– Чердаки совсем недавно проверяли пожарные и кто-то еще из местной администрации. Думаю, ничего вниз не посыпется.

– Домофон только на вашем подъезде?

– Да.

– Тогда открывайте лаз и ждите. Мы заявимся вскоре после вас. Но войдем через другой подъезд.

Евпатий ловко срежиссировал их уход из «Макдональдса». Вышли по двое через два разных выхода. Потом и эти двойки разделились. Следуя инструкциям отца Евпатия, каждый из четверки – более или менее умело – постарался оторваться от возможных наблюдателей.

Встретившись у ближайшей к дому Олега Викторовича станции метро, Матвей, Макарий и Евпатий осторожно, сделав большой крюк и совершая все необходимые телодвижения, требуемые наказами ФСБ при угрозе слежки, добрались до дома фотографа.

Евпатий открыл дверь крайнего из подъездов. По очереди они зашли внутрь. Матвей поднялся на пятый этаж последним: лаз на чердак был уже вскрыт отцом Евпатием: на полу валялась перекушенная клещами дужка от замка.

Матвей поднялся по вмурованным в стену ступеням к темному зеву люка, взялся за края лаза и, подтянувшись, забрался на чердак. Рядом с ним мелькнуло мутное пятно фонарика.

– Свои, – прямо перед Матвеем появились темные фигуры Евпатия и Макария. – В какой подъезд нам надо?

Фотограф их не подвел. В другом конце чердака был виден отсвет от открытого люка. Троица благополучно добралась до него и спустилась вниз. Подумав, Евпатий вытащил из кармана кусок проволоки и, закрыв люк, замотал для верности дужки, на которых висел замок. Поскольку освещение в подъезде было скупым, открывал кто-то лаз на чердак или нет, с первого взгляда определить было трудно.

Через минуту они уже сидели в квартире Олега Викторовича. Сидели в коридоре, не подходя к окнам, – так было меньше шансов быть замеченными внешним наблюдателем. Когда время подошло к полуночи, фотограф выключил свет в спальне. Все стихло, все ждали – пока непонятно чего.

По указанию Евпатия, они сидели в коридоре, но внимание каждого было направлено в свою сторону. Олег Викторович следил за окном в гостиной, Макарий – за окном спальни, Матвей – за кухней, сам Евпатий – за входной дверью. Сидели тихо, не разговаривали даже шепотом: все должно было указывать на то, что хозяин погрузился в объятия Морфея.

Спать захотелось быстро. Матвей даже удивился тому, насколько легко утерялись навыки времен его следопытского прошлого. Тогда он мог выдержать многие часы, если не сутки, лежа в почти неподвижном состоянии на мерзлой земле чеченских предгорий. Теперь же потянуло в сон через какой-то десяток минут после того, как Олег Викторович потушил свет.

Сидеть, между тем, предстояло долго. Крепче всего спит человек под утро, тогда и следовало ожидать «гостей». Матвей прогонял от себя мысли о Варе: она, скорее всего, беспокоилась – он не предупредил ее о планах на вечер и ночь. Но звонить и сообщать, что эту ночь он проведет в засаде, значило заставить ее беспокоиться еще больше.

Мысли вообще нужно было прогонять. Они отвлекали внимание от главного – окон и дверей. В квартире жены Олега Викторовича была вскрыта дверь, поэтому отец Евпатий взял на себя самое вероятное направление. Впрочем, сидели они рядом и готовы были в любой момент броситься навстречу взломщикам.

Еще перед тем как выключить свет, Олег Викторович вытащил из-под дивана объемистый конверт и достал оттуда десяток фотографий. Они были выцветшими, но Матвей без труда узнал храм в Алексеевской. Две фотографии были сняты с улицы, с разных ракурсов. На остальных фотограф запечатлел росписи.

– Печатали, почитай, пятнадцать лет назад. Поэтому все блеклое, – извиняющимся тоном прошептал Олег Викторович. – Но негативы в порядке, мы с них вытянем хорошие кадры.

Первой реакцией было: «Ну и что здесь такого?» Потом Матвей понял: раньше его взгляд не останавливался на странных фресках просто потому, что он не ожидал там увидеть ничего странного. Фигуры, цвета, ландшафт беглому взгляду казались привычными, походили на другие фрески того же времени. Если не размышлять над тем, что изображено, то ничего и не заметишь. Сколько же подобных посланий украшают храмы, музеи, частные коллекции по всему миру? – подумалось ему.

Рассматривать фотографии они решили на следующий день. Папка снова оказалась под диваном. Но Матвей был уверен, что каждый про себя возвращается к ее содержанию.

Он волновался не более, чем во время своих поисков в Чечне. Скорее, даже меньше. Единственное, что беспокоило – это то, каким образом будут себя вести фотограф и отец Макарий в случае непредвиденных обстоятельств – если взломщиков будет много или они окажутся вооружены. За отца Евпатия Матвей не беспокоился: хотя тот и не воевал, в КГБ сотрудников готовили хорошо. По крайней мере, можно было надеяться, что они хотя бы не будут мешать друг другу. Но вот что касается остальных…

И еще одна мысль постепенно начала беспокоить Шереметьева. Почему жена фотографа ничего не услышала? Каким же крепким должен быть сон, чтобы не заметить присутствия в квартире посторонних людей. Это только в кино «ниндзя» проползают по стене над головой спящего. Нормальный человек – если он не находится под действием дикой дозы алкоголя или снотворного – обязательно почувствует присутствие чужака. Но ни о каких странностях своей супруги Олег Викторович не упоминал. Следовательно…

Уже минуту или две Матвея беспокоил какой-то звук. Он был очень тихим, находясь на самом пороге слышимости. Вначале Матвей решил, что он доносится откуда-то с улицы. Потом – что это шумит вода у соседей.

«Дикой дозы снотворного?» Неожиданная мысль заставила Матвея подняться со стула и войти в кухню. Он начал осматривать стену, на которой находилась вентиляционная решетка, но в темноте ничего не было видно.

Сзади подошел отец Евпатий. Ни слова не говоря, он достал фонарик и, прикрывая его со стороны окна рукой, осветил вентиляционное отверстие. Шипение шло именно оттуда. Был даже виден кончик узкой трубочки, из которой в квартиру фотографа закачивался газ.

Отец Евпатий выругался, что совсем не соответствовало его духовному сану, зато очень подходило к обстановке.

– А ребята-то серьезные, – шепотом сказал подошедший к ним отец Макарий.

– Нужны полотенца! – Шереметьев схватил Олега Викторовича за руку. – Где полотенца?

– В ванной, где еще.

Стараясь не поднимать шума, они намочили все имеющиеся полотенца и обмотали ими нижнюю часть лица. Одним из полотенец Матвей аккуратно завесил вентиляционную решетку.

– Если отравляющее вещество, никакие полотенца не помогут, – прошептал Макарий.

– Нет, что-то усыпляющее. Мягкое, – возразил Матвей. – Наверняка этот газ тяжелее воздуха. Он скапливается внизу, и человек, который спит на кровати, отключается быстрее того, кто остается на ногах. Поэтому – не садитесь.

Оставалось надеяться, что суета на кухне и в ванной не спугнула гостей. Сколько еще оставалось ждать? Матвей рассудил, что не слишком долго. Во-первых, визитеры едва ли хотели отравиться сами. А во-вторых, до утра газ должен был выветриться, чтобы ни проснувшийся хозяин, ни милиция не заподозрили, что произошло.

Матвей оказался прав. Не прошло и четверти часа, как шипение смолкло. Вскоре отец Евпатий отчетливо услышал звук от вставляемой в замок отмычки. Он дотронулся до руки Матвея. Тот точно так же предупредил Макария и хозяина квартиры. Евпатий прижался к стене – чтобы открывающаяся внутрь прихожей дверь скрывала его. Матвей отступил в кухню, Макарий и фотограф – в ближайшую комнату.

Взломщик с легкостью справился с замками на железной двери Олега Викторовича. На несколько мгновений все замерло – с той стороны двери явно прислушивались к происходящему в квартире. Наконец дверь начала медленно открываться.

Матвей ожидал, что площадка освещена, и на ее фоне входивший будет легко заметен. Однако взломщики предусмотрели все: лампочки на площадке были выкручены. Вместо темной фигуры на фоне желтого прямоугольника, в квартиру вошла темнота. Хотя глаза Матвея уже привыкли к ней, он лишь угадывал передвижения темной фигуры, которая вначале осторожно переступила порог, а потом вновь замерла. Было слышно, как дышит взломщик – тяжело, с хрипом. «Принюхивается?» – в первый момент подумал Матвей, но тут же догадался: «Респиратор!»

Они были готовы броситься на него. Еще один шаг – и Евпатий толкнет вперед дверь, отбросит его к стене. Матвей прыгнет сверху, повалит на пол. Макарий и фотограф рванутся на лестничную площадку – если там еще кто-то есть. А там уж будет видно – именно об этом они договорились прежде, чем выключили свет.

Взломщик не двигался. Матвей почти не дышал. Ни звука не издавали и остальные. Однако взломщик так и не сделал следующего шага. Шереметьеву показалось, что темнота в дверном проеме шелохнулась, а хриплое дыхание стало удаляться.

– Стой! – заорав благим матом и сбросив полотенце, Матвей бросился на лестничную площадку.

Ему удалось схватить взломщика за плечо, но тот вывернулся, резко ударив Шереметьева локтем. Через какое-то мгновение его шаги уже звучали на лестнице. Матвей устремился за ним, а затем, не думая, что делает, перемахнул через перила. Возможно, это было единственно правильным решением: прыгнув на следующий лестничный марш, Матвей прямо-таки оседлал беглеца, и они кубарем скатились вниз, вплоть до очередной лестничной площадки.

В темноте было трудно понять, где руки, голова взломщика, однако Матвею удалось подмять его под себя. Спустя несколько мгновений рядом появилось световое пятно, и послышался голос отца Евпатия:

– Цел?

– Оба целы, – ответил Матвей.

Фонарик выхватил из темноты извивающееся под Шереметьевым тело. Когда он осветил лицо, Матвей едва не засмеялся: эта физиономия с дико выпученными глазами и черным респиратором отчего-то напомнила ему «Звездные войны».

– Там еще один! – мимо них прогрохотали фотограф и отец Макарий.

– Открой ему личико, – попросил Матвей.

Евпатий взялся за свиную морду респиратора и сорвал ее с головы взломщика. Тот взвыл, но не стал прятать лицо.

– Знакомы? – спросил Евпатий.

– До сегодняшнего дня – нет, – ответил Шереметьев. – Но сейчас познакомимся.

Во взломщике была явная примесь дальневосточной крови: ее выдавали широкие скулы и вытянутые, словно финиковые косточки, глаза. Он уже перестал вырываться и просто смотрел на Матвея и Евпатия. Смотрел с нескрываемой злобой.

– Зря вы это, ребята, – неожиданно высоким голосом сказал он. – Очень зря.

– И вы зря, – ответил Евпатий. – Не на тех напали.

В этот момент, грузно топоча, вернулись Олег Викторович и Макарий.

– Сбежал, вот ведь зараза! – фотограф явно задыхался. – Внизу у нас домофон, пока кнопку нажмешь, пока… Я думал, мы успеем. А они подложили камешек, дверь была открыта. Бегает хорошо – прямо по снегу, как заяц. Нам бы тренироваться…

– Когда возвращались в подъезд, услышали звук отъезжающей машины. Их ждали, – добавил Макарий.

– Это понятно, – ответил Евпатий. – Хотя бы один человек с колесами. Может, и еще кто-то был – на внешнем наблюдении. Однако дали промашку – недоглядели, как мы пробрались в квартиру.

Взломщик молчал, переводя глаза с одного лица на другое.

– Холодно здесь. Потащили его в квартиру, – наконец произнес Шереметьев.

– А потом что? – спросил Олег Викторович.

– Вызовем милицию.

* * *

Объяснения с милицией завершились только под утро. Сонный и злой наряд никак не мог понять, что случилось, и не желал верить словам об усыпляющем газе. Предложение отца Евпатия взять анализы с полотенца, висевшего на вентиляционной решетке, вызвало дружный хохот:

– Мы что тебе, из полиции Майами приехали?

Когда дружной компанией добрались до отделения, Евпатий и Макарий все же заставили внести в протокол слова об усыпляющем газе. Как и то, что у пойманного взломщика было как минимум два сообщника.

У Матвея сложилось впечатление, что милиционеры больше были обеспокоены выяснением вопроса, не превысили ли четверо здоровых мужиков нормы самозащиты, когда вязали этого узкоглазого, вызывающе молчащего парня, чем тем, для чего он вообще полез к фотографу.

Взломщик молчал и в квартире Олега Викторовича, пока они дожидались милицию. Отец Евпатий быстро перестал донимать его вопросами – всем было очевидно, что разговаривать тот не собирался. Матвей помнил по Чечне, что нужно делать в подобных случаях, но ведь это была Москва, а не Чечня…

Олега Викторовича молчание взломщика бесило больше всех:

– Он над нами издевается! Кто тебя послал, ниндзя ты паршивый?! Кто тебе приказал травить меня и мою жену?

«Паршивый ниндзя» высокомерно глядел поверх головы фотографа и хранил молчание.

– И что же, он будет молчать, а мы терпеть? – возмущенно спросил Олег Викторович у Евпатия.

– Будем терпеть. Вы хотите, чтобы мы допросили его по полной программе? Тогда несите утюг, паяльник… Этот парень достаточно натаскан, чтобы не бояться словесных излияний. А пытать его мы не станем. Он это понимает, а потому и сидит, довольный собой. Тоже мне нашелся, герой-разведчик.

В милиции, правда, высокомерное молчание быстро надоело. Когда один из сержантов в десятый раз спросил у взломщика: «Как зовут? Имя? Фамилия?», и получил в ответ лишь холодную улыбку, милицейское терпение лопнуло. Сержант грузно выбрался из-за стола, подошел к взломщику и со всего размаха так двинул его по физиономии, что тот отлетел в угол комнаты.

Однако на взломщика это не произвело никакого впечатления. К удивлению окружающих, он начал тихо смеяться. Сержант хотел добавить, но его остановил старший наряда:

– Хватит. Пусть скалится. В КПЗ его, завтра придут те, кому положено с такими разбираться.

В четыре утра фотографа и его друзей отпустили.

– Спецназ, – почти хором произнесли Матвей и Евпатий в ответ на немой вопрос Олега Викторовича. Потом продолжал Евпатий: – Не пресловутая «Альфа», что-то рангом пониже. Но явно из органов. Не из преступного мира – там действовали бы более топорно. Из какого управления ФСБ, сказать не могу. А может быть, и не из ФСБ. Сейчас все заводят спецгруппы – и милиция, и даже налоговики.

– Налоговая инспекция с усыпляющим газом, – усмехнулся отец Макарий.

– Смешно, – согласился Евпатий. – Так что гадать не будем. Завтра начнем выяснять.

Проводив Олега Викторовича до дому и договорившись, куда следует перепрятать негативы и фотографии фресок, они распрощались. Матвею ужасно хотелось видеть Варю, поэтому, поймав машину, он поехал не домой, а к девушке. Уже подъезжая к ее дому, он посмотрел на часы. Еще не было пяти. Варя наверняка спала, и будить ее прямо сейчас Шереметьеву не хотелось. Он попросил водителя высадить его за несколько кварталов от дома девушки. Впереди была прогулка длиной в четверть часа – пожалуй, ему даже больше были нужны эти четверть часа. История с пожаром оказалась куда серьезнее, чем он мог предполагать. Менее всего хотелось и дальше затягивать в нее девушку.

На улице как-то резко похолодало, дул резкий северный ветерок. Матвей поплотнее запахнул куртку, надвинул шапку на брови. Он шел мимо темных домов, где горели лишь окна на лестничных клетках. Пять утра – самое сладкое время для сна.

Вопреки желанию идти не торопясь, обдумывая слова, в которых он поведает о причинах своего исчезновения, Матвей прибавил шагу. Его начинала колотить дрожь – и от холода, и от усталости. Думать не хотелось. Хотелось побыстрее добраться до квартиры, которую снимала Варя, до ее теплых рук.

Вот и дом, ее дом. Была такая питерская группа «Секрет», которая лет пятнадцать назад сочинила песню «Моя любовь на пятом этаже». Матвей заметил, что распевает ее про себя. Он смотрел на окна, за которыми его ждала – он вдруг произнес про себя эти слова – ждала любовь. Сейчас эти слова произносить было не страшно.

До Вариного дома оставалось рукой подать. Только перейти через улицу и нырнуть под козырек подъезда. Послышался шум подъезжающей машины. Матвей инстинктивно отступил назад, в сторону от света. У подъезда, в котором жила Варя, остановился черный BMW. Скрипнули тормоза, из машины вышли двое: мужчина и женщина. Они о чем-то озабоченно говорили и не смотрели по сторонам.

Матвей вздохнул. Он вдруг почувствовал себя усталым и разбитым. Болело правое колено: похоже, прыгая на взломщика в темноте, он повредил его. Сгоряча боли не почувствовал, а теперь… Нет, сегодня он пойдет домой.

Глава 5

«Не принимай близко к сердцу ни утрату, ни приобретение»^[5]

Русский монашек испуганно смотрел, как мимо Влахернского дворца в Царь-город вступают турецкие полчища. Сражение, которое длилось с утра, завершилось. Нечистые прорвались через два ряда стен у ворот Святого Романа, в нескольких верстах отсюда. Когда начался приступ, большинство защитников Влахернских ворот побежали на звуки рукопашного боя, бросив большие пищали и крепостные самострелы. Осталось лишь несколько человек, в том числе и брат Алипий.

Месяц назад по приказу государя Константина на стены отправили всех, кто мог держать в руках копье или меч. В их число попали не только молодые монахи константинопольских монастырей, но и те, что оказались в Царь-городе случайно, подобно Алипию. Раньше монах никогда не держал в руках оружия, даже сейчас он с опаской притрагивался к копью. Несколько раз в день они молились, прося Богородицу защитить ее стольный город – как она делала уже не раз. Дважды Алипий участвовал в крестных ходах прямо по константинопольским стенам. Эти ходы лишь усиливали страх Алипия – он видел бесчисленные шатры турецкого лагеря и понимал, что только чудо может спасти город. Воинов, включая наемных итальянцев и ополченцев вроде него, не хватало. На каждого из них приходилось по нескольку зубцов стены. Только отчаянная храбрость защитников позволила отбить предыдущие штурмы. Нечестивые агаряне завалили своими телами крепостной ров – настолько, что в последние дни миазмы от тысяч трупов растекались над Царь-городом, заставляя его защитников закрывать рты и носы тряпицами, смоченными винным уксусом. Но агарян было слишком много, и у них имелись огромные пушки, которые крушили крепостные стены.

В Царь-город Алипий приплыл за несколько дней до начала осады. Когда его судно проходило мимо Босфора, императорский досмотровый корабль заставил их капитана повернуть в Золотой Рог. Монах вначале обрадовался возможности еще раз увидеть Софию и церковь в Хорах. По пути в Египет он уже побывал в Царь-городе, ходил по его церквям, ахая от неземной красоты. То, что город и тогда фактически находился в осаде, Алипий даже не заметил. Городская жизнь казалась бурной и веселой, Царь-город процветал и богател. Но на обратном пути по приказу императора их задержали, на корабль установили пищали и направили защищать вход в Золотой Рог, а монахов и купцов поставили на стены. Бесконечная протяженность стен съела всех, кто из чувства долга или страха встал на защиту города.

Во время своего путешествия Алипий побывал в Святой Земле, совершил путешествие на Синай и вместе с попутным караваном прибыл в землю Иосифа Прекрасного, в странную и чудную страну Египет. Он не добрался до легендарных пирамид, построенных великанами по приказу фараонов, зато в низовьях Нила общался с египетскими пустынниками, скрывавшимися от мира среди лотосовых болот и заводей. Алипий входил в их часовни, молился перед их грубоватыми иконами, но не стоял вместе с ними на заутренях и вечерях. Еще в Новгороде ему говорили, что здешние христиане – сплошь еретики, что даже Царьградская церковь не найдет на них управы. Он и боялся их, и удивлялся тому, как посреди минаретов и невольничьих рынков те вообще остаются живы.

Далеко не все из анахоретов разумели греческий, и, собственно, лишь с одним из них у Алипия получилась настоящая беседа. Зато она врезалась в его память. Греческий язык оба знали не слишком хорошо, поэтому многие вещи из того, что ему говорил собеседник, Алипий додумывал сам.

Анахорет – маленький, сгорбленный, но крепкий и смуглый, словно обгорелая коряжка, человечек – долго смотрел на него, удивленно хлопая глазами, обрамленными поразительно пушистыми и длинными ресницами.

– У вас все время солнце, – сказал он наконец.

– У нас холодно, – ответил Алипий.

– Холодно и солнце?

Алипий с трудом понял, что анахорет верит, будто на севере круглый год солнце не уходит за горизонт. Сам он слышал только, что где-то на севере, за горами, ночь длится по полгода.

– Да, именно так! Вначале место, где ночь и день по половине года, а потом – только солнце, только день.

Алипий напрягал свою память, но так и не вспомнил, чтобы ему кто-то рассказывал о месте, где вечный день.

– Только солнце, только день! – убежденно повторял анахорет. – Туда – долгий путь. Долгий, но легкий для того, кто верит. Знаешь, я читал, что туда уже добирались люди. До Христа! Один летал туда на стреле. Другого несли лебеди – и до счастливой страны, и обратно. Эту страну видели иудейские пророки. Туда после смерти земной ушли апостолы, чтобы уже из этой земли быть вознесенными на небеса. Помнишь в Откровении Иоанновом: «И увидел я новое небо и новую землю». Евангелист Иоанн был похищен из своего заключения на Патмосе и побывал там же. Оттуда видно подножие Престола Божия и слышны голоса ангелов, поющих Ему осанну. Ты пойми, это – не выдумка и не аллегория философов: новое небо и новая земля. Они всегда здесь, на нашей земле, только путь к ним непрост и открыт не каждому.

Путаясь в словах, с трудом подбирая образы, египетский анахорет рассказывал Алипию о чудесной земле, лежащей на северных пределах Руси. По его словам, высокие горы с ледовыми вершинами ограждают ее от холодных ветров. Льды сверкают как бриллианты, отражая вечное высокое и яркое солнце. Там видно, как прямо с небес течет Река Жизни, а пышные дубравы обступают ее со всех сторон. Там жизнь сытая и беззаботная – словно у птиц небесных.

Анахорет сказал, что завидует Алипию, который живет рядом с чудесной землей.

– Боюсь, у нас никто о ней не знает, – отвечал русский монашек.

– Может, и знают… но совсем немногие. Для большинства путь туда заказан. А остальным мешает Сатана. Рассказывают, что на севере, за морем, люди постоянно воюют друг с другом. Это Сатана устраивает смуту, пугает лютым холодом и ночью длиной в полгода, чтобы не пустить нас туда.

Египетский анахорет сознался, что узнал о северной стране, где всегда солнце и где правит сам Господь, от своего наставника, который давно уже отдал душу Богу. Узнал, когда тот был на смертном одре, и поначалу не поверил его словам.

– Но однажды я прочитал в Откровении: «И ночи не будет там…» – и меня поразили эти слова. Я вспомнил то, что мне говорил учитель, и стал искать сведения о той стране. Чем дальше, тем лучше я понимал, что о ней писали много – и христиане, и нехристи. Кто-то побывал там, кто-то услышал и понял, что это – истина.

Египтянин говорил, что когда-нибудь он отправится туда, в страну Алипия, а потом – за ее пределы.

– Вот только выполню обет, который дал после смерти учителя – десять лет не покидать его скит.

Алипий не мог решить, как ему расценить слова анахорета. Алипий был умен и учен, он знал, как легко, питаясь лишь книжной мудростью, выдумать небывальщину. Но уже когда медлительная генуэзская барка везла его мимо бесчисленных островов эллинского моря, Алипию пришло в голову: «А быть может, он прав? Сколько неведомых земель лежат за Камнем? Новгородские гости ходят туда, видят многое, но всё ли рассказывают?» Как только Алипий позволил себе подумать, что все поведанное египтянином правда, как его охватило такое воодушевление, какого монах не испытывал даже два года назад, когда настоятель сказал ему, что он отправляется в паломничество к Святым местам.

Но вместо Сурожа барка оказалась в Царь-городе, осажденном бессчетными полчищами агарян. И вот случилось то, чего все ждали с самого начала осады. Магометане ворвались в город. Ромейский мир погибал – и словно свидетельствуя об этом, над кварталами, расположенными близ ворот Святого Романа, показались первые дымы пожарищ.

Алипий посмотрел на крепостную пищаль, на которой, бывало, сидел в предыдущие дни осады. В принципе, его научили, как стрелять из нее, но перед Влахерной, с той стороны стены, не было ни одного агарянина. От бессмысленности ситуации кружилась голова. Он даже не сразу заметил, что остался один. Все, кто не бросился в последнюю, уже бессмысленную схватку, еще кипевшую на Месе, главной улице города, поспешили спрятаться. Беспредельный город соблазнял мыслью о возможности укрыться среди его улочек, среди домов, многие из которых уже давно стояли заброшенными, а следовательно, не должны были интересовать агарян.

Алипию было страшно. Но он знал, что завоеватели прочешут город. Все, кто не сможет заплатить выкуп, все, кто агарянам окажется не нужен, будут проданы в рабство или розданы воинам. И ни один человек в далекой русской земле не узнает о том, где побывал Алипий, не услышит о беседе с египетским анахоретом.

Алипий замотал головой и замычал, словно от боли. Затем сбросил рясу, оставшись в исподнем, и побежал по стене по направлению к Золотому Рогу. Еще оставалась какая-то надежда, что магометане захватили не все корабли. Он бросится в воду и поплывет к тому, который поднимает паруса, чтобы уйти из гибнущего города. Плавает он хорошо, куда лучше, чем стреляет или бьется на мечах. Там, в северных землях, Господу проку от него будет больше, чем здесь, в городе, чей век закончен.

* * *

На работу Матвей пришел в обед. Невыспавшийся, злой, он что-то буркнул Сиреневому Жакету, который при виде отсутствовавшего полтора рабочих дня журналиста принял угрожающий вид и тут же скрылся в своем кабинетике. Понимая, что в жизни Матвея происходит что-то важное, Иннокентий Абрамович предоставил ему в последние дни максимум свободы. Единственным заданием было подготовить к новогоднему номеру коллаж из писем читателей, боящихся или ждущих Миллениума.

Шереметьев посмотрел на стопку бумаг, лежащих перед ним. Письма были вскрыты, их содержимое извлечено, развернуто и аккуратно прикреплено скрепкой к конвертам. По просьбе Матвея никакой предварительной отбраковки не производилось. Шереметьев знал по своему опыту, что младшие редакторы порой отправляют в корзину самые интересные послания, считая их чистой воды шизофренией.

Но сейчас ему хотелось выкинуть всю эту пачку из окна. Посмотреть, как она падает с четвертого этажа, устилая узкий проулок. Нет, лучше зайти в кабинет Сиреневого Жакета, выходивший окнами на Садовое кольцо, и пустить всю эту писанину по ветру – в соленую грязь под колеса машин.

Желание что-то сломать было настолько сильным, что Матвей заставил себя откинуться в кресле, закрыть глаза и несколько минут правильно дышать, представляя, что с каждым вздохом через ноздри выходит ржавого цвета дымок раздражения. Когда Шереметьеву надоело воображать себя дремлющим дракончиком, он открыл глаза и потянулся к телефону. Раздражение сменило острое желание позвонить Варе. Однако сделать это помешал Сиреневый Жакет. Он остановился на пороге кабинета Матвея и некоторое время с молчаливым упреком смотрел на него.

– Я успею, – сказал Шереметьев-младший, положив трубку на место. – Так получается, что я немного… отвлекся. Но не волнуйтесь, Иннокентий Абрамович, мы успеем.

– Уже середина декабря, – вздохнул Сиреневый Жакет. – Счет идет на дни. Тридцатого твой обзор уже никому не будет нужен.

– Успею, – упрямо повторил Шереметьев. – Яне подводил. Сосредоточусь и успею.

– Ну, хорошо… Я тут просмотрел почту, которую тебе собрали. Одно письмо обращено непосредственно Матвею Ивановичу Шереметьеву.

– Где оно?

– Да прямо наверху.

Не добавив больше ничего, Сиреневый Жакет вышел. Матвей взял в руки верхнее письмо, прочитал первые его строки. Затем удивленно поднял брови и перевернул, чтобы взглянуть на конверт.

В следующие секунды произошло сразу несколько событий. Раздался телефонный звонок. Все еще держа в руках письмо, Матвей потянулся к аппарату и снял трубку. Но он даже не успел сказать «Алло», как в тот же момент звякнуло стекло и что-то с силой ударило по стопке бумаг. Матвей буквально слетел с кресла, прижавшись к дальней стене своего кабинетика – и почти тут же стекло зазвенело еще раз, а невидимый кулак с силой врезал по креслу. В сиденье появилась дыра размером с ладонь ребенка, пуля пробила его и ушла в пол, застряв, как и первая, где-то в перекрытии между этажами. Оконное стекло протяжно застонало и, наконец, посыпалось вниз, прямо на улицу. Хотя новых выстрелов не было, Матвей, прижимаясь спиной к стене, подтянув к себе колени, ощущал себя беззащитным и ожидал следующей пули. Он почему-то был уверен, что она попадет ему в живот.

Распахнулась дверь, появился встревоженный Сиреневый Жакет, и Матвей заорал:

– Стой! Там снайпер! Назад!

Главный редактор отшатнулся назад. Через мгновение Шереметьев услышал его голос:

– Стреляют! Все на пол! Звоните в охрану, в милицию!

Матвей по-прежнему не слышал новых выстрелов. Из разбитого окна тянуло морозным воздухом, комнату наполнили звуки с улицы. Наконец Шереметьев понял, почему его не добивают. Снайпер стрелял не из окна соседнего дома, а с крыши. Узкий проулок, разница в высоте крыши и окна его кабинета не позволяли снайперу видеть тыльную стену комнатки. Матвей находился в мертвой зоне. Долго ему здесь сидеть? Охрана, сидевшая на первом этаже их здания, не полезет под пули. Но в квартале отсюда находилось отделение милиции. Там наверняка есть дежурный наряд.

На месте снайпера Матвей поспешил бы уйти. Если по Матвею стрелял профессионал, то на крыше соседнего дома уже никого нет. А если это не профессионал? Ведь он так и не попал ни разу.

Шереметьев увидел, что перед его носом болтается телефонная трубка. Там кто-то безостановочно говорил: «Алло! Матвей Иванович! Алло! Матвей Иванович!»

Подхватив трубку, Шереметьев поднес ее к уху и сдавленно произнес:

– Да. Слушаю.

– Матвей Иванович? Живы? Что у вас там приключилось? Перестрелка?

Это был голос одного из Компетентных людей.

– Да, Владимир Николаевич, перестрелка, – все так же сдавленно ответил Матвей.

– Сидите тихо! Я беру пожарную команду и мчусь к вам!