Григорий Свирский
      Ряженые
      Сказание о вождях
      ОГЛАВЛЕНИЕ
      Глава 1. ЗАГОВОР.
      Глава 2. ДОМ С ВИДОМ НА МЕЧЕТЬ "ЭЛЬ АКСА".
      Глава 3. ХЕВРОН. ПЕЩЕРА "МАХПЕЛА".
      Глава 4. "ПОСЛЕДНЕЕ ПРОСТИ..."
      Глава 5. СТРАСТИ ПО СЕРГЕЮ КОВАЛЕВУ
      Глава 6. ПОСЕЛЕНИЕ "ЭЛЬ ФРАТ". ФЕНОМЕНАЛЬНЫЙ СУЛИКО.
      Глава 7. ПЕРПЕТУМ МОБИЛЕ ИЛИ "ОПЕРАЦИЯ ВОЗМЕЗДИЯ".
      Глава 8. "НАВАЖДЕНИЕ БАРУХА..."
      Глава 9. ДАВИД, сын АДОЛЬФА и ШУШАНЫ.
      Глава 10. "ПАХНЕТ ПОРОХОМ?.. И ЕЩЕ КАК!"
      Глава 11 ЕВРЕЙСКАЯ ЧЕЧНЯ.
      Глава 12 "НЕ УБИЙ" ИЦХАКА РАБИНА.
      Документальное приложение
      1. ИДЕОЛОГ СОВРЕМЕННОГО СИОНИЗМА:
      2. ПОЛИТИЧЕСКИЙ И УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСС В ИЕРУСАЛИМЕ,1954 - 1955. ПОД СУДОМ - ПРАКТИКА СОВРЕМЕННОГО СИОНИЗМА.
      3. ПОКАЗАНИЯ ЭЙХМАНА В СУДЕ ИЗРАИЛЯ, ноябрь 1960 г.
      4. АМЕРИКАНСКИЕ "ЕВРЕИ МОЛЧАНИЯ".
      Глава 1.
      ЗАГОВОР.
      Большой кооперативный дом Большого театра СССР был взбудоражен новостью необычной:
      - Марийка, дочь бывшей балерины Ксении Ивановны, выходит замуж за еврея, который еще в тюрьме...
      Марийка! Нежный учтивый подросток, умничка, книжки домой приносит на непонятном, сказала, турецком языке, любимица всех бабушек, начинавших, наверное, еще в императорском балете! Почти у каждой были на красавицу Марийку свои матримониальные планы... И вот те раз!..
      Старушки ловили Ксению Ивановну у входа, спрашивали обескураженно-деловито:
      - Что за еврей? Не из семьи Мессереров?.. Нет? При большом кармане еврей?.. Гол как сокол? О-ох!
      Ксения Ивановна взирала на соседок невидящими, покрасневшими от слез глазами, иногда показывала листочек, принесенный каким-то бедолагой, только что выпущенным из лагеря.
      "Марийка. Я на Лубянке. Завтра в два часа буду дома... Твой Юрастик."
      - А моя дуреха прогарцевала по всем комнатам, объявила, на радость матери: "Все! Завтра моя девичья жизнь кончится..."
      - Это тот Юра, которому она в тюрьму книги отправляла? - догадывались самые осведомленные и вздыхали печально: ну и женишок... О чем тут еще говорить?!
      Марийка - девчонка с характером, к ней не совались. Жалели мать...
      К началу второго дня, когда Марийка, едва поднявшись, снова загарцевала по квартире, отмахиваясь от матери обеими руками, Ксения Ивановна сменила тактику. Сказала дочери, что ее с разлюбезным Юрой сразу не распишут. Из тюрьмы же человек, может, ему в Москве и жить нельзя...
      - Хочешь помочь своему, посоветуйся с дядей Лешей. Он власть...
      Дядя Леша, отец лучшей подруги, примы-балерины "Березки", был начальником отделения милиции. Где-то на краю Москвы, в районе больших заводов. "Лучшая подруга" ему все объяснила, и даже спросила по-родственному, нельзя ли этого опасного зека в столице не прописать, и вообще, куда-нибудь подальше...
      Ксения Ивановна шмыгнула распухшим от слез носом.
      - Дядя Леша обещал помочь...
      Ксения Ивановна долго заводила свой обшарпанный "Запорожец". Наконец, отправились.
      Дядя Леша, пожилой, крупнотелый мужичина с погонами майора встретил весело:
      - Эх, где мои семнадцать лет! На такой крале и я бы женился... А ты посиди тут, в дежурке, - бросил Ксении Ивановне. - С глазу на глаз разговор... оно вернее...
      Майор дядя Леша попросил дежурного лейтенанта его не беспокоить. И, пропустив Марийку в кабинет, плотно закрыл за собой дверь со стеклянной табличкой "Начальник 72-го отделения милиции города Москвы".
      К просьбе своих домашних он отнесся не формально. Кинув на стол фуражку с красным околышем, задумался, как сподручнее приступить к столь "тонкому" делу. Поначалу все же поинтересовался:
      - Так за что отсидел твой суженый-ряженый?
      - Из-за меня! - в голосе девчушки звучали слезы. - Юра дал мне на сутки заграничный "Архипелаг Гулаг", а я, дурочка, не утерпела, раскрыла книгу в вагоне метро...
      - Та-ак, по 70-ой статье загремел. 70-ю отменили... Тебя как... Марийка зовут?.. Ты где с ним, значица, познакомилась, со своим суженым-ряженым?
      - В военном госпитале. Мы подарки из школы приносили. Героям Афгана. А один паренек, глаза жгут, как угли с огня, говорит: "Мы, девочка, не герои. Мы тупые пеньки. Полезли куда нас не просили..." Ох, необычный парень, вижу. Откровенный. Как на войне боялся рассказывает... с нервным смешком. Интересно. Зачастила к нему...
      Майор дядя Леша крякнул. - Бабы ушами влюбляются, известно. А потом слезы... - И стал по доброму настораживать девчушку, чтоб не вляпалась...
      Марийка заскучала.
      А у дяди Леши голос потеплел, стал почти отцовским. Из Афгана еврей. Свой. Может, напрасно бабы подняли тревогу?
      -... Пропишем твоего героя. Тут беспокоиться нечего.
      Перенес свой стул по другую сторону стола, сел рядом с просительницей, чего не делал никогда, начал тихо, по домашнему:
      - ...Тутошнего начальника паспортного стола погнали, значица, месяц назад из МВД. За взятку, понимаешь, национальность молодым определял не по метрике, а какую просили... От хорошей жизни, Марийка, разве ж свою нацию меняют? Доходит до тебя иль еще нет?..
      - Времена переменились! - воскликнула Марийка протестующе. - Такого позора в России больше не будет...
      - Времена переменились, девочка, да люди, понимаешь, не меняются...
      За стеной вскрикнули дико, болезненно, заматерились:
      - Ты что руки заламываешь, фараон проклятый!..
      Марийка вздрогнула, оглянулась. Дядя Леша успокоил:
      - Не обращай внимания, девочка! У нас тут не Большой театр. Сегодня получка. Заводских невпроворот... Жених твой, небось, не пьет?.. Ну да, за другое его скрутили. За дурацкую книгу... А тут... Россия-матушка. Себя забыла.
      - Так уехать отсюда, коль себя забыла...
      Дядя Леша медленно поднялся с заскрипевшего стула.
      - То-есть как это? Страна не ботинки, жмут - скинул, надел растоптанные...
      - Рыба, дядя Леша, ищет где глубже, а человек...
      - Не слыхала, голуба, там хорошо где нас нет?.. Так что, значица, скажу тебе напрямик... Пойдут года хлебные, будешь у своего еврея как сыр в масле кататься. А начнутся, не дай бог! голодные... твой еврей на крючке... поверь моему опыту... загремишь с ним как миленькая...
      - За какую такую вину?
      - Бьют не за вину, девочка. А чтоб на ком зло сорвать. Тебя, как русскую, может, оставят, если на развод подашь...
      - От Юры никуда не уйду!
      - Ну, это, Марийка, детский разговор. Россия страна суровая. Поставят вопрос значица как всегда... круто: родина или семья?
      - Семья! - зло воскликнула Марийка.
      Майор дядя Леша хлопнул себя по колену кулаком, вскочил на ноги.
      - Ну, и поколеньице вырастили... - Подвел Марийку к дверям, показал Ксении Ивановне жестом, мол, извини, не образумилась твоя доченька...
      Когда на другой день Юрия Аксельрода выпустили, у подъезда его ждали несколько бывших однокурсников, оказавшихся к тому времени в Москве. В руках бутылки, бумажные пакеты, остро пахнувшие колбаской. Среди них, тощий, сухощавый, выше всех на голову, знакомится с институтскими, представляясь: "Ковалев Сергей Адамович! Вы друзья Юры по институту, а я по мордовскому лагерю..."
      Встреча была шумной, с букетиками ромашек, гвоздичек.
      "Юра был растроган неожиданными объятиями. А холодок не оставлял: "Марийки не было... НЕ БЫЛО..."
      Утром следователь, вопреки ожиданию, разрешил Юре позвонить домой, а дома, после смерти матери - никого, - набрал номер Марийки. Ответил зычный голос. Бабушка, старая казачка. Глуховата, не сразу поняла, кто да кто?.. Юра попросил передать Марийке, что сегодня его выпускают на свободу... Где я?.. К двум буду дома... - Попытался выдавить из себя, да горло схватило спазмой: - И если и Марийка зайдет... буду рад...
      "Нет Марийки...- В голову лезло и лезло: - Беда никогда не приходит одна... Беда никогда..."
      Подъезд был со стороны двора. Казалось, его забаррикадировали от Аксельродов. Навсегда. Дверь усилена глухим толстым железным листом, только что не бронированным. Юра нажал кнопку наружного звонка. Никого.. Оглядел ближайшие окна, не покажутся ли за стеклами знакомые лица.
      Дом был огромный, на весь квартал Лефортовской улицы, построен для инженеров Аэродинамического Института, ЦАГИ называли. Из ЦАГИ выросла затем самолетная фирма Туполева. Когда-то на дворе была будочка с милиционером. На особой охране дом. Юра снова стал звонить. Звякнула какая-то железка. Показался заспанный старик-привратник. Оглядел настороженно Юру и стоявших за ним парней с бутылками в руках. Прохрипел:
      - К кому?
      - К себе...
      - В какую квартиру, спрашиваю?.. Сейчас позвоню.
      - На кладбище не дозвонишься, отец, - печально произнес Юра. - Умерли у меня родители.
      - А ты кто?.. Сын? Родной?.. Юрий Аксельрод? Как это я тебя ни разу не видал?
      - В командировке был. Два года.
      - К домуправу заглянул? Нешто я без его звонка...
      - Отец! - раздался за спиной Юры веселый голос. - Выпьем за возвращение хорошего человека... Давай, ребята! - Тут же пошли по рукам два припасенных граненых стакана. Старику налили первому. Протянули кусок ливерной колбаски. Старик уговаривать себя не заставил. Опрокинул сосуд, крякнул, спросил с участием:
      - Не из Афгана, парень?.. Был? Попробовал шилом патоки. Ты в доме не первый такой... С руками-ногами? Повезло, значит... Ключи есть?
      - А как же! - Юра потряс связкой, которую ему вернули на Лубянке вместе с некогда изъятыми у него пожелтелой отцовской кожанкой и пустым бумажником.
      Не стал ждать застрявшего где-то лифта. Взлетел на свой шестой по захламленной лестнице.
      Не тут то было! Квартира заперта на новый, врезанный кем-то замок, но времена переменились - приковылял, в конце концов, управдом, помнивший еще отца Юры, знаменитого авиаконструктора, отпер тяжелую дверь, обитую темной перкалью. И даже напутствовал законного жильца, заметив на нем черную кипу: "С Богом..."
      Юра тихо прошел по запыленным комнатам. Сергей Адамович и институтские остались в коридоре, притихли... Постоял молча возле старого кульмана, за которым, временами, священнодействовал отец, обошел огромный стол с пожелтелыми папками и макетами самолетиков. Один из них напоминал о "дне икс", как называл отец день самой большой своей удачи. Юре даже почудилось, слышит тихий отцовский голос: "... когда наш беспилотный завершил маршрут, в конструкторское бюро влетел возбужденный "старик" и закричал: "Качайте Акселя!" Чертежники оставили свои кульманы и начали подбрасывать конструктора Иосифа Аксельрода. "Старик" или АНТ, как они звали Туполева, кричал - подбадривал: "Выше качайте! Выше!!"
      Так и засняли отца на века - воспаряющего ввысь ногами кверху...
      Потом Юра постоял в комнате матери. Этот мир звучал в нем на множество голосов. Мама преподавала французский язык будущим дипломатам. Бальзак и Стендаль были прочитаны Юрой в четырнадцатилетнем возрасте. По французски. Мать не любила Вольтера, отец называл ее за это "тайной католичкой". И был недалек от истины. Она приоткрыла сыну таинства "враждебного" католицизма. Однако уголовный лагерь в Мордовии незамедлительно внес свои поправки, наградив Юру Аксельрода за баскетбольный рост и сильные кулаки кличкой "Полтора Жида..."
      Два книжных шкафа, отведенных мамой ему, пусты. Книги изъяли при обыске. Шесть мешков увозили...
      Когда Юра вернулся к друзьям, застывшим в прихожей, глаза его были полны слез.
      Вечером вышел провожать своих хорошо подвыпивших гостей, ставших, пока Юра валялся после Афгана в госпитале и "отдыхал" в Мордовии, инженерами и аспирантами в различных технических вузах. Трамвая долго не было, двинулись к станции метро пешком, гомоня и приплясывая на ходу, как в студенческие годы. Даже Сергей Адамович пританцовывал, хоть и старик, далеко за сорок...
      Когда Юра вернулся домой, на выщербленной каменной ступеньке подъезда ежилась от холода Марийка. Вскочила, тонюсенькая, глазастая. Показалось в полумраке, в том же самом платье, в котором являлась в госпиталь на первые свидания, а потом и на занятия, когда готовил ее к вступительному экзамену в педвуз. Оно снилось ему все годы Мордовии, это платьишко школьницы из дешевой китайки в полоску, заколотое у горла английской булавкой.
      Руки у Марийки ледяные. Обхватила за шею и не отпускает. - Ты не знала, что я вернусь к двум? - с трудом выговорил Юра.
      - Как не знать?!. И записку получила, и бабушка передала. Приехала. Промчалась под аркой дома во двор. Твои друзья толпой. Все же знают ... из-за кого ты... Стыдоба!
      Поднимались на лифте, обнявшись. Юра бормотал "Барашек ты мой", вряд ли слыша, что он бормочет... Слышать - не слышал, но... Марийка даже пахла, казалось ему, недавно родившимся барашком, какой-то сладкий, домашний дух шел от ее тонкой и обнаженной шеи.
      Почти не изменился за его тюремные годы "чернявый барашек", как прозвали ее с нервной завистливой веселостью "афганцы", соседи по госпитальной палате. Только вот упрямые, никаким гребнем не уложишь! завитушки волос ныне уж и не завитушки вовсе, а мягкие кольца, спадающие на узкие тугие плечи смоляным водопадом. Колечки волос равномерно крупные, будто их все утро бабушка завивала Марийке горячими щипцами.
      Юра улыбнулся: "щипцами..." На "чернявого барашка" и солнце-то не действует. Молочно-белое, без тени загара, круглое лицо русачки-северянки. А глаза - уж точно не от матери русачки. Темные, вытянутые, узкие, видно, от отца-казаха, и то наивно-удивленные, то вдруг ранящие, как ожог.
      Отпер дверь квартиры. Пропустил Марийку впереди себя. Колыхнулись ее смоляные цепи. Несколько пугала Юру ошеломляющая, броская красота Марийки. Вобрала она в себя, казалось ему, всю красу - и севера, и юга. Постиг уже, нет для него на свете цепей крепче, чем смоляные, Марийкины. Только что не позванивают, как стальные... .
      Вошли в коридор, отстранился от Марийки резко, с усилием. Не оторви ее от себя, да повтори вслух "барашек ты мой!", никакие вековые запреты иудаизма: "до свадьбы ни-ни..." их бы не остановили...
      Марийку это его движение испугало, но, взглянув на счастливое лицо Юры, вспомнила уроки "гиюра", которые с радостью бы забыла. И разрыдалась, проговорила сквозь слезы: - К раввину, Юрастик, пойдем прямо с утра. Пусть поженит!..- Засмущалась, спросила хитровато, не без надежды: - А что бы вызвать его сюда, по пожарной тревоге. А то впадем в грех... - Сказала с печальной шутливостью: - Ох, сколько у иудеев устарелых законов!
      Юра улыбнулся и, подхватив ее на руки, отнес в комнату матери, уложил там спать
      Марийка так и не заснула. Едва стало рассветать, заглянула в комнату Юры, приблизилась на цыпочках к нему, посапывающему и чему-то улыбавшемуся во сне. Погрузила пальцы в его поредевшую шевелюру, и у нее вдруг вырвалось вполголоса:
      -БОже-БОже, да ты лысик?!
      Юра открыл глаза, улыбнулся марийкиному оканью: почти все школьные годы жила она с отцом, военным комендантом Вологды, как тут не заокать!
      Подвинулся к стенке, чтоб замерзшая Марийка приткнулась рядышком, согрелась, и, помедлив от нерешительности и страха, начал трудный разговор, к которому готовился с вечера:
      - Мари, гнездышко, дурашка моя, волнуешься, разокалась... поговорим спокойно. Ты должна трижды подумать... проверить свои эмоции разумом...
      - Чистым разумом?! - засмеялась Марийка; пока Юры не было, она осилила аж все четыре философские книги, которые, по Юриной просьбе, пересылала ему в Мордовию.
      Юра взглянул на нее удивленно, принялся загибать пальцы.
      - Раз. Я, Мари, как видишь, лысик. Я родился еще при Хрущеве. Два. Я в России не равноправная личность, а жид. И даже "Полтора Жида", как прозвали меня в Мордовии за разбитые в кровь кулаки. К чему тебе, законопослушной птахе, пусть даже заглянувшей неосмотрительно в Юма и Бекона... Молчу молчу, гордая славянка!.. Три. Я не только жид, но и бывший зек. Дважды меченый.
      - Дурак ты, хоть и лысик! - прервала его Марийка, тронутая и тревожной материнской интонацией Юры, и даже полным повтором им ее "дичайших" доводов, и обхватила своего Юрастика с такой силой, что у него занялось дыхание. - Мы и так потеряли из-за моей лопоухости целых два года. Ты стал за это время и лысик и, вон, веко у тебя дергается... Отправимся в загс сейчас!.. Нет, сейчас! Чтоб конец вранью - сегодня же!.. Какому вранью? Целый год врала маме, что хожу в институт, на литературный кружок. А ходила, как только ты написал, что надел религиозную кипу, к старику-раввину, чтобы сдать на "гиюр". Раввин - такая душка, не выдержал моей непонятливости, - обещал, в конце концов, принять экзамен...
      ... Четыре года минуло, как медовый месяц. Каждый отпуск ходили на байдарках по Сухоне, Вычегде - северным рекам. С дружками из сообщества "байдарочных психов", как называли его студенты. Гребли в любую погоду. Жили в палатках. В конце "медового месяца" у Аксельродов родился Игорек. К карандашным рисункам Юры, развешанным по всей квартире - гордый, с длинновато-вздернутым носом, "славяно-греческий" профиль Марийки доминировал, - прибавился веселый сколок с библейского сюжета "Марийка с младенцем".
      Будущее казалось безмятежным...
      Все изменилось в один день. Подвели тюремный опыт и прозорливость Юры.
      В Дом культуры имени Горбунова, куда Юра с Марийкой ходили смотреть кино, зачастила необычная нагловатая группа парней, почему-то называвшая себя "Памятью".
      "Памятью" в недавнее время считались сборники воспоминаний диссидентов и зеков сталинских лет. Два выпуска "Памяти" опубликовали в Москве, книги стояли в Юрином шкафу рядом с "Туполевской шарашкой", изданной "за бугром". Изымали гебисты "Туполевскую шарашку", Солженицына и Шаламова, прихватили заодно и "Память", издание вполне легальное...
      Новоявленная "Память" была совершенно иной, настораживающей. Ее молодцы напомнили Юре только что оставленных им в лагере уголовников. Казалось, оголтелую лагерную братву вымыли, коротко подстригли, приодели, - на большинстве специально сшитая полувоенная черная униформа, на двух-трех длинные, навыпуск, белые рубашки, точно на танцорах из ансамбля русской песни и пляски.
      Начала самозваная "Память" уж точно как уголовники - с грабежа: украла чужое, раздражавшее кого-то благородное название, скомпрометировала его, обхамила.
      Средних лет, плотный, невысокий, кубышка кубышкой, пахан этой братвы иногда ораторствовал в фойе перед желающими ему внимать... Остальные смешивались с толпой, вглядываясь в лица. Как-то один из "танцоров" в длинной рубашке задержался на мгновение возле Юры и Марийки, процедил сквозь зубы, обдав их легким перегаром: "Резвушечка, ты что, пришла... вот с этим?"
      - "С этим..." он бросил с таким презрением, что, не схвати Марийка Юру за руку, он бы врезал "танцору" сходу.
      Юра побагровел, шагнул к нему. Когда увидела, не удержать от драки, отвела ярость белорубашника на себя, протянула певуче, спокойным говорком:
      - А тО с кем?!.. За тебя, что ли, пьяный ублюдок, русской бабе выходить?
      Марийка ушла бы из Дворца тут же, но, видела, Юру не стронешь. Коль его острые скулы ходят - жди беды... Собачилась с разъяренным парнем до самого звонка, приглашавшего в кинозал. Дома все же предложила в ДК Горбунова больше не ходить. "Не чепляй лихо", как говорит бабушка.
      - Еще разок сходим, Марийка. Поверь моему опыту, братве спускать нельзя. Проявишь слабину, заклюют. Придут домой, дверь подожгут, как было у ленинградских знакомых. А в ДК нам - это уж точно, лучше не показываться! Извини, не в моих это правилах...
      Институтские дружки называли Юру "тюремной косточкой", "кресалом" и еще чем-то каменным, один из очкастых кандидатов наук даже окрестил Юру на его дне рождения "русским богатырем с пятым пунктом".
      Марийка слушала их, не скрывая иронической улыбки. Ее Юрастик был мягок, сговорчив. Да что там сговорчив - воск! Лепи что хочешь!.. Не спорил, поддакивал почти всем, даже ее маме, которая еще долго была в панике от того, что дочь вышла за парня "из евреев", а им ходу нет нигде... Мать в молодости танцевала в кордебалете Большого театра СССР, а ныне по-прежнему хороводила в "Березке" - почти год приводила домой знаменитые имена, чтоб хоть как-то воздействовать на спятившую дочь.
      Марийка сказала мужу об этом, и с тех пор он говорил с ее мамой улыбчиво предупредительно, как с больной.
      Но знавала Марийка и совсем другого Юрастика. Были у него какие-то "точки", "краеугольные", как он их величал. Наверное, и эти черные рубашки были "точками". Тут уж не спорь. Вздохнув, согласилась сходить в ихний Дворец и раз, и другой, хотя видела, что и Юре эти походы особенного удовольствия не доставляют. Напряженным становится, неулыбчивым...
      Юра, и в самом деле, стал куда как внимательно приглядываться к плотному немолодому оратору в черной гимнастерке с офицерской портупеей, видно, пахану молодцов из "Памяти". Во второй приход, после очередной тирады юдофоба, поинтересовался его фамилией. Тот назвался Васильевым.
      - А по паспорту? - резко спросил Юра.
      Тот поглядел на тощего и длинного, как сосиска, Юру. Нос широкий, приплюснутый, не боксер ли? Волосья реденькие, остались черные завитки над висками, как у ихнего Михоэлса на портрете. Глаза косоватые, азиатские, а так из ихних, без сомнения. Усмехнулся, процедил, что его "иудейскими вопросиками не испугаешь", потянулся к нагрудному карману, мол, покажу и паспорт, коль ты Фома неверующий...
      -... Ну, успокоился - нет?... Где, да где я работаю? - И под одобрительный смешок из публики: - Любознательный какой попался иудей...
      Пахан назвался "безработным фотографом", и снова губы трубочкой, мол, еще у кого какие иудейские вопросики?.
      У безработного фотографа, определил Юра наметанным глазом, было два телохранителя. Один стоял впереди, чуть сбоку, ощупывая напряженным взглядом толпу. Второй, огромный, пустоглазый, защищал широкие тылы пахана, который с каждым разом захватывал одну и ту же тему все более широко: "... И русского царя они, иудеи, порешили, и Храм Христа Спасителя взорвали...."
      Поначалу Юра удивлялся: профессиональные, с налитыми мускулами, телохранители в черной униформе - у "безработного фотографа"?.. А эта его подчеркнутая, напоказ, уверенность в безнаказанности балаганного юдофобства, - откуда она? "Служба", что ли? Лубянка? МВД?..
      Все дороги для этого типа расчищены. 74-ая статья УК об укрощении национальной фанаберии мертва. И всегда была мертва. С какими только юдофобами не встречался в Мордовии?! Был даже ворюга не скрывавший своё участие в еврейском погроме. Хвастался: "Хорошо пошарил у жидков". Хоть один сидел за юдофобию?! Ни-ни! "У нас этого нет!.."
      Похоже, наша юстиция из советского болота так и не выползла. И даже попыток не делают, сволочи!"
      Следующий поход в "кино" укрепил уверенность Юры: пахан Васильев - на государевой службе. Точно!... Правда, харя у него простоватая. Из вечных старшин мужичина. Или из прапорщиков.
      Открытие это встревожило Юру всерьез. Вышли из горбуновского Дворца. Март на дворе. Потеплело, вроде бы. А холод собачий. Ветрюган ледяной. Несет по мостовой бумаги, мусор. Гремит где-то бидон, перекатывается. Огляделся, поежился, - не то от своих дум, не то от зимнего ветрюгана. Марийка даже дернула его за рукав отцовской кожанки: - Ты что, Юрастик?
      - Похоже, ОНИ что-то затевают, - ответил. Ему даже казалось, он встречался с "паханом" в коридорах Лубянки, когда его, арестованного, вели из внутренней тюрьмы к следователям.
      Марийка настояла, в Дом культуры, к "бесноватым", больше ни ногой! Юра, в конце концов, согласился. Стал забывать о своих страхах.
      И вдруг началось в Москве нечто давно неслыханное. На стенах домов появились листовки - предупреждения о предстоящих еврейских погромах. Иногда рядом с "застращивающим" текстом чуть измененная по форме свастика. Датой первого погрома обозначили 5-е мая 1990 года. Однако 5-го "незримые силы" передумали - перенесли его на сентябрь.
      Юре - диссиденту на всю жизнь запомнилась ретивость, с которой власти кидались уничтожать их листовки о бессудной расправе над людьми и вообще все тексты, не утвержденные Главлитом. Авторов листовок отлавливали и сажали. Тексты о датах еврейских погромов не вызывали в милиции и КГБ СССР даже шевеления. Видимо, они были вполне утвержденными...
      Кто их автор? Кто этот Крысолов из Гамельна, который своей дудочкой сеет страх? Горбачев? Александр Яковлев, "отец перестройки", как его величают? Ныне это главная власть в стране. Что и в какую сторону "перестраивают"?
      Ответ пришел скоро, в то же самое мучительно-долгое и жаркое лето 90 -го. Громыхнула жестяная крышка на дверной прорези, упали на пол очередные "Московские новости". В газете интервью Александра Яковлева.
      Спросил журналист Яковлева: "Почему у нас не возбуждаются уголовные дела по статье о пропаганде национальной розни?"
      И вот ответ:
      "Я тоже задавал этот вопрос, и не один раз, в том числе генеральному прокурору. Но, видимо, и генеральный прокурор не решается возбуждать эти дела. Существует какое-то ("Какое-то", - Юра усмехнулся) мощное давление, из-за которого невозможно применить закон. Может быть, потому, что везде есть люди, которые говорят о себе: "Я интернационалист, вот только евреев надо бить..."
      Юра старательно выписал в свою книжечку дату. "М.Н. Номер 28, от 15 июля 1990 года".
      - На случай, если доживем до Нюрнберга, - сказал, усмехнувшись, Марийке.
      Никаких тайн больше не было. Раз генеральный прокурор, во всем подчиненный Горбачу, спеленут, рукой шевельнуть не может или... в заговоре, значит за вакханалией российских фашистов стоит сам Крючков, председатель КГБ СССР. Не тот ли самый гебешный "крючок", который в свое время удостоил арестованного Юрия Аксельрода личного допроса? Не добился от Аксельрода имен "соучастников" и передал его хмырю в капитанских погонах, который кричал, что они покончат с аксельродами...
      Юра позвонил знакомому газетчику. Узнал от него, что на все запросы и населения, и столичных газет КГБ СССР отвечает, что у них "по этому поводу нет никаких сведений".
      Соседи по туполевскому дому, евреи из конструкторских отделов, панически боялись за детей. Их деды, побывавшие, в свое время, в инженерных "шарашках", выскакивали утром из подъезда, застегивая на ходу шубы и кожаные летные регланы - первыми спешили в ОВИРы, узнать, что и как? Навек засекреченные отцы, "прибитые гвоздиками к полу", как они говаривали, выталкивали своих детей и внуков из России, - и морем, и сушей, и воздухом: лубянская дудочка запугивала неостановимо - на одной ноте, режущей ухо.
      Юра видел, начинается уж не эмиграция российских евреев, а бегство. Так бывало, рассказывала мать, лишь во время войны, когда отцы-матери хватали своих младенцев в простынку и - дай Бог ноги... Его ошеломили первые успехи Крысолова, - он вытолкал своей дудочкой из России - при полном молчании российской интеллигенции, три-четыре газетных всхлипа не в счет, - более миллиона самых "не нужных" стране людей: врачей, ученых, инженеров-конструкторов,. Вытолкал безнаказанно... Окончательные цифры этой "акции Крысолова" он узнал позднее, но уже тогда бросил Марийке озабоченно:
      - Любой переворот в России начинается с еврейского погрома... Все, как две капли воды, похоже на первые шаги гитлеровского заговора. Евреи здесь только толпу разъярить. Для розжига...
      Он и сам не знал тогда, как был недалек от правды, этот битый, прозорливый тюремный сиделец по кличке "Полтора Жида". Менее года оставалось до августовского переворота 91-го трех горбачевских "силовых министров" маршала Язова, генерала КГБ Крючкова и генерала МВД Пуго, пустившего себе пулю в лоб...
      Встревоженный Юра высказал свои опасения, увы, не только своему тюремному "наставнику" Сергею Адамовичу, у которого частенько бывал, но и нескольким сослуживцам по академическому институту, посетовав и на своего директора НИИ, знаменитого ученого, и на молчавшие газеты, которые ведут себя, по словам Юры, точь-в-точь, как бальзаковские герои из "Банкирского дома Нусингена":
      "Спокойнее. Не надо бить тревогу.
      Наш век с мошенником на дружескую ногу..."
      - Дождутся, тишайшие, дудочка Крысолова обернется палкой или Освенцимом...
      На следующей неделе возле туполевского дома в Лефортово на Юру Аксельрода напали трое "подвыпивших" фабричных. Лагерь научил Юру не пугаться уголовников. Одному он свернул скулу. Другому сломал руку. Милиция появилась немедля, точно ждала драки за углом. Фабричных оставили в милиции, а Юру, как "рецидивиста" доставили на Лубянку. И день, и ночь два хмыря комсомольского возраста пугали его астрономическим сроком, а потом... явился и сам Крысолов с желтовато блестевшими генеральскими погонами, тщедушный, невзрачный, похожий на бухгалтера из провинции. Посидел как бы в стороне от следователя, который "мотал душу" Юре, выясняя, какие у того основания "застращивать" трудящихся фашистским переворотом?
      Генерал - Крысолов ушел так же внезапно как и появился, едва выяснилось, что никакого серьезного "компромата" на Комитет Госбезопасности у Аксельрода не было. Одни "прозрения"... Перед уходом бросил бородатому арестованому в черной кипе вопрос. Тихим голосом, безукоризненно вежливо:
      - Судя по документам, гражданин Юрий Аксельрод, вы надели кипу религиозного еврея в мордовском лагере 51-а. И не сняли ее, несмотря на сложности бытия... в Буре. Так сказать, вступили в открытую связь со своим Иеговой... Он что, вас околдовал? Или просто - нашей администрации в лоб с размаху? Мол, так вам, мусора блядские!..
      Юра прищурился: "Ловушка?.. Его в самом деле что-то интересует?" Наконец, разлепил пересохшие губы:
      - Не только, господин генерал, в лоб с размаху! Много чести. Я верую... Во что? Мой Бог, коль это вам любопытно, это искра еврейского гения. Она зажгла и монотеизм Моисея, и теорию относительности в голове Эйнштейна... Это искра воспламенила, не дает остыть, окаменеть нашей исторической памяти... - Помолчал, и, осознавая, что это может дорого ему стоить, все же не удержался: - Не вашей "Памяти", господин генерал, а нашей, человеческой, готовой откликнуться на любую беду...
      Крысолов скривил губы в нервной усмешке:
      - По нашим сведениям, вы вовлекли в исполнение обрядов и сокамерников. Стали как бы посланником Иеговы в лагере 51-а... - Закрыл один глаз, будто целился: - Коли так, гражданин Аксельрод, не решились выяснить у него, родного -премудрого, где он скрывался в войну, когда всех ваших изводили под корень?..
      - В годы катастрофы? - холодно уточнил Юра.
      - "Ка-та-стро-фы", - произнес Крысолов иронически, по слогам, - ну, пускай так, по вашему. - И с прорвавшимися вдруг бешенством и откровенной издевкой: - Где он был, ваш еврейский бог, во время еврейской катастрофы?.. Ау, гражданин Аксельрод?!.
      ... На другое утро конвойный доставил Юру к следователям, и "комсомолец" помоложе начал вкрадчиво, с интонацией Крысолова:
      - Вы в лагере, гражданин Аксельрод, все историей увлекались... Древними персами, греками. За золотым руном поедете, вслед за их космонавтами?
      - Аргонавтами, - машинально, по привычке педагога, поправил Юра, внутренне холодея: "Что они еще придумали"?
      У второго "комсомольца", постарше, исторические петли молодого вызвали раздражение, и он рявкнул:
      - Убирайся в свой Израиль, понял? И закроем дело. А нет-нет!.. Марийку? Кому она нужна! Пусть подает в ОВИР...
      Юре дали на сборы одну неделю. Он заметался: "Качать права"? Рвать когти?" Сергея Адамовича в Москве не было. Да и что Адамыч, такой же зек, может посоветовать?.. Юра вылетел в Израиль на следующий день.
      Когда "Эль-Аль" из Будапешта впервые доставил Юрия в аэропорт имени Бен Гуриона, его встретил сутулый, морщинистый, казалось, усохший старик, который сообщил, что его зовут Арье, или по русски Лев, он зек сталинских лет. Поздравляет его с приездом в Израиль от имени общества "Узники Сиона". Борода у старика была длиннющей, но реденькой и желтоватой, будто общипанной. Юра был тронут встречей. Длиннобородого Арье-Льва он воспринял, как благого вестника, израильского Черномора, общипанного, но доброго. Ведь, казалось бы, кому сейчас до него, Юры Аксельрода, дело?! Рядом горел в ночи Тель-Авив, отсвет пожара пробивал низкие зимние тучи, запах гари тянулся и сюда, в международный аэропорт... В Персидском заливе идет война, объяснили ему, Саддам Хусейн пытается сжечь евреев советскими "Скадами"...
      - От советских ничего другого и не дождешься, - сообщил он Арье-Льву, получая в аэропорту свой первый подарок в Израиле - противогаз. У того сразу глаза потеплели: увидел, этот Юра - парень "свой в доску", никакими просоветскими слюнями его не обмажешь, и ввел в свой круг, где никого ни в чем убеждать не требовалось. Юра, как "свежачок", был интересен всем. Почти месяц бывшие узники возили его по еврейским поселениям Иудеи, показывали домашним и соседям, и те наперебой рассказывали ему, какой он счастливец. Когда они прибыли, из Воркуты да Норильска, в начале семидесятых, их оглушило непостижимое высокомерие и хамство чиновников, чуть ли не в каждом мисраде кричали на бывших россиян: "Зачем вы приехали?", "Вас никто не звал!", "Вы нам не нужны!"
      Почему так? Что они, с цепи сорвались, чиновные исраэли? Испугались чего? Этого ни Арье-Лев, ни его друзья постичь не могли, вспоминали лишь, что газеты на русском были иногда газетами - вопленницами. Вопияли о невнимании к новичкам, о массовой безработице...
      "Теперь все иначе, - твердили бывшие зеки. - Конечно, израильский бардак никуда не девался. Но, тем не менее... Другие времена. Вас и встретили по человечески. Вы счастливец!"
      Жилища бывших узников, как правило, были скромны, а вот рядом высились дворцы и крепости в три-четыре этажа. Арье-Лев сказал, что в них живут многодетные евреи из Южной Африки и Америки, они прилетели с деньгами, могли построиться где угодно, но, люди крепкие, не без идей, посчитали, что их место "на передовой" Израиля. "Крепкие" тоже хотели потолковать со "свежачком" из России, и Арье-Лев повез своего подопечного во дворцы. Юра поведал "дворцам" о своем столкновении с Крысоловом в генеральских погонах; в изысканных винах со всего света недостатка не было, и к вечеру "передний край" начал у Юры двоиться...
      Утром он проснулся у одного из гостеприимных хозяев поздно, принял душ, бивший яростно, как из пожарного брандспойта, и вышел на гранитную террасу. Куда-то провожали белолицую девчушку, дочку хозяина, похожую на его Марийку в ее семнадцать. Юра достал из своего брезентового планшета карандаш и быстро набросал на листочке взметнувшиеся руки девчушки, похожие на крылышки птенца, мягкий изгиб белой шеи. Написал под рисунком "Нежность". Нежность в белом и коротком платьице с кружевной оборочкой, взметнувшемся от ветра, поцеловала провожавшего ее тучного отца и двинулась к машине, взяв на ходу со стула и набросив на плечо пистолет-пулемет "Узи" с деревянным прикладом.
      Юру прохватило как морозцем: "Девочке-то зачем?.."
      Осторожно, полушутливым тоном спросил домашних, не слишком ли тяжел для ребенка такой ствол?
      - У моей Ребекки был револьвер, - охотно объяснил хозяин, - жена держала его в сумочке. Арабы не предвидели, пришлось ей стрелять... А к деревянному прикладу под мышкой, как у дочки, кто же подойдет?
      И все дружно загоготали...
      Арье-Лев за завтраком объяснил, что здесь без оружия не обойтись. Юра и сам догадался о том, но долго не мог избавиться от ощущения чего-то очень неправильного. "Девчушечка только от соски и... за автомат?" Эта мысль вызывала неясную тревогу, отголосок протеста; позднее возникали другие встречи, тревога ослабла, оставаясь неясным ощущением какого-то непорядка, а потом и вовсе забылась...
      От Арье-Льва и его дружков узнал, что он, Юрий Аксельрод, здесь из свежачков не один такой, - с лубянского корабля на бал: это стало повседневной практикой послесталинского КГБ, подобравшего когти.
      Юра был дипломированным специалистом или, как говорят американцы, "профи". После Мордовии получил диплом системного программиста. Считалось, в Израиле не он будет искать работу, а работа - его.
      Это стало первой развеянной иллюзией Юры. Только здесь, в беседах с плачущими или нервно смеющимися беженцами из Баку, Вильнюса, Нагорного Карабаха, Оша, прояснилась для него общая картина. Лубянская дудочка верезжала почти одновременно с армейской пальбой по собственному народу. Потому и имела успех столь ошеломляющий...
      Герои "Памяти" охотно подтверждали циркулирующие среди евреев слухи, недостатка в которых не было никогда: "форточку вот-вот закроют..."
      Когда тридцатого октября 1989 года, многолетними и совместными усилиями и Рабина, и Шамира, для российских евреев "закрылась Америка", израильское министерство иностранных дел перестало придерживать свои вызовы в Россию, они хлынули потоком...
      Израильские газеты, как обычно, в дружелюбии к "русским" замечены не были. Лишь сообщали наперебой, в каких городах России ввели талоны на сахар, масло, чай; в конце концов, новую алию гордые сионисты-старожилы пренебрежительно обозвали "колбасной"...
      Еще никто не понимал, а в России, тем более, что компьютерщики высокого класса вскоре станут во всем мире по цене золота. Их вытолкали из СССР отнюдь не меньше, чем врачей и учителей музыки. Реки безработных "профи..." самой высокой квалификации текли по раскаленным и пыльным улицам полутропической страны, повторяя, не без горечи, самую распространенную остроту тех лет: "Зачем ветряной мельнице компьютер?"
      Однако Юре повезло. И повезло дважды. Приняли на курсы экскурсоводов по Израилю, на которые "свежачков", за редким исключением, не брали. Французский, как родной. Это и выручило. Позднее узнал, курсы фантастически дорогие, деньги за него внесла американская ешива "Сион"; был у нее какой-то фонд для безденежных российских горемык. Второе везенье - разговорился на занятиях с профессором, читавшим "Многовековую историю Иерусалима". Он оказался раввином Бенджамином, главой этой самой американской ешивы "Сион". Раввину, острослову, тучному добряку, которого на курсах израильских гидов, далеких, как и все образования рабочей партии, от религии, а, тем более, от почитания религиозных авторитетов, почему-то прилепили странную для добряка кличку "Бешеный янки". От старых гидов это пошло, чем он им не угодил?! Раввин или раббай, как его называли американцы, был всемирно известным ученым-семитологом, знал, кроме европейских языков и арабского, также хинди и русский. Да еще как знал! Три года, сказал, был в вашей московии аспирантом покойного Бенциона Грандэ, арабиста гениального. А сейчас Тору, писали газеты, исследовал при помощи компьютера. Услыхав, что Юра системный программист, пообещал взять его на работу в свою ешиву... через год. "Появится вакансия. Напомните о себе..."
      Месяца через три Юре прислали именное приглашение на вечер в "Мецудат Зэев", он же "Дом Жаботинского" в Тель Авиве, где старейший партийный вождь Ицхак Шамир прощался со своими приверженцами.
      Ицхака Шамира его противники из рабочей партии прозвали "гномиком", он и в самом деле оказался крошечным, низкорослым. Остренькое, старательно выбритое лицо было вовсе не интеллигентным, но властным, дерзким. Юре разъяснили, партийный вождь собирался по старости лет в отставку, потому разоткровенничался, как никогда ранее. Почтительно встретившие его однопартийцы попили за круглыми столами, рядом с вождем, апельсиновый сок с пирожными, и он начал тихим, дребезжащим голосом о своем замысле. "Стратегическом плане", как называли позднее соратники Шамира его замысел. Замысел казался несложным. Известная всем шамировская политика укрепления Израиля, политика вытеснения арабов-палестинцев из Иудеи и Самарии, - была им строго математически рассчитана. Разложена наперед, по годам и месяцам. На все последнее десятилетие. Сколько и где строить еврейских поселений на "штахим" - арабских территориях.
      "Увы, пока что эта работа не завершена..." И он завещал своей родной партии "Ликуд" заселять в ближайшие годы евреями "штахим" с такой интенсивностью, чтобы через десять лет об арабах больше не было б ни слуха, ни духа...
      - Чтоб возвращаться им было бы некуда! И незачем! Ясно?!
      Юра аплодировал вместе со всеми. Шамир ему откровенно нравился: короткая война с Саддамом Хусейном активизировала арабов на всех "временно -оккупированных территориях", как они официально назывались. Почти ежедневно пресса сообщала о стрельбе по израильским машинам на дорогах. Изрешетили даже школьный автобус...
      Неведомые Юре арабы стали, в его воображении, лагерной вохрой, которую хлебом не корми, дай поиздеваться над зеком, особенно если он жид.
      Непонятно только почему земли, занятые израильскими войсками в Шестидневную войну, евреи представили миру, как "временно контролируемые, а затем и временно оккупированные".
      Россия Кенигсберг переименовала в советский Калининград, и не охнула. Военная добыча... А Бухара, Хива, да и весь Кавказ - военная добыча. Брать, так брать! Навсегда! И уж очень раздражали его по утрам российские соседи в клопином олимовском отеле, которые вывешивали в гостиничном лобби по утрам плакаты: "Шамир-война"...
      "Советские дурачки. Как там боролись за мир во всем мире, так и продолжают!.."
      Вскоре выяснилось и более важное: Саддам Хусейн выстрелил по Израилю тридцать девять раз. Тридцать девять "Скадов" разрушили и сожгли в Тель-Авиве немало домов. И... не погиб от них ни один еврей. Правда, два старика скончались от инфарктов: пожары за окном, крики; но сами ракеты не настигли ни одного еврея. Воля Божья! - сказал самому себе Юра убежденно. Бог хранит Израиль...
      Естественно, на курсах гидов Юра так потянулся к профессору-раввину Бенджамину, который даже разрешил ему брать книги по истории из своей домашней библиотеки: рав Бенджамин любил энтузиастов, а уж энтузиастов-"профи.." - тем более.
      Господи, какое это было сладкое время - учебные поездки будущих гидов! - Открытие своей новой Родины. За каждым поворотом - иной ландшафт, иной климат. Цепь зеленых Иудейских гор, серо-желтый песок Негева, густые, почти как в российских дебрях, леса севера, римская Кейсария, где каменные ступени амфитеатра видели бои гладиаторов, прозрачные воды Тивериады, окрашенные некогда крестоносцами в цвет крови. По преданию, ступал, по прозрачным водам и Иисус "по морю, аки по суху".
      А чудо горы Кармель! К Кармель подкатили затемно. Остановились у подножья горы, скрытой влажным душноватым мраком. Движение проглядывается лишь внизу. Там море корабельных огней. Ночь-не ночь, мотают портовые краны своими электрическими головами. К полуночи похолодало. Дышалось легче... Вырвался из туч белый месяц. Гора стала таинственно-голубой, чуть слепящей, живой. Лунная соната, а не гора. Почти Бетховен. Воистину прекрасно, но... все же не так, чтобы дыхание перехватило. В России, на отрогах Саян, не хуже.
      Белый месяц над головами, кстати, лежит непривычно. Как собачка на спине. Рожками кверху. Ох, далеко отчалили от "доисторической"!.. Покемарили до утра: не раз слышали: "Если не видели рассвета на горе Кармель, вы не видели Израиля..." Желто-багровое солнце выплывало не торопясь. Знало ждут... Медленно приоткрывается огромная, крутая гора, - загорается полосами, - внизу, у Хайфы - ярко-зеленая, травянистая, выше полуоголенная, желтая, сверкающая... И вдруг пропадает ощущение, что перед глазами гора по имени Кармель. Остается кружащее голову ощущение первозданности мира. Во всем его многоцветьи и сиянии. Здесь, сейчас, Бог начал сотворение и земной тверди, и синего океана над головой. Бледнеют, тушуются звезды... Вот оно, начало начал... И это ощущение уж не оставляет. Израиль - мир первозданный...
      Юра каждый раз жил этим чувством, высоким, праздничным, покидая голубой, с огромными стеклами, туристский автобус, возивший начинающих гидов по местам их будущей работы. Святая земля! В те дни и вызвал Марийку и Игорька. Пусть и они порадуются...
      И через год, когда пересек в туристских автобусах страну вдоль и поперек, побывал всюду, и не раз, это ощущение не ослабело, не стерлось. Что показалось ему даже странным. Святая страна. Поистине!
      Как только получил первую зарплату, как экскурсовод по Святым местам, вторично вызвал Марийку и Игорька. "Дурака не валяй, вези Игорька, написал. - Это чудо-страна!"
      Марийка почему-то снова не ехала. Ее верная подруга прислала письмишко: "загуляла..."
      Юре каждую ночь снилась его "загулявшая" Марийка; все чаще такой, какой, бывало, являлась на свидание с ним: в неизменном ситцевом платьишке в полоску, застегнутом у горла английской булавкой; до утра видел, точно вживе, ее смеющееся сметанно - белое лицо, и длинные, косоватые, с хитринкой, глаза-щелки, от отца, ушедшего от постоянно гастролирующей жены-актрисы. Налитые губы Марийки, не нуждающиеся в помаде, пахли свежей, в каплях утренника, травой. Звони - не звони будильник, просыпаться в эти минуты Юра не желал.
      Он знал, не "загуляла" его красавица-белянка, а мать и бабка, так их и этак! отговаривают ее лететь куда - никуда. На дикий восток, в евреи. Впрочем, Марийку они бы отпустили, но без Игорька им тошно...
      В конце концов, Юра решился: выслал вызов сразу всем: и белянке с сынком, и ее мамаше с бабкой-казачкой, хотя это удалось ему далеко не сразу: оказалось, в израильском МВД существуют ограничения на "нееврейскую родню".
      "Сразу двое гоек? - морщатся, и одновременно лепят с апломбом, что это "никакой не расизм..."
      - Абсолютно не расизм, - подтвердил начальник - древний, с трясущимися руками старик в белой кипе, к которому Юра пробился со своей жалобой.
      -Израиль задуман нами, как национальное государство. Не отрицаете этого?.. Кто же тогда дорогие ваши м е х а т у н и м... знаете идиш?.. Даже вы не знаете?! Ну, родня, по вашему... Сами поймите, кто для нас они, ваши казачки, свалившиеся еврейскому государству на голову? - И вдруг засветился старик внезапной мыслью, выпалил самозабвенно: -Соринка в глазу! Пы-ыль!!"
      Все же отстоял, откричал родню, правда, не очень представляя, как он все свое разноплеменное воинство разместит...
      Глава 2.
      ДОМ С ВИДОМ НА МЕЧЕТЬ "ЭЛЬ АКСА".
      Когда воинство нагрянуло, выручил "Бешеный Янки", которому Юра Аксельрод о себе нет-нет, да напоминал. Не без протекции главы ешивы, Юра снял небольшое жилье в Старом Городе, рядом с "Котелем" - Стеной Плача.
      Удивительное это было место. Уникальное. Окна темноватой квартирки из полутора комнат с крепостными стенами и куполообразным кирпичным потолком, возведенным явно еще до эры железобетона, выходили на Храмовую гору, на которой некогда, до римского погрома, высился сахарно-белый Иудейский Храм. Ныне, с длинного балкона, забранного решеткой, был виден золотой купол мечети Омара, откуда ("вот с этого камня", сообщали экскурсоводы) взлетел на небеса Мухамед. Купол Омара с рассвета до заката горел желтым огнем, на него нельзя было смотреть, не прищурясь; из фрамуги детской комнаты, забранной решеткой, проглядывала куда более скромная на вид, приземистая, без позолоты, главная арабская святыня в Иерусалиме - мечеть "Эль Акса"; внизу, у их подножья, угадывалась Стена Плача, святыня своя, иудейская, загороженная крышей соседнего дома. Квартирка принадлежала американскому миллионеру, который прилетал в Израиль раз в году, на Пасху, и который брал с "русских" пятьсот долларов в месяц - символическую плату, как он сказал. Плата, по ценам Святого города, и в самом деле была почти символической, но и при такой, вздыхала Марийка, Юрке приходилось "хорошо вертеться", чтоб им всем не проснуться на дворе. Улочка была малолюдной, боковой, внизу располагался книжный магазин, из которого приглушенно, ненавязчиво доносились то бурно веселые, свадебные, то протяжные песни еврейских местечек Польши и России, уничтоженных войной. Узкая каменная улочка отражала голоса певцов, печальные звуки скрипок и флейт, и они то, казалось, вырастали из самой земли, то опускались будто с неба.
      На "прошпекте", как называла Марийка ближайший каменный проход от Яффских ворот, метрах в пятидесяти, в гирлянде туристских лавочек, торгующих древними текстами и свежим фалафелем, не затихало шарканье подошв по камням: в ближнем конце его и засветло, и затемно ниспадали пестрым потоком вниз, к Стене Плача, экскурсанты со всего света. Днем слышалась речь английская, французская, русская, а как стемнеет, чаще всего, - немецкая.
      - Почему немцев проводят лишь в вечерние часы, - спросила Марийка. Они так больше любят?
      - Таковы зигзаги современной истории... и нашей дури, - ответил Юра.
      Марийка хотела спросить, при чем тут "наша дурь", но в соседней комнате захныкал со сна Игорек, и она бросилась туда.
      Языкатая Марийка называла Юру, в зависимости от настроения, "медвежатиком", "лысиком", "вешалкой"; она летела к окну, как только длинный мешковатый "медвежатик" выскакивал утром из дома. Иногда ветер срывал кипу, и лысина мужа загоралась на бешеном израильском солнце желтым костром. Когда он, напялив клетчатую кепчонку блином, сутулясь, раскачиваясь на бегу, косолапил своей дергающейся "нырковой" походкой на работу, оглядываясь на углу туристской улицы и махая жене, а Игорек еще спал, она, проводив мужа, подолгу смотрела на беззвучные вдали людские потоки и радовалась тому, что у нее хватило и сил, и решимости оказаться здесь, рядом с ее замечательным "лысиком", так пострадавшим за нее.
      - Святое место! - торжествовала Марийка.
      И года не минуло после ее приезда в Иерусалим, родилась двойня беленькая, круглолицая, как и сама Марийка, девочка, которую назвала Любовью, Ахавой по еврейски, и Авраам - Иосиф, рыженький и горластый. Юра, как и все их бородатые соседи по дому, называл малыша с чуть торжественной интонацией - Авраамом, а Марийка - Осенькой. Осенька никогда не плакал, взирал на мир взглядом ликующим, вовсе не озабоченным тем, что родился на самой неспокойной в мире границе, в ста метрах от Стены Плача и Исламских Святынь на Храмовой горе, как бы взлетевших над еврейским Плачем...
      Из женской больницы "Мисгав Ладах" несколько обалдевшего от счастья Юру и Марийку везла на своей празднично-белой, хоть и не новой, "Вольво" мать Марийки - Ксения, загрузив заранее багажник машины полным набором для младенца. Но для одного. Двойню она, единственный по убеждению Юры, деловой и предусмотрительный человек в Израиле, все же не предвидела.
      Марийка оглядела победно свое царство и подумала вслух:
      - Нужен дом. Как же тут без дома?!
      Мать Марийки ночевать не осталась - негде; утром вернулась из своего Тель-Авива вместе с бабушкой. Теперь квартирка стала тесна невыносимо: и Марийка и бабушка жили в страхе перед лестницей, крутой и узкой: перед каждой субботой соседи обдавали каменные ступени водой. Коляску по такой лестнице не поднимешь, малюток приходилось заносить по одному, опасаясь сверзиться на мокрых ступенях. Бабушка, как и дочь, тоже была "Ивановной" Ефросиньей Ивановной или просто Фросей, как она, знакомясь с соседями, неизменно добавляла. Старый Город вскоре прослышал про этих не совсем обычных здесь "мехутоним" (родню), "из кубанского казачества", как неизменно добавлял кто-либо, и звал приветливых женщин кто добродушно - настороженно, а кто и сердито - неодобрительно на идише "унзере гойкес" (наши гойки).
      Ксению Ивановну в первые дни раздражало, что никто к ней не обращается по имени-отчеству ("что она, девочка?!"), зовут даже не "Ксенией", а запанибрата -"Ксаной" или вообще, как мужика, "Ксан", но Марийка ей объяснила, что у американцев все имена, как дразнилки, ее Игорька окликают, как собачку, "Иг!", а ее, Марийку, "Мара!", а то и вовсе "Ма!.."
      - Так у них, инопланетян, принято. Не задирай носа... И, пожалуйста, перестань показывать свои ноги...
      В Тель-Авиве Ксения Ивановна носила белые шорты или в прохладный день голубые рейтузы, плотно облегающие ноги. В Иерусалим приезжала в платьях поскромнее, но, по мнению Марийки, все же недостаточно длинных. Пришлось ей сшить юбку, как у дочери, до самых пяток. Но джемперы натягивала по-прежнему пестрые, экспериментальной вязки, исполненные, правда, с большим вкусом, и очень тонкие, подчеркивающие "девичий стан", как иронизировала Марийка.
      ...- Ноги и волосы должны быть спрятаны полностью, - то и дело наставляла дочь, - для наших это искушение дьявола... Непривычно? Считай так, едешь к нам, - приглашена на постановку "Старый город..." Пожалуйста, соответствуй!
      Ныне Ксения Ивановна пришла "по форме"- в расклешенной юбке, которая мела тротуар. Принесла новые штанишки Игорьку, запас "ползунков" малюткам и гору игрушек. Она никогда не являлась без щедрых подарков. Марийка сердилась, мать задаривает их и, вообще, сорит деньгами. Та отвечала, смеясь, что внуки ее единственная радость и чтоб дочь заткнулась. Не солить же ей эти дурацкие шекели?
      - Лучше бы на дом копила! - вырвалось у Марийки, и она зарделась: что это она? Будто вымогает...
      Но мать вовсе не обиделась, как опасалась Марийка, ответила деловито:
      - На дом придут деньги. Не знаешь, что ли?
      Как было не знать! Марийка, по просьбе Юры, подписала перед отъездом официальный контракт с агентством, рекомендованным израильским посольством в Москве. Передала им для продажи заветную квартиру, оставшуюся от Юриных родителей, а мать и бабушка отдали им же свою "трехкомнатную красоту", иначе они ее не называли. "Красота" была в доме Большого театра: стены глухие, с пробковой защитой от музицирующих соседей, потолки высокие, бабушка Фрося то и дело вспоминала об этом, утешая Марийку, которую угнетала скученность квартирки: "В тесноте, да не в обиде... Вот придут наши тыщи, первое дело купим детонькам хоромы..."
      А израильские шекели мать Марийки почему-то и в грош не ставила. Смеялась: "Сладкая отрава..." Шекели у нее и в самом деле не переводились. Едва появились в газетах объявления одного из "артистических" агентств Тель-Авива, с обычным здесь рекламно-фантастическим "перебором", о новой балетной студии, которой руководит новая репатриантка - некогда "известная в России балерина Большого театра", как добрая половина израильских мам возмечтала, что их чада - будущие Улановы и Майи Плисецкие. Сколь бы обширную квартиру мать Марийки с той поры ни снимала, все равно половина отвергнутых Улановых - Плисецких оставались за дверью, а мамы совали известной балерине деньги. Юра шутил, что свекрови надо арендовать у ВВС Израиля самолетный ангар. И "в области балета", наконец, опередить Россию и Францию.
      Знаменитая, худенькая, сорокапятилетняя "прима-балерина Тель-Авива" Ксения Ивановна вырывалась к внукам не часто, раз-два в месяц. Бабушка Фрося, как только Марийка родила двойню, добровольно объявила себя "приходящей прабабкой," и стала наезжать к Марийке чуть ли не ежедневно; а когда для нее удалось воткнуть на "мирпесете" (заднем, при кухне, балкончике) раскладушку, и вовсе перебралась в Иерусалим, к правнукам, без которых "жисть не в жисть". Планы бородатого зятя и Марийки иметь большую семью были ей явно по душе. "Трое есть, а дом без четырех углов не бывает", одобрила бабка.
      Бабушка Фрося никогда ранее не слыхала о "дайперсах", бумажных прокладках, которые хитроумные американцы изобрели, чтоб дети не пачкали штаны. "Дайперсы" очень облегчили домашний быт, - она считала свою жизнь при детоньках счастливой. Досаждал ей разве только Игорек, за которым нужен был глаз да глаз.
      Жизнерадостный Игорек познавал мир, как все здоровые дети, активно открывал на кухоньке дверцы, которые открываются, перекручивал все, что крутится; и, конечно же, старался залезть непременно туда, откуда можно сверзиться - бабка была в семье незаменима. А вскоре стала почти известна. Сперва в их доме, а затем и во всей "английской колонии", как называют жители Иерусалима "джуиш квотер" (еврейский квартал) Старого Города, окруженного белыми кирпичными стенами: "джуиш квотер" после шестидневной войны занимали, в большинстве своем, религиозные ортодоксы американского корня.
      Как-то бабушка вышла гулять с Игорьком, захватив, по просьбе соседки, и ее пятилетнюю девочку. Девочку цепко держала за руку. Игорек, как мужчина, вышагивал впереди. День был субботний. На Игорьке была надета хорошо отглаженная белая рубашка с бантиком на шее, на девочке - расшитое узорами выходное платьице с кружевами. Вокруг прохаживались евреи в праздничной одежде и на певучем идише поздравляли друг друга с субботой. Только и слышалось вокруг: "А гуд шабес!"
      Игорек увидел кошку, и, издав победный клич, бросился за ней. Та едва успела шмыгнуть под машину, стоявшую у дома. Бабушка Фрося принялась стыдить правнука: "Киска - тварь Божья. С ней нужно обращаться, как с живым существом". Не успела бабушка Фрося завершить своих увещеваний, как Игорек, а вслед за ним и соседская девочка, упали в своих нарядных белых одеждах на землю и поползли под машину, громко приветствуя тварь Божью:
      - А гуд шабес, киска! А гуд шабес!
      Сперва веселились очевидцы-школяры, на другой день - половина сослуживцев-экскурсоводов, поздравлявшая Юрия Аксельрода со столь почтительным сынком; позднее бабушка стала замечать, что все вокруг здороваются с ней не так как прежде, а как добрые знакомые - улыбчиво. А иные останавливаются, спрашивают о здоровье Игорька и новорожденных.
      Все мамы иерусалимского Старого Города многодетны, и в арабской, и в православной части у каждой - выводок. Даже в горделивой "американо-еврейской колонии" меньше пяти детишек - редкость. А бабушек - ни у кого... Мамы приглядывались к старой "гойке", передавая друг другу: то она подскочит к соседской девочке, упавшей на улице, утешает, гладя ее ушибленную ручку: "Больно? Больно? Пташка, сейчас пройдет..." На другой день мама девочки звонила Юре: "What is it bolno?".. "And what is it ptashka?"
      То вдруг бабушка кинется в уборную с влажной салфеточкой в руках подтирать попку трехлетнему гостю, соседу-новоселу из Южной Африки. "Баба Ф-Фро! - кричит тот на своем фыркающем английском. - No! No! Give me some privасy!"
      Никого из взрослых дома не было; когда появился доктор-американец, знавший немного русский, бабушка спросила у него, что это такое "прАйвеси"? Американец обомлел: русские не знают, что такое privacy? Как ни объяснял-растолковывал, старуха к его словам с полным доверием не отнеслась...
      Истории про гойку Фросю, самоотверженно любившую детишек, множились. В большинстве своем они были добрые, веселые, и не раз американки, спешившие на рынок или по другим делам, доверяли ей своих детей.
      - Тесновато у нас. Сидим друг у друга на головах, - вздыхала бабка, но никому не отказывала.
      В доме начинался неслыханный кавардак. "Бабуля стала палочкой-выручалочкой", смеялся Юра. Смеялся с каждым днем все более грустно: детский гомон мешал работать. Бабушка его утешала:
      - Слыхал ведь новость: продали наши квартиры. Скоро придут гроши будет дом, выделишь себе бо-ольшой кабунет.
      Юра радостно кивал, но, пожалуй, больше горевал, чем радовался. Нахлынуло чувство - это не отцовскую квартиру продали. Всю его прошлую жизнь точно отрезали бритвой. Даже в уголовном лагере не было у него столь болезненного ощущения потери: надеялся вот-вот вернуться.
      Как же не хотелось ему продавать отеческий дом, но куда денешься! Юра то и дело возвращался к этим мыслям...
      Когда прощался перед отлетом в Израиль, прощался не со своим прошлым, некогда было с ним прощаться, а с плачущей Марийкой и Игорьком. А теперь схватило его за горло это прошлое. Отец за "кульманом", подмосковная "шарашка" из красного кирпича с решетками на окнах; отца кинули туда вслед за Туполевым; на сколько лет она сократила отцу жизнь?
      Веселые застольные рассказы инженеров о новых книгах Воениздата с таинственными грифами "секретно" и "для служебного пользования".
      -... В том бою не японцы побежали, - хохотали гости, летчики бывшей "истребиловки", - а мы дай Бог ноги... Непонятно, зачем врут?!
      В доме всегда и все было необычным. Уникальные макеты первых пассажирских "ТУ..." Солнечные картины Рериха, которые Марийке не разрешили вывезти... Застольные откровения гостей... Да что там откровения?! Сам календарный отсчет времени в семействе Аксельродов был иной, чем всюду. Отец или его гости роняли, как нечто само собой разумеющееся: "Это были времена "Эр-пятых" или "Чаек". Или "ТБ-третьих"... Даже маме это было известно; не раз, после смерти отца, раскинет на столе, как карты, пожелтелые семейные фото, рассказывает: "это Р-5 ый" - перкалевый отцовский бомбовоз конца двадцатых, начала тридцатых, видишь, Юра, отца это так расстраивало, уродливое железное подбрюшье торчащего радиатора... Верткие "Чайки", отличившиеся на озере Хасан - это уж 39 год, предвоенный. А этот гофрированный летающий комод назывался "ТБ-3" или, в просторечии летчиков, "братская могила", а это уже сороковой, финская авантюра..."
      ... "Комод" особенно памятен городу Хельсинки, - как-то заметила она, добавив и вовсе им неслыханное: ... - Разве в "Правде" можно было прочитать, отчего почтовые открытки с одной и той же фотографией - разрушенная церковь в Хельсинки и убитые советской бомбой старухи-богомолки - находили у каждой "кукушки" - финского снайпера, живым в плен не сдававшегося...
      Несомненно, он, Юрий Аксельрод, стал бы серьезным историком военной авиации СССР, если бы после лагеря его не увлекла история куда более древняя - еврейская...
      Историю Израиля после 1948 года знал по дням, порой по часам, но убийства детишек на дорогах страны представить себе все же не мог...
      Как-то Марийка убежала в свою больничку "Мисгав Ладах", на лекцию для молодых матерей. Юра остался на целый вечер один. Дети спали. Подошел к деревянной кроватке Авраама - Осеньки, о котором Марийка говорила, что он копия отца. В самом деле, похож. Губаст, щекаст. Скулы и глаза вразлет, не вполне библейские. Жизнерадостен. Розовые ножки кренделем. Улыбается, причмокивает даже во сне. Молодец!.. Присел возле кроватки, задумался: а какая жизнь ждет его?.. Или Игорька? Какую семейную историю оставит им в наследство - для гордости, радости? Какую жизнь? Когда отца уже не будет... - И вдруг точно молнией ударило: - Какая жизнь их ждет?!. О чем ты?!.
      Снова как наяву возникла нежная девчушка в белом платьице из поселения. Она торопилась на выпускной школьный бал... с автоматом "Узи" на плече. Увы! Увы! Не спас ее "Узи", когда обстреляли из автомата их школьный автобус... Что может быть противоестественней такой судьбы?!
      Но другой же у наших детей не будет. Не будет! Шамир был предельно откровенным... Жить - по Шамиру, отвоевывать Западный берег Иордана. Холм за холмом. Год за годом... Но путь Шамира бессмысленен - левые ("Шалом Ахшав" "Мир немедленно") не дадут ему победить, арабам не привыкать вырезать, взрывать и правых и левых... По сути, это та же самая неуслышанная, непонятая им ранее ... дудочка Крысолова? Зовет к новому психозу, к нескончаемой беде. И он, стреляный воробей, аплодировал Крысолову с его дудочкой?!
      - ... Отца бомба с "Юнкерса" достала под Москвой. Откопали полуживым. Туполев отыскал его уже в госпитале.
      Я схватил свою пулю у Кандагара... Случайно "духи" не прирезали, как порося. Окликал кто-то: "Шурави, вИходи! Шурави, вИходи!" Притаился, едва не истек кровью... Когда свои отбили, погрузили в вертолет, рот был полон земли, говорить не мог...
      И мои дети тем же путем? Это какой-то ужас! Чтоб снова рот в земле... Так оно и идет: "Когда страна быть прикажет героем..." Сколько крови прольет, горя накличет шамировская дудка? И моих пискунов - ему... На закланье?! С ума сойти!.. Их, малюток, спросили?.. Игорька, Авраама, Ахаву беляночку? Глупый вопрос. Детишки еще будут играть в песочек, ходить в первый класс, на что-то надеяться, мечтать, любить, а Крысолов уже сейчас планирует вымести из детских голов все мечты, как горячим хамсином. Его люди подсчитывают процент "геройских потерь..." Сами отвоевали в пяти войнах, половина увечные, калеки, а уж планируют шестую-десятую. Никогда, нигде не предупреждают детишек. Подойдет год призыва, и под ружье.
      Все-все здесь, как в России... Мать говорила, от их класса остались в живых три человека... А резня до войны?! Отцовская "шарашка"... А "гром победы раздавайся"... вплоть до Кореи и Африки. Где не разбросало русские кости?.. Россию от державного психоза вряд ли излечишь. Но - Эрец Исраэль?! Зачем это ему? Времена изменились. Кто полезет на атомный Израиль? Себе дороже. Так почему жизнь детишек не сделать в политике основой? Стратегией страны?.. Вроде бы, с холмами разобрались. Достаточно... Отчего, скажем, не возвести вокруг Эрец Исраэль "поющий забор", как на советских границах? Сплошной, высотой в четыре метра... Там он немыслимой длины, в десять тысяч километров, все на свете опутано... Ограда была со смыслом, вывороченным на изнанку, как и все в Союзе. Чтоб свои граждане не убегали. Со сколькими дурачками, мечтавшими перескочить "поющий забор" и уйти "на свободу", сидел в Мордовии?
      Израиль - страна крошечная. Электроника во благо. Почему до сих пор, скажем, на границе с Иорданией низенький почти "коровий забор"? Другого, говорят, и не было. Полагаются на минные поля, что ли?.. Египетская граница, говорят, вообще не охраняется... Пока гром не грянет, мужик... Заменить на современного стража, и - жить по человечески, без страха за детей? Тут явно что-то не додумано...
      Рав Бенджамин с его идеей почти согласился, лишь заметил, улыбнувшись:
      - Не додумано, это совершенно точно. Вы забыли, Юра, про "дежурного сумасшедшего..."
      - Какого еще сумасшедшего?
      -Дежурного... - Взгляд "Бешеного янки" потеплел: он любил студентов ешивы, фонтанирующих идеями, пусть даже сумасбродными. Ради них и согласился возглавить в Иерусалиме ешиву, оставляющую мало времени для любимой семитологии. Объяснил Юре с обычной своей академической обстоятельностью:
      - Во времена разделенного Иерусалима с иорданской стороны по евреям постреливали снайперы. Грубо нарушая тем самым соглашение о замирении с королем Иордании Абдуллой. И каждый раз на протест израильтян королевские полковники отвечали, что у них никто не стрелял.
      -... Это какой-то сумасшедший!
      С тех пор огонь иорданского легиона неизменно вызывал у евреев нервную веселость: -"Опять дежурный сумасшедший!"
      Рав Бенджамин бросил взгляд на заходившие вдруг широкие славянские скулы изобретателя, расстроенного тем, что его идея восторга не вызвала, завершил добрее, мягче: - Понимаете, Джордж, в чем дело? Сейчас очередные сумасшедшие бьют издалека. Из Ливана. Дотягиваются лишь до северных городов. До несчастной Кирьят-Шмона. После осуществления вашего смелого прожекта они будут подкатывать свои "катюши" прямо к забору имени Джорджа Аксельрода. Одаривать нас ракетой и тут же исчезать, благо все "катюши" на грузовиках. Израиль отсюда весь, как на ладони. Под огнем окажутся и Тель-Авив и Эйлат... А Арафат или еще кто-то будут разводить руками: "Клянемся Магометом, это не мы! Это какой-то сумасшедший..."
      У Юры аж кончики пальцев похолодели.
      - Ничего себе идейку я придумал...
      Рав Бенджамин скосил глаз на Джорджа, который виновато кривил свои толстущие губы, и продолжил дружелюбно:
      - Однако в вашей идее, Джордж, есть и разумное зерно. Но только в том случае, если господа арафаты га-ран-тируют, что дежурных сумасшедших выведут, как тараканов. Это, строго говоря, в их силах, если, конечно, арабы не захотят обвести наших зайчишек от социализма вокруг пальца. Служба Арафата брутальна, с родными арабами не церемонится: правами человека явно озабочена не больше наших бен-гурионов... - И завершил, улыбаясь: - Так что если вы убедите Арафата, за вами будущее, Джордж. Ваши детишки счастливых дней дождутся...
      В "Ем Ха-зикорон" - День Поминовения - Юра увидел на иерусалимском кладбище бородача Арье-Льва, рыдавшего на могиле сына - солдата. Острое чувство жалости к заботливому доброму Арье-Льву: "Там не добили старика, так тут доканали..." крайне обострило беспокойство Юры за судьбу собственных детей. "Как уберечь их от Крысоловов?" - с этой мыслью весь "Ем Хазикорон" и провел.
      К обеду бабушка опять привела детишек, оставленных ей для присмотра. Бедлам начался такой, что у Юры разболелась голова, он поднялся на плоскую крышу дома, проветриться. Вслед за ним выскочила и Марийка со спящей Ахавой на руках. Проокала: - ВО мука - то! Разбудят...- Они уселись на каменной ступеньке чердачной лестницы, и Юра, чтоб как-то развлечь взгрустнувшую Марийку, достал лист бумаги с планом будущего дома, о котором у них уж столько говорено - переговорено...
      И недели не прошло, Юра услыхал от "Бешеного янки" странную новость. Все деньги, которые будущие репатрианты последних лет отдавали в Москве компании "Израсов", рекомендованной для пересылки израильским посольством, перестали поступать. Не исключено, их украли...
      Только услышал об этом, звонок от Марийки. Продиктовала мужу списочек. Что купить в центре Иерусалима, в "Машбире", что в лавчонках на улице Яффо, поскольку дома, в Старом городе, все дороже в полтора раза. Марийкин списочек не уместился и на тетрадной странице. Язык у Юры не повернулся рассказать о страшноватой новости. Весь день прошел "на нерве": говорить или не говорить об этом Марийке и ее родне?. Господи, если, в самом деле, украли, что они подумают об Израиле?! Государство воров?!
      Винил он одного себя. Во всем. Марийка звонила из Москвы, сказала, они хотят продать квартиры, свою и мамину, интересовалась: "Можно ли иметь дело с фирмой "Израсов"? Ее рекомендуют в израильском посольстве..." Юра, тюремный сиделец, ни кабланам, ни посольским мюнхгаузенам на слово не доверял, тут же побывал в министерстве иностранных дел, в отделе, ведающем русскими делами, спросил напрямик: "Израсов", что это? Все израильские газеты вопят о русской мафии, не оттуда ль люди?"
      Там улыбнулись, мол, все "кол беседер" (в порядке). И даже объяснили доверительно: "Мафии переводят из России миллиарды, а простому человеку больше двухсот долларов вывезти из страны не дают. Фирма "Израсов" негласная практика спасения денег олим..." Юра не успокоился, записался на прием к юридическому советнику правительства, тот подтвердил деловито, что "Израсов" - это многолетняя практика. Работает, как часы...
      "О-о, эти израильские часы-часики!.."
      И года не прошло - снова нужно обивать пороги гордецов с трясущимися руками. "Обрыдли! А что поделаешь?!" Помчался в "русское подворье", где размещалась полиция, узнать, где находятся их власти? "Мне нужно записаться на прием к министру полиции!". Дежурный офицер спросил обеспокоенною, зачем русскому министр полиции?.. Узнав, почесал свой стриженый армейский затылок, сказал, такое дело к расследованию вряд ли примут: "Это же не уголовщина. Обычный израильский балаган, не туда заслали деньги..."
      Удалось попасть, правда, с трудом, накричался вдосталь, и к министру полиции. Тот был информирован вполне. Объяснил тихим домашним голосом: "Нечего, дорогой, искать в этой истории криминал. Русские хотели сделать свой бизнес. У них не вышло - кто им виноват?"
      - Простите, - вскричал Юра, - фирма "Израсов" была рекомендована посольством.
      Министр долго молчал, наконец, заключил сухим официальным тоном, что полиция принять это дело к расследованию не имеет права.
      - Не может быть! - вырвалось у Юры. - Вы сами понимаете, что это прямое сообщничество. Кто вам мог запретить? Правительство?!
      Скулы министра напряглись, он добавил неохотно:
      -... Запрещено распоряжением юридического советника Михаэля Бен Яира.
      Тут только Юра окончательно поверил - украли...
      - Господин министр, имеете ли вы право замолчать уголовное преступление, если оно - по вашим данным - совершено? По крайней мере, не объявить о начале расследования?
      - Объявим... когда посчитаем нужным... Да, может быть, в интересах следствия и не сразу... - Поднял на настырного, задержавшегося в кабинете просителя взгляд, полный досады и раздражения.
      - Это не ваша Россия. Здесь от Закона никому не уйти...
      Юра понял, надо действовать самим, и немедленно, не очень рассчитывая на оперативность израильской Фемиды. Увы, он не знал в стране ни одного адвоката. "Бешеный янки" порекомендовал ему своего. А позже и другого, третьего...
      Адвокаты понимающе вздыхали и твердили одно и то же: "Это профессиональное мошенничество, доказать что-либо будет трудно..." Один из них сказал, что все это дело рук некоего Ритмана. Он не то из Черновиц, не то из Бессарабии. Бывший комсомольский вождь. Здесь его сразу же пригрели: хорошо управляем. Когда хлынула в 1989 году "колбасная" алия, бросили на комитет по репатриации, созданный тогда же правительством Израиля. Ритман был своим и в израильском посольстве в Москве, и в Сохнуте и других подобных организациях. Все наши жульнические "Рога и копыта" были под его началом...
      Почти день ушел у Юры на поиск этого Ритмана, к вечеру он постучал в его бедную, неопрятную, с каким-то кислым запахом, тель-авивскую квартиру, и опешил: Ритман, немолодой, тихоголосый, был, как и сам Юра, "дати", на голове черная кипа ортодокса. Лицо бескровное, вялое, неопрятная бородка. На ней и хлебные крошки, и остатки каши. Губы растрепанные, безвольные. Амеба, а не жулик с размахом.
      Юра, чтоб не спугнуть "тихоню", начал разговор издалека: о скором празднике Сукот, о Торе. И пяти минут было достаточно, чтобы понять, что Тора для этого "дати" темный лес. Как был тот некогда в комсомоле, с ленинским значком, ряженым, так он и сейчас в иудаизме - ряженый. Наверное, Ритман -пешка, подставное лицо... В конце концов, вытряс из него "признание", что деньги потеряны не по злому умыслу. Как всегда, их "прокручивали" через какие-то банки, чтоб был "навар", на этот раз через харьковский банк, а он лопнул...
      - Кто "прокручивал"?
      - Я к этому отношения не имею. Этим занимались финансисты. В Израиле у каждого свой профиль...
      Юра постиг, тут нужен не взбешенный дилетант вроде него, а израильский юрист, матерый профессионал-следователь, да семи пядей во лбу. Иначе и концов не сыщешь...
      "Прокручиватели..." Обычная практика нынешнего ворья. И все годы так?.. "Бешеный янки", который возвращался после занятий в Старый город и, случалось, заодно подвозил и Юру, рассказал по дороге, в утешение, что ли? Именно на этом сгорел прославленный Пинхас Сапир, многолетний министр финансов Израиля, гордость сионистского движения. Именно он, по преданию, "привез Голду"; доставил самолично из киббуца, чтобы подсадить во власть. В Премьер-Министры. Переругались прославленные генералы-командующие, кому князем сесть на еврейском Путивле. Игаль Алон, командир Хаганы - первых еврейских отрядов, рыцарь без страха и упрека, наотрез отказался, в свое время, начать отстрел "ревизионистских бандитов", как называл Бен Гурион противников своей социалистической партии. "Охота на евреев противоречит моим принципам", заявил Игаль Алон разгневанному вождю, и после войны за независимость был тут же заменен им на Моше Даяна, который в таком рыцарстве еще уличен не был... Маленький Большой Бен, как назвали они Бен Гуриона, рассорил бесстрашных генералов на всю жизнь...
      Пинхас Сапир облаял их своим хриплым басом, обозвал "шейгецами" (уличными мальчишками) и принял историческое решение: "Все! С вами каши не сваришь. И "сотворил" Голду, оказавшуюся, по словам "Бешеного янки", в правительстве единственным мужчиной.
      После войны Судного дня, когда страна кровью истекла, министр финансов Пинхас Сапир собрал у еврейства Штатов на Израиль четыреста миллионов долларов, но по дороге, по своему обыкновению, завез их в Швейцарию. Подержать в банке месяц-другой. Четыреста миллионов дадут хороший навар. Да пожадничал прима-финансист, перевел миллионы не в обычный банк, а в неведомый, специально созданный по этому случаю его верным дружком-земляком. Дружок пообещал ему не два обычных в Швейцарии процента, а - двенадцать.
      Едва Пинхас Сапир приземлился в Израиле, принял поздравление Голды Меир с удачным "уловом", новый банк вдруг лопнул, дружок исчез с концами...
      Этот "дати" Ритман никаких звезд не открывал. Шел дорогой Пинхаса Сапира...
      Юра будто воочию видел, как готовились чиновники к новой поживе. Как перезванивалось жулье из израильских мисрадов, рассказывая друг другу о заманчивой новости: "В России началась приватизация квартир. Олимы с деньгами"...
      Кто мог бы остановить грабеж? Министры Израиля, контрразведка, бывший всезнающий Шин-бет, уши которого, естественно, - в каждом израильском посольстве? К чему это им? У израильского чиновника - "квиют", то есть постоянство. Квиютчик - зверь, которому еду приносят в клетку. К чему рисковать? Вытряхнут из клетки на свободу. Погибнешь... С другой стороны, репатрианты с деньгами независимы, разборчивы. Не понравится им сионистское государство, тут же заказывают самолетный билет на все четыре стороны. Намаялись в израильских мисрадах с денежными американскими новоселами, и то им не так, и это. Как что - в бега... Русские олим - нищие олим. Совсем другое дело.
      Все это так, размышлял Юра, дожидаясь под проливным зимним дождем автобуса, идущего к воротам Старого города, но ведь он возвращается к Марийке с пустыми руками. С чего же начать? Тут и "Бешеный янки", который уже дважды предлагал Юре перейти к ним, правда, на маленькую зарплату, не подмога...
      Последний в Юрином списке адвокат оказался веселым и циничным парнем. Услышав о нетерпимом, по мнению его клиента, "прокручивании" за пределами страны миллионных вкладов, donations, засмеялся добродушно:
      - Сколько вы в стране, дорогой шустрик?.. Два года с не большим? Ха-ха! В Эрец Исраэль человек вправе изменить только свою прическу и вероисповедание... Поверьте моему опыту, за такое дело не возьмется никто...
      ... Первой подняла тревогу Марийка: не заболел ли ее Юрка? Был "медвежатик", а теперь точно "вешалка". Стал, почти как комод, плоским. В "цыганской" бороде серебро сверкнуло...
      Убеждает, что здоров и все "в норме". Не помнит, что ли, она эту норму - целый вечер молчит, а скулы ходят?..
      Юра пытался отговориться, пожимал плечами. Но врать он не умел.
      Марийка восприняла правду мужественно. Скрипнула зубами:
      - ГОсподи- гОсподи! И это на Святой Земле?!. Бабушке ни звука. А как признаться маме?..
      Юра набрал в легкие побольше воздуху, сказал самоотверженно, что берет это на себя.
      Когда появилась Ксения Ивановна, с очередными дарами, он долго не мог и рта раскрыть. Наконец, заикнулся о "печальном слухе", опасаясь слез, истерики, проклятий, мол, опять связалась на свою голову с жидами!.. Марийка же предупреждала...
      С лица Ксении Ивановны пропала улыбка, она опустила голову, сказала, что этот слух дошел и до нее. "Может, еще вранье, а?" - И вдруг ударила ладонью по столу, чашки зазвенели.
      - Да я просто никуда из России не выезжала! - воскликнула она со слезами на глазах. - Там у меня была небольшая фирма. Я проводила фестивали. На меня "наехали". Пытались ограбить, раздавить... Те же самые, только в другой одежде и с дурацкими пейсами, наехали на меня и здесь. Для всех моих постановок один и тот же свет рампы. Что же такое ваш Израиль?.. Я просто никуда из России не выезжала...
      Тут заглянула бабушка, встревоженная возгласом дочери, Ксения Ивановна успокоила мать.
      - Мама, это репетиция. Танцы на диком востоке... Когда та вышла, добавила шепотом, чтоб маме Фросе ни слова.
      - Позже навру ей что-нибудь. - Поглядела внимательно на серое лицо Юры, заросшее до ушей курчавившейся, с проседью, бородой. Сказала властно и звучно, точно со сцены, откуда силы взялись:
      - Юра, если можешь, забудь! Забудь про воров начисто, не расслабляйся. У тебя трое, а сколько еще Бог даст - не знаю. Тебе еще молотить и молотить... Что потеряно, то потеряно. Не жалей. Не теряй на это силы... Таков закон моей жизни, и он, поверь мне, оправдывается... Я возмещу потерю года за два-три. Соберем на дом... А нет, надену ярмо, выйду замуж за денежный мешок. Возле меня такие пузаны крутят свое па де-де!
      Уходя, всплеснула у дверей руками:
      - Нет, я куда-нибудь уезжала из России?!
      Кто знает, как повернулось бы дело, если бы в один из вечеров не раздался неожиданный звонок. Незнакомый адвокат сообщил, что он многолетний защитник господина Сулико ("... вы, конечно, знаете его?!), и господин Сулико, прослышав о беде семейства Аксельрод, попросил его вмешаться, вытрясти из воров награбленное. Дал свой адрес.
      Никакого Сулико Юра не знал, однако к адвокату помчался.
      Адвокат, старый, длинный, костлявый, казалось хорошо подсушенный временем, представился запросто: "Яков..." Повторил, что он взялся за это очень трудное дело по просьбе своего постоянного клиента господина Сулико, ("...несомненно хорошо вам известного"). И улыбнулся ободряюще... Юра о неведомом ему Сулико и не заикнулся. Понимал: это последний шанс. Тут уж пан или пропал и - разговорился. А в конце так разволновался, что едва не заплакал; достал носовой платок, сделал вид, что сморкается. И, кажется, пронял старика. Тот сообщил, что у него уже много подобных "слезниц". Но...
      - Я не со "слезницей" пришел! - воскликнул Юра, не дослушав. - Мы Израиль потеряем, если не выведем это жулье! В конце концов, пусть правительство платит за своих жуликов...
      Старик долго молчал, передвинул на столе безо всякой нужды мраморное пресс-папье дрожавшими руками, затем сказал, что, скорее всего, возьмется. Просит дать ему время. Позвонит...
      Звонка не было очень долго.
      "Пока солнце взойдет, роса очи выест", - сказала Марийка мужу, подавая ему свежую газету. В газете, на первой странице, было напечатано о том, что отчаявшиеся бездомные раскинули вчера в Иерусалиме, возле канцелярии Ицхака Рабина, палаточный городок.
      - У нас с тобой как-никак трое. Я бы съездила туда, нельзя ли к бездомным присоединиться?
      Юра усмехнулся.
      - Власть нажима не терпит. Тем более, демократическая... Но, чтоб ты себя не грызла... Съездим вместе.
      На другой день отправились. Вышли из автобуса неподалеку от Кнессета, у правительственного дома, и наткнулись на скандал. Крики дикие, брань, две полицейские машины, кого-то тащат... Оказалось, к бездомным марокканским евреям пыталась присоединиться многодетная семья израильских арабов. Их встретили руганью.
      - Здесь только евреям место! - И стали выталкивать, напористому пареньку-арабу заломили руки.
      Правительство рядом - полицейские оказались на месте свалки тут же. И, судя по всему, приняли сторону евреев.
      - Лама?! (Почему?!) - крикнул Юра полицейскому офицеру, оттиравшему грудью арабов. - В беде все люди равны!
      Арабская семья, услышав, что ее защищают, начала отстаивать свои права решительнее, женский визг взметнулся до неба.
      Не успел Юра оглядеться, двое рослых марокканцев в форменных черных кепи подхватили его "под белы руки", и он оказался в полицейском "воронке". Марийка, взвизгнув, бросилась к "воронку", стала колотить по нему кулаками. Забросить ее в машину для полицейских было делом совсем несложным.
      Хотя и Юру и Марийку, привезя в "Русское Подворье," тут же выпустили, наказав никогда не совать свой нос в дела израильской полиции, Ксению Ивановну этот случай насторожил, заставил действовать активнее. Спустя неделю она прикатила в Иерусалим возбужденная, в сверхмодной кожаной куртке на молниях, привезла полный портфель денежных купюр, сказала, что, если добавит банк под Юрины олимовские бумаги, для начала на свое жилье вполне хватит...
      - На дом в городе все же не наскребли, - деловито заключила Марийка, разобрав денежные купюры на пачки - но на "территориях" Юрастику выделят дворец...
      На "территории" Юре вывозить свое семейство как-то не хотелось. Причины тому выдвигал серьезные: "Во первых, Ицхак Рабин может выкинуть поселенцев из их собственных домов в любой момент. С новоселов берется подписка. Де, "по первому требованию..." А не то отдаст евреев под контроль арабских властей... Зачем покупать такой дом?.. Во вторых, шамиры... Что могут шамиры, когда против них полстраны? Начнут еврейский Вьетнам?.. Израилю не выжить, если он не порвет с черно-белой концепцией партий... Однако Марийке он высказался понятнее: "Подставлять детишек под пули?".
      И все же не стал возражать, когда жена воскликнула: "Завтра у тебя свободный день. Отправляйся-ка на разведку. Только поешь, как верблюд. На всю неделю.
      Юре после Гулага было все равно что есть и во что одеваться...
      Да и ныне он был наряжен не намного лучше. Брюки еще российские, обтерханы снизу, ремешок брезентовый, солдатский; кепчонка блином. Когда Марийка осматривала его запасы, Юра "блин" свой заветный отстоял, все остальное, наконец, было выброшено в мусор. Переодела собравшегося в поход мужа с ног до головы: брюки кремовые, тончайшие, для израильской жары, подарок тещи ко дню рождения. Безрукавка невесомая.
      - Теперь за тебя не стыдно, - заключила Марийка удовлетворенно. Юра растянул в иронической усмешке свои губищи - африканские, по давнему и недоброму замечанию тещи. Верхняя губа чуть оттянута кверху. Проглядывают зубы такой белизны, что у Марийки, едва остановила на них взгляд, сжало сердце: свои-то, природные, у ее "медвежатика" в тюрьме выбиты. Да и челюсть едва срослась.
      - ... Ладно! Проведу рекогносцировку... Вначале отработаю южный вариант, - бросил Марийке неопределенно, когда она протянула ему бутерброды на дорогу.
      - Пустыня Негев - самая жарища, - озабоченно произнесла Марийка. А услышав, что Юра спросил по телефону на автостанции о расписании автобусов на город Хеврон, вскричала в беспокойстве: - Ты с ума сошел! Самое арабское гнездовье. Яблоко раздора. Там стрельба не утихает...
      Глава 3.
      ХЕВРОН. ПЕЩЕРА "МАХПЕЛА".
      Юра успокоил Марийку: в Хеврон он никого не повезет, но лучшие поселения возведены на пути к нему...
      Пыльный, с вмятиной от камня автобус номер 160 отправился с Центральной автобусной станции Иерусалима минута в минуту. Юра едва не опоздал, влетел в него запыхавшись, ткнулся на ближайшее свободное место. Шофер согнал его с сиденья, рявкнув, что это "маком ле хаял!" (место солдата); и в самом деле, поколыхались на иерусалимских холмах, как на волнах, промчали два тоннеля в горах, - забрался у погранпоста в автобус огромный костлявый солдат с тонкой мальчишеской шеей. Уселся на своей скамье, и Юра не удержался от улыбки: солдат в широченном, не по его худобе, бронежилете, подпиравшем подбородок, походил на иллюстрацию к роману Сервантеса о Дон Кихоте Ламанчском. Дон Кихот положил на колени многозарядный американский автомат. Всю дорогу молчал, изредка, на глухих поворотах, вскидывая его...
      Выскочили вдруг на шоссе Иерусалим - Бершева, окруженное каменистыми ступенями гор с масличными деревцами, свернули куда-то в сторону; опять потянулся вдоль пробитой в скалах дороги каменный хаос облезлых холмов цвета бурой глины; ноздреватый, разрушенный жестокими хамсинами. Тусклая глина изредка "играла" на солнце всеми цветами радуги: то вдруг сверкнет синевой, то ослепит на повороте красным огнем. Проснулись в Юре детские мечтания о геологии: рубины, алмазы, калийные соли, - чего только не таится в этих мертвых раскаленных холмах, тысячи лет за них воюют люди, понятия не имея, какие богатства под солдатскими ботинками... Спрячется солнце, - все вокруг сереет. Бегут и бегут столбы, похожие в своей верхней части на печные ухваты с клубками проржавелой пограничной "колючки". Где-то на горизонте, в розовой дымке, Иордания со своими притаившимися фанатиками, никогда не забывавшими, что проклятые соседи отобрали у них в Шестидневную войну Западный Иерусалим... Юра отвернулся от окна, принялся думать уж не о чужих фанатиках (пусть о них Рабин думает!), а о своих, все сильнее тревоживших его. Он пришел в иудаизм взрослым, и относился и к своей вере, и к атеистическому государству, прикрывшемуся кипой религиозного еврея, как взрослый... Чаще всего вспоминал в эти дни двадцать третью главу из Моисеевой книги "Бытие". А ведь, казалась бы, простая глава, бытовая: "за четыреста сиклей", сказано там, "Авраам, прародитель еврейского народа, купил у арабов место погребения для умершей в Хевроне жены Сарры..."
      "Ну, купил, ну, и что?.." А строки снова и снова плыли перед глазами, как бегущие огни электрической рекламы: "... И умерла Сарра в Кириаф-Арбе, что ныне Хеврон..." Оплакал Авраам жену и пришел к сынам Хета. "...Я у вас пришлец и поселенец, - сказал... - попросите за меня Ефрона, сына Цохарова. Чтобы отдал мне пещеру Махпелу, которая у него в конце поля его, чтобы за довольную цену отдал мне посреди вас в собственность..."
      Ефрон, сидевший посреди сынов Хетовых, отозвался сразу же: "Нет, господин мой, перед очами сынов народа моего дарю тебе ее..."
      Авраам поклонился пред народом, но стоял на своем, подарка не взял...
      Ефрон тогда заломил несусветное. Чтоб опамятовался пришелец. Расстался со своей гордыней...
      "- Земля стоит четыреста сиклей серебра; для меня и для тебя что это? Похорони умершую свою..."
      Авраам почтительно выслушал "и отвесил Авраам Ефрону четыреста сиклей серебра... И стало поле Ефроново... владением Авраамовым перед очами сынов Хета, всех входящих во врата города его".
      Вот он, понимал Юра, тот законный путь, который завещан еврейству мудрейшими из мудрых. Праотцами. Не бери в дар землю даже завещанную твоим потомкам. .
      А каким путем идут нынешние вожди Эрец Исраэля? - мучительно размышлял Юра, вздрагивая, когда громыхали, звенели об израильский автобус камни, брошенные арабскими мальчишками..- Какой-нибудь дунам бесплодной каменистой земли для них куда важнее моих детей..
      Она укрупнилась, приблизилась к нему, как в сильном артиллерийском бинокле, эта, по его убеждению, бесчеловечная политика, когда однажды Юра остановился по дороге у арабской лавочки, купить воды. На скамеечке сидел тощий изможденный араб, чем-то похожий на его дедушку, когда тот вернулся после фальшивого "процесса промпартии" из лагеря. Как и у деда, рот у старика-араба ввалился, беззуб старик, щеки втянуты вглубь. Юра спросил его, не знает ли он дороги на религиозное поселение "Карма".
      - Как же не знать! -воскликнул дедушка-араб. - Я там прожил всю жизнь. И отец мой там родился. И дед. Мать моя там похоронена... Были там оливковые деревья, пастбища. Теперь экскаватор все переворотил...
      - А где ты, папаша, теперь живешь?- спросил Юра со стесненным сердцем.
      - В лагере беженцев...
      Ударило в сердце точно холодной волной. "Вот их политика..." С этой минуты она становится не ИХ, а как бы и ЕГО политикой... Никто иной, он, лично он, Юра Аксельрод, отталкивает плечом этого старика, и без того обиженного жизнью.
      "Вот так и идет, - продолжал Юра свои размышления под редкие звяканья арабских камней по автобусу номер 160 "Иерусалим - Хеврон", - ограбили нашу семью, и еще тысячи и тысячи олимовских семей, а теперь нас, обобранных до нитки, принуждают обкрадывать арабов. "Историческая" справедливость на деле оборачивается "узаконенной" бесчеловечностью.
      С усилием унял нараставшее раздражение. Заставил себя думать о другом: нельзя настраиваться против кого-либо, направляясь в Святые места... Опять стал глядеть в пыльное, с трещинкой, окно. Замелькали двух-трехэтажные каменные дома арабских деревень "...размером по российским масштабам, прикинул Юра, с добротный рабочий поселок. Только они куда более добротные, чем наши рабочие поселки", уязвленно думал он
      Дома, и в самом деле, как один, белые, чистые, с плоскими крышами и неизменным минаретом, торчащим над деревней сторожевой вышкой. Неторопливо движутся по улочкам деревень школьники на осликах, портфели под мышкой. Остался позади и пастух в белой куфие, проводивший автобус с желтым израильским номером долгим взглядом.
      Люди они, как мы... И живут точь-в-точь, как всюду: одни, как этот старик-араб, в фанерных норах, другие в палатах каменных с аляповатыми колоннами. Точно "новые русские..."
      Опять закружились за окном небольшие квадраты посадок, огороженные навалами камней; поля - море цитрусовых. К стволам деревьев приставлены подпорки, похожие на телевизионные антенны. Все ветви загнуты вверх. Как подол Марийки, когда она моет в нашей "хате" полы, весело подумал Юра.
      Армейская "бетонка" петляет, связывая новые израильские поселения. Юра решил было выйти в одном из них, где тянутся к небу, на каменистых, осыпающихся холмах Негева, добротные каменные корпуса. Дома хороши, не хуже, чем в Рамат Эшколе, престижном районе Иерусалима. Вокруг каждого строения капитальные подпорные стенки из обтесанных камней, выгоревшая трава, жидкие сосенки, казалось, случайно забредшие в пустыню. Даже пальмы не прижились, листья пожухлые, с желтизной по краям. Тянется по земле серая от пыли труба водовода. Сушь! Раскаленный песок...
      Юра провел языком по пересохшему рту. Воды по пути не выпьешь - теплая, отдает ржавчиной. Взглянул с тоской на трубу, на телефонную связь "воздушку", протянутую на армейских шестах. Все было здесь начато как времянка, да так и застряло - на годы и годы: "Все как в России-матушке. Временные трудности..." Снова привстал, чтобы выскочить из автобуса, расспросить о житье-бытье, о поселенческих ценах, но шофер рванул заскрипевшую машину дальше... Наконец, домчали до Кирьят Арба - еврейского поселения на высоком плато, над древнейшим еврейским Хевроном (Хеброном), откуда двинулся воевать Иерусалим царь Давид; сторожит Кирьят-Арба незамиренный ныне арабский город точно с вышки...
      Припал к желтоватому стеклу автобуса: поселение, сразу видно, ухоженное, нарядное, дома кирпичные, самой современной иерусалимской архитектуры. На крышах водяные белые бачки; иногда тонкие и широкие, как крылья гигантской бабочки, пластины для аккумуляции солнечной энергии... Новоселка шамирская, а название восстановили древнейшее, от библейской "Кириаф-Арба", в которой три с половиной тысячи лет назад умерла Сарра, жена патриарха... Кто же не знает, Хеврон возник, как еврейский Хеброн. Вырвались иудеи из Египта ... когда же это было?.. в конце Х111 века до нашей эры. Тут и селились. У царя Давида Хеброн - столица, пока Иерусалима не отвоевал... Но многим куда памятнее хевронская резня двадцатых годов, не спешат евреи под нож. Ныне арабов в городе, газеты пишут, двести тысяч, евреев четыреста душ... Коли не по зубам Хеврон... уйдите с Богом. Нет, взбодрил Шамир "Кириаф-Арбу". . Пистолет у виска Хеврона... Зачем? Чтобы кровопролитию не было конца?.. Новичкам не сразу и понять, что древнее арабский Эль Калиль (Хеврон) или еврейская Кирьят Арба
      Автобус повернул на городскую улицу, засаженную сосенками, кое-где сидят в их тени жители с книжками в руках, курят, беседуют дружелюбно; хозяйки идут откуда-то с пластиковыми кошелками, авоськами, как в России. Вполне мирный вид у поселения, да только промелькнула вдруг, за окнами автобуса, песчаная площадка, на которой тесно, бок о бок, дежурят в полной готовности серые, под цвет пустыни, тяжелые танки, да две-три танкетки, на случай нередких здесь уличных беспорядков...
      Приглушив мотор, шофер медленно сползал с пригорка в сам Хеврон - Дон Кихот в бронежилете поднял автомат, положил палец на спусковой крючок сразу же началась обшарпанная, узкая, горбатая, как спина верблюда, улочка. Повороты такой крутизны, что вывернуть из них могут разве что израильские шофера - как говорят, все бывшие танкисты.
      - Хеврон, Махпела! - устало объявил шофер, и Юра заторопился к дверям.
      Только что мелькали за окнами приземистые домишки-развалюхи, полусгнившие сараи, и вдруг будто сказочный град Китеж... Ушел автобус, обдав пылью с головы до ног, а Юра все еще стоял, глядя на выросшую, как из-под земли Махпелу - усыпальницу патриархов из красноватых, искусно отесанных камней песчаника. На крепости по углам вознеслись к небу "вышки": сколько ни жил на Ближнем Востоке, все минареты виделись ему лагерными вышками. У каждого свои воспоминания... Небо белесое, раскаленное, на него смотреть больно. От камней - жар, воздух кругами плывет. Или у него, Юры, в глазах круги?
      Махпела на склоне холма, царит над Хевроном, как Кремль. В одном из углов подымается наверх изгибом широкая каменная лестница с балюстрадой, выкрашенной светлее, праздничнее. На ней много арабов в белых накидках, сегодня пятница - день молитвы.
      Махпела горделива для Хеврона и высока, в добрых четыре-пять этажей. Ее увеличивает еще и искусная кладка стен в виде плоских, горельефного типа "мавзолейных" колонн по всему периметру. Эта колоннада со всех сторон, среди узких и слепых каменных могильных "окон", звучит торжественным погребальным аккордом: гениальным замыслом создана. Сверху стен, правда, не крупные "кремлевские" зубчики, а помельче. Но это мощи уникального мавзолея не умаляет. Поначалу Юра решил, что похоронный аккорд в камне и есть сама усыпальница. Приглядевшись, понял, это лишь стены вокруг нее. Сам мавзолей, похоже, внутри, крыша чуть выступает над боковой стеной. Три с половиной тысячи лет могиле, купленной Авраамом. Стеной обнесли усыпальницу, наверное, куда позднее. Камень вовсе не с ложбинкой - времен Ирода, вассального царя иудейского, "преданого без лести"... римлянам. Дворик обнесен явно в наше время, камни обтесанные, как в еврейских поселениях.
      В те запредельные века могилы патриархов и вождей, видно, и могли быть только такими. Либо пирамидой Хеопса. Либо Махпелой.
      Не то выстрел где-то хлопнул, не то дверь рвануло. Ветрило здесь, на Аравийском полуострове, не дай Бог! Хамсины ураганные. Потому деревья у Махпелы кривые, а сучья как заломленные руки.
      "Трудненько начиналась здесь жизнь..."
      У входа взмокший полицейский в черном кепи. На плече автомат. Израильтянин. Юра попросил разрешения пройти. Из-за спины полицейского вдруг послышалось по русски: - Ты из наших, что ли?
      Юра усмехнулся. - Из ваших, из ваших!
      - Так давай сюда, мы тебе все расскажем! Володька! - крикнул он внутрь дворика, - снова по твою душу.
      Тут же появился Володька, белокурый солдатик в мятой униформе и проволочных очках; винтовку, которую держал за дуло, забросил за спину.
      Полицейский улыбнулся дружелюбно, и Юра двинулся вглубь двора за солдатом Володей, который принялся его расспрашивать:
      - Ты не из Америки? Тут катят иногда из самой Австралии... Сейчас, правда, экскурсантов как вымело. Интифада... Я не гид, но, что знаю, расскажу...- Провел гостя по парадной лестнице наверх, куда доносился напряженный радиоголос... муллы, что ли? Вдруг шарахнуло точно по каменному полу мешком.
      - Арабчики на колени рухнули, - объяснял Володя на ходу.
      Стараясь не топать, Юра прошагал вслед за солдатом по внутреннему проходу в мавзолей, где за железными решетками, изукрашенными искусной арабской вязью, покоились патриархи.
      - Значит, так, - начал добровольный экскурсовод. - Достраивали Махпелу во все времена. За две тысячи лет кого тут только не было! Вот, стена, поглядите. Три четверти стены строили арабы, выше - мамелюки, это турки такие, самые зверские, вроде чингис-ханов. Достройка христианская. Тут, как на Стене Плача, чересполосица... У турок-мамелюков искусство выше. Это я вам говорю, как бывший прораб. Строили с поперечными балками, вон, торцы на стенах выступают. Купола из камня - большое по тем годам искусство, на них каменная вязь - арабская. А это Иосифия -проход в бывшую аптеку, была при христианах. Любили лечиться христиане! Купола с отверстиями сверху, гасят шум, крики... Ремонтировали, похоже, без лесов. В отверстия в потолке спускали маляров. Все с умом...
      Юра хотел заметить, что об искусстве кладки он хотел бы узнать в другой раз. Сейчас приехал совсем с иной целью... Но оборвать услужливого солдата Володю, рассказывавшего с таким увлечением, посчитал бестактным. Володя увидел, гость поскучнел, на его лице появилась даже гримаса нетерпения. Понял это по своему:
      - Вековая драчка, конечно, тоже запечатлена, не беспокойтесь!. Иногда арабы отколупывали наши звезды. Но под ними оставался, видите, кирпич той же формы. Его не трогали, боялись, все развалится... При всех нашествиях арабы всегда оставляли свои таблички, мол, строили они. Потому им, арабам, и принадлежит. Только это мало помогало, всю дорогу они под чьей-то пятой... Теперь, если хотите, пойдем по могилам. К Исааку и Ривке можно, там надгробья что надо! люстры дорогие, еврейские витражи - музей, к остальным спускаться нельзя. Евреи говорят, там начинается путь на небеса, арабские сказки покороче: спустишься - умрешь... Саму историю слышали?.. Не знаю, правда, почему Аврааму, праотцу нашему, приспичило Махпелу покупать, тратиться. Ведь Бог дал ему землю...
      - Тогда танков не было, - послышался голос за его спиной. Солдаты заржали.
      Юра нервно оглянулся. Вокруг топтались все "наши" с винтовками и автоматами на полусогнутых руках. Торопили своего "гида":
      - Взводный вот-вот нагрянет. Веди по могилам, а то не успеешь...
      Гомонящей толпой потащили гостя к одной железной решетке с арабской вязью, к другой. На последней решетке, в отличие от других, никаких пояснительных слов не было. Володя-прораб воскликнул весело: - А это, знаете, как называется? Могила неизвестного солдата.
      Солдаты снова развеселились. Юра пояснил тихо:
      - Здесь, скорее всего, похоронена голова Исава.
      - Кого?.. Исава? Голова? - недоверчиво переспросили солдаты. Пришлось Юре поведать им еще одну библейскую историю.
      - А при мусульманах евреям тут разрешали молиться? - спросил солдат Володька, сообразивший вдруг, что имеет дело с человеком знающим.
      - Только на седьмой ступени боковой лестницы. "Мадригат швиит" называется. Не выше...- пояснил Юра.
      - А ежели подняться выше? - спросил кто-то из солдат.
      - Выше - секир башка...
      Тут один из "российских" обратил внимание на то, что "экскурсант" в черной кипе на затылке.
      - Э! Да он "дати"... Может, помолиться приехал?
      Все сразу затихли и провели Юру в огромную полутемную комнату, свет пробивался лишь в верхние, под потолком, оконца, где раскачивались в молитве два густо бородатых молодца.
      - Из Кирьят Арба! - кивнул в их сторону Володя-прораб. И солдаты бесшумно исчезли.
      Юра отошел от бородатых подальше, уединился и, закрыв глаза, продолжал, покачиваясь, думать свою нелегкую думу.
      "Господи, всесильный, всемилостивый! Ведь урок Авраама Авину был мудрецами понят. Не отвергли и мудрость того, кто постиг и утвердил в веках миролюбие Авраама: случайно ли улицы в Тель-Авиве и других городах названы именем Бен Заккая?.. Кто же ныне не знает, что сохранили иудаизм не войны и даже не цари иудейские. Один-единственный человек сохранил - великий рабби Иоаханан Бен Заккай, ставший родоначальником целой эпохи - иудаизма без Храма.
      "Господи великий, милосердный! Горы книг созданы... Все годы знатоки судят-рядят; кипят, как чайник на огне, философские школы на всех континентах... Случайность - необходимость - вечная тема ученых споров... Но для еврейства это не абстрактная мудрость. А вопрос жизни и смерти... Почему был разрушен Первый Храм? В Израиле было кровопролитие, кровосмешение, идолопоклонство... Почему был разрушен Второй Храм? Не было уже ни идолопоклонства, ни кровосмешения и прочих бед... Потому что возникла, считают мудрецы Талмуда, "СИНАТ ХИНАМ" - беспричинная вражда. Беспричинная вражда страшнее кровосмешения и идолопоклонства. В Израиле это сейчас и происходит. Старая болезнь - "синат хинам": евреи против евреев.
      Именно "Синат Хинам" породила несчастную Иудейскую войну, развеявшую Израиль по ветру...
      Что-что, а уж историю крушения Храма Юра знал так, словно был современником Иосифа Флавия, назначенного повстанцами военным губернатором Галилеи. И у него, честолюбивого без меры Иосифа Флавия, которому, увы, нельзя верить во всем, и у других авторов прослеживается явственно: семнадцать талантов золота, недоплаченные Храмом римскому наместнику - лишь первый попавшийся повод для вторжения легионеров великой Империи. Антиримский взрыв Израиля начался как гражданская война. "Сикарии" (кинжальщики) и нищета - "зелоты" (ревнители) резали и грабили состоятельных. Первым актом восстания было сожжение долговых расписок... Запылали и начисто сгорели продовольственные склады в Иерусалиме. Их подожгли не римляне. Евреи гораздо чаще резали друг друга, чем римлян: зелоты, расколовшиеся на фракции (те же партии), принялись искоренять зелотов-инакомыслов, точнее, награбивших раньше и больше. К власти, естественно, приходили самые оголтелые...
      Ничто так не волновало Юру в событиях роковых лет, как история мудреца Иоханана Бен Заккая.
      Он принадлежал к фарисеям, Бен Заккай, то есть, по терминологии историков, к отделившимся. И был интеллектуалом-новатором, пацифистом, классическим интеллигентом. Возглавившие войну зелоты были ему не менее чужды, чем римляне. Он никого не хотел резать, думал только о том, как спасти себя и своих учеников. Мудрость нашла выход: ученики Бен Закая объявили своего учителя мертвым и вынесли его из осажденного Иерусалима на носилках. Правда, страж у ворот хотел проколоть мертвеца копьем, но родственник Бен Заккая, один из предводителей восстания, не позволил колоть "святого"...
      Спасшийся Бен Заккай попросил отвести его, согласно древним источникам, к генералу Веспасиану, обложившему Иерусалим. Попросил отдать ему городок Явне с учеными-противниками войн. "Я не император, чтобы позволить себе такие подарки," - ответил Веспасиан с иронической усмешкой.
      - Будешь императором! - воскликнул Бен Заккай, озабоченный в эти минуты, скорее всего, тем, чтобы генерал не приказал легионерам вытряхнуть из этого старого еврея душу.
      Внутренние распри в Риме, между тем, стали столь кровавыми, что император Нерон предпочел покончить с собой... Императором стал генерал Веспасиан - победитель иудеев, взявший штурмом Иерусалим... Взял штурмом и разрушил, сжег до тла Иерусалим, строго говоря, не он, а его сын Тит, будущий император, но кому в мятежном Риме было дело до "семейных частностей"?!
      Император Веспасиан помнил о Пророке, предвидевшем его победу; призвав его, спросил, что он хочет в награду.
      Императору смертельно надоел и Иерусалим и эти бешеные иудеи, которые отвлекли на себя половину римских легионов, все фашины - осадные орудия, необходимые и в Галлии, и на Севере.
      - Отдай мне городок Явне с его учеными, - повторил Иоханан Бен Заккай ту же просьбу.
      Веспасиан отшвырнул взмахом руки такую мелочишку для Империи, как заштатный иудейский Явне, дозволил отдать его еврейскому Пророку, этому непонятному безумцу, который не просит ни серебра, ни злата, ни рабов, зациклился на своем дурацком Явне. Узаконил свою милость золотой императорской печаткой...
      Талмуд подтверждает исторический факт, хотя и сближает по времени предсказание Бен Заккая и внезапную весть о восшествии генерала Веспасиана на трон. Но сути это не меняет: Иоханан Бен Заккай помог спасти иудеев от забвения, накрывшего, как ночь, тысячи остальных древних народов и племен. С Бен Заккая и его школы в Явне начался талмудический период в истории Израиля, который завершился разве что в пятисотом году нашей эры, когда был создан в Вавилоне славный во всем мире "вавилонский талмуд..." Теперь уж никто из ученых не спорит, что именно Бен Заккай - создатель современного иудаизма, иудаизма без Храма... А ведь с точки зрения зелотов Бен Заккай был презренным перебежчиком. Знай они о его "изменнических намерениях", они бы его прикончили немедленно...
      По счастью, ни у зелотов, ни у римлян не было звериного опыта советских лагерей. Не было Инструкции МГБ, обязывавшей прокалывать у вахты мертвецов штыком. Могла, конечно, проколоть Бен Заккая копьем и личная злоба, ее уняли, уговорили: личная злоба - не государственная инструкция, которая карает нарушителя смертью...
      В душе Юры Аксельрода точно огонек зажегся, когда он узнал об удивительной "событийной случайности" своей истории, сохранившей еврейскую веру...
      "Господи всезнающий, милосердный, - Юра покачивал головой в молитвенном поклоне. - Ты дал свершиться "случайности", и мы не ушли от веры отцов... Умиротворился было, успокоился, да, хочешь-не хочешь, рвется в традиционные формулы современность: - Нынешние римляне, ты знаешь это, Господи, гораздо искушеннее в грехе: они не вокруг нас, они внутри нас: ныне вся казенная говорильня сконцентрирована вовсе не на спасительном для наших детей пути Бен Заккая, а на последних защитниках Иерусалима, окруженных римлянами на горе Масада. Перерезали герои Масады друг друга, но не сдались... В чем тут высокая мудрость, Господи? Да ведь прежде, чем убить себя, все эти непримиримые "сикарии" и зелоты вначале умертвили тысячи ни в чем неповинных евреев, пытали огнем и железом состоятельных, чтобы узнать, где спрятано их богатство...
      Господи всесильный, всевидящий! В это трудно поверить, - Израиль атомного века, кажется, избирает путь Масады. Арафат не отдает нам Хеврона, где ныне на четыреста упертых евреев сто пятьдесят тысяч арабов - поставим у города сторожевую вышку - Кирьят Арба с воинственными бородами... Никаких компромиссов! Умрем, но не отступим!
      Господи всесильный! Перед нами - бездна... Наш век, кому ни видеть этого, как Тебе, сгорает под знаком самоубийц, взрывающих себя на рынках и автовокзалах, в толчее невинных. Им и мои малютки не препона для "подвига"... Двадцать первый век приближает к нам уж не солдат-самоубийц... целые страны-самоубийцы... Кто знает, кто раньше других зайдется в истерике - "Аллах Акбар!" - Сирия, Иран или Ирак?.. А, может быть, Ливия с ее безумным правителем? Они покончат с нами - даже зная наперед, что Израиль разметет их в радиоактивную пыль... Россия исподволь ободряющая их, заодно с Израилем смахнет с земли и раздражающий ее, неуправляемый ислам, византийское православие Руси, ты видишь это, переходит к исполнению вековой мечты...
      Так где же, Господи всевидящий, пролегают пути твоей новой сегодняшней... в атомный век... с л у ч а й н о с т и?.. Ты неизменно оставлял ее для спасения нашего народа... Обостряется, может быть, как никогда ранее, хроническая еврейская болезнь "синат хинам". Все против всех... Что обострило болезнь? Вечная людская зависть? Проклятые "измы"? Для "правых": земля всё, человек - мусор. На леваках "измы" вроде шор на похоронных клячах. Или партийные "измы" лишь фиговый листок? А в результате мои дети снова должны убивать невинных или пасть "смертью храбрых"... зелотов. Ради чего? Ради честолюбия смертяшкиных?.. Почему он, Юра Аксельрод, должен соглашаться с их своекорыстной нелепицей?! Безумием... в век нейтронной бомбы! Ради чего отброшены пути рабби Бен Заккая, о которых вопиют мудрецы? Ради чего восторжествовал прОклятый Торой путь к самоуничтожению народа?!
      Господи, всесильный, всемилостивый, вразуми!"
      ... Примерно это он и пытался рассказывать на другое утро Марийке. Марийка ждала мужа до полуночи, едва заговорил, прервала его объяснения:
      - Какое ты имел право ехать в Хеврон. Оставил бы трое сирот... Да и что тебе там? Там вонь, жарища... Какие еще сомнения? Авраам Авину по Торе общался с Богом непосредственно. Бог прямо ему сказал: "Эту землю я тебе дарю..."
      - Вот и охрана так говорит, - заметил Юра с усмешкой.
      Марийка уловила иронию, присела рядом с мужем. Притихла. Выслушала его внимательно и... заплакала.
      - Мы тут друг у друга на головах. Ахава всхлипнет ночью, Игорька подымает, отделять его некуда, а ты, как всегда, умничаешь... - Вытерла слезы, добавила: - Нет у нас денег на дом в Израиле. И не будет. Единственная надежда- построиться за зеленой чертой, у черта на куличках. Где-либо между Иерусалимом и арабской Рамаллой... У тебя до конца олимовских льгот в Израиле сколько осталось? Кончатся льготы, ни к какому банку не подойдешь. Ни дня не теряй! Ищи, как хлеба ищут.
      В расписании у гида Аксельрода были "окна". Трое суток мотался по поселениям, - поглядеть что и как? Вернулся желтый, измученный. Марийка слушала его, поджав губы.
      - Говорили, что ты "тюремная косточка", - вдруг вырвалось у нее. - А ты, прости меня... Ты - амеба! Ты - баба! - И снова в рев: - У Осеньки ножки рахитичные. Ахаве воздуху не хватает. Вырастут, скажут отцу большое спасибо. Вызвал нас...
      ...У раввина "Бешеного Янки", видно, обострилась нужда в компьютерщиках. Услышав о семейных неурядицах Юрия Аксельрода, вызвал его, сообщил о новых возможностях и, заодно, дал совет покончить с домашним неустройством, перебраться в поселение. Под Рамаллой пустуют два готовых дома. Выбирай! Да побыстрее, а то займут.
      Юрины чуть раскосые "сармато-иудейские глаза", как окрестила их Марийка, радости не выразили, и рав спросил с некоторым удивлением: - Мистер Аксельрод, это правда, вы почему-то стали принципиальным противником поселений?
      - Рав Бенджамин, и до сионизма здесь жил народ...
      - Вы имеете ввиду арабов? Но гораздо ранее здесь жили евреи.
      - Рав, я родился в Москве. У нас была там своя квартира. Мы умчались сюда, не сумев её продать. Если б мы вернулись в Россию, что ж нам отстреливать вселившихся в наше бывшее жилье?.. Как можно с людьми так?..
      Раввин усмехнулся.
      - Личные аналогии, увы, не всегда уместны...
      - Естественно. Ваши американцы тоже... индейцев загоняли в резервации. Но сейчас другой век, он видел Освенцим... "Избранность" не означает безнаказанности. Сионизм опоздал на полтора столетия. Мои дети должны стать заложниками безумной политики?!.
      Рав Бенджамин, разве этого не понимали и раньше? Философ Ханна Арендт, бежавшая от Гитлера, писала когда еще... кажется, в 1944, что Израиль, если его удастся создать, будет непрекращающимся кровавым кошмаром... Вняли умному человеку? Вняли Бен Гуриону, который обращался с Торой, как с туалетной бумагой.
      Раввин взглянул на Юру пристально, не без тревоги.
      - Вашим детям безусловно нужен дом. Если вы не хотите жить в поселении... может быть, вам лучше всего снять большую квартиру под Иерусалимом? Или уехать? В Штаты, Канаду, куда угодно... Еврейский закон позволяет покинуть землю Израиля, если прожить с семьей здесь невозможно... - Продолжил без обычной улыбки приязни, суховато: - Я не хочу принимать за вас решение, мистер Аксельрод. Свою собственную жизнь вы должны выбрать сами. К сожалению, ваша будущая ставка в ешиве не может быть серьезно увеличена. В Москву, как "шалеяха" - лектора, воспитателя, вас тоже не пошлешь: надолго отрываться от большой и неустроенной семьи трудновато. Какова ваша ставка в туристском агентстве?.. И до сих пор не увеличили?.. Кстати, почему вы по-прежнему Юрий? Юрий чисто русское имя. В бытность мою в московии, у великого Бенциона Грандэ, не раз слышал от него, мудреца из мудрецов: самое древнее и, в то же время, самое современное русское разочарование "Вот тебе, бабУшка, и Юрьев день". Вы - Георгий, то есть Джордж. У вас имя английских королей. Для вашего агентства это прозвучит лучше... Ну, так каково ваше решение? Вы - израильский гид или пойдете работать ко мне?.. Подумаете? Но недолго, хорошо? До конца месяца...
      Глава 4.
      "ПОСЛЕДНЕЕ ПРОСТИ..."
      На службу ехать почему-то не хотелось. Почти год работал в туристском агентстве с энтузиазмом, а вот уже с месяц тащит себя за воротник. И вовсе не потому, что появилось заманчивое предложение. И до него поглядывал на свое рабочее расписание с досадой. В чем дело, черт побери?
      На следующей неделе группа попалась большая и смешанная. Интеллигентные по виду евреи-французы - врачи, инженеры, известный адвокат, добродушный и подслеповатый, в роговых очках с толстыми линзами. Единственный француз в кипе. Правда, белой. Не ортодокс... Французские евреи, как водится, оказались куда большими патриотами Израиля, чем сами израильтяне. А уж воинственными!..
      В Бет-Лехеме в группе началась почти истерика.
      - Осло или тысяча раз Осло Рабина-Переса. Отсюда евреи уйти не могут! Здесь могила Рахили...- тоном категорического утверждения сказал адвокат в кипе. - Месье Джордж, на вас черная кипа ортодокса, неужели вы можете подходить к этому иначе?
      - Месье, - вполголоса и вполне дружелюбно ответил гид Джордж, - вы считаете возможным за святые могилы уложить в могилу всех еще живых?.. "Чужая кровь водица" - так хотелось завершить фразу этим русским присловьем, но промолчал.
      Среди не евреев выделялись несколько туристов-католиков с крестиками на шее, широкий, плечистый, точно профессиональный борец в прошлом, аббат лет сорока пяти. Вначале он катил в автобусе на заднем сиденье, молчком, впервые вышел в своем облачении, с красной лентой католического священника поперек животика, когда направлялись к Стене Плача. Задержался там, все заждались. Потом и к ужину стал появляться со своей лентой.
      Когда автобус пылил из Иерусалима на север, к Ливану, дорога для Израиля дальняя, французы теребили гида непрерывно. Затихали на мгновенье лишь тогда, когда звучал сильный льющийся голос аббата.
      - В общежитии еврейского университета в Иерусалиме, - начал аббат свои вопросы,- я обратил внимание на то, что там много студентов-арабов. Отрадный факт... Один из них постарше - лет тридцати, не бедняк, весь в золотых цепочках.. Кормит с ложечки своего маленького.
      Я спросил, удобно ли ему в общежитии? Наверное, семейному человеку целесообразнее снять квартиру в городе. Он ответил, пытался не однажды, но не смог ничего отыскать... А вчера, когда звонил по объявлению, ему ответили: для вас есть место на кладбище... Я предполагаю, что израильское общество совершенно не разделяет взгляды родного государства на национальную политику, не так ли, уважаемый месье Джордж?.. В связи с этим, позвольте мне, уважаемый, спросить вас: есть ли в Израиле закон против расовой дискриминации, как у нас, во Франции?
      Французы-евреи не дали месье Джорджу и рта раскрыть.
      - Арабы сами ответили на ваш вопрос, месье аббат Галлахер, - вскричали они вразнобой. - Своими ужасными диверсиями. Расстрелами еврейских школьников... И почему-то вы не обратили внимание на то, что в арабском Университете в Рамалле вообще нет ни одного студента-еврея. Ни богатого, ни бедного... Это, видимо, от нежной любви арабского населения к евреям... Двойной стандарт, аббат Галлахер.
      Аббат ни с кем не спорил. Когда выезжали из Иерусалима, где километрами тянулись новые застройки, снова спросил настороженно-вежливо: - На бытовом уровне нетерпимость и даже озлобленность израильтян понять легко. Но не поощряет ли само государство национальное размежевание и, по этой причине, отчуждение сограждан? Я не говорю о давнем, историческом расселении. Но вот уже десять минут тянется за окном только что возведенный квартал - сплошь евреи. Поворот, и, как видите, сплошь арабы. Это так, я не ошибся, уважаемый месье Жорж?.. Не ошибся. Прекрасно... Если бы мэр Парижа, допустим, прислушался к рекомендациям нашего крайнего националиста Ле Пена и поощрил бы такое "национальное строительство", он остался бы мэром недолго...
      Французы-евреи снова подали голос. Аббат переждал их иронические реплики, продолжил обращаясь уже к ним, своим соотечественникам:
      - ... И так, сподвижника Ле Пена в роли мэра вы бы не потерпели, и тут я с вами солидарен. Более того, вы, как и я, сами приняли бы активное участие в его изгнании, не так ли?.. Как же получается, там, для себя, мэр Ле Пен с его крайностями не годится, стыдно, более того, национальный позор, а для Израиля с его "законным" расовым размежеванием это в самый раз. Значит, вы одобряете, в данном случае, двойной моральный стандарт.
      - Там свободная Франция, - расшумелся автобус, - мы в ней выросли, мы вправе требовать все, что считаем верным. Тут еврейская страна. Евреи тысячи лет ждали этого государства...
      Весь путь до ливанской границы автобус клокотал. Французы-евреи дружно вставали на защиту любого решения израильских властей за последние десятилетия. И почти каждый раз апеллировали к гиду месье Джорджу израильтянину в черной кипе.
      Наконец, гид не выдержал, спросил предельно деликатно:
      ...- Согласен с вами, существование сильного еврейского государства... это замечательно. Но вам не кажется, что государство - категория самая ненадежная. У евреев был первый Храм - царя Соломона, затем - второй, сожженный римлянами... Вы знаете, и Советский Союз тому свидетельство, государства перерождаются, разваливаются, проливают безо всякой нужды кровь своих сограждан. Ничто не вызывает вашей настороженности и в случае третьей попытки основать государство?
      Затихли, так это было неожиданно со стороны гида, пламенного патриота Эрец Исраэля по определению.
      Высаживались в тишине, только подслеповатый адвокат пытался что-то возразить, в это время грохнуло неподалеку так, что в автобусе зазвенели стекла. Женщины и старик-адвокат попадали на землю...
      - Господа, в Израиле звуковые эффекты - в программе туристского обслуживания! - воскликнул гид, насколько мог, бодро. - Они оплачены...
      Кто-то засмеялся с облегчением. Аббат, явно с живинкой человек, подхватил игру:
      - Потому путевки такие дорогие?
      Теперь смех стал общим. Женщинам и адвокату подали руки, помогли подняться с земли.
      Грохнуло еще раз. Но слабее. Странный свист и взрывы отдалялись.
      "Хазболла," что ли, разгулялась? Обычно "катюши" целят по Кирьят-Шмоне многострадальной. А сегодня - веером?"
      Над головой промчали с диким ревом, один за другим, несколько истребителей-бомбардировщиков.
      "Бомбят Ливан, - догадался Юра. - Очередная "операция возмездия..."
      Как-то он сам, в городе Кирьят-Шмона, попал под ракеты ливано-сирийской "Хазболлы". Взрывом убило мальчика, спавшего на балконе. И каждый раз, как только "Хазболла" обстреливала несчастную Кирьят-Шмону, израильские самолеты бомбили палестинские лагеря. И весь мир кричал об израильских агрессорах. Так и крутится неизменно. Доколе?..
      Юра ощутил на себе пристальный взгляд. На него, широко раскрыв в испуге глаза, смотрела женщина, сидевшая неподалеку.
      Гид Джордж встряхнул головой: забылся, гид! Сложил губы в улыбочке.
      Вдруг рвануло так, что, казалось, небо в клочья... Теперь уж и мужчины присели, но вскоре встали. Поняли, израильский истребитель преодолел звуковой барьер. Ушел, невидимый, с ужасающим ревом.
      Уже в первые дни работы гидом Юра убедился, что туристы - народ нервный, но отходчивый.
      Их редко предупреждают о возможных "неудобствах" на дорогах Израиля, связанных с неожиданным обстрелом или взрывами арабских бомб. Потому турист, за редким исключением, не ведает ничего, и уж точно не ждет ракеты или бомбы на свою голову... Юре, однажды попавшему в переделку, владелец Агентства объяснил: у министерств обороны и туризма Израиля разные задачи. Они "не контачат" друг с другом... Предупредить покупателя путевок заранее? Половина не приедет, остальным "что-то покажется", тут же помчат обратно. Невыгодно!
      Отдуваться, естественно, приходится им, гидам...
      - Следующий звуковой эффект по программе - морской! - нарочито веселым тоном, на ходу импровизировал Юрий. - Пещера Рош Ханйкра на границе с Ливаном. Шторм, скалы, белая пена...
      Шторма не было, но волны врывались в искрошенные промоины в скалах гулко, откатывались с размеренным успокаивающим шорохом.
      Когда испуг прошел и все насладились пещерой Рош ха Икра, вернулся к своим вопросам аббат. Поднялся в машину, обрызганный соленой водой с ног до головы. Вытер платком довольное лицо. Льющийся голос профессионального проповедника зазвучал громче, требовательнее, словно Рош ха Икра и дальние взрывы, и грохот на границе чем-то ободрили его:
      - В сегодняшнем номере "Джерусалем пост", уважаемый месье Джордж, напечатано о пресс-конференции Ицхака Рабина, вашего Премьера. - Он поднял газету, оставленную им в автобусе. - Вот несколько реплик. Не возражаете, я прочту?.. На каком основании происходит заселение арабских земель? - спросил его корреспондент.
      "На основании закона государства Израиль", - ответил ваш Премьер-министр.
      "Но насколько я понимаю,- продолжал корреспондент,- на основании еврейского закона, изложенного в Книге Книг, - не должно происходить то, что происходит..."
      "Вы правы, - ответил Рабин,- но наше правительство не следует закону Торы. Здесь никто и не думает утверждать, что у нас еврейское государство или еврейское правительство."
      Аббат обвел взглядом своих земляков в несколько помятых костюмах, мол, каково?!
      - Разрешите продолжить? - спросил он гида голосом самым смиренным, и снова язвительно:
      "- Но если вы не следуете своим еврейским законам, чем в таком случае вы руководствуетесь? - вопрошал корреспондент. - Идеей экспансии, обанкротившейся еще в начале двадцатого века? В таком случае, извините, чем тогда ваш национализм отличается от национализма сербов, которые намереваются отобрать у Боснии половину ее территории и дошли до геноцида боснийцев".
      - Месье аббат, вы могли бы допустить, - помолчав, отозвался гид, - что взгляды рядового служащего из туристского агентства, религиозного еврея, иногда могут не совпадать со взглядами главы атеистического государства?
      Французы-евреи взглянули на гида с досадой, мол, уступил бестактности, не решился обрезать иноверца...
      Когда группа разгрузилась у своей гостиницы "Кинг Давид", Юра был мокрым. Точно из парной выбрался.
      Возле него задержался лишь известный адвокат, добродушный толстяк, в очках с толстыми линзами.
      - Вы мне нравитесь, юноша,- буркнул он. - Вы честны и деликатны даже с хамами... У вас будут в жизни неприятности. Если что, вот моя визитная карточка. У меня есть израильская лицензия. Прилечу защищать...
      - Нелегкий день сегодня, - признался Марийке за ужином. - Все время ощущаешь себя дипломатом на приеме: "Молчи, скрывайся и таи..." Держишь себя за язык обеими руками, чтоб никого не обидеть. Никого, не дай Бог, не стравить...
      Марийка, в недавнем прошлом "учителька" младших классов, почувствовала: "молчи, скрывайся и таи..." - это, наверное, стихи: стихи сыпались порой из Юры, как горох из мешка,..
      - Самые умные стихи в русской поэзии, - подтвердил Юра и начал вполголоса, дети спали, декламировать:
      "О, как убийственно мы любим,
      Как в буйной слепоте страстей
      Мы то всего вернее губим,
      Что сердцу нашему милей!..."
      - Не о тебе ли написано? - перебила его Марийка не без язвительности.
      - Обо мне, - подтвердил Юра весело, и затем весь вечер упоенно декламировал своего любимого Федора Тютчева:
      "Счастлив, кто посетил сей мир
      В его минуты роковые.
      Его призвали всеблагие
      Как собеседника на пир;
      Он их высоких зрелищ зритель..."
      Следующий день начался веселее. По ошибке диспетчеров, Юра прикатил на работу на два часа ранее. Вышел на улицу, выпить кофе, прогуляться.
      На улице толкотня. Одна молодежь. Пригляделся, увидел, тянется толпой демонстрация движения "Шалом ахшав" (Мир немедленно). Народу столько, что вскоре появилась конная полиция - сопровождать шествие, которому с тротуаров кричат то добродушно, в поддержку, то резкое, неодобрительное. Порой грубое. Когда-то, слышал, в такую демонстрацию - безумная страна! бросили гранату.
      Над головой портреты Ицхака Рабина. "А Переса не несут, Не любят студенты Переса!.." - отметил Юра удовлетворенно и подхватил белую палку с портретом Рабина, едва не выпавшую из рук какой-то девушки, увлеченной разговором с соседом..
      Партию Рабина-Переса Юра терпеть не мог. Вруны! Мчат навстречу арафатам в сапогах-скороходах из Осло. А поселенцев на заклание, поскольку их, по статистике, всего пять процентов населения. Видать, у Ицхака Рабина генеральский взгляд на "живую силу": на войне, как на войне... А "шолом-ахшавцы" точно безусые дурачки: норовят отдать палестинцам больше земли, чем те просят... Но накричаться вдоволь с ними, ребятками... почему не вспомнить молодость?!
      Юра протопал с демонстрацией до канцелярии Премьер - министра, поорал-пропел с ними ивритскую песню о мире, поглядывая на часы. Отдохнул душой...
      Вернулся на работу освеженным, тут и его французы подоспели.
      Спокойные французы. Без политики. Плавали на спине в Мертвом море с газетой в руках, как нарисовано на рекламном плакате. Убедились, что реклама не врет. Утонуть невозможно. Восторгались кибуцем-миллионером Эн-Геди, вышли из птичника с хохотом, все в перьях. Продрожали всю ночь на горе Кармель, чтоб встретить восход солнца. Пришли в экстаз. Французы, порадовался гид, чувство красоты в крови!
      Очень понравилась Юре белокурая девчушка, студентка Сорбонны. Лицо у нее узкое, сметанно-белое, серьезно-сосредоточенное интеллигентное. Улыбкой лицо сразу преображается, становится округлым, почти детски-доверчивыми. Знала девчушка эту свою особенность... Французы пожелали, вопреки программе турпохода, осмотреть арабский Университет под Рамаллой. Когда они, прогуливались во дворе студенческого общежития, девчушка подошла к гиду. Произнесла застенчиво, что, попав неделю назад в Израиль, была в ужасном состоянии, почти шоке...
      - На улице я улыбаюсь людям, и мне улыбаются в ответ, - объясняла она вполголоса. - В Израиле же мне никто не отвечает улыбкой на улыбку... Я решила было, что со мной что-то произошло. Но здесь арабские студентки мне улыбаются... Значит, дело вовсе не во мне, а в том, под каким прессом в Израиле жизнь человека улицы, сколь она напряженна, тягостна, невесела, во всяком случае...
      Юра частенько вспоминал эту девчушку, кокетливую, наблюдательную, начитанную - умницу.
      Вопросы она задавала интеллигентно, с мягкой улыбкой, но всегда с нескрываемым подтекстом.
      - Возможно ли, месье Жорж, подлинное женское равноправие в стране, не отменившей, во взаимоотношении полов, многие законы Великой Порты? Я имею в виду социальные законы, а так же законы семейного права? Как вам, очевидно, известно Оттоманская Империя свободомыслием не славилась?
      Месье Джордж пожал плечами виновато.
      - Пардон, мадемуазель! Как религиозный человек, я не признаю справедливость турецких законов...
      - Но других же пока нет...
      Юра пожал плечами, чувствуя себя несколько уязвленным: он не юрист и, признаться, никогда не задумывался над этим. Однако бросил его в жар другой турист - смуглый, тихий мужчина лет шестидесяти с бритой головой и огромными сильными руками в синих наколках, ("зек или из бывших матросов, наверное? подумал Юра). Еще в самом начале маршрута смуглый человек, просидевший затем в автобусе всю дорогу молча, спросил гида, где в Иерусалиме проходила граница с Иорданией до шестидневной войны? И нельзя ли там задержаться? По тому, как он разглядывал грязные домишки забытого Богом района, где издавна жили марокканские и иеменские евреи, и с каким волнением присматривался к землистым и морщинистым старушечьим лицам, Юра догадался, что у туриста с этой "бывшей границей" что-то связано.
      Стеснительно кашлянув в руку, он прохрипел: - Меня зовут Леон. Я родился в Иерусалиме. Моя приемная мать перед смертью сказала, что меня отдала ей многодетная семья, привезенная из Касабланки. Семью поселили в бараке, где по жителям все время стреляли. Убили и моего братика. - Он похрустел от волнения своими могучими пальцами и почему-то понизил голос: Возможно такое?
      Гид Джордж поежился, переступил с ноги на ногу. Кто же в стране не слышал, как расселяли Африку в разделенном Иерусалиме, вдоль иорданской границы, под пули снайперов из арабского легиона. Живым щитом. А иных завозили прямо с парохода к ливанской границе, в "города развития", в которых не было тогда и надежды на "развитие"... Позднее, впрочем, туда же направляли и российских. Во всяком случае, дешевую квартиру можно было получить без труда только там... Кто заботился о людях?
      Невольно возник в памяти Юры один из его коллег, родом как раз из Касабланки, откуда и родители этого Леона. Встретились, во время перерыва в кафе, разговорились, и он, бывший сионист -активист, поведал злым голосом, с издевкой над самим собой, как ночами разносил по еврейским домам Касабланки антисемитские листовки, чтоб сподвигнуть евреев к эмиграции в Израиль.
      Страшноватый рассказ его помнился Юре весь, до последнего слова:
      "... А когда мы, марокканцы, плыли по Средиземному морю, - не мог успокоиться бывший сионист-активист, - перед нами разглагольствовал бойкий, в солдатских крагах, эмиссар Сохнута. Спросил, в заключение своего восторженного рассказа об Израиле, у всех ли есть..." - Забыл сохнутовец, не верящий ни в Бога, ни в черта, как называются филактерии, показал руками: то, что укрепляются во время молитв на лбу или на руках. Ну, мы, дикари, напомнили.
      "У всех ли есть филактерии?" - радостно воскликнул эмиссар Сохнута. "У всех", - ответили мы.
      Эмиссар объявил непререкаемо, что пришел Мессия и, поскольку они, сионисты, рождают теперь в Израиле нового человека, новое общество, то филактерии нужно выбросить за борт.
      И мы, доверчивые вахлаки, все выбросили...
      А потом прибыли в чужую страну, где к нам относились... ну, это тебе известно... В результате мы перестали слушаться сбитых с толку родителей, а какой был взрыв уголовщины, проституции?!."
      "Ох, не для автобусных экскурсий эти африканские истории! - мысленно воскликнул гид Джордж, а вслух ответил скороговоркой, что вряд ли может что-либо добавить к тому, что господин Леон знает...
      С той же группой промчал по Израилю и очкастый джентльмен с косичкой, перехваченной на затылке резинкой - учитель из Женевы, ядовитый, по мнению милой студентки-француженки, да, впрочем, и всего остального автобусного люда, как скорпион.
      Вторую половину дня они бродили по Яд Вашему, знаменитому музею скорби и героизма. Постояли у старых снимков: мальчонка в кепчонке из Варшавского гетто с поднятыми верх руками. Взрывы и черный дым над Каунасским гетто. Навал голых трупов в освобожденном Дахау. Поплакали в затемненном зале, когда записанный на магнитную пленку диктор ронял во мрак имена уничтоженных еврейских детей, и в электрическом небе как бы гасли одна за другой звездочки... Зареванные поднялись вверх, к могиле Герцля, и тут послышался недоуменный голос:
      - Пардон, месье Джордж! - начал учитель. - Почему все экспозиции в вашем замечательном Яд Вашеме заканчиваются приездом в Израиль, могилой Герцля, и прочими, на мой взгляд, идеологическими атрибутами? Разве приезд в Израиль - это конец еврейской истории? Большинство евреев земного шара живут вне солнечного Израиля и, насколько мне известно, туда не спешат. Правомерна ли такая экспозиция?..
      Гид Джордж был еще полон до боли острым ощущением гаснущих в темном зале, одна за другой, лампочек-звездочек, каждая из них сопровождалась скорбным голосом диктора: куда-то вниз, в полный мрак, падало имя ребенка, погибшего в нацистских лагерях. Не хотелось внимать словам, далеким от глубокого чувства печали. Пожал плечами, мысленно послав настырного туриста к чертовой бабушке...
      Снова уселись в голубой туристский автобус с огромными стеклами, попили водички, успокоились, достали прихваченные у выхода пышные и теплые булочки, щедро угощали друг друга, а женевец все не унимался:
      - Особенно раздражают, Месье Джордж, - продолжил он, едва автобус отъехал от Яд Вашема, - маршруты юношеских экскурсий. Кто бы из моих учеников ни отправился к вам, всех до одного провозили по одному и тому же пути. Вначале Польша, взорванные синагоги, Освенцим, вариант - Голландия, музей Анны Франк, затем те же Польша, Германия-Дахау, а в заключение непременно солнечный Израиль, "земля Обетованная". Вас самих не мутит от столь лобовой пропаганды? В конце концов, она вызывает у людей обратную реакцию...
      Месье Джордж и сам знал, что такого прямолинейного пропагандного болванизма, как в родном Израиле, он и в Советском Союзе не часто встречал. Это даже не на уровне болтушка Никиты Хрущева, который обещал всем советским людям жизнь при коммунизме. Еще примитивнее, провинциальнее, что ли...
      Но то, что чужой и, возможно, далеко не дружелюбно настроенный человек попал не в бровь, а в глаз израильским оракулам, считающим приезд в Израиль решением всех проблем, вызвала вдруг у Юры гневную досаду, неожиданную для него самого: "Вы нас убивали, - хотелось воскликнуть ему, - а теперь вас раздражает, что мы показываем вам дело ваших рук!" Промокнул лоб платком, довольный тем, что не дал волю неуместным "патриотиЦким эмоциям", на которые обычно так щедра говорливая израильская улица... Тем более, ясно понимал, что "это дело" не могло быть результатом рук женевца, тридцатилетнего человека... Но, Боже, как зато взорвались в негодовании почти все остальные французы, тут-то и обозвали учителя скорпионом. Композицию они, конечно, считали замечательной, правомерной, умной, не скрывая, впрочем, что сами на "Обетованную" перебираться и не собирались.
      Гид Джордж переждал взрыв эмоций, решив, что отмолчаться сейчас не имеет права. Симпатичен гиду турист, как личность, или нет, гид - сервис, обслуга, говоря по русски. Женевец - покупатель, а покупатель в Свободном мире, как известно, всегда прав...
      Как не кинуться ему на помощь, тем более, этот женевец был и чем-то близок ему, Юре: посмел задуматься!
      - Позвольте, господа, вы же французы, - законодатели хорошего вкуса. Человек в досаде от дурного вкуса наших Оракулов, их местечковой узости. Что бы вы сказали, в таком случае, если бы он или я обнаружили у них не только отсутствие вкуса, но порой и разума, не говоря уж о совести?.. Вы - туристы, вы прибыли вовсе не затем, чтобы отвечать на вечные вопросы "Что делать?" и "Кто виноват?" а затем лишь, чтобы отдохнуть, получить удовольствие от поездки. Но надо ли мешать тому, кто за свои же деньги еще и задумывается? Думать - это тяжелая работа, господа!
      Дружно посмеялись, оставили учителя в покое...
      У гостиницы гид Джордж помог выйти из автобуса милой улыбчивой студентке, не отдал выскочившему навстречу портье отеля ее огромный чемодан, сам дотащил его до дверей, и пообещал, если мадемуазель это важно, подробно ответить на ее письмо со всеми вопросами...
      И вовсе не удивился тому, что у автобуса его ждут. Грузный Леон, в новых пластиковых сандалетах на босу ногу, сгорбившись и покачиваясь из стороны в сторону словно в молитве, попросил задержаться: очень нужно выяснить у гида "что-то свое..." Повторил, что, действительно, родился в Иерусалиме, но было еще что-то ... он не хотел при всех... он верит, что родная мать его вовсе не отдавала чужим. Ей объявили в родильном доме, что ребенок умер, а, на самом деле... .. Моя приемная мать-француженка как-то обмолвилась, что за новорожденного мальчика в иерусалимском роддоме просили две тысячи долларов, девочку можно было купить и за тысячу... - напряженный голос-хрип Леона доносился до Юры словно из-под земли.
      Более полувека минуло с той поры, и приемная мать у Леона, как он сказал, была доброй, но, когда этот мужественный, нелегкой жизни моряк, выживший во всех штормах и земных передрягах, умолк, у него дрожали и губы, и руки.
      Юра дал Леону номера телефонов знакомых марокканцев и йеменцев, которые могли помочь в поисках. Позвонил приятелю, у которого был свой рекламный еженедельник. Тот опубликует заметку о Леоне и его фотографию. Это тоже посодействует... Телефон еженедельника всегда занят. Взглянул на часы. Времени в обрез, опоздает на автобус, но... бросить человека в такую минуту? Остановил такси, повез Леона в редакцию.
      ... Новое шоссе из Тель-Авива в Иерусалим пробито в местах живописных. Юра любил подняться на второй этаж скоростного "лондонского" автобуса и не отрываться от окна. В этот раз на дорогу и не взглянул. Впервые не отгонял своих ранящих душу мыслей о том, почему и всю прошлую неделю, и сегодня так неохотно ехал на работу? Он считал ее самой лучшей, самой благодарной работой на свете... и на тебе!.. А ведь все предельно ясно...
      Юра впервые столь пристально вгляделся в неистовых парижско-израильских патриотов и увидел в них... самого себя. Самого себя, Юрия Аксельрода, каким он, к стыду своему, был весь свой первый израильский год! Как только появится думающий человек, он, гид Джордж, ему не собеседник. Вот и сегодня... На туристском уровне и барахтаешься, дорогой Юрочка... Ну так последнее прости, этот захлебывающийся от восторга Юрочка!..
      Справедливо было бы ввести в Израиле новейшие социально-философские категории - туристское шапкозакидательство. Туристскую безответственность. Провопить: "Мы тысячи лет ждали эту страну", - и радостно мчаться к себе домой. А там, в благословенном Эреце, хоть трава не расти! Не их дело.
      Ну, а те, кто, как и я, жарко аплодировал Шамиру... они мудрее?! У них нет на детей сердца?!.
      Конечно, можно успокоить себя: гид - это озвученная реклама... Да, но кроме ландшафтов и закатов, вокруг него люди, и люди годами страдающие. Это не твоя профессия, гид Джордж, не так ли?!
      Всю дорогу до Иерусалима Юрий мучительно размышлял, отчего с первых дней Израиля сложилась эта "законная" практика имени Пинхаса Сапира воровать, утаивать доходы, плутовать? Издеваться над несчастными репатриантами.
      "Вы прибыли в арабо-владельческое и олимо-владельческое общество," заметил как-то шутливым тоном раввин Бенджамин. Толстяк любил мрачновато шутить.
      "Шуточка, в самом деле, мрачная. От врунов и воров в пятидесятые до высокомерных хамов в семидесятые ("Зачем вы приехали?", "Вы тут никому не нужны!") и, наконец, "ряженых" в девяностые... ведь все они из одного и того же доблестного сионистского ряда. Выжать из алии все, что можно. "Поиметь" ее, как сказал он тогда же. Рав Бенджамин, как не раз убеждался Юра, мыслил трезво и своих еретических мыслей ни от кого не скрывал. "Вы вправе спросить меня, как могло случиться такое историческое несчастье, - воскликнул он однажды на лекции в ешиве, - как могло случится такое несчастье, стрястись такая беда, вы не можете не задуматься над этим... что вековая мечта еврейских философов девятнадцатого века о своей стране, где еврей не парий и жертва, а хозяин, и тысячелетняя тяга приверженцев иудаизма к Стране Обетованной ("в будущем году в Иерусалиме...") выродятся в хорошо известную вам практику наших государственных недоумков и воров?! - И на одном дыхании завершил своим гремящим басом, словами, облетевшими всю страну:
      -...Несчастье Израиля в том, что его основали большевики.
      "Семь детей у равва, последние мал-мала-меньше, а режет, как бездетный... Свободный американец!"
      ... Если такова многолетняя политика "высших сфер", то... чего удивляться, куда конь с копытом, туда и рак с клешней. - Юра глядел на каменистую дорогу, по-прежнему ее не видя. - К каждому серьезному сионистскому делу всегда, всегда! с жуткой последовательностью, прилеплялись, как мухи на липучку, авантюристы, воры, пройдохи, готовые на все... Но если к действительно заветной, рожденной идеалистами идее постоянно и безнаказанно лепится жулье, бандиты в кипах и без них, надо внимательнейшим образом присмотреться к идее, не ущербна ли она?
      Не ущербна ли в ХХ веке, не запоздала ли безнадежно, трагически сама идея атеистической еврейской страны, созданной ради того, чтобы спасти еврейство от резни: "НИКОГДА БОЛЬШЕ...", как написано в ЯД-ВАШЕМЕ. Израиль не единственное место на земле, где еврея могут зарезать только за то, что он еврей. Но Израиль - единственное место, где это делают постоянно, годами, мир уже привык к этому... Даже у Стены плача... где богомольцы все до одного без оружия, с оружием не пропустят... сверху на головы молящихся вдруг обрушились камни... День и ночь теперь рядом, на горке, дежурит белая "неотложка" с броской надписью: "Подарок американского еврейского Конгресса".... Парадокс? Парадокс, и, по свидетельству мудрой Ханны Арендт, вовсе не такой уж неожиданный. Кто об этом вспоминает, думает?! Или рав Бенджамин прав во всем, он знает что-то, что нам и в голову не приходит? Все несчастье в том, что Израиль основали большевики?... Большевики? Наверное, дикое преувеличение. Гипербола... Как, в самом деле, постичь, гипербола это или ужасная, тщательно скрываемая годами правда?.. Ведь это важнее важного... У кого и как узнать?!.
      ... История француза Леона так потрясла Марийку, что она весь вечер возвращалась к ней. И даже всплакнула. Ночью, прижавшись к Юре, вдруг высказалась со свойственной ей определенностью:
      - Юрочка, милый, эта работа не для тебя. Ты врать не умеешь. А должен, как израильский гид, эту поганую власть обелять, выгораживать. Хватит уродоваться. Иди работать по старой профессии. К своему раввину. Он снова звонил.
      - Это, увы, невозможно, Марийка... Посчитай по пальцам. Трое детей, мы с тобой, бабушка. Шесть ртов... В ешиве мне положат тысячу пятьсот долларов. И ни цента больше. В туристском агентстве мой оклад со следующего года две с половиной... А сколько там наши "киты" получают... это ни в сказке сказать, ни пером описать!
      Марийка взглянула на мужа решительно.
      - Из-за нас не уродуйся, Юрочка. Не для тебя это - пыль в глаза пускать. Мол, Исраэль - Эльдорадо. Перебьемся... Звони своему равву и уходи от прохиндейства.
      - А дом? На какие шиши? Не ты ли, Марийка, меня жучишь - дом?! Дом! Мука моя...
      - Сколько, Юра, собрали денег, столько и собрали. Завтра позвоню Ксении, подобьем итог...
      Глава 5.
      СТРАСТИ ПО СЕРГЕЮ КОВАЛЕВУ
      Однако следующий день сложился иначе.
      Как только Юра переступил порог своей фирмы, его позвали к "Скряге-тучнику", так злоязычные гиды окрестили хозяина своей фирмы. "Скряга-тучник", маленький, подслеповатый, изнеможденный, как из Освенцима, польский еврей сообщил, не скрывая удовлетворения, что у него много заявок на экскурсии в Москву и Ленинград. И рожденные тут, сабры, хотят съездить, особенно из третьего поколения исраэлей, у кого бабушки-дедушки из России, у этих просто русский зуд; и несколько местных арабов готовы оплатить даже индивидуальные туры. Одно условие: непременно со своим гидом-переводчиком...
      - Джордж, лучшего кандидата заключать договор с пшенклятым Интуристом у меня нет. Бери бумаги фирмы и лети. Русский для тебя родной дом. Своего обжулить труднее...
      Юра признался смущенно, что он собрался из фирмы уходить. Нашел работу по старой профессии - компьютерщиком. Увы, зарплата там невелика...
      - Зачем уходить?! - вскинулся "Скряга-тучник", которому был всегда подозрителен французский у большинства его переводчиков-марокканцев, ронявший, считал он, израильскую фирму в глазах парижских снобов. - Это заглупо, Джордж! У тебя большая семья, а будет забольше... Оставайся на пол-ставке... о, нет! на почасовой оплате!.. Не хочешь? Сделаем тебе один день в неделю... Гарантирую не меньше... - И неожиданно назвал вполне приличную сумму.
      Не устоял Юра. Согласился подумать...
      И у Марийки не вырвалось в тот раз "нет".
      - Раз в неделю, сказала, это по божески. Но не держись за эту работу зубами, говори турикам-парижанам, что думаешь...
      - Выгонят, отберут лицензию...
      - И слава Богу!
      ... Что Юре делаў "Скряги-тучника" с его пшенклятым "Интуристом"?! Подпишет там, что надо. Без эмоций. Думал он вовсе не об этом, а, главным образом, о встрече со своим старым лагерным другом Сергеем Адамовичем Ковалевым. Очень ему не хватало мудрого рассудительного собеседника в этой трудно постижимой израильской жизни, которая, уж хорошо испытал на себе, его, новичка, умело дурила. То "шамировской мудростью", то "поднадзорной дисциплиной" гида, то коллективным патриотическим радиопереплясом под неизменные израильские напевы "хава нагила" или "гивейну шолом алейхем". Государству по нраву, спокойнее ему, болезному, когда люди поют хором, а не размышляют в одиночку. Британия - владычица морей давно породила свое откровенно циничное присловье: когда люди смотрят футбол, они не думают о политике...
      Скоро сказка сказывается, да не скоро в туристском агентстве дело делается...
      То вдруг танки Ельцина стреляют по парламенту России, - половина энтузиастов туризма аннулирует свои заявки. То цены на гостиницы Интуриста вдруг взлетают до небес, даже толстосумы отказываются...
      "Скряга-тучник" исписал вороха бумаг, не жалел денег на телефон, выторговывая льготный тариф - тянули-тянули резину, лето-зиму, снова лето-зиму, Юра изредка напоминал "Скряге-тучнику" о Москве: Сергей Адамович Ковалев, судя по газетам, был за эти годы избран депутатом государственной Думы, и в Комиссии по Правам Человека - главным! Вот с кем поделиться наблюдениями-сомнениями, а, может, и поплакать в жилетку... Юра отправил Сергею Адамовичу телеграфом поздравление с "депутатством", намекнул, что, возможно, скоро появится в Москве... И последнее время уж не отставал от "Скряги-тучника": "Кто не рискует, тот не пьет шампанское..." Почти уломал. А тут, как назло, новая "антитуристская" новость - Чечня.
      В каждом доме телевизор. И европейские репортеры, и вездесущая СNN спешат показать такой Грозный, хоть вой...
      Тем не менее, "Скряга-тучник" мысли о доходных вояжах в Москву не оставлял. "Наши исраэли по природе авантюристы, говаривал, что им чужая Чечня!.. Кстати, где она находится?" Наконец, решился, отправил в Москву заждавшегося "русского почасовика" со всеми бумагами фирмы.
      Узнав о его предстоящем вылете, позвонил раввин Бенджамин. Спросил, есть ли у Юры портативный магнитофон?
      - "Едиот" сообщил, что Ваш знакомый депутат Думы Сергей Ковалев только что вернулся из Чечни. Добровольно сидел там под российскими бомбами. Каково! Если он разрешит, запишите, пожалуйста, его свидетельство на магнитофон. Мы тут же передадим запись по нашей "Седьмой волне", а затем, не исключено, напечатаем... Вас в Шереметьево встретят?..
      "Эль-Аль" из Израиля приходил в Москву заполночь. Юра позвонил в Москву, закадычному дружку Яше, с которым вместе учились, чтобы встретил в Шереметьево. И отвез к себе домой. "Уж извини, я теперь бездомный..." Чтоб не нервничать, весь полет он старался сосредоточиться на темах, которые следует обязательно "обмозговать" вместе с Ковалевым. На темах самых для него, Юры, мучительных: "русские" прибыли в Эрец Исраэль вовсе не из глубинки, жители они, в основном, городские, а правосознание у них нулевое, дремучее: кандидаты на "демократических" израильских выборах все годы предлагались не гражданами страны, а боссами партий, по их спискам. Значит, все годы власть, по сути, бесконтрольна... А все молчат, как молчали в СССР. Почти все гуманитарии из "русских", работающие на израильском радио и в газетах, во власти привычных советских комплексов: об остром и больном ни-ни...
      Израиль - страна укоренившихся мифов, об этом на своих "кухнях" уж кто здесь не говорит... Так нет ли, в самом деле, порока в главном израильском "изме", почему-то густо облепленном высокомерными циниками и ворьем, которых, как и в России, не дают в обиду. Особенно, если за ними есть хоть какие-то голоса, "электорат" по нынешнему... Можно ли что-то сделать, чтобы пробудить людей от спячки?..
      В Израиле шли весенние дожди, только на самом юге установилась сушь, жарил ветер с Аравийского полуострова, дышать нечем. Самолет "Эль-Аль" взлетел и почти сразу сел, оказалось, приземлился южнее, на военном аэродроме, под Эйлатом. Целый час ждали автобуса с туристами: "Новые русские", пожелали отдохнуть на Красном море. Самолет с распахнутыми настежь входами раскалился, как сковородка на огне.
      Потому Москва, с ее холодными ночными ливнями, показалась избавлением...
      В Шереметьево, у выхода из аэропорта, стояли цепочкой какие-то мрачные, явно уголовные типы, которыми во всех аэропортах мира пугают пассажиров с московскими билетами: "Осторожнее, в Москве по пути в город грабят!" Мрачная цепочка расхватывала багаж приезжих, сообщая напористо: "Такси! Такси!"
      Яшку не сразу разглядел. Маленький он, тощий, бурлацкими спинами оттеснен... Нет, вот он, глазастик! Протолкался вперед, махнул рукой, мол, давай сюда!.. Обнялся с Юрой, взглянул на его обожженное загаром, с закоптело-бронзовым оттенком лицо, радостно сообщил ему, что на улице он бы остановился, как вкопанный, спросил себя, кого ему напоминает этот арап Петра Великого?
      "Ну, и поджарили тебя!...- И по своему обыкновению, без остановки и знаков препинания: "Колеса есть отец дал своего "жучка" жизнь налаживается в магазинах все есть".
      На Яшке черная кипа, значит, дома у них кошер. Слава Богу.
      ...На второй день все заявки израильской туристской фирмы были Юрой поданы, бумаги оформлены, но в России, как известно, решает вовсе не столоначальник, принимающий бумаги...
      - Ждите! - сказали. - Решение сообщим...
      Юра поймал себя на том, что ему нестерпимо хочется сойти с поезда метро на станции "Красные ворота", вскочить на троллейбус номер 24 и... через десять минут Лефортово, родной дом... Не удержался, выскочил из вагона метро, поднялся на эскалаторе, вдыхая знакомый с детства легкий запашок "движения из преисподней," как говаривал, бывало, однокурсник Тигран Мкртчан, по кличке "Одни согласные". Запах смазки, машинного масла. Постоял у тяжелых, почти дворцовых дверей выхода на улицу, прислонившись к холодной мраморной стене. Скрипнул зубами: "Бередить себе душу?" Дождавшись следующего поезда, умчал от соблазна подальше...
      Наконец, созвонился с женой Сергея Адамовича, самого так и не застал ни утром, ни в полночь. Отправился на проспект Вернадского, где жил новый депутат.
      Первое чувство, которое испытал Юра, переступив порог - испуг. Высокий, сухощавый Сергей Адамович показался иссохшим от неведомой Юре болезни. От его мужественного, не без горделивости, лица остался один оскал. Скулы заострились. Глаза воспаленные, красные, как у солдата на войне, не спавшего подряд много суток.
      - Что стряслось? - спросил Юра жену Сергея Адамовича, скорее, губами, чем голосом.
      - Теперь уж полегче, - успокоила она.
      Все вопросы, которые Юра собирался задать, застряли у него в гортани.
      - Не журись, - сказал Сергей Адамович, протянув Юре руку. - Я здоров, как бык. Просто командировочка была нелегкой...
      Стол был накрыт. Бутылка "Столичной" с перчиком едва начата. С ходу опрокинули по стопке, закусили семгой из депутатского буфета.
      Юра был весь внимание. Попросил разрешения включить магнитофончик. Сергей Адамович кивнул, мол, как хочешь. У него тайн нет... Но не спешил повествовать о Чечне. Предался воспоминаниям о давних каторжных днях, когда Юру, надевшего кипу религиозного еврея, уголовники пытались прикончить, метнув в него жестяную миску с отточенными до острия лезвия краями. Попади такая миска в шею, голова бы покатилась, как от ножа гильотины...
      - Нас, Юрыч, сразу не убьешь...- улыбнувшись, заключил он. - Мы с тобой еще повоюем... - Помолчав, наконец, начал рассказ о Чечне, который Юре не забыть до конца его жизни.
      Юра не перебивал, только в конце не удержался от вопросов. Сергей Адамович дымил, прикуривая сигарету от сигареты.
      Не заметили, как начало рассветать...
      Утром за Сергеем Адамовичем пришла машина, он попросил Юру никуда не уходить, ночевать у него. Юра извинился, сказал что не может обидеть Яшу, у которого поселился. Это было правдой, но не всей правдой. В доме Яши царил "кошер", а у Сергея Адамовича на завтрак поджаренная свининка... Постеснялся сказать об этом. Обнялись с Сергеем Адамовичем, и тот умчал по своим делам.
      Юра жил в семье Яши все время, пока оформлялся контракт с Интуристом. Снял текст Ковалева с магнитной ленты, перепечатал его одним пальцем на старенькой машинке, которую достали у соседки, автоматически, по привычке педагога, подправляя грамматически рыхлую скороговорку ночного разговора.
      Когда пришло время возвращаться в Израиль, на квартире Яши собрались несколько однокурсников, из тех, кто встречал Юру, в свое время, из тюрьмы. Иссохший не по годам, маленький Тигран Мкртчан, его жена Елка Тимохина, рослая, по деревенски здоровая, чуть раздобревшая после родов деваха, сейчас аспирантка философского факультета МГУ, непоседливый пузан Геша изобретатель, кандидат наук, тихий добряк Саня - шизоидный математик по кличке "гениальный мордвин".
      Рукава пиджака у Тиграна обтерханные. Занимался космосом, отдел прикрыли. На Елке та же кремовая кофточка, что и пять лет назад. Только непоседа Геша выглядит пижоном. Благоухает. Из кармашка дорогого пиджака синеет платочек. "Женихается он, что ли?" Оказалось, Геша ушел из НИИ, где не платили зарплату полгода и организовал свою фирму "Лаки по металлу". Его лаки оказались вдвое дешевле стандартных, и дело пошло.
      - Зову и Тиграна и Елку в свою фирму, тут же объяснил он Юре, видно, чувствуя себя в своем параде неловко, - не идут, сволочи. Берегут свой внутренний мир...
      Юра чуть не прослезился от радости. Так ему не хватало на Святой земле друзей, а уж эту волонтерскую "команду быстрого реагирования", как называли ее в институте, вспоминал непрерывно. Откупорил израильский коньяк, купленный им в аэропорту имени Бен Гуриона, чокнулись сходу. Для почину. Возбужденно повосклицав "А помнишь!... А помнишь!..", отведали наперченной фаршированной рыбки, приготовленной Яшиной мамой, не скрывая, что не терпится им послушать пленку с рассказом знаменитого Сергея Ковалева, которого по телевизору показывают часто, но как-то очень странно: Сергею Ковалеву больше двух фраз сказать не дают, затем он лишь рот раскрывает, а диктор роняет за него какие-то общие слова...
      Юра уж хотел было прокрутить диктофонную запись, а потом засомневался. Запись еще не завизирована Сергеем Адамовичем. Захочет ли он, ныне государственный человек, депутат Думы России, чтобы по Москве сразу же разлетелись его "непричесанные" высказывания о самом Президенте или о немощи своекорыстной русской интеллигенции?..
      - Ребята, - виновато произнес он. - Пленку крутить не будем. Текст незавизированный. Как бы нам не подложить Сергею Адамовичу свинью... Давайте, я прочту ключевые "акшен", как говорят в Голливуде, по нашему действия. Они, эти действия властей, "думцам" уже известны. А крутые размышления Ковалева по сему поводу оставим на потом? Согласны?
      "Ребята" побурчали, обозвали Юру иронически "Гоголем-моголем", имея ввиду, наверное, гоголевские "Избранные места из переписки с друзьями", но, делать нечего, притихли.
      Юра отпил водички и начал скороговоркой читать из рассказа Сергея Ковалева "на глазок избранное".
      "...Хватаюсь там за кремлевский телефон: - Мне срочно нужен Борис Николаевич!
      ... Замолкают вдруг и одна кремлевская "вертушка" и другая. И особая связь-шифровка "ВЧ". Похоже, отсекли всё одним рубильником.
      Российские войска идут на российский город, а у Президента России обрезана связь?!."
      - Не частИ! - обрезала его Елка Тимохина, нервно привалясь к столу и кладя на него свои могучие груди. - Тут каждое слово - наша история...
      "...Точно помню эту дату: 12 декабря 1994 года, - Юра помолчал, налил в стакан воды и снова понесся: - Неужто это дата начала войны с Чечней? Или она уже идет?..
      Тогда я предпринял последнюю отчаянную попытку. Дозвонился до канцелярии Ельцина и, назвавшись, сказал, что мне нужно отправить факс Президенту.
      - По срочнейшему делу! Созвониться не смог... Прошу дать номер факса.
      И услышал слова, меня огорошившие: - У нас нет факса.
      - Как?! У Бориса Николаевича нет факса?!.
      Меня охватило чувство, которое впервые ощутил, когда был зеком в мордовском лагере: апеллируешь к мертвой машине, которой до человеческой крови нет никакого дела. На мгновение даже растерялся. Затем пришел в ярость. В такие минуты остановить меня не просто...
      ...Схватил такси, и к Дому медиков на улице Герцена, где предстоит вечер памяти академика Сахарова. Пять лет минуло со дня его смерти. Я - в зал, прошу разрешения выступить вне очереди. Бас у меня, как видите, густой, хрипловатый, чуть форсирую голос, - только глухой не услышит... Сообщил залу о "федеральных" войсках, которые стягиваются к Грозному, и кровь прольется с минуты на минуту.
      - ...Андрей Дмитриевич Сахаров, - продолжаю, - был человек, о котором рискованно говорить, что он сделал бы в этом случае то-то и то-то. Но в случае с Чечней, с нависшей войной, когда войска подошли к Грозному и вот-вот начнется резня, совершенно ясно, что бы говорил и делал Андрей Дмитриевич... Я по должности и по совести должен туда ехать. Сейчас. Немедленно. А я никак не могу связаться с Президентом. Не могу даже отправить ему по этому поводу факс. У всех факс есть. А у Президента России нет. Может быть, сбросимся нашему Президенту на факс?! Он так ему нужен в эту минуту...
      Первым приблизился к краю сцены министр иностранных дел Андрей Владимирович Козырев и положил на нее зеленую бумажку, и эта кучка довольно быстро росла.
      Еще не кончился вечер, Козырев окликнул меня, сказал, что знает, как найти связь.
      - Сергей Адамович, я вышел на Сосковца.
      - В Доме медиков есть спецсвязь?
      - Да нет, по простому телефону. По автомату.
      Неисповедимы пути Господа. А телефона, те более. Так мне впервые удалось связаться хоть с кем-то, кто координировал дела, связанные с Чечней.
      Сосковец так радушно отвечает:
      - Сергей Адамыч. Голуба. Что-то мы долго с вами не виделись... Вы не можете меня найти? Вот неудача. То я тут, то я там... Ну, что у вас за дело?
      - Я в Грозный хочу лететь.
      - Когда?
      - Сегодня уже поздно. Как можно раньше завтра.
      - Хорошо... - И уж вовсе подобрел: - Остальное, Сергей Адамыч, беру на себя. Можете не беспокоиться...
      И, в самом деле, все шло как по маслу... целых полдня. В Чкаловской, на том военном аэродроме, с которого Юрий Гагарин взлетел в последний раз, двое учтивых генералов жали нам руки. Проводили до самолетного трапа. А машина "люкс". Для правительственных персон. Летающий штабной салон. Диваны кожаные, столы широкие. Над ними - карты. Признали "думцев", значит... С недоумением вижу, огромный самолет - пуст. А генералы торговались с нами, как купцы из пьесы Островского! За каждого человека.. Разрешили лишь по одному от каждой партии.... Но не начинать же вчерашний скандал заново!
      Поднялись в воздух, принялись толковать о том, куда, в каком порядке двинемся, когда приземлимся в Беслане. Вдруг открывается кабина пилотов, выходит командир корабля, молодой еще, форма как у штабных, новехонькая, объясняет нам невозмутимо, что мы сейчас примерно над Воронежем...
      ... - И поворачиваем назад...
      - В чем дело?! - вскричали мы хором.
      - ... Сообщают, что в Беслане обледенела посадочная полоса, и самолет не сможет сесть... Правда, меня это удивляет, я пилот такого-то класса, мне разрешено сажать и в этих условиях... Но тут вероятно опасаются за ваше здоровье...
      - Большевики! - вырвалось у Тиграна с отвращением. - Их стилек...
      - На дворе разгул демократии, а ты...- язвительно начала осторожная Елка.
      - Молодожены, заткнитесь! - пробасил Геша. - Юрыч, вперед!
      "Опасаются за наше здоровье..." - мрачно повторил я про себя, догадываясь, что забота Сосковца о нас еще не исчерпала себя до конца... Теперь уж как не понять, там началась или вот-вот начнется резня. Преступники в свидетелях не нуждаются... Тут я совсем остервенел "Уйду туда хоть пешком, - говорю своим "думцам". - Сегодня уйду, а вы как хотите..."
      Созвонились с аэродромом Внуково, откуда есть рейсы на Северный Кавказ. По счастью, оказались билеты на Минеральные воды. Спасибо министру Козыреву и его последователям: денег как раз хватило. На всех...
      Из Минеральных Вод связался с Назранью, со старым приятелем ингушским Президентом Аушевым... Аушев тут же прислал машину, нас помчали по разбитым горным дорогам со скоростью "неотложки". Вопреки саботажу и государственных, и военных чинов, мы были в Грозном в тот же день.
      Война уже шла. Позиционная, если такое определение хоть что-то говорит о городе, в котором многоэтажные дома вдруг взлетают в воздух, оседают и рассыпаются. Идет уничтожение мирных жителей...
      Вместе с шоферами-добровольцами помчались на грохот разрывов. Заставали горящие руины, трупы. Отправились по больницам, моргам. Сами открывали двери моргов, пересчитывали убитых. Вонь от разложения и карболки невыносимая. Документов при жертвах никаких. Спрашивали, а это кто? А этот русский мальчишка? В кулаке у него авоська зажата...
      Никто ничего не знал. Никакой статистики жертв, никакого учета потерь, судя по всему, еще не велось. Мы - единственные и весьма нежеланные свидетели. Снова и снова мчим на взрывы. Лежат под руинами чеченские женщины, дети трех-пяти лет. Много задавленных бетонными обломками российских старух. Иные в окровавленных платках, повязанных по обычаю русских деревень, под подбородком. Вокруг вой родных, соседей, плач. Спрашиваю у дворника-чеченца, откуда здесь так много русских старух?
      - Наши спасают свои семьи - вывозят в аулы, - ответил дворник. - А вашим старухам в Чечне податься некуда, у них тут родных сел нет...
      - А что же наши офицеры?! - выдохнула Елка. - Как бы ничего не замечают?...- Лицо Елки вытянулось в таком ужасе, что Юра пропустил полстраницы текста, чтобы тут же ответить ей:
      -... "Российские офицеры чувств своих не скрывают: "Это чудовищная глупость! - говорят. - Зачем нас пригнали сюда? Мы прежде служили с ними в одной армии..." А полковник, если не ошибаюсь, его фамилия Кантарин, командир дивизии, стоявшей на "передке", тот просто набросился на меня: "Вы депутат Думы? Что вы делаете здесь?! Смотрите, как мы роем окопы? Ваше место там. Вы обязаны настоять на срочном слушании в Думе. Чтобы законодатель потребовал немедленного отвода войск."
      Когда добрался до дивизии Кантарина вторично, она называлась уже иначе: честного и прямого полковника отозвали.
      Штаб российских войск был в Моздоке, с трудом узнал телефон командующего. Разговор был таким:
      - Убирайтесь отсюда, пока наши офицеры с вами не расправились!
      - С кем я говорю?!
      - Это вам знать ни к чему! - И с издевкой протянул: -Па-три-оты!... - И бросил трубку.
      Таких "патриотов" вокруг Елки, на философском факультете МГУ, видно, было немало, она всплеснула руками и заплакала. Яша принес на подносе чай с домашним пирогом, она отмахнулась нетерпеливо, мужчины хлебнули по глотку, и Юре дружно: - Дальше!
      " -.. Вернувшись из Моздока, мы со своим соседом Орловым до утра глаз не сомкнули, вспоминали о злобном штабном патриотизме в крови до локтей. Что это, в самом-то деле? Остатки угара "первые среди равных"? Комплекс неполноценности армейской провинции?.. Это эксплуатируется сейчас во всю... Пришли к выводу: бешеный "патриотизм" и штабных, и спец-подразделений МВД, если это не чистый карьеризм, не возможность пограбить, "разжиться", то обычная, подогреваемая властями ксенофобия. Основа-то биологическая. Незнакомое, чужое грозит опасностью. Бей первым... Не глупым человеком был Август Бебель, назвавший патриотизм "последним прибежищем негодяев..."- Юра перелистал сразу несколько страничек, бросил насторожившейся Елке. - Ухожу от палаческой фактологии карателей из МВД к главному: " - Теперь уже трудно сказать, кем из "думцев" и офицеров толковали, спорили - под завывание свирепого в предгорье зимнего ветра или дальний грохот артиллерии, продолжал Юра, поглядывая на Елку с состраданием ("Ох, не для женских ушей этот святочный рассказ..."), - Но вот как забыть: тема наших жарких споров в Грозном была тогда одна-единственная: как в л я п а л а с ь Р о с с и я в Ч е ч н ю? Неужто Борис Ельцин не читал, хотя бы в школьные годы, русскую классику, Льва Толстого, Лермонтова, и даже никогда не слыхал по радио пушкинских стихов о русско-чеченском "доброжелательстве":
      "... Делибаш уже на пике, а казак без головы": Россия воюет с Чечней без малого триста лет, пленила некогда самого Шамиля, а успеха никакого... Попробуем, друзья, разобраться, ПОЧЕМУ ЖЕ ВЛЯПАЛАСЬ?.."
      Юра оторвал глаза от страничек.
      - Это я, ребята, обнародовать пока не могу. Тут имена, прямые обвинения. Завизирует Сергей Адамович свой текст, тогда уж... - Юра поглядел на мокрые глаза Елки, и продолжал свое "выборочное" чтение: "- ...Как только начался новогодний российский штурм, чеченцы настояли, чтобы все думцы перебрались из своей пятиэтажки у стадиона в бункер РЕСКОМА (Республиканского Комитета) или "дудаевского небоскреба" из литого бетона в редкой еще ракетной "оспе". Переселились мы, надо сказать, во время: в комнату, где мы ночевали с Юрием Орловым из Мемориала, влетел снаряд. Входная дыра, со стороны улицы, была в полстены, выходная, в соседнюю комнату, обрушила потолок и вызвала пожар, который так и не потушили. На наше прежнее жилье было затем страшно смотреть... Спустя неделю Грозный напоминал уж Сталинград второй мировой войны..."
      - Ну, это пропущу! Весь мир видел чеченский Сталинград по телеку. Вы так же, надеюсь?.. Перейду к итогам...
      "...Грачевский штурм Грозного 31 декабря 1994 (приуроченный услужливым генералитетом к его дню рождения) обернулся трагедией. С ноября 1994 года до конца января 1995 года только в Грозном, по скрупулезному подсчету думцев, артиллерийским огнем и бомбежкой было убито двадцать пять тысяч мирных жителей. Такова цена "подарка" бездарному маршалу...
      В самом Грозном, в местах боев, нигде нельзя было ступить на землю или асфальт. Осколки покрыли всё железным ковром. Остановить этот разбой мы, увы, не могли. Старались документировать так же и "инициативу" самих российских войск... Нами учтено, - подробности, Елка, пропускаю - более двух тысяч ограблений, бессмысленных расстрелов во время грабежей, насилий над чеченскими семьями. Мародерствовали, по наблюдению горожан, не солдаты срочной службы, а наемники или, по новейшей терминологии, "контрактники". Потому-то восемнадцатилетних ребят, попавших в плен, чеченцы отдавали матерям, примчавшимся в Чечню со всех концов России. "Контрактников" не жалели.
      Ныне, как известно, уже опубликованы и первые цифры жертв мирных жителей Чечни (генерал Лебедь- 70 тысяч, чеченские источники - до 100 тысяч); военных потерь меньше несравнимо.
      ...Встречи с Президентом Ельциным я добился лишь в начале января девяносто пятого. Сообщили из Москвы, получено "добро"...
      Юра снова оторвал глаза от бумаги.
      - Если в Москве свидетельство Сергея Адамовича не обнародуют, в Израиле оно точно выйдет .И в Штатах. Да и во всем мире... Я тут же вам сообщу... Извините, ребята, пока о Президенте не буду...
      Елка вскинулась оскорбленно:
      - Ты что, дурачок, перестал нам верить? Израиль у тебя память отшиб, что ли? Нельзя об этом трезвонить, значит, будем молчать, как рыбы... Или ты думаешь, что о нашем дорогом Президенте мы узнаем от тебя что-то новое? Читай, и не дури!
      " - Встречи с Президентом Ельциным я добился лишь в начале января девяносто пятого, - поколебавшись, начал Юра. - Сообщили из Москвы, получено "добро"... Шел к аэродромному автобусу, как всегда в те дни, не по асфальту, а по скрипящей крошке из железа и камня толщиной в несколько сантиметров, стараясь не споткнуться на крупных осколках от снарядов и мин.
      Когда вернулся в Москву, жена всполошилась: муж как из больницы... Ладно хоть жив!.. Было ли очень опасно? Не очень, по правде говоря. Иногда, правда, ка-ак шарахнет над головой ракетой по бетону.
      Рано утром позвонил телефон. Говорил знакомый из администрации Президента, вызвавший меня в Москву. Посетовал, что ему, Сергею Адамовичу, "подложили свинью...
      -Вот, дружище, - сказал сочувствующим тоном, - передо мной открытое письмо Елены Боннер Президенту, - сообщал вполголоса и почти с состраданием. - Пришло неделю назад. От 28 декабря 1994 -го. А на Западе уже по всем радиостанциям... Вот, слушай. "... Мафия сегодня стала во главе нашего государства. Кровь дешевле нефти... К городу подведены тысяча танков... Нынешняя российско-чеченская война - это... поворот России назад, в тоталитаризм... "Адамыч. слушай дальше! "... Не надейтесь одурачить теперь, когда Председатель Комиссии по Правам Человека Сергей Ковалев и вместе с ним..." тут полный список, кто с тобой... "... находятся в Грозном. Там они защищают Права Человека правдивой информацией о массовых нарушениях, разделяя под бомбами и снарядами трагическую судьбу чеченского народа..."
      Адамыч, теперь с а м рычит на всех, как зверь. Попадешь под горячую руку...
      - Что ж, письмо дельное, - ответил я высокому чиновнику, отметив с усмешкой, что не от хорошей жизни о н и хотят поссорить меня с Еленой Боннэр...
      Январь в Москве был злой, метельный. Сухое тепло Приемной Президента отогревало, располагало к разговору, если не дружескому, то спокойному. Мимо меня быстро прошагал в кабинет без доклада маршал Грачев, затем проскочил, как бы не заметив меня, Сосковец. Еще несколько генералов, которых приняли немедленно.
      Я уж понял, что мой приезд ничего не изменит. Машина по истреблению людей запущена. Меня начало охватывать чувство ярости
      -Какое несчастье! - вырвались у меня слова, мучившие всю дорогу, и мужчина- секретарь за большим столом с колонией белых телефонов взглянул на меня с испуганным недоумением. - Какая страшная беда, что человеческая жизнь в России во все-все века, - татарские, царские, советские, нынешние - и полушки не стоит.
      Секретарь торопливо исчез в кабинете Ельцина, и меня ,.наконец, позвали...
      Президент России вышел из-за письменного стола, сел напротив меня, широко раскинув ноги в новых блестящих штиблетах, грузный, насупленный. Поначалу я заставил себя говорить тихо, затем, не заметив этого, продолжал все громче. О взорванных домах, в которых живут мирные жители, Об убитых чеченских детях, о русских старушках, которым некуда бежать от российского огня...
      Ельцин слушал терпеливо, Больше часа не проронил ни слова. Сидел, поджав губы, по-прежнему надутый, отстраненный и явно недовольный. Будто глухарь.... Я еще повысил голос, сказал, пожалуй, даже излишне резко, мол, надо немедленно прекратить бомбардировки Грозного. Гибнут люди, в большинстве гражданские, не ожидавшие от своего государства такого чудовищного вероломства .
      Президент разомкнул уста, умозаключил:
      - РАНО ЕЩЕ...
      И больше ни слова не сказал. Только когда я ушел, выразил помощнику свое прямое неудовольствие депутатом Думы Сергеем Ковалевым:
      - Нечего тут, понимаешь, всхлипывать!..".
      - Как мы могли выбрать такого троглодита?! - вдруг вырвалось у раскрасневшейся Елки. - Ведь не только мы, он уж и сам, наверное, чувствует себя висельником. Петлю на шею надел, ждет, кто табуретку из-под его ног вышибет. Шахтеры? Военные?
      Юра отпил водички.
      - Елка, к тебе тут есть прямое обращение Ковалева. - Юра зашуршал листочками. - Разговор, ребята, между прочим, идет в чеченском убежище, бетонный дворец генерала Дудаева над "думцами" гудит от бомб и ракет, и разваливается. ..
      "-...Так ведь если не Ельцин, - кто бы сел князем на Путивле? Тот же Гайдар? Не понятый Явлинский? Академика Сахарова на власть не кликнули. Или Растроповича с его виолончелью... - произнес один из "думцев". - Выходило, не было у нас никакого выбора - или беззастенчивые коммуняки или Ельцин...
      - Вот-вот, - отвечаю ему. - В 1988 люди выходили в больших городах на площади толпами, чего они требовали? "Долой обкомы КПСС?" Ничего подобного! Кричали, писали на транспарантах, что такой-то секретарь обкома их не устраивает. Заелся, людей не видит... "Дайте нам хороший обком!" На этой волне выплыли и Борис Николаевич и Иван Петрович Рыбкин. Как хорошие секретари. Рыбкин стал хозяином Волгоградского горкома. Рядом поднялся секретарь Свердловского обкома Ельцин. Он был хорош там? Сравнительно с другим жлобьем - несомненно. Кто-нибудь на этих площадях академика Сахарова просил? Чешского президента Гавела приглашал?.. Выкликал их кто "на царство," как писали в древнерусских летописях? Выкликнули хороший обком. О другом у наших крикунов и мысли не было: "Обком!" - вопили. "Хо-оро-ший!" Его и получили. Это и значит, "бачыли очи, що купувалы"...
      ...Шарахнула по бетону ракета, с потолка посыпалась побелка. Вдруг затарахтел неподалеку движок, в убежище зажегся слабый желтоватый свет. Кажется, обошлось... Достали чай из термосов. Засохшие бутерброды. Разговор продолжался. - В стране же есть конституционный суд, - заметил, разливая чай по кружкам пожилой "думец" из бывших диссидентов. - Неужели, Сергей Адамович, конституционный суд простит власти этот кровавый кошмар?
      - Простит, - ответил я мрачно. - Наша власть убеждена, что закон не над ней, а под ней. Вроде кожаной подушки под сиятельным задом... Еще у Герцена сказано: "Когда русский слышит: "Закон", он соображает, как бы его обойти.."
      Тут снова грохнуло сверху, забарабанило над головой тупо, неостановимо, видно, снова принялись гвоздить по литому бетону небоскреба сериями ракет "земля-земля". Опять мигнул и погас свет. Чеченский солдат черкнул зажигалкой, зачадил фитиль в снарядной гильзе.
      К ночи тем, у кого были дела, удалось тихо, без огней выскочить из убежища. Я на случайной машине промчал на юг от Грозного, где, по рассказам газетчиков, десантники из МВД устроили неслыханную резню, о которой говорил теперь весь Северный Кавказ.
      Увы, все подтвердилось. Десантный батальон МВД ворвался в селение Ромашки, забросал гранатами подполы, в которых пряталось население. На земляном полу остались лежать старуха и двенадцать детей мал мала меньше. Назавтра об этом ужасе передало агентство "Рейтер", снимки, снимки, один страшнее другого - разбросанные по полу останки детей - напечатали все крупные газеты мира. Варварство есть варварство!
      Когда я выбрел из забрызганного кровью дома, пошатываясь от увиденного, ко мне приблизились двое незнакомых журналистов в армейских, но каких-то "нездешних" чистеньких плащах на меху. Представились. Один, в капюшоне с завязками, из лондонского "Таймса", другой, помоложе, от американского журнала. Попросили разрешения задать вопрос. Англичанин начал напрямик:
      - Меня больше всего интересует вот что. Ваша страна столько боролась за мир, даже награждали борцов за мир Золотыми Звездами Героев, почему же вдруг оказалось, что у вас нет антивоенного движения. Нет абсолютно! Вместо него пустота... Несчастные солдатские матери?.. Какое же это движение? Это плач над могилами...
      - У нас, вы слышали надеюсь, - добавил тот, что помоложе-, общественное мнение остановило войну во Вьетнаме. Вышвырнуло из президентского кресла Никсона. А у вас?.. Почему русским надо непременно кого-то душить? Из века в век. То прибалтов, то грузин, то туркмен. Почему им не дать жить так, как они сами хотят?.. Власти меняются, а стратегия подавления малых народов неизменна... Где ваши писатели? Ваши ученые? Словом, где она, интеллигенция, возглавляющая антивоенные марши во всем мире... кроме России? Где ваша демократия?.."
      - Да нет у нас никакой демократии, и не было! - взорвался Тигран. Дозволено голосить что угодно, это демократия?!
      Юра невольно усмехнулся. - Это как раз израильская демократия. Вопить да, действовать -нет!.
      Геша слушал, обхватив свою лобастую голову руками. Подняв глаза, произнес спокойно, видно, давно выношенное: - Надо, ребята, признать честно. Мы традиционно-расистская страна. До войны жучили поляков. Во время войны чеченцев, крымских татар и так далее. После войны понесли гитлеровскую идею дальше: "Бей жидов - спасай..." До массовой высылки не дошло - Сталин помре... Ныне нет прохода "лицам кавказской национальности". Заметит милиционер в метро смуглого - а ну, иди сюда! Все под подозрением, все виновны, кроме старшего брата...
      - Поосторожней со старшим братом, - усмехнулась Елка. - Когда мой Тигран уже имел свою письменность, созданную в пятом веке Миштоцем, а Юра уж вообще ходил с Торой под мышкой, мы с тобой, Гошка, еще с дерева не слезли. Все перевернуто вверх тормашками, и ты, Гошка, и сам все это хорошо знаешь... Задурили несколько поколений. И преуспели в этом, главное... Знаете что, ребята, - задумчиво протянула Елка, я, законченная атеистка, должна признать: точнее всего наше национальное самосознание выразилось в формуле религиозного философа Владимира Соловьева... Я имею ввиду его знаменитую лесенку": национальное самосознание - национальное самодовольство - национальное самообожание - национальное самоуничтожение..." На какую ступень соловьевской "лесенки" опустилась сейчас моя Россия? Куда рухнет с нее?... Ребята, не перебивайте, это серьезно! .Вот вам историческая ретроспектива лишь моего поколения: замаячила свобода в Венгрии, туда рванулись хрущевские танки. "Пражская весна" - брежневские... При Горбаче те же танки, саперные лопатки... Слушайте, а разве не мы стравили армян с Баку, когда там начались разговоры о независимой от Москвы "кавказской федерации"?! А абхазов с Грузией?! И в Нагорном Карабахе, и в Вильнюсе - всюду торчали волчьи уши! Теперь Чечня! И сами не живем, и другим не даем!. По моему, нас, русаков, задавили наши просторы. Наше фанфарное величие. Так же, как королеву Викторию, впадавшую в идиотизм от мысли, что над её "империей никогда не заходит солнце..."
      И главное, - ничего нас не учит. Уже и СССР распался. И русские беженцы ото всюду повалили. И жрать нечего... Нам, русакам, нужно на голову положить лед. Как средство от спеси. А Ельцина запирать на ночь в холодильник...
      - Елка! - воскликнул Саня улыбчиво, - когда ты своему Тиграну не даешь лова сказать, я терплю, но Сергея-то Ковалева зачем прерываешь?.. Что мы, о старшем брате понятия не имеем? У моей мордвы и пять веков назад нельзя было принудить девушку выйти за нелюбимого, и мысли такой ни у кого не возникало, а у Старшего брата.?!. Дикая ты..
      Елка расхохоталась, потянулась к худющему Сане, прижала его к своим грудищам, как ребенка.
      - Юра, читай дальше, - одышливо крикнул Саня, отбиваясь от Елки.
      "-... Признаться, в своих ответах иностранным коррам я был скован. Считал, что официальное лицо при государе не имеет права хулить государя. Ничего, сказал я самому себе простившись с ними, скоро ты перестанешь быть официальным лицом...
      Я был гораздо ближе к концу своей миссии, чем думал... Как только в Думу просочились слухи о том, что с а м высказал Сергею Ковалеву неодобрение, так тут же несколько депутатов предложили отстранить Ковалева от должности уполномоченного Думы по правам человека. В феврале за это голосовали дважды. Коммунисты и жириновцы криком изошли - "страдает безопасность страны!", но не собрали нужного количества голосов. Не собрали и в третий раз - 1О марта 1995-го. Но тут вмешался господин Бабурин, председатель комитета по безопасности. Поскольку, де, "страдает безопасность..." Он предложил устранить не Сергея Адамовича Ковалева, человека вроде бы достойного, а устранить его должность, ибо в документах о ее утверждении еще что-то не подписано...
      Это, подальше от греха, и приняли...
      - Подонок! - вырвалось у Тиграна в сердцах. - Бабурин, а? Как вам это нравится?! Казался мне смелым человеком. В космонавты просился. Не взяли из-за зрения. Три института кончил, все постиг. Заче-эм учился? Для изощренного холуйства?.. Червем изогнулся, чтоб помочь бандитам... Теперь в Чечне наших свидетелей нет, там такое начнется!.. Юрыч, что ты на это скажешь?
      - Ну, ребята, все об этом уже давным-давно сказано. Антон Павлович Чехов писал в своих письмах к издателю, если помните, "я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную..." И главное, не изменил Антон Павлович своего взгляда до конца жизни: притеснители, сказал, выходят из ее же недр. О нашем Бабурине это просто один к одному...
      - Юрыч, - почти шепотом прервал Саня тяжелое молчание, и в горле его задвигался кадык, а Марийку не замучила твоя израильская жара? Не думает она... того, в родные пенаты...
      Все затихли. Знали, Саня всегда "неровно дышал" к Марийке, цветочками ее задаривал, доставая и помогая ей отправлять Юре в Мордовию философские книги.
      Юра улыбнулся.- Куда ей, Санечка, возвращаться? Даже если я ей надоел, хуже горькой редьки, у нее от меня трое детишек...
      Саня посопел молча. Произнес вдруг простодушно: - Вернись Марийка, я и с тремя бы...
      - Редкий ты человек, Санюша!.. А будет у нее пятеро?
      Плечи у Сани опустились. - Пятерых в Москве не прокормить. В Саранске, тем более...
      - Значит, мое спасение в том, чтобы число детишек Марийки немедленно довести до пяти! - жизнерадостно, под общий хохот, произнес Юра.
      ... В день возвращения домой он отвез листочки со стенограммой Сергею Адамовичу, чтобы тот, наконец, завизировал ее. Ждал пока не пришло вызванное такси. Сергея Ковалева все еще не было. "Опоздать на самолет?". Оставил копию жене, сказал, что свяжется с Сергеем Адамовичем из Израиля.
      Созвонился уже из Иерусалима. Тот подтвердил благодушно, что все нормально, одно непонятно, почему Юра свой ядовитый вопрос об отсутствии в России и антивоенного движения, и подлинной интеллигенции передал иностранным коррам? Они, правда, тоже поминали об этом, но вскользь.
      - ... Ежели бы не твои инвективы, - добродушно басил Сергей Адамович, я бы о коррах, скорее всего, и не упомянул. Журналистов там было не сосчитать. И наших и чужих...
      Юра помолчал, затем ответил убежденно:
      - Какое я имею право, в связи с трагедией Чечни, возникать. Я там не был, а "думцы" и корры были, рисковали головой. Иначе получится, что я хочу заработать авторитет на чужом горбу, на чужой крови... Извини, Сергей Адамович...
      Как только Юра сообщил равву Бенджамину, что свидетельство Сергея Ковалева, наконец, им завизировано, прикатил радиожурналист. Повез Юру вместе с кассетой куда-то на "территории", долгой кружной дорогой, окаймленной навалом белых каменных осколков. Доставил почти под арабскую Рамаллу. Объяснил недоумевающему Юре, что Рабин и Перес их "седьмой канал" терпеть не могут... Что за канал? У оппозиции голос прорезался. "Толстосум из наших, религиозных, купил нам квартиру. Мы устроили в ней радиостанцию...."
      Медлительный спокойный басок Сергея Ковалева звучал над Иудейскими горами почти час. Хотя в стране не осталось ни одного человека, который хотя бы не узнал об этом, ивритские газеты печатать стенограмму не торопились. Рав Бенджамин сообщил, что, по его сведениям, вмешалась военная цензура. Рабочая власть до сих пор стоит перед Россией на задних лапках. Правда о Чечне и Ельцине - главнокомандующем "федеральных" карателей - им ни к чему...
      Обычно Юра заглядывал к равву едва ли не каждую неделю. А, вернувшись из Москвы, отдал ему официальный визит, и все!.. Удивился своему необычному чувству неприязни к профессору-равву. Особенно, когда на память приходили картины Грозного, воссозданные Сергеем Адамовичем. Чаще всего, мальчишечка в провонявшем хлоркой больничном морге с пустой авоськой в судорожно сжатой руке. Мама послала его в магазин, а он здесь, в навале трупов... Почему-то не хотелось с раввом даже видеться.
      Взыграл в Юре горячий израильский патриот, глубоко оскорбленный постоянным сравнением раввом отцов-основателей Израиля с большевиками. И ранее большевики были для него, советского зека, понятием не абстрактным. Но сравнивать первого Президента страны Хаима Вейцмана или того же Бен Гуриона с палачами Чечни?! С Крысоловами, сознательно истребляющими свой народ?!. Пролившими, всеми видами современной военной техники, моря крови гражданских, ни в чем неповинных людей. Старух, детей...
      -...Рассуди сама, - объяснял-втолковывал он Марийке. Пожалуй, не столько Марийке, сколько самому себе: - в Израиле ведь не было, как в России, убийственного размежевания по "цвету": белые, красные, зеленые? Не было избиения единокровных по иезуитскому критерию: "КАКО ВЕРУЮШИ?" Скажем, используешь ли наемный труд? Не спекулянт ли мешочник, которых в России снимали с поездов и стреляли без суда. Словом, буржуй - не буржуй? А ежели партиец, не гребешь ли выше партмаксимума? И прочее тому подобное... Здесь такого самоедства не было и в помине. Никто никому ни в карман, ни в черепную коробку не заглядывал с целью - выведать и разоблачить... У всех, и у нищих, и у миллионеров-евреев была одна-единственная, объединявшая всех цель и идея: СТРАНА! Отчего же наш рав... ведь не бойкий газетчик, который ради красного словца не пожалеет родного отца, а - серьезный ученый-исследователь, выверяющий с научным тщанием любой вывод, любую формулировку, почему он так рубанул? Сравнил действия отцов-основателей с кровавым ленинским палачеством? И говорил ведь это не однажды. И в ешиве. И как-то даже на курсах гидов, у которых ветер в голове и которые тут же решили, что у раввина, конечно же! "чердак поехал"...
      - Картина должна быть сбалансированной, - так завершил Юра свои объяснения Марийке, удивившейся холодку, с которым муж разговаривал со своим раввом по телефону. - В политических оценках неправомерно личные чувства возводить в абсолют. Пыхтеть и злобствовать, как дорогой рав Бенджамин...
      Ивритские газеты по-прежнему не торопились печатать стенограмму, привезенную Юрой из Москвы. Снимали с нее копии, восторгались по телефону мужеством Сергея Ковалева, и только... Юра передал стенограмму Сергея Ковалева корреспонденту "Нью-Йорк Таймс". И там не спешили..
      "Нью-Йорк Таймс" дало лишь сообщение агентства "Рейтер" о том, что Сергей Ковалев 1-го мая 1995-го выступил в Конгрессе США, в комиссии по безопасности в Европе. А затем даже решилось опубликовать выдержки из его официальной речи в Конгрессе о чеченской авантюре...
      И, конечно же, все, как одна, и ивритские, и английские, и русскоязычные газеты, дружно оповестили своих читателей, что депутата российской Думы Сергея Ковалева наградили в Штатах медалью за героизм. И, более того, окрестили современным Сахаровым.
      Спасибо, шелудивые, и на том!..
      Глава 6.
      ПОСЕЛЕНИЕ "ЭЛЬ ФРАТ". ФЕНОМЕНАЛЬНЫЙ СУЛИКО.
      Но до этих дней еще надо было дожить. Много автоматного огня и арабских взрывов прогремело в Израиле до постоянно откладываемой туристской фирмой встречи наших героев в Москве; немало пролито крови пассажиров в автобусах, женщин, детей... Вернемся к тем дням, когда мысль о командировке в "пшенклятый Интурист" у Скряги-Тучника только родилась. Лили январские ледяные дожди девяносто третьего, полагали, более спокойного...
      За белыми турецкими стенами Старого города, в тесной квартирке Аксельродов с видом на мусульманские святыни, неумолчно, как глуховатый колокол из Православной части Иерусалима, звенел голос Марийки: "Дом! Дом! Дом!"
      Не было дня, чтобы Марийка не вспоминала о доме; дети, вскрикивая во сне, будили друг друга, Ахава снова болела, ей не хватало воздуха... Когда теснота, наконец, довела Марийку до слез, она позвонила матери в Тель-Авив, и, неделю спустя, та доставила в чемоданчике "дипломат" все оставшиеся у нее шекели с портретами неведомых ей израильских вождей ("Я их банкам не верю.").
      Дом становился реальностью. Осталось немногое, уломать упрямого Юрастика, который о "поселениях" почему-то не хотел и слышать, и - найти, наконец, хороший дом, удовлетворив все семейные требования: просторный, "чтоб разместилась вся орава", - мечтала Ксения Ивановна, "не продувной", это просила бабушка, и, по наказу Марийки, "чтоб никаких лестниц! Бабушка от нашей иерусалимской крутизны каждый день помирает, и коляску нет сил тащить, бросаю внизу."
      Как ни желанен был для израильских подрядчиков - "кабланов" Ксенин "cash" (наличные), для виллы в Иерусалиме и даже для большой, на три-четыре спальни, квартиры сумма, как и предполагал Юра, была смехотворно мала. Ксения оставила у него на неделю свою "Вольво", и Юра, волей-неволей, двинулся на поиски.
      Однако вначале вовсе не в поселения, а в район Катамон, который иногда называли "дном Иерусалима". Даже отыскал две полуразрушенные квартиры, которые можно объединить в одну и отремонтировать. Для этого у них, пожалуй, денег достаточно. На остановке автобуса встретил знакомого, учителя иврита. Поведал учителю радостно, что теперь ему, Юре, ни к чему забираться в места, где стреляют по детям. Здесь он никого не выселил, не утеснил...
      Знакомый посмотрел на Юру удивленно.
      - А на какой улице ты стоишь? - спросил он.
      Юра отыскал взглядом на доме железную табличку. Улица называлась "Пальмах" - в честь военных отрядов рабочей партии, отвоевавших государство Израиль...
      Учитель иврита усмехнулся, посоветовал, по доброму, не мучить самого себя. Даже оплот израильского либерализма - Тель-Авивский Университет возведен на месте арабской деревни...
      Юра вдохнул горестно: "То-то твердят, в Израиле нет слова "Лама?" (Почему?) Есть "Каха!.." (Так!)
      Однако и на квартиру в Катамоне денег не собрали...Тем не менее, при слове "поселение", у Юры будто уши закладывало...
      Марийка извелась. Юрины льготы, говорят, кончатся вот - вот... А без банковской ссуды, на тридцать лет рассрочка, и собачьей будки не построишь. А он как оглох! Опять его "точки", что ли?
      Марийка на семейном корабле была уже капитаном опытным, знала, на Юрины "точки" полезешь, пропорешь кораблю брюхо. Дождись половодья, тогда спокойно достигнешь чего угодно... К тому же "точки" "точкам" рознь. Тогда, в этом проклятущем Дворце имени Горбуна, что ли? упрись она на своем, не заглядывай они в это вонючее логово, никто бы никогда Юрастика и пальцем не тронул. Он трудяга безответный, на нем и там воду возили, и тут возят... А сейчас буду железной. Наперекор его непонятным "точкам". Его дурацкой логике. Дети! Они решают...
      И Марийка снова вызвала на помощь свою маму.
      Ксения Ивановна, человек деловой, немногословный, поглядела на обжигавшие синеватым огнем, точно раскаленные угли, глаза зятя, - он все время отводил их куда-то в сторону, - и потребовала прямого ответа: в чем корни его упрямства?
      - Поселения - это нееврейская политика,- ответил Юра, потянувшись к книжной полке, на которой стояли толстущие фолианты в золоченых переплетах.
      - Не надо по книгам, - Ксения Ивановна отстранилась от них артистически плавным движением руки. - Ты по жизни... И кратко. Так, чтобы даже Ксении Ивановне, у которой мозги в ногах, было все понятно.
      Юра улыбнулся.
      - Уничижение паче гордости, Ксения Ивановна... Кратко? Политика поселений - это политика войны без конца. Если мы согласимся, то станем заложниками этой самоубийственной политики. Я был заложником в России. Но тогда жил и выжил надеждой... Здесь у заложников нет и проблеска надежды...
      - Возможно, это правда. Я уважаю твою правду. Но... у ребенка складывается характер, он крепнет или слабеет на всю жизнь, когда он спит не вдоль кровати, а поперек. В эти золотые годы. Это наша, материнская, правда... Я предлагаю компромисс, против которого ты, как отец, вряд ли будешь возражать. Мы берем дом в любом поселении. Временно. На год или два, максимум. Даю, как острили в нашем знаменитом театре, социалистическое обязательство танцевать быстрее-лучше, и помочь тебе через один-два года купить дом там, где твоя душа захочет. Подумай. Ты уж не мальчик. Тебе тридцать три. Возраст Христа Спасителя...
      - Тут думай-не думай, - Юра поежился, как от озноба. - ... "Каха!" (Так!)
      ... Все поселенцы, выбирающие себе жилье, спрашивают, сколько стоит дом, проложены ли к нему дороги, сухой ли дом, куда смотрят балконы, - на юг, на север? А будущий поселенец Юрий Аксельрод, прежде всего, выясняет, что было на этой земле раньше? Тридцать лет назад? Пятьдесят лет назад? "Кабланы" искренне недоумевали: да какая тебе разница? "Странный покупатель!" Рав Бенджамин уже слыхавший о "странном покупателе" в поселениях, заметно обрадовался русской пословице "по одежке протягивай ножки", с которой Юра явился к нему; дал своему новому программисту телефоны поселений, расположенных, как он сказал, в чисто еврейском месте. Правда, лучшее из них было неподалеку от воинственной Рамаллы. Юра взял телефон с недоверием: какое еще "еврейское место" под Рамаллой, мусульманского гнездовья, куда и не сунешься...
      Но рав "Бешеный янки" славился взрывным характером, а легкомысленным никогда не слыл, и Юра выкатился за пределы израильской "зеленой черты".
      Ехал без робости, но и не без опасения. Одно дело, когда ты в пригородном автобусе, под охраной автоматчика, а совсем другое, когда ты один, как перст. Мелькнуло опасливое, даже пистолетом не обзавелся.
      Шоссе, видно, только уложили. Солнце еще не летнее, а свеженький асфальт уж как сковородка на огне. Тянет горьковатым запашком - смолой, варом. Дорога пустынна. За все время - ни души. Обогнали с ревом клаксонов два армейских джипа. Один - с израильскими десантниками. Второй - с палестинскими полицейскими. Взглянул на карту, лежавшую на коленях. Шоссейка как раз пограничная: слева - Иудея, справа - Самария. Места исторические, библейские. "Куда русскому еврею податься"?- спросил Юра самого себя с нервной веселостью.
      На первой же развилке, у обочины, - ободранный, с фанерным верхом, джип. Патрульные с автоматами. Явно чужие, не израильские. Затормозил со стесненным сердцем. Спросил, что требуется? Документ? Вот, измялся, правда, но не просрочен...
      - У тебя на голове документ ,- ответил палестинец и махнул рукой, мол, проезжай...
      Юра машинальным жестом коснулся своей черной кипы, съехавшей на затылок. Улыбнулся облегченно: этот-то никогда не просрочен. И для них, слава Богу милосердному, тоже...
      Узкий проселок слева, в Иудею, едва не проскочил. Сразу от шоссе дорога круто нырнула вниз - "вади", глубокая расщелина в белых полуразрушенных скалах. Только разогнался - запетляла дорожка круто вверх. Серпантин... И так до самого поселения на макушке горного хребта. "Иудейские горы - мечта начинающего шофера," усмехнулся Юра, снижая скорость до предела. Все равно, на поворотах шуршат, летят в пропасть из-под шин камушки.
      По склону, то зеленому, то белому, каменистому разбросаны дощатые "караваны", вагончики без колес - для тех, кто лишь строится. Повыше двух-трехэтажные белые виллы. С огромными, как танцплощадки, балконами и прутиками посадок. Небольшие зеленые участки возле домов в навале сглаженных, "обвалованных" древним ледником камней. Все тут чрезмерное, подумал Юра. И поселенческая гордыня, и высота. И горячий ветруган, едва на ногах устоишь. А крутизна склонов-участков возле домов какая? Хоть садись хозяин на свою "пятую точку" и катись до моря. А каменюки - не обойти-не объехать!. Как тут моим малюткам жить?.. Еще поворот, и выше некуда. Израиль как на ладони. Вот, серые каменные плеши у Мертвого моря. И сам бывал там, и возил туда своих французов! С другой стороны далеко-далеко темная полоска лесов. Израильский север, неспокойный Ливан. Глаза начали слезиться: дальние горы слепят. Близкие, как цвета радуги: то серовато-белые, меловые, да с солнечным розоватым отливом, то зеленые, травянистые. Красота неземная. Что там Кавказ!.. За "вади" снова высятся пологие, размочаленные временем хребты Иудейских гор. За каким-то из них Рамалла... До нее ни души. Лишь жаркое безлюдье в россыпи неземных камней без конца и края. Прямо Луна...
      На скале, возле трехэтажной громады-виллы, кто-то появился, махнул рукой. Отсюда он выглядел игрушечным человечком. Снова потряс ладонью. На этот раз явно приезжему на "Вольве", мол, подкатывай. И вблизи он был не великаном. Малорослый, тощенький, на худых костлявых ногах, в выгоревших шортах, по бокам которых свисали до колен белые ниточки "цицес" ортодоксального еврея. Раскинув руки, двинулся к Юре. Встречал, как родного брата, которого почему-то от самого рождения не видел.
      - В чем дело? Где ты запропастился? Я тебя вчера ждал. Позавчера ждал. Я - Сулико, слышал?.. Па-ачему я грузинский еврей? Не обижай, дарагой. Я горский еврей. Только когда женился, спустился в Самтредия. Меня, генацвале, вся Самтредия знала. Мне сказал о тебе рав Бениомен, дай Бог ему здоровья и детей полную дюжину. И только что он тоже звонил. Телефон барахлит, как в Самтредия, а, может, я глуховат стал... Сказал, ты безобидный диссидент, не хочешь никого обижать, ищешь наш Эль Фрат... Дорогой, можно тебя обнять-поздравить? Двойня... У меня шестеро, самому младшему шестнадцать, в армию готовится. - И засмеялся, захлопал себя по острым коленкам: - Если б и мои тоже сразу вылетали по двое-трое. Знаешь, генацвале, вдвое меньше хлопот... - Заразительный у него смех. Не хочешь, а все равно улыбнешься. Нателла! - крикнул он в сторону дома. - Двойня приедет... Что? Есть и третий? Вах!
      У дверей виллы, дубовых, полированных, почти дворцовых, ждали пышнотелая улыбчивая Нателла и два картинно огромных, мохнатых пса.
      - Мать и сын, - горделиво представил Сулико собачек. - Помесь терьера с кавказской овчаркой. В отличие от моих кровных детей, слушают хозяина с полуслова. Мать... эта которая поменьше, с обрубленным хвостом, осмотрительна. А сын! Знаешь, стоит арабу проехать, сразу кидается на него. И за горло. Пришел, понимаешь, сантехник, тихий палестинец, заперли псов в дальней комнате, так они ободрали дверь, у стола оторвали планку. Звэри!
      Сильно охладили собачки радость Юры. "Сулико? Адвокат был от какого-то Сулико. Вряд ли от него... Ох, не спеться нам с этим горским миролюбом."
      - Что ты все про арабов? - встрепенулся Сулико... - В Эль Фрате оккупантов нет. Нет этих... агрессоров. Я в Эрец выскочил в самую первую в советской власти дырку-прохудирку, аж в 1972, вместе с бывшими российскими зеками. Говорю авторитетно: здесь живут те, кто вернулись к себе домой. И освободили...
      - От кого? - не удержался Юра от вопроса.
      - Сейчас поедем, все покажу... Нет, на моей, я на чужой тут не езжу...
      Когда уселись в старенький, широкий, как катафалк, "Мерседес" с огромными колесами и побитыми камушками передними крыльями, похожими на поплавки, сразу стало ясно, почему на чужих не ездит. В машине гнезда для оружия, а задняя часть кабины отгорожена сеткой: время от времени пассажиров собачки сопровождают...
      В одно из оружейных гнезд и пристроил Сулико свой новенький, американский автомат, сверкнувший на солнце. Хозяин им тоже похвалился. Как и собачками. "Звэр!" Опереточный персонаж,- подумал Юра добродушно.- Атаман Папондопуло из "Свадьбы в Малиновке", который все время бахвалится, что у него шаровары шире черного моря. А стилистика какова? Кацо из анекдота.
      "Нет, не споемся..."
      Медленно попетляли на затарахтевшем "Мерседесе" вниз по "серпантину", затем двинулись пешком, перескакивая по навалу размолотых камней.
      - Вон,- показал Сулико куда-то в провал, на прилепившиеся к склону развалины. - Там ученые нашли стены. Сказали, остатки еврейского поселения времен первого Храма. Это, генацвале, знаешь, какой век?.. Десятый-пятый до нашей эры? Вах! Здесь родился пророк Ирмиягу. По Божьему слову, Ирмиягу спрятал в скале льняной пояс, о чем пишется в книге "Иеримия", глава тринадцатая, стих четвертый. - Сулико задержался на камне повыше и, закрыв глаза, воспроизвел не без торжества: "Возьми пояс, который на чреслах твоих, пойди к Эль-Фрату и спрячь его там, в расщелине скалы"... Дорогой безобидный диссидент, еврейский Эль Фрат или не еврейский? Где-то тут и прятал Ирмиягу, наш первый еврейский диссидент.
      Юра взглянул на Сулико с некоторым удивлением. - "Иеримию"... на память?
      - Я всю Тору, дорогой, знаю на память! Нэ веришь?.. - И зачастил:- "В начале сотворил Бог небо и землю..."
      - Верю-верю! А если начало главы "Исход"?
      - "Вот имена сынов Израилевых, которые вошли в Египет с Иаковом, вошли каждый с домом своим..."
      - Любопытно!
      - Ну, а первый стих из главы "Плач Иеримии"?
      - "Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! Он стал как вдова; великий между народами, князь над областями сделался данником..."
      Феноменально! Ну, и память у вас!
      - Память? Хо! Я всю Грузию одарил трикотажем. И меня не посадили. Почему? Ни одной бумажки не писал. Всё помнил. Где какие поставщики, куда левую продукцию. Все на память... Здесь рав Бениомен дал мне Тору на русском. Три раза прочитал и - пожалуйста!
      - Феноменально! - Юра глядел на тощенького горбоносого Сулико во все глаза. - Я Торы наизусть не знаю.
      - Зато понимаешь! - ободрительно воскликнул Сулико. - Я, генацвале, все знаю и ничего не понимаю! - И притопнул тонкими ногами, посмеялся над своими словами. Уставился на гостя:
      - Не веришь? Ирмиягу, по Божьему слову, указано, "спрячь свой пояс"? Что он, подпольный цеховик, чтобы бояться-прятать! Слушай, вы оба диссиденты, вы друг друга понимаете. Зачем Ирмиягу прятал, не знаешь, дорогой?
      Тут уж Юра расхохотался. - В России я думал, Сулико - женское имя. По радио пели: "Где же ты, моя Сулико?"
      - Москва всегда все перевирала. На свой лад...
      Юра кивнул веселому Сулико, мол, и это правда; продолжил: - В Эреце я уже вторично встречаюсь с мужским именем Сулико. В ешиве полгода платили стипендию, называлась имени Сулико Жакерия. Говорят, был такой магазинщик-миллионер.
      - Так я и есть Сулико Жакерия! Был и есть...
      Юру как жаром обдало. - Значит, я учился на ваши деньги?!
      - И на здоровье, дорогой!.. Когда я болел, о-ох, тяжко болел, потерял тридцать килограмм, рав Бениомен пришел в госпиталь Хадасса, советовал, не надо больше суетиться: у савана нет карманов, - так он сказал. В точку попал, умница. Думай, говорил, о своей вечной душе. И Тору подарил. И на иврите, и на русском. Я тогда на ешиву дал три миллиона. Но не последние, генацвале. Оставил детишкам на молочишко... - И снова затрясся в своем заразительном смехе.
      Попрыгали по камням еще немного, Юра чуть ногу не подвернул. Но не остановился, заинтересовал его Сулико, только потер связки на ноге.
      - Вот, - наконец, воскликнул Сулико воодушевленно. - Древние еврейские колодцы. Какой век до нашей?..
      И, в самом деле, колодцы. Верхний вырублен на склоне, нижний почти на дне расщелины, куда, видно, стекают зимние ливни. Для дождевой воды колодцы, ясно. Других тут и не водится...
      - Дорогой, теперь прикинь сам, до ихнего Иисуса это было за сколько веков?..
      - Ваш Эль Фрат ровесник Хеврона древних евреев?
      - Еще древнее, генацвале. Древнее! Сам сказал... Кто сказал? Слабеет память, дорогой... Евреи тут, как всегда, меж собой дрались, что не поделили? А про арабов и не слыхивали. Не было тут никаких арабов, дорогой. Русские, знаешь, были. Русские куда не влезут. Отшельники какие-то. Монастырь. Спустимся, увидишь: кельи прямо в скале вырублены. Как раз над ручьем Эль Фрат. Отсюда как раз и имя поселения. Там камень есть с надписью, построил монах Харитон в начале 4-го века. Монах был с царевой мошной, не иначе: заложил все монастыри в Иудейской пустыне. Будешь тут жить, ноги поотбиваешь - увидишь... Монастырские руины в самом низу сохранились. Там тоже камень есть: персы по ним прошлись в 614 году как танками. Сравняли с землей. Поскольку, де, неверные... Персы мусульмане или нет? Звэри! - Присел на корточках. - До ручья, дорогой, сегодня не дойдем, силы кончились.
      Пока обратно тряслись на тарахтевшем, с огромными колесами "Мерседесе", Сулико воодушевлял Юру рассказом про свой Эль Фрат: - Поселение наше не чисто религиозное. Тут, знаешь, каждой твари по паре. Наших, то есть ортодоксов, треть. Все больше лопочут меж собой "хАу-ар-ю, да хAу-ар-ю..." Соседку нашу Шушану, женщину замечательную, зовут, как пуделя, "Три шЕ"! Говорить стыдно!
      - Французы они, что ли?
      - Да нет! Прочитал русский в канцелярии ее анкету: "Шушана (Шломо) Шухман" и улыбнулся." "ТРИ ШЕ!" Остальные подхватили, затявкали "ТРИ ШЕ!" Одно слово, америкашки.... Кто еще у нас? Кто из Южной Африки, кто из Литвы, есть местные. Один из Йемена. Ему сто шесть лет. Недавно ему прислали повестку в детский сад... Видит Бог, чистая правда! Увидели на бумагах 106, решили, век техники! ошибка компьютера. Мол, это о шестилетнем... Оглядишься, увидишь еще более удивительное. Правые есть, как им не быть в Эль Фрате, левые просочились. Голову вывернешь - не поймешь: соседка твоя ближайшая - Шушана, святая великомученица и еще девять самых левых, поверишь? Всегда голосуют за партию "Мерец"; а "Мерец"-перец день и ночь вопит против поселений. Мол, уничтожить, как класс. Цхе!.. Есть еще, конечно, выбранный председатель. Русский. Иванов-Черкезов фамилия. Из ученых-печеных. Физик вроде...
      - Этнически русский? - удивился и обрадовался Юра: будет с кем потолковать о прошедшем.
      - В чем дело, генацвале? Пусть в Эль Фрате цветут все цветы, как сказал... Кто сказал? Был он русский в квадрате. И Иванов, и Черкезов. Бежал через границу. Стал евреем в квадрате. Жить всем надо... У него спроси, как у главного: есть в Эль-Фрате оккупанты? Нет таких! Потому, дорогой-безобидный, выбрось свою блажь из головы.. Что да что?.. Дом посмотреть, да к своим пора? Дорогой, не обижай. Дом посмотришь обязательно, шесть спален, хороший дом, плохих не строим... Лестницы? Нет никаких лестниц. Нет перил. Сам увидишь... После дома заедем к Нателле. Может горский еврей отпустить тебя без обеда-чая-немного вина-чачи?.. Да, вот еще! Чтоб не забыть, везешь большую семью, возьми, дорогой, в Иерусалиме автомат. У нас у всех автоматы. В Эль-Фрате-то тишь-гладь, а по дороге, бывает, шалят, камни кидают. Мальчишки. Они про историю не понимают.
      ...Февраль не лучший месяц для переезда: с небес льет и льет. Пока заказывали крытый грузовик, Юра носился из одной канцелярии в другую, выправлял документы на оружие, отвез на военный склад противогаз, завалявшийся со времени войны в Персидском заливе. Сдал его. "Саддам Хусейн воюет со столицами, в глуши газ не страшен," - сообщил он жене авторитетно, и отправился за оружием.
      - Значит, от пассивной обороны переходишь к активной, - усмехнулся очкастый солдат-каптерщик, протянув густо смазанный старый автомат на брезентовом ремне.
      Марийке запах автомата не понравился, сказала, чтоб держал "эту отраву" подальше от детской.
      Как только дождик затих, двинулись. Ксения на воинскую доблесть зятя не надеялась, захватила с собой одного из своих ухажеров - полицейского офицера, вооруженного с ног до головы.
      В Эль-Фрате, у двухэтажного бетонного куба с узкими окнами, их ждал взволнованный Сулико с горой из пакетов. Оказалось, накупил дайперсов для Юриных детишек.
      - Пусть писаются на здоровье!- радостно воскликнул он и, отмахнувшись от Ксениных денег, принялся шумно объяснять, как лучше разместиться.
      "Нельзя ли этого кацо как-то выпроводить?" - шепнула Ксения Юре, который пытался развесить на бетонных стенах карандашные профили Марийки. Профили не хотели прикрепляться и летали по комнатам, как бумажные голуби. Гостюшка и тут помогал, давал дельные советы.
      Когда сосед стал, по своему обыкновению, распоряжаться-пританцовывать на худых ногах возле Ксении, она полуобняла его и докружила как бы в танце до выходной двери. Но добряк Сулико балетного маневра не понял, остался помогать.
      "Нужный, что ли, человек?" - спросила она взглядом Юру. Зять лишь посмеивался, слушая пререкавшихся с соседом Ксению и бабушку: у каждой из них был свой твердый взгляд на то, где и как должны лежать распашонки, стоять детские кроватки, горшочки...
      Сулико стал в эти дни человеком действительно необходимым. Осмотрев и даже ощупав жестковатые, колкие, явно не новые матрасы Юриного семейства, привез на крыше своего "Мерседеса" почти новые. Один из матрасов был широк, как аэродром и "освежен", перетянут.
      - Я на нем отлетался, - объявил Сулико, чтоб щепетильный Юра затих и вовсе не думал, что сосед на них "потратился". - А вам еще взлетать и взлетать...
      На другой день притащил две детские кроватки, объявив торжественным тоном, что "каждый иерусалимский казак должен иметь своего коня".
      Начались нелегкие дни. Двойняшки орали вразнобой. Осенька басил с утра. Ахава начинала визжать-надрываться точно с полуночи, хоть проверяй по ней часы. Будила своим криком Игорька, который тоже начинал хныкать. Марийка и бабушка не спали несколько ночей подряд и валились с ног. Заглянула маленькая, пожалуй, даже миниатюрная и на редкость стройная, как "модель" с рекламных фотографий, и взлохмаченная, соседка в кружевной кофточке, "профессор и медсестра военного времени", как она представилась. Похоже, со сна ее подняли.. Сказала, что ее зовут Шушана и что плач и визг новорожденных доносится даже до ее дома, до которого полсотни метров. Это ненормально. Надо подумать, в чем дело.
      Повертела, на правах "сестры военного времени", Юриных крошек, подумала и объявила неожиданным для такой миниатюрной женщины хрипловатым и безапелляционным "адмиральским басом", что у мамы не хватает молока. Даже Юра от ее "адмиральского баса" вздрогнул, а Марийка возмутилась, выпятив свои могучие груди: "Это у меня-то?!" Почти выгнала Шушану, а через полчаса проревел у дома Аксельродов мотор "Мерседеса". Сулико знал, как видно, всегда и все. Кликнул Юру, чтобы притащил из его машины детские весы. Стали горластых взвешивать. До кормления и после него. Выяснилось, оптимист и весельчак Осенька высасывает у мамы едва ль не все. Ахаве остается грамм пятьдесят... Как тут не кричать, не сучить ножками?!
      Сулико отправил Юру за детскими "смесями", в доме наступил некоторый покой. Марийка и бабушка, в четыре руки, справлялись с новорожденными. Игорек был почти в забросе, но вскоре Шушана стала забирать его к себе. "Пусть носится по Эль-Фрату вместе с моими шалунами..."
      Сулико и его дородная Нателла, отправляясь в Иерусалим, на еврейский рынок Махане Иегуда, где все в полцены, заставил Марийку набросать списочек необходимого и, слава Богу, согласился брать деньги. В конце концов, соседа признала даже Ксения. Как-то он попросил ее подъехать на своей "Вольво" к его дому и загрузил весь багажник машины детскими игрушками, оставшимися от его детей.
      - Золотой старик! - воскликнула Ксения.
      Радоваться бы Юре жизни в Эль Фрате, - радоваться безоглядно и своим горластым малюткам, и незлому зимнему солнцу Иудейских гор, и двухэтажному, из бетонных кубов, "почти дворцу", в котором у него, наконец-то, был собственный рабочий кабинет, а он то и дело беспокойно ворочался на дареном "аэродроме" или часами лежал с открытыми глазами возле счастливой, посапывающей Марийки: впервые в жизни Юра поступил противно самому себе,своим убеждениям, своей совести; "потерял себя", с горечью думал он. "В России пошел в тюрьму, но не сдался. А здесь... "Эль Фрат" - золотая клетка, но клетка. К тому же чужая... А куда деваться?"
      А вокруг было прекрасно. Дожди прекратились. В горах пробивались у камней белые и голубые листочки; Юра как-то даже собрал их Марийке на букетик. Правда Шушана, увидев в руках Юры букетик, сказала "Асур! В Израиле запрещено рвать цветы!"
      - А если жена приносит двойню?! - возразил Юра, и даже законница Шушана рассмеялась, подобрела.
      Ничто не предвещало неприятных осложнений, тем не менее, они стали появляться уже в первый месяц поселенческой жизни.
      Бабушка Фрося повела Игорька к Шушаниным мальчишкам. На их участке, за железной калиткой, лежал трехколесный детский велосипед. Игорек оседлал его, закрутил ножками.
      - Слазь сейчас же! - догнал его испуганный возглас бабушки, - чужая вещь!
      - Мне здесь все разрешают! - бросил Игорек и закрутил ножками еще сильнее.
      Бабушка поглядела, как бросились навстречу Игорьку обрадованные Шушанины мальчишки, загалдели дружески и побежали играть в какие-то свои палки.
      "Признали за своего, - поняла бабушка Фрося и, от полноты чувств, перекрестилась. "Слава тебе, Господи милосердный!" И снова сложила пальцы щепотью....
      Вечером того же дня появилась встревоженная Шушана, отозвала Юру в самую дальнюю комнату и рассказала вполголоса, что ее Додик, любопытный не по летам шустрик, заметил, что бабушка, приходившая с Игорьком, почему-то дважды прикладывала руку ко лбу и плечу; у взрослых, предположил, какая-то интересная игра, как она называется? Они тоже поиграют в нее...
      - Ваши ортодоксы сбесятся! - обеспокоено просипела Шушана своим "адмиральским" басом. - Примут бабку за христианскую миссионерку... Отнеситесь к этому серьезно, Юра. Никто ей не мешает молиться при закрытых дверях. Моя мать в Вильнюсе похаживала в костел. Говорила, слушать уникальный орган. Я пресекла...
      Юра посопел молча, как всегда в минуты неловкости, и Шушана положила ему руку на плечо.
      - Вам это сложно, Юрий? Разрешите, я сама ей скажу. Необидно. Как баба бабе...
      У бабушки Фроси с того дня появился в глазах не то чтоб испуг, но настороженность: не навредить бы семье!
      Она была искусной поварихой, свекольники у нее были как вино, пироги пальчики оближешь. Бабушка Фрося долго не могла привыкнуть к тому, что зеленый лук, салаты, редиска, фрукты есть в Израиле не в сезон, а всегда, и на радостях половину зимы подавала на стол любимые марийкины пироги с зеленым лучком и яйцами. Труднее было приучить бабушку разделять мясное и молочное, и продукты, и посуду, но и это одолели. В один из таких благословенных ужинов Юра завел душеспасительную беседу о свободе совести, в том числе, религиозной. Бабушка Фрося слушала-слушала и, все уразумев, спросила вдруг:
      - На улице, конечно, крест класть несподручно: детишки еврейские глазеют. А если зайти в вашу церкву? Ну да, синагогу эту...
      У Марийки от нервного хохота заболел живот. Отсмеявшись, она сказала, что проведет с бабушкой дополнительные занятия...
      В конце концов, Юра, как бывший гид, повез бабушку Фросю по святым местам христианства, она помолилась и в Назарете, и в Храме на Голгофе, и в Вифлееме, где, к ее изумлению, Иисус Христос родился сразу в трех местах: сколько религий в Вифлееме, столько и мест рождения. "Хулиганство!" сказала бабушка Фрося Юре, по обыкновению, ожидавшему ее в машине, и отныне признавала лишь церковь "Всех Святых" в Гефсиманском саду, где, по Священному Писанию, Иуда предал Христа, а, значит, тут все без обмана.
      С бабушкиным православием больше хлопот не было. Хотя Сулико, частый гость в доме, что-то учуял. Попытался толковать с Федосией Ивановной на темы духовные. Результат превзошел все ожидания. Когда после очередной и оживленной беседы он ушел, бабушка Фрося вздохнула и подвела итог:
      - Большой человек. А... прост, как дрозд. Насрет на голову, и не помнит...
      И все же настороженность соседей вызвала вовсе не Федосия Ивановна.
      В поселении существовала комиссия, собиравшая и распределявшая деньги сиротам, а также неимущим или попавшим в беду семьям. Постучались и к Юре. Юра только что услышал по радио, что во время демонстрации в Рамалле полиция убила женщину. Осталось шесть детей. Юра принес отложенные на книги сто шекелей и сказал, что хотел бы переслать сиротам. Половину денег предложил разделить здесь, а оставшуюся часть отправить по адресу, который сообщит. Он понимал, что это может кончиться, как у Канцелярии Премьер-Министра, где одни бездомные выгоняли других бездомных. Но все же рискнул: в поселении люди цивилизованнее, терпимее, большинство с высшим образованием.
      - Замечательно! - воскликнула дама в типовой круглой шляпке с цветочком из фетра, без которых, по обыкновению, не выходят на улицы Иерусалима женщины из религиозных семей. Приняла деньги, занесла в свой списочек. Но тут она узнала, каким сиротам Юра хотел бы послать свои шекели. И вызверилась:
      - Мы врагам не помогаем!
      Весть об этом разнеслась по Эль Фрату мгновенно. Даже Сулико, хоть он и ни слова не сказал Юре, взглянул на него косовато.
      Глава 7.
      ПЕРПЕТУМ МОБИЛЕ ИЛИ "ОПЕРАЦИЯ ВОЗМЕЗДИЯ".
      ШУШАНА
      В самом начале марта, когда еще бушевали последние грозы, лило, как из ведра, дальний сосед, бывший полковник израильской армии, пригласил Юру с Марийкой на свой день рождения. Праздновали возле его бетонного жилища, на участке с деревьями -прутиками. Полковник, видно, сам плотничал, настроил возле дома садовые столики, скамейки, низенькие стулья для детей. Гости прибыли отовсюду. Из Иерусалима, из Тель-Авива. Друзья, воевавшие вместе во многих войнах. Среди них крупные военные чины, даже, судя по маленьким звездочкам в петлицах, два генерала. Начались рассказы. Генералы говорили о новом стратегическом мышлении. В частности, в Ливане...
      "Опять злополучный Ливан?!" - Юра поежился, словно его просквозило: то, что случалось на севере Израиля ему было ведомо до отвращения. "Операция возмездия..." Бессмысленное колесо, которое годами крутится-крутится, но никуда не едет... Вызывает ответный огонь "катюш" по Израилю, новые жертвы среди жителей, вот и весь результат... Попал как-то под это "возмездие" и с испуганными туристами. Где тут новое стратегическое мышление? Или попросту обычная человеческая совесть... Этого он уж снести не мог, спросил невинным голосом:
      - Как вы думаете, господа военные, стратегическое мышление в Израиле могло бы измениться, если бы вместо марокканцев и русских олим в Кирьят Шмона поселили ваши семьи?
      Возникла такая тишина, словно кто-то позволил себе в благородном обществе ляпнуть неприличное слово. Похоже, подобное никогда не произносилось здесь даже в шутку.
      Сулико, когда шли домой, сказал:
      - Ты - странный поселенец, Юра. И вот что обидно: парень-то ведь ты хороший.
      В поселке Эль Фрат развлечений небогато. Порой скучно. Ядовитое замечание Юры без внимания не осталось. Одни соседи отдалились, перестали здороваться; другие, напротив, приблизились.
      Позвонил профессор Богорад, некогда министр культуры и чего-то еще (не разобрал Юра по телефону, чего именно "еще") в правительстве Менахема Бегина. И вечером, не чинясь, притопал, благо жил в том же Эль Фрате, через две улочки. Очень он развеселился, услышав от Марийки, что в Израиле ей недостает только реки. Они с мужем привыкли отдыхать на байдарках, а здесь всего одна речка Иордан, да и та пограничная...
      - Всю жизнь слышу, ребятки,: совести недостает, денег недостает, но чтоб только речки... Ох, дети - дети! - Долго еще высокий гость не мог успокоиться, хохотал, обтирая потное лоснящееся лицо и голову платком.
      Череп у бывшего министра в рыжеватых метинах старости, ни волосинки на нем. От солнечного луча вспыхнул так ярко, что Юра даже прищурился. Гладколиц высокий гость, старательно выбрит, что в поселении бородатых звучит вызовом. От того ли что очень стар, сияюще гладок и тихоголос, кажется каким-то облизанным, обидно вчерашним...
      Да и хриповат гость, хрипит об очень серьезном: Израиль расколот. Обе враждующие партии, вот уже полвека враждующие! стравили население. Поднял глаза на Марийку, принесшую кофе и печенье, улыбнулся ей как-то по домашнему, светло, радушно, и снова о серьезном:
      - Мы, группа старых израильтян-интеллигентов, решили создать движение "ВОЗВРАЩЕНИЕ В СИОН..."
      - Рожден новый "изм"? - не очень дружелюбно спросил Юра.
      - Никаких "измов"! Мы против американских денег, разложивших общество. Шальные, не заработанные деньги плодят оголтелых воров. Никогда в стране такого не было. Вор на воре сидит и вором погоняет. Даже стариков - новых репатриантов обобрали до нитки...
      Юра взглянул на сияющий череп гостя, не щурясь: с этой минуты он был с ним...
      - На чужие деньги независимую страну не поднять, - хрипел гость. - Вы гид с французским языком, знаете, по крайней мере, по великой литературе судьбу героев, решивших обогатиться за чужой счет...
      - Имеете ввиду бальзаковского Люсьена де Рюбампре, удавившегося в тюрьме? - Гость нравился Юре все больше и больше.
      - И несчастного Люсьена тоже, мой юный друг... Вижу, расхождений у нас с вами нет. Позвольте без обиняков: нам нужны русские голоса. Готовы выступить против нашего ворья - неизбежно станете активистом "ВОЗВРАЩЕНИЯ В СИОН". Могу включить вас в число ораторов у "русских"?
      Когда высокий гость, чуть прихрамывая, опираясь на трость, ушел, Юра спросил Марийку, какое у нее осталось ощущение от незнакомца?
      - Покойник! - воскликнула Марийка жизнерадостно.
      У Юры едва не выпала из рук чашка.
      - Ну, притащился с кладбища и туда же отправился, - разъяснила Марийка. Юре такое объяснение показалось недостаточным, и Марийка добавила: Говорит - еле губы шевелятся, улыбится, а в глазах тощища. Покойник, как есть..
      Через неделю "покойник" прогудел автомобильным рожком под окном, Юра выскочил мигом.
      За неделю объехали с ним Беер-Шеву, Ашдод, Нетанию, где русскоязычной публики полным полно.
      - Новых идей не излагал, зато старые все благородные, - весело, с обычной, свойственной ему самоиронией, поведал Юра жене, вернувшись из вояжа. - Зря тревожилась...
      И месяца не прошло, прочитал в уважаемой ивритской газете "Маарив" интервью с профессором Богорадом.
      "Наш глубокочтимый Кнессет - театр марионеток, - рубил тихий профессор. - Келейная, по партийным спискам, выборность, завещанная нам глубокочтимым Бен Гурионом, к иному и привести не могла... Нужна свежая кровь. Нужны люди, которые умеют и смеют говорить правду в лицо, "невзирая на лица..." Такие, к примеру, как узник Сиона из России Юрий Аксельрод, сын известного авиаконструктора.
      На другое утро звонит раббай Бенджамин, "Бешеный Янки", - басит со смешинкой в голосе:
      - Поздравляю будущего члена израильского Кнессета!
      Юра ощутил ироническую смешинку, и все же не удержался, спросил, не считает ли равви, что за этим что-то есть?
      - Боже упаси! - прогудел телефон. - Обычная газетная трескотня. Специально звоню, чтоб не приняли наши предвыборные трюки всерьез: иначе подхватите общую хворь - удручающее разочарование. Вам болеть некогда...
      Но еще через неделю в утренней газете "Едиот Ахронот", которую на курсах гидов-полиглотов иначе и не называли, как "газеткой шоферов", появилась статья под заголовком: "Из тюрьмы в Кнессет с минутной остановкой". Статья глумливая, ерническая, но по отношению к доверчивому, ни в чем не повинному "узнику Сиона" почти уважительная...
      Марийка, воспитанная в почтительном доверии к печатному слову, расстроилась.
      - Я же говорила, не иди с облезлым!..
      Однако известность, хоть какая-никакая, все же известность, в тот же день позвонили из Министерства иностранных дел, сообщили, что с Юрием Аксельродом хотят встретиться представители вашингтонской синагоги, гостящие в Израиле.
      Юра попросил Марийку подогреть блинчики с яблоками, на которые бабушка была великий спец, бросил взгляд в зеркало, не съехала ли на затылок его праздничная черная кипа правоверного еврея, приготовился к непривычной миссии.
      И тут снова будто взорвался телефон.
      - Боже упаси вас, Джордж, от этих гостей! - грохотал раббай Бенджамин. - Эта вашингтонская "синагога" - никакая не синагога, а церковь "Евреи за Христа". Пошлите их всех незлым русским словом куда подальше...
      Отменять было неудобно: блинчики уже подогрели. К тому же гости двигались в сторону дома - двое респектабельных людей, мужчина-коротышка на высоких каблуках и высоченная леди с белозубой улыбкой американской кинозвезды. Юра за праздничным столом не скрыл от них, что он вряд ли станет приверженцем их синагоги, но "в свободном мире каждый имеет право молиться на все двадцать четыре стороны..."
      Веселый голос раввина Бенджамина прозвучал в трубке уже на другое утро:
      - У меня в руках свежий "Едиот". От этих гостей все ортодоксы бежали, как от чумы, один залез под стол, а вы... Оказывается, вы дипломат. Молодец! Пригодится... на черный день.
      До зимы "ВОЗВРАЩЕНИЕ..." прокатило Юру еще по восьми городам. И каждый раз после "толковища" во славу "ВОЗВРАЩЕНИЯ", по сути, к самим себе, его обступала толпа, которой в стране, в отличие от Юры, "не повезло". Все столпившиеся были из "колбасной алии", как иронизировали по поводу новичков "идейные сионисты" семидесятых годов. Многие из новичков, и в самом деле, были на краю бездны. Разразилась эпидемия самоубийств. Уже пятьсот "русских", как правило, отцов семей, не нашедших здесь никакой работы, покончили жизнь самоубийством!...
      Попытка помочь отчаявшимся началась у Юры с неудач. На первом же "учредительном" сборище к нему протолкался воспаленно кричавший что-то мужчина лет сорока в белой замасленной панамке с надписью "ШОЛОМ". На его плечах сидел, цепко обхватив ручками шею отца, мальчонка годков двух-трех. Назвался отец мальчонки "Узником Сиона". Юра принялся было допытываться, где сидел, не в Мордовии ли? Оказалось, узником он чувствует себя здесь, в стране Сиона. Он геолог, работы нет и не предвидится... Хотел бежать в Штаты. В аэропорту Бен Гуриона засада: расплатись за депортацию в Сион уедешь... Нацелился на Канаду. Списался с приятелем... А тут какой-то министр, "пудель Переса" его называют, как гаркнет из Израиля: "Не может быть беженцев из свободной страны!" Приятель позвонил оттуда: закрылась возможность... Жена ушла. Хоть пропадай!
      "Хороша свободная страна... - мелькнуло у Юры. - С полицейской засадой и банковским "глазком"...
      За неделю он обзвонил и объехал все министерства, связанные с абсорбцией или визами. Глухо! "Пудель Переса" бросил трубку...
      Следующая неудача подкараулила его в маленьком городке, южнее Бершевы. Двое заплаканных стариков терпеливо ждали, пока толпа разойдется, наконец, кинулись к нему, захлебываясь словами, перебивая друг друга.
      История была и вовсе дикая. В квартиру стариков вдруг ворвалась полиция. Семья обедала. Больной отец-сердечник, мать, дочь Лара-студентка. Отцу, ни слова не говоря, надели наручники. От возмущения он взмахнул скованными руками. Повалили на пол. Пинали сапогами. Отца и мать запихнули в один "Виллис", дочь - во второй. По дороге женщина- полицейская, схватив Лару за волосы, била ее головой о железную стенку "Виллиса". Пока довезли, лицо Ларисы стало синим. В полиции им объяснили, что на еврейском кладбище городка кем-то повалены и разбиты памятники. Власти решили, что это могли сделать только "русские". Так-как в микрорайоне других "русских" не было, схватили их. Взяли отпечатки пальцев, за что их же заставили уплатить по триста шекелей, и бросили в камеры. Три дня семейство сидело взаперти вместе с ворами и проститутками. Воры столкнули задыхавшегося старика с нар, он ударился о каменный пол, разбил голову. Чтоб не раздражал своим криком, вкололи ему, держа за руки за ноги, наркотик.
      Через три дня выяснилось, что оттиски пальцев стариков и их дочери вовсе не совпадают с оттисками на кладбище. Не тех взяли... Задержанных вытолкали из участка, даже не извинившись перед ними.
      - Лара в панике, - сказал старик, морщась от боли и прижимая руку к забинтованной голове, -. обходит сейчас все посольства, чтоб удрать отсюда куда глаза глядят...
      Брутальность израильской полиции давно была в стране притчей во языцех. Но чтоб так бесчинствовали?!
      Несколько дней Юра потратил на хождение по полицейским начальникам и кабинетам МВД, рассказывал о бедах стариков в мэрии Иерусалима и редакциях ивритских газет, которые, узнав, что никого из задержанных не убили, сразу же теряли к делу всякий интерес. У Юры появилось почти физическое ощущение, что его схватили за горло...
      И, кто знает, не сорвался бы Юра, не наградил бы полицейского офицера, арестовавшего стариков, всеми расхожими эпитетами, которые произносил мысленно, если б не свела его судьба с русым кудрявым гигантом лет сорока пяти по имени, показавшемся Юре младенческим - Йоси. Он наткнулся на него в приемной министра полиции. Йоси был в ярости, кричал, что полиция опозорила страну, что Израиль не Африка...
      Очень он был живописен, этот кудрявый гигант. Зима на дворе, а Йоси почти гол. На плечах нечто среднее между легким комбинезоном и голубым купальником с большим вырезом сзади. Своей непомерно широкой и голой, со вздувшимися мышцами спиной он походил на профессионального японского борца на арене, которого лучше не задевать. Вышедшие для успокоения крикуна полицейские офицеры взглянули на огромного, как башня, Йоси, на его мощные, в рыжих веснушках, руки и... ограничились увещеваниями.
      Со всеми другими просителями они не были столь сдержанны. Юру просто напросто выкинули за дверь. Он присел на каменную ступеньку лестницы, размышляя над тем, можно ли еще что-то сделать?
      Тут показался Йоси, Юра вышел на улицу вслед за ним. Некоторое время двигались молча. Йоси оглянулся, взглянул на бессильно опущенные плечи незнакомого парня, с которым здесь не пожелали даже разговаривать. Кожаная курточка на парне старенькая, вытертая на рукавах до материала ("из русских, ясно..."), окликнул его:
      - Молодой человек, вы сколько лет в стране?.. Всего то!.. По какому делу приходили?
      - По личному - огрызнулся Юра, не привыкший распространяться о чужой беде.
      - Мда... Этак и повеситься можно... Я тут четверть века. Полиция всюду сволочь. В Турции, говорят, еще хуже.
      Юра усмехнулся горестно. Ускорил шаги.
      - Многие считают, и я тоже, ваша алия девяностых счастливая, - Йоси так же ускорил шаги. - В сорочке родилась. Нас, в семидесятых, считали профанами и лжецами. Диплом, ясное дело, я купил в своем бандитском Ростове. А про свою старенькую "Победу", которую оставил отцу, я и заикнуться не мог. Хохотали. Мол, врет русский как сивый мерин... Оказалось, наша любимая радиостанция "Кол Исраэль", вопившая "Вы желанны! Вас ждут!" врала, как нанятая. В канцеляриях -мисрадах ихних, над нами глумились. Давали понять, незваный гость хуже татарина... А сейчас-то! В каждом районе создан для вас, эмигрантов, специальный отдел, Рокезет-клита называется. Клерки вокруг новичков хороводят, в чем, дорогой-перламутровый, нуждаешься?.. Слушай, парень, все обойдется, не журись. Как вас зовут?.. В кафе "Атара" бывали?.. Знаменитое кафе. Заглянем на чашку кофе. Приглашаю...
      Дождь накрапывал все сильнее. Юра взглянул на часы. Ладно, переждем в кафе...
      - Ты думаешь, я преувеличиваю? - начал Йоси, когда у них приняли заказ. - Взглянем на вещи шире... Смотри, кроме государственной рокезет-клиты, сколько вокруг вас хлопотунов? "Мосты мира" есть такая организация. Еду привозит, сам видел, целыми коробками, вещи доставляет, кому что надо... Христианское братство, или как его там? из Голландии, которое оплачивает новичкам счета зубных врачей, дает деньги на мебель, слышал про такое братство? Для меня, старожила, это чистая фантастика. Нам кто помогал? Никто... - Видно, такая была у Йоси манера убеждать собеседника. Сам себе вопрос задаст, сам и ответит... - Важно, Юра, чтоб у человека не было ощущения заброшенности. И чтоб себя уважал. Не случайно говорится, как ты смотришься в зеркало, так оно тебя отражает! Ты... можно будем на "ты"?
      Юра улыбнулся натянуто. Он уже не раз встречал таких встревоженных старожилов, которые считали полумиллионную алию девяностых для Израиля Божьим даром, манной небесной и всерьез опасались, что она вдруг исчезнет, как вода в решете. Поднял глаза на неугомонного Йоси. Лицо у здоровяка круглое, добродушное, раскормленное, с обвисшими брылями тщательно выбритых щек.
      "Гаргантюа..." - Усмехнулся Юра, но уж по-доброму.
      -...Но эйфория в Израиле - это лишь первый этап. Наши сионские мудрецы, наше несчастье! конечно, о вашем брате и думать не думают. Потому, Юра, каждого из вас подкарауливает следующий период. Какой?.. Депрессия. Работы нет. Иврит - язык сломаешь. Со всех сторон обманывают. Квартирные маклеры подсовывают уже сданную ранее квартиру. Лавочники берут на работу, а через две недели, месяц - "ты нам не нужен..." И не платят, жлобы. Все в новичке кипит. У самого кипело... От одного берега отплыл, до другого, чувствуешь, не дотянешь...
      Мама Голда говорила, страдания новичка в Эрец Исраэль, увы, неизбежны. Неизбежны, видите ли... Но, Юрий батькович, тот, кто преодолел этот страшноватый этап, мисрадные и прочие хляби, может жить в Израиле уже вполне по человечески... Какие пирожные закажем? Сухие или с заварным кремом?.. Я же сказал - приглашаю! И вот тогда, Юра, поверьте, с новичка быстро облетает совковая шелуха: страх лишиться куска хлеба; страх перед фараонами. Мы им, Юра, еще покажем! Тут нет вопроса... И возрождается у бывшего россиянина, обостряется чувство собственного достоинства... Что? Тебе смертельно надоел агитпроп? Это не агитпроп, Юра. Это моя жизнь. Лично моя...
      - С нее бы и начал, если душа просит. Без агитпропа...
      - Э, Юра, я думал, что ты простой человек, как я. А ты кто? Ты фрукт!.. Ладно, Йоси не обидчив... - Отхлебнул кофе. - Тебе интересно? Расскажу... Я прилетел из своей батьковщины и узнал что? Что в Израиле мне делать нечего. Совершенно. Я не нужен никому, Моя профессия санитарный врач. В Израиле грязь есть, а санитарных врачей нет. И все! Чиновник мне сообщает: "Ты не доктор и доктором не будешь!" Ужас? Ужас, Юра!.. Снимал я подвал у каблана-инсталлятора. Подымаюсь в его апартаменты: "Шеф, работа нужна". На постройке, кроме меня, все до одного арабы. Один из них во время обеденного перерыва говорит мне на ломаном иврите: "Зачем ты сюда приехал? Это наша земля." Я ему в ответ на ломаном иврите тоже что-либо дружелюбное... Когда идешь затем с сорокакилограммовым мешком на плечах по настилу на высоте третьего-четвертого этажа, и чувствуешь за спиной дыхание-сопение араба, думаешь про себя: чуть толкнет он тебя, миролюб, будешь греметь до земли. И костей не соберут...
      Два года носил мешки с цементом. Не сдох... Отыскал работу получше богатый мебельный магазин "Рохитей Кирьят Ювель". Открыт с девяти до девяти... Хозяин румын. Начинал он с того, что таскал на своем горбу шкафы. Работники, кроме меня, все сабры. У всех на головах белые вязаные кипы. Молчаливые, чужие люди. И вот, прилетела ко мне мать в гости. И умерла. Слушай, как обернулись ко мне чужие! Румын закрыл на сутки магазин. Лишился тридцати тысяч шекелей минимум. И все до одного пошли хоронить. Ибо нужен для посмертной молитвы-кадиша "миньян", не меньше десяти мужчин. Узнали, что в Ростове остался мой старик - отец. Тут же собрали денег в шапку, чтоб я мог туда слетать. В горе посидеть с ним, а захочет, забрать в Израиль...
      Слушай, восемь лет там крутился. Никуда не хотелось уходить. Были, как одна семья. Во время войны в Персидском заливе скады жгли город, мебели никто не покупал, хозяин ходил больной. Отчего, думаешь? "Нет работы, половину надо уволить, а как я могу кого-либо уволить? У всех дети..." И, благодарение Богу, никого не уволил... Юра, в какой стране ты такое встретишь?.. Обзавелся я другом-израильтянином. Шолом Гендлер его имя. Шолом из потомственной религиозной семьи. Снял кипу, ушел из ешивы: потерял после катастрофы веру во Всевышнего. Израиль любил как Бога... Дядя у него в Лондоне, денежный мешок. Звал. Не уехал... Юра, в какой еще стране!.. Однажды прибежал радостный, принес мне газету, а в ней, слушай! немыслимое: "Требуются санитарные врачи". Помчался по объявлению. Из ста пятидесяти взяли двоих. Оказалось, американский еврей придумал фирму, "БИОЛАБ" название. Биологическая лаборатория. "Хватит, сказал, утопать в грязи. Будем изменять санитарное лицо израильских гостиниц, ресторанов. Учить дикарей-владельцев американским законам гигиены..." Я и сейчас там. За день получаю столько же, сколько в мебельном за месяц... Спасибо, Юра, за поздравление... Это я к тому, что никогда не надо паниковать. Потому что у нас, в Эреце, все есть. И великие таланты, и великие жулики. А наш израильский "пофигизм" любому другому сто очков вперед даст... Не знаешь, что такое "пофигизм"? Свежачок! Всем все по фигу... Прибыла девочка-скрипачка. Играет на улице. Талантливо - не талантливо - всем по фигу. Случайно услышал японец-бизнесмен. Чуть не рехнулся. Увез и девочку, и всю ее семью к себе в Японию. Девочка в тот же год завоевала там первое место на международном конкурсе скрипачей... Теперь ее зовут обратно, в Израиль...
      А со мной, Юра, что было! Пришел в "лишкат гиюз" - военкомат. Нужна была справка, чтоб выпустили в Штаты туристом. Солдатка открывает мои данные, говорит: "Ты умер в 91-м году". Я смеюсь. Вот он я, справочку гоните немедля, без нее в аэропорту Бен Гуриона не выпустят на волю... Оказалось, оживлять солдата-запасника это долгий процесс. Выдали справку: "Был мертвым с 91-го года..." В аэропорту посмеялись, и все. Всем все по фигу, Юра!.. Нет, надо смотреть на вещи шире, тогда и от полицейского крика не оглохнешь...
      Юра взглянул на часы и торопливо поднялся.
      - Значит, Йоси, сейчас вы на коне. У вас все хорошо. Поздравляю еще раз...
      Какое же было удивление Юры, когда спустя неделю, на очередном говорении "ВОЗВРАЩЕНИЯ В СИОН" он увидел Йоси. Тот приближался к нему, рассекая толпу, как ледокол. На нем лица не было. Рот приоткрыт точно от крика. В расширившихся глазах ужас.
      Увел Йоси подальше от толчеи, завернул в ближайшее кафе.
      - ... Уезжает! - просипел Йоси. - Что делать, Юра?
      Тут только выяснилось, они оба рвались к министру полиции по одному и тому же делу. Спасать семью Лары. Йоси любит Лару больше жизни, мечтает жениться. А Лариса... куда, зачем она бежит?.. Он, Йоси, не может ее потерять. И не сможет отсюда уехать. От тут прижился. Это его родная страна...
      Юра поежился: страшноватое это зрелище - слезы, блеснувшие на глазах могучего Самсона. Таких дров наломает...
      И вдруг его осенило. - Лариса... религиозная?
      - Не очень. Но в субботу зажигает свечи...
      - Пойдет учится в американскую ешиву "Сион", на полном обеспечении?..
      Вместе двинулись к равву Бенджамину. Рав, как и надеялся Юра, проявил и понимание и добрую волю.
      От жизнерадостного, счастливого Йоси Юре затем трудно было отбиться...
      В ту же зиму Юрий Аксельрод "пробил" детский садик для ребенка одинокой матери, устроил вне очереди в больницу старика, у которого обнаружили рак. Сумел добиться даже, казалось, и вовсе немыслимого: отвоевал дешевую государственную квартиру для марокканской семьи, где было двенадцать детей мал мала меньше... Случались у него в подобной "пожарной помощи" и неожиданные удачи, и постыдные неудачи, которые он теперь тоже называл "пофигизмом", все, де, всем по фигу... но нет, черт возьми! не всем! Впервые у Юрия появилось бодрящее, укрепляющее душу ощущение, что он в своей стране чего-то м о ж е т. Может помочь, оттащить отчаявшегося человека от края бездны. И даже, чего ранее и не ожидал, осчастливить...
      Рав Бенджамин, который принимал Юрины дела близко к сердцу, рассказал ему в те дни: главой Госдепартамента Америки при Президенте Рейгане был мудрый старик Шульц. Он выдвинул здравую идею: не считать приземление новичка в аэропорту имени Бен Гуриона завершением его репатриации. Тот, кто прижился в стране, остается. Кто ощущает себя "Узником Сиона", отправляется в Штаты или куда угодно - по закону Божескому и человеческому. Без помех.. "Однако времена Рейгана и Шульца минули... - Так завершил раввин свой исторический экскурс. - "Мышеловка имени Бен Гуриона - Рабина захлопнулась..."
      Все удачи и провалы Юры - энтузиаста "ВОЗВРАЩЕНИЯ...", как легко понять, случились не в один день. А в тот памятный день, когда он "врезал" генералам за их "стратегическое мышление", у дверей его дома появился, вслед за бывшим министром Богорадом, еще один человек. Более никто из соседей, близких и дальних, даже мимо дома не проходил... Постучалась уже знакомая Юре миниатюрная и злющая, по убеждению Марийки, Шушана Шухман, профессор Еврейского Иерусалимского Университета и "сестра военного времени", как она объявила. Шушана никуда не звала. Никаких общественных движений и партий не создавала, просто сказала, что у нее с Юрой разговор. Предложила встретиться в субботу.
      Юра извинился: - В субботу, Шушана, я весь день с семьей.
      Договорились на воскресенье. - А пока прочитайте для затравки, просипела она, протянув ему две книги только что вышедшие в Израиле и Штатах. Название первой - "Золото евреев". Автор - доктор исторических наук Эдит Зартель. Юра проглотил ее за ночь. "Сионизм - золото евреев...- писала доктор Эдит. - Не слишком ли дорогая цена?"
      Тема не нова: оголтелые спекуляции Бен Гуриона и его агентов на жертвах Холокоста. Особенно в те дни, когда англичане не пропускали в Палестину пароходы с беженцами, выжившими в гитлеровских лагерях, и беженцы грозили взорвать и самих себя, и пароходы... "Тот факт, что они (люди Бен Гуриона) не щадили себя в борьбе за создание еврейского государства, не освобождает их от вины за то, что они привязывали взрывчатку к женщинам беженкам... чтобы мир сострадал их мукам..." Юра отбросил книгу. "Ничего нового? спросил самого себя. - Пожалуй, есть. Раньше о бесчеловечности практиков сионизма звонили лишь американские колокола, ныне запретные в Эрец Исраэль темы начали звучать и в израильской работе. Прогресс."
      Вторую книгу писали в четыре руки. Сразу двое историков, Zeev Sternhell и D. Maisel. Оба имени Юре были неведомы: в Москве издавать и, тем более, переводить на русский историков Израиля или Штатов не спешили никогда. "The Founding Myths of Israel" Замах серьезный. Основные мифы Израиля. Выпустил западный университет. На английском.. Историки не израильтяне? Со стороны? О чем они? Пробежал взглядом текст:
      "...Партия "Мапай", особенно Давид Бен Гурион и Берл Кацнельсон никогда не верили в реальность "мечты" о новом обществе, в реальность её осуществления даже большинством рабочего класса, считавшего себя социалистами..."
      Юра ощутил вдруг чувство досады, почти протеста; и уж точно отторжения от того, что прочтет об отце-основателе Израиля Бен Гурионе что-либо холодно академическое, недружелюбное, может быть, даже злобное. Усмехнулся этому вдруг взыгравшему в нем чувству, в котором было что-то от яростного и тупого фанатизма израильской улицы, не желавшей расставаться со своими привычными представлениями...
      Подумал весело: "Это у меня от гида Джорджа осталось..."
      На самом деле, осталось не только "от гида Джорджа..." Ироническое отношение к современным историкам у Юры сложилось давно. Может быть, с тех пор, когда отец произнес за столом непонятную десятилетнему сыну фразу: "Мы все пленники исторических фальшивок. Один "Краткий Курс "чего стоит..."
      В доме Аксельродов гости, как известно, не переводились. Наведывался и знаменитый Марк Галлай, сбивший над военной Москвой первый "Юнкерс -88". Авиаторы-ветераны, по обыкновению, вспоминали о своих схватках с "люфтваффе". Посмеивались над очередным томом "Истории отечественной войны", вышедшем в те годы. Умница Марк Галлай, летчик и военный писатель, как-то бросил с сердцем о современных историках войны: "Врут, как нанятые!" Эти слова запомнились Юре на всю жизнь...
      "И вот опять... современные историки..." Да, и в книгах и почти во всех статьях авторы - доктора исторических наук...
      Смятенные мысли Юры были прерваны приходом гостя. Явился, как всегда, без звонка, добряк Сулико. Юра выглянул к нему с книгой, заложенной бумажкой. Старик поинтересовался, чем это Юра так увлечен?
      -Да вот, - мрачновато ответил Юра. - Современные историки. Льют и льют на Бен Гуриона. Зациклились на нем, что ли?
      -Льют на Бен Гуриона? - повторил Сулико безо всякого удивления. - И решительным жестом руки словно отмел все, что мог услышать. - Бросил настороженный взгляд на Юру, произнес убежденно: - Не обращай, Юра, на это никакого внимания. Все годы не утихает здесь партийная драчка. Льют друг на друга без устали...Сомневаешься, спроси Шушану, она тут хорошо похлебала...
      -... Почему дала вам книгу, ясно? - спросила Шушана, явившаяся к Юре в воскресный вечер. - Чтоб вы не воображали, что судьба Израиля тревожит только вас, совестливого парня. Не мечите бисер перед свиньями! У вас трое детей. Засветитесь, жизни не будет.
      - Шушана, извините, я так думаю.
      - Я думаю об Израиле гораздо радикальнее, чем вы. Но бисера не мечу.
      Юра встал с дивана, принес из кухни табуретку, сел рядом c Шушаной. - Я весь внимание.
      - Откровенность за откровенность?.. Согласна!
      Ураганом налетел первый в этом году раскаленный хамсин, стекла задрожали, позванивая. Шушана поднялась, закрыла плотно окна. Стало душно. Шушана вытерла платком раскрасневшееся лицо и высказала вдруг совершенно для Юры неожиданное:
      - Это государство, на мой взгляд, не может существовать ни по каким параметрам. Я работаю, в основном, с военными, в фирме "Таасия Авирит", знаю: на наших полигонах из десяти ракет взлетают только две. В лучшем случае. Почему? Сборка электронной начинки требует такой чистоты, что, если рабочий с утра ел селедку или что-либо острое, его не допустят к ракете. Не вымыл руки специальным мылом - тоже... У нас немало талантливых ребят, есть оригинальные идеи, но жить это не может. Руки так, как по инструкции, не моют... Притча, по вашему? Эта притча полностью относится к нашему любимому государству. Здесь ничего не может взлететь. Техники, политики, экономисты, сидельцы в мисрадах руки не моют...
      - Да вы поэт. Шушана! "Руки не моют..." - это блистательная поэтическая метафора.
      - Оставьте меня с вашей поэзией! - воскликнула она почему-то раздраженно. - Сейча-ас получите прозу... Сейча-ас! - От волнения запела, растягивая гласные. Так поют в Израиле, чаще всего, говорившие в своих семьях на идиш. - Официальная статистика определяет ежегодный рост экономики на четыре-пять процентов, умалчивая при этом, что каждый раз мы получаем подарком из-за границы почти десять процентов... То есть ежегодно мы не на пять процентов растем, а на пять процентов теря-ем. Вот вам проза! Экономика постоянно работает на минус... За счет чего покрывается минус? За счет общего обнищания, массовых увольнений... Сколько может жить смертельно больной, прикрепленный к "машине жизни"? Год? Десять лет?.. Глава "Хамаса" злобствует: "Четыре года!" Злобствует, но, мерзавец с кровавыми руками, от правды недалек. Израиля, как еврейского государства, не станет еще при нашей жизни...
      - Всевышний не даст Израилю погибнуть! - вырвалось у Юры. Собственному детищу!..
      - О, мамочка моя! - ахнула Шушана. - Такое услышать от вас, логика по складу ума!.. Земного человека, математика... Верить в безусловную божественную детерминированность мира... после Холокоста?!. - Она вскинула на Юру глаза. Обожгла взглядом, показалось ему.
      Таким долгим "обжигающим" взглядом она, случалось, буравила многих соседей и университетских коллег в черных кипах. Традиционно-религиозные семьи вопросов не вызывали. Как и те, кто молниеносно сменили партийный билет КПСС на черную кипу. Но такие, как Юра... из обманутых, хлебнувших горюшка солдат или диссидентов с "верхним" образованием... Где истовость и догматизм ортодоксов, бегущих от сомнений, чаще всего от неудовлетворенности жизнью, а то и от душевного краха... Сколько здесь сломанных судеб, тем более, среди ученых - физиков, биологов, медиков, которым не удалось, по разным причинам, состояться в науке, осуществить свои замыслы, мечты. И ныне цепляющихся за мифы... Ох, не хотелось бы ей видеть среди них симпатичного соседа, в беседах с которым отводила душу!...
      - Разве гибели нельзя предотвратить? - продолжал Юра тоскливо: у него и в мыслях не было, что его еретические мысли о будущем Израиля могут иметь столь беспощадное, математически строгое воплощение.
      - Предо-отвратить?! Не-эт! Поздно! В технике есть такое понятие: выход за вертикаль центра тяжести. Поставьте банку на ребро. Допустим, стоит. Чуть больше наклонили, центр тяжести вышел за вертикаль - она падает. В Израиле нечто подобное. Случись такое четверть века назад, помог бы еврейский мир. Сейчас не поможет и это. Банка падает...
      Тут ворвались в комнату Игорек с дружками, запищала Ахава, Юра посадил Игорька на колени, беседа грозила утонуть в крике и реве, Шушана смахнула платком пузырьки пены, которые от возбуждения выступили у нее по краям губ, и предложила, пока дождь притих, перейти к ней.
      - Правда, у меня тоже шумно. Приехала в страну дочь вместе с моим первым мужем. Полгода назад. Собрала дружков-подружек потанцевать. Давид, мой старшенький, тоже примчал на встречу с родней... Укроемся от них на втором этаже, договорим.
      Перебежали к Шушане под вновь припустившим дождем. Танцевали одни девчонки. "Шерочка с машерочкой," Шушана усмехнулась.
      Почти все девчонки были на удивление стройны, длинноноги, а дочь Шушаны - глаз не оторвешь. Не по-израильски белолица. Огненные иудейские глаза с новомодными синими веками, толстая, цвета пшеницы, коса, завернутая на темени валиком. Царевна.
      Был и один кавалер. Но Юра его как бы и не заметил. Задержался на мгновение. Шушана, шедшая за ним, слегка подтолкнула его в спину.
      Поднялись наверх. Музыка и шарканье ног доносились и сюда, но глуховато. Не мешали. Разговор как-то сам по себе принял иной уклон:
      - У нас в Литве еврейские девочки никогда не торговали своим телом, сказала Шушана - Тут все иначе, - с горечью добавила она. - В домах беда, безденежье. Иные девчата сообразили, что они за день могут заработать больше, чем несчастный папа, убирающий дерьмо на улицах, за месяц. В этом тоже сказывается характер нашего общества, в котором, Юра, "не моют руки..."
      Юру как жаром обдало. "А Марийка?!.. Пока колебались - ехать в Израиль-не ехать, мать ей все своих танцоров подкидывала. Клюнет - не клюнет? Сама призналась..." Захотелось выскочить из дома Шушаны, побыть наедине с собой... И ушел бы, да пронзила мысль, что насторожит соседку и... выдаст этим Марийку. А что было, быльем поросло!.. Заставил себя остаться, хотя какое-то время ничего не слышал, ничего не понимал... Наконец, нашел в себе силы, поднял глаза на Шушану. Ее темно-красное от несходящего израильского загара нервное лицо с запалыми щеками искажено страданием. Задержал взгляд на нем, и словно впервые увидел Шушану. Лет сорока пяти-пятидесяти. Маленькая, худющая, как подросток, порывистая, властная. Глазастая, как и дочь, только глаза притушены, в них многолетняя усталость.
      Шушане стало вдруг нестерпимо жарко в ее плотном вязаном свитере с высоким, как у летчиков, воротом. Вытерла шею платком. Пышущая жаром Шушана вызвала в памяти Юры огненную армянку, которая кричала ему в Ереване, что если не она, то ее сыны непременно отнимут у турок Арарат. Сжатые в кулаки руки Шушаны, похоже, сильные, цепкие, вызывают уважение. Такая своего врага и задушить может. Силы хватит. "Есть женщины в русских селеньях..." мелькнуло у него. Захотелось вдруг выговориться перед этой пронзительно умной, сильной, недюжинной женщиной, страсть и боль которой оказались и его, Юриной, болью и страстью.
      На стене, над письменным столом Шушаны, висел в дубовой рамке большой портрет мужчины, напоминающего своими острыми, смуглыми чертами и худобой вождя индейского племени. Брат? Муж? Ни разу здесь не видел... В глазах мужчины, казалось, было что-то от магнита. От них было трудно отвести взгляд.
      Стараясь не смотреть на него, Юра заговорил вдруг о самом своем сокровенном, о чем не говорил никогда и никому.
      - Я думаю во многом... как и вы, Шушана: все государства, созданные под идею, так сказать, хорошо поджаренные на "изме" - любом "изме"! сходны по психологическим и аморальным основам, недолговечны. И тем уж взаимосвязаны. Одно перетекает в другое - и своим доктринерством, и неизбежным террором. Ленин - Гитлер - сталинские марионетки в "народных демократиях" - Холокост одна пуповина у них. Как в Торе: "Авраам родил Исаака... Исаак родил Якова"... и так далее. Это социологический закон, о котором здесь никогда не упоминают. Я, во всяком случае, нигде этого не читал... - Юра еще долго говорил о лживости и недолговечности всех идеологических государств "государств будущего", морщась: разбередили рану -: "руки не моют..." Поднялся, сказал, что пора купать малюток, а он, вот, выскочил из дома и засиделся. - Но что же делать, Шушана?
      - Пре-эжде всего, не мальчишничать! Поверьте мне, я хорошо нахлебалась от этого великовозрастного мальчишничанья. Сыта по горло.
      - Профессор Богорад - это тоже мальчишничанье?
      - О, нет! Он очень уважаемый в стране человек. Известный химик. В молодости был нашим еврейским Кибальчичем: изготовил бомбу, взорвавшую гостиницу "Кинг Джордж" - штаб английских колониальных войск. Выдал его Бен Гурион, как и всех остальных, англичанам. Не сбежал бы Богорад, повесили бы...
      Простился с Шушаной сердечно, понял - единомышленники. Был в этом уверен более полугода, до того часа, когда зимой прогремела на всю страну автоматная очередь врача Баруха Гольдштейна по арабам, молившимся в Хевроне, в усыпальнице Махпела...
      Юра, махнув рукой провожавшей его Шушане, сделал несколько шагов в сторону своего дома и наткнулся... на Сулико. Тот стоял сгорбленный, словно нес непосильную тяжесть. Сухое, желтоватое, как из пергамента, лицо старика было таким, будто у него рвали зубы. Сулико кивнул на дом Шушаны, из открытых окон которого доносились дергающиеся ритмы рок-н- рола, под барабанную россыпь и звяканье оркестровых тарелок, и сказал, скорбно поджимая губы:
      - Машиях никогда не прийдет к нам. С такой музыкой мы его не дождемся, нашего Машияха. А это полный крах, скажу я тебе...
      Глава 8.
      "НАВАЖДЕНИЕ БАРУХА..."
      Радио в городских автобусах едва сочится, но стоит диктору произнести магические в Израиле слова "последние известия", как водитель тут же переключает трансляцию на полную мощность. Новости в притихшем автобусе звучат с оглушающей силой, нередко вызывая у пассажиров нервические восклицания, а то и слезы. Сегодняшние новости вызвали в автобусе гул, смятение. Юра Аксельрод простонал, словно его задели камнем или ножом.
      - "Врач из поселения Кирьят Арба Барух Гольдштейн, - деловой скороговоркой сообщал диктор, - расстрелял из автомата 29 арабов, молившихся в пещере Махпела..."
      Юра был оглушен: "У могил патриархов?! В Святом и для евреев и для арабов месте!.."
      Голос диктора звенел, - словно объявлял о начале войны. Впрочем, война могла начаться в любую минуту... Юра выскочил из автобуса на первой же остановке, позвонил из автомата в свой компьютерный отдел, попросил, если можно, сегодня его заменить: он должен быть дома, рядом со своими малютками.
      Местный транспорт - из Иерусалима в Эль Фрат - отправляется лишь трижды в день. Пришлось долго голосовать в толчее солдат-отпускников, на развилке шоссе на Рамаллу, наполовину перекрытом сегодня демонстрантами всех мастей "Зеленые" клеймят Рабина, "Шалом ахшав" (Мир немедленно!) - славит.
      Добрался до своего Эль Фрата лишь через два с половиной часа.
      Задыхаясь, влетел в дом. Никого. Лишь бабушка гремит на кухне горшками.
      - Где дети?
      Голос у бабушки безмятежный, "еще довоенный", мелькнуло у Юры:
      - ВнучА ушла с "паровозиком". В хате холодно. Решила погреть наших козляток на солнышке.
      Выскочил на улицу. Откуда-то гремит чужой металлический голос. В "матюгальник" орут, что ли? Добежал до угла, откуда открывался каменистый пятачок, Сенатская площадь Эль Фрата, как называл ее Юра: на "Сенатской" происходили все сходки и партийные "разборки". Там темнела плотная, будто сбитая в кулак толпа, колыхавшаяся от возбуждения и что-то кричавшая. Подбежал ближе, сразу различил несколько "своих", в черных шляпах. Ортодоксы из американцев - самые непримиримые. А вот двое из Южной Африки, беглецы от "каторжника Манделы", как они его неизменно величали.
      Чуть поодаль горбится на холодном ветру Сулико. Примчался впопыхах без пальто, в своих неизменных солдатских шортах с белыми ниточками "цицес" по бокам. Пританцовывает на худых ногах поодаль от толпы. Вроде он и тут, и в стороне. Нет его...
      Марийки с коляской нигде не было.
      Но о чем вещал звеневший "матюгальник"?
      - "Геройский подвиг Баруха Гольдшейна, которым полна сегодня наша печать, блистательный ответ поселенцев мертвому правительству Рабина. Завтра в Кирьят Арба торжественные похороны героя, на которые..."
      - Урэ-эй! - во всю силу своих легких вскричала толпа. И забила в ладоши, задвигалась. - Все поедем туда!
      "О, Господи!" - И тут Юра увидел Марийку с "паровозиком" - длинной, из двух отсеков, никелированной американской коляской на шинах-дутиках. Жена слушала оратора тоже поодаль от толчеи, хоронясь за камнем с подветренной стороны, и... тоже аплодировала.
      Марийка никогда не была модницей. До свадьбы неизменно появлялась в своем полосатом платье, стянутом у длинного "журавлиного" горла какой-то медяшкой. А сейчас - мать натаскала тряпок, никаких шкафов не хватает. Расклешенная марийкина юбка до пят полощется на диком ветру, как флаг корабля...
      Сменились ораторы, передав друг другу "матюгальник". Зазвучал вдруг знакомый, с хрипотцой "адмиральский бас", который Марийка отчего-то ненавидела с первого дня. Не поверил самому себе: ослышался? Наконец, разглядел оратора в спортивном "олимпийском" свитере, поднявшегося на плоский камень - трибунку с мегафоном в руках. "Шушана?!"
      Кинулся к Марийке разъяренный: - Мари! Ты что, модница, с ума сошла?! Чему ты аплодируешь?!
      - Ты разве не слышал? - воскликнула раскрасневшаяся Марийка, когда он потащил и ее, и "паровозик" с детьми подальше от ревущей толпы. - Митинг в честь геройского подвига...
      - Какого подвига?! Это ужасная провокация! Вроде той, когда кто-то хотел взорвать мечеть Эль Акса...
      - О чем ты говоришь, Юрастик?! - возмутилась Марийка.- Если все будут молчать, нам жизни не будет. Каждый раз, когда я высовываюсь за ворота Эль Фрата, навстречу летит камень. Только выскочили с Ксенией на серпантин, на втором витке разбили в "Вольве" стекло, она помчалась вниз, как на самолете, чуть не сорвалась в это чертово каменное "вади", а там, если греметь до дна, костей не соберешь... Утром швырнули в американца бутылку с "коктейлем Молотова", машина взорвалась..
      - Так, - молвил Юра стянутыми, скорее, не от холода, а от нервного напряжения губами. - Сегодня дождались и большего: в мечетях объявлен "джихад". Священная война.
      - Пусть только полезут! Мы уже звонили на израильскую базу, которая у шоссе. Там объявлена боевая тревога. Здесь, в Эль Фрат, у всех автоматы. Нельзя медлить. На войне как на войне. Пока мы не проучим их в самой Рамалле нам житья не будет...
      От Юры аж пар пошел.
      - Значит, ты уже объявила войну всем арабам, дур... - едва удержал брань на кончике языка. Хохотнул нервически: - Слушай, ты бы хоть в Еврейский Закон заглянула... для самовоспитания...
      На каких условиях может быть объявлена, по еврейским книгам, война? усталым и сердитым голосом педагога, раздосадованного бестолковостью учеников, продолжил Юра... - Почему об этом не во время? Как раз самое время. Объявляет царь, вспомнила? Но при каких непременных условиях? Если с ним согласен весь синедрион - семьдесят мудрецов. И Пророк подтверждает, что Бог этого хочет... А вы с Шушаной одни решили за всю иерархию еврейских мудрецов...
      - Юра! - жестко и вполголоса произнесла Марийка, так как Ахава зачмокала губками, просыпаясь. - По тебе и детям стреляют, этот мерзавец Саддам Хусейн "скады" бросал, теперь появились исламские самоубийцы, от которых не убережешься. Мы живем тут в окружении фанатиков!..
      - Ох, Марийка! Ты что, Афина Паллада из израильской самодеятельности? Если бы вы нас сюда не вытащили, никто бы по нам ничего не бросал. Мы легли спать на гвозди, как Рахметов, и жалуемся, что больно. Конечно, больно. Но кто нас просил на них залезать... Ты Тору сдавала в Москве? Когда "гиюр" проходила... Хотя бы слышала про заповеди "НЕ УБИЙ"? Она, кстати, вовсе не отрицает обороны, но, запомни, дурашка моя! без "НЕ УБИЙ" нет иудейской религии...Разве не слыхала мудрых слов пророков... "перекуем мечи на орала"?
      - Это у Льва Толстого! - возразила до ужаса эрудированная Марийка... Разве у Пророков тоже?
      Марийка погрустнела, быстро покатила свой "паровозик" с захныкавшей Ахавой к дому, у дверей задержалась, сказала устало, с покаянной интонацией:
      - Не злись, Юра! В конце концов, я - русская баба. А еврей я хорошо недоученный... И я боюсь за наших детишек...
      Кто испугался за Юрину семью, так это Сулико, привязавшийся к соседским малышкам, как родной дед. Сулико предвидел, что начнется на "территориях". И уже хорошо знал своего соседа Юру Аксельрода. "Юра норовист, непредсказуем, - полезет на стену, чем это кончится? Дуболомы выбросят "чужака" из поселения вместе с его козлятками..." Вот и сейчас он вроде бы внимательно слушал оратора, а углядел краем глаза: Марийка помчалась домой, сломя голову; ее сменила на ходу бабушка Ивановна, одной рукой коляску покатила, второй цепко держит за ручку Игорька, тот все время норовит вырваться из-под опеки; наконец, видно, Ивановна разрешила ему помогать, толкает коляску сзади обеими руками, рожица счастливая. Дотолкал ее до широкого, как дом, валуна, уперлась коляска в камень, ни туда -ни сюда. Ивановна оттаскивает коляску, бранится...
      Огромных, с покатыми краями, валунов здесь, у склона Иудейских гор, и без того видимо-невидимо, а уж у соседа... Подумал, появится завтра в поселении араб-бульдозерист, не забыть сказать ему, чтоб выковырял у "Ивановных" пару самых здоровых. Негде пацанятам играть..
      У Сулико были основания для тревоги за мужа Марийки, диссидента, "тюремную косточку"... С Шушаной, ближайшей соседкой, Юра отныне не только не хотел разговаривать, видеть ее не желал. И отшатнулся бы от нее безвозвратно, если бы не... автобус. Вечером, после работы, в Эль Фрат можно вернуться, коли своя машина не на ходу, лишь последним девятичасовым автобусом. Опоздал, кукуй на автостанции до утра...
      Юра видел: многие в Эль Фрате годами бы друг с другом не встречались, а, встретившись, может, и отворачивались бы, если б не поселенческий автобус. В битком набитой машине толкнешь ненароком соседа локтем, наступишь на ногу - как не извиниться?! А, извинившись, и в беседу невольно вступишь. И не только о погоде...
      Забрызганный грязью "поселенческий" автобус был, и на этот раз, утрамбован до предела, в кузове духота, проход забит горой сумок с продуктами, детишки хнычут, единственный свободный уголок на последней скамье. На нем, правда, чей-то рюкзак. Двинулся туда, там Шушана в потертой кожанке приткнулась к окну. Издали, за широкими спинам и грудой вещей, ее, маленькую, худую, и не видно.
      Разглядела соседа, кивнула ему, опустила лежавший рядом рюкзак на сырой грязный пол.
      Пока из Иерусалима не выехали, и Юра, и Шушана молчали. Юра развернул свежий номер газеты на английском "Джерусалем пост" и углубился в него. На соседку и не взглянул.
      На прежней, до Шестидневной войны, границе поднялся, как всегда, в машину солдат в бронежилете, оглядел пассажиров острым взглядом патрульного, наконец сел на свое обычное место, положив на колени автомат...
      Вроде бы ничто не изменилось в автобусе, а изменилось все: затихли разговоры о ценах на рынке Маханей Иегуда, о последнем концерте Исаака Стерна, лица посерьезнели: мирная жизнь осталась за спиной.
      Юре не терпелось бросить Шушане что-либо резкое, клеймящее. Он даже произнес - про себя: "Разве не ясно, что возведение в герои Израиля массового убийцы - это чистой воды мракобесие?", но как-то не сходило это с языка. Что он - прокурор? Но ведь и промолчать невозможно... - Юра поерзал на скамье, даже головой повел, так стал душить надеваемый им лишь на работу в компьютерном бюро галстук, от которого начал было отвыкать. Шушана скосила в его сторону глаза, улыбнулась: - Любопытно, как вы, знаток Торы, восприняли наш митинг в Эль Фрате?..
      - Как бесконечное продолжение истории Исава... Почему? Исав - архетип поведения, когда человек все про этику знает, за гуманизм голосует двумя руками, но ничему этому не следует...
      Сидевшие впереди стали вертеть головами, прислушиваться, и Шушана спросила дружелюбным тоном, что сегодня нового в "Джерусалем пост"?
      Юра ответил не сразу. Не получается разговор, да и не место тут для него... Потом ткнул пальцем в маленькую заметку сбоку полосы. Шушана пожала плечами: без очков она не чтец, спросила, в чем там дело?
      Юра не стал пояснять, переводил с английского буквально:- "Правую платформу у нас можно продать любому лавочнику, кузнецу и даже люмпену. Покупателями левых идей оказались творческая интеллигенция, академические круги и прочая высоколобо-яйцеголовая публика..." - опустил газету на колени, воскликнул полушепотом: - А с вами... какая-то аномалия!
      Шушана поджала губы, скрывая недоумение. Сосед был ей глубоко симпатичен, да и мальчишки их подружились. Нет, ссориться с ним не хотелось. Впрочем, ни с кем не хотелось...
      - Хотите - потолкуем. Опять после субботы. Скажем, в воскресенье..
      Лицо у Юры и всегда-то было открытой книгой, а тут стало каменеть. В ее дом он больше не войдет, поняла Шушана.
      - По средам я читаю в Еврейском Университете курс баллистики, вы бываете там, в читальном зале. Вам это удобно? - спросила она.
      ... Юра намеревался дожидаться профессора Шушану возле аудитории, в которой шла лекция, но припоздал, и Шушана сама нашла его. Взглянула на страницу, в которую он углубился:
      "... Евреи нанесли две раны человечеству: обрезание на теле и совесть в сознании..."
      "А, Раушнинг, "Гитлер говорит"... Листала..." - улыбнулась основательности своего корректного соседа-математика, который собирается, видно, объясняться с ней и штудирует подходящий к случаю материал...
      Но разговор пошел совсем-совсем иначе.
      - Я всю ночь думал о предстоящем нашем поединке, Шушана. Хочу быть предельно честным... Несмотря на свою российскую ментальность... догматизм и почти ленинскую нетерпимость в крови, которую хлебом не корми, дай уличить и унизить инакомыслящего, понял... я, по совести, не имею права на выстрел...взволнованно начал Юра, когда они уединились в пустой прокуренной канцелярии библиотеки.
      "Ох, ты наш честняга-подробник... - Шушана попыталась скрыть улыбку. Так обидела советская власть человека, что он теперь больше всего в жизни боится кого-либо обидеть..."
      - У нас свободная страна, Шушана... Но за вами идут люди, половина Эль Фрата, моя любимая дуреха-жена, и я обеспокоен...
      - Аномалией? Университетский профессор не обличал Баруха?
      - Если хотите...
      - Не совсем, правда, понимаю, какие у вас претензии лично ко мне. Но оставим это! Поговорим всерьез!.. Израилю нужен не Барух, а Пугачев...
      - Пу-га-чев?! Русский бунт, бессмысленный и...
      - Не русский. Еврейский... Именно так. Мои мужчины правы. И отшельник Давид, и муж..
      - Ваш муж?.. Как же это я ухитрился ни разу его не увидеть?
      - Видели, в моем кабинете. На фотографии.
      - Его нет в стране?.. Где же он?
      - В израильской тюрьме... Вы разве не слышали о суде над еврейским подпольем?
      И надолго замолчала, думая о своем. Потом стала трудно ронять. По фразе:
      - Муж мальчишничал. Как и вы. Стал нашим социалистам ненавистен. Много ли для этого надо? Собрался вокруг него клуб таких же мальчишек. Завлек и моего Давида. Муж был яркой личностью, архитектором-мечтателем. Хотел построить новую страну. Без местечковой узости и просоветского вероломства... К несчастью, к их кругу прилепился бывший американский солдат. Такой же сосунок, как они все. Он посчитал, что "Клуб правых", так он назывался, - пустая говорильня, а надо действовать. Спустя несколько дней полиция сняла его с крыши мечети Эль Акса с грузом динамита...
      - Ужас! Эль Акса после Мекки и Медины третья святыня ислама. Какой бы пожар заполыхал?!
      - Ужас в том, Юра, что независимого суда в Израиле не было и нет, а есть партийная расправа в черном судебном лапсердаке. К дурачку-американцу тут же привязали тугим узлом и весь "клуб правых", от которого бен-гурионы и не чаяли избавиться. А тут подвернулся такой случай... Давида помучили три года и выпустили, а муж сидит. До сих пор.
      Вынула носовой платок, приложила к лицу. Юра был ни жив, ни мертв. Видел, оплакивает своего архитектора...
      А оплакивала она уж не его, а своих собственных детей.
      У Шушаны вздрагивали плечи, и Юра принес стакан воды.
      Минут десять прошло, пока она опять начала ронять по фразе:
      - Мы из Вильнюса, зна-аете? Начались литовские игры в самоопределение. Задолго, кстати, до того, как Прибалтику отпустили на свободу... Мы оказались между стульями: для литовцев мы русские. Для русских - евреи. У меня с Адольфом, первым мужем, было трое детей. Как-то старший, Давид, ответил на улице по русски - схлопотал по физиономии. Дети не были морально подготовлены к дискриминации. А как только Литва обрела независимость, тут же, как чертик из коробочки, выскочили и свои "наци". В школах кричали одноклассникам в лицо: "Оккупанты!" "Убирайтесь вон!".. По счастью, Давид не послушался меня, умчал сюда еще до разгула супер-патриотов.
      Литовцы к евреям были лояльнее, чем к русским, но мы учились в Ленинграде, мы упрямо оставались русскими. Но кто ждал нас в Ленинграде или Москве?.. Дочь ходила в литовскую школу, ощущала себя литовкой. Осталась с отцом хлебать свой прокисший литовский суп, а я отправилась в еврейскую страну. Вслед за Давидом. Покончить раз и навсегда со своим национальным вопросом. - Шушана снова приложила платок к лицу, узкие плечи ее подрагивали. - Никто здесь ничего не решил и не кончил... В Израиле я вышла замуж за своего мечтателя. Архитектора, художника от Бога. Свадьбы с раввином не было, поскольку для раввината мои литовские бумажки о гражданском разводе с мужем, оставшимся в Вильнюсе, - звук пустой... Родила еще двух мальчишек. И вдруг выяснилось, что они, по иудейской религии, мамзеры. Незаконнорожденные. Социалисты - воинствующие атеисты, оказывается, отдали нас в дни создания государства на расправу раввинам. И потому здесь все годы так. Мучают литовских, бухарских, чеченских - всех! Вручи бумагу о религиозном браке, может быть, получишь религиозный развод. А нет - нет!.. Российское еврейство наиболее уязвимо, у нас гражданские и разводы почти у всех...
      Юра почувствовал на спине влагу: у него была бы точь-в-точь такая же судьба... Не одолей Марийка "гиюра", не видеть ему своей любимой гулены...
      - ... Пока мои мальчики в детском саду, - продолжала Шушана, поеживаясь, как от холода - это не имеет никакого значения. Но в будущем... Им нет места на этой земле. А где есть?.. И кому об этом скажешь?
      И, скажи на милость, может ли спасти свою страну еврейская власть, если она не в силах спасти от краха даже одну-единственную еврейскую семью? Правящая по указке религиозных склеротиков... прости, Юра, ты тут ни при чем!.. Теперь мы вообще, так сложилось, загнаны нашими социалистами в резервацию. Они даже смысл автоматной очереди Баруха осмыслить не в силах. "Фанатик-одиночка",- заявил Рабин в Кнессете.
      - Простите, а ваше осмысление? На митинге, восславляющем Баруха, присоединиться к этим склеротикам...
      У Шушаны кровь бросилась в лицо.
      - Юра, а вы слышали, что я говорила?
      - Вы были в этот час с ними. Там был такой рев, что, боюсь, вы и сами себя не слышали...
      - Слышала, Юра... Хотите, чтоб я воспроизвела свои слова, которые утонули, для вас, в реве этого быдла? По-видимому, это необходимо... Прищурилась, вспоминая: - "В Кирьят-Арба, где отстрел израильтян порой наиболее интенсивен, убили раввина, отца восьмерых детей, мал мала меньше..." Вы, конечно, слышали об этом, Юра... С этого я начала. И перешла к сути: Как отреагировало правительство на злодейство? Никак! Власть "не заметила..." Подстрелили на шоссе двух школьников, - Ицхак Рабин и головы не повернул. У Дамасских ворот зарезали женщину из России. Туда ей и дорога.
      Два месяца подряд убивают израильтян, правительство как умерло... В самом деле, в мирном процессе, к которому приковано внимание всего мира, на такие частности, как человек, нельзя отвлекаться...
      Каждого убитого и раненого на дорогах доставляют к нему, Баруху Гольдштейну, врачу в Кирьят Арба, который уже до бровей в крови поселенцев, неотмщенной крови, не замеченной Рабиным.
      Когда убили сына ближайшего друга, Барух, лейтенант резерва, взял автомат и отправился в Махпелу. В пять утра, когда молятся, среди других, террористы "Хамаса"...
      "Фанатик-одиночка", - только что заявил Ицхак Рабин в Кнессете. Ложь, обычная ложь, и несвойственная генералу Рабину трусость. "Не я! Не я!" - вот в чем, на самом, деле клялся Премьер-Министр, хотя все до одного понимали: ОН! Прежде всего, он, для которого человек, как и для Бен Гуриона, "расхожий материал". Нельзя генералам доверять наших детей. Нельзя строить мир на бесчеловечности. "Фанатик-одиночка"? В Махпеле стреляли двое. Солдат Барух Гольдштейн и генерал Ицхак Рабин. Проклятие на их головы!"...
      Это я и сказала, Юра. И тут начались такие вопли, что я уж точно перестала что-либо слышать. Теперь две трети Эль Фрата меня "не замечает..." - Шушана бросила взгляд на красного, как клюква, Юру, и отвела резким жестом руки его готовность извиняться.
      - Интеллигенты, независимо мыслящие люди здесь были не в чести с первого часа государства... Счастье, в Израиле нет Сибири. Израильская Сибирь - Нью-Йорк, Лондон. Все упрямцы, несогласные с Бен Гурионом, как правило, оказывались почему-то там, в галуте... Бен Гурион, во многом ученик Ленина, естественно, более всего ненавидел Жаботинского. Сразу же вылез наружу комплекс неполноценности полуграмотного провинциала - за его плечами Екатеринославская гимназия, и все! А Жаботинский - подлинный интеллигент. Талант. Хоть он вовсе не мой единомышленник, но будем справедливы...
      - Значит, так было всегда, - печально заключил Юра. - Как ни крутись, "каха"?
      - Вот именно, "каха"! Трагическая аномалия новейшей еврейской истории, Юра, в том, что Израиль был основан большевиками.... Меньшевиками-интернационалистами? Ну, это что в лоб, что по лбу... Ваш раввин тоже так думает? Он не так глуп, ваш американец. Изначально страна попала в капкан, из которого не вырвешься. Капкан враждующих партий. Возможно, капкан честолюбий. Знаете, что сказал Бен Гурион, впервые создавая правительство? "Без Херута и макиў ..." То-есть, без инакомыслящих... И ранее Бен Гурион, генсек "Мапая", выдавал евреев, боевиков Херута, английской комендатуре. На виселицу... Преданные им инакомыслящие, естественно, его друзьями не стали. И партии-враги успели стравить израильтян. Так случилось, Юрочка, что судьбу Третьего Храма или, если хотите, Божье дело, взяло в свои руки российское и польское еврейское местечко, разъяренное вековой дискриминацией. Под красными знаменами... Теперь мы платим по ее счетам своей кровью. Чем и как образумить партийных могильщиков? Не знаю... У них каждый шаг - вранье. Начали с того, что объявили в 1967 году завоеванные земли "временно оккупированными".."Временно", так отдайте хозяевам... Какое! Социалисты и прирезать не могут без хорошей мины на лице. Брехать - не занимать! Тридцать лет подряд все отдают... И не вспомнили бы они о своем вранье никогда, если бы не арабское восстание, Интифада эта... Хоть вы со мной и не согласились, но, вижу, - еврейский Пугачев на подходе. То, от чего трясет меня, трясет половину страны. Израиль в плакатах и демонстрациях. Но шум прибоя до социалистического величества не доходит. Что они создали, бен гурионы? Ради кого? Израиль, как государство, с первых дней существования - одна большая, постоянно обстреливаемая резервация. Об этом страшно говорить, и, возможно, еще страшнее слышать неподготовленному уму, но у страны, на мой взгляд, нет будущего, она как гомункулус, вы и сами поняли это, выросла из "изма", словно из лабораторной пробирки... Буду откровенной до конца, Юра: мы, как мне думается, потеряли эту землю две тысячи лет назад, и невозвратно. У истории нет заднего хода. Иерусалим арабы называли Аль Кудс. И он останется для них Аль Кудсом, хоть иди все мы за Барухом Гольдштейном боевыми колоннами... Нет, европейцу, северянину, здесь делать нечего. Это восток, провинциальная страна с тяжелым климатом... Господи Боже мой, что будет с моими мальчиками? Давида терпят, как спортсмена-разрядника. И только. Другого пути у него нет и не будет: за его спиной тюрьма... - И не удержалась, зарыдала, не стесняясь более никого на свете...
      Извинилась и, приложив мокрый платок к лицу, быстро вышла в коридор.
      Юра, и вообще-то человек впечатлительный, долго не мог прийти в себя. И от стыда: объединил Шушану со склеротиками, и от ее личной беды, о которой узнал впервые... Вздрогнул, когда его окликнули по имени.
      Сулико? В парадном лапсердаке и черной шляпе ортодокса, завернутой в прозрачную бумагу. Шляпа, надвинутая на уши, новехонькая, с большими плоскими полями, и походит на ковбойскую. "Ковбой Сулико", вспоминал Юра позднее. Оказывается, тот был по своим делам в Иерусалиме и, услужливый человек, еще утром предложил доктору Шушане, что по дороге в Эль Фрат заедет за ней...
      - До чего ты довел замечательную женщину?! - воскликнул он сокрушенно. - Сидит в моей машине, рыдает и, добрая душа, послала меня за тобой.
      ... Вечером, когда Юра с Марийкой искупали детей, вспомнил, что в машине Сулико попросил его зайти к нему.
      - В любое время. До полуночи...
      Просьба Сулико прозвучала непререкаемо, холодно. Таким тоном Юру, со времени его тюремных лет, еще не "приглашали". Он улыбнулся "суровости" добрейшего Сулико, и, едва уложил своих малюток, поспешил к старику.
      Сулико почему-то надел на бархатную кипу, съехавшую на затылок, еще и "ковбойскую" шляпу с широкими и плоскими полями, хотя они вроде на улицу не собирались, и сел за свой огромный рабочий стол из мореного дуба, загруженный фолиантами точь-в-точь, как у равва Бенджамина. Широким жестом пригласил Юру пододвинуть свой стул поближе. Долго не начинал, покашлял, наконец, произнес настороженно:
      - Джордж... так тебя зовет рав Бениомен?.. Джордж, что-то у нас время от времени не "стыкуется". Иногда я понимаю нашу религию так, а ты, получается, этак... Вот, и женщину расстроил. О ее детях, наверное, был разговор?.. Опускаться до галахического спора с женщиной?! Тем более, доводить ее почти до истерики?!.. Да ты не оправдывайся!.. Ты нашим генералам врезал за Кирьят-Шмону, не поперхнулся, ты и "Мерец"-перец не обойдешь... Ладно, не затем позвал... Мне, знаешь, захотелось выяснить, как ты сам, свой душой, постигаешь... это... наше божественное откровение?.. Извини, конечно, меня, но есть среди нас евреи, которые вообще не верят, что был Синай. И что Бог там тяжко нагрузил еврея. Как бы понятнее выразиться? Вот, грузом-ношей всегда, во все века, быть Человеком. С большой буквы, знаешь. Словом, дал нам задание...
      Юра глядел на Сулико, что называется, во все глаза. Куда это старика понесло?..
      Никогда не замечал раньше: удлиненное лицо Сулико чуть асимметрично, будто у него за щекой залежался какой-то непрожеванный кусок. Губы кривятся. Потому кажется, у добряка Сулико есть что-то от Торквемады. "Не смешно ли?!."
      - Задание - то Бог дал, верю, - вырвалось у Юры с сердцем, - да только евреи с ним пока что не справились...
      - Вот-вот! - обрадовано воскликнул Сулико, нащупавший, наконец, тропку нелегкого для него разговора. - В каждом веке появлялся то там, то тут новоявленный Иисус Христос, в каждом поколении - богоборец... Вот, ты сам рассказывал мне, и ихний Карл Маркс, и поэт... как его? Гейне, да? бежали от иудаизма. А ведь неглупые были люди... И друг твой тюремный, полукровка, помнишь, ты рассказывал, сиганул в православие... И евреи, знаешь, сигают...
      Только сейчас Юра уразумел, что волнует старика. Не "сиганул" ли и Юра Аксельрод, не вынеся многолетних бед, и тюремных, и израильских, в богоборцы? Не потянулся ли в своем постоянном отрицании следом за тюремным дружком? И косит на православный Храм. Не дай Бог!..
      Юра засмеялся облегченно. Он опасался, что сурово правоверные и воинственные поселенцы-американцы, которых он не раз раздражал в синагоге Эль Фрата своими "еретическими" вопросами, ставящими даже их раввина в тупик, решили вытолкать его из поселения; вернуть еретику деньги и - вон... Как Сулико его однажды и предупредил.
      - Ты напрасно смеешься! - Старик понял его смех по своему. В старческом голосе зазвучали металлические нотки. - Хочу знать, как ты понимаешь нашего Бога?
      - Дорогой Сулико! Я принимаю Тору. Ее нравственную суть. Следую ей...Промелькнуло вдруг у Юры давнее воспоминание, - со времен солдатской службы в СССР. - Тянет ему жилы Сулико... точь-в-точь, как заместитель командира саперного батальона по политчасти майор Зозуля, в солдатском просторечии "комиссар, мать его..." Комиссар дотошно выяснял, не усомнился ли прыткий, из студентов, рядовой в правоверности зрелого социализма и большевизма. "А Сулико-то, оказывается... просто-напросто, комиссар от иудаизма!.." - Юра стянул губы трубочкой, чтобы не оскорбить старика неуместным весельем.
      - Джордж, извини меня за бестактное напоминание, - жестко продолжал Сулико, видевший, что сосед все еще не воспринимает их душевного разговора всерьез. - Ты сам мне сказал, еще раз извини, что учился, недолго, правда, на мои деньги. Так?.. Интересно мне, в таком случае, хотя бы узнать - чему ты выучился? Что такое Еврейский Бог твоими ироническими глазами? И к тому же не по еврейски раскосыми, как у монгола какого. Будто ты вовсе не из чистокровных евреев происходишь... - Сулико потрогал неуверенным жестом свою шляпу, решился не "темнить". - Я слышал от твоей замечательной Марийки, у тебя есть к еврейскому Богу прямые претензии...
      - Ну, есть... - выдавил из себя Юра: "Репей!"
      В выцветших, с хитринкой, грузинских глазах Сулико зажегся огонек охотника, который вот-вот настигнет жертву.
      - Конкретно в чем претензии, можешь сказать?
      Тут Юру осенило, как разом покончить с этим дурацким, воистину "комиссарским" допросом.
      - Вот, к примеру, существует на свете еврей в черной кипе ортодоксов по фамилии Ритман, обокравший нашу семью и еще десять тысяч репатриантов, как правило, стариков-родителей, ехавших к своим детям... И Бог своей могучей мышцей не смел ройтманов со Святой земли, как мусор, не испепелил своим огнем... Не видит разве Бог, что ритманы как были в России партийным и комсомольским жульем, такими и остались. Что наш Ритман в кипе и с пейсами ряженый!..
      - Ряженый! - радостно воскликнул Сулико. - Именно так. - Очень понравилось ему это слово, прямо на душу легло. - Ряженый! Как точно... Ты, Джордж, это правильно углядел своими не по-еврейски раскосыми... Я не случайно дал вам своего адвоката, бывшего генерала. Человека крутого... этаких, пусть хоть в кипе, и на дух не переносит... Чтоб стер с лица земли обманщика. Вора... Юра, то-есть Джордж, я сам не святой. Бывало, и жульничал. Но я обманывал советского крокодила. Дотянется крокодил со своим красным партийным пузом до тебя, хрустнешь, никто и звука не услышит... А эти - своего брата. Воровать у своих? У нищих. Обдурять обездоленных? Ненавижу! И тут ты прав, Джордж. С ряжеными-обгаженными Бог наш Единый, Всемогущий почему-то очень долго разбирается... Недосуг ему, что ли? С другой стороны, Юрочка, кому хочется ковыряться в гавне... Скажу по совести, в этом мы с тобой "стыкуемся" совершенно... Других претензий к Нему нет?.. Тогда ты наш, замечательный Юра-Джордж раз и навсегда, что бы ни бухтели наши полковники да америкашки, у которых, как ты однажды сказал, в голове только одна извилина, а в извилине только одна-единственная мыслишка:" Направо равняйсь!.." Нателла, - крикнул он, - накрывай на стол. Ставь Мукузани нашего тыбылисского разлива. Кошер, не беспокойся! Пригубим... в честь еврейского праздника Пурим, сдувшего с земли библейского юдофоба Амалика.
      Глава 9.
      ДАВИД, сын АДОЛЬФА и ШУШАНЫ.
      Светлый праздник ПУРИМ, признаться, не привел бы Сулико в состояние, близкое к восторгу. Причина была осязаемее. Куда ближе к нему, человеку быстрой практической сметки. Она жила по соседству, причина. Сулико, сколько себя помнил, всегда опекал кого-либо, помогал деньгами, советом. Шушане, женщине гениальной и в своей гениальности несчастной, как охарактеризовала ее однажды с "бабской проницательностью" его Нателла, он помочь не мог никак. И очень страдал от непривычного чувства беспомощности. Деньгами тут ничего не исправишь. Советами, тем более... Шушана, видел Сулико, вся издрожалась и за мужа, и за своего непутевого Давида, парня резкого, даже хулиганистого, которого израильская тюрьма явно не исправила. Едва освободился, со всеми влиятельными людьми Эль Фрата поцапался. Устроил дебош в синагоге: демонстративно сорвал с головы кипу. Напялил на голову жокейскую кепку с полуоторванным козырьком: с точки зрения иудаизма, это законно: голова прикрыта. Но вот уж год рваной кепки не снимает. На праздник появился в синагоге, - в той же жокейской рванине... Чего он добивается, сумасброд? Шушана молчит. Разговор отводит... Как их остеречь?! Наломает дров, каково Шушане?!
      Услышав, что Давид стал чемпионом Израиля по спортивной гимнастике, Сулико недавно выписал из Англии профессиональный, двойной, на разных уровнях, турник. Подарил нечестивцу в день рождения. Тот от радости даже на руки встал. Все, решил Сулико, подъехал... Однако как только помянул о жокейской кепочке и прочих выходках шушаниного сыночка, тот вызверился, послал доброжелателя к его кавказской маме...
      Нет, этого не вынес бы ни один кавказец! Сулико рулил из арабской деревни, где жил Давид, с такой яростью, что едва не сорвался с обрыва. И дал своей Нателле слово, что больше к "этому бандиту" ни ногой...
      Но сейчас, когда поверил, что их сосед Юра Аксельрод вовсе не ушел от Бога Единого, что он прежний, богобоязненный, - прекрасный парень! его осенило, что теперь он сможет довести "свою стратегию" до конца. То, что ему, Сулико с его незаконченным средним образованием, не поднять, вполне по силе Юре. Они с Давидом однолетки. Оба инженеры или что-то в этом роде. Оба посидели в тюряге. Один в советской, другой - в израильской. Правда, Юра диссидент безобидный, чего о втором не скажешь, все равно, они друг друга поймут... У Шушаны-страдалицы глаза как огненные колеса. Огнь обжигающий, в писании сказано. Сгорит Шушана... Доканает ее нечестивец.
      Смутно догадывался Сулико, почему так легко отступился ныне от Юры-соседа, перестал смотреть на него подозрительно. Да именно потому, что Юра, столь же непредсказуемый, как Давид-нечестивец, пусть даже со всеми своими словесными взбрыками, занял вдруг ключевое место в "стратегии" спасения Шушаны. Пусть этот бандюга Давид думает себе, что он, Сулико, безмозглый обидчивый кавказец, навсегда отвалил от их семьи, - Шушану в обиду не даст...
      В конце концов, он добился своего, Сулико. И когда Юра в поселенческом автобусе увидел Давида, присел рядом, подал руку.
      - Давно хочу познакомиться с сыном своей замечательной соседки. Шушана, не скрою, поразила меня своим трезвым взглядом на наше родимое государство.
      Давид в недоумении приподнял брови. И точь-в-точь как у матери сипловатым "адмиральским басом" отрезал:
      - Поразила? Надо делить на три!
      - То-есть как?! - вскричал Юра, чуть отшатнувшись от собеседника.
      Сразу несколько голов повернулись в их сторону. Давид усмехнулся и предложил хоть и с прежней усмешечкой, но тоном миролюбивым сойти в его арабской деревне.
      - Если угодно, потолкуем у меня дома. Везу с собой коньяк "три топорика".. Вот мой пелефон, - торопливо добавил он. - Сообщите вашей красавице, что задержитесь на часик. До богоспасаемого "Эль Фрата" от моей хаты всего семь километров. Есть машина. Доставлю, как на ковре-самолете.
      Поселенческий автобус в арабскую деревню не заходил, покинули его "по требованию", на развилке шоссе. Минут десять брели пыльной овечьей тропой, наконец, поднялись по крутому, серовато-зеленому, прибитому жарой склону, на котором гнездились на разных высотах каменные дома. "Хата" Давида была, как и остальные строения в деревне, из белого иерусалимского камня, с плоской крышей. И казалась даже невзрачной рядом с торжественно вознесшейся трехэтажной виллой соседа, украшенной аляповатой колоннадкой и арабской вязью под золото над входом.. Продолжением виллы растянулся, ниже по склону, обширный загон для скота, выкрашенный в ярко-зеленый цвет и набитый автомашинами различных марок.
      - Ворованные? - бросил на ходу Юра: у Ксении Ивановны недавно едва не увели ее "Вольву".
      - Не знаю, - ответил Давид жестко, пресекая разговор на больную в Израиле тему. Вдоль домов тащились на ишаке, вздымая пыль, арабские мальчишки со своими портфелями и сумками. Давид подозвал их жестом, спросил у старшего, был ли сегодня урок истории, и что сегодня проходили?
      В комнатах, которые занимал Давид, урчал древний холодильник. Окна без занавесок, на разные стороны света, точно таращились на дикий первозданный ландшафт гористой Иудеи. Скатерть на столе была из белого пластика. Наверное, это удобно холостяку, но как-то сразу холодновато стало Юре, точно не в дом попал, а в приемный покой.
      Стены "приемного покоя" увешаны спортивными грамотами и фотографиями состязаний. Давид на турнике, тоненький, вниз головой на вытянутых руках. Рядом - в лихом пролете над параллельными брусьями.
      Юра взглянул искоса на бронзового Давида, стянувшего с себя безрукавку.. "Торс, как у греческого Бога",- и впервые за все годы пожалел, что никогда не любил физкультуры. Считал потерей времени, исчезал с занятий и в элитной французской школе, и в Университете. Стал в свой "тридцатник" сутулым, мешковатым. Марийка права, он ходит раскорякой, пригибаясь вперед, точно собираясь нырять. В Израиле перестала дразнить "рохлей", и за то спасибо... - Вздохнул трудно, перевел взгляд на подоконники, на книжную полку.
      На подоконниках навал замысловатых спортивных призов из стекла и алюминия.
      Книжная полка небольшая. Но книги, видно, отборные, редкие. Книга с закладками - на английском "PERFIDY", которую в университетской библиотеке, помнится, ему не выдали. Слышал, что это стенограмма суда над эмиссаром "Еврейского Агентства" в Будапеште военных лет Рудольфом Кастнером, который, вроде бы, вступил в сговор с Эйхманом...
      "PERFIDY" Юра впервые увидел у своего "Бешеного янки", хотел полистать, да засовестился. А тут подошел, повертел в руках, спросил, не даст ли на одну ночь? Давид вдруг захохотал, сказал, сразу видно русского диссидента, жившего самиздатом. Пояснил, это вовсе не самиздат. Американское издание тридцатилетней давности.
      -... Рабин с Пересом запрятали его поглубже... Такие дела, Юрий. В России только опасаются прорыва уголовников к политической власти, подсчитывают, не без опасения, сколько с криминальной судимостью в Думе, а в Израиле это давным-давно состоялось... И - знаешь-не знаешь об этом - не шевелись, новичок! Прилетаешь в Эрец, где самолет принимают? Аэропорт имени Бен Гуриона...
      Не будем стонать. Сбросим Рабина, выпустим "PERFIDY" и в Израиле.
      - А как это вы его сбросите, миротворца? За него сейчас весь мир...
      Давид взглянул на Юру испытующе.
      - Это кто интересуется, как сбросим? Не наш славный Шабак?
      - Драться будем на пистолетах Лепажа? - спросил Юра оскорбленным тоном.
      - На кривых турецких ятаганах, - весело ответил Давид, и они оба засмеялись.
      Юра хотел повторить свою просьбу о заинтриговавшей его книге, но тут заметил на одной из полок маленький плакатик со стишком. Подошел к нему поближе, прочел:
      "Не шарь по полкам жадным взглядом,
      Здесь книги не даются на дом.
      Лишь безнадежный идиот
      Знакомым книги раздает."
      Илья Сельвинский.
      Юра улыбнулся.
      - Давид, в "Избранном" Сельвинского этих стихов нет.
      - В "Избранном" нет, а на книжных полках Мэтр начертал - собственной рукой. - И просиял улыбкой, не лишенной самодовольства.
      Насторожила Юру эта улыбка.
      - Вы бывали у него?.. Вы стихотворец? Филолог?
      - О да! Свое филологическое образование я завершил, главным образом, на пляжах и бульварах Вильнюса, где неутомимо ухлестывал за московскими филологичками. У меня была к ним слабость...
      - И у меня была та же слабость, - примирительно заметил Юра. "Бульвардье"! - в сердцах бросала мне мама. Чтоб ее не огорчать, я быстренько женился. А вы?
      - Я женился на турнике и спортивном "коне". На какой бы факультет не перескакивал, меня терпели "ради чести" Вильнюсского Университета. Здесь стал чемпионом по спортивной гимнастике. Теперь стригу купоны.
      - Так вы рантье? - Юра улыбнулся.
      - Рантье, бульвардье, - как бы сердито отозвался Давид. - Шушана же говорила, что ваша профессия - "Месье"...
      Снова посмеялись. Уселись на табуретки, пригубили "Три Топорика". Жестковатый коньяк, мужской.
      - Итак, продолжим, - начал Юра по возможности спокойнее, закрывая ладонью рюмку-стекляшку. - Перейдем на "ты"? Хорошо?.. С какой стати мудрость, прозорливость твоей замечательной мамы делить на три? Это не праздный вопрос, Давид.
      Давид отставил бутылку.
      - Позволь быть кратким. И предельно откровенным. Шушана... и только она! мой свет в окошке. Шушана - мать замечательная. Жертвенная. Порой безрассудно. В Тору не верит. По Торе живет. - Каждую фразу точно отрубал взмахом руки. - Ради детей все. Я умчал в Израиль. Она за мной. Бросила в Вильнюсе Университет. Глаза проплакала: дочь осталась с отцом. В том и разгадка. Ключ к ее трагедии. Моя мама на все... на все! смотрит через эту увеличительную призму. Дети! У детей из-за того, что не было развода по Галахе, нет будущего. Кровавыми слезами плачет. Раз у ее детей нет будущего - нет будущего и у страны. Я не преувеличиваю. Материнское сердце всегда впереди головы... А уж у нее!.. Тон определяет музыку. Судьба детей тон всей ее жизни... Катастрофа ее детей - катастрофа гуманистического Израиля. Другого Израиля для нее нет. И знать его не хочет. Обоснование этого отыщет где угодно. "Ищите, да обрящете", - как говаривал холуйствующий перед Москвой Шушанин шеф... Потому для нее здесь все дышит на ладан. Вот -вот рухнет в тартарары... Многое замеченное Шушаной справедливо, но повторю, Юрий, делите на три. Вы это можете понять?
      - Могу. Я сам мама!
      Посмеялись. Выпили еще по стекляшке.
      - Ты - мама законных детей? - спросил Давид как бы вскользь. - Или дети проходят как дикие половцы и чингис-ханы?... Ага, законные. А у мамы, как ты знаешь, куда болезненнее...
      Юра сказал самому себе: "Раз так, тогда, как с Шушаной, откровенность за откровенность..." И бухнул, что в поселение его привела нужда, что он, на самом деле, противник поселенчества. Потому и от партии "ВОЗВРАЩЕНИЕ В СИОН" отвалил, которая его толкала во власть...
      - Вот это ты зря! Глядишь, загремел бы в члены Кнессета. У меня была бы "рука"...
      - Я уже гремел в своей жизни. Сперва в Мордовию, затем в Израиль... Ни к чему оно не приведет, поселенчество, лишь к новой крови. К резне без конца... А ты, значит, Давид - господин Оптимистенко, - продолжил он не без сарказма. - Разглядел у нас светлое будущее?
      Давид прищурился:
      - Смотря по тому, за кем пойдет страна, Юрий. Если за такими, как ты или моя мать, надо тут же звонить в похоронную фирму "кадишка": шейте стране саван! Если за такими, как мой отец - выживет. Точно!
      - Точно? Извини, на чем покоится твоя уверенность?
      - На моем собственном опыте. Желаешь выслушать?.. - Заговорив об арабах, начал уж не говорить, а будто стрелять короткими очередями:
      - Живу в деревне. Шестой год... Ишачил у араба. Толстосума-подрядчика арабского... Тот считал меня этническим литовцем. На коего я и похож, как видишь. Лицо длинное, "лошадиное". Грива белая. Вылитый викинг! Араб сдал мне пристройку. Шесть чернявых дочерей у него... Когда стал здесь чемпионом, некий доброхот отвалил мне круглую сумму. Покупаю пристроечку. Боялся мой араб купчей до дрожи: узнают, продал еврею - убьют! Я сумму удвоил. Заключили втайне контракт. И как видишь... Но к делу. Как в нашей деревне началась Интифада? Тебе это интересно?.. Арабы подучили детишек. Навалить на шоссе камни. Машина с желтым израильским номером остановится, пуляй камни. Бить ее! Крушить!.. И вот он появляется у меня, мой араб. Советует как бы обеспокоено: "По шоссе мчатся с риском. Теперь и в деревне хулиганят. Ты по главной дороге не езди. За домами есть тропа. Траву стадо выбило копытами. Она с добрый проселок. У твоего "японца" все четыре колеса ведущие. Продерешься без труда. Там и езди! Безопасно." И затаился мой араб, ждет ответа. В глазах хитринка... Я его понял, соседушку. Ответил, как мог, сурово: "Бросают камни - хотят меня убить. Правильно? Не убить, так изувечить... Так вот что я тебе скажу. Передай это в селе всем. Хотят изувечить или убить - отвечу пулей. Любому. Даже пацану. Ясно?
      И вот, Юрий, я езжу уже пятый год. И лишь по г л а в н о й дороге. Только по ней. Ни одного камня в меня не было брошено... Арабы понимают лишь силу. Не отвечающий силой - слабак. Ничтожество. Уважения не достоин... Учти, они точно, по именам, ведают, кто из поселенцев выезжает с оружием. И будет стрелять. Без промаха... Ты с этим когда-либо сталкивался? Что, видел, как на хрупкую девчушку пулемет навьючивали?.. Это тут повсеместно... А ты, когда покидал Эль Фрат, брал хоть раз в руки автомат? Смотри!
      - К арабам ты суров, - Юра усмехнулся. - А не приводит ли эта одобряемая властью суровость к тому, что в Израиле все друг с другом собачатся? Помнишь, как там? Все дозволено, что на пользу пролетариата... А кто определяет, что на пользу, что во вред? Не так? Шушана рассказывала, как ты Сулико до обморока довел. Сулико добряк...
      - В этом суть конфликта. Сулико добряк. А я - нет! Принципиально...
      - Что добьешься крутизной, Давид? Сейчас наши главные раввины стали встречаться с муфтиями. Дискутируют с позиций Торы и Корана. Многие муфтии публично признают, что убийство женщин и детей идет против ислама...
      - Слышал! Муфтии, получившие образование в Европе...
      - Не только! У араба от рождения в душе чувство - все, что существует от Бога. Они готовы принять наш довод: Бог дал нам эту землю.
      - Держи карман шире! Есть ли хоть одно свидетельство этому... Их прессу видел? Она орет безостановочно, нон-стоп, - евреев к ногтю. А в палестинской Хартии.. "примирительный" пунктик выбросили?.. Дождетесь, как же! Все инфраструктуры войны не тронуты. Арафат не выдал Израилю ни одного убийцы. Да что там Арафат! Арафаты приходят и уходят, как сказал некогда ваш великий гуманист. У моего родимого араба вчера было торжество. Не ведая того, ввалился я по своим делам. Вижу, в доме не продохнуть. Полдеревни толпится. Подают кофе. И мне этак деликатно - чашечку. Пригубил. Кофе сладкий. Значит, не траур, при трауре сладкое не подают. Что за праздник, шепотком спрашиваю у мальчика . "Ахмед ушел", отвечает. О том Ахмеде ныне вся израильская пресса. Террорист. Взорвался на автостанции, в гуще людей. Смотрю вопросительно на своего араба, а он мне: - Мы празднуем то, что он погиб во имя Магомета!
      - Именно это, Давид, и подтверждает, что "высоколобые" раввины правы! Юра даже с табуретки вскочил. - Самое главное, чтоб изменилось отношение к убийству людей... Потому наши "высоколобые" идут к муфтиям...
      - Юрий, не будь младенцем. Сколько десятилетий должно пройти, чтоб в пустыне зазеленел лес. Давал прохладу. Этого не дождутся и наши внуки-правнуки.
      - Каков выход, Давид? Поселенчество? Это вечная война!...
      - Есть другой путь?!. Американы Рабина с Пересом коленкой подпирали, чтоб те расщедрились, дали арафатам сколько-то миллионов на развитие палестинской автономии. Наши скупердяи поскрипели и дали... Где эти миллионы? Их тут же украли. До последнего цента... Раскрой глаза: Ицхак Рабин начал тяжбу не с избранно-гуманными муфтиями, он всех раввинов и муфтиев в гробу видел. Он имеет дело с матерыми террористами и делягами. Великий социалист Перес решил, их можно купить. А их нельзя купить. Они сами украдут. Без его высокого содействия...
      - Значит, мы все в ловушке? - Юра начал терять терпение.
      Давид поглядел на него молча.
      - Э, парень! - воскликнул, наконец. - Да ты действительно Аксельрод... Как, что? Противоречить - это у тебя в генах. Кто был главным противником Мавзолея Ильича? Забыл? Ты технарь, тебе это не стыдно. Главным ненавистником Мавзолея Ильича был мудрый честняга-меньшевик; вождь его так любил, что даже отпустил умирать за бугор. Мартов его фамилия, слышал? Мартов, он же Аксельрод...
      Тут уж как удержаться от смеха. Снова похохотали. Налили еще по стекляшке.
      - Я не кровожадный кретин, Юрий, - уже спокойнее продолжал Давид. - Мир нужен... даже спортсмену. Историю знаешь? Во время Олимпийских игр утихомиривалась и Спарта... Решил кто из вас, карасей-идеалистов, замиряться со щукой, изучай Щедрина. Приближайся к зубастой с пистолетом и... торгуйся, как на арабском базаре: хлопай себя по груди, простирай белы руцы к небесам. А лучше всего - толкуй с ней... из танковой щели. Чтоб постигла, харя, глотать евреев ей невыгодно. Будет заворот кишок. Осознает зубастая наши стратегические интересы, и все! Ни шагу назад!
      Юра поглядел на часы, поднялся на ноги. О чем с ним говорить? Думают они с Давидом во многом сходно, не слепые котята, а выход ищут в противоположных углах. Что, в конце концов, даст его ожесточение? Новые потоки крови... Пора домой... Понял, что вторично они вряд ли встретятся. Но... ругаться с сыном Шушаны не хотелось. Взявшись за ручку двери, сказал почти весело:
      - Зря ты на Сулико налетел, как коршун. Он за твою мать жизнь отдаст. И моей семье много доброго сделал.
      - Адвокатствуешь?.. Ладно, расскажу на прощанье. Был у меня серьезный разговор с раввином Эль Фрата. Еще до твоего появления. После "маарива"вечерней молитвы. При всем честном народе.
      "В России, - говорю, - пятый пункт отменили, а в Израиле вы блюдете свято. Посчастливилось мне - у меня отец добродушный прибалтийский еврей Адольф-птицелов, весь наш дом был в соловьиных трелях. Мать - Шушана. А если б наоборот, мать - лютерантка? Как мой дед. Признали бы меня евреем? Включили б в национальную команду? Разве что после скандала... Из Московии хлынула алия, на треть из смешанных семей. Триста тысяч славян, готовых разделить нашу судьбу. Ради чего их - в татары и чингисханы? Второсортные, де, нежеланные. Вроде жидов в Московии.
      Раббай Эль Фрата объясняет терпеливо, что это Законы Горы Синай. Основа основ. И вдруг возник на горизонте наш добряк Сулико. Как завопит: "Вай! Он не согласен с нашей галахой... Тогда пусть снимет черную кипу ортодоксального еврея!"
      Ну, просит добрый человек, как отказать. Сгоряча сорвал свою черную кипу и ему под ноги. На, хорист пятого пункта!.. Назавтра, на утреннюю молитву, явился в черной жокейской шапочке. Никто мне слова не сказал: голова покрыта, с Богом не конфликтую...
      - Ох, и сумасброд же ты, Давид! Немыслимый сумасброд!
      - Юрий, честный живой человек, уж ты прости, не может не быть сумасбродом в этом окостенело-лживом мире... Тебе это, возможно, трудно понять. Ты, извини, программист! Да еще какой-то системный. Это, как догадываюсь, вреднейшая профессия. Ты укрощаешь технику, опасного тупаря, и, хочешь - не хочешь, приучаешься формально мыслить. А это, Шушана права, состояние уж не только ума, но и души. У профессионального программирования и еврейского изучения Торы (Тора - Программа Программ!) - сходный характер мышления! Программист по призванию - это характер. Ему сумасбродом быть не дано... Одно тебя спасает - ты какой год общаешься с туристами?.. Живое дело! А значит постиг, люди с радостью сживаются с любыми бредовыми мифами и не хотят от них отказываться. Так или нет?!. Так!.. Это уж всем плешь переело, а куда денешься?!. В России патриотки ходят с портретом Усатого, ночами дежурят на Красной площади, у Мавзолея Ильича, чтоб его, беднягу, не украли... Здесь, в Эреце, половина населения убеждена, что Израиль основал Бен Гурион...
      - А кто же?! Именно он провозгласил...
      - Провозгласил... Ха-ха! Петух пропел - потому утро началось... Спеть твой разлюбезный Бен Гурион смог только потому, что из Палестины ушли английские "томми". А вот кто их выгнал?
      - В самом деле, кто?
      - Мой отчим. В содружестве еще с одним. Таким же неудачником.
      - Хвастун ты, Давид. А самолюбив - анекдотично!
      - Красиво говоришь, Юрий! Сразу видно, человек с "верхним" образованием... Без самолюбия в спорте делать нечего. Здесь надо быть непременно первым. Первым добежать, первым доплыть, крутить "солнышко", пока у спортивного судьи голова не закружится... Одним словом, первую половину населения ничем не переубедишь. Петух пропел свое кукареку, и все! Так?!. Но ведь и вторая половина израильского люда, которая голосит прямо противоположное, той же самой выпечки. Полвека орет: "Исраэль шлема!", "Израиль неделимый!" Отдай им арабы всю Палестину, и лех! лех! отсюда к такой то маме...
      - Вот-вот, Давид! Все поселенчество выросло из этого "лех-лех"! Но времена Моше Даяна прошли, весь каравай зубы не берут, так хоть откусить краюху. Если, Давид, серьезно, "территории" это безнадежно опоздавшая колониальная политика. Все страны - от Британии-владычицы морей до капелюшечной Голландии бежали от нее во весь дух. А для наших недоумков это как раз самое время. Для разбоя. У них зубы выше головы!
      - Юрий, дорогой ты наш программист-идеалистенко, кто из твоего Эль Фрата это осознает?! Оголтелые туристы тебя, видно, не очень донимали, ты для них гид - авторитет. А когда я был в Штатах, на состязаниях по спортивной гимнастике, вдоволь нахлебался патриотов из России, которые умчали из СеСеРе "в Израиль на постояное жительство", как писали в бумагах, а затем объехали нас, как чуму... Эти про наши израильские беды вообще ничего не понимают и понимать не хотят. Но все и про всё знают... Как только я открыл свой клюв, обмолвился, к примеру, о министре из партии ШАС Дери знаменитом парламентарии - ворюге, они заорали на меня так, будто настоящие патриоты Израиля они, а не я. А я, естественно, лжец и злопыхатель. И даже преступный клеветник...
      - Давид, для сефардов несменяемый Дери - Робин Гуд. Крадет у нас, европейцев - ашкеназим, и возвращает своей Африке часть у нее украденного...
      - Юрий, если бы только сефарды вопили! Одесские патриотки с Привоза главные беглецы из Израиля - вот кто мне и рта не давал раскрыть: "Не трогай, антисемит, наш любимый Эрец Исраэль!".. Да ладно, не о том речь... Ты же хорошо знаешь твоих соседей по Эль Фрату. Не защищай ты, Бога ради, этих заизвесткованных ортодоксов, твоих гордых х а р е д и м, как они сами себя называют. "Трепещущие, де, пред именем Бога." Не перед Богом они трепещут, а перед арабами. Да еще перед золотым тельцом. Ненавижу!.. Куда ты двинулся, Юрий. Тут без оружия не ходи. Я же обещал - довезу.
      Глава 10.
      "ПАХНЕТ ПОРОХОМ?.. И ЕЩЕ КАК!"
      Маленький "Японец" Давида и "Мерседес" Сулико едва не столкнулись в узких воротах Эль Фрата. Юра выскочил из машины, Давид сразу развернулся и умчал, обдав Юру и Сулико белой известковой пылью. Сулико приоткрыл дверцу "Мерседеса", предложил Юре присоединиться к нему. До дома оставалось полкилометра, не более, Юра неохотно сел к Сулико, предполагая, что начнутся нудные бессмысленные расспросы о его, Юриной, миссии. Но Сулико о том ни слова не сказал, будто забыл вовсе...
      Юра взглянул на Сулико искоса. Недели две не видел старика. Похоже, что-то с ним стряслось. Он помрачнел, осунулся. Лицо его стало желтоватым, пергаментно-костлявым.
      - А ведь он Амалик, - вдруг произнес Сулико с яростью... - Как кто! Рабин! Ицхак Рабин!.. Ты что, не читал его последние речи? Поселенцы, сказал, это не Израиль. Они, де, составляют всего-навсего пять процентов населения страны, и потому будут изгнаны... слушай-слушай! без компенсации... Тебя выгонят с твоими крошками, Шушану с ее мальчишками - без копейки денег... Что с нами считаться, коль мы не люди, а какой-то процент... Рабин - точно библейский Амалик! А это пострашнее арабов. Правда, наши благодушные школьники считают, что Амалик - это именно арабы...
      Юра разволновался. "Неужто всех выгонят?.. Круто взял Ицхак!" Выслушал с состраданием. Как не понять человека, для которого дом - любимый и последний причал. Не стал даже объяснять, что Амалик вовсе не библейский народ-юдофоб, как его представляет праздничное действо в масках - "пурим шпиль". Амалик появляется в Торе, когда евреи говорят друг другу: "Есть среди нас Бог или нет?.." Когда из дома вот-вот выгонят, забудешь и вызубренные наизусть тексты...
      ... Не только Сулико, весь Эль Фрат жил в страшном напряжении: арабской Интифаде конца не было. Весь последний месяц, что ни день, - камни, а то и ножи, пули.
      И вот - откуда совсем не ждали - зловещее для Эль Фрата заявление Ицхака Рабина покончить с поселениями. И покончит. Генерал, слов на ветер не бросает. Вышвырнет на улицу без единого шекеля-агорота. Под арабские камни, пули...
      Юра видел, словопрения в Иерусалиме кончались. И всегда-то Старый город и еврейский рынок Маханей Иегуда вывешивали в пику "рабочей" власти большие плакаты-портреты ее врагов - "изгоев". Красочные портреты раввина Меира Кохане цвели на каждом углу. Но верховную власть до той поры не трогали.
      И вдруг в Иерусалиме, на всех заборах, возникли мрачновато-черные, раскадрованные, как кинолента, изображения "любимого героя". Длиной метров в сорок-пятьдесят каждое. Пятьдесят-сто Рабиных в арабской куфие смотрят на прохожих с плакатов-кинолент холодным взором. В одиночку или в обнимку с Арафатом. Проезжал с Ксенией мимо канцелярии Премьер-министра, а там толпа, полиция. Женщины кричат визгливыми голосами:
      - "Рабин, твое время пришло"!
      Генерал Ицхак Рабин, известно, человек смелый и на язык острый, в ответе не остается. На следующий день, на очередной пресс-конференции, ответил толпе недвусмысленно: "Пусть поселенцы хоть крутятся пропеллером, ничего им не поможет..."
      На другое утро в дом Юры Аксельрода постучали:
      - Все на демонстрацию!
      Юра выглянул. Автобусы поданы, к ним идут и Сулико, и Шушана, и американцы.
      Когда в Иерусалиме, у канцелярии Премьер-министра, выгрузились, всем демонстрантам тут же раздали игрушечные пропеллеры-трещотки. И все двинулись мимо министерских окон, подняв над головой жужжащие, трыкающие пропеллеры.
      Даже Юра развеселился. Что-то из детства вспомнилось. Три веселых поросенка, которые поют, пританцовывая: "Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк". И пропеллеры повыше над головой: Тр-р-р! Тр-р-р!
      Жизнь потекла ныне двумя разными потоками, как течение Гольфстрим. Только ледяной слой - сверху, внизу - теплый. Эль Фрат провел новое шоссе в обход арабского села. Арабы тут же "сели на шоссе", как с неудовольствием отметил Сулико. Понастроили лавки, фруктовые развалы, гаражи. Как же без покупателей и клиентов?!
      А политика тянула холодом. Гнула свое. Плакаты над головами поселенцев-демонстрантов становились все зловещее. Подняли большой плакат, доставленный откуда-то, на котором Ицхак Рабин уж не в арабской куфие, а в форменной фуражке гитлеровского офицера СС.
      Как ни ненавидела Шушана Премьер-Министра, плакат не одобрила, пыталась даже отобрать. Какое! "Заигрались, - кричала она Сулико,- где останавливаться будем?" Сулико заколебался, сосед полковник проявил характер. "Ицхак берет за горло, играет с огнем, - обронил под одобрительные выкрики, - от нашего огня не сгорит..." Отстоял плакатик.
      Вечером Юра встретился с Шушаной на улочке, она спросила про двойняшек, зашла взглянуть на них. Марийка кофе поставила. Волей-неволей соскользнули к больной теме:
      - В стране не оказалось даже тоненькой прослойки интеллигенции, которая имеет представление о гуманизме, - произнесла Шушана печально.- Когда-то она концентрировалась в киббуцах... Я по этой причине даже вышла замуж за киббуцника по найму, - улыбнулась устало. - Да-да, того самого, Юрочка... Он выстроил у них свои лучшие здания... Правда, когда мы шли в общую столовую, муж просил, чтобы я, по крайней мере, изменила выражения лица... Ты, наверное, слышал, я всегда голосовала за "Мерец",- добавила вполголоса. Чтобы власть, наконец, покончила с поселениями, с арабской Интифадой, которая переросла в восстание. А нам дали построиться на своей, бесспорно своей земле. Теперь об этом и заикаться нельзя. "Мерец" как бы вне закона. Для половины населения "Мерец" - злобное ругательство. Признать, что ты ему сочувствуешь, значит, ты ненадежен... С другой стороны, прав и Давид: нужно жестко решать: два народа претендуют на одну и ту же землю. Какие бы гуманистические посылы у нас не были... где гарантия, что вслед за Эль Фратом душка Арафат не потребует Тель-Авива и Хайфы... А социалисты понеслись к нему, как невеста к избраннику. Молода невеста. В голове ветер... идей...
      Шушана была мрачной, хотя лично для нее засветилась надежда. Очень известный религиозный адвокат, нанятый Сулико за фантастические деньги, посоветовал ей обратиться в Главный Раввинат. "Вам хорошо известен, Шушана, принцип альтернативной медицины: "Подобное вышибается подобным". - заключил он с хитроватой улыбкой, выслушав клиентку. - Поскольку брак в Литве не был религиозным, раввинат, скорее всего, объявит, что тот брак вообще был недействительным. Он как бы и не существовал, а, значит, израильские дети профессора не "мамзеры"...Это сейчас практикуется...
      Шушана и верила адвокату, и не верила: "Уж больно просто..". Вздохнула, прихлебывая крепчайший Марийкин кофе, вскользь похвалила за него Юрину жену, продолжила: - Но существует, дорогой сосед, еще и третье измерение, которое мой Давид не учитывает. Оно-то и может быть для страны роковым: не имеет права на существование общество, зараженное уголовной моралью. Теряются ориентиры, векторы перепутаны. Криминальное воспринимается, как неизбежное, и потому, хочешь-не хочешь, приемлемое. И даже патриотическое... Точь-в-точь как там... Не спохватимся вовремя, жди судьбы "Союза нерушимого..."
      Позже Юра не раз вспоминал этот разговор. Видно, остро чувствовала она, что часы жизни Ицхака Рабина все убыстряют и убыстряют свой бег.
      ... Единственным человеком, жившим вне приближавшегося землетрясения, была Марийка. Дети поглощали и все ее время, и силы без остатка. Кроме того, Шушана подарила ей в день рождения радиотелефон, который оставляет свободными руки: у трубки есть приставка, и она легко придерживается плечом возле уха. Теперь в поздние часы, когда дети уложены и моется гора посуды или складываются рассыпанные по всему полу игрушки, Марийка могла заниматься домашними делами и одновременно разговаривать со своими многодетными подружками, которые тоже прибыли из России и еще не забыли, что о властях и политике по телефону лучше не говорить...
      Власть женщины все же нет-нет, да задевали. Поскольку она их ограбила.
      Тем более, что как раз в эти дни, наконец, пришло сообщение от постоянного адвоката Сулико по имени Яков, правда, не столь знаменитого, как первый, но столь же решительного. Семью Юрия Аксельрода пригласили в юридическую контору. Юра отправился туда вместе с Ксенией и ахнул. Вокруг стола адвоката сидели самые известные журналисты местных газет.
      "Закручено", - с удовлетворением подумал он.
      Однако первые слова старого адвоката разочаровали.
      - Надо создать амуту "Суд". И от ее имени...
      У Юры упало сердце. "Амута" - это самодеятельность. Вопль ограбленных.
      - ... Возглавлять ее должен руководитель вашей общины. Скажем, Щаранский...
      - Щаранский обратится, от нашего имени, в суд? - спросил Юра.
      - Суд - это в Израиле... э-э... затяжная процедура. Думаю, многолетняя. Для суда нужны документы, выданные липовой фирмой "Израсов" и подобными. Но этих фирм в стране уже нет. Испарились. Украдено в общей сложности, и только у тех, кто прибыл в Израиль, четырнадцать миллионов долларов US. Есть косвенные доказательства участия в грабеже официальных лиц из нашего посольства в Москве и других официальных структур... Я принял решение, высказанное одним из моих клиентов, здесь присутствующим: ответчик по этому делу - государство Израиль. Оно участвовало в преступлении или содействовало ему, согласно показаниям и жертв и свидетелей грабежа, многосторонне. Пусть вернет украденное...
      И добился адвокат, вернуло, несмотря на публичный протест военного министра: "Мы не можем обеспечить всех противогазами, нет денег, а хотят платить за что?!"
      Вернуло особым правительственным решением, правда, лишь часть украденного, и, к тому же, специально указали, чтоб не более пятидесяти тысяч на семью, что было воспринято олим как вторичное ограбление.
      Но до этого "праздника" было еще далеко, да и не верили, что он когда-либо наступит...
      Задел адвокат рану новоселов. Отныне тема государственного воровства заполонила вечерний досуг Марийки и ее подруг полностью. Вытеснила все остальные...
      В конце- концов, Юру это начало раздражать. "Странные у тебя подружки,сердился он. - У них вроде питы на мозгах... Запихивают этот любимый тобой израильский хлебец куда-то под лоб, и так и живут, чтоб ничего, кроме переливания из пустого в порожнее, не отвлекало...
      - Так мерзавцы же у власти в Израиле! Ворюги или ворюг покрывающие...
      - А в России?
      Марийка замялась.
      - Ну, там из веку так...
      - А в америках-канадах... читаешь газеты?
      - Там все же, наверное, не такие оголтелые... На западе для бесстыжей наглости, говорят, нет особого слова. А в Израиле пожалуйста. Хуцпа!
      - Мари, еще Горький сказал, каждая нация имеет право иметь своих мерзавцев...
      - Так избранный же народ. Могли бы свою "хуцпу" эту дустом вывести. Или пороть прилюдно, как чеченцы своих порют...
      - Молодец! Переходи в ислам. Будешь пороть... по приговору суда шариата...
      Он перестал донимать Марийку лишь когда она сказала ему, что беременна.
      - Все, Марийка! Ни на что не обращай внимания! - воскликнул он. - А то родишь такую же нервную худобу, как муж...
      Вечером у Ахавы поднялась температура. Дали ей обычную микстурку, заснула девочка. Ночью проснулась, закричала тоненько, отчаянно. Померили температуру - сорок и пять десятых, малютка начала хрипеть, губы посинели. Марийка плакала. Бабушка заламывала руки. На чем везти в больницу? Ксения прикатит из своего Тель-Авива часа через два, не раньше... Что делать? Попросить машину у Сулико? Даст, несомненно. Но будить старика? В три часа ночи... Делать нечего, позвонил. Старик, сняв трубку, долго кашлял и хрипел, наконец, спросил, что за пожар? Ответил кратко: "Зайди за ключом от машины и - дуй!"
      Когда Юра постучал к нему, открыла Нателла. За ней показался и Сулико в теплых, на меху, шлепанцах. Спросил хрипло, рулил ли Юра когда-нибудь по "серпантину" Эль Фрата ночью... Никогда?
      - Це! це! це! Сорвешься в пропасть, убьешь и себя и семью. Придется мне ехать...
      И поехал. И несся по серпантину, как безумный. Юра, державший на руках Ахаву, смотрел на худую сутулую спину Сулико, чуть колыхавшуюся впереди него, в отраженном свете собственных фар машины, темным силуэтом, и чувствовал на своих глазах слезы. Он любил этого старика...
      Все ядовитые или бранные слова в его адрес, вырвавшиеся у Юры ранее, уносил холодный ветер, свиставший в приоткрытых окнах "Мерседеса". Он любил этого старика!
      Вечером Юре позвонил Давид. Спросил, что за паника была ночью? Детского врача матери вызывали на консилиум...
      - ... Утром невыспавшийся эскулап назвал меня не Давидом, а Довом. Оказалось, правоверный старик вовсе не обознался. Он просто меня подталкивает на что-то: в историческом аспекте "Дов" - это аббревиатура слов "подавление изменников"... Юра, что творится в Эль Фрате? По моему, фанатики рехнулись. Читают Тору по новой...
      И как в воду глядел настороженный прозорливый Давид...
      Полгода прошло после Юриной командировки в Москву, не более, засвистали первые осенние ветры, - израильские газеты, почти ежедневно и под огромными заголовками, принялись воспроизводить, во всех жанрах, гневный окрик из-за океана: "не отступать с "территорий"! Ни шагу назад! Израиль не смеет покинуть святые могилы еврейских патриархов в Иудее и Самарии, землях исконно еврейских" - воззвал из Нового Света Совет Американских раввинов-ортодоксов.
      У Юры вырвалось:
      - Заокеанский "синедрион" повторяет слова моих автобусных французов-супер-патриотов, на мудрость, кстати, и не претендовавших.
      - Так ведь и те туристы, и эти туристы! - заключила Марийка. - Туристам своей крови не проливать...
      Ицхак Рабин на другой день ответил "синедриону" неприкрытой издевкой:
      - Аятоллы!
      "Аятолл" тут же поддержали Главные Раввины его собственных городов ("Протест ста раввинов", опубликованный во всех израильских газетах и подливший масла в огонь) .
      Им Рабин и отвечать не стал.
      Подняли голову и загнанные ранее в подполье открытые враги Рабина и Переса. Первой объявилась партия" КАХ" - под именем "Кахане хай!" ("Кахане жив!"). Ее боевики открыто, у Стены Плача, давали воинственные интервью телевиденью Израиля в праздничных, по сему случаю, кипах; с золотыми вензелями, как на козырьках капитанов дальнего плавания.
      "Проклюнулись" и неслыханные со времен библейских времен "Сикарии" вероломные кинжальщики. Клуб разгневанных "Зо арцейну" (ЭТО НАША СТРАНА). Неслыханная ранее "Эяль" - повстанцы, которая, при позднейшем расследовании, оказалось "подставкой" Шабака- израильской контрразведки.
      Ицхак Рабин всерьез их не принимал: "Собаки лают - караван идет...". "Не замечал" и театрализованных "шоу" правых: каждую пятницу, когда он вместе со своей женой Леей возвращался с работы, его встречала у дома толпа, яростно декламировавшая, точно из трагедий Шекспира: Рабин, молись! Терпение исчерпано...". Полицейские у дома Премьера относились к этому, как к очередному спектаклю. Следили лишь за тем, чтобы хорошо известные им крикуны не мешали Премьеру спокойно проследовать от машины к дверям дома.
      Не обеспокоило все это Премьер-Министра. И то сказать, кто - со времен социалиста-ленинца Бен-Гуриона - считался с "оппозиционными кликушами"? "Поселенцы" из надежды страны превратились в обузу и помеху - пусть неудачник плачет...
      Юра не думал, что развязка будет кровавой; но чувствовал, добром это не кончится. Шушане, сообщившей, что она собирается на новую "вылазку" к канцелярии с а м о г о, заметил неодобрительно: "Уговаривали меня "не мальчишничать", а сами..."
      С утра машинальным жестом оторвал листик перекидного календаря, бросил на него взгляд: "4 октября 1995" ... На улице прогудел автомобильный рожок, Юра выглянул в окно. Подкатил микроавтобус, привозивший, с недавнего времени, в Эль Фрат продуктовые заказы и, заодно, свежие газеты. Юра натянул рубашку и выскочил за газетами. Показался из своего дома и Сулико в ковбойской шляпе, катя тележку для покупок. Оба сразу, и Юра, и Сулико, развернули газеты. Юра - "Новости недели" на русском, Сулико - "Едиот Ахронот" на иврите. Обе газеты, под крупными заголовками, сообщали, что новый отход ЦАХАЛА (израильской армии) из Иудеи и Самарии начнется в ближайшие дни...
      Сулико поднял сузившиеся глаза на Юру и, скорее, не сказал, а выдохнул:
      - И никто его не убьет?!
      Юра потерял дар речи.
      "Ряженый?!" - мелькнуло испуганно, с горечью. Закрыл глаза, переступил с ноги на ногу, пытаясь отогнать ранящую догадку: он по-прежнему любил старика, и примириться с этой мыслью было слишком больно.
      Сулико увидел, от запалых щек Юры отлила кровь, он шагнул к нему и произнес с убеждением и ненавистью:
      - Ицхак Рабин -РОДЕФ!.. Кровомститель! Ты что молчишь? Опять не согласен?.. Отойдем в сторонку. Не будь сосунком-ребенком. Ицхак не еврей... По Торе. Человек, который гонится с ножом за евреем, чтобы убить его родеф... Разве не помнишь? - Закрыл глаза, пробормотал: - "Если будет человек врагом ближнему своему, и подстережет его, и набросится на него... то не жалей его, искорени же в Израиле вину за кровь невинного, и будет тебе хорошо..." Сомневаешься? Проверь, книга 5-ая - "Дварим-Шофтим", глава 19-я, стихи 11-13... Рабин гонится за нами, поселенцами, второй год подряд... Спорить с ним? Споры-разговоры кончились. Когда выгоняют из домов, это уж не словеса, это война... Горе евреям, коль никто не убьет родефа.
      Юра начал приходить в себя.
      "Господи Боже мой! Чем он тогда лучше "дати" Ритмана? Ритман, обыкновенный прохиндей, уголовник, покушается на карман брата-еврея. А Сулико - на жизнь. Жизнь самою... Чего же тогда Сулико так разъярился на прохиндея?! Никаких тысяч не жалел, чтобы стереть его с лица земли?!. Угадал в нем самого себя?! Свое навязчивое прошлое, от которого бежит?! Свое подобие?! Ох, так бывает...
      - Сулико, - наконец, проговорил Юра, -в таком страшном деле... я бы к своему раввину...
      - Я советовался с раввином. С самым-самым ученым! И он подтвердил: родефа нужно остановить!
      - Сулико, дорогой, с каким раввином вы советовались?
      - Да с твоим. С Биомином, которого вы, насмешники, прозвали "Бешеным янки"...
      После работы Юра отправился к главе ешивы. Американская ешива "Сион", где он возглавлял теперь группу компьютерщиков-программистов, стала головной, "международной", расширилась. Открыли новое здание, стилизованное под стены тысячелетней давности и выходившее прямо на "Котель" - Стену Плача. Главный раввин ешивы, профессор-рав Бенджамин, располагался в своем новом кабиненте, огромное окно которого, естественно, тоже выходило на "Котель". Он и ранее был не тощ, а ныне так сильно раздобрел, что носил уж не рубашки, а нечто напоминавшее помесь "толстовки" и сарафана. Модная, как бы в цветных каплях, точно обрызганная малярной кистью "толстовка" топорщилась на животе. Просто не "Бешеный янки", а роженица... Встала роженица навстречу посетителю, пожала его руку своей лапищей так, что Юра присел.
      Сбоку, на компьютерном столике, стыли овсяная каша, гренки.
      У раввина был диабет и "чертова дюжина других болезней", как он однажды сказал Юре почти весело, потому в столовую ешивы он не ходил. Еду приносила в кабинет его младшая дочь, рыжая, веснушчатая смешливая Хава. Поставила два стакана дымящегося чая перед отцом, а затем, помедлив, принесла и Юре, которого в душе не одобряла: такой умный парень, мог бы жениться на ней, Хаве, а женился на "гойке..."
      Юра сделал, для вежливости, глоток, и начал:
      - Рав Бенджамин, вам не кажется, что произошла непредвиденная смычка крайнего безбожия и... раввинов-ортодоксов? - начал Юра без промедления. Точнее сказать, короткое замыкание. Среди интеллигентской элиты, далекой от религии, распространился слух, что Рабин - мосер... "Академическая бредятина", как охарактеризовала этот слух моя соседка по Эль Фрату... В девятнадцатом веке жандармы хватали еврейских детей - в кантонисты. Гнали разутых, раздетых служить царю-батюшке двадцать пять лет. Половина этих рекрутов помирала в дороге, писал Герцен и в своем "Колоколе", и в "Былом и думах" (а это надежный источник, рав Бенджамин!). Родители, естественно, пытались спрятать мальчишек. Те евреи, которые выдавали детей полиции, и были окрещены "мосерами..." Возможно, словечко это и раньше существовало, не знаю... Вы слыхали о нем? Даже читали. Я забыл, что рав Бенджамин читает все... Лично я воспринял эту аналогию именно как бредятину, как нонсенс. Как опасное жонглирование историей русского еврейства. Судите сами, при чем здесь Рабин с его политикой "территории в обмен на мир"?.. Нет никакой связи, не так ли? И вдруг бредятина безбожников подкрепляется... Торой. Религиозные авторитеты нашли аналог понятию "мосер" в Торе... Так это, рав Бенджамин?..
      Терпеливо выслушав Юру, раввин покончил с гренками, затем взялся за чай, сморщился брезгливо и позвал Хаву:
      - Тебе нравится русский... гм... язык, Хава? В русском есть красочное словцо "Пойло!!" Попробуй запомнить...
      Хава учтивостью, видно, не отличалась: не дослушав отца, исчезла и вернулась с еще булькающим чайником.
      - Наконец, меня поняли! - смешливо воскликнул раввин, поблагодарив дочь за кипяток. - Чай должен быть огненным! - заметил он Юре, выплеснув его "пойло" в пустую цветочницу и снова наполнив ему стакан. Отхлебнув глоток, раввин припомнил, да, этот феноменальный еврей из грузин... как его? Сулико... действительно приходил. Спрашивал, написано ли где в Торе о предателе, которого нужно немедленно остановить? Этот Сулико посетовал, что перебрал мысленно весь текст, не отыскал...
      - Для меня не стоило труда показать ему место в Торе, где прямо сказано, что потенциального убийцу - р оў д е ф а, бегущего с ножом, требуется задержать... Что? Рабина считает родефом? Дураков не сеют... как-то так говорят у вас, Джордж... - И, по привычке университетского лектора, который не продолжит необычной, может быть, рискованной темы, пока не всколыхнет слушателей, не заставит их спрашивать, возражать друг другу, спорить, бросил вскользь: - Кстати, как вы сами относитесь к Рабину?
      - Я? К Рабину?.. Ну, всем известно, Рабин герой шестидневной войны. Именно он, вместе с Моше Даяном, присоединил к Израилю все нынешние "временно - оккупированные", где я сейчас... Но он генерал армейской, а не полицейской службы. Не справившись с Интифадой, он круто изменил политику: все эти честно завоеванные "территории" счастья не принесли. Наоборот, стали "яблоком раздора". И вот тут, рав Бенджамин, он, на мой взгляд, велик. Нашел в себе мужество перечеркнуть свою военную биографию, биографию триумфатора... Много ли людей на земном шаре смогли признать победу всей своей жизни пирровой победой? Он смог. И в этом величие этого человека... Людей он, конечно, не жалеет, как все бен гурионы и шамиры... Да и мира, ради которого готов удавить поселенцев, по сути, не гарантирует... Но не в том дело... Сегодня истерия опасно ширится... что ни день, ее нагнетают. Раздувают в тысячи рук... как огонь в кузне... "Рабин - родеф" в нашем поселении слышится чаще, чем "бокер тов". Доброе утро... Наши ортодоксы что, решили объявить гражданскую войну?.. Рабби, этот психоз на руку любому партийному прохвосту, любому комплексующему ешиботнику или провокатору, у которого палец тянется к гашетке... С советских времен я ненавижу большевистское слово "заговор". Но это ведь действительно походит на заговор раввинов "во спасение еврейской земли", как они кричат. Я боюсь за жизнь Ицхака Рабина, рав Бенджамин!
      - Вы напрасно волнуетесь, Джордж. В Израиле еще не было случая, чтобы еврей убивал еврея... Пейте чай, Джордж! Стылый чай - издевательство над белым че...
      - Рав Бенджамин, о чем вы говорите? - невежливо перебил его Джордж. Миллионных жертв, как в России, конечно, не было. Но... писатель Амос Оз подсчитал, за годы сионистского движения пятьдесят евреев было... самими евреями. Разве вы не знаете: расстрел артиллерией Ицхака Рабина парохода "Алталена" с оружием для Бегина, убийство Арлозорова.
      - Джордж, дорогой, наши Премьеры - генерал Рабин, Шамир эт цетера. Какие же это Jews! Бен Гурион, как вам известно, мог спасти тысячи словацких евреев, да не пожелал "ради страны"... Об этом, признаться, я и раньше слышал, от гениального Вейсменделя, словацкого раввина, открывшего в Торе скрытый код, профанированный ныне безответственными "компьютерными играми". Гения сожгли бы в Освенциме, если б он не бежал из эшелона смерти... В Штатах я считал предательство словацких евреев ужасным недомыслием Бен Гуриона, постыдным исключением... Но жизнь говорит иное. Предательство в Словакии не было исключением. Политика для "отца-основателя" всегда была выше человеческих судеб. Вот, давнее и вернейшее доказательство.... - Он привстал с кресла и потянулся всем своим грузным телом к книге "PERFIDY", которая стояла под стеклом шкафа, над его головой.
      - Эту книгу, Джордж, возможно, вы знаете это, здесь не переиздавали. Не переиздавали, прятали изо всех сил и три других на ту же тему, в том числе, свидетельство венгерского еврея-беглеца из Освенцима. Cў est la vie, Джордж, Вы вправе спросить, что это за немыслимое cў est la vie? В свободной стране. Мы же не ваша Россия... Цензура? Нет, Джордж, гораздо хуже. Как бы ни подванивал bouquet известных "государственных" имен Израиля, сей букет для еврейских недоумков и есть Страна Обетованная. А потому ни-ни! Воняет? Своя вонь, иудейская... Еврейские Конгрессы Штатов и Европы вообще живут, зажав нос. Предпочитают не видеть и не слышать, что за диковинные цветочки вырастают в стране вековой мечты. Автор "PERFIDY" Бен Хехт это предвидел, хотя начал книгу еще в пятидесятых, сразу после "кастнерского" процесса в Иерусалиме, а в 61-ом она уже увидела свет. Заранее знал, мудрый человек, что евреи рассеяния будут игнорировать все, что здесь происходит. "Израиль это их беби...- писал, - хотя они никогда не страдали за него..." И я, признаюсь вам, Джордж, долго не желал прощаться с иллюзиями. Закрыл свои глаза ладонями, как ребенок, которому страшно... Выступил, ученый идиот, против "фантастических страшилок" Бен Хехта в "Чикаго Трибьюн"! Простить себе не могу! Когда здесь, в Израиле, познакомился с документами тех лет, полгода чувствовал себя не в своем уме. Порой бывал в такой ярости, что ревел на всех, кто попадется под руку. Тогда -то меня, с легкой руки не то Рабина, не то Переса, и прозвали "Бешеным янки", думаете, не слышал?!"
      - Я давно мечтаю прочесть "PERFIDY"! - воскликнул Юра обнадеженно. Никто не дает...
      - Не торопитесь, Джорж! - Раввин так резко пригнулся к столу, точно переломился. Распрямился не сразу. Наконец, снова взглянул на собеседника...
      На курсах гидов говорили, что у равва Бенджамина выпученные желтые глаза циркового клоуна, они смеются даже тогда, когда его губы искажены от ярости или боли. Когда раввин взглянул на Юру, в его выпученных желтых глазах стыли слезы. - Почему не торопиться, Джордж?! Узнать все это страшно. Можно проклясть все на свете...
      - Мне, бывшему советскому каторжнику, страшно?!.
      - Вы действительно решили выскрести из своей головы отравные израильские мифы?.. Самые главные?.. Хорошо, не сетуйте на меня потом...
      И протянул книгу в черных корочках. - Даю на трое суток. Через семьдесят два часа жду вас здесь, с "PERFIDY" в руках.
      Глава 11
      ЕВРЕЙСКАЯ ЧЕЧНЯ.
      Юра не дождался поселенческого автобуса. Прыгнул в подвернувшееся такси с белым арабским номером... Как только искупали и уложили детей, сказал Марийке, у него срочнейшая работа и чтоб ложилась спать без него. Уединился в своем длинном кабинетике, перевернув на дверях раскрашенного детьми слоника обратной стороной, на которой был набросан силуэт кузнечика со стихами приятеля, московского поэта-сатирика: "... сижу, как кузнечик в пенале, исправную службу несу..."
      Бабушка и Марийка знали, коль слоник перевернут "кузнечиком", Юру лучше не тревожить...
      Глубоко за полночь Марийка, встав к Ахаве, приоткрыла по пути и дверь "пенала". Дверь скрипнула, Юра вздрогнул и обернулся. В широко раскрытых иудейских глазах мужа стыл ужас. Марийка в испуге кинулась к нему, согнувшемуся над книгой.
      - У тебя сумасшедшие глаза! Юрастик, что с тобой?! Юра-ас-тик?!
      Юра молчал, зажмурясь и покачиваясь из стороны в сторону, как в молитве. Потом сказал, скорее, не жене, а самому себе: - Это преступление идти войной, выставляя перед собой детишек...
      Она выхватила из его рук книгу в твердых траурных корочках, полистала нервно. Но книга оказалась на английском, без иллюстраций. Марийка неохотно вернула. Взмолилась, чтоб растолковал, наконец, что происходит? Что с ним?!
      - ...У меня сердце разорвется!.. Не можешь объяснить? Страшно - язык не поворачивается?.. Тогда читай прямо с листа. Не трусь, Юрастик! Ты переводчик-дока. Израильский гид...
      - Ты что, Марийка?! Триста страниц... И каждая об одном и том же: политикам нельзя верить. Ни в одной стране! Никогда!
      - Ты хочешь, чтоб и у меня чердак поехал?! Читай подряд! Пока дети проснутся... сколько успеешь... Невозможно все, начни с любого места, чтоб поняла, что с тобой.
      Юра вяло полистал страницы и вдруг подобрался, точно перед рывком в дом, охваченный пламенем, и принялся читать взахлеб:
      "... В середине апреля 1944 года один из немецких агентов в Будапеште сказал мне, чтобы я стоял на углу указанной улицы и меня поведут к Эйхману. Через тридцать минут меня доставили в роскошный отель, где была штаб-квартира Эйхмана, ввели в его комнату.
      - Ты-зна-ешь-кто-я? - залаял он на своем офицерском немецком. - Я истребил всех евреев в Германии, Австрии, Польше и Словакии. Следующая Венгрия. Но я хочу предложить вам, венгерским, выгодную сделку: " BLOOD FOR CARGO and CARCO FOR BLOOD" (Кровь за груз, и груз за кровь). Теперь скажи мне, кого ты хочешь спасти - детей, женщин или мужчин, и какого возраста? Молодых?.. Говори!
      Я сидел ошарашено. В комнате не было ни одного еврея. За моей спиной сгрудились жеребцы в штатском. Наконец, выдавил из себя:
      - Я не уполномочен решать, кого вы будете истреблять. Я бы хотел спасти всех... Я не понимаю вашего предложения. Где мы возьмем это карго? Ведь вы все конфисковали... - С надеждой вырвалось у меня: - Возможно, некоторые евреи за границей соберут деньги... если жизни будут сохранены...
      - FORWARD! - снова пролаял Эйхман.- Иди в Швейцарию, Турцию, Испанию, куда хочешь, только привези CARGO!
      - Какое CARGO вы хотите?
      - Десять тысяч грузовиков для меня дороже миллиона евреев. Помолчал. - Еще тонну чаю, тонну кофе, мыло.
      Затем добавил, что освободит сто тысяч евреев сразу, как аванс. И готов получать платежи порциями, освобождая каждый раз и другие десять процентов.
      - ...Забирай евреев с любого листа - из Венгрии, Аушвиц, Словакии откуда хочешь. Помни: мы будем вывозить с завтрашнего дня в Аушвиц по двенадцать тысяч каждый день, но остановим уничтожение... пока ты не вернешься в Будапешт через одну-две недели. С деньгами. А дальше - согласно сделке...
      Уходя из здания, я был как помешанный.
      Все члены будапештской комиссии по спасению ждали меня. Мы боялись шантажа. Но сто тысяч евреев вперед?!."
      - Что за бред?! - вскричала Марийка. - Кто это рассказывает?! Чья это фантастика? Ни у Лема такого нет, ни у Стругацких... - Схватила книгу, повертела в руках. - Где издана?
      Юра пояснил глухо, заморожено:
      - Свидетельские показания венгерского бизнесмена Джоэля Брандта на суде в Иерусалиме в 1954 году.
      - Что за суд?! - Марийку начала бить дрожь. Повела нервно плечами, выскочила из "пенала", вернулась в теплом бабушкином халате, наброшенном на голые плечи. - Читай дальше. Ничего не пропускай!
      "...На следующий день я вылетел в Константинополь на немецком дипломатическом самолете." - Это тот же Брандт говорит: "До отлета из Будапешта мы уведомили представителя Еврейского Агентства в Турции...
      - "Еврейское Агентство", это что? Сохнут?
      - Какой там Сохнут?! Это будущее правительство Израиля! Все наши портреты! До одного! И Бен Гурион, и Шарет, и первый Президент страны Хаим Вейцман ...Читать далее?. И так... "Получили оттуда ответ: "Пусть прилетает, Хаим будет его ждать."
      Мы воспрянули духом, подумали, что "Хаим" - это сам Хаим Вейцман.
      Значит, прилетят из Палестины высшие чины Еврейского Агентства, и тут же, на месте, все решат...
      Каково же было мое удивление, когда меня н и к т о не встретил. Никто не ждал... Более того, не было подготовлено турецкой визы, и я не имел права ступить на землю Турции.
      Сопровождавший меня человек все же добился, чтоб нас выпустили .из аэропорта. По счастью, я знал адрес Агентства в Турции, и вот передо мной Веня Померанец, официальный представитель Еврейского Агентства в самой Палестине, первый, с кем я говорил в свободной стране, и он, посланец Центра, вдруг спросил, - "правда ли, что в Европе уничтожают евреев?"
      Господи боже мой! Как же горько было слышать это мне, еще не вернувшемуся из ада! В чем эти люди сомневаются? Мы постоянно информировали их, регулярная связь была налажена...
      Вскоре собрались евреи из местного комитета по спасению, погнали Веню Померанца в его Палестину, чтобы тот поднял тревогу. И тут же вернулся в Константинополь с главарями Еврейского Агентства. Привез бы пусть не Хаима Вейцмана или Бен Гуриона, так, по крайней мере, Шарета, человека Бен Гуриона, главу политического отдела Агентства.
      Я, говорит Джоэль Брандт, намеревался вернуться в Венгрию сразу, тем же немецким самолетом, к своей семье, к обреченным евреям Будапешта, и турецкие евреи быстренько составили документ для Эйхмана, мол, Еврейский Комитет "в принципе" все его предложения принимает...
      Я ждал Шарета, посланца самого Бен Гуриона. День, другой... Он так и не появился. Пришлось остаться еще на неделю, до следующего самолета, - из-за странной инструкции, пришедшей из Иерусалима. В ней сообщалось, что там изучают полный доклад Джоэля Брандта и его миссию... Изу-ча-ют, а где они раньше жили? На Луне?.. Евреев истребляют уже три года подряд. Истребляют каждый день. Наконец, объявили, что Шарет не приедет, так как ему не дали турецкой визы. Мне надо выехать на границу с Сирией, в Алеппо, где с ним и встретиться...
      Ох, не хотелось мне ехать в Сирию! Там англичане... Что скажут немцы, когда вернусь к ним?.. Когда проезжал Анкару, в вагон вошли люди "от партии Жаботинского", как они представились, и ортодоксы от маленькой "Агудат Исраэль". Предупредили, что в Алеппо меня арестуют: англичане знают о моем приезде.
      Мне стало страшно: если меня задержат, моя семья и еще миллион венгерских евреев будут сожжены, но я решил, что меня пугают представители малых, невлиятельных в Еврейском Агенстве партий, ничего не слыхавшие о сделке с дьяволом...
      И потом, кто мог предупредить англичан о моем приезде? Не Иерусалим же?
      - И Брандта-таки задержали?! - вырвалось у Марийки, которая начала мертвенно белеть, поняв, наконец, что за текст перед глазами мужа.
      Юра молча встал, принес стакан воды, протянул жене. Продолжал читать черную книгу хрипло, измученно:
      "Никакой Шарет меня не встретил. Лишь на другой день меня, уже как арестанта, привели к нему, на арабскую виллу, роскошную, как будапештские хоромы Эйхмана. И у меня был с ним длинный разговор. Он уже точно знал, как обстоят дела. От Вени Померанца..." Читать дальше, Марийка, или уже все ясно?
      - Еще ничего не ясно! Не мог же Бен Гурион, вождь социалистов, не обратиться ко всему миру?!
      "Шарет улетел к себе в Палестину, - продолжал хрипеть Юра, - а меня отправили под арестом в Каир, в частную тюрьму, где по десять часов в день терзали-допрашивали англичане из "Интеллидженс сервис", во главе со знаменитым лордом Мойном (Moyne)... Лорда я, видно, раздражал: он пробурчал после одного из допросов: "Куда я дену миллион евреев?" И я понял - они нас, всех нас, миллион венгерских евреев, убивают... Объявил голодовку без срока. Чтоб умереть вместе со своей семьей, знал, уже отправленной в Аушвиц. На семнадцатые сутки меня начали кормить насильно...
      Юра захлопнул книжку.- Хватит, Марийка?! Для спасения еврейства Европы ни Лондон, ни Иерусалим и пальцем не пошевелили. Ни аристократ лорд Mойн, ни Моше Шарет, ни Хаим Вейцман, ни Бен Гурион... Более того, Брандта, "эмиссара из ада", как его позднее назвали, они строжайше засекретили. Спрятали от прессы. И это в дни и месяцы, когда венгерских евреев жгли в Освенциме. Двенадцать тысяч в день...
      - Все-таки такого не может быть! - Марийка вскочила со стула. Какая-то очередная антисемитская чушь!
      - Конечно, не может, - Юра кивнул устало. - Но затем "отцы еврейской нации" почему-то свято хранили этот секрет еще с десяток лет. Десять лет подряд, Марийка! Вплоть до судебного процесса 1954 года в Иерусалиме, который эти "отцы" пытались, но не смогли предотвратить. Все дальнейшие годы сообщение об убийстве миллиона венгерских евреев, которых могли, Марийка! мо-огли, но не пожелали выкупить, спасти от печей Освенцима, так и не прорвалось в "свободную" израильскую прессу. Потому конец показаний Джоэля Брандта, Марийка, и не мог быть иным:
      "Я проклинаю еврейских официальных лидеров, и я буду это повторять до конца моих дней..."
      -Юрастик, ты веришь в эту фантасмагорию?!
      - Марийка, это стенограмма судебного процесса, где и честнейший "посланец ада" Джоэль Брандт и бен гурионовское чудовище Рудольф Кастнер были лишь свидетелями...
      - Что за Рудольф Кастнер?!
      - О нем еще не все знаю. Не дочитал до конца. Нет сил. Догадываюсь, это куда страшнее, Марийка. Кажется, "отцы"-. социалисты шли к Израилю дорогами своей еврейской Чечни Страшно сказать... не исключено, именно здесь Чечня номер один! Не мучай себя и меня...
      У Марийки дрожали руки. Бабушкин халат из байки не помог. Посидела молча, и вдруг вскочила на ноги:- Чушь это, Юрастик! Неужели не понимаешь? Чем жили в те годы все эти наши Вейцманы и Бен Гурионы? Жили лишь будущим Израилем. Мечтой о нем! Так евреи же новой стране необходимы, как воздух... Впереди была драка за страну. С англичанами, со Сталиным, с ООН... Ты слышал когда-либо, чтобы генералы перед сражением уничтожали собственное войско?! Под корень!.. Юрастик, да ведь это бред! Зачем все это генералам? За-ачем?!
      - Не могу понять, Марийка! Но ... - Он снова взял в руки книгу, - это показания очевидца. Стенограмма...
      - Ох, Юрастик, ты что, забыл расхожие сентенции: никто так не врет, как очевидцы... - Марийка приложила взмокшие ладони к неправдоподобно белым, точно припудренным вдруг щекам. Притихла. Наконец, произнесла тихо, убежденно: - Ежели все так... нам тут не жить, Юрастик! Нельзя растить детей в государстве, где правят не люди, а злодеи. И тебя продают со всеми потрохами. На смерть!..
      За дверью захныкала со сна Ахава, и Марийка сорвалась с места.
      Юра не ложился. Утром жарко молился. Привычные слова молитвы казались горячими, жгли губы... Затем снова раскрыл книгу...
      На другой день Марийка придумала себе поездку в Старый город. По магазинам. Как всегда, Сулико выручил. Подвез.
      В Старом городе, известно, поток туристов не прекращается. Марийка никогда не прислушивалась к тому, о чем говорят в этих толпищах. Не разберешь, да и ни к чему... А тут походила по узким грязноватым улочкам, озираясь. Постояла возле своего бывшего дома, у дверей книжного, а, вернее, "открыточного" магазина с плачущими еврейскими мелодиями. В десяти шагах, подле затертой, поблескивающей от миллионов подметок каменной лестницы, ведущей к Стене Плача, расставлены столики. Туристы обычно здесь задерживались. Пили кофе. Отдыхали. И на этот раз все было, как всегда. Смеялись, пили кофе, пробовали, морщась, остро пахнущий горохом, "вонючий" израильский фалафель (Марийка терпеть его не могла) несколько молодых пар. Говорили между собой громко, с веселым дружелюбием и, поняла Марийка, по английски. С трудом составила в уме английскую фразу: "Я говорю по русски. Нет ли среди вас туриста, который может меня понять?"
      - Беня!- хором закричали за столиком. - Беня говорит на всех языках...
      Протолкался к ним Беня, пузатенький, огненно-рыжий, очкастый, лет тридцати, в длинных завитках пейс и черной кипе ортодокса. Увидев, что он понадобился "фантастически красивой" русской даме, вытянул руки "по швам", смешно изображая русского солдата: "Yes-Yes! Здрав... жлаю!" И охотно принялся отвечать на ее вопросы.
      - Yes-yes! Беня - канадец. Из Торонто... Может ли там чувствовать себя хорошо религиозный человек? О, прекрасная леди! Это немыслимый вопрос... Зачем бы я там жил?! В городе, только на одной улице Батерс, синагог, - он принялся считать на пальцах, пальцев не хватило... - Ортодоксальных? Yes-yes!.. Как может быть иначе?!. Ваш счастливец-муж сомневается?.. Он неосведомленный русский, леди!
      Узнав, что русская леди только что прибыла из знаменитого поселения Эль Фрат, и это, оказывается, на самом опасном месте, у арабской Рамаллы, воскликнул, правда, без особого энтузиазма: он давно мечтает взглянуть на израильское поселение. На смелых рисковых евреев, которые там живут...
      Мог ли теперь галантный рыжий ортодокс отказаться от неожиданного предложения Леди тут же и взглянуть на поселение?! Тем более, что через полчаса будет туда оказия...
      - Yes-yes! - почему-то вовсе не весело, а, скорее, нервно передразнила русская леди рыжего канадца. - Прямо... или, по вашему, директ в Эль Фрат.
      Они шумно ввалились в "бетонную виллу" Марийки, все трое - Марийка, канадец и любопытный и настороженный Сулико, который привез их. Бабушка Фрося воскликнула всполошено, излишне громко: "У нас гости! Гости!".. У выглянувшего не сразу хозяина было необычно-остервенелое, перекошенное лицо. Неулыбчивый, взъерошенный, он был явно не в духе, и, как ни хотелось Сулико задержаться, он торопливо откланялся.
      Канадец отхлебывал крепчайший марийкин кофе "по-иерусалимски", и, недоуменно разглядывая подогретые бабушкины пельмени, без умолку повествовал о "славном городе Торонто"...
      Хозяин не проронил ни слова. Лишь когда гость утих, заметил угрюмо, что в истории мировой литературы "славный город" это вовсе не Торонто. Судя по Сервантесу, "славный город Толедо"...
      Но канадец стоял на своем. Произнес назидательно:
      - У каждого века, дорогие русские, был свой "славный город". - У двадцатого...
      Юра усмехнулся: вспомнился невольно давний израильский анекдот
      "Чем отличается умный еврей от глупого? Умный смотрит на глупого свысока и... из Нью- Йорка
      Марийка становилась все мрачнее: видела, Юра раздражен не на шутку, и к чему еще приведет ее самодеятельность, не ясно... Но сдаваться не собиралась. "Решают дети, а Юра в них души не чает..."
      Марийка взглянула на свои часики, и гость засобирался. Тем более, что появилась оказия: погудела за окном Шушана, спросила бабушку Фросю, не надо ли чего в Иерусалиме?
      Юра тут же вернулся в свой "пенал". Приткнулся у стола изнеможенно. Обхватил ладонями свои локти, словно прохватило его осенним ветром. Никогда он не испытывал такого ужаса. Даже в Мордовии, в "прессхате", когда следователь подсадил к нему двух горилл-уголовников, чтоб показали "интеллихенту",где раки зимуют.
      Только марийкиных страхов ему не хватало! Неужели и он будет метаться в отчаянии, как этот простодушный великан с детским именем Йоси? Он помог Йоси. Но кто поможет ему?
      Ночью Юре приснилось, что Марийка собирается в свою дождливую Канаду, надевает на Ахаву накидку из пластика, и он проснулся в жарком и липком поту.
      Утром об этом не говорили, но Юра уж знал, теперь жди Ксению Ивановну с ее уклончивыми намеками...
      И точно, на другой день Марийкина мамочка появилась. Но, слава Богу, проявила такт, говорила о чем угодно, только не о его, Юриных, волнениях...
      Через неделю, впрочем, сокровенная беседа состоялась. Ксения Ивановна искренне пыталась постичь, чего это ее дочь так испугалась? Выслушав Юру, вздохнула тяжко: - Все-все в вашей исраиловке, как на Руси святой. Простой танцор для "звезд" всюду ничто, суета, помеха. В лучшем случАе, ломовая кобыла, которой кроме овса ничего не требуется. А надо кого прикончить, и глазом не моргнут... Все, Юра, дорогой, точь-в-точь, как в России-матушке. Будто никуда я и не выезжала.
      Отложили решающий разговор на недельку, до следующего приезда Ксении Ивановны в Старый город, да только тут такое началось-спуталось, что не до ближайших планов...
      Юра встретился с равом Бенджамином уже на следующий день. Позвонили из Ешивы: барахлят компьютеры. Один "замерз", во второй, наверное, проник "модный" вирус. Юра примчался в компьютерное бюро, наладил свое хозяйство. Постучал к раву, просившему доложить, что произошло. Раввин извинился, продолжал свой обычный завтрак. Юра кратко объяснил, почему сбились компьютеры и что теперь все в порядке. И молча двинулся обратно. Лишь у дверей задержался, спросил, существует ли документальное, предметное свидетельство этого злополучного "BLOOD FOR CARGO..."
      Рав лишь махнул рукой безнадежно. В голосе его звучало удивление:
      -Ты еще сомневаешься?.. Разве ты не прочел?
      -Прочел. Треть, не более. Все время возвращаюсь к прочитанному. И раз, и два. Равви, я не верю своим глазам!
      -Did not rescue, Джордж! Не спасли. Никого!.. Отдали миллион евреев в Аушвиц! Сознательно! Понимали, что умерщвляют целый народ... Хаим Вейцман в декабре 1944, когда венгерских евреев уж сожгли, начертал, как бы Брандту, письмецо: "Я прошу меня простить за то, что сразу вам не ответил... я буду счастлив увидеть вас, и моя секретарша вам позвонит..."
      Никогда не звонила несчастному Брандту секретарша Хаима Вейцмана. Не для него составлялась оправдательная бумажка, а для истории... Did not rescue, Джордж! Отцы нации даже запретили собирать в Штатах деньги для выкупа. - Показал жестом Юре на стул, отхлебнул своего огненного чаю. Продолжал то, о чем, видно, сам уж не мог молчать. - Я понимаю, Джордж, ваше подсознательное сопротивление страшному тексту... Вы вправе спросить, - и американские евреи согласились сжечь единокровных венгров?.. Ох, нет сил говорить, Джордж. Позвольте я все же допью свое пойло... - Наконец, поставил стакан на стол. - Дочитаете, поймете, Джордж, всю подоплеку!.. Венгерский коммерсант Джоэль Брандт, "эмиссар из ада" был лишь одним из свидетелей этого воистину исторического предательства. Непредвиденной помехой "отцам".... Главным исполнителем, "мотором" их бессмысленно-кровавой политики в те дни и месяцы был, если вы заметили, юрист Рудольф Кастнер, эмиссар Бен Гуриона в оккупированной немцами Венгрии, фигура высокого ранга в их Агентстве. Кастнер, Джордж, действительно вступил в сделку с Эйхманом, очень помог ему... Об этом пишут все свидетели иерусалимского суда, все авторы мемуаров. Вот лежит еще одна книга о том же. Записки венгерского еврея Варбе "Я сбежал из Освенцима". Ее тоже по сей день не перевели на иврит... Джордж, в этом больше уж никто не сомневается.... Эйхман даже наградил Кастнера "титлом" фанатичного сиониста...
      - Равви! Дорогой наш равви! Как это можно понять?.. "Фанатичный" помог Эйхману отправить в печи Освенцима почти миллион венгерских евреев. И беременных женщин, и детей - всех! До последнего младенца... С какой выгодой... для себя? Для будущего Израиля?! Ради чего?! Почему?! Не ради же своего жалкого списочка в полторы тысячи отобранных им для Палестины, которым Эйхман дозволил спастись?.. Как это объяснить, равви? Все это сверх моего понимания...
      - И моего тоже, Джордж... Я не верил в возможность подобного палаческого кретинизма... и со стороны кого, главное! Не верил годы и годы... Ох, Джордж! Венгерским евреем был отец сионистской идеи Теодор Герцель. И вдруг такой сионистский фортель. Все евреи-мадьяры - в печь!.. Какой злодей-фантаст мог это придумать?! Вначале Хаим Вейцман "зарубил" проект Теодора Герцля о "еврейском доме" в Уганде. "Израиль возродится в Палестине или мы остаемся в России", - заявила его устами делегация российских сионистов на Конгрессе. А затем... затем всех земляков Герцля!.. О, вы вправе усомниться, Джордж, возможно ли такое?! Не бредни ли современных юдофобов?.. Увы-увы, мой юный друг, нет! Шел 1944 год. Дела немцев на фронтах шли крайне худо, многие из них понимали, что песня нацистов спета: русские уже хозяйничали в Польше, прорывались к озеру Балатон, еще шаг, и начнутся бои в самой Германии. Немцы, как огня, боялись повторения восстания варшавского гетто. Удара еврейским ножом в спину... И вот Рудольф Кастнер, хорошо известный местным иудеям, как посланец самого Бен Гуриона, и кроме того, Глава негласного "Комитета по спасению еврейства Венгрии", молча стоял при погрузке евреев на вокзале Будапешта, как бы гарантом их спасения, обещанного немцами. Его люди, собрав обеспокоенных будапештских евреев, зачитывали им фальшивые письма как бы от увезенных немцами ранее. В них было сказано, что евреев депортируют вовсе не в Аушвиц, это слухи паникеров!, а на работы в такой-то город...
      Таким трюком Кастнер, продавший душу сатане, сорвал вооруженное сопротивление евреев-мадьяр, а это яростные бойцы. Южная кровь... Я, признаться, Джордж, так же непростительно долго не мог понять, как решился "Мапай" Бен Гуриона, а это в Палестине той поры самая левая и влиятельная партия, социалистическая, да еще, как видите, с большевистским приветом, как могли еврейские вожди, рожденные в русских и польских местечках, пойти на такое?! Снова в ваших глазах мелькнуло недоумение. Вы вправе недоумевать. О да, вправе, Джордж! Человеческий мозг не способен поверить сразу, на слово, в злодейство гитлеровского размаха... Увы! О будущем государстве Израиль и о своем высоком месте в нем все эти наши вожди-сатанисты думали permanently, да-да, непрестанно; и день и ночь лелеяли в душе идею своего собственного государства. О самом же еврейском народе - никогда! Никогда о самом народе, Джордж! Never!
      - Простите, а лозунг "Отпусти народ наш?!" Откуда он?
      - Из Штатов, Джордж. Это лозунг совсем другой эпохи... Когда о преступнике в Израиле - в начале пятидесятых - стало известно, правительство Шарета немедленно подало в суд на "клеветника", старого венского еврея-журналиста, который посмел напомнить о Кастнере военных лет, поднять руку на него, "государственного человека". Примчал, как на пожар, Главный прокурор Израиля. Прокуратура объявила, что дело о клевете на израильского патриота Рудольфа Кастнера настолько очевидно, что завершится через два дня...
      Суд, Джордж, продолжался девять месяцев, дело вел тихий немецкий еврей Бенджамин Хелеви, человек с бесстрастным лицом, застегнутый, что называется, на все пуговицы. Бенджамин ХЕЛЕВИ - лицо историческое, запомните это имя на всю жизнь, Джордж. После неслыханно долгого для новорожденной страны суда, документально выяснившего, кто стоял за спиной Кастнера, а стояли все возглавлявшие тогда Израиль "имена" - первый Президент страны Хаим Вейцман, генсек правящей партии Бен Гурион, Премьер-министр Шарет, после всех страшных сенсаций Будапешта сорок четвертого года, независимый иерусалимский судья и старый человек Бенджамин Хелеви еще девять месяцев рожал приговор. А затем он лично, четырнадцать часов подряд, зачитывал его, разбираясь с непостижимым мне немецким педантизмом в тысяче противоречивых фактов и свидетельств; и "клеветника"-журналиста, заранее поднятого на штыки всей холуйствующей израильской прессой, о п р а в д а л. Оправдал, к ужасу всесильного Бен Гуриона... Оправдал, Джордж! Подтвердил перед всем миром, что историческое злодейство "отцов нации" - святая правда...
      И воспетый нами, американскими пустобрехами, Бен Гурион, ему, естественно, этого не простил: на процессе Эйхмана Бенджамин Хелеви, несменяемый и, уточню, не смененный даже англичанами председатель иерусалимского суда, уже не был главным судьей. Более того, Кнессетом был принят беспримерный для "свободного мира" Закон, дезавуирующий независимого судью...
      Мужество Бенджамина Хелеви, тем не менее, тут же свалило израильское правительство Шарета, забрызганного по уши кровью европейского еврейства; Бен Гурион - тертый калач, под ним горела еврейская земля, приказал Шарету исчезнуть.. И он исчез: они все были мальчишками в коротких штанах перед Бен Гурионом, - и Шарет, и Кастнер.... Естественно, ожидался новый процесс, теперь уж над самим Рудольфом Кастнером - преступником века. И, естественно, над его наставниками...- Раввин машинально собрал остатки завтрака в полиэтиленовый мешочек, перевел дух.
      - Джордж, можно ли было нам, в Штатах, поверить в то, что произошло дальше?! Шмуэль Кацнельсон, вы уже добрались до него? Шмуэль - израильское имя "Тамир", тель-авивский юрист, адвокат оправданного "клеветника", умница, блистательный полемист, обнаживший всю подноготную из одного лишь "героического" бахвальства "свидетеля" Кастнера на иерусалимском суде, немедленно вылетел в Америку, отыскал в документах Нюрнбергского процесса страницы, наполненные лживыми показаниями Рудольфа Кастнера. Там Кастнер "от имени мирового еврейства" спасал от петли двух генералов СС, палачей венгерских иудеев. Спасал, как легко понять, чтоб не всплыла связь эсэсовцев с "мировым еврейством", естественно, ничего о том не подозревавшим.
      Словом, заключительная часть суда, уже над самим "патриотом" Рудольфом Кастнером и "отцами нации", как видим, была подготовлена Тамиром всесторонне. Но... этого судебного процесса не было. Не было, Джордж! Израильская контрразведка тут же убрала "верного патриота". Тот вышел прогуливать собачку, получил у собственного дома две пули в голову. Полицейский, стоявший поодаль, догнал киллера и тот... предъявил свой документ...
      Опаснейший свидетель исчез... Если тут не рука Бен Гуриона, то, скажите мне, чья?!.
      Мой раввин, - рав назвал почтенное имя ,- умирал на моих руках. Перед смертью рассказал, как он принимал, и не однажды, Бен Гуриона, приходившего к нему за поддержкой религиозной общины: в те дни ООН решало - быть или не быть Израилю? И мой раввин никогда не поднимал на собеседника глаз. Отвечал Бен Гуриону, уставившись в чернильницу. Ибо, Джордж, прямо сказано в Талмуде, в трактате "Мегила", "Не следует смотреть в лицо нечестивому" В лицо злодея...
      Юра уж не просто слушал, он всеми порами тела, сердцем впитывал слова равва. Однако как бы ни был рав Бенджамин убедителен, в голове Юры по-прежнему звучал и звучал возглас Марийки: "Не может быть!.." Зачем?!"
      "ЗАЧЕ-ЕМ?" стыло в его глазах и все эти сутки, которые безвылазно сидел над книгой "PERFIDY".
      В самом-то деле, отчего с легкостью д о з в о л и л и убивать евреев английский лорд Мойн и его следователи, понятно. Из той же лондонской "Белой книги". Они пытались предотвратить заселение Палестины - своей колонии евреями. Евреи взрывной материал. После войны тем же занимался их бравый военный флот, перехватывая и бросая в лагеря евреев - беглецов из лагерей смерти... Но ведь цели англичан и "отцов" современного сионизма - Хаима Вейцмана, Бен Гуриона, Моше Шарета - были полностью противоположными. Почему же они и здесь шли рука об руку с лордом Мойном? Значит, тысячу раз прав адвокат Тамир, бросивший на иерусалимском процессе в лицо "отцов нации" свои сенсационные обвинения, запечатленные Юрой дословно. На всю жизнь:
      "Я обвиняю вас в том, что вы предали Джоэля Брандта, "эмиссара из еврейского ада". Вы, каждый из вас и все вместе, запланировали его арест. Из дела очевидно: англичане и Шарет действовали, как соучастники. Шарет прибыл на сирийскую границу за день до Брандта, он знал о предстоящем аресте, который развяжет Эйхману руки...
      А потом уже здесь, в свободном Израиле, вы шантажировали Брандта. В течение всех лет его жизни в Израиле Брандт не имел работы, жил, как нищий иммигрант. Перед этим процессом вы вдруг предложили ему хорошо оплачиваемое место, - место, естественно, вне страны, и отправиться туда ему следовало немедленно...
      Далее. Перед началом суда у Брандта украли почти все документы, доказывающие, что лидеры мирового сионизма повернулись спиной к европейскому еврейству. "По счастью, до суда я встречался с ним, - с холодной улыбкой заключил Тамир свои показания, связанные с провальной миссией Брандта, - и снял с этих документов копии".
      Генерального прокурора, пришедшего защищать "отцов нации", от этих слов затрясло, писал из зала суда Бен Хехт, автор "Предательства".
      "Но... зачем "отцы нации" дышали англичанам в затылок? Как солдаты в строю... За-ачем?" - Юра поднял глаза на раввина. Не удержался от восклицания: - Где логика, равви? Я схожу с ума, равви, от алогичности всего этого. С какой целью они пошли на историческое преступление. Зачем?! Неужели идея предательства европейского еврейства была этими злодеями запрограммирована?
      Рав Бенджамин взглянул на распахнутое окно, из которого тянула долгожданная прохлада ранней осени..
      - "Запрограммирована..." - Скривил недовольно свои пухлые губы. Поистине то суждение лихого программиста... Хаим Вейцман не был злодеем по рождению. Он был мечтателем, беспочвенным фантазером, Джордж. Он и в страшном сне не хотел бы видеть будущий Израиль еврейским гетто. С толпищей стариков, измученных своей иудейской судьбой. Он мечтал об Израиле, как о центре еврейской культуры и науки, славе нации... Но, увы-увы! в политике субъективная и объективная вина, чаще всего, неразделимы. Ущерб от субъективного недомыслия, розовых слюней идеолога столь ужасен, что тут любая субъективная вина - объективная... Воистину, Джордж, добрыми намерениями Хаима Вейцмана вымощена дорога... в Аушвиц... Нет, я не преувеличиваю, Джордж! Именно он, сионистский оракул, "светильник разума" подвел под все, что стряслось позднее, "идейную базу", кажется, так у вас, в Московии, принято формулировать? В своем знаменитом выступлении на Международном Сионистском Конгрессе 1937 года в Лондоне (Гитлер уже не скрывал своих безумных планов) Хаим Вейцман задал самому себе риторический вопрос: "Можно ли привести шесть миллионов европейских евреев в Палестину?" О том криком кричал в мировой прессе тех лет российский журналист и писатель Жаботинский: "Надо спасать еврейство от гитлеровского ножа! - требовал Немедленно!". А каков был ответ респектабельного Хаима, напечатанный тогда всеми газетами мира: "Я отвечаю - нет!" - воскликнул он. "Эти евреи "dust of Europe". Пыль Европы! И экономически и морально - пыль в этом жестоком мире... Старые уйдут. Только ветвь выживет... Они должны принять это..."
      Документы свидетельствуют, после его программной речи Международный сионистский Конгресс 37-го года встал в едином порыве и запел "Хатикву" гимн будущего Израиля. Как видите, это был недвусмысленный наказ современного идеолога государственного сионизма, позволивший будущим израильским правителям отвернуться без зазрения совести от шестимиллионного "dust (пыли) в годы смертельной опасности
      Тут, Джордж, все сошлось. Британцы пытались вообще отрезать европейских евреев от Палестины, отлавливая, как вам известно, своим могучим флотом даже беженцев из гитлеровских лагерей. Сионизм, устами того же Хаима Вейцмана и усвоивших его "идеи" "рабочих вождей" Израиля, хотел "only the best Jews". Только лучших. Слышите, Джордж? Только лучших спасти, привести в Израиль, что и пытался сделать вполне "законопослушный" государственный сионист Рудольф Кастнер. Потому и поднялось в его защиту правительство Шарета, верного питомца Бен Гуриона, который своей позиции никогда не скрывал. - Рав Бенджамин протянул руку к стеклянному шкафу, приоткрыл дверцу, наощуп достал исследование известного американского историка с закладками между страницами. - Вот этих материалов, Джордж, нет в книге, которую вы сейчас читаете.... Здесь есть, к примеру, и варварское высказывание Бен Гуриона. Не слышали о нем? "Если бы я знал, что возможно спасти всех детей в Германии, перевезя их в Англию, или только половину из них, транспортируя в Израиль, я выбрал бы второе..." На словах наш гуманист готов даровать жизнь половине детей, на деле, как мы видим, - убивает всех. Без колебаний. И тоже "ради своей страны..." Сподвижники Бен Гуриона пренебрегают и условными наклонениями. К чему им подкрашиваться? Вот копия письма от агента в Швейцарии Натана Швалба от 1942 года. Тот отказался дать благороднейшему раву Вейсменделю, о котором уже вспоминал, деньги на спасение 25 тысяч словацких евреев Отказ отправлен, как шифровка, на иврите латинскими буквами. Чем этот чиновник Бен Гурионаа мотивирует свое решение? Слушайте, Джордж! "Мы должны будем сделать все, чтобы создать государство... Если мы не принесем жертвы, какое у нас будет право сесть за стол после войны, когда будут делить страны... Только кровь нам обеспечит землю..."
      Юра снова вытащил носовой платок, вытер горевшее лицо. В его хрипатом голосе зазвучало страдание:
      - Сегодня, наконец, я понял, рав Бенджамин, почему вы первые шаги бен гурионов сравнили с кровавыми реками большевизма. Когда-то Илья Эренбург, давний противник сионизма, все же приветствовал рождение Израиля, назвал его, если не ошибаюсь, отмелью, плотом, необходимым для спасения людей, выброшенных фашистами за борт... Оказывается, у бен гурионов и в замысле не было спасения еврейства, как народа! Хаим Вейцман и Бен Гурион породили вовсе не плот для спасения жертв фашизма, как предполагал в своем романтическом воображении Илья Эренбург, а нечто вроде явочной квартиры, "хазы", где в гуще коренных палестинских евреев схоронятся, что ли? отсидятся в смутное время они, и з б р а н н и к и? Не так ли, рав Бенджамин
      - Вообще, становясь политиками, люди меняются. Это видим не только по Хаиму Вейцману, зайцем ускакавшему в начале мировой войны от всех сионистских забот в "научный отпуск", но даже по твердокаменному Уинстону Черчиллю. В том же 39-том году англичане издали "Белую книгу", запрещающую евреям покупать землю в Палестине. Черчилль окрестил "Белую книгу" "постыдным ... криминальным документом". Став Премьер-министром Великобритании, он быстро изменил свое мнение на противоположное... Известно, политика грязное дело... и все же, Джордж, я бы не ставил розового слюнтяя и англофила Хаима Вейцмана рядом с Бен Гурионом - кровавым исполнителем. Мясником... Не скажу, что бен гурионы могли спасти все шесть миллионов евреев. Гестапо и, в частности, вытащенные из петли Кастнером генералы СС свое дело знали, но десятки, а то и сотни тысяч, до миллиона евреев мы могли бы уберечь от газовой камеры. Поменять, украсть, выкупить, выклянчить, организовать, черт возьми! диверсии на железных дорогах в Аушвиц, взрывники в Палестине всегда были первоклассные! Наконец, поднять евреев-смертников на мятеж, где пусть погибла бы половина евреев, но только половина, а не вся еврейская община до последнего ребенка... Рабби Вейсмендель подкупил главу СС в Словакии и тем отложил истребление словацких евреев на два года, с 1942 до 1944. Маршруты оттуда в Аушвиц начались лишь когда подкупленного эсэсовца сняли с должности... Потому настаиваю, Джордж, в будущей, еще ненаписанной истории европейского еврейства ХХ века, свободной от идиотских розовых мифов и прямого вранья, Бен Гурион останется кровавым м я с н и к о м, пусть бы он и не держал никогда в своих руках даже кухонного ножа...
      - Рав Бенджамин! - вскричал Юра, - почему я, читавший в Москве об Израиле все, что можно и нельзя, об этом ничего не знал? И никто из моих ближайших друзей, не только математиков, но и историков никогда о том не обмолвились. Даже в наших кухонных бдениях, где обо всем судилось безбоязненно...
      Раввин усмехнулся горьковато. - Да потому, мой ретивый программист, что в дело немедленно вступили, совершенно как при Ленине, казенные историки. Еврейский Университет в Иерусалиме, скажем, порадовал мир книгой "Хаим Вейцман - основатель Сиона"... Согласитесь, Джордж, если высокомерный заяц-англофил Хаим Вейцман с его концепцией европейского еврейства, как ненужной, вредной для будущего Израиля "пыли" - основатель Сиона, то закономерно, что главный аэропорт Израиля освящен именем мясника...
      Впрочем, Джордж, - добавил раввин, покосившись в сторону собеседника, у которого по-прежнему горело лицо, - вы и ваши друзья могли бы об этом и знать. Я, в свое время, интересовался, было ли об иерусалимском процессе издано что-либо на других языках. Оказалось, существует одна-единственная брошюрка. По русски. Ее название, если не ошибаюсь, "Фашизм под шестиконечной... нет, голубой звездой". Правда, изложена она фанерным, воистину "правдистским" языком.
      - О да, конечно, я ее видел! - воскликнул Юра. - Мне было тогда лет четырнадцать. Спросил отца, что об этом думает? Он брезгливо взмахнул рукой. Пояснил, сочинена за теми же дверями, за которыми был запущен провокационный "процесс врачей", а до того расстреляли миллионы невинных людей... Вор кричит держи вора! Так и решили мы с друзьями. Кто мог тогда тому поверить?!. Ясно же было, очередной кровавый навет!..
      Меня и моих дружков тогда волновало совсем другое. Не могли бы вы, рав Бенджамин, разрешить сие, может быть, главное наше недоумение?.. Если Хаим Вейцман, по вашим словам, чистоплюй-англофил, поклявшийся английской короне в верности, а Бен Гурион с энтузиазмом отлавливал и выдавал англичанам евреев-террористов, и, более того, даже миллион венгерских евреев уничтожил с англичанами в четыре руки, то есть повязал и себя и их общим преступлением, почему, в таком случае, англичане вдруг ушли из Палестины? От своих, "преданных без лести" еврейских вождей Ближнего Востока? Увели отсюда все свои войска... Ведь они ниоткуда по доброй воле не удирали, гордые британцы. Никогда. Ни из Индии, ни из Китая...
      - Great, Джордж! Это вопрос не мальчика, а мужа! На него давненько существует точный ответ. В Нью-Йорке, в конце сороковых, гостевал Уинстон Черчилль. В доме известного политика Бернарда Баруха он разговаривал с господином Билли Розе, членом "Иргуна"... И про "Иргун" не слыхали? Потом расскажу... и вот, судя по документам, Черчилль дословно высказал ему следующее: никто иной, именно "Иргун" вынудил англичан уйти из Палестины... Чтобы раздавить еврейский "Иргун", добавил Черчилль, мы должны были к сорока тысячам своих "томми" дополнительно ввести в Палестину еще восемьдесят тысяч солдат, а время было послевоенное, народ измучен ... "экономически мы не могли себе этого позволить", так завершил свое признание бывший Премьер-Министр.."
      Джордж! - помедлив, в удивлении воскликнул раввин. - А ведь похоже, вы никогда не слыхали у себя, на Руси, даже таких слов: "Иргун цвай леуми"?.. Ну, а имя Менахема Бегина, надеюсь, слышали?.. Так вот, "Иргун цвай леуми" в переводе на русский - "Национальная военная организация". Ее главным руководителем и был Менахем Бегин. Это она взорвала в Иерусалиме гостиницу "Кинг Джордж" - штаб-квартиру английских колониальных войск.
      - А! Профессор Богорад бомбу сделал, слышал!
      - И многое другое, упомяну для краткости. В частности, застрелил в Каире представителя британского правительства лорда Мойна. Правда, несчастных венгерских евреев это спасти уж не могло... От английской петли ваш Богорад чудом ускользнул, но как уйти от Бен Гуриона, "левого и прогрессивного социалиста"?! Любимца публики... Наш еврейский пашаў растер его в порошок, превратил в живой труп...
      Юрин рот невольно раскрылся: вспомнилось человеку "дурацкое" восклицание Марийки о Богораде: "Покойник!"
      " Какое нечеловеческое звериное чутье у женщин!.."
      - Я имею виду - в политический труп, - уточнил раввин, заметив странную реакцию Джорджа. - Бен Гурион отбросил людей Менахема Бегина от власти на тридцать лет. Только несчастная война Судного дня позволила им, да и то не сразу, проклюнуться: создать свое Правительство во главе с Бегиным... И вот что действительно любопытно, Джордж, а вам особенно, - в праздничные дни сорок восьмого, когда был создан Израиль и евреи всего мира приветствовали его вождей Хаима Вейцмана и Бен Гуриона, слово "Иргун" ни разу не было помянуто. Старый ненавистник "Иргуна" Бен Гурион вывел его своей каменной рукой за скобки...
      - Рав Бенджамин, почему он их так ненавидел?
      - Власть - сладкий пирожок, Джордж! Большущие деньги. "Херут" Менахема Бегина был законным конкурентом партии "Мапай". Это во-первых. Во вторых, люди из херутовского "Иргуна" доподлинно знали, что шеф "Мапая", "всехний любимец" Бен Гурион - злодей. Кровавый мясник. Массовый убийца евреев... В криминальном мире опасных свидетелей преступления убирают безо всяких сантиментов...
      - О, да это прямая иллюстрация к Володе Высоцкому? - вырвалось у Юры.
      - К какому Высоцкому? - профессор-раввин вскинул в недоумении свои торчавшие во все стороны, "брежневские" брови.
      - Рав, вы никогда не слышали о Владимире Высоцком? Не может быть! Русский поэт. Автор и исполнитель своих замечательных песен. Бард, по вашему. Отдушина затравленной России... У него есть песня "Правда и Ложь", посвященная Булату Окуджаве... О Булате слышали?.. Она у меня записана, эта песня. Я принесу пленку. Грязная Ложь обворовала спящую Правду, сняла с нее красивую одежду, увела чистокровного коня, прихватила, естественно, "деньги, часы и еще документы", словом, все, что крадут российские воры, и, выдав себя за Правду, ускакала "на длинных и тонких ногах"... - Юра, взмахивая рукой, продекламировал скороговоркой:
      "Только к утру обнаружила Правда пропажу...
      Кто-то уже раздобыл где-то черную сажу,
      Вымазал чистую Правду, а так ничего..."
      Далее, как водится на Руси:
      "... кстати, навесили Правде чужие дела,
      дескать, какая-то мразь называется Правдой..."
      И в самом конце, извините, равви, за длинноты и назидательность:
      "Глядь, на часы твои смотрит Коварная Ложь.
      Глядь, а конем твоим правит Коварная Ложь..."
      - Любопытно... - пробурчал рав Бенджамин. - Знаете, дорогой Джордж, мелькнула после войны немецкая книжица с названием "Психология изнасилованных толп", - изнасилование толп, как вижу, границ не ведает. Быдло держат за горло и насилуют при всех режимах. И на всех материках однотипно... Недавно я снова был в России. По ленинскому пути, насколько я понял, там продолжают идти, пожалуй, лишь гангстеры, какие-то их "воры в законе", отстреливающие несогласных. Но изменилась ли, Джордж, на Руси общественная атмосфера? Вы можете познакомиться у меня с копиями подлинных документов. Мне продали их в Москве вполне официально, за большие деньги... Так вот, кто, по свидетельству и российских архивов, и знаменитых русских историков, надо сказать, ученых подлинных, более всего извел русских людей? И в пыточных заведениях. И на войнах и стройках, во славу своей гордыни... Кто этот страшный чемпион, Джордж? В старое время, безусловно, царь Петр-1, главный перестройщик восемнадцатого века, оставивший после себя Россию, судя по русским историкам, в полном упадке и разоре, а своих кормильцев крестьянство - на грани вымирания; в новейшие же времена чемпионом истребления собственного народа был - это несомненно для меня - маршал Советского Союза Жуков, рука и зловещая тень Генералиссимуса. Окружи, к примеру, Жуков Берлин, - город, по убеждению исследователей с обеих сторон, сдался бы через две недели. Нет, водрузить знамя над рейхстагом к празднику... Только под Берлином сталинский маршал уложил безо всякой нужды почти миллион солдат... И вот именно им, массовым губителям, и ставят сегодня "памятники славы России". Претенциозные, в самом центре столицы. Удивлен, что все еще нет памятника Ивану Грозному, главному гуманисту России... Убить половину народа ради величия державы. Так у русских повелось... Арабы, Джордж, погибая, верят, что идут к Магомету. Я хотел бы спросить у вас, русские люди были лишены веры, отчего они расставались с жизнью столь же безропотно? С готовностью. И охотно прощали своих знаменитых кастнеров. А дети-внуки погубленных вообще славят убийц своих родных отцов, почему так, Джордж?
      Юра трудно вздохнул. - Вековая наша беда, рав Бенджамин. Имперское сознание и... нулевое правосознание народной толщи. В дневниках Корнея Чуковского есть такое прозрение-презрение: "Мы хотим обмана и незнания, если обман и незнание дают счастье".
      - Бог наш всевидящий! Как глупы русские! - воскликнул рав изумленно. Глупее их только наши евреи... Самое страшное, что прозрению этому две тысячи лет. Впервые его высказал философ Платон... Видимо, оно очень пришлось по душе вашему русскому Корнею, если он даже перевел его для своего дневника... Красные они все, Джордж, все эти рабины, пересы, израильские подражатели советской России. Сталинцами они были и тогда и сейчас. Большевизм, Джордж, зло непреходящее. И пусть мне не говорят, Ленин или Бен Гурион свершили, зато, такое и этакое... Никакие "зато" их не обеляют: оба они оставили после себя вместо людей нравственные руины, искренне славящие даже массовых убийц.
      - Рав Бенджамин! - воскликнул Юра озаренно. - Я часто думал: не ущербен ли в ХХ веке сам сионистский замысел, если его почти сразу и дочерна, как мухи на липучей бумаге, облепили жулье, мздоимцы, высокомерные бездельники израильских мисрадов?
      - Джордж, вы считаете ущербной идею Теодора Герцля, который после известного процесса Дрейфуса перестал верить в возможности еврею быть равным среди равных?
      - Боже упаси! Идея еврейской страны, после разрушения римлянами Иерусалима, - святая!
      - Джордж, дорогой, не кажется ли вам, что Бен Гурион со своим лозунгом "У нас должны быть, как в нормальном государстве, свои воры и проститутки ", был уже заложен в благороднейшей идее Герцля.
      -Я имел ввиду, равви, не это. А полное умерщвление идеи Герцля "поправочками" Хаима Вейцмана-Бен Гуриона: "Only the best!" Только лучшие! Хаим Вейцман и Бен Гурион начертали слово Государство с большой буквы, добавив еще "социалистическое", а слово "евреев" с маленькой...Их "поправочки", думаю, сродни ленинскому классовому подходу. Только классовый принцип заменен национально-территориальным... И от Ленина, и от Вейцмана-Бен Гуриона тянется кровавый след беспредела. Потому и чует в них рядовой уголовник что-то свое, нравственно-близкое. Или, как у нас говорят, куда конь с копытом, туда и рак с клешней.. Вот ведь как сложилось, рав Бенджамин! И подумать страшно... Российские большевики Афганистаном и Чечней свой кровавый путь завершают, а Бен Гурион начал. Начал со своей еврейской Чечни!.. Рав Бенджамин, я виноват перед вами... Ваше убеждение, что Израиль возрожден большевиками, казалось мне фантастическим преувеличением. Какое уж тут преувеличение
      Ч е ч н я! Чечня номер раз! Из патриотиЦких соображений... отдали миллион евреев Европы на бойню. Отсюда все...
      - Еврейская Чечня, - рав повторил в раздумье слова ученика. Справедливо и так сказать, Джордж. Это наша ужасная болевая точка. Тем более опасная для страны, что ее скрывали, как государственную тайну. Тридцать лет. Тем самым, тень пала и на меня, и на вас, которому даже поверить в такое преступление страшно.. Как видите, спрятали от всех то, что должен знать каждый, кому дорог Израиль... Имею ли я право, ради вас, Джордж, ради самого себя, не обнародовать этой "новости". Я подготовил обширный отзыв на похороненную книгу "ПРЕДАТЕЛЬСТВО", и во что бы то ни стало опубликую его в нашей прессе, не закупленной еще на корню "стыдливыми" бен-гурионами.
      - Рав Бенджамин! Стоит ли так пугать нас, птенцов, только что вылупившихся из яйца?!. И потом... как оживут на Руси юдофобы?!
      - Лучше общая гангрена, Джордж? Не удалить гангрену - погибнет весь организм. И великий замысел, и геройское исполнение, запятнанное кровавым криминалом, которому нет оправдания...
      Юра закрыл платком лицо. Продолжил не сразу: - В этом большая правда, рав Бенджамин. Я... признаюсь вам... я ее испугался. И, похоже, она не имеет конца. Отзвуки беспредела... - Он замолчал, наконец, произнес то, что возмущало, изводило его со дня приезда в Израиль. - Мне много рассказывали, как по-хамски, а то и бесчеловечно, не утруждая себя подготовкой, сионистский аппарат принимал здесь различные волны алии - марокканской, йеменской, российской... Сколько беженцев погибло, сколько разбежалось в никуда?!. Да и на себе, признаться, такое испытал. Отыгрались на нашей семье государственные воры.. Видно, израильская бюрократия хорошо помнит о жутком, несмываемом клейме славных идеологов на нашем брате-иммигранте: "пыль"...
      Раввин заметил, у помрачневшего Джорджа заходили острые скулы, быстро завершил разволновавший их разговор:
      - ... Предавали евреев, как видите, профессиональные политиканы красные, синие, серобуромалиновые в крапинку!. Они Jews?! Не о них я сказал, что еврей никогда не убивал еврея. Речь, дорогой Джордж, идет о Jеws, живущих по законам Торы. Более трех тысяч лет назад смерть еврея от руки еврея была проклята вовеки: "Кто убъет какого-либо человека, тот предан будет смерти". Взгляни, третья книга Торы, глава 24, стих 17.
      "И рав, как Сулико... со сносками." Это покоробило Юру.
      - Рав Бенджамин, могу ли я от вашего имени сказать нашему дорогому Сулико, что он ошибается, Рабин вовсе не родеф?
      Раввин долго молчал. Добродушное щекастное лицо его исказилось болью. Он произнес, казалось Юре, через силу:
      -- Родеф ли - не родеф...Убийство Рабина бессмысленно. Не он, так другой бен гурион сдаст территории, - ради идеи. Безо всяких гарантий... Вот это действительно важно остановить. Избиратель обязан выйти на улицы... И вот что знаменательно, Джордж: в России, прежде чем погубить людей, их отвергали, выталкивали из ряда вон, по сути, под воровскими кличками: "классово чуждые", "лишенцы", "уклонисты", "троцкисты", "сионисты", Рабин позволяет себе подобное с поселенцами. А его враги, чтоб прицелиться в Ицхака, потянулись к Торе - р о д е ф! Направленность криминального мышления идентична...... Да, Джордж, вы, пожалуй, правы, эти страшнее обычного криминала, опаснее... Тем более, судите сами, какой Ицхак, черт побери, родеф?!. Мечтатель-социалист, оглупленный многолетним фимиамом. Путаник, как все они...
      "Почему он не открыл на это глаза Сулико? - мелькнуло у Юры в тревоге. - Не вник, почему тот вдруг спросил о родефе? Или у Сулико в одно ухо вошло, в другое?.. Или, Бог мой?! ты повязан, великий равви? Неужто так?! Не захотел идти вразрез с заокеанским синедрионом? Но ты же не под ними... Значит, что, великий равви?! Ты о т с т р а н и л с я?.."
      Вспомнилось любимое до сердечного трепета, произнес тихо:
      - Рав Бенджамин,
      "Нам не дано предугадать,
      Как слово наше отзовется..."
      - Опять Высоцкий?
      Юра фыркнул.
      - О, нет, рав. Великий поэт породил. Федор Иванович Тютчев!
      Рав Бенджамин усмехнулся. - У вас, русских, все поэты великие. Россия свихнулась на величии. Это ваш пунктик.
      - "Пунктик" своим чередом, равви. Увы, имеем. Но в данном случае речь идет о величии русской классики.
      - Кто еще великий? - не без иронии поинтересовался Бенджамин.
      - Из поэтов, вас интересует? На мой взгляд, трое... Пушкин, Лермонтов и Тютчев, которого, в отличие от первых двух, в советских школах "не проходили", а разве упоминали: Федор Тютчев опасно глубок.
      Глава 12
      "НЕ УБИЙ" ИЦХАКА РАБИНА.
      ... Юра вскачь слетел по крутой бетонной лестнице на улицу, торопился, не замечая лужи на каменистой мостовой, к Яффским воротам, мучительно думая свое: "А Бенджамин... уступил ряженым?..
      На стенах Старого города появились новые плакаты. Еще более радикальные. Точь-в-точь такие же, которые поднимали над своими головами фанатики Эль Фрата: Ицхак Рабин уж не в арабской куфие, а в заломленной фуражке с высокой тульей гитлеровского офицера СС.
      Юра замер, постоял возле фотомонтажа. Прямо по Константину Симонову, подумал: "Сколько раз увидишь его, столько убей..." Но там была война...
      На Яффских воротах клеили увеличенные фотографом строки из газеты: "ЦАХАЛ выводят из Хеврона". Возле него пристраивали старый плакат, известный еще в послевоенном мире: еврейский мальчик из Варшавского гетто, в кепочке, с поднятыми вверх руками. Вокруг мальчика офицеры СС с оружием... На плакате - от руки, крупно: "Неужели это повторится?"
      "Накал нарастает..." - мельком подумал Юра:
      Тут же, на другом углу, огромная газетная "шапка": " Рабин отказался встретиться с семьей убитого поселенца..."
      В те дни все вокруг становилось отзвуком мучительных сомнений Юры.
      Раввин из Кирьят- Арбы заявил журналистам: "На войне как на войне... Можно убивать и женщин и детей, швыряющих камни..."
      "Это- раввин? Это - ряженый!"
      Раввин Рабинович из соседнего поселения, великий, видно, теоретик, высказал новое слово в иудаике: отдача территорий - акция антигалахическая. Чтоб предотвратить разрушение еврейских поселений, следует разбросать вокруг них мины.
      "Крыша поехала?".
      . Пожалуй, лишь о единственном событии, всколыхнувшем весь Израиль, ни Юра, ни кто другой не могли бы сказать, что участники его "ряженые". Она ни во что не рядилась, крикливая, наглая, точно сорвавшаяся с цепи толпа, которая, что называется, в гробу видела и Рабина с Пересом и их политику замирения с арабами. И гроб этот несла вживе, над своими головами, грубо сколоченный, из неоструганных сырых досок, тяжелый, хотя пока что пустой. На нем было намалевано большими буквами, черной краской, Р А Б И Н. "Рабин" плыл над шумной театрализованной похоронной процессией, организованной партией, которую сторонник Рабина израильский писатель Амос Оз неизменно сравнивал с "Хамасом". Во главе столпотворения гордо шествовал моложавый, напряженно улыбающийся Беньямин Натаньяху, американской выучки еврей, которого его сторонники ласково называли "Биби.
      "Все сошли с ума?!
      Спустя неделю газеты сообщили о необычном скандале у Стены Плача. Школяр из израильского "ешибота" швырнул "дайперс" с дерьмом, под одобрительные клики своих приятелей... в реформистских раввинов из Америки, пытавшихся молиться у Стены Плача.
      Эта новость сразила Юру. Через три-четыре года и его Игорек швырнет "дайперс" с дерьмом, на кого укажет улица... а там и Осенька подтянется... для того же?!. Ну, нет!.. Так что?! - Гортанный, с истеринкой, голос Марийки: "Уедем! Уедем!", который вот уже несколько дней звучал в его ушах тревогой, возник вдруг так явственно, что Юра огляделся, где Марийка?.. - И ведь от этого здесь как уйти?.. "СИНАТ-ХИНАМ, - вспомнилось ему. Ненависть через край... Есть что делать на Святой Земле...
      В Эль Фрате назначался митинг в поддержку многообещающего Биби Натаньяху. Выступали так же Сулико и Шушана. Юра на митинг пойти не мог. Да и не хотел. Предстояло везти Ахаву и Осеньку к врачу, на очередной осмотр. Заодно и Игорька. Да и Марийке пора доктору показаться...
      Как только Ксения прикатила свою белую "Вольво", он посадил рядом с собой Марийку с Ахавой, а сзади бабушку с Игорьком, - подальше от кнопок и рычажков, которые тот норовил все время вертеть и нажимать. Устроился и сам поудобнее, получая удовольствие от пружинящего дивана, запахов дорогой кожаной обивки, от руля в мягком стеганом чехле, что в раскаленные дни немаловажно. Игорек помахал бабе Ксении, которая незаметно оглядевшись, перекрестила свое семейство "на дорожку".
      И тут из машины выскочил Юра, крикнув: "Я сейчас!" Вернулся с давно забытым им автоматом, держа его, как базарную кошелку, за брезентовый ремень.
      На второй петле "серпантина" звякнул о "Вольву" камень, разбил, судя по стеклянному звону, фару машины. Юра добавил газу, рванул по "серпантину" со скоростью, которую никогда себе не позволял, и все же от засады не ушел. На дне "вади" машину ждала, прячась за валунами, целая группа великовозрастных юнцов. Застучало вдруг по крыше камнепадом. Один из камней разбил боковое стекло. Осколки осыпали детей. Игорек закричал, стекляшка впилась ему в щечку. Юра круто затормозил, выскочил из машины с автоматом в руках и принялся стрелять в воздух. Нажимал гашетку до тех пор, пока бежавшая к машине засада с камнями в руках не бросилась наутек...
      Вырвались, наконец, на "пограничное" шоссе, задержались у первого же патруля. Молодые парни с новенькими автоматами Калашникова. Палестинская полиция в черных робах. Юра сказал им о нападении, вызвав в ответ неприкрытую усмешку.
      В госпитале "Хадасса" Игорьку сделали укол от столбняка и перевязали. Марийка к своему врачу уж не поехала. Вернулись в Эль Фрат засветло.
      И тут же позвонил Сулико.
      - Юрочка, убили пастуха, сторожившего в нашем "вади" овец. Палестинская полиция, записавшая номер "Вольво", сказала... убил ты. Сказала-мазала, кто им поверит?! Но... наша территория входит в группу "Си", охрана смешанная. И от Арафата люди, и от Рабина. Двойной дозор, так его и этак. На улицу не выглядывай. Поставим у твоего дома охрану с телефоном.
      На другое утро в Эль Фрат въехало сразу два джипа. На одном израильский офицер полиции и десантники ЦАХАЛА. На другом - палестинцы. Израильтяне составили протокол: Юрий Аксельрод стрелял в воздух. Самооборона от терроризма. Палестинцы не согласились со словом "самооборона". Квалифицировали иначе: непредумышленное убийство. Решит суд, сказали...
      Кто знает, когда бы израильский суд назначил рассмотрение столь обычного ныне дела, но вспыхнул вдруг скандал, попавший в газеты: в Хевроне, как известно, еще полгода назад убили камнем раввина, отца восьмерых детей, Арафат все эти полгода "искал" убийц, и Ицхак Рабин, на одной из своих пресс-конференций, гневно напомнил ему об этом. Тот в ответ вскричал, отыщи лучше своих убийц. Застрелили невинного старого араба - пастуха... Убийца наказан?!
      Рабин поинтересовался, в чем дело? Полиция прислала объяснения. "Убил поселенец, русский..."
      "Ах, русский! - воскликнул Рабин. - Кстати, в списках "русских мафиозо" его нет?.. Почему медлят с судом?
      Поселение Эль Фрат наняло двух защитников. Марийка настояла, чтоб Юра позвонил в Париж - адвокату, который был в Израиле туристом и обещал, если понадобиться, взять симпатичного ему гида под защиту. К удивлению Юры, парижанин прилетел. И зажег зал страстной речью, напечатанной всеми газетами страны. И документы, и свидетели, и справки из госпиталя о ранении ребенка были предоставлены, и даже пухлая щечка Игорька, на которой, правда, и следа от пореза почти не осталось, демонстрировалась. И судья - грустная пожилая женщина в черной накидке - взглянула на интеллигентного большеглазого ответчика материнским взглядом, все говорило о том, каков будет приговор.
      "Бог не выдаст, свинья не съест", - обнадеженно шепнула Ксения Ивановна Марийке.
      Небольшой зал, до отказа забитый поселенцами, прикатившими даже из далекой Кирьят-Арбы, почти ликовал.
      Но сколько может заседать суд? Час-два, но не пять же часов? Первым заволновался адвокат-парижанин, которому давно уж было пора улетать, а он остался...
      - Судя по моему опыту, вмешалась политика, - наконец, произнес он.
      Это зал понимал и без него...
      - Хавейрим! - дико вскричали из дальнего ряда. - Они его засудят.
      Пожилой американец из Эль Фрата шагнул, прихрамывая, к столику секретаря, оглянулся на зал.
      "Хавейрим" осталось не очень много. Большинство выскочило из душного зала ранее: дома дети, заботы, дела. Но упорно досидевшие до конца вскочили на ноги, - американец грохнул по столу секретарши суда тростью.
      Началось светопреставление, - свист по-российски, в два пальца, вой, мяуканье. Немыслимый галдеж продолжался до тех пор, пока не выскочила судья. Морщинистое лицо правосудия горело праведным гневом.
      - За неуважение к суду -шесть суток ареста! - крикнуло правосудие. Всем!
      Юра вскочил со скамьи, всплеснув руками:
      - Это несправедливо!
      Судья оглянулась взбешенно:
      - Двадцать суток, как зачинщику!
      Не успел еще Юра осознать смысла пронзительного женского голоса, как на его руках и ногах были защелкнуты железные "браслеты". Увидев на взметнувшихся руках Юры наручники, зал снова вскричал, но - запоздало и вразнобой. Двое огромных полицейских-марокканцев уже вынесли приговоренного под локти в заднюю дверь, водворили его в тюремный "воронок", который немедленно двинулся...
      Давненько Юру не тряс по пригородным ухабам "черный ворон". Пока тряслись, обступили его воспоминания из жизни, которая, казалось, ушла безвозвратно. Нары, параша, вонь переполненных "транзиток", в которых оголодавший вор оглядывает тебя с головы до ног. Болело плечо, так торопливо у здания суда подсаживали в машину.
      Никаких транзиток не было: страна невелика. Сразу доставили в стационар - тюрьму Бет Лид. Так же, как и в России, охрана груба и злобна. Только рычали почему-то на священном языке Торы. И десяти минут не задержали в канцелярии по бумажным делам. Вывернули карманы, отняли ремень и отдали коридорным. Те подняли на второй этаж, проскрипели замком и - запихнули в общую камеру. Грязь, вонь, полумрак, ну, совершенно, по сравнению с Россией, ничего нового. Народу - не сосчитаешь...
      С верхних нар сполз на животе кто-то, видно, самый любопытный. Оказался заросшим верзилой в мятых и рваных штанах. Шагнул к Юре и с изумлением вскричал:
      Ашкеназ! Ашкеназ!!
      Юра огляделся. В самом деле, вдоль сыроватых стен на каменном полу и на нарах сидела Африка. Смуглая, черная. Марокканцы, йеменцы. Похоже, впервые закинули к ним белого человека.
      Сидельцы подняли заинтересованно головы: в самом деле, новичок - белый, как смерть. Ашкеназ! Что творится?!.
      "За травку? - прохрипел старик в арабских штанах с мотней до колен. И тихо, на своем французском, верзиле, топтавшемуся возле Юры. Юра уловил краем уха старческий хрип: "Пощупай ашкеназа..." Тот одной рукой похлопал покровительственно новичка по спине, вторую протянул к оттопыренным карманам его, ашкеназа, брезентового комбинезона.
      Тюремная наука, оказывается, не забывается. Юра отвел плечо, чтоб бить не кулаком, а всем корпусом. Марокканец отлетел в сторону, ударившись головой о железную дверь.
      - Эй, ашкеназ! - послышался с верхних нар клокочущий голос. - Ты и здесь садишься нам на шею? Ты откуда, прыткий?.. Из России? - Витиевато грохнул русской матерщиной.- Поговори, мать твою... русский, со мной...- И прыгнул на Юру прямо с нар.
      Юра вывернулся, тот шмякнулся о каменный пол, поднялся разъяренный. Резким ударом, тычком, разбил Юре лицо. Кровь залила глаза. Юра понял, изувечат до полусмерти. И никуда не денешься! Вспомнился старый зековский прием "вилку в штепсель", освоенный еще в иркутской "крытке": резко, двумя пальцами, ткнул знатока русского мата в вытаращенные от ярости глаза. Тот завизжал от боли. Стал кататься по полу.
      Старик в арабских штанах, сидевший у стены, вскочил всполошенно на ноги, принялся барабанить по железной двери обеими кулаками, повторяя в ужасе:.
      - Русский всех убивает! Русский всех убивает!
      Тут же появился надзиратель в черной униформе. Разбираться не стал. Бросил новичку по английски: "Оut! Take your pack!" (На выход! Возьми свой мешок!). Молча провел Юру вдоль всего коридора, открыл дверь в камеру одиночку.
      На нарах сидели двое. Камера мрачноватая: узкое, как бойница, оконце в крупной решетке, под самым потолком, сырым, с водяными разводами. Юра всмотрелся в одного из сидельцев, мужчину крупного, грудь мускулистая, лицо красное, точно обоженное огнем. Глазам своим не поверил: это был его сокамерник. Дружок по иркутскому Централу, таджикский еврей Гури, боевик из Душанбе, ушедший из-под расстрела. Казалось, тот остался на другом континенте. В другой эпохе. И вот тебе!
      Кинулись друг к другу Юра и Гури-сокамерник, минуту-другую стояли, обнявшись.
      - Гури, что стряслось? Почему?..
      - Чепуха! Три месяца для оздоровления нервной системы. - Гури и его сосед по камере засмеялись. - Иван, точнее, Жак, - Гури показал в сторону соседа, - пригласил меня на демонстрацию бывших "Черных пантер". Я нес их старый, чуть подновленный плакат: "Ицхак Рабин, научи нас идишу!". Полицейский врезал Жаку палкой по голове, я, естественно, полицейскому - в зубы... Ладно, какая сука тебя от детишек оторвала?
      - Позже, Гури, дай оклематься.
      - Ладно, Юрка, познакомься пока с Жаком, любопытной жизни человек.
      И в самом деле, куда как любопытной... Главный раввин французского города Страссбурга отправил своего сына Жака в иерусалимскую ешиву набираться ума-разума. Сын, парижский студент, был взглядов левых. Защищал права человека, невзирая на то, каков человек... И в Иерусалиме себе не изменил - стал бороться за права палестинцев. Женился на красавице с адвокатским дипломом, которая спасала от расправы арабов. Писал об изгнанниках- палестинцах в газетах всего мира - в тюрьму Бет Лид попал в третий раз...
      Юра всего этого еще не знал, понял лишь, что Жак - человек недюжинный: лоб Сократа, серые глаза в пол-лица, взгляд глубокий, обжигающий.
      Жак спросил новичка, - что на воле?..
      Юра рассказал, как молодцы Натаньяху, вместе с раввинами ста израильских городов, нагнетают ненависть к Ицхаку Рабину.
      - ...Раньше предполагал, идет к перевороту. А сейчас... как бы не убили...
      - Обязательно убьют, - убежденно произнес Жак.
      - Обязательно? - в тревожном недоумении воскликнул Юра. - Это ничего не даст... Почему "обязательно"?
      - Коли за дело взялись совместно и быдло, живущее не умом, а страстями, и хитроумные... - принялся объяснять Гури.
      - Солнце, мой друг, восходит вовсе не потому, что аятоллы прокукарекали, - перебил его Жак, - причины тут иные, кардинальные.
      Юра поглядел на умолкшего разом Гури, присел рядом с ним на нары. Жак поднялся с нар, маленький, большеголовый, с пробивающейся лысиной, принялся ходить по камере. Четыре шага туда, четыре обратно. Говорил четко, не говорил, а рубил:
      - Политика? Религия? Они тут - фиговый листок, прикрытие. Если угодно, маскировочная сеть, накинутая профессионалами, которые ничего иного делать не умеют. Строительство поселений - это для израильского истеблишмента Клондайк... Судите сами, как вас?.. Юрий? Израильскому каблану предписано: "Строй в поселениях! На арабских "штахим"!! Ни на что не оглядываясь... Все, что не сумеешь продать рядовому покупателю, у тебя тут же приобретет государство. По рыночной цене. И так идет сколько лет?!. При любой власти... А строительные расходы в поселениях в пять раз меньше, чем в самом Израиле. - И Жак принялся загибать пальцы: - Кабланы за землю не платят раз! Материалы на арабской стороне втрое дешевле. Как и рабочие, которых не надо привозить из Газы, давать взятки на границе... - два. Налоги за патриотическое строительство кабланы, естественно, не платят... - три. За каждый дом каблан получает от государства чистоганом сто тысяч американских долларов, как минимум - это четыре. А затраты в поселениях на строительство - двадцать-тридцать тысяч, - знаю точно, по финансовым документам, коих у моей жены-адвоката целый шкаф, - пять. Разницу каблан делит с государственным мужами. - И он поднял над головой руку, зажатую в кулак. - Клондайк или не Клондайк?..
      Правые криком кричат: "Не отдавать территории, там люди живут!" Половина поселенцев имеют квартиры в городах, сдают их бездомным "русским" 500-1000 долларов в месяц, - хороший "навар". Для большинства фантастический источник дохода... Потому государственные мисрады всей душой с крайними. Черные шляпы, и не всегда из крайних, кричат свое: "Не отдавать - еврейская земля, святые могилы!" Корысть и "святость" идут рука об руку.. Так вот, друзья, будут петь петухи или не будут, не в них дело, на худой конец, израильский чиновник сварит себе из них свой некошерный суп... Отдадут они свой Клондайк?.. Вы что, не видите, Юрий, в стране может меняться экономика, этнический состав. Но никогда - бюрократия, заматерелая в корысти и беспардонной израильской х у ц п е... Как в семидесятых крали и глумились над людьми, так и в девяностых. Отдадут они свой Клондайк?!.
      Юра посерьезнел, вспомнил:
      - Рабин сказал, хоть крутись поселенцы пропеллером...
      - Убьют! - убежденно повторил Жак. - Отравят или пристрелят, как бешеную собаку.
      Всю ночь не спал. "Что же это? Всем миром правят ряженые? Похоже, все от российских Крысоловов ленинского причастия до израильских "гуманистов" р_я_ж_е_н_ы_е!."
      Мелькнувшее словечко "крысолов" вызвало вдруг в его душе давнее и брезгливое воспоминание. Лубянка. Главный Крысолов, в кабинете своего подчиненного, следователя с комсомольским румянцем, спрашивает его: верит ли он, Юрий Аксельрод, в Бога? А затем бросает с нескрываемой издевкой: "Где был ваш Бог во время катастрофы?" Не так точно спросил, но как-то похоже... Где был?!
      Не ему спрашивать, Крысолову!
      Время дало, увы-увы! точный и страшный ответ: ХХ век, раскочегаривший в своих адских топках "мирный атом"; видевший на экранах своих телевизоров и серо-черную лунную пыль под ногами человека, и кроваво-красный Марс, именно он, ХХ век, отвернулся в гордыне своей от Бога.
      И в Москве атеизм был знаменем.
      В Германии... тут и говорить нечего...
      Даже Англия Черчилля повернулась спиной к Богу; уж точно в тот час, когда правительство Ее Величества официально, на своем заседании, отвергло просьбы и заклинания тысяч и тысяч людей, в том числе, и гениального рабби Вейсменделя, бомбить железнодорожные мосты, ведущие к Освенциму. В печах Освенцима за сутки сжигали по двенадцать тысяч мужчин, женщин, детей, а английский командующий авиацией тех лет маршал сэр Артур Гаррис, по его признанию, никогда и не слышал о такой необычной просьбе... Позднее английский кабинет, в оправдание себе, лепетал о "технических трудностях" бомбежки...
      Бен Гурион с его соратниками - не в той же колонне? И это, Господи, Господи! кажется, никогда здесь не кончится...
      Никаких сомнений нет, прежде всего, тем и войдет в Историю ХХ век. Он
      о т в е р н у л с я... от Бога Единого. И потому перестал относиться к человеку, к живой душе, как к Творению Божьему, а только как к сухой цифири из статистических бюро.
      ...Утром передали записку от Марийки: "Береги себя, Юрочка. За тебя поднялись поселения. И на севере, и в пустыне Негев.. Перекрывают дороги..."
      Юра усмехнулся наивности любимой Марийки: "За тебя..."
      Позднее узнал: враждебные Рабину Клубы ждали своего часа, поняли пора. Клуб "ЗО АРЦЕЙНУ" ("ЭТО НАША СТРАНА"), на письма и протесты которого ни Рабин, ни Перес не отвечали никогда, стал перекрывать главные шоссе Израиля. На основных перекрестках встали поперек тяжелые грузовики. Сорвалось заседание совета министров, половина участников опоздали. Вслед за "ЗО АРЦЕЙНУ" даже миролюбивые прежде "ЗЕЛЕНЫЕ", умолявшие власти сохранить от застройки зеленые оазисы, принялись дружно громоздить на перекрестках препятствия из железных бочек и камней. Их обвинили в нападении на полицию. Они вышли на демонстрацию с завязанными кулаками...
      Всю неделю Израиль задыхался в дорожных пробках. За американским генералом, срочно вызванным в Штаты и безнадежно застрявшим под Хайфой, пришлось высылать вертолет... Вдоль дорог запестрело от лозунгов: "ЭТО ПРАВИТЕЛЬСТВО ЮДЕНРАТА", "ХВАТИТ ПЛАТИТЬ СВОЕЙ КРОВЬЮ ПО СЧЕТАМ РАБИНА."
      ...На двадцатые сутки Юру из тюрьмы Бет Лид освободили. За ним прикатили на "Мерседесе" Сулико с раввом Бенджамином и адвокатом. Старика парижского адвоката пропустили в тюрьму, и он протянул своему клиенту оправдательный приговор суда. Шепнул удовлетворенно:
      - Тех, кто требовал иного решения, удалось переубедить...
      - Все-таки Бог есть! - вырвалось у Юры. Адвокат взглянул мельком на черную кипу Юры и усмехнулся.
      Когда вышли за тюремные ворота, подъехала и "Вольво" Ксении с Марийкой и Игорьком. Марийка схватила Юру в охапку, возопила-заокала: "Лысик ты мОй, рОдной! В Эль Фрате говорят, Рабину это так не пройдет..." Добавила, всхлипывая, что с детишками все в порядке.
      Рав Бенджамин потряс руку, сердечно поздравил с освобождением. Сказал, такого праздника в Эль Фрате давно не было.
      Только тронулись, Сулико сообщил с радостью, что в дни суда был создан фонд "имени Джорджа". "Для твоих детей, Юра."
      Когда выезжали из города, рав Бенджамин сказал, что в Эль Фрат он, увы, поехать сейчас не может, попросил завезти его в Старый город, в ешиву, там неотложные дела.
      Сулико принялся нудить-умолять раввина остаться с ними:
      - Рав Бениомен, я обещал Эль Фрату ваше присутствие. Это для всех нас большая радость-честь..."
      Как ни настаивал Сулико, раввин вышел из "Мерседеса" у знаменитых "Мусорных ворот" Старого Города, забитых голубыми автобусами и толпами туристов, спешившими к Стене Плача. Бросил на прощанье: "Извините, дела..."
      В поселении Юру ждали. На всех витках серпантина стояли цветные плакаты, поздравляющие героя Эль Фрата...
      "Вольво" свернула к Юриному дому, а "Мерседес" прокатил сразу к "сенатской" площади Эль Фрата, в огромных каменьях со всех сторон. На площади было черно от поселенцев, съехавшихся, видно, со всех концов Израиля. Мальчишки сидели на высоких и острых глыбах, гроздями висели на мачтах с фонарями и флагами. Толпа встретила Юру овацией, ободрительными кликами на иврите, английском и русском. Юра, ежась от ветра и мечтая побыстрее вырваться домой, к Марийке и детям, не сразу понял, что происходит. Он поглядывал со своего высокого и плоского камня-трибуны сверху вниз, на море бархатных, шелковых черных кип. На редкие вкрапления среди них белых вязаных и светло-серых кип, плескавшихся и на "Сенатской", и со всех ее сторон. Голов без кип почти что не было... Только когда его приветствовал со слезой в сиплом голосе Сулико, ему стало вдруг предельно ясно: Эль Фрату нужен свой Барух Гольдштейн.
      - Герою, отстоявшему нашу поселенческую честь... - хрипел "матюгальник"...
      И даже Шушана, непримиримая Шушана, о чем она?
      - Вот он, перед нами, религиозный герой-поселенец, жертва политических игр...- кричал мегафон.
      Юре вдруг вспомнилось почернелое страшное лицо Шушаны, мокрый платок у глаз, когда она говорила ему о своих "мамзерах". Жалость к этой замечательной женщине, такой сильной и, видно, измученной до последнего предела, пронзила его; сжимая в кулаки озябшие руки, он вдруг заплакал. Это понравилось. Клики ободрения из толпы усилились: плачет герой от волнения, от радости. Клики не утихали долго, и Иудейские горы отзывались невнятным гулом, похожим на стон.
      Сулико, в конце концов, положил ему руку на плечо, мол, успокойся, Юрочка, хватит, все страшное позади...
      Юра отер ладонью лицо, поднял руку, прося тишины. Негромким надтреснутым голосом поблагодарил всех, кто боролся за его освобождение. И замолк. Молчал так долго, что снова поднялся гомон. Ободрительный. И тогда-то и прозвучали эти неожиданные слова:
      - Я не герой. Я убил человека. Ничего возвышенного и геройского в этом нет... Да и не может быть героя у обманутых!...
      Начался гул недоумения. Куда его несет?
      Юра оглядел все разраставшуюся толпу. Подъезжали автобусы с опоздавшими, приветственно голося своими клаксонами, как стадо гусей. И ощутил вдруг острое чувство счастья от того, что нашел в себе силы бросить им эти слова. Ведь еще шаг, и он, не дай Бог, мог стать "ряженым". Таким же, как они, величающие убийц.
      Глаза стоявших рядом, у его ног, сверкнули вдруг злым, чудилось, волчьим блеском. "Фанатики! Затопчут..."
      Юра чуть сдрейфил.
      -...Не думайте, что я какой-нибудь, не дай Бог! непротивленец, толстовец et cetera...- выкрикнул он. - За моей спиной мордовский лагерь. Своей шкурой испытал: проявишь слабину, братва сядет на голову... "НЕ УБИЙ" священна, но не в ту секунду, когда на тебя замахнулись ножом... Террористов - казнить, а не выпускать на свободу при первой оказии, как это делает нынешнее правительство...
      Толпа взорвалась восторгом:
      - That-s right! Нахон! В точку!
      И подалась вперед, уплотнилась, Юру пронизало холодом:
      "Сейчас понесут, как триумфатора или... покойника..."
      Громко спросил у голого до пояса российского парня, в пилотке американского солдата, который тянул к нему обе руки.
      - К чему такой пыл? Я что, Ленин на броневике?
      Сперва захохотал голый, затем грохнула и вся толпа.
      Герой с юмором. Уж куда лучше...
      Юра спросил вдруг почти спокойно:
      - Все присутствующие здесь - бывшие члены, или дети, или просто последователи "Иргун цвай леуми", выгнавшей колонизаторов из Палестины?..
      - That is right! - снова как ветром пронеслось в толпе. Особенно громко по русски: - В-верна!.. Знай наших!
      - Умница! - одобрила за его спиной Шушана.
      -...В годы "Иргуна" решалось быть или не быть Израилю, - расчет Менахема Бегина и Штерна был исторически оправданным, - сдержанно, лекционным тоном раббая Бенджамина продолжил он. И, повышая голос: - Наши недостатки есть продолжение наших достоинств, разве вы не слыхали, господа, об этом?.. Времена круто изменились. Автомат в руках победы нам не дает
      - Да куда его понесло, мать его... героя?! - Загудела толпа, затолкалась.
      - Героя? - повторил он с горькой иронией.- Героя... у жестоко обманутых?! Одни вытолкнули нас на передний край, под камни и пули. Другие уже отказались от нас и клянут нас...Если я, для которого "НЕ УБИЙ" свято... сейчас перед вами... значит, этот путь обреченный. "Еврейский гений не живет в Израиле", сказал некогда Арик Шарон. Вот и результат. Куда мы идем? Отстаивать и дальше каждый пригорок, каждый камень, заливая их кровью наших детей?!
      - Скажу вам прямо, не хочу идти с вами - кровавыми дорогами бесконечной еврейской Чечни! . У меня нет возможности покинуть Эль Фрат сегодня. Но как только смогу, поселюсь внутри зеленой черты Израиля...
      - А деньги?! - вскричали из толпы. - Тебе, как герою, собрали деньги.
      - Деньги будут переданы в комиссию Эль Фрата. На сирот.
      Начался немыслимый шум. Кричали десятки людей, перебивая друг друга:
      - Пропадешь не за понюшку табаку!
      - В Москве был "шлимазл". Сидел за дурость. И здесь останешься "шли мазл".
      Старик - французский адвокат развел руками:
      - Честный человек, господа! В наше время честность так и называется: "Шлимазл..."
      Кто-то захохотал, вдали разразились русской матерщиной.
      Юра различил вдруг среди адского гомона знакомый, досадливо-сиплый возглас:
      - Ох, зря ты а к с е л ь р о д с т в у е ш ь! Зря-а-а!
      Даже Сулико не выдержал:
      - Я же говорил, он не так понимает Божественное Откровение!
      Юра возгласил, перекрывая гул и клики:
      - Израиль уже погибал от "синат-хинам". Беспричинной вражды. Этого вы хотите?! Ведь завтра мы начнем отстреливать друг друга, как собак...
      Гул стал открыто враждебным, и Юра спрыгнул с камня. Сопровождаемый оскорблениями, ушел домой, где его ждали у дверей Марийка с Игорьком.
      - Тревоги кончились! - воскликнула Марийка. - Через три часа шабат!
      Праздничный стол накрыт. Вино еврейское сладкое фирмы "Кармель". Настойка крепкая, казачья, с лимонной корочкой. Мать Марийки и бабушка известная кулинарка, сияют. Выпили по рюмке-другой еврейской, добавили казачьей, и всю ночь, чтоб не разбудить детей, говорили вполголоса, почти шептались. Даже бабушка Фрося, обычно немногословная, разговорилась, поведала о своем, интимном:
      - Прожила я со своим казаком в спокойствии и достатке, но как-то не солоно...
      Юра рассмеялся.
      - А Марийке, считаете, соли хватает?
      - Так она аж в евреи сиганула! Как бы не случился пересол.
      Легли с рассветом: было о чем повспоминать...
      Юру растолкали лишь к субботнему обеду. В синагогу опоздал, помолился дома. А едва наступил "моцей шабат", конец субботы, и Ксению Ивановну проводили, снова завалился.
      Воскресным утром долго не мог проснуться, никак не мог понять, о чем ему толкует Марийка и почему рядом с ней Шушана.
      - Стрелял религиозный парень, из йеменцев, - сказала вдруг Шушана со страхом и, вместе с тем, с горьким удовлетворением в голосе. - Отлились им африканские слезы. Да и наши тоже.
      Юра остолбенел от предчувствия, беря у Шушаны газету с огромным заголовком: "РАБИН УБИТ В ТЕЛЬ-АВИВЕ". И под заголовком информация:
      "5. 11. 95. От нашего корреспондента: "Вчера вечером на площади Царей израильских..."
      Документальное приложение
      ЧЕЧНЯ РЯЖЕНЫХ... ПОД СИОНИСТОВ.
      "В С Т А Т Ь, С У Д И Д Е Т!
      Из документов иерусалимского процесса, опубликованных в журнале "ЛАЙФ" и книге американского писателя BEN HECHТ "PERFIDY" ("ПРЕДАТЕЛЬСТВО"). Перевод с английского.
      - Подлинные имена героев и преступников, стенограммы "забытого" уголовно-политического процесса в Иерусалиме 1954-1955 года. (Государство Израиль против журналиста-"клеветника", осмелившегося обвинить, в сотрудничестве с Эйхманом и другими наци Рудольфа Кастнера, посланца Бен Гуриона, главу сионистской организации в Венгрии в 1943-45 годах).
      - Показания Адольфа Эйхмана, 1960 год.
      - "Ключевые факты" из книги "PERFIDY".
      1. ИДЕОЛОГ СОВРЕМЕННОГО СИОНИЗМА:
      Доктор ХАИМ ВЕЙЦМАН - лидер международного сионистского движения, первый Президент Израиля .
      "Правда о Вейцмане в том, что он был увлечен еврейской мечтой о новом доме. Эта мечта почему-то не включала в себя реальных евреев, живших в гетто, разбросанных по всей земле. Он предлагал миру картину сионизма, в которой Палестина превратится в "tiffanys window" (дорогую, блистательную витрину Г.С.) для процветающих евреев, но не в еще одно гетто уличных торговцев или "носителей талеса"- богомольцев..."
      В августе 1937 года "некоронованный король еврейства" обратился с программной речью к Международному Сионистскому Конгрессу в Лондоне (480 делегатов, 500 гостей, 200 журналистов)
      "Я сказал английской королевской комиссии, что надежды шести миллионов европейских евреев сосредоточены на эмиграции. Меня спросили: "Можете ли вы привести шесть миллионов евреев в Палестину?" Я ответил: "НЕТ! СТАРЫЕ УЙДУТ... ПРИМУТ СВОЮ СУДЬБУ ИЛИ НЕТ. ОНИ БЫЛИ П Ы Л Ь Ю, ЭКОНОМИЧЕСКОЙ И МОРАЛЬНОЙ П Ы Л Ь Ю В ЭТОМ СТРАШНОМ МИРЕ. ТОЛЬКО НЕМНОГИЕ ВЫЖИВУТ, ОНИ ДОЛЖНЫ ПРИНЯТЬ ЭТО..."
      (Выделено мною - Г. С.)
      Альтернатива спасения европейского еврейства от гибели не гармонировала с его сионистской идеей "блистательной витрины", не вписывалась в нее.
      "Ему и в голову не пришло, - сообщает автор "ПРЕДАТЕЛЬСТВА" Бен ХЕЧТ,что шесть миллионов, выехав в Палестину, могут спасти себя."
      Между тем, Гитлер в те годы уже открыто изложил и немцам, и всему миру свои планы поголовного истребления "неарийских" народов; и "Король сионизма" Хаим Вейцман, человек светский, далекий от религии, британец из России, то-есть британец в квадрате - не только по образованию, но и по усвоенному им духу превосходства над нищим восточно-европейским людом, позволил себе, в связи с этим, "утешить" обреченных им европейских евреев библейской тирадой:
      "Они оживут, когда придет Мессия..."
      С началом войны Хаим Вейцман ушел со всех своих сионистских постов, чтобы, как он заявил, заняться наукой..."
      С образованием в 1948 году государства Израиль почетный пост Президента страны был предложен всемирно знаменитому Альберту Эйнштейну. Альберт Эйнштейн отказался от высокой чести. Тогда Бен Гурион обратился к Хаиму Вейцману.
      "...Он, Хаим Вейцман, умер, посеяв иллюзию, что лично он, первый Президент Израиля, и был создателем еврейской страны..."
      2. ПОЛИТИЧЕСКИЙ И УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСС В ИЕРУСАЛИМЕ,1954 - 1955. ПОД СУДОМ - ПРАКТИКА СОВРЕМЕННОГО СИОНИЗМА.
      Шмуэль ТАМИР - подлинное имя Шмуэль КАЦНЕЛЬСОН, родился в Иерусалиме в 1922. Пятнадцатилетним мальчишкой был принят в подпольный "Иргун", воевавший с английскими колонизаторами. Стал взрывником. Окончил Иерусалимский Университет, юрист. Взят англичанами на работу в английской печати и на радио. Одновременно к двадцати трем годам стал руководителем секретной службы "Иргуна". Был выдан агентурой Бен Гуриона англичанам. По счастью, во время ареста у него не было с собой оружия: евреев с оружием англичане - по законам военного времени - расстреливали или вешали.
      Адвокат ТАМИР - победитель иерусалимского процесса, поначалу висевшего на волоске. Во-первых, защищать посланника Бен Гуриона в Венгрии 1943-45 г.г. Рудольфа Кастнера, охранить его от "журналистской клеветы" явился главный Прокурор Израиля, заявивший, что процесс завершится за два дня. В крайнем случае, поскольку явился известный адвокат Тамир, за неделю... Во вторых, у адвоката Тамира, кроме газетной инвективы австрийского журналиста-"клеветника" Гринвольда, не было никаких документальных доказательств его правоты...
      Рудольф Кастнер, проходивший по суду "свидетелем", по просьбе судьи, три дня повествовал, "как было дело". Что он не страшился встречаться даже с Адольфом Эйхманом и его людьми. Израильские газеты представляли Кастнера героем еврейского народа. Лживое бахвальство Рудольфа Кастнера и стало для Тамира исходным материалом защиты журналиста -"клеветника"...
      ИЗ СТЕНОГРАММЫ СУДА:
      Адвокат Тамир, прежде всего, представил суду двадцать свидетелей из города Kluj (города, где Кастнер жил). Эти свидетели спаслись, спрыгнув с "поездов смерти" или были отделены от остальных для работы.
      Тамир - свидетелю по имени Шмуэль.
      - Предлагал ли вам кто-либо оказать сопротивление депортации в Аушвиц?
      - Напротив! Когда ушел первый поезд, все евреи были собраны в гетто, и Кохани (один из группы Кастнера) громко зачитал нам письмо, будто бы полученное от тех, кто уже был отправлен: "Наша семья в полном здравии, работает на хорошей работе..."
      Тамир: - Что случилось с вашей семьей в Аушвице?
      Шмуэль: - Немцы разделили нас. Я был отослан на работу в Варшаву, а мою мать, жену, дочь и шестилетнего внука сожгли...
      Тамир - свидетелю Давиду Рознеру, владельцу мельницы в Kluj:
      - Когда вы вернулись после войны, какое чувство испытывали горожане Kluj к доктору Кастнеру?
      - Если бы он попался мне на глаза, я бы его убил!
      Судья Хелеви: - Почему?
      Свидетель Рознер: -Он обманул евреев, заставил поверить в добрые намерения немцев.
      "Свидетель" Рудольф Кастнер пытается опорочить очевидцев.
      - Ваша честь, - обращается он к судье. - ...Свидетели не представляли здесь настоящих евреев Kluj. Среди них не было ни одного важного лица...
      Кастнер едва ли не половину процесса вертится ужом:
      Судья Хелеви:
      - Доктор Кастнер, сказали ли вы кому-либо, что немцы готовятся депортировать венгерских евреев в Аушвиц?
      Кастнер: - Я не имел четкого знания...
      Судья: - Но вы сами говорили в апреле, что газовые камеры и крематорий в Аушвице готовы
      Кастнер: - Я не мог проверить всех слухов...
      Судья: - Брандт (член городского комитета спасения-Г.С.) говорил всем и каждому, что в Аушвиц депортируют двенадцать тысяч евреев каждый день...
      Кастнер: - Я не знаю на каком основании...
      Судья: - На том основании, что Эйхман говорил ему об этом на совещании, после которого вы встретились с Брандтом...
      Кастнер: - Но Эйхман сказал, что он будет ждать две недели ответа Бранда (ждать деньги для выкупа евреев - Г.С.), прежде чем в Аушвице начнут что-то предпринимать...
      Судья: - Затем началось истребление, и вы знали это хорошо... Почему евреи Kluj не узнали об этом?..
      В ответ - молчание...
      Адвокат Тамир - Кастнеру:
      - Не могли бы вы, Рудольф Кастнер, как председатель комитета спасения Еврейского Агентства, вспомнить о каком-либо из ваших ассистентов, который пытался предупредить евреев Венгрии?
      - Я не помню...
      Генеральный прокурор Израиля Хаим Гонен, старавшийся выгородить Кастнера, посланца Бен Гуриона .(Вскакивая на ноги):
      - Это настоящая пытка для свидетеля!
      Допрос Тамиром Рудольфа Кастнера:
      - Доктор Кастнер, я спрашиваю вас, правильно ли, что в то время как 20 тысяч евреев из Kluj были уже отправлены в газовые камеры, ваш Комитет по спасению был занят составлением списка на 338 евреев, которые могут быть спасены?
      Кастнер: - Правильно!
      Тамир: - Я спрашиваю вас, вы и ваш комитет по спасению в Кluj никогда не советовали евреям сопротивляться? С оружием или без него...
      Кастнер: - Я никогда не слышал об этом.
      Тамир: - И вы знали о массовой депортации в то время венгерских евреев в Освенцим?
      Кастнер: - Я знал...
      Адвокат Тамир - к судье Хелеви:
      - Ваша честь, позвольте мне прочесть письменные показания Рудольфа Кастнера международному трибуналу в Нюрнберге... (Читает документ, помеченный, как вещественное доказательство, номером 22):
      "Курт Бехер был бывшим полковником СС и служил связным офицером между мной и Гиммлером во время нашей спасательной работы. Он был освобожден из тюрьмы в Нюрнберге, благодаря моему персональному вмешательству..."
      - Так это и было, доктор Кастнер?
      Кастнер: - Да!
      Затем Тамир оглашает клятвенное свидетельство (affidavit) Кастнера, данное сразу после войны:
      "Я, подписавшийся доктор Рудольф Кастнер желаю заявить следующее - в дополнение к моему письменному заявлению данному Международному военному трибуналу (документ 2605). Не может быть сомнения, что генерал-лейтенант Курт Бехер принадлежал к очень немногим руководителям СС, которые имели смелость возражать против программы уничтожения венгерских евреев, пытаясь спасти человеческие души..."И далее много страниц в том же духе.
      Адвокат Тамир:
      - Вы, доктор Кастнер, сделали заявление Международному трибуналу, спасшее от наказания генерала СС, руководителя уничтожения венгерских евреев, лично от своего имени?
      Кастнер:
      - Я сделал это заявление не только от своего имени, но и от имени Еврейского Агентства и Мирового Еврейского Конгресса. И подписал, как официальное лицо Еврейского Агентства и бывший глава сионистской организации в Венгрии в 1943-45 г.г.
      Из заключительной речи адвоката Тамира:
      - ... Почему все могущественные государственные учреждения Израиля молчали, пока правду не сказал "клеветник "Гринвольд? Почему они, зная, как выяснилось, все, покрывали сотрудничество (collaboration) Кастнера с наци?.. Имеется только один ответ: руководители Израиля защищали Рудольфа Кастнера из страха, что, в противном случае, он станет раскрывать все известные ему факты сотрудничества Еврейского агентства. И с английской колониальной армией, стрелявшей евреев без суда и следствия.
      И с Адольфом Эйхманом и другими генералами СС, саботируя спасение европейского еврейства в занятых нацистами странах, иначе говоря, прямо способствуя уничтожению евреев ... Это грех против Бога и против человеческого достоинства говорить, что около миллиона европейских евреев неизбежно должны были идти к своей смерти тем путем, которым их вели, и что еврейским вождям невозможно было поступить иначе, чем они поступили, что муж должен идти со своей женой, детьми и родителями, подобно животным на немецкую скотобойню...
      Конечно, виновны в смерти миллионов людей прежде всего немецкие убийцы.
      Но виновны так же и наши, еврейские, трусливые, низкие духом, криминальные руководители..."
      Benjamin HALEVI - судья на процессе Рудольфа КАСТНЕРА. Один из трех судей, позднее судивших Эйхмана. Окончил Университет во Фрейдбурге, Германия. Прибыл в Израиль в 1930 году. Первый еврейский судья, назначенный англичанами. В Израиле выдвинут Бен Гурионом пожизненным Президентом иерусалимского суда.
      ПРИГОВОР, зачитанный Председателем Иерусалимского суда Вениамином ХАЛЕВИ 21 июня 1955 года. Чтение продолжалось четырнадцать часов:
      "Евреи гетто не верили бы руководителям нацистов в Венгрии. Но они верили своим еврейским руководителям. Эйхман и другие использовали этот факт, как часть своей политики, чтобы обмануть свои жертвы. Они смогли депортировать венгерских евреев для уничтожения при помощи еврейских лидеров. Неверная информация исходила от еврейских руководителей..."
      "Клеветник" Гринвольд был по суду оправдан. Оправдание журналиста, то есть, по сути, обвинительный приговор "государственному человеку" Рудольфу Кастнеру никогда не был забыт Бен Гурионом. Когда начался процесс над Эйхманом, государство, через министра юстиции Пинхаса Розена и прокурора Гидеона Хаузнера, пошло на беспрецедентный шаг: провело через Кнессет специальный закон, позволяющий лишить Вениамина Хелеви права председательствовать на процессе Эйхмана. А затем - как бы по собственному желанию Хелеви - его дисквалифицировать...
      3. ПОКАЗАНИЯ ЭЙХМАНА В СУДЕ ИЗРАИЛЯ, ноябрь 1960 г.
      Стенограмма. (Опубликована в журнале "ЛАЙФ, в книге "ПРЕДАТЕЛЬСТВО"
      стр. 260, ссылка 66.)
      "...Руководители наци знали, что сионизм был наиболее существенным (жизненным) элементом в еврействе, и большинство евреев верили в него... Подчиняясь директиве Гиммлера, я теперь сосредоточился на сговоре с еврейскими политическими деятелями в Будапеште. Среди них был доктор Рудольф КАСТНЕР, уполномоченный представитель сионистского движения. Это был молодой человек, примерно моего возраста, холодный, как лед, юрист и фанатичный сионист. Он согласился помочь уговорить евреев, чтоб они не сопротивлялись депортации и даже сохраняли порядок в пересыльных лагерях, если я разрешу нескольким сотням или тысячам молодых евреев легально эмигрировать в Палестину. (По соглашению Кастнера с Эйхманом эмигрировало 1680 отобранных Кастнером, "списочных" евреев - Г.С.)
      "Это была хорошая сделка, - продолжил Эйхман.- Не слишком высокая цена за соблюдение порядка в лагерях... Это было джентльменское соглашение между мной и Кастнером. Мы доверяли друг другу абсолютно..."
      Эйхман уважительно и подробно вспоминает о том, как Кастнер во время их переговоров о "благополучной транспортировке" в печи Освенцима около миллиона евреев Венгрии непрерывно курил, ("как будто он сидит в кафе, вынимая дорогие, благоухающие папиросы из серебряного портсигара и чиркая серебряной же зажигалкой...) "С его рафинированностью и сдержанностью, заключает Эйхман венгерскую часть своих показаний, - Рудольф Кастнер был бы идеальным офицером Гестапо...
      Между прочим, было большое сходство между взглядами среди наших СС и точкой зрения этих невероятно идеалистических сионистских лидеров."
      4. АМЕРИКАНСКИЕ "ЕВРЕИ МОЛЧАНИЯ".
      "... Как артист на сцене, власть верит в свои фальшивые усы. Руководители доподлинно знают, какая идея жила за спиной (вдохновляла) Кастнера, тем не менее, стоят на том, что они несут еврейству только добро... Подлинная, глубокая вера власти - это вера в потребность человека в иллюзии. Люди будут держаться за иллюзии с такой же цепкостью, как за саму жизнь.
      Правительство Израиля начало дело против журналиста "клеветника" Гринвольда, впервые обвинившего в печати Рудольфа Кастнера, потому, что верило в глупость людей и силу лжи....
      Все правительства под тем или иным предлогом посылают своих юнцов убивать и быть убитыми. Правительство Израиля не исключение...
      Мы стремились кровавую "государственную" подлость изобличить, и, прежде всего, довести до сознания американцев.
      Я работал в Штатах с людьми, которые со всей присущей им энергией пытались нарушить молчание Америки, как бы не замечавшей истребление еврейства в Европе. В начале 1943 года, как только массовое уничтожение достигло нашего слуха... два молодых человека из "Иргуна" Менахема Бегина Питер Бергсон и Самуил Мерлин отправились из Палестины в США, - без каких-либо контактов и денег... В фойе своих бедных отелей они собирали пресс-конференции, и за короткое время втянули в кампанию спасения заметные политические фигуры Штатов. К нам присоединился сенатор Гай Жиллет и писатель Луис Бромфильд.
      Нам противостояла могущественная сила Еврейскго Агентства (будущего Правительства Израиля - Г.С.) и чутко внимавших Агентству сионистских организаций Америки.
      Хотя нам удавалось порой нарушить заговор молчания на больших митингах, а также в газетах и журналах, нам верили и христиане и евреи, однако нам не удавалось убедить кого-либо в том, что почти все столь почитаемые ими респектабельные американские евреи были нашими врагами. Богатые и могущественные еврейские организации в США затыкали уши. И самим себе, и легковерным евреям, и американскому правительству.
      Христианские религиозные деятели недоумевали. А, убедившись, что мы правы, были сконфужены. Респектабельные евреи никакого конфуза не испытывали. Они твердо знали на чьей они стороне, отбиваясь от "нежеланных новостей" на двух фронтах:
      Один фронт - убедить, что мы, неофициальный комитет по спасению, кричавший о массовых убийствах еврейства в Европе, были обычными лгунами, безответственными фантазерами, искали для себя публичного признания и вообще были расистами или, в лучшем случае, поддались по молодости дезинформационной истерии.
      Другой, главный, фронт респектабельных евреев - фронт неколебимого молчания. Директивы по этому фронту исходили от Бен Гуриона, Вейцмана и подобных им деятелей "Еврейского Агентства". Только они считались стражами еврейского будущего. И, как это ни печально, и еврейство США, и обреченные евреи в Европе интерпретировали позорную трусливую политику известных еврейских деятелей США, как благородную объективность и целенаправленность...