      «Потеряла сознание во время второго оргазма – буквально. Как будто умерла. Пришла в себя только через две минуты».
      На последней фотографии снова была Гуань; в маске, прикованная наручниками к стене. Кроме маски и наручников, на ней больше ничего не было. Она смотрела в камеру со смешанным выражением неловкости и распутства.
      Отличница в маске.
      Или маска для отличницы?
      На обороте – подпись: «Всекитайская отличница труда через три часа после того, как произнесла речь в городском муниципальном собрании».
      Старшего инспектора Чэня замутило. Больше читать не хотелось.
      Он не считал себя моралистом. Несмотря на принципы, внушенные ему покойным отцом, Чэнь не считал себя ни приверженцем традиционной конфуцианской морали, ни ханжой. Однако фотографии, да еще с такими комментариями, – это уж слишком! Внезапно перед глазами всплыла яркая, живая картина: Гуань лежит на жесткой кровати, стонет и выгибается под портретом Дэн Сяопина, погруженного в раздумья о будущем Китая.
      Он услышал собственный стон.
      Все происходящее казалось нереальным. Старший инспектор Чэнь наконец нашел недостающее звено – мотив.
      Ясно пока не все. Гуань каким-то образом раздобыла снимки, которые У использовал как оружие против нее, но которые она сама позже использовала для того, чтобы угрожать ему. Она прекрасно понимала, какую разрушительную роль в его судьбе могут сыграть такие вот фотографии. Особенно в последнее время, когда он готовился к повышению. Гуань понимала, что У непременно попробует их отобрать. Вот почему она их спрятала.
      Однако она не предполагала, до какой степени отчаяния дошел У. И это стоило ей жизни. В политической карьере У настал переломный момент. Поскольку отец его тяжело болен, скорее всего, новое назначение – его последний шанс выдвинуться. Скандал вокруг адюльтера или развод равно вредили ему. У него не оставалось выбора. Единственный выход – заставить Гуань замолчать навеки. Теперь Чэнь понимал, почему У Сяомин пошел на преступление.
      Старший инспектор Чэнь сунул фотографии в карман повесил портрет Дэна обратно на стену и выключил фонарик.
      Выглянув на улицу, он заметил, что у здания общежития слоняется какой-то тип; отбрасываемая им длинная тень перекрывала почти всю улицу. На всякий случай Чэнь решил выйти черным ходом. Другой выход вел в переулок всего в одном квартале от кинотеатра «Чжэцзян».
      Из кинотеатра как раз выходили зрители; все обсуждали новый документальный фильм о ходе реформы в особой экономической зоне – Шэньчжэне. Просмотр фильма для членов партии был обязательным. Выход фильма на экраны призван был подчеркнуть важность нового курса.
      Чэнь смешался с толпой.
      – Не только ради удовольствия товарищ Дэн Сяопин предпринял вторую поездку в Шэньчжэнь!
      – Конечно нет. Особая экономическая зона подвергается критике старых консерваторов.
      – Они говорят, что Китай свернул с пути социализма.
      – Капитализм или социализм – нас не касается. Пока мы едим три раза в день, какое нам дело?
      – При дядюшке Дэне мы стали питаться лучше; на столе появились и куры, и утки, и рыба, и свинина, верно?
      – Да, вот в том-то все и дело. Мы, марксисты, великие материалисты!
      Разница чувствовалась уже в том, как разговаривали на улицах простые люди. Товарища Дэн Сяопина называли дядюшкой; в начале семидесятых человека могли бросить в тюрьму за то, что он назвал бы дядюшкой председателя Мао.
      В управлении Чэнь тоже слышал о последней поездке Дэна на юг. Возможно, поездка – прелюдия к еще одной существенной политической перемене, но сейчас Чэню было не до политики. Все его мысли были сосредоточены на Гуань, чья личная драма стала ему ближе, чем любые повороты политического курса.
      В начале расследования Гуань казалась Чэню бедной жертвой. Гипсовой статуэткой, разбитой мощным ударом. Да Гуань действительно была жертвой. Одиннадцатого мая 1990 года ее убил У. Но на самом деле Гуань стала жертвой гораздо раньше – она стала жертвой системы. И она оказалась не такой невинной, пассивной статуэткой. Отчасти ответственность за ее гибель лежит на ней самой.
      Так же и он, некогда студент, мечтавший о литературном поприще, превратился в старшего инспектора Чэня. Дойдя в своих размышлениях до этого места, Чэнь вздрогнул.
      По мнению экзистенциалистов, отказ от выбора – тоже выбор.
      Гуань могла бы выйти замуж – например, за инженера Лая. Стала бы обычной домохозяйкой; торговалась бы на рынке за пучок зелени, рылась в карманах мужа в поисках заначки, ссорилась с соседками по коммунальной кухне… Но она была бы жива и жила как все остальные – не плохо и не хорошо. Политика сделала для нее такую жизнь невозможной. Ее осыпали почестями, и теперь даже речи быть не могло о том, чтобы она вышла за обыкновенного человека, который не соответствовал бы ее статусу и амбициям. Она никак не могла спуститься с пьедестала и познакомиться с мужчиной на автобусной остановке или пофлиртовать с незнакомцем в кафе. С другой стороны, какой мужчина захочет, чтобы жена дома без конца читала ему лекции о политическом положении – даже в постели?