Глава 4

Как я имел возможность убедиться за годы, проведенные в России, слова «Пожар!» и «Измена!» способны найти отклик в душе всякого истинно русского человека. Даже если он при этом не совсем русский, и душа его готова проститься с телом из-за обилия плещущегося в нем вина. Вот и сейчас крепость, минуту назад казавшаяся вымершей, оживала стремительно и грозно. Петухи, собравшиеся было прокричать свой первый утренний клич, торопились спрятаться за тынами и уже оттуда возмущенно призывать солнце взглянуть на происходящее безобразие.

– Всем выйти из сумрака! – во все горло командовал Лис, разряжая в сторону ворот оба пистоля. – Ночной дозор!

Уж не знаю, почему Сергею вспомнилось это полотно кисти Рембрандта, но распоряжение его было выполнено незамедлительно. Из-под арки надвратной башни с криком «Пся крев!» появилась толпа – человек двадцать, а то и более. Редкие выстрелы пищалей, донесшиеся из-за ближних заборов, не могли остановить ворвавшихся.

– Держись! – крикнул я, бросаясь на помощь Лису, уже скрестившему саблю с клинками первых жолнеров[12].

Чья-то карабель[13] свистнула у моего уха. Я развернулся, рубя с потягом. В сумерках послышался крик боли, и я, перескочив через падающее тело, помчался дальше. Что мудрить, среднему казаку бесполезно состязаться в искусстве фехтования на саблях со средним шляхтичем. Но мой напарник был отнюдь не средним казаком, в чем первый его противник смог убедиться сразу же, а второй – спустя секунд тридцать. Однако на место павших жолнеров встали новые, уже более осторожные. И поток их все нарастал.

Немногочисленные защитники крепости, подброшенные на ноги командой Лиса, с остервенением, вызванным тяжелой головной болью, бросались на штурмующих, норовя сложить буйны головы, но не пустить врага в крепость. И все же не устоять бы им, когда б ворота сами собой вдруг не захлопнулись с грохотом, точно ставни от нежданного порыва ветра. Было слышно, как сотрясаются они от тяжелых ударов, как снаружи негодующе кричат снесенные тяжелыми створками ляхи.

На колокольне, хороня останки безмятежной ночи, гулко рявкнул набатный колокол и безостановочно загремел, самозабвенно разгоняя демонов, внушивших недругам их коварные замыслы.

– За веру православную! – заорал над самым ухом казак в тягиляе[14] на голое тело, с утробным рыком вращающий двумя топорами.

– Не посрамим дедов-прадедов! – вторил ему другой, голый по пояс, с рогатиной в руках.

Теперь, когда приток новых сил к нападавшим прекратился, дело получило иной оборот. Но праздновать окончательную победу было еще рано. Польская шляхта почти неостановима в первом натиске, однако, встретив упорную оборону, быстро падает духом и теряет кураж. В такой момент она может обратиться в бегство не менее безудержное, чем недавняя атака. Но зажатые в угол шляхтичи обычно сражаются с отчаянной храбростью. Сейчас был именно такой случай. Поняв, что дальнейшее наступление бессмысленно, а отступление невозможно, поляки вновь оттянулись к воротам, стараясь одновременно вести бой и открыть невесть каким образом запертый проход. Звон сабель едва не перекрывал звук набата, а стоны раненых оглашали крепость, вспугивая окрестное воронье, спешащее занять лучшие места для близкой трапезы. Открыть ворота не удавалось. Краем глаза я видел, как ходят они ходуном под ударами извне, как цепляются за их створки ополоумевшие от ужаса жолнеры. И все впустую.

Понять, что именно происходит, мне сейчас было не суждено. Отклоняясь от очередного удара, я резко повернулся и, зацепившись за ноги лежавшего в луже крови сечевика, рухнул наземь. В ту же секунду надо мной возникла ликующе-остервенелая усатая физиономия и занесенный для удара клинок.

Точно сжатая пружина распрямилась во мне, заставляя моментально перекатиться. И очень своевременно, потому что на освободившееся место тут же рухнуло, звеня доспехом, мощное тело моего недавнего противника.

– Вы целы? – послышался встревоженный окрик Штадена.

– Вполне, – проговорил я, но мой ответ утонул в грохоте слитного залпа двух десятков пищалей. За ним почти без промежутка грянул еще один залп.

Воспользовавшись беспорядочной схваткой у ворот, московские стрельцы выстроились в шеренгу и ударили поверх голов, добавляя сизого порохового дыма в общую картину утреннего боя. В другой ситуации они стреляли бы прицельно, но теперь понять, где свои, где чужие, было просто невозможно. Теперь же это и не потребовалось. Прибытие на поле боя новой организованной силы положило конец сопротивлению потерявшей надежды на спасение шляхты. И когда после отгремевших залпов у ворот появился гетман на вороном коне, в окружении сердюков-телохранителей, поляки не замедлили воспользоваться его «любезным предложением» немедля бросить оружие и сдаться на милость победителя.

Предрассветный штурм не удался. Поляки, шедшие к Далибожу в надежде обнаружить ворота открытыми, не были готовы лезть на стены. После короткого боя они вынуждены были отступить, запалив соломенные крыши посада. И все же первая неудача вопреки ожиданию не обескуражила нападавших. Когда солнце взошло над кручами, мы увидели, как поляки становятся лагерем у подножия холма. Далибож сел в осаду.

– Ну что ж, – разглядывая в подзорную трубу лагерь противника, задумчиво произнес Вишневецкий. – Запасы продовольствия у нас в избытке, вода в колодцах изобильна… Боюсь только, как бы развлечения не стали чересчур однообразны.

Стоя рядом с князем, я наблюдал за суетой, царящей под крепостными стенами: кто-то устанавливал заточенные колья палисада, кто-то разбивал шатры, кто-то вязал фашинник[15], кто-то набивал мешки речным песком и галькой. Одним словом, все это очень мало походило на лихую вылазку из тех, что нередко позволяли себе окрестные магнаты со своими частными армиями.

– Тысяч до двух будет, – окинув взглядом лагерь, подытожил свои наблюдения один из атаманов, сопровождавших Вишневецкого.

– Поменее, эдак тыщи полторы с гаком, – возразил гетман и добавил, указывая рукой на шатер, над которым развевалось знамя с довольно странной эмблемой: – А командира их я уже не первый год знаю.

Посреди алого полотнища золотом была вышита тарелка, на которой красовалось пронзенное стрелой то ли сердце, то ли знак пиковой масти.

– Хоругвь Пржиятель, – точно сам себе негромко произнес Вишневецкий. – Не иначе как пан Юлиуш Стамбрусский, подкоморий коростеньский, в гости пожаловал.

– Светлый княже, – на боевую галерею, едва не споткнувшись, выскочил Гонта, – там внизу такое приключилось…

– Что еще? – резко повернулся хозяин Далибожа.

– Створки ворот… – ватажник помедлил, подыскивая подходящее слово, – …срослись!

– Да ты, что ли, бредишь с пьяных глаз! – взорвался и без того раздосадованный князь.

– Богом клянусь! Шоб мне горилки не пить! – выпалил, крестясь, запорожец.

– Горилки с этого дня вам, при сабле, всем не пить! На зимник пойдете – вот тогда и заливайтесь. И детям, и внукам о том заповедайте. Чтоб когда на сечи – о горилке и думать не смели. Не враг голову снесет, так я сниму. Нынче из-за нее, треклятой, чуть голыми руками нас не взяли. А этот вон, – он кивнул на Гонту, – и по сей час в ум не вернулся.

– Да вы хоть сами гляньте, – взмолился куренной атаман. – Ворота в землю корни пустили, а доски их промеж собой точь-в-точь ветвями переплелись.

– Экий ты чушебредень! Ладно, будь по-твоему, идем, – усмехнулся Вишневецкий. – Не до ночи ж тут стоять.

Отдав распоряжение выставить охранение на стенах, гетман начал спускаться по лестнице. Посреди двора лежали защитники Далибожа, павшие этим утром. Батюшка с кадилом ходил между ними, призывая Всевышнего даровать убиенным жизнь вечную взамен так нелепо потерянной земной.

В стороне, ожидая погребения, лежали сраженные поляки. Их было куда меньше, чем казаков. Пара десятков угрюмых пленников затравленно жались к частоколу княжьего двора, мрачно ожидая своей участи. Вокруг них точно вороны, предвкушающие близкую добычу, позвякивая саблями, прохаживались кромешники.

– Ну, где там твое чудо? – поворачивая к воротам, спросил Вишневецкий.

– Здеся, здеся, – забасил Гонта. – Сами гля…

Слова застряли в его горле, будто корень языка разросся, перекрывая дыхание.

– Гляжу. – Гетман пружинистым шагом подошел к створкам ворот и толкнул одну из них. Та как ни в чем не бывало заскрипела и, слегка поддавшись, начала открываться.

– Ворота-то не заперты, – озадаченно выдохнул один из атаманов.

– Шоб вам свиньи глаза повыели! – возмущенно заорал Вишневецкий. – Где засов?!!

Стражники, караулившие вход в крепость, перепуганно хлопая глазами и крестясь, попятились от ворот, едва не задев князя.

– Да вот же он. – Гонта ткнул пальцем в лежащий под стеной тяжелый брус.

– Как же такое быть-то может? – Один из атаманов вцепился в свой оселедец, точно пытаясь активизировать таким способом работу мозга. – В них же колотили, шо в тот бубен на вечорницах, а они, глянь-ка, открыты!

– Снова измена?! – взревел гетман, яростно выхватывая из-за пояса булаву.

Гонта, боясь навлечь на свою голову очередной взрыв княжьего гнева, ринулся поднимать тяжеленный засов, едва не сбив меня с ног, как игрок американского футбола, увидевший перед собой заветный мяч. Привратники собрались было последовать примеру атамана, но замерли, оглушенные его нежданным воплем.

– Это все он, – тыча в меня пальцем, орал ватажник.

– Да ты совсем, что ли, сбрендил? – нахмурился Вишневецкий. – Воин сей у ворот из первых был, и тревогу поднял, и рубился славно, и дружок его здесь же едва голову не сложил.

– Не о том речь, – не унимался возбужденный сечевик. – Может, и не предатель он, о том молчу, а только уж колдун – это как бог свят. Намедни в лесу этот немчина землю горбами ходить заставил, шо то море в бурю. Ныне вот ворота срастил, а еще… – Гонта замолчал, будто осознавая нечто, только что пришедшее ему на ум. – Вчера он по-нашему ни слова вымолвить не мог, а тут вдруг поутру горланил так, будто промеж нас родился. Чаклун он, как есть чаклун!

Пристальный взгляд князя впился в меня, точно вытряхивая из одежды.

– Что ты на то скажешь, ротмистр?

Спутники гетмана напряженно уставились на меня, все как один готовые схватиться за оружие.

– Ваша светлость… – начал я, старательно имитируя немецкий акцент того самого языка, которому еще предстояло распасться на русский, украинский и белорусский. – Я добрый христианин…

С этими словами я вытащил нательный крест, попутно активизируя связь. Насколько я помнил, в этой части Европы отношение к ведовству и всевозможной нечистой силе было довольно снисходительное. Здесь даже священнослужитель мог послать слугу получать оброк с чертей (так, во всяком случае, рассказывала леди Эйлин Трубецкая), и никому в голову не приходило тащить на костер из-за чересчур темных глаз или родинок в неположенном месте. В цивилизованной и просвещенной Испании, к примеру, с этим дело обстояло много хуже. Слава богу, червивый плод европейского просвещения еще не был подан к столу здешних жителей. Но как поведут себя возбужденные боем и обвинениями Гонты атаманы, оставалось только гадать.

– Лис, – вызвал я напарника.

Получивший в ночной схватке несколько царапин мой друг был героем дня. Если бы случилась возможность, его перевязали бы шелковыми бинтами, нарезанными из вражеского знамени. Но такой возможности не было. Сейчас мой напарник смущал душевный покой некой юной чернобровой особы, которая, затаив дыхание, слушала Лисовы побасенки, не переставая врачевать раны героя.

– …и вот мы с прынцем погадаем в султанский гарем. Тетки там – умереть не встать. Вот если б я тебя не видел, сказал бы, что краше в мире нет, – в упоении вещал Сергей, изображая токующего глухаря.

– Лис! – еще раз требовательно окликнул я.

– Капитан, ну шо за дела? – В тоне друга слышалось раздражение. – Дай мне покоя! Не видишь, что ли, я наскрозь ранетый и почти бездыханный почетный писающий мальчик Далибожа. Что за нетерплячка? Убивают тебя, что ли?

– Пока нет, но могут. Что у вас тут за колдовство полагается?

– На кол могут посадить. Как говорится, ближе к небу – дальше видно.

Такая перспектива меня не порадовала, тем более что пальцы атаманов на рукоятях сабель сжимались все крепче.

– Это тебя, что ли, в колдовстве обвинили?! – осенило Лиса. – Они там шо, посказились напрочь и навзничь? Какой из тебя колдун? Ты ж правильно щеки надувать не умеешь.

Пауза затягивалась. Я по-прежнему демонстрировал крест и не знал, что ответить.

– Слушай, вали все на дядю, – заторопился напарник, увидев выражение лиц окружавшей меня казачьей старшины. – Как говаривал Мичурин, скрещивая кедр с арбузом: «Ньютон от яблони недалеко падает».

– …мне пока трудно подбирать слова, но, ваша светлость, вы знаете Якоба Гернеля. В нашем роду в считанные дни любой чужой язык делается своим. Это такая удивительная особенность… Но колдовать… – Я развел руками. В этот самый миг засов крепостных ворот – тяжеленный дубовый брус, окованный железными полосами, – взмыл, как сухой лист, подхваченный ветром, и мягко опустился на скобы.

– Гх-х, – выдохнули атаманы, обалдело глядя на вновь запертые ворота.

– Ротмистр, следуйте за мной, – с чувством произнес Вишневецкий, меряя меня весьма заинтересованным взглядом.

Княжеские покои больше напоминали арсенал, чем апартаменты богатого европейского аристократа, каковым, безусловно, являлся запорожский гетман. Шишаки и кирасы, сложенные у стен, прислоненные копья и алебарды, даже маленькая пушка-»сорока» у единственного окна служили убранством этих своеобразных покоев.

Дмитрий Вишневецкий расхаживал по комнате, оживленно жестикулируя в такт словам.

– Я не желаю вселять уныние в сердца казаков, но положение дел безрадостное. Этим утром мы понесли значительные потери: больше трех десятков убитых и без малого полсотни раненых. Спасибо вам, что закрыли ворота, хотя ума не приложу, как вы это сделали.

– Да, но… – начал было я.

– Не желаете говорить – не говорите. – Князь на мгновение остановился. – Речь не о том. У нас здесь едва наберется сотня здоровых казаков да полсотни человек у Штадена, но его люди мне не подчинены. Кто знает, что завтра взбредет в голову этому выскочке. Далибож – хорошая крепость, но ее надо кем-то оборонять. Пока к нападающим не подвезли пушки, я думаю, мы сможем продержаться. Потом же… – Князь широко развел руками.

– Чего же вы хотите от меня?

– Нынче я имел возможность убедиться и в вашей отваге, и в воинском искусстве, и… – гетман замялся, – …иных способностях. Не знаю, что именно хотел сказать ваш дядя, предрекая нашу встречу, но вижу теперь, что она действительно не случайна. А потому хочу просить вас о помощи.

– Просьба командира – это приказ в вежливой форме, – склоняясь, процитировал я.

– Рад, что вы меня понимаете, – кивнул Вишневецкий. – Тогда слушайте: отсюда в восьмидесяти верстах по реке на восход, у слияния Днепра и Струменя, крепость – Большой Струменец. Там стоит войсковой осавул Олекса Рудый с большим отрядом. Нынче, как смеркнется, мы сделаем вид, что вы бежите из крепости. Чтобы Юлиуш поверил, со стен по вам будут стрелять. Но это пустое, пуль в стволах не будет. Возможно, поляки захотят вас допросить. Более того, я уверен в этом. Но вы в здешних местах чужак, сюда прибыли лишь вчера, толком сказать ничего не можете. Вряд ли за вами станут пристально следить. Воспользуйтесь этим и что есть мочи спешите в Струменец да приведите сюда войско. И будьте осторожны. Стамбрусский – опытный вояка, он без малого пятнадцать лет служил под моим началом, так что если вам удастся не попасть ему в руки – не попадайте.