Первым проявил решительность Фригиец. Конные разъезды, забравшиеся в глубь песчаных языков слева от лагеря, сообщили, что видели большой отряд легковооруженных воинов, направляющийся в тыл расположения Эвмена.

— Что он там, думает нас окружить? — пожал плечами Филипп.

— Нет, здесь другая причина. — Стратег посмотрел на бледного Эвдима: — Сколько воинов сопровождает слонов?

— Четыре сотни, — сипло прошептал тот. — Я и не думал…

— А здесь не нужно было думать. Нужно было предупредить меня. — Стратег горько покачал головой. — Если мы потеряем слонов, боги тебя накажут, Эвдим. И мы накажем тоже.

Антиген и Певкест порывались двинуть на помощь слонам половину армии.

— Нет. Здесь не количество нужно, а скорость, — возразил Эвмен. — Пусть Филипп возьмет сакаскинов, а Дотим — самых легконогих стрелков. Если они не выручат, значит судьбе угодно оставить нас без слонов.

Калхас увязался за Дотимом.

— Возвращайся обратно! — обрушились на пастуха вождь аркадян и Филипп, когда увидели, что он оседлал коня. — Эвмен оторвет нам головы!

— Оставьте, — засмеялся Калхас. — Я и так чувствую себя пнем — замшелым и затянутым паутиной. Дайте хотя бы посмотреть на солдат Фригийца!

Выйдя из лагеря, сакаскины перешли на рысь. Пешие легковооруженные бежали рядом со всадниками, схватившись одной рукой за войлочные попоны, что покрывали крупы лошадей. Один из метателей дротиков пристроился к Калхасу. Судя по худобе и смуглости кожи, это был араб. Аркадянин подумал, что еще год назад сомневался бы в способности человека преодолеть в сумасшедшем темпе несколько десятков стадий, а после этого вступить в бой. Но летом и осенью он насмотрелся достаточно примеров подлинной выносливости. Араб бежал, весело скаля зубы и успевая перекидываться фразами со своими товарищами. Когда Калхас жестом предложил ему переместить груз дротиков на спину коня, тот отрицательно покачал головой.

Лагерь быстро удалялся от них. Теперь все зависело от того, насколько их опередил отряд Фригийца и насколько долго могут сопротивляться люди Эвдима. Черноглазые, черноусые сакаскины что-то заунывно напевали себе под нос. Слов в их песне не было; но сотрясение от бега лошадей придавало ей тревожный, возбуждающий ритм.

Совершенно неожиданно варвары замолчали и единым движением вынули из колчанов луки. Только после этого Калхас обратил внимание на облачко пыли, которое стало заметно впереди.

— Это не антигоновцы. Кто-то другой: их слишком мало, — сказал Филипп.

Действительно, пыль поднимала небольшая группа всадников Эвдима, спешащая к лагерю. Отряд Фригийца в мгновение разметал солдат, прикрывавших стадо из ста тридцати слонов. Эти беглецы не знали, где остальные, они не знали, что со слонами. Они просто были напуганы и спешили к лагерю в надежде на помощь.

Обругав беглецов последними словами, Филипп и Дотим приказывали им вести сакаскинов туда, где произошло нападение.

Путь оказался недолгим. На входе в плодородную часть Габиены дорога огибала заросшие сосновыми рощами холмы. Миновав очередной поворот, воины Эвмена увидели картину странного, почти невероятного боя. Разбитые на множество мелких групп, пешие и конные антигоновцы напали на огромную, четырехугольную массу слонов, одетых в разноцветные дорожные попоны. Где-то в середине ее был скрыт обоз индийского сатрапа.

Погонщикам пока удавалось удержать животных вместе. Гигантские пепельно-серые животные казались несокрушимыми. Однако Калхас видел, как обманчиво это впечатление. Тучи метательного оружия обрушивались на погонщиков: многие из них были ранены, некоторые слоны хоботами поддерживали бездыханные тела своих хозяев. Животные тяжко трубили, и, чтобы помешать им рассыпаться, преследуя наседающих врагов, оставшимся в живых индийцам приходилось затрачивать немало сил.

Пастух понимал: если слоны поодиночке накинутся на антигоновцев, это будет конец. Те только и ждали всплеска безудержной звериной ярости. Калхас заметил среди неприятеля воинов с тяжелыми, широкими серпами-мечами, похожими на чудовищно разросшиеся ножи, коими скопят жеребцов. Такими мечами подсекали сухожилия на задних ногах, приводя их в беспомощное состояние. Были среди антигоновцев и воины, вооруженные длинными ясеневыми копьями с наконечником тонким, как шило. Эти копья использовали для нанесения ударов в глаза, хобот и нежные губы животного, вызывая потоки крови и быструю слабость.

Но пока слоны оставались вместе, самое изощренное оружие было бессильно. Сдерживал стадо вожак — могучий и старый самец по кличке Гифасис. Его шкуру покрывали шрамы, оставленные и людским оружием, и бивнями соперников. Краснолицый индиец-погонщик, восседавший на его спине в льняном доспехе, отражал огромным щитом стрелы антигоновцев и при помощи коротких восклицаний управлял слоном. В руках индийца не было обычного шипа на длинном, изогнутом древке. Умное животное слушалось голоса; отмахиваясь хоботом от уколов многочисленных стрел, оно не позволяло остальным слонам вырваться из стада и возглавляло короткие резкие атаки, которые вынуждали солдат Фригийца подаваться назад. Эти атаки постепенно приближали слонов к лагерю. Но медленно, слишком медленно, без помощи оттуда они были бы обречены.

Филиппу и Дотиму даже не пришлось командовать. Легковооруженные выпустили попоны. Всадники прибавили ход, обогнали их, а потом свернули вправо от дороги. Теперь они охватывали нападавших, в то время как легковооруженные прорывались к слонам напрямую.

Увлеченные необычной охотой, антигоновцы не сразу обнаружили появление нового врага. Зато погонщики сразу поняли, что к чему. Они принялись размахивать руками, словно призывая: «Быстрее! Быстрее!» Вовсю трубили слоны — однако теперь уже не тяжко, а яростно-воинственно.

Сакаскины растеклись широкой лавой. Когда воины Фригийца стали оборачиваться в их сторону, они испустили свой непереносимый воинский клич. Визг был такого высокого тона, такой выворачивающей душу интенсивности, что мнилось, будто он не вырывается из человеческих глоток, а обрушивается с небес. Вслед за этим, не снижая хода, варвары пустили облако стрел, и, хотя стреляли они не прицельно, многие из них нашли жертву.

Антигоновцев было больше, но, разбитые небольшими группами, они оказались под угрозой оказаться между яростно атакующими варварами и разгневанными множеством мелких ран животными. Будучи опытными воинами, они недолго пребывали в растерянности. Часть устремилась еще дальше вправо — чтобы избежать охвата, пока ловушка не захлопнулась. Другие — те, кто все равно не успел бы совершить этот маневр — бросились навстречу сакаскинам, стремясь набрать как можно больший ход перед столкновением.

Калхас держался рядом с Филиппом. Прямо на них скакал отряд тарентинцев — всадников на больших италийских конях, с легкими, но длинными копьями, прямыми как вертел мечами и круглыми щитами. Пастух успел еще уловить воинственный напев, доносившийся из их уст, прежде чем тарентинцы врезались в сакаскинов.

Передние — и с той, и с другой стороны — были убиты в одно мгновение. Блеск ненависти в безумных глазах, удар — и лошади яростно храпя месили копытами бездыханные тела своих же хозяев. Выплеснувшаяся в первом столкновении энергия, убив передних, спасла тех, кто скакал следом. Обломками копий, мечами тарентинцы принялись прокладывать путь сквозь сакаскинов. Варвары, привыкшие к стрельбе из лука, к лихости и быстрым налетам, не могли противостоять им в правильной схватке и уступали. Неожиданно Калхас обнаружил, что он с Филиппом и несколькими сакаскинами сам оказался окружен неприятелем. Не успев почувствовать свирепость боя, пастух уже крутил над головой меч, парируя удары и выжидая случая, чтобы ударить самому.

Тарентинцы, как и все западные греки, высокие, сильные наездники, норовили сокрушить противника сразу, одним выпадом. Калхас извивался как змея, опасаясь, что сражавшийся позади него Филипп падет и италийское железо вонзится ему в спину меж пластин латной куртки. Но Филипп держался, а тяжелый меч пастуха с легкостью отбрасывал тонкие жала тарентинцев.

— Эй-я! — клинок Калхаса разорвал руку одного из италийцев от плеча до локтя. — На! — он переломил оружие второго и заставил антигоновцев податься назад. Воинственное безумие наконец охватило его.

— Вот так! — он сам бросил лошадь прямо в ряды тарентинцев.

От ударов, которые в одно мгновение принял на себя щит, левая рука онемела. Зато Калхас вонзил меч прямо в подбрюшье ближайшего из неприятелей. Затем схватил его за шиворот и, чувствуя в себе неописуемую силу, швырнул на остальных.

— И еще! — пастух резко развернул лошадь — так, чтобы опять оказаться нос к носу с тарентинцами.

Казалось, что в его тело сейчас вонзится несколько клинков, но Калхас нырнул влево, почти скрывшись за крупом коня. А едва противники отклонились назад, устремился за ними — и его меч опять окатила кровь.

Тарентинцы все равно убили бы пастуха. Варвары еще могли отступить в священном ужасе перед Аресовым безумием. Но не тарентинцы. Они собрались, стали хладнокровнее и решительнее.

Пелена упала с глаз Калхаса и он не увидел рядом с собой ни сакаскинов, ни Филиппа. Только италийцы, чье оружие уже рассекало его латную куртку.

Спасение было неожиданным, как и все в этом бою. Словно по велению божества тарентинцы, опустив мечи, стали разворачивать лошадей. Конь пастуха ни с того, ни с сего встал на дыбы и прыгнул в сторону. Тут же что-то громадное, как гора и бесформенное, как штормовой вал, пронеслось мимо него.

Хруст костей, стон отбрасываемых в стороны лошадей, вопли оказавшихся под ногами слона людей заставили Калхаса замереть без движения. Он увидел, как Гифасис обхватил хоботом тарентинца, поднял его к небесам и шмякнул о землю, словно муху. Погонщик по-царски восседал на его необъятной спине, восторженно хохотал и махал Калхасу рукой. Мимо аркадянина, осторожно обходя своих, потекли остальные слоны. Когда их стадо кончилось, пастух обнаружил, что по пути сюда животные Эвдима растоптали не менее полусотни антигоновцев.

— Ты жив? Благодарение небесам! — словно из-под земли появился Филипп. — Как я тебя потерял их виду?!

— Не знаю. Я сам почти ничего не помню. — Калхас смотрел на меч, покрытый обильной, густеющей на глазах кровью.

— Ого! — Филипп с пониманием поцокал языком. — Однако тарентинцы потрепали нас изрядно… К счастью, здесь был всего один их отряд.

Калхас оглядел поле и обнаружил, что большая часть сакаскинов, опять собравшись в лаву, преследует тех, кто сумел уйти из-под удара слонов.

— Славное дело! — Филипп указал в сторону дороги. — Поскакали к Дотиму! Кажется, он тоже управился.

Пастух машинально направил лошадь вслед за военачальником. Руки его мелко тряслись, и он не мог понять, от усталости это или от облегчения.

Рассеявшиеся антигоновцы исчезли в пустыне, и слоны под прикрытием отрядов Филиппа и Дотима прибыли в лагерь. Славословия, которыми встретили их появление, были таковы, словно между слонами шел закованный в цепи Фригиец. Не слушая вождей, солдаты сбились гигантской толпой перед палаткой стратега и долго возглашали ему здравницы, связывая сегодняшний успех с предусмотрительностью Эвмена. Тому не сразу удалось умерить восторженный пыл своей армии.

— Вина!.. Вина!.. — стали восклицать некоторые воины.

— Никакого вина! — резко отвечал стратег. — Ни сегодня, ни завтра! Антигон может попытаться воспользоваться нашей радостью. Сегодня мы удвоим караулы. А завтра начнем укреплять лагерь рвом и валом!

К удивлению Калхаса, солдаты восприняли слова Эвмена без ворчания. Действительно, этой ночью никто не пил, а на следующий день тысячи людей, сменяя каждую стражу друг друга, копали ров. Работали без воодушевления — но работали-таки! Никогда авторитет стратега еще не стоял так высоко, как после схватки за слонов.

Между тем, последняя принесла Эвмену не только авторитет, но и заботы. Антигоновцы выбили едва ли не половину погонщиков. Эвдим срочно подбирал им замену среди своих индийцев, но на привыкание слона к погонщику уходят месяцы, если не годы, а битва могла произойти уже завтра. Стратег жаловался:

— У Антигона слонов было вдвое меньше, чем у нас. А теперь он сравнялся с нами. Боюсь, новые погонщики не создадут ничего, кроме сумятицы.

Тем не менее общее приподнятое настроение царило и в палатке стратега. Даже Иероним преисполнился воинственным духом:

— Ты должен будешь остаться в лагере, — осаживал его Эвмен.

— Наоборот! Я наконец должен быть рядом со всеми! — возмущался историк.

— Когда ты здесь, я могу не беспокоиться о своей семье, — объяснял стратег. — И, потом, твое дело — писать, а не махать кусками железа.

Такие разговоры случались и перед прошлыми сражениями. Но теперь Иероним был необычайно настойчив. Он своими глазами хотел видеть конец Фригийца.

— Я не пускал бы за пределы лагеря и Калхаса, — улыбнулся Эвмен.

— Ну уж нет! — пришла пора возмущаться пастуху. — Боги молчат, подсказать я не могу ничего, так пусть от меня будет хоть какой-то прок!

Он тоже хотел видеть конец Антигона. Он тоже был уверен в успехе. И даже когда — дабы не сглазить — заставлял себя бормотать под нос фразы вроде: «только не надо радоваться победе, которой еще не было», рассудок отступал перед надеждой.

Прошел второй день и третий. Разъезды обагряли кровью оружие, но Фригиец, похоже, не собирался выходить их лагеря. Все приписывали его осторожность страху. Это и радовало, и немножко раздражало. Антигон оттягивал исход, омрачая необходимостью ожидания радость грядущей победы.

Вечером третьего дня в шатре Эвмена Калхас увидел близких стратегу людей: Иеронима, Филиппа, Дотима. Они решали, как выманить Фригийца из лагеря, подкрепляя свои силы местным пивом — черным и едким. Это пиво сразу же делало мысль беззаботно-самоуверенной. Может быть поэтому Эвмен и потчевал им соратников: самоуверенность рождала неожиданные планы, а сейчас им была необходима именно неожиданность. Когда Калхас сел рядом с Дотимом, тот, радостно щерясь, доказывал всем, что нашел наилучший способ решения задачи.

— Нужна приманка! Нужно, чтобы Антигон открыл ворота, и мы проникли внутрь! Конечно меня, или Филиппа, пускать в свой лагерь он не станет. Но если кто-нибудь из сатрапов — например, Певкест, — изобразит из себя перебежчика? А? Мы бросимся преследовать его, персы, как бы спасаясь, проникнут через ворота — и дело сделано!

— А если Певкест и вправду перебежит! — спросил Калхас.

Все засмеялись.

— Нет, Дотим. Слишком сложно. Антигон недоверчив. Очень многое придется делать, чтобы убедить его. И, потом, сложные планы срываются чаще простых.

— Так, может, не мудрствовать? — подал голос Филипп. — Поднять завтра утром армию и устроить штурм Антигонова лагеря. По всем правилам — как Александр штурмовал Тир.

— Ночью! — горячо добавил Дотим. — Не завтрашним днем, а ночью. В кромешной тьме! И дать каждому солдату по факелу. Представляешь — из тьмы надвигается море факельных огней!

Стратег скептически покачал головой:

— Ночной штурм — это хорошо. Но у нас слишком много отрядов в армии, слишком много разных воль. Они перепутаются, в темноте начнут драться друг с другом, мешать, устроят панику. Но дневной штурм отпадает тем более. Антигонова армия численностью немногим уступает нашей. Конницы у него даже больше. Войск, чтобы защитить вал, Фригийцу хватит. А в самый разгар штурма из ворот появятся фессалийцы, или тарентинцы. Мы не добьемся ничего, потеряв слишком многих. — Стратег вздохнул. — И засады-то не устроить. Местность ровная, как стол.

Дотим и Филипп уткнулись в сосуд с пивом. Потом, словно сговорившись, повернулись к историку:

— Иероним, — позвал Дотим. — Твое искусство — память. Неужели ты не можешь ничего вспомнить?

Историк, словно не слыша их, жевал губами. Наконец он вздохнул и произнес:

— Хитростей я помню много, но такой ситуации как сейчас — нет. Единственное, что приходит в голову — последовать примеру Дария при Иссе.

— То есть? — спросил Дотим.

— Он думал, что Александр избегает встречи с ним и, дабы вынудить нас к сражению, зашел с тыла, перерезав дорогу, по которой мы пришли в Сирию.

Филипп отмахнулся:

— Пока мы обходим Антигона, он либо нападет на нас, либо займет Габиену. Чем тогда станем кормить солдат?

— Значит нужно поступить так, как поступали в древности, — многозначительно сказал Иероним: — Нужно послать вызов. Коли Антигон заботится о своем имени, он его примет.

— Я уже думал об этом, — задумчиво произнес Эвмен. — Я тоже забочусь о своем имени. Но в ситуации Фригийца я, наверное, не принял бы его.

Калхас с любопытством слушал рассуждения военачальников. Разговор шел о событии, которое должно было решить судьбу чуть ли не всей ойкумены, но пастух поймал себя на том, что наблюдает за советом как за игрой тонких, искусных в своем деле умов. Игра эта доставляла удовольствие его голове и не будоражила сердце. Словно речь шла не о жизнях многих тысяч людей — в том числе и его жизни. В этой игре не было ничего страшного, ибо в ней не было реальности. Когда пастух понял это, тревога неожиданно коснулась его души. Калхас стал лихорадочно соображать, чем она вызвана. Эвмен и его соратники были увлечены задачей всерьез — значит, речь шла не о том, как они ее пытались решить, а о том, что они опаздывали, если уже не опоздали. Тревога нарастала — боги что-то подсказывали пастуху, намекали на опасность, но он не мог понять, в чем она заключалась.

Разговор между тем становился все более веселым и легким. Пиво уводило от серьезности — Дотим изображал перепуганного Фригийца, а остальные хохотали над его ужимками. «Остановитесь! — хотел сказать Калхас. — Придите в себя, произошло что-то непоправимое! Вы уже утеряли власть над событиями!» Но его опередило появление Тиридата.

Лицо армянина выражало удивление.

— Эвдим, — сказал он и пожал плечами.

Эвмен согнал с лица улыбку.

— Хорошо. Позови его и принеси еще одну чашу.

Индийский сатрап был испуган. Увидев, что автократор не один, он шарахнулся назад и скрыл лицо полой гиматия.

— Что за представление ты устраиваешь? — озадаченно спросил Эвмен. — Заходи, здесь мои друзья, кого тебе опасаться?

— Друзья? — глаза Эвдима вынырнули из-за края плаща. Удостоверившись в отсутствии нежелательных лиц, он с явным облегчением скинул гиматий и подсел к стратегу.

Эвдим удивлял Калхаса, пожалуй, более, чем другие сатрапы. Всем было известно, что он убил давнего соперника Александра, могучего царя Пора; захватил его сокровища и слонов. Все знали, что в долине Инда с ее десятками царей, диких племен, с мириадами поселений править мог только отчаянно храбрый и хитрый человек. Но этот, похожий на взъерошенную птичку сатрап, по-видимому, взялся опровергнуть славу, которая шла о нем. Вечно чем-то обеспокоенный, нерешительный, не очень далекий, он терялся среди других вождей войска Эвмена, выглядя порой просто жалко. В результате к словам индийского сатрапа не прислушивались, а за спиной ядовито насмехались. Положение Эвдима поддерживали только слоны — грозное оружие Пора. Справляться со слонами на поле боя научились уже давно, но кого не охватит невольная дрожь при виде огромной серой туши, мчащейся на тебя!

Эвдим жадно выпил пива. В его мелко дрожащих руках, в бледном, потном на висках лице читалась явная неуверенность — словно он все еще не мог решить, правильно поступил, придя сюда. Между тем Эвмен не собирался дожидаться результатов борьбы в душе сатрапа.

— Что веселого ты нам поведаешь? — раздраженно спросил он.

— Веселого! — Эвдим даже поперхнулся. — Если после моих слов вам будет весело… — на мгновение он умолк, с отчаянием глядя перед собой: — Я пришел предупредить тебя, стратег. Страшно даже говорить. Но нужно. Сатрапы решили убить тебя. Дождаться, когда ты победишь Антигона и покончить с тобой. Вот такой ужас.

Филипп недоверчиво засмеялся:

— Наверное, ты слишком много пил по случаю спасения слонов…

— Постой, — оборвал его Эвмен. — Эвдим, но ведь этого же не может быть!

— Я говорю правду. Тебя ненавидят. Ты мешаешь им. Они не терпят власти над собой, ты же постоянно показываешь, что над ними нужна твердая рука. Они боятся, что после победы над Фригийцем ты займешь его место. Поэтому они терпят тебя только до смерти Антигона.

— Так. Весело, — мрачно усмехнулся стратег. — Перечисли, кто входит в этот заговор.

— Все. Все сатрапы. И еще Тевтам.

— А Певкест?

— Неужели ты верил ему? — Эвдим был поражен. — Он уже в Сузах говорил, что ненавидит тебя.

— И даже Амфимах? — тоскливо спросил Иероним.

— Даже Амфимах. Я говорю — все.

— Интересное дело, — зло и недоверчиво прищурившись, Дотим наклонился в сторону индийского сатрапа: — Ты говоришь, что все. Значит и ты тоже участвуешь в заговоре?

— Да, — с готовностью подтвердил Эвдим. — Я тоже. Я был напуган решительностью, с которой все заговорили о необходимости убрать автократора. Чтобы не подписать смертного приговора еще и себе, пришлось поддакивать. Только это еще не заговор. Они еще не знают, как будут тебя убивать. Просто мы договорились, что Эвмен не переживет победы над Антигоном.

— И давно?

— Что давно?

— Давно вы это решили?

— Может быть, Певкест, или Антиген решили это давно. Но я узнал обо всем неделю назад. Помните первый день, который мы провели в ложном лагере? Пока ты, Эвмен, шагал по склону, отдавая какие-то распоряжения, мы говорили о твоей смерти.

Калхас вспомнил свой странный разговор с сатрапами.

— А зачем вы позвали меня?

— Чтобы подстраховаться. О тебе всякое рассказывают. Но ведь боги так и не подсказали ничего?

— Да, — опустил голову пастух.

— Тогда вместе с тобой, Эвмен, ходил Антиген. Он вернулся раньше тебя и был обрадован нашим единодушием. Но именно он убеждал потакать сейчас стратегу во всем. И чтобы приблизить победу, и чтобы не возбуждать подозрений.

Калхасу стало душно. Он постепенно осознавал, в каком они находятся положении. Ужас и безволие попеременно накатывались на него.

— Знают ли об этом солдаты? — спросил Эвмен.

— Конечно нет. Посвящать в разговор слишком большое число людей — самоубийство. Да и почитают они тебя сейчас, Эвмен. — Эвдим криво улыбнулся. — Но ты не слишком обольщайся этим. После победы они пойдут не за тобой, а за теми, кто платит деньги.

Иероним сидел, спрятав лицо в коленях. Филипп безостановочно качал головой, бессмысленно глядя перед собой. Калхас и не ждал решений — настолько мрачно было все вокруг.

— Зачем ты пришел к нам? — потемневшее лицо Дотима не предвещало Эвмену ничего хорошего. — Только не смей врать. В чем твой интерес?

Индийский сатрап покачал головой.

— Ты просишь меня объяснить слишком сложную вещь.

— А ты попытайся, — ядовито настоял Дотим.

— Еще утром я не предполагал идти. Это получилось так, само собой. В прошлую стражу ко мне пришли Певкест и Антиген и сказали, что решение остается в силе, нужно будет только улучить момент. Это меня и подтолкнуло… Нет, ты, Дотим, мне не веришь, а потому не поймешь. Сколько бы я ни говорил о благодарности или справедливости, все будет впустую. Но мой страх осилило нежелание участвовать в скверном деле, а не «интерес». Впрочем, интерес тоже есть. Индийский сатрап — будь им я, будь им кто-то другой — нуждается в сильной руке, подкрепляющей его из Вавилона. Сам по себе он не удержится. А если не будет ни Антигона, ни тебя, об Индии забудут все. Ты посмотри на них, разве может кто-нибудь из этих сатрапов возвыситься над миром? Земля стряхнет его, словно мошку. Даже победа Антигона не так страшна, как твоя смерть… Они будут воевать друг с другом до тех пор, пока какой-нибудь варвар не приберет их к рукам.

— Ладно сказано, — Дотим повернулся к Эвмену. — Как бы то ни было, он к нам пришел. Что делать, стратег?

Впервые Калхас увидел Эвмена потерянным. Стратег сгорбился, опустил голову и что-то едва слышно шептал пожелтевшими губами. Калхас прислушался: «Певкест, Антиген, Стасандр, Тлеполем…»— стратег перечислял имена сатрапов. «Потрясающе! Он им верил, — подумал пастух. — Под началом Александра они сражались плечом к плечу, и он считал это гарантией дружеских чувств. Они полагают Эвмена хитрым, дальновидным, лицемерным — а он открывался им как давним друзьям, он прощал от чистого сердца. Что за демон наделил его сердце такой потрясающей способностью обманываться в людях? Целый год она скрепляла армию даже в тех случаях, когда любой здравомыслящий человек поспешил бы бежать от таких» союзников «. Но сумеет ли он теперь вынести правду?»

Между тем Иероним поднял лицо от колен и красными, воспаленными глазами посмотрел на Эвдима.

— Иногда я считал этих людей мерзавцами. Чаще — безумцами, людьми, потерявшими рассудок из-за власти. Все оказалось гораздо хуже. Это безумные мерзавцы. Я не знаю, как им противостоять.

— Что значит «не знаю»? — возвысил голос Дотим. — Позвать Тиридата, собрать преданных людей и прямо сейчас захватить сатрапов. Прямо в их шатрах!

Калхас почувствовал благодарность к вождю наемников. То, что он предполагал, было невыполнимым. Но он все-таки что-то предлагал!

— У них охранники, — сказал Эвдим.

— Значит поднять сразу все наши войска! — воинственно настаивал Дотим. — Мы справимся!

— Ты предлагаешь устроить в лагере резню? — очнулся Эвмен. — Ни в коем случае делать этого нельзя.

— Правильно, — поддакнул индийский сатрап.

Наемник обиделся.

— Я не собираюсь ловить Антигена для того, чтобы они потом перерезали мне глотку! А ты, Эвдим, — я скажу это при всех! — должен менее всего заботиться о пролитой крови. Я знаю, что стратег занял у тебя деньги — вот ты и беспокоишься о них! Не так, скажешь?

Эвдим пожал плечами.

— Даже если так, имеет ли смысл препираться? — вмешался Иероним.

Дотим хотел сказать еще что-то, но Эвмен жестом остановил его:

— Не злись, прошу тебя. Мы и так живем среди диких зверей. Так давай не станем уподобляться им.

Наемник понуро кивнул.

— Ладно. Не будем. Но почему вы отказываетесь от моего предложения?

— Темнота, паника, суета — этого достаточно для того, чтобы разрушить даже продуманный план, — сказал Эвдим. — А вам придется действовать, будучи совершенно неподготовленными.

— Ты думаешь, солдаты, которые служат у сатрапов, не обнажат оружия, когда услышат, что на их хозяев совершено нападение? — спросил у Дотима Иероним.

— Тогда предлагайте что-то свое, — развел руками тот.

— Вы говорите не о том. Вы не понимаете, как велика опасность, — потухшим голосом сказал Эвмен. — Иероним, распорядись, чтобы Тиридат принес лист папируса и чернила.

Когда перед стратегом появились письменный столик и лист папируса, он попросил тишины.

— Наконец-то нужно подумать об этом, — тихо сказал он и начал что-то писать, медленно и аккуратно выводя буквы.

«Завещание!»— понял пастух. Он замер. В груди стало тяжело и холодно. Если стратег пишет завещание, значит все страшно, значит опасность серьезнее, чем хотелось бы думать Калхасу.

Эвмен составлял текст в пасмурной, но благоговейной тишине. Иногда он откладывал тростниковое перо в сторону и сосредоточенно потирал переносицу, стараясь не упустить ничего. Иногда выпрямлялся, закрывал глаза, и его уст касалась слабая улыбка. Прошло немалое время, прежде чем он сказал: «Все».

— Теперь, Иероним, принеси бумаги.

Перед стратегом появилась небольшая шкатулка, плотно набитая свитками. Эвмен стал разворачивать их один за другим, бегло просматривать, а затем отдавать историку. Тот рвал свитки на мелкие клочки, которые бросал в очаг. Пламя весело подпрыгивало над углями, когда новая порция бумаг оказывалась в нем.

— У меня много друзей, — пояснил Эвмен. — В самых неожиданных местах. Нельзя, чтобы они пострадали.

Положив вместо сожженных писем в шкатулку завещание, Эвмен явно успокоился.

— Если и действительно произойдет худшее, — сказал он и просительно улыбнулся. — Пусть оставшиеся в живых позаботятся о моей семье.

Все заговорили разом. Стратег поднял руки, словно защищаясь от возмущения собеседников.

— Тогда я не стану беспокоиться. Спасибо. Теперь я в состоянии думать о том, что нам предпринять.

Первым взял слово Филипп.

— Я молчал и думал: что может спасти от заговора? Мне кажется — только солдаты. Помните, как поступал Александр? Он собирал войско и объявлял о заговоре. Пусть сатрапы попытаются оправдаться перед лицом солдат!

Эвдим даже посерел.

— Нет-нет! Ни в коем случае! Ты что же, предлагаешь, чтобы мы орали друг на друга, драли за волосы и прочее — как крестьяне, которые судятся из-за снопа овса — и все это перед многотысячной тупой массой? Да половина из нее не понимает по-эллински! Ты можешь предсказать, как она на это прореагирует?

— Эвдим боится: тогда откроется, что он играет на обе стороны, — съехидничал Дотим.

— Конечно боюсь, — признал индийский сатрап. — Только уже не Певкеста. Боюсь солдат.

— Аркадяне будут кричать, что сатрапов нужно взять на ножи. Это обязательно, — уверенно сказал Дотим.

— А остальные? — спросил Иероним. — Те остальные, что под твоим началом? Ты в них уверен?

— Нет, — наемник помрачнел. — Не знаю, куда они метнутся, — то ли будут ждать, как определятся другие, то ли придумают что-то свое.

— Вот именно. Когда в вождях нет согласия — чего можно требовать от солдат? — вздохнул Иероним.

— Но ведь Александр добивался своего! — пытался настаивать Филипп.

— Солдат, которых он собирал на сходы, воспитывал еще его отец. Это была большая семья. И когда они ссорились — ссорились как старший и младший братья. А под нашим началом слишком разношерстная компания. В ней есть отряды, которые действительно преданы. Но много ли таких? — сказал Эвдим.

— Они бросятся к Антигону. Переметнутся под его крыло. Я убежден, — неутешительно подвел итог Иероним. — У того есть порядок, их купит порядок, а даже не деньги.

— Так что же нам, спасаться бегством? — возмутился Дотим.

Некоторое время молчали.

— А стоит ли бояться этого слова? — спросил Иероним. — Я имею в виду слово «бегство». Тяжело только одно: решиться в очередной раз все начинать с начала.