Мисс Эстер Ваномри — Свифту

Селлбридж, 1720 [27 или 28 июля]

Я ожидала получить от вас что-нибудь в течение недели, как вы мне обещали, однако эта неделя состояла из четырнадцати дней, которые по прошествии первых семи тянулись для меня невыносимо долго, долго. Признаюсь, были минуты, когда я уже не надеялась больше получить от вас письмо по двум причинам: во-первых, я решила, что вы уже совсем меня забыли, и еще потому, что была так больна, что уже не чаяла остаться в живых (хотя случись такое на самом деле, это принесло бы облегчение и вам и мне). Но с последней пятницы, когда я получила, наконец, ваше письмо, я чувствую себя довольно сносно… За две недели, прошедшие с тех пор, как я вас видела, я старалась, насколько это в моих силах, следовать вашему примеру, из боязни раздражить вас своей назойливостью, но вскоре убедилась, что не могу дольше противиться желанию написать вам. Когда я открыла ваше письмо, то решила сперва, что вы прислали мне сразу два, ведь вы как-то обмолвились, что такое весьма возможно, но вместо этого обнаружила, что второе письмо адресовано другой и притом любовное. Судите сами, могла ли я это снести? Верьте слову, когда я увижусь с вами, у меня будет очень много что сказать вам по поводу этого письма. Что же касается всех моих вопросов, которые я задавала вам уже тысячу раз, то я так и не нашла на них ответа, хоть сколько-нибудь для меня удовлетворительного.

Свифт — мисс Эстер Ваномри

[4 августа 1720]

Если бы вы знали, сколько мелких препятствий мешает мне послать вам очередное письмо, вы взяли бы обратно пять ваших упреков из шести. Но если вы так ловите меня на слове и не даете отсрочки хотя бы в один день, я отказываюсь впредь что-либо обещать вам, тогда, по крайней мере, я буду лучше, а не хуже своего слова. Я очень тревожился, что бедной Молькин стало хуже и решил не писать вам до тех пор, пока не услышу на сей счет чего-либо определенного, известия же о вашем собственном нездоровье явились для меня полной неожиданностью, тем более что люди, видевшие вас с тех пор, мне об этом не говорили. Я убежден, что вы появились на божий свет, бранясь, и не оставите этой привычки, доколе пребудете в нем. Хотел бы я знать, с какой стати Молькин показала вам мое письмо. Больше я не стану ей писать, раз она не умеет хранить тайны. Это было мое первое любовное письмо за последние двенадцать лет и поскольку меня постигла такая неудача, я больше не стану их писать. Никогда еще bell passion [нежное чувство (франц.).] не было так безжалостно погублено. Но губернатор, говорят, ревнует, и, судя по вашим словам, у вас найдется немало что сказать мне по этому поводу. Так вот, смотрите-ка получше за больной, исполняйте свой долг и оставьте ваше раздражение. Можно подумать, что вы не иначе, как влюблены, потому что пометили свое письмо 29 августа, благодаря чему я получил его ровно за месяц до того, как оно было написано. Вы считаете, что я не даю удовлетворительного ответа на ваши вопросы; но докажите мне сначала, что вас вообще возможно было когда-нибудь настолько удовлетворить своим ответом, чтобы вы хотя бы полчаса не ворчали. Мне приятно, если мои писания озадачивают вас; ведь тогда ваше время будет занято отгадыванием; тем более, что мне приходится немало потрудиться, чтобы сделать письмо малопонятным. Глассхил[1197] действительно приехал и передал мне письмо от Дж[она] Б[арбера] касательно денег за бриллианты[1198], на которое я должен ответить. Молькин, наверно, будет очень рада увидеть Глассхила, а, Молькин? Вчера я обедал на расстоянии полпути от вас[1199] и возвратился довольно-таки усталым. Я спросил, куда ведет дорога налево, и мне назвали ваш городок. Было бы неплохо, если бы и ваши письма были такими же малопонятными, как мои, потому что, если бы их по небрежности потеряли посыльные, это не имело бы никаких последствий. Вот такой, например, чертой — можно обозначить все, что может быть сказано Кэду — в начале или в конце письма. Это скорее мне пристало сердиться из-за того, что все, написанное Кэдом —, оказывается чересчур мудреным для Скинейдж[1200]. Однако я принужден сию же минуту закончить свое послание, поскольку намерен отправить его еще сегодня —

Мисс Эстер Ваномри — Свифту

Селлбридж, 1720

— Кэд, — Невозможно выразить, сколь вы добры, и я никогда больше не буду ссориться с вами, если только смогу удержаться, но, с вашего позволения, должна все же заметить, что это вам, а не мне, так трудно угодить, хоть вы и жалуетесь на меня. Мне казалось, что мое последнее письмо было достаточно неясным и сдержанным. Во всяком случае, я старалась написать его на манер ваших, хотя мне было бы гораздо легче написать по-другому. Я не настолько безрассудна, чтобы ожидать, что вы сдержите свое слово с точностью до одного дня, но шесть или семь дней — это уже немалая разница. Почему тревога о состоянии здоровья Молькин помешала вам написать мне? Напротив, тем скорее вам следовало написать, чтобы утешить меня. Теперь ей уже лучше, но она очень слаба. Хотя видевшие меня ничего не сказали вам о моей болезни, верьте слову, в течение двадцати четырех часов я была так плоха, как это только возможно, оставаясь притом в живых. Вы несправедливы ко мне, когда говорите, что я будто бы не считаю ваши ответы на мои вопросы удовлетворительными. Я сказала лишь, что задала эти вопросы, поскольку вы сами о том просили, однако это не такие ответы, какие могли бы удовлетворить меня. Да и можно ли получить на них ответ, притом заочно, коль скоро Сомнус[1201] мне не друг? У нас было ужасно много грома и молний; как вы думаете, где я хотела тогда находиться? И разве это единственный случай, когда я этого хотела, с тех пор, как вас узнала? Жаль, что моя ревность помехой тому, чтобы вы продолжали писать любовные письма; ведь мне необходимо иногда выказать гнев. Ах, если бы мой гнев помог мне сейчас, сию минуту добиться того, чего я хочу, как это бывало, и, надеюсь, еще будет. Разве неверная дата в письме — единственный признак того, что я влюблена? Умоляю вас, скажите мне, неужели у вас не было желания пойти туда, куда привела бы вас дорога, поворачивающая налево? Я чрезвычайно рада была услышать от вас, что вы рассердились: никогда прежде вы мне такого не говорили, и мне очень хотелось бы увидеть вас в таком состоянии. Я сейчас настолько счастлива, насколько могу быть, не видя — — — — Кэда. Прошу вас и впредь доставлять счастье вашей Скинейдж.

Свифт — мисс Эстер Ваномри

12 августа 1720

По возвращении привратника, с которым я отослал мое последнее письмо, я стал сомневаться, получите ли вы его, поскольку мошенник был пьян; однако ваш ответ рассеял мою тревогу. Мне, как я вижу, не следует писать Молькин и в то же время не следует не писать ей. Вы напоминаете мне этим лорда Пемброка, который, бывало, не уходил и не оставался. Глассхил говорит, что собирается навестить вас, когда поедет в свою усадьбу, и хочет взять меня с собой. Оказывается, у вас в последние два-три дня были гости; надеюсь, что хоть сколько-нибудь занимательные, по крайней мере для бедняжки Молькин. Отчего это письма Кэда кажутся вам такими уж мудреными? А вот о письмах — я бы этого не сказал, смею вас уверить.

Меня огорчает, что из-за скверной погоды вы не имеете никакого удовольствия от жизни в деревне, а ведь прогулки, я убежден, пошли бы очень на пользу и вам, и Молькин. Вы, я полагаю, вернетесь оттуда ужасно ученой, замечательной сиделкой, превосходной хозяйкой и завзятым питухом кофея.

В ответ на мои вопросы меня уверили, что ни в одной из ваших тамошних рощ не найти букового дерева, на котором можно было бы вырезать заветное имя, или журчащего ручейка — услады влюбленных, — в который можно было бы бросить монетку, а только большая река, которая никогда не лепечет, а лишь ревет по временам, точь-в-точь, как губернатор, когда он изволит гневаться. Городишко, в котором мы сейчас находимся, уныл до чрезвычайности, здесь не сыскать ни одного хоть сколько-нибудь стоящего человека, и Кэд говорит, что это уже ему порядком прискучило и что он предпочел бы пить кофе на самой неприютной горе в Уэльсе, нежели быть королем здесь.

А кому, как не вам, знать, что кофей настраивает нас на хмурый, степенный и философический лад. Любопытно, много ли бы вы дали за то, чтобы иметь историю Кэда — и —, изложенную с наивозможной точностью и со всеми главными ее событиями от самого начала и по сей день? Думаю, что в стихах она выглядела бы весьма недурно и получилась бы такой же длинной, как и другая[1202]. Надеюсь, что мой замысел будет осуществлен. Это должна быть точная хроника двенадцати лет, начиная с —, с того самого момента, когда был пролит кофе, и до времени, когда им часто угощались, то есть от Данстэбла до Дублина, со всеми происшествиями, которые имели место за все эти годы.

Там, конечно же, будет глава о поездке мадам в Кенсингтон; глава, посвященная волдырю; глава о поездке полковника во Францию; глава о свадьбе, с приключениями, связанными с потерей ключа; о подделке; о счастливом возвращении; двести глав о безумии; глава о продолжительных прогулках; и о нечаянности, имевшей место в Беркшире; пятьдесят глав о кратких мгновеньях; глава о Челси; глава о ласточке и кусте; добрая сотня глав о моей собственной персоне и прочем; глава о прятках и шепоте; глава о том, кто это натворил; и о деньгах моей сестры[1203]. Кэд — просит меня передать вам, что если вы еще раз пожалуетесь на то, что его писания невразумительны, то он предоставит вам еще немало поводов для этого. Посмотрите, как много я написал, ни разу даже не заикнувшись при этом о Молькин; так что вас следует хорошенько высечь, прежде чем вы будете иметь честь отправить свой ответ. С ближайшей почтой я напишу Дж. Барберу и попрошу его не беспокоиться по поводу денег. При этом я даже не заикнусь о его богатстве, чтобы позлить его. Если бы небеса и в самом деле почитали богатство таким уж большим благом, они вряд ли даровали бы его такому прощелыге. Что касается вложенного вами письма, предназначавшегося вашему другу[1204], то оно было тотчас же ему вручено, потому что в момент получения он как раз был у меня[1205]. Вы, сколько я мог заметить, пользуетесь чрезвычайным его благорасположением, судя по тому, что он произнес в ваш адрес миллион лестных слов, однако не позволил при этом никому прочитать ни словечка, хотя я, со своей стороны, был настолько любезен, что показал ему ваше письмо ко мне, точно так же, как и это; правда, относительно этого последнего он изъявил готовность поспорить со мной на крону, что вы ровным счетом ничего в нем не поймете; сие весьма странно для человека, который будто бы столь высокого мнения о вашем здравом смысле. Остаюсь всегда с величайшей искренностью вашим и прочее.

13 августа.

Мисс Эстер Ваномри — Свифту

Селлбридж, 1720

—, —, —, Кэд, возможно ли, что вы в самом деле приедете повидаться со мной? Я молю бога, чтобы это случилось, и готова отдать все, только бы увидеть вас здесь. Молькин тоже была бы, конечно, безмерно счастлива. Быть может, вы подумали о том, как давно уже я вас не видела? Я, признаться, замышляла как-нибудь повидать вас на-днях, но теперь никуда отсюда не двинусь в ожидании вашего приезда. Прошу вас только прислать мне два-три слова с посыльным, дабы предупредить меня на случай, если вы хотите приехать на этой неделе. Я успею тогда получить эту записку еще сегодня вечером. Ваша доброта делает меня невыразимо счастливой. Не смею надеяться, что такая история и впрямь когда-нибудь будет написана.[1206] Если вы побились об заклад на тысячу фунтов, что я не пойму ваше письмо, то вы их проиграли. Скажите мне откровенно, все эти подробности действительно беспрестанно вас занимают или же вы вспомнили о них, желая доставить мне радость?

Свифт — мисс Эстер Ваномри

15 октября 1720

Я сел писать вам как только у меня появилась такая возможность, но, бог весть, когда мне представится удобный случай послать вам это письмо, потому что все утро мне досаждают назойливые визитеры, коих ни один здравомыслящий или достойный человек не стал бы терпеть, если бы этого можно было хоть как-то избежать. В обеденное время, после обеда и вечером я ухожу куда-нибудь гулять, чтобы по возможности избавиться от хандры. Так что, если я бываю иногда не таким аккуратным корреспондентом, как мне бы того хотелось, не гневайтесь и не превращайтесь в губернатора, но отнесите это за счет моего окружения и ни минуты не сомневайтесь в том, что я по-прежнему почитаю и ценю вас и питаю к вам те же добрые чувства, которые неизменно выказывал вам и навсегда сохраню. Ведь вы всегда будете достойны самого большего, чем вам только можно воздать, особенно, если будете продолжать читать и далее совершенствовать ум и таланты, коими вас наделила природа. Я получил письмо из Лондона от вашего приятеля Дж[она] Б[арбера]: это ответ на то, что, Глассхил, как вы уже знаете от меня, говорил ему относительно ваших денег. Дж[он] Б[арбер] пишет, что он считает вас человеком чести и посему вам нет необходимости хоть сколько-нибудь по этому поводу беспокоиться; вы можете заплатить, когда вам будет удобно, и он вполне согласен потерпеть до тех времен[1207]. Таковы его собственные слова. Как видите, сама манера, с которой это сказано, изобличает в нем очень богатого человека, каковым он, по его словам, все еще является, хотя нынешнее падение акций[1208] отозвалось на его состоянии самым пагубным образом. Я рад, что вы не продали свою ежегодную ренту, разве только кто-нибудь взял бы на себя заботу о том, чтобы поместить деньги в акции в то время, когда они еще были в цене. Я очень тревожусь о бедняжке Молькин, тем более, что и вы, по-моему, чувствуете себя не лучше. Вам следует ради вас обеих держаться как можно бодрее и читать что-нибудь приятное, что могло бы вас развлечь, а не предаваться унынию, сидя на скамеечке возле камина и упершись локтями в колени. Прогулки верхом были бы для Молькин бесспорно полезней всего, разумеется, при хорошей погоде и если она тепло оденется; да и вам точно так же, а если вы потеряете при этом какую-нибудь клячу, то Иов, как вам известно, говорит: «кожа за кожу отдаст человек ради жизни своей»[1209]. Не помню, то ли Иов так сказал, то ли Сатана. — 17 октября. С тех пор, как я начал это письмо, у меня не было ни минуты, чтобы закончить его. Только что меня прервал один человек, явившийся поведать о том, что кое-кого из здешних видных должностных лиц собираются сместить, а сейчас еще кто-то пришел по делу, так что adieu либо ненадолго, либо до завтра. — 18 октября. Из-за отсутствия моциона я наживаю себе в этом проклятом городишке головную боль. Я охотно прошелся бы с вами раз пять-десять по вашему саду, а потом выпил с вами кофею. Вчера вечером я около часа просидел в обществе десяти человек обоего пола и устал, как собака. А тут еще Глассхил как назло отнимает у меня уйму времени. То ли все вокруг становятся глупыми и противными, то ли сам я становлюсь нелюдимым и раздражительным, что, впрочем, одно и то же. Вокруг только и разговоров, что о Компании Южных морей, да о разорении королевства и нехватке денег. Мне уже тысячу раз чудилось, будто губернатор вот уже два часа кряду гневается безо всякой причины. —

20 октября. Губернатор навестил меня нынче в шесть часов утра, но не пробыл и двух минут и заслуживает, чтобы его хорошенько отругали, что вам и следует сделать, когда вы в другой раз будете пить кофей. — Это письмо я надеюсь отправить завтра. — После небольшого переезда у меня что-то очень неладно с головой. Возможно, причина в том, что я слишком много съел, а потом трясся в карете. Сейчас я сижу один дома и собираюсь еще написать Молькин —, так что adieu —

Мисс Эстер Ваномри — Свифту

[Селлбридж, 1720]

Я бы уже давно написала вам, но до сегодняшнего дня не могла воспользоваться услугами моего посыльного, а сейчас у меня есть время только поблагодарить вас за ваше письмо, потому что он как раз отправляется по своим делам, и это чрезвычайно счастливое для вас обстоятельство, в противном случае вы получили бы длинное письмо, исполненное безысходной хандры. С тех пор, как я сюда приехала, на свете не было человека несчастнее меня. У бедной Молькин в последнее время дважды или трижды наступали ухудшения, и сейчас она настолько плоха, что, боюсь, едва ли уже поправится. Судите сами, в каком я сейчас состоянии, вдали от вас и снедаемая тревогой за сестру. Я и сама была очень нездорова: сильно кололо в боку, и эти боли еще не совсем прошли.

Мисс Эстер Ваномри — Свифту

[Селлбридж, 1720]

Поверьте, я крайне сожалею о том, что обращаю к вам свои жалобы, ведь я знаю, вы так добры, что не можете видеть несчастий человека, кто бы он ни был, не будучи глубоко тронуты. Но что же мне делать? Мне остается либо облегчить свое сердце и поведать вам о всех его горестях, либо пасть под бременем невыразимого страдания, которое я испытываю вследствие вашего чудовищного ко мне равнодушия. С тех пор, как мы с вами виделись, прошло уже десять томительных недель, и за все это время я получила от вас только одно письмо и маленькую записку с оправданиями. О — вы меня совсем забыли! Своим жестоким обращением вы стараетесь отдалить меня от себя. Но я не могу вас винить, ибо с величайшей болью и смятением убеждаюсь, что я виною ваших тягостных мыслей. И при всем том я не могу вас утешить: знайте, ни время, ни случайность не в силах уменьшить невыразимую страсть, которую я питаю к —. Наложите на мою страсть какие угодно запреты, удалите меня от себя, насколько это возможно на земле, все равно вы не властны исторгнуть те пленительные воспоминания, которые всегда останутся со мной, доколе мне не изменит память. Любовь, которую я питаю к вам, заключена не только в моей душе: во всем моем теле нет такой мельчайшей частицы, которая не была бы ею проникнута. Не обольщайтесь поэтому надеждой, что разлука изменит со временем мои чувства: даже безмолвствуя, я не нахожу себе покоя, и мое сердце одновременно исполнено печали и любви. Скажите мне, заклинаю вас небесами, чем вызвана эта чудовищная перемена, которую я с недавних пор заметила в вас. Если у вас осталась хоть капля жалости ко мне, скажите об этом как-нибудь помягче. Нет-нет, лучше не говорите, чтобы это не стало причиной моей мгновенной смерти, но и не обрекайте меня на жизнь, которая подобна мучительному угасанию, потому что это единственное, что мне остается, если вы утратили всю вашу нежность ко мне.

Мисс Эстер Ваномри — Свифту

[Селлбридж, 1720]

Скажите мне откровенно, возникло ли у вас хоть однажды, с тех пор, как я написала вам в последний раз, настоятельное желание увидеться со мной? Нет, вы настолько от этого далеки, что ни разу даже не пожалели меня, хотя я говорила вам, как я страдаю. Одиночество невыносимо для ума, охваченного тревогой. Мои дни тянутся томительно, заполненные вздохами, а ночи я провожу без сна, неотрывно думая о —, —, —, — — —, который нисколько не думает обо мне. Сколько писем я должна вам отправить, прежде чем получу ответ? Как у вас хватает духу лишать меня единственного утешения, оставшегося мне в моих нынешних бедствиях? О! Если бы я могла надеяться увидеть вас здесь или поехать к вам. Я родилась с неистовыми страстями, и все они соединились теперь в одной, в той невыразимой страсти, которую я питаю к вам. Подумайте, сколь губительны[1210] для меня чувства, вызванные вашим пренебрежением, и проявите хоть сколько-нибудь участия, или я сойду с ума. Как бы вы ни были заняты, вы могли бы улучить минуту написать мне и принудить себя оказать столь безмерное благодеяние.

Я убеждена, что если бы мне дано было проникнуть в ваши мысли (разгадать которые не под силу ни одному живому существу, потому что никогда еще ни один из смертных не думал так, как вы), то я, наверно, обнаружила бы, что нередко в порыве ярости вы спрашивали себя, зачем я не набожна, в надежде, что я обратила бы тогда свои помыслы к небесам. Однако это не принесло бы вам избавления: ведь даже будь я фанатиком, вы все равно остались бы для меня тем божеством, которому бы я поклонялась. Существуют ли иные признаки божественности, кроме тех, какие отличают вас? Я нахожу вас повсюду; ваш дорогой образ всечасно передо мной. Вы повергаете меня по временам в благоговейный трепет, и я дрожу от ужаса; в иной же раз ваше лицо исполнено благотворного сострадания, которое воскрешает мою душу. И разве не естественней наклоняться лучезарному образу того, кого зришь воочию, нежели того, кого знаешь лишь понаслышке?

Свифт — мисс Эстер Ваномри

[? 27 февраля 1721]

Не могу вам выразить, насколько я ошеломлен и удручен. Я прочитал ваше письмо дважды, прежде чем уразумел его смысл, но так и не могу до конца поверить своим глазам. Неужели бедного дорогого существа больше нет в живых? В субботу у нее, как я заметил, был несколько мертвенный цвет лица, но для человека, страдавшего ее недугом, столь внезапная смерть очень уж необычна. Ради бога, соберите своих друзей, чтобы они помогли вам советом и позаботились обо всех формальностях. Это все, что вам теперь остается. Я вряд ли могу вас утешить, ибо сам нуждаюсь теперь в утешении. Одно только время поможет вам. А сейчас главное — соблюсти приличия. Несчастье застало меня совершенно врасплох, и едва ли кто на свете испытывает к вам сейчас большее сострадание.[1211] Понедельник.

Свифт — мисс Эстер Ваномри

1 июня [1721?]

Я никак не мог придумать, как переписать для вас этот перечень[1212], и потому вручил его мистеру Уорэлу с тем, чтобы он передал его вам, а ему сказал, что это какие-то бумаги, которые вам переслали из Англии на мой адрес. — Да хранит вас господь, adieu —

Свифт — мисс Эстер Ваномри

Галлстаун, близ Киннегада,

5 июля 1721

Мне было не с руки, а, вернее, невозможно написать вам до сих пор, хотя я желал этого более, нежели обычно, памятуя, в каком расположении духа я в последний раз застал вас; надеюсь, впрочем, что оставил вас в несколько лучшем. Считаю своим долгом просить вас побольше следить за своим здоровьем, встречаться с людьми и гулять, в противном случае вас одолеет хандра, а ведь нет недуга глупее и тягостней, и если справедливо, что обладание всеми жизненными благами служит в какой-то мере от нее защитой, тогда у вас для этого решительно никакого повода. Кэд — уверяет меня, что по-прежнему чтит, любит и ценит вас больше всего на свете и сохранит эти чувства до конца своих дней, но вместе с тем он умоляет вас не делать ни себя, ни его несчастным из-за ваших фантазий. Мудрейшие люди всех времен почитали за лучшее ловить преходящие мгновенья и находить усладу в любом невинном занятии. Если бы вы знали, каких усилий стоит мне сохранять хоть немного здоровья, какие неудобства я принужден терпеть ради езды верхом и прогулок, а также вследствие воздержания от всего, что я люблю, то вы считали бы пустяком необходимость время от времени проехаться в карете или поболтать с глупыми и бесцеремонными людьми, дабы избежать хандры или болезни. — Без здоровья вы утратите всякое желание пить кофей и так ослабеете, что совсем падете духом. — Я передал Кэду все те вопросы, которые вы имеете обыкновение ему задавать, и он торжественно объявил, что отвечает на них утвердительно. Как продвигается ваша тяжба? Ведь вы были когда-то отличным сутягой, но только Кэд — вас испортил. — Я совершил довольно утомительное путешествие в ирландской почтовой карете, однако чувствую себя после этого вполне сносно. — Прошу вас, пишите мне бодро, без жалоб и укоров, иначе Кэд — непременно об этом узнает и накажет вас. — Что есть сей мир, если не чувствовать себя в нем настолько покойно, насколько нам позволяют благоразумие и средства? С каждым днем он представляется мне все более бессмысленным и ничтожным, и я приноравливаюсь к нему ради собственного спокойствия. Я здесь настолько усердно вникаю в чужие заботы относительно того, что сажать и где прорыть канаву, как если бы это имело ко мне самое непосредственное касательство, и с удовольствием размышляю об отсутствующих друзьях, надеясь увидеть их счастливыми и быть счастливым вместе с ними. Неужели вы при всем вашем достоинстве и здравом смысле будете вести себя иначе, чтобы сделать Кэда — и себя несчастными? — Приведите в порядок свои дела и покиньте этот гнусный остров[1213], и тогда все будет так, как вы того желаете. — Я не могу больше ничего прибавить, потому что меня зовут, mais soyez, assir que jamais personne du monde a et aime, honore, estime, adore par votre ami que vous. [Но позвольте вас уверить, что никогда и никого в мире ваш друг так не любил, не почитал, не ценил и ни перед кем так не преклонялся, как перед вами.] С тех пор, как я расстался с вами, я еще ни разу не пил кофей и не собираюсь этого делать, пока снова не увижусь с вами: никакой кофей, кроме вашего, не стоит того, чтобы его пили, если только я могу быть в этом деле судьей. — Adieu.

Мисс Эстер Ваномри — Свифту

[Июль 1721]

—, —, —, Кэд, у меня сейчас невыносимая тоска, и я ничего не могу с собой поделать. Все как нарочно толкает меня к этому. Разве это не безжалостно: обладать таким значительным состоянием, как у меня, и не иметь возможности распоряжаться им, как если бы у меня вовсе не было на него никаких прав? Один из докторов[1214] — сущий —, я даже не знаю, как его назвать. На днях он так отвратительно вел себя со мной, что будь я мужчиной, ему пришлось бы кое-что выслушать. Только и знает, что болтать чепуху и извиняться. По-моему, с тех пор, как он услыхал о первом ходатайстве совета опекунов, он от души раскаивается, что вообще взялся за это дело, потому что его приятель оказался более виновен, нежели он предполагал. И вот я должна торчать в этом ненавистном мне городе и вести бесконечную тяжбу в ущерб моему здоровью и настроению. И, тем не менее, я легко могу снести эти и другие житейские невзгоды, но только не пренебрежение со стороны —, —, —, Кэда. Он часто говорил мне, что лучшее житейское правило, которого придерживались мудрецы всех веков — это ловить мгновенья, но, увы! счастливые мгновенья всегда недосягаемы для обездоленных. Скажите, пожалуйста, — Кэду, что я не могу припомнить в своем письме ни одного места, в котором сквозило бы раздражение, и крайне сожалею, если ему так показалось. Что же до моей тоски, то тут я бессильна, и вам остается только проявить снисхождение. Я всячески стараюсь ее преодолеть, но она сильнее меня. С тех пор, как я виделась с Кэдом, я прочитала больше, чем за долгое время в прошлом, и выбирала книги, требующие наибольшего внимания с тем, чтобы как-то занять свои мысли, но убеждаюсь, что, чем больше я размышляю, тем несчастнее себя чувствую.

Я уже как-то решила не досаждать вам больше моими письмами из боязни, что они покажутся слишком унылыми и станут вам в тягость, но для меня такое удовольствие писать вам, что это свело на нет мою решимость. Удовлетворение, получаемое мной при мысли, что вы вспоминаете обо мне, когда читаете мои письма, и наслаждение, которое я испытываю, ожидая их от — Кэда, вот причина, по которой я предпочитаю лучше быть немного в тягость вам, нежели усугублять тягостность моего собственного существования.

Свифт — мисс Эстер Ваномри

Клогер, 1 июня 1722

С тех пор, как я уехал из Дублина, это первый случай, когда я коснулся пером бумаги, и только десять дней, как я обосновался на одном месте[1215]; кроме того, я по неведению пропустил одну почту, что задержало отправку этого письма на пять дней. Перед тем мне сильно нездоровилось, как это обычно со мной бывает вследствие сырой погоды и перемены воды. Я и сейчас еще как следует не поправился, хотя чувствую себя уже гораздо лучше. Скверная погода держалась с таким постоянством, что я еще нисколько не ощутил благотворных преимуществ жизни в деревне, и похоже, что она и дальше будет такой же. Было бы бесконечно приятнее встречаться раз в неделю с Кендалом[1216] и прочее, иметь возможность проводить по утрам часа три — четыре за кофеем или обедать tete-a-tete [наедине (франц.).], а потом до семи опять попивать кофей. На все вопросы, которые вы можете мне задать, я отвечаю утвердительно. Я хорошо помню ваше отвращение и презрение к беседам, коими пробавляются в обществе; так вот, два дня кряду я был здесь настолько угнетаем одним джентльменом и его благоверной, что сделался раздражителен, как — мне недостает сравнения. Вы, надо думать, уже переехали в свое деревенское обиталище[1217] или собираетесь, впрочем, вам, кажется, предстоит скоро сессия суда[1218]. Я пробуду здесь достаточно долго, чтобы успеть получить ваш ответ и, возможно, еще раз написать вам, однако потом, если позволит здоровье, поеду дальше и буду извещать вас о своих дальнейших остановках. Несколько дней у меня была такая хандра, какую вы едва ли когда испытывали за всю свою жизнь; смелое утверждение, не правда ли. Помните, я по-прежнему призываю вас читать и гулять для совершенствования вашего разума и телесного здоровья и прошу вас не быть чересчур романтичной, а говорить и вести себя, как подобает обыкновенному земному существу.