Вой оборвался внезапно, не на самой высокой ноте, а где-то посредине. Очевидно, собака тоже почуяла врага и спряталась в укромное место. Волк продолжил свое движение и вдруг кто-то сильный, молча, бросился на него сбоку, ударил грудью в плечо, полоснул клыками по шее. Волк еле устоял, присел и теперь, весь напружинившись, разглядывал своего противника.
      Это был черный рослый кобель с мощной грудью и сильными лапами. Обычно собаки соблюдают определенный ритуал — рычат, гребут землю, только потом кидаются в драку. Этот был не таков. Вот он отпрыгнул в сторону, стараясь зайти сбоку. Но волк тут же повернулся грудью. Толстая шкура и густая шерсть на шее спасли его от смерти, но рана была серьезной. К тому же биться приходилось на ровном твердом месте далековато от леса. Ни дерева, ни кустика. Непривычно. И все же волк бросился вперед, целясь под собачью морду, но клыки его лязгнули, схватив пустое место. А кобель уже распорол ему под левой лопаткой. Он был очень опасен. Хотя пониже ростом, но верткий, смелый.
      Волк решил отступить в лес, где можно закружить врага между деревьями, внезапно напасть из-за куста. Но кобель занял позицию между ним и лесом. Ничего не оставалось волку, как броситься вперед. Он успел разодрать кобелю бок, но тот уже сдавил ему горло. Волк хрипел, теряя силы. Лапы его подгибались. Была бы рядом волчица…
      Волчица пришла среди ночи. Словно тень, она скользнула по дороге. Обнюхала уже холодное тело волка и так же неслышно растворилась в темноте. В логове ее ждали трое волчат.
 

5

 
      На следующий день, к вечеру, Юрка, шофер председателя колхоза, привез на заготпункт волчью шкуру. Была она сырой, присыпана солью и с большими разрывами. На заготпункте Юрка рассказал страшную историю, как он, вооруженный гаечным ключом и заводной ручкой, сражался с пятью волками и в подтверждение задирал штанину, показывая на ноге царапину недельной давности. Дома же сказал правду, по поручению председателя ранним утром он ехал в райцентр через снесенную деревню и недалеко от дома деда Григория прямо на дороге увидал труп волка. В том, что это дело Черта, Юрка ни секунды не сомневался.
      Дня два и в магазине и в конторе колхоза только и говорили что о Черте. Потом разговоры поутихли. Не до этого. Люди ждали дождя. Тучи ходили вокруг да около, а на иссушенную землю даже не капнуло.
      В понедельник к обеду шофер хлебной машины привез удивительную весть — через снесенную деревню полосой прошел такой дождь, что пришлось побуксовать изрядно, прежде чем выбрался на сухую дорогу. Потому и опоздал с хлебом к магазину.
      Перед надвигающейся засухой такое событие казалось, по меньшей мере, странным. Пересудам не было конца. Особенно рьяно выступала бабка Василиса. Шамкая беззубым ртом, она в открытую поносила и председателя и кое-кого повыше:
      — Жили мы, горюшка не жнали. Так нет, вышелили, как шупоштатов каких, на Шоловки… А тут ни воды, ни дождинки… Брошили кровные мешта, а молебен — прощание ш родной землей — не отшлужили, вот Бог и наказывает…
      Подбив нескольких старушонок, она повела их к председателю с требованием дать машину, чтобы съездить в город в церковь. Председатель, почерневший от жары и забот, не стал слушать бабок. Разговоры пошли гуще. И чтобы как-то пресечь их, председатель отдал Ваське-бульдозеристу приказ — утречком выехать в брошенную деревню и сровнять ее, подготовить землю под вспашку и посевы.
      Васька молча выслушал приказ, кивнул и погнал бульдозер на колхозную заправку. Здесь он узнал, что у его свата пришел из армии на побывку сын. Такое событие, естественно, Васька пропустить не мог. Потому, заправив бульдозер, он чуть ли не бегом помчался на другой конец деревни на торжество. Сват гостям был рад, и эта радость наутро била в голову так, что Васька кое-как выехал за околицу, доехал до речки, загнал бульдозер под тенистые вербы и проспал до обеда. После обеда, взбодрившись холодной водой из родничка и помня об отставленном до вечера торжестве, заторопился домой. Загнал бульдозер в машинный парк и выдал такое, что даже у видавшего виды бригадира отвисла челюсть.
      По словам Васьки выходило, что он, исполняя приказ председателя, приехал в покинутую деревню, опустил нож и стал работать, как откуда ни возьмись — кобель этот, растреклятый Черт, и стал кидаться на бульдозер. Из-за летней жары дверцы кабины были сняты, поэтому, чтобы не растерзал его взбесившийся кобель, Васька работу прекратил и отступил на исходные позиции, на центральную усадьбу.
      Бригадир строго-настрого наказал не распространять вредных слухов, чем страшно возбудил Васькин интерес к собственной выдумке. Поэтому через час о героическом поведении Черта знали все.
 

6

 
      Черт не раз убегал за двенадцать километров на центральную усадьбу. Ночью крадучись проходил по улицам, и собаки поднимали отчаянный лай. Они не признавали в нем родню, потому как пахло от него лесным одиночеством. Нападать боялись. Только собирались тесной стаей и, подбадривая друг друга, визгливо грозили с безопасного расстояния. Черт, побродив по улицам, возвращался к своему дому. Он очень скучал без людей, но бросить дом хозяина не мог. Ему не доставало общения, не хватало еды. Правда, когда кто-то изредка приезжал на кладбище, то дело с пищей немного облегчалось. Люди, помня разговоры об этой собаке, бросали во двор деда Григория хлеб, яйца, а иногда и вареное мясо. Когда же пес ничего не находил на дворе, он бежал на кладбище. Кое-что люди оставляли у могилок…
      Однажды там он увидел конкурента — лису и гнал ее так далеко, что потом сам с трудом добрел до дому. Зато теперь никто не осмеливался подбирать оставленную людьми еду. Но люди приезжали все реже и реже. Приходилось добывать пищу везде — в лесу, в поле и даже в самой деревне. На месте бывших домов буйно разрослись бурьян и крапива. Заросли эти облюбовали зайцы, правда, они были на редкость проворны и не часто попадались Черту в зубы. Но если охота была удачной, о еде можно было не заботиться несколько дней. Не было зайцев, Черт уходил в лес выслеживать белок. Не удавалось с белками, искал выводки тетеревов и рябчиков. Не находил их, шел в поле мышковать, как заправская лиса. И как у лисы, когда голод подтягивал брюхо, в пищу шли и лягушата, и даже кузнечики.
      Не раз Черт натыкался на следы волчицы, но та близко не подходила. Однажды они столкнулись у раненного кем-то лосенка. Черт вышел по кровавому следу и считал лосенка своей законной добычей, поэтому с ходу бросился в драку, но волчица не приняла вызова, ушла.
      Приближалась зима. Ночи стали холодными. Из-за оврага нетнет да слышался пока еще дрожащий, но уже грозный вой подросших волчат. Черт стал готовиться к зиме. Под крыльцом он вырыл глубокую нору, которая неожиданно соединилась с подпольем. Черт не мог предвидеть выгоды этой неожиданности. Конечно, зимой в подполье было теплее, но главное преимущество заключалось в другом. О нем он узнал в середине зимы, когда с кормежкой стало совсем худо.
      Волки — волчица и трое молодых — наткнулись на собачьи следы неподалеку от дома деда Григория. Кровь на снегу говорила, что собака сыта, что ей посчастливилось поймать зайца. Это еще больше возбудило изголодавшихся волков, и они пошли к дому. Не чуя страшного человечьего запаха, осмелевшая волчица улеглась прямо на крыльце, а молодые сгрудились у норы, откуда доносилось собачье рычание, но лезть в нору не спешили.
      Осада длилась день и ночь. Наконец один из молодых не выдержал, полез в нору. Нора была узкая, только-только протиснуться. И пока волк двигался вперед, Черт стоял на ровном полу, оскалив зубы и ощетинившись. Лаз норы находился на уровне его морды. И как только показалась голова волка, Черт вцепился в нее. Сопротивляться или повернуть назад волк не мог. Остальные сняли осаду и ушли в сторону центральной усадьбы колхоза, где вскоре молодые погибли от картечи чабанов, когда попытались через крышу забраться в кошару. Легко раненной волчице удалось скрыться в лесу.
      Через несколько дней Черт встретил ее след, усталый, неровный, и пошел было по нему, готовый покончить со всем волчьим семейством разом, но накатил снежный заряд февральской беспощадной метели, закрутило, завыло. От преследования пришлось отказаться. Черт забился под низко опущенные ветки ели, а как только метель кончилась, заспешил к дому.
 

7

 
      В феврале Иван Григорьевич стал готовиться на пенсию. Просили его еще поработать, но что-то защемило в груди, затревожили воспоминаниями детства бессонные ночи. И все… Не могли отговорить ни жена, ни дети, ни даже внуки — засобирался… хоть не надолго, хоть на весну и лето… А как только оформил документы, стал укладываться. Понимал — не время. Рано! Весна только-только развесила сосульки по крышам, однако не мог уже — поехал.
      В дороге в душном купе ему все представлялось, будто сидит он у раскрытой дверцы печурки, а оттуда пышет жаром, и глаза невозможно отвести от малиновых углей, над которыми невесомо носятся отсветы былого пламени… Это видение не отпускало его до самой центральной усадьбы колхоза, и только здесь он опомнился. Ведь там, в заколоченном доме, и дров, поди, нет, и печь развалена, да и есть ли он, дом, — неизвестно.
      Оставив чемоданы и рюкзак в приемной, Иван Григорьевич зашел к председателю колхоза. Тот его узнал сразу. Усадил в кресло, расспросил, посетовал, что не предупредил о приезде, пригласил к себе в дом.
      Неудобно стеснять человека, а куда денешься? Оно, конечно, можно было поискать односельчан, не отказали бы пустить переночевать, но председатель был настойчив, да и Иван Григорьевич не сильно упирался, втайне надеясь на дальнейшую помощь.
      Дом у председателя добротный. Из красного кирпича. Четыре комнаты, кухня. На полу паласы, на стенах ковры. Хозяйка, дородная, красивая женщина с украинским напевным говорком, заставила стол всевозможными яствами. Не обошлось и без графинчика.
      Иван Григорьевич, разомлевший в тепле после дальней дороги, после всех треволнений, слушал председателя колхоза, который рад был свежему человеку.
      — Деньги теперь у нас есть, Иван Григорьевич, — говорил он и рубил ладонью воздух. — Есть! И немалые. Строить надо и строить много. А опять же — материалов нету. Где взять? Вот ты, дорогой товарищ, из самой Москвы, в главке работал или в министерстве, скажешь, нет дефицитных стройматериалов, не хватает… Так? Правильно я говорю? — И, не дожидаясь ответа, отвечал сам: — Так! Да и фондов нет, — делал удивленное лицо и восклицал: — Фондов нет? Нет, брат, шалишь. Все у нас есть. И все достать можно. Все! За деньги… За наличные. Только бьют за это потом сильно. А строить надо…
      — Уже били? — Чтобы как-то поддержать разговор, спросил Иван Григорьевич, мучительно вспоминая отчество председателя.
      — Били и больно, — председатель замолчал, и хозяйка, с тревогой поглядывая на него, заговорила:
      — Та не надо об этом. То ли другого разговора нет у вас? О хате поговорите. Как это вы, Иван Григорьевич, одни жить будете? Туда ж теперь ни дороги, ни тропочки…
      — Мне бы только добраться, а там я устроюсь как-нибудь. Председатель вскинул голову.
      — Лошадей дам. На санях утречком по морозцу напрямки пройдете. Да я сам завтра соберусь. Гляну, как что… — Не обращая внимания на укоризненные взгляды жены, он налил еще по рюмке и, подняв свою, сказал с тяжелым вздохом: — Зря порушили деревню. Эх, зря! — поставил пустую рюмку на стол, отодвинул ее и начал говорить с горечью: — Может, где-то тесно деревням, может они где-то неперспективные, а у нас наоборот. Ведь шутка сказать — двенадцать километров до центральной усадьбы, а в других местах и того больше. Каждый день трактора туда, каждый день трактора оттуда. Каждый день — людей туда, каждый день — оттуда. Какие-никакие выпаса остались, скот уже туда не погонишь, а если летний лагерь сделал, опять — доярок двенадцать километров туда да двенадцать обратно, да два раза в день… Продукция наша и набегает по стоимости. И потом — была там бригада. Бригадир за все отвечал, за всем смотрел. С него и спросить можно было. А теперь что? Когда-никогда выберешься, а там уже и поля плохо вспаханы и обработаны наспех… Не на глазах, так не на глазах. А на переселение денег сколько ухлопали?! И что оказалось?! Стронули человека с места, он и поехал, поехал, да не на центральную усадьбу, а где получше — в город или поближе к нему. Из деревни Петровка, из вашей деревни, не остановились на центральной усадьбе шестьдесят девять человек. И не какие-то там… — лучшие работники, которые знают — место им всегда и везде найдется. Иван Кайгородов — кузнец. Во всей округе такого нет. Говорю, куда ты-то? А он: «Без кузнеца даже ракеты не строятся». Вот и возьми. Мария Сидоренко — доярка. Лучшая в колхозе. «Пойду, — говорит, — хоть в уборщицы, хоть дворником, зато в городе…» Эх! Наделали мы делов с переселением. Долго оно нам аукаться будет… Никакие эти деревни неперспективные, это мы — руководители такие… — Председатель опустил голову на грудь и задумался, потом, словно очнувшись, сказал дрогнувшим голосом: — Дом ваш пес стережет. Насмерть стоит. Люди от деревни отступились, а он живет. Один…
 

8

 
      К полудню солнце пригрело совсем по-весеннему. Вылезший из подполья Черт сел на крылечке, щуря глаза. Потом принялся азартно выискивать в шерсти блох, но вскоре притомился, прилег, вытянувшись на верхней ступеньке крыльца. Он блаженствовал, он чувствовал себя в полнейшей безопасности, как когда-то давным-давно при людях.
      Солнце нагрело один бок, и он, полусонный, кряхтя от удовольствия, перекатился, подставляя второй. А потом вообще самым бессовестным образом перевернулся на спину, открыв беззащитный живот. Голова его свесилась с крыльца, но он не встал, не переменил позы, так его разморило. И вдруг открыл глаза, навострил уши, лег на живот, подобрал лапы и напрягся. Растревоживший его звук не повторялся. Однако беспечность домашней собаки, чувствующей за своей спиной хозяина с ружьем, прошла.
      Черт пролежал напрягшись довольно долго, и звук, наконец, повторился. Теперь Черт узнал его. Это был короткий волчий крик, призыв. Призыв одинокого зверя. Черт бросился к лесу. Кое-где наст подтаял и не держал его. Поэтому к опушке Черт добрался изрядно запыхавшись. Но злобный взгляд, поднявшаяся на шее и спине шерсть — все говорило о том, что он готов к бою. Наконец он уловил какое-то движение между деревьями. В сумерках было плохо видно, но Черт узнал волчицу. Дороги их все-таки сошлись.
      Осторожно, прячась за деревьями, Черт вышел на след волчицы и остановился, как вкопанный. Встопорщенная шерсть опала, злобы как не бывало. Отпечатки волчьих лап пахли необычно и волнующе. И Черт, взвизгнув, бросился по следу.
      Волчица резко повернулась на шорох. Перед ней был не волк-самец, которого она так безуспешно звала, а собака. Правда, от нее не пахло человеком, но и не пахло волком. Волчица приготовилась к бою, однако собака не выказывала никаких признаков враждебности, наоборот, она радостно повизгивала и дружелюбно виляла хвостом. И тогда волчица повернула прочь. Черт бежал неподалеку, то забегая вперед, то наскакивая сбоку.
      Волчица, не отвечая на заигрывания, продолжала бежать ровной небыстрой рысью, а когда Черт подбегал слишком близко, щелкала зубами. Этого было явно недостаточно, чтобы прогнать собаку.
      К утру волчица и Черт покинули лес, и вышли в поле. Ярко светила луна, снег весело скрипел под лапами. Брошенная людьми собака обрела друга и уходила с ним на юг, где легче прокормиться, где больше дичи…
      Только весной, когда уже везде звенели ручьи, когда земля стала мягкой и дышала испарениями, волчица и Черт вернулись в родные места. Волчица стала беспокойной. По поводу и без повода она рычала на Черта, иногда в ход шли зубы. Черт терпел. Волчица торопилась к старому логову, где уже четвертый раз собиралась выводить потомство.
      Когда пробегали мимо брошенной деревни, Черт внезапно остановился, потом, радостно взвизгнув, длинными прыжками бросился вперед. Из трубы дома деда Григория вился дым. Волчица было кинулась следом, но, заслышав запах человека, повернула назад. Немного погодя, Черт вернулся. Он был страшно возбужден и звал подругу за собой — к дому. Но она не понимала его и уходила в глубь леса. Черт остался на опушке, он долго призывно лаял, потом заскулил. Не мог он покинуть дом теперь, когда люди вернулись…
 

9

 
      В субботу Иван Григорьевич проснулся с чувством острой тоски. В окнах серел рассвет. В комнате за ночь нахолодало, вылезать из-под одеяла не хотелось. Захотелось вдруг домой, в Москву. К жене. К внукам. Желание было таким сильным, что Иван Григорьевич удивился. Вчера было как будто все нормально и вдруг на тебе…
      Больше месяца он живет в отцовском дому. В своем родном дому. Он и Черт. На двенадцать километров — ни души. Заедет иногда председатель колхоза, подбросит продуктов, и опять они одни. Вообще-то скучать не приходится — работы много. И работал Иван Григорьевич в удовольствие. Отремонтировал дом. Привел в порядок двор. Забор починил, ворота…
      И вот тоска… Может, плохой сон приснился? Он закрыл глаза, повернулся на бок и постарался припомнить сон. Но сосредоточиться не смог. Со двора послышался шум подъехавшего мотоцикла и лай Черта. Иван Григорьевич быстро оделся и вышел на крыльцо.
      У ворот стоял мотоцикл с коляской. Около мотоцикла мальчишка и Алексей Мужиков. Неподалеку, высоко задрав хвост, обнюхивался с чужой собакой Черт.
      — Здравствуйте. Какими судьбами? — удивился Иван Григорьевич.
      — По несчастью, — смущенно улыбаясь, сказал Алексей.
      — Что случилось? — встревожился Иван Григорьевич, только заметив, что левая рука у Алексея в меховой рукавичке и висит на перевязи.
      — Да нет, — досадливо поморщился тот. — Беда не эта. Это не беда. Невесту вон вашему Черту привез. Время приспело. Хоть и дорог нету, а нужно ехать. А уж раз приехали, то и порыбачить можно.
      Собаки, ознакомившись, закружились в игре.
      — В дом заходите. Позавтракаем, — пригласил Иван Григорьевич. — Чайку попьем.
      Алексей было заколебался и уже тронулся с места, но мальчишка сказал сердито:
      — Некогда чаи гонять. Рыбачить приехали. — И стал заводить мотоцикл.
      Алексей шутливо развел руками:
      — Младший мой, Васька. Сурьезный — спасу нет. Приходи к разбитой вербе. Там будем.
      Мотоцикл, разбрызгивая грязь, помчался к реке. Собаки бросились вслед.
      — Червей не копай, у нас есть, — донеслось издали.
      Иван Григорьевич натянул длинные сапоги, взял удочки и поспешил к разбитой молнией вербе. Сборы приглушили чувство тоски, и он забыл о ней.
      Уселись неподалеку друг от друга. Вода еще не совсем очистилась от весеннего паводка и была желтоватой. Клевало плохо. Вскоре у Алексея терпение иссякло, и он подошел к Ивану Григорьевичу.
      — Ну, как?
      Иван Григорьевич неопределенно пожал плечами.
      — Понятно. Васька, тащи сидор. Перекусить пора.
      Васька оторвался от удочек, достал из коляски вещмешок и подошел. Ему было лет двенадцать-тринадцать. Лицо скуластое, с веснушками. Глаза голубые, озорные.
      — Завидую я тебе, — вдруг сказал Алексей.
      — С чего бы… — удивился Иван Григорьевич.
      — В родном доме, на родных местах живешь…
      — Что же сам не остался?
      — Эх! Не вспоминай. Каждую ночь себя казню — зачем сломал свою хату. На казенную позарился. Как же — водопровод, отопление… Тьфу! Не в радость мне все это…
      — Председатель ваш тоже жалеет, — поддержал разговор Иван Григорьевич. — Промашку вы сделали с переселением. Столько денег ухлопали.
      — А-а! Председателю только деньги считать, — рассердился Алексей. — А того не понимает, что у меня сыновья растут. Один из армии на днях придет, а второй вот! — Он резко ткнул рукой в Васькину сторону и поморщился от боли.
      — Что у тебя с рукой?
      — Пустяки. Сорвал кожу гайкой. Ну и, как всегда, землицей присыпал. Да, видать, не той…
      — Заражение?
      — Было. Сейчас все. Врачиха разрезала, говорит, только не застужай. И надо же… Посевная идет, а я… рыбалю… — он с досадой сплюнул и замолчал.
      — Как там председатель?
      — Во! Председатель. Ты меня перебил… Понятное дело, копейка, она счет любит. Но не все на деньги мерить нужно. Ведь посмотри, что делается… Спросят меня… Да меня уж чего брать? Сыновей спросят: где родились? В деревне Петровка. Где такая? А ее нет. Понимаешь? Родины нет у моих сыновей… Не той большой, общей. А маленькой, своей. Где босиком бегал, где первого пескаря выловил, где первый колосок увидел… Нельзя так. Человеку важно, чтобы было куда вернуться… Не смогу я объяснить, что думаю. Да тебе и не понять, — закончил Алексей с раздражением.
      — Почему это? — обиделся Иван Григорьевич.
      — Потому как тебе это без надобности. Ты человек теперь считай уж и не наш. Не обижайся только. Корней здеся у тебя не осталось. Забыл ты все… А мне, веришь, каждую ночь река эта вот снится. Верба, молнией разбитая… Лесок вон тот… А ты говоришь — деньги…
      — Взял бы да вернулся, — поддел его Иван Григорьевич. — А то все только слова…
      — И перееду, — с внезапным ожесточением крикнул Алексей. — Уж говорили об этом дома. Перееду. В понедельник пойду в леспромхоз сруб заказывать.
      — А зачем тебе сруб? — вдруг озаренный внезапным решением сказал Иван Григорьевич. — Живи в моем доме.
      — Как? — не понял Алексей.
      — Дарю я тебе его, — и, видя ошарашенные глаза собеседника, его отрицательный жест, заторопился: — Дом крепкий, лиственный. Подремонтировал я его. А документы в понедельник в сельсовете оформим.
      — А ты как же…
      — Я? В гости приезжать буду. Не прогонишь, чай…
      — О чем разговор. Дык, дарить зачем? Я и купить могу. Деньги у нас есть. Правда, Васька? Есть деньги.
      — Нет, — твердо сказал Иван Григорьевич. — Продать не могу. Только подарить.
 

10

 
      В деревню вернулись люди. Сразу же после отъезда Ивана Григорьевича Алексей Мужиков переехал в его дом жить. А через некоторое время еще две семьи перевезли свои дома с центральной усадьбы назад. И мертвая было деревня ожила. Замычали коровы, заблеяли овцы, зазвенели детские голоса. По ночам звонко кричали петухи. Запахи человеческого жилья разнеслись далеко вокруг.
      Черт в каждом приезжающем человеке бессознательно искал своего хозяина и не находил. Жил он все там же, под крыльцом. Правда, нору новый хозяин заложил камнями и засыпал землей. Но зато рядом с Чертом, бок о бок, теперь жила очень симпатичная сука Аза. Была она молода и шаловлива. Часто вместе с нею Черт обходил деревню. Потом небыстрой трусцой выбегал за околицу, где по берегу речки без всякого присмотра паслось разношерстное деревенское стадо. Тут были три коровы с телятами, де-сятка два овец и даже три поросенка.
      Черт усаживался неподалеку, Аза носилась около. Черт долго не выдерживал, неожиданно делал прыжок и мчался за подругой. Набегавшись, ложился на пригорок и засыпал. А Аза убегала в деревню.
      Домой Черт возвращался вместе со стадом. Никто не приучал его к этому.
      И в этот день, как всегда, Черт прилег отдохнуть. Аза умчалась в деревню. Было нежарко, ветерок чуть дышал, донося запахи стада. Но вот ветер принес новый запах, и Черт вскочил. Овцы уже сбились в кучу, коровы, нагнув головы, выставили рога. Телята жались за ними. Только поросята, отчаянно визжа, бежали к деревне. Наперерез им от опушки леса мчалась волчица. Черт бросился навстречу. Волчица остановилась, но Черт не напал, он помнил ее, но и отдать поросят не мог. Грозно рыча, стал теснить волчицу к лесу. Та, изловчившись, разорвала ему ухо, распорола бок, но Черт, пряча горло, продолжал отгонять ее от стада.
      От деревни бежали люди, размахивая руками и крича. Впереди с громким лаем неслась Аза. Услыхав ее голос, Черт обернулся, и волчица достала его клыками, перехватила горло. Черт захрипел и упал. Он уже не видел, как Аза догнала волчицу…
      А через три дня городские рыболовы в овраге, густо заросшем боярышником и черемухой, у неглубокой норы по голодному писку отыскали семерых волчат. Шесть из них были черными с белыми пятнышками на груди, седьмой серый — в мать…
 

11

 
      «Привет из родных мест! Здравствуйте, Иван Григорьевич и ваша драгоценная супруга, дети и внуки ваши! Пишут вам из деревни Петровка. Потому как дарственную вашу нам теперь не нужно. Есть решение правления колхоза, чтобы строить здесь дома и леспромхоз уже срубы готовит. А сейчас в деревне уже четыре семьи, не считая нашей, а с нашей, значит, пять. Дом ваш в целости и сохранности, не беспокойтесь. В огороде срубили вам баню. Ходим в баню все, потому как она у нас одна на всю деревню.
      И еще хочу вас порадовать, сука Аза ощенилась четырьмя щенками. Три кобелька и одна сучка. Все черные с белой грудью. А один из них так и норовит за палец тяпнуть — вылитый чертенок. Всех оставил жить, хочу, чтобы племя Чертово росло и размножалось. Колхоз мне за работу выделил машину «Жигули», и Сережка, старший мой, что пришел из армии, нагонял на ней уже целую тыщу. Машина хорошая. Но прошу тебя, Иван Григорьевич, как будешь ехать в гости к нам или насовсем, или как, купи там в Москве распредвал для «Жигулей», говорят, ломаются они быстро.
      А намедни встретил Кольку Чистякова. Помнишь? Три дома от твоего отца жил. Корова у них еще комолая. Да помнишь. Так он в леспромхозе сруб новый заказал, и ставить будет не на центральной усадьбе, а здеся, на старом месте.
      Бабка Василиса в город ездила, в церкву. Молебен за возвращение в родные места заказала и Черта помянула, святым назвала, так батюшка-поп ее из церкви чуть не попер.
      Про урожай не загадываем, но должен быть хорошим. Все у нас постарому. Дожди вовремя пришли, так председатель орлом летает. Привет тебе от него. Приезжай, рады будем.
      Остаюсь вами доверенный Алексей Мужиков. Деревня Петровка».

ИСПЫТАНИЕ НА ЗЛОБНОСТЬ