Сердечный друг! Тебе пойдет

Сегодня тридцать пятый год.[1056]

Удвоились твои года,

Однако возраст — не беда.

Я не забуду, Стелла, нет,

Как ты цвела в шестнадцать лет,

Однако верх над красотой

Берет сегодня разум твой.

Когда бы разделить богам

Дары такие пополам,

Какой бы век для чувств людских

Явил двух юных нимф таких,

Так поделив твои лета,

Чтоб раздвоилась красота?

Тогда причуднице-судьбе

Пришлось бы внять моей мольбе,

Так разделив мой вечный пыл,

Чтобы двоим он свойствен был.

Паллада, убедившись в том,

Что Стелла со своим умом,

Затмив свой пол, мужчин пленит

И потрясенья причинит,

Которых в будущем не счесть,

Малютке даровала честь.

Развратный век растлил слова.

Я честь определю сперва.

Честь — содержание всего,

Подобно вере в Божество.

Наука нам преподала,

Что согревает жизнь тела,

Душе сопутствует в тиши.

Честь — это дух самой души.

Выписывает моралист

Все добродетели на лист;

Мораль подобная скучна:

Их все включает честь одна.

Не меланхолию, не кровь,

Не желчь, не флегму, не любовь, —

Честь мы владычицей зовем,

И темперамент ни при чем.

Но если честь усмотрят вдруг

В скандальных выходках пьянчуг,

В бесчисленных рубцах на лицах

И в триумфальных колесницах,

В том, чтобы с шулером тотчас

Расплачиваться каждый раз,

В том, что красотка на свиданья

Является без опозданья,

И в том, что лорду верит рвань,

Воздав происхожденью дань,

Нам Стелла преподаст урок,

Как наилучший педагог.

Инстанций выше чести нет.

Напрасен здесь чужой совет.

Все взвесив собственным умом,

Не думай о себе самом.

Установить важнее тут,

Как поступил бы, скажем, Брут,[1057]

Старик Сократ или Платон.

Кровь пролили бы свою Катон?

От бредней дух освободи!

Иначе у тебя в груди

Верх снова слабости возьмут,

Которые страшнее смут:

Гневливость, похоть, суета,

Жестокость, алчность, клевета,

Трусливый стыд и подлый страх,

Царящий в мелочных сердцах.

На небеса возносит честь,

Там для героев место есть;

И Стелла будет среди них,

Надеюсь, позже остальных.

Когда сказала Стелла «да»,

Не нужно больше клятв тогда.

Скорее целый мир падет,

Чем Стелла друга подведет.

Честь в сердце Стеллы так сильна,

Что правда ей всегда видна.

Ей отвратителен обман,

И ненавистен ей тиран.

Дурной министр, дурной король

В ней вызывают гнев и боль.

Ей предрассудок надоел,

Мол, доблесть — лишь мужской удел.

Подсказывает Стелле вкус:

Смешна трусиха, как и трус,

Хоть многих привлекла досель

Жеманным страхом Флоримель.

Столь театральная боязнь

Внушает Стелле неприязнь.

Не перебудит Стелла дом,

Крича, что видела фантом.

Шнуровку не разрежут ей,

С водою прибежав скорей,

Лишь потому, что стук не в срок

Иль в спелой сливе червячок.

Послушать Стеллу каждый рад;

Остроты Стеллы — сущий клад,

Который светится слегка,

Как солнце, скрывшись в облака,

Однако пронизать готов

Отрадным блеском свой покров.

Признайся, Стелла, Прометей

Был ослеплен красой твоей.

Лишь для тебя огонь украв,

Он дал тебе неженский нрав.

В обличье женском дух мужской

Облагородил род людской.

Черты по-женски хороши,

Чертог, но для мужской души.

Понять не трудно, я же сам

Злословью повод лучший дам,

Когда скрывать я предпочту

Ум Стеллы или доброту.

Изведав пагубную хворь,

Не различал я быстрых зорь:

Лишь призывал я день и ночь,

Всех, кто способен мне помочь;

Но прибежала Стелла вдруг

И облегчила мой недуг;

Страдала более меня,

Веселость внешнюю храня.

По воле неба был я слаб.

Мне даже самый верный раб

Не угождал бы, как она,

Лишь дружбою вдохновлена.

Целит меня за часом час

Трудами рук, приветом глаз;

Вблизи постели, словно дух,

Безмолвная, щадит мой слух.

Отвратный пробует бальзам,

Который должен пить я сам.

И стыдно мне лицо скривить.

Как Стеллу не благословить?

Пример достойный для друзей!

Спасая нежностью своей

Мне жизнь, своей рискуешь ты.

Чрезмерный подвиг доброты!

Скажи, какой глупец бы мог

Снести блистательный чертог,

Чтобы обломками потом

Чинить убогий ветхий дом?

Когда роскошный дом возник,

Забыты каменщики вмиг;

Дивясь торжественной красе,

Иниго Джонса[1058] хвалят все.

Так, если выстоит чертог

Из этих рифм, из этих строк

Не только в наши времена,

Хвалы достойна ты одна.

Тебе я начал петь хвалы

Без купидоновой стрелы;

Ты, Стелла, помнится, тогда

Была не так уж молода;

Я страсти в сердце не впустил,

Тебя я, Стелла, слишком чтил.

Привычкам верные своим,

Разнообразия хотим;

Подругу, друга и жену

Мы ценим лишь за новизну

И утешаемся подчас,

Мол, наилучшее при нас.

Жизнь как заманчивый базар:

Отбросив хлам, найдешь товар.

С кем дружит Стелла, счастлив тот,

Не ведая таких забот.

Какой-нибудь поэт чердачный

Сидит, как попугай невзрачный;

Он всех и вся воспеть готов

За неименьем башмаков;

А если муза под шумок

Ему заштопает чулок

Или попотчует певца

Котлетой с кружкою пивца,

Иль раздобудет уголька

Для стынущего камелька,

Поэт превыше звезд парит,

Любовь свою боготворит,

Вознагражденный за труды,

Не чая в будущем беды.

Нет, Хлою, местную сильфиду,

Филлиду, Сильвию, Ириду,

Искать не будут в небесах,

Спросив об этих адресах.

Разыщут Хлою поскорей,

А с нею пьянствует лакей.

Филлида штопает белье,

Забыв прибрать свое жилье.

Лен треплет Сильвия одна,

В кровоподтеках вся спина.[1059]

Ирида потеряла прыть:

Болезнь дурную трудно скрыть.

Дочь не узнал отец-мерзавец

Среди других таких красавиц.

Подвластны были до сих пор

Поэту слава и позор.

Претит угодливая лира,

Как непристойная сатира.

Отвергнем авторов плохих!

Одною правдой блещет стих.

Тем выше вымыслу цена,

Чем лучше правда в нем видна.

Когда бы пел я красоту

В недолговременном цвету, —

Заемный, праздничный наряд,

Как стоики нам говорят, —

Я прививал бы черенок,

Который, зеленея в срок,

Встречал бы солнце летних дней,

Чтобы засохнуть без корней,

Как будто громкая хвала

Насмешкой горькою была.

Так Мевий[1060], не жалея сил,

Воспеть блудницу норовил;

Он брал приемы напрокат,

Сравнениям избитым рад

И самым пошлым небылицам

Из посвящений разным лицам.

Покуда лавр подобный рос,

У нимфы провалился нос.

Лишь добродетель при тебе

Благодаря самой судьбе.

Не скажет, Стелла, злобный свет,

Что лжет пристрастный твой поэт.

Мои стихи переписав,

Признаешь ты, что был я прав;

При этом слабостей твоих

Не скроет мой правдивый стих.

Грешишь ты вспыльчивостью, да!

Вот главная твоя беда.

Твой лучший друг не промолчит,

Тебя в ошибке уличит,

А ты даешь ему отпор

Всем доводам наперекор.

Ты сердишься, не разобрав,

Кто заблуждается, кто прав.

Себя не помнишь ты почти,

И твой рассудок взаперти.

В непримиримости твоей

Ты нападаешь на друзей,

Являющих тебе пример

Пристойных сдержанных манер.

Твой друг тебя не подведет.

Разоблачив твой недочет,

Не чуждый, судя по всему,

И высочайшему уму,

Как пламень Этны, чей размах

Нас восхищает, вызвав страх;

Подземным жаром с вышины

Долины обогащены.

Южанин жалуется нам,

Как солнце жжет по временам,

При этом сам он первый рад,

Когда созреет виноград.

В твоих глазах увидев гнев,

Я сокрушаюсь, пожалев

О том, как часто может страсть

Впустую вспыхнуть и пропасть.

Остроты часто страсть родит,

Но чаще сердце бередит.

Полезен лозам жгучий зной,

Но портит он вино порой.

Однажды гнев Аяксу в грудь

Паллада вздумала вдохнуть.[1061]

Он мог бы Трою взять в бою,

Отвагу доказав свою.

Однако, гневом одержим,

Грозил соратникам своим.

Ты заставляешь кровь кипеть,

Надеясь в этом преуспеть,

Когда, застой преодолев,

Закваской крови служит гнев.

Но ты при этом не права.

Когда закваска такова,

Со временем прокиснет кровь.

Нет, Стелла, ты не прекословь:

Гнев не приносит нам добра.

За гневом следует хандра.

Смиришь ли, Стелла, ты свой нрав,

Подобный текст переписав?

Запишешь ли своей рукой

Упрек мой с этою строкой?

Иль будешь ты перечить мне,

Пылая в низменном огне,

Позволив подтвердить огню

Все то, в чем я тебя виню?

Влечет гостиница гостей

Красивой вывеской своей,

А если там хороший стол,

Уютный зал и чистый пол,

Мы помним ангельский отель.

Туда вернуться — наша цель.

Пусть блекнет живопись потом,

Не понесет убытка дом;

В накладе конкурент коварный,

Старался зря маляр бездарный,

Служить кабатчику готовый, —

Нас не заманит ангел новый;

Мы хоть за тридевять земель

Узнаем ангельский отель.

Поблекла Стелла лишь чуть-чуть.

Художнику виднее суть:

И после тридцати шести

Бывают ангелы в чести.

Такая внешность хороша,

Поскольку в ней видна душа;

Блеск добродетели в очах,

И нет нужды в других лучах.

Все кавалеры день за днем

Стремятся к Стелле на прием;

И Стелла, занимая всех,

Имеет истинный успех,

Блистает множеством щедрот,

Советов, шуток и острот.

Расход без прибыли почти.

Концов с концами не свести,

Но подтверждает наш визит:

Банкротство Стелле не грозит!

Нам, Долли, вовсе не нужны

Черты заемной новизны:

Стоишь напрасно у окна,

Где всем прохожим ты видна.

Мы скажем Хлое без прикрас:

Объедки не прельщают нас!

Ты скажешь, Хлоя, нам в ответ,

Что Стелле тридцать восемь лет:

Ответишь нам дешевой сплетней

О красоте сорокалетней,

Которая, прельстясь птенцами,

Болтает с разными юнцами.

Ты хочешь Стелле повредить?

Позволь тебя предупредить:

Пускай проносятся года,

Пусть будет Стелла вся седа,

Пускай грозит ее чертам

Морщина тут, морщина там,

А ты, бог весть какой ценой,

Блистая мнимою весной,

Сумеешь сохранить черты

Неомраченной красоты,

Не скроешь, сколько ни греши,

Своей морщинистой души,

И Стелла в восемьдесят лет

Тебя затмит, чаруя свет.

Святого Патрика декан!

Урок стране тобою дан.

Единственный учитель мой,

Меня вниманья удостой!

Хочу воспеть, как скромный друг.

День, стоивший немалых мук

Достойной матери твоей.

Была награда тем ценней.

Когда, тщеславие дразня,

Прекрасной стали звать меня,

Я презирала волокит,

Как презирать их надлежит.

Очистил ты мой вкус тогда.

Чем я с тех пор была горда.

Приметно вянет красота,

Искусством тщетно занята;

Избегнуть каждый предпочтет

Ее ветшающих тенет.

Свою сыграла мигом роль,

Роль в полстраницы, вот в чем соль.

Искусству не спасти цветка.

Вторая сцена так близка.

Непостоянный свет жесток:

Освистан вянущий цветок.

Так блекнут женские сердца,

Чье достоянье — цвет лица.

Девица в тридцать лет грустна,

Как нелюбимая жена.

Уроки Стелле помогли,

От этих бед уберегли;

Полжизни прожито не зря,

Еще другим не в тягость я.

Я знаю, в чем добро и зло —

Вот, что мою красу спасло.

Пускай тускнеет пламень глаз,

Есть пламень сердца про запас.

Непрошенная седина

При свете сердца не видна.

Способно сердце уповать

И нежность коже придавать.

При этом, презирая лесть,

Я нравлюсь даже в тридцать шесть.

Пусть Хлое лишь пятнадцать лет.

Мне огорчаться смысла нет:

Кумир назойливых глупцов,

Падет она, в конце концов.

Холм времени довольно крут.

Нет, Стеллу годы не столкнут.

Законом сделай свой урок,

Чтобы мужчин смирить он мог

И просвещенный женский пол

Обрел бы снова свой престол.

Пусть повторится много раз

День этот, праздничный для нас,

А позже, отправляясь в рай,

Край мантии своей мне дай,

И, память о тебе храня,

Я проживу не дольше дня.

Ты знаешь, Стелла, каждый год

Твой друг тебе хвалу поет,

И ты сама не станешь мне

Напоминать об этом дне,

Но даже, кажется, в гробу

Пожалуюсь я на судьбу:

Я, Стелла, у тебя в долгу,

И расплатиться не могу.

Все больше у тебя заслуг,

И все слабей твой старый друг.

Едва звучит моя струна.

Забвенью ты обречена,

Твой дух высокий не воспет.

Меня сменив, другой поэт

Не воспоет уже тебя,

Другую Стеллу возлюбя.

Я, Стелла, твой должник немой.

Лишь Дилени, наследник мой,[1062]

В делах подобных зная толк,

Быть может, выплатит мой долг.

День Стеллы я решил воспеть,

Надеясь в этом преуспеть.

Пером своим вооружен,

Я был в раздумья погружен.

Затылок я себе чесал

И ногти яростно кусал,

Однако Муза ни гу-гу,

Мысль еле движется в мозгу;

С ней трудно рифму сочетать,

Успел я между тем устать.

Чем дольше думай, тем трудней,

И тем фантазия бедней.

Авось поможет Аполлон.

К нему пошел я на поклон,

Чтоб не сказали, будто лень

Воспеть мне Стеллу в этот день.

Придет как Робин, так и Джек,[1063]

Чтоб осрамить меня навек;

Сердитый Форд, коварный Джим

И Шеридан зловредный с ним[1064]

Докажут, к моему стыду,

Что Феб смеется раз в году.

Старался я заверить их:

Внушает Феб мне каждый стих.

Мол, Феб и я давным-давно,

Как перст и перстень заодно.

Увидев, как я оплошал,

Докажут мне, что я бахвал;

Пустое, дескать, хвастовство —

Кивать весь век на божество.

Урон я понесу тогда.

Для Стеллы это не беда;

Мне самому не сдобровать,

А Стеллу будут воспевать.

Феб ради праздничного дня

Вернул к заглавию меня:

Когда бы, как Мафусаил[1065],

Ты дольше всех на свете жил,

Ты все равно бы не воспел

Всех свойств ее, всех добрых дел.

У вас в Ирландии декан,

Сдается мне, всегда болван.

И ты признайся сам, не медли,

Не лучше ты декана Смедли[1066].

И поздно ночью, и чуть свет

Вам скажут: Феба дома нет.

Вас всех забыть могли бы вмиг.

Спасает вас ваш громкий крик.

По-моему, ты был бы прав,

На помощь миссис Брент[1067] позвав,

Ее советам ты внемли.

К ней благосклонен бог земли.

Вооружившись кочергой,

Свершит она обряд благой;

В подвале Сондерса[1068] не вдруг

Магический начертит круг,

Где выкопает Арчи[1069] клад

Лопатою не наугад.

Там будут Стелла, Грэттен, Форд,

Ребекка с ними, как эскорт.

Увидишь через полчаса:

Бутылка метит в небеса.

Огнем и ветром рождена,

Тебя в молчанье ждет она.

Поэтов Бахус веселит,

Сок Бахуса в бутылку влит;

Могилу покидает он,

В обширном чреве затаен.

Для мозга лучший эликсир,

Тебе, поэт, сулит он пир.

Смотри, поэт, лови момент!

Иначе сотня миссис Брент

И с ними тысяча лопат

Напрасно раскопают ад.

Ты выпей, но не через край,

И смело Музу призывай;

Пусть Роберт ради торжества

Осадок выцедит сперва,

И Муза явится к столу,

Чтоб Стелле ты воспел хвалу.

Дон Карлос[1071] был настолько мил,

Что Стеллу в гости пригласил.

Полгода Стелла прожила

Там, где утехам нет числа.

Повсюду Стелла успевала,

Прислугу Стелла муштровала;

Мгновенно полюбив комфорт,

Во всем ценила высший сорт.

Вот Стелла за столом сидит,

На лакомства едва глядит.

Хоть куропатка недурна,

Но лучше с привкусом зерна…

Вкусней оленина с жирком,

Но нет пикантности в жарком.

Дон Карлос говорит: «Мадам,

Понравился ли голубь вам?»

Перепелиное крыло

Едва привлечь ее могло.

Со вкусом Стелла пьет вино,

Играет при свечах оно.

Дон Карлос, демон-искуситель.

Завлек ее в свою обитель,

Обхаживал и угощал.

Он Стеллу роскошью прельщал.

Мрачнеют небеса зимой,

Пора красавице домой.

Из мест, где был нектар пригублен,

Назад в зловонный, хмурый Дублин.

Гулять ей негде будет впредь,

Придется в кресле посидеть.

Ей не дождаться здесь банкета,

Нет, предстоит ей здесь диета.

Там челядь перед ней робела,

Здесь Дингли властвует всецело.

Там было всяких яств помногу,

Здесь ломтик мяса, слава богу.

Там вина пили, не жалели,

Здесь пьют полпинты в три недели.

Там общество — десерт к меню,

Здесь царство всяких парвеню.

Там Форд, блестящий бонвиван,

А здесь убогонький декан.

Там был в почете аппетит,

Здесь голодовка предстоит.

В один из пасмурнейших дней

Угрюмый Ормонд перед ней.[1072]

Остановился кучер тут.

Никак ошибся дверью плут?

Такая дверь наводит сплин. —

Войти мешает кринолин.

В пустынных комнатах тоска,

К тому же лестница узка,

И слишком низок потолок.

Унылый, в общем, уголок.

В глубоких трещинах стена.

Столам и стульям грош цена.

Квартиру нужно поменять,

Другую следует нанять;

Позорит Стеллу жалкий кров.

Пригодный лишь для бедняков.

Гостей надумала позвать,

Чтобы одной не тосковать

И не ударить в грязь лицом,

Вуд-парк считая образцом.

Где две бутылки, там банкет.

(Четыре мог вместить буфет.)

Пять блюд фаянсовых зато,

На этих блюдах пять ничто.

Неделя пронеслась, как сон;

Урон финансам нанесен;

Рассеяли былой дурман

Селедка, пиво и декан.

Шутил я, Стелла, до сих пор.

Такие шутки — не укор.

Мой поэтический намек

От истины весьма далек.

Намеки вымыслу сродни,

Не оскорбительны они.

Шутливый мой задор ценя,

Твой вкус не обвинит меня.

Я признаюсь, хулить грешно

Твой дом, твой стол, твое вико.

Являя роскошь чистоты,

В миниатюре блещешь ты.

Ты по Вуд-парку не вздыхай,

Покинув этот мнимый рай!

Пусть город мрачен, как всегда,

Пускай не так вкусна еда,

Однако дело не в еде,

Ты, Стелла, хороша везде,

И подтвержден мой стих судьбой:

Убогий дом — Вуд-парк с тобой.

Приносит Янус[1073]-доброхот

Для Бекки множество забот.

Конечно, доктор Свифт готов

Ей переслать мешок даров.

В пакете воркотня декана,

Поддразниванья Шеридана,

Проступки Робина и Нелли,

Которые не поумнели.

Поклажу на спину взвали!

Ларец, который тоже здесь,

Гордыней Стеллы полон весь.

Вот в клетке воробей сидит,

Он будет ласками убит.

И разместились попеченья

В корзиночке для развлеченья.

Узлы развязывать умей,

Гнетущие твоих друзей.

А в этих двух мешках тугих

Твои заботы о других.

Для всех твоих тревог заочных

Бочонков не хватает прочных.

Шлет Янус Бекки в уши серу,

Чтоб любопытствовала в меру.

Вези заботы Килки в Дублин,

Чтоб нами город был возлюблен.

Тебе пустые шлют кули.

Поклажу на спину взвали!

Средь вечных немощей моих

Еще подвластен ли мне стих?

Я день рожденья Стеллы мог

Отметить в прошлом данью строк.

Мне дань теперь не удалась;

Мне жаль, что Стелла родилась.

Неблагодарный! В ней одной

Обрел подмогу я, больной,

Она мне служит, как раба,

Хоть речь моя порой груба,

И слабый, к моему стыду,

Я часто злобствую в бреду.

Она целит мою напасть,

Слезами гасит злую страсть;

Хоть ей самой куда больней,

И, значит, помощь ей нужней.

Она мне предается вся,

Без жалоб свой недуг снося.

Нежней и тверже нет сердец,

Уступит ей любой мудрец.

Вся жизнь ее сложилась так,

Чтобы творить ей больше благ,

Чтоб добродетелей своих

Не прятать от сердец других.

Кто знал бы, как она тверда,

Не будь ей ведома беда?

Являет Стелла доброту,

Когда друзьям невмоготу.

Пускай недуг мой станет злей,

Меня ты, Стелла, пожалей!

Пускай бешусь я, словно зверь,

Тебя награда ждет, поверь!

Я сам исправиться готов,

Как только буду я здоров.

Тебя за мой сердитый бред

Вознаградят, сомнений нет.

Тебя мы будем чтить и впредь;

Ты будешь, Стелла, нас жалеть.

Когда красавица стара,

Забыть о танцах ей пора.

Хромает старый нелюдим,

Плясунья-рифма в ссоре с ним.

Твой день рожденья твой певец

Почтил бы в прозе наконец;

Однако старый весельчак

Порой танцует кое-как

С домоправительницей старой,

Довольствуясь такою парой.

Поскольку Дилени поник

Среди своих любимых книг,

Когда пасует Шеридан,

Партнер для Стеллы — лишь декан.

Остроты вместе с красотой

Подруги младости святой.

Пятнадцать весен красоте,

Лет в двадцать мысль на высоте;

Всегда старик-поэт нелеп.

Поэты молоды, как Феб;

И, как Венера, молода

Их муза, резвая всегда.

Мне, Стелла, пятьдесят шесть лет.[1074]

Какой же я теперь поэт?

Тебе, мы знаем, сорок три,

Немало, что ни говори.

Где блеск острот, очей, кудрей?

Мы стали строже и мудрей.

Перечить незачем судьбе,

И в прозе предан я тебе.

Поверь мне, дружба не плоха

И безо всякого стиха.

Без музы я не запою,

Нет, выскажу хвалу мою.

Но Стелла, кто сказал, что ты

Своей лишилась красоты,

Что лучник резвый Купидон

Косою времени смещен

И ты не можешь скрыть седин?

Не верю в это я один.

Я признаюсь, день ото дня

Глаза слабеют у меня.

Природою так решено:

Мой взор с тобою заодно.

Стыжусь я надевать очки[1075]

И всем наветам вопреки

Тобой любуюсь в тишине:

Морщин твоих не видно мне.

Ты благородна, ты умна.

Пускай проходят времена,

Ты молода в глазах моих:

Я слеп, но я не из глухих.

Мой жребий был бы слишком плох,

Когда бы я, прозрев, оглох.

У бедняков убогий кров,

Нет ночью места для коров.

Едва пройдет Михайлов день[1076],

Вблизи шотландских деревень

В холодном сумрачном краю

Коровы бродят по жнивью;

Сквозь шкуру светится скелет,

На пастбище травинки нет;

Коровы бедствуют в ненастье

И стойко держатся в несчастье;

Дождь в мае землю оросит,

На нивах злаки воскресит;

Росистая ночная тьма

Коровам ниспошлет корма;

Корова в теле вновь тогда

И, словно телка, молода;

Как будто бы весной готов

Котел Медеи[1077] для коров

И от коровы недалек

Тот, кто Европу в миг завлек.[1078]

Ты скажешь, был я неучтив,

Тебя с коровою сравнив?

Но в этом суть, поверь мне, Стелла,

Зимой ты тоже спала с тела.

Весною смело в путь пустись.

Поедешь в Килку ты пастись!

Там воздух вновь тебя прельстит,

К тебе вернется аппетит,

И ты, блуждая по лугам,

Вновь нагуляешь тело там,

И заиграет в жилах кровь.

Себя ты к этому готовь!

Ты только имя сохранишь

И свой заслуженный престиж.

Когда живое существо —