Местечко Солы в тылу Орановского было занято немцами, но туда направлялась гвардейская казачья бригада. На нее правда рассчитывать особенно не приходилось, равно как на 124-ю дивизию и ополченцев, продвигавшихся в тыл Орановскому. Но в 15 ч. 50 м. в штабе армии было получено радостное известие, что появились головные эшелоны 2-й армии и авангард 25-й дивизии, из ее состава, наступая с запада, к полудню 17 сентября взял с боем м. Жуйраны и продолжал наступать на м. Солы. Группа Флуга питалась боевыми припасами со станции Кена, куда последние эвакуировались из Вильны. На ст. Кены находился и штаб Флуга. Но прямые пути Флуга от ст. Кена к его фронту перехватывались большим болотом верхнего течения Вилейки, а обходные находились под ударом немцев. В окрестностях ст. Гудогай нам при отступлении пришлось наблюдать остатки артиллерийского парка, захваченного и сожженного немецкой конницей, явившейся сюда на короткую гастроль.
      В общем войска Флуга, вместо того чтобы наступать, скорее пятились, несмотря на самый энергичный посыл со стороны командования 10-й армии, требовавшего, чтобы Флуг вводил в бой все свои части, не заботясь о резервах, которых должны были заменить новые подкрепления, направлявшиеся к Флугу, включая и гвардейский корпус. Нажим на Флуга виден из следующей переписки, возникшей утром 17 сентября из-за сообщения, что ночь у него прошла спокойно: "Генералу Флугу. Командующий армией выражает удивление, что на вашем фронте ночь прошла спокойно, когда необходимо развивать всю энергию и пользоваться каждой минутой для оттеснения противника на восток и север, и вновь подтверждает приказание продолжать самое энергичное наступление. 9790. Попов". Флуг немедленно, со станции Кена, отвечал: "17-IX 10 ч. 40 м. утра. 9790. Возложенную на меня задачу я понимаю таким образом, чтобы, развивая самые решительные действия, не доводить однако сразу до полного истощения, почему после напряженного дневного боя не требовал продолжения наступления ночью. Сейчас отдается начальникам дивизий и Тюлину категорическое приказание развивать самое решительное наступление как днем, так и ночью, не останавливаясь ни перед какими бы то ни было потерями и напрягая все силы войск, хотя бы до полного истощения... 61. Флуг". Такая чудовищная прямолинейность уже напугала штаб 10-й армии, который отвечал: "Генералу Флугу. 61. Командующий армией не требует беспрерывного боя, так как доводить войска до полного истощения нельзя и снаряды надо все-таки беречь; хотя они нам и отпущены в достаточном числе, но подвоз затруднен до крайности и ручаться за его регулярность трудно. Задача ваша в недопущении переброски сил противника к югу и оттеснении его на восток и север, для того чтобы спрямить фронт и вытолкнуть правый фланг к северу. 9799. Попов".
      Было бы ошибочно недооценивать усилия, которые делали войска Флуга: против них с 16 сентября находились 4 пехотные дивизии I германского корпуса, одна пехотная дивизия из числа направленных в помощь VI конному корпусу, но пока не дошедшая до него и ввязавшаяся в бой в районе Солы, и еще одна дивизия, прибывшая на подкрепление; всего с восточного на западный берег Вилии переправилось 6 немецких пехотных дивизий (2-я, 31-я, 42-я, 58-я, 10-я ландверная и 75-я резервная), и их начальство так же энергично толкало их вперед, как и штаб 10-й армии Флуга. Правда, если войска Флуга не имели возможности развернуться спокойно, то и немцы вынуждены были вводить свои силы непосредственно из походных колонн, после тяжелого марша, отдельными пакетами - встречный бой создавал равные условия для обеих сторон. Если тыл Флуга был в ужасном состоянии, то немецкая головная железнодорожная станция еще находилась за Неманом; мост у Ковны был восстановлен немцами только 20 сентября; до этого момента немецкие дивизии, дравшиеся на фронте Ворняны - Солы, имели подвоз по грунтовым дорогам, протягивавшийся на 170-200 км - на 6-8 переходов (Ковна Янов - Ширвинты - Гедройцы - Коркожишки - Михалишки); и как ни богато была обеспечена 10-я германская армия транспортом, на своем левом, охватывающем крыле она конечно не могла и думать развивать такую артиллерийскую подготовку, к которой привыкла немецкая пехота в течение лета 1915 г.; что касается продовольствия, то оно, по показаниям пленных, не доставлялось вовсе; в критические дни немецкая пехота так же оставалась без хлеба, как и русская пехота, и довольствовалась только тем, что могла перехватить на месте.
      Штаб 10-й армии в своих требованиях совершенно отрывался от боевой действительности, не учитывал состояния войск, вносил нервность в управление и торопливость- в подготовку наступления и достигал обратных результатов. Вместо того чтобы спрямляться, фронт 10-й армии все более обращался в дугу, обращенную к северу; дуга росла в длину, а расстояние между обращенными на запад и восток, участками 10-й армии все уменьшалось.
      Общий план отхода части 10-й армии, защищавшей Мейшагольскую позицию, был таков: протяжение Мейшагольской позиции достигало 33 км; в ночь на 17 сентября войска, ее занимавшие, должны были отойти на Виленскую позицию, представлявшую тет-де-пон, вынесенный на 4 км от реки и имевший протяжение по фронту около 15 км. Оборона правого участка тет-де-пона, несколько больше половины, вверялась 2-й Финляндской дивизии, оборона остальной части делилась между гвардейской стрелковой бригадой, 4-й Финляндской стрелковой дивизией и 4-м пограничным полком. Уменьшение фронта позволяло снять гвардейский корпус (1-ю и 2-ю гвардейскую дивизии) и двинуть его в распоряжение Флуга; 2-я и 4-я Финляндские дивизии и гвардейская стрелковая бригада, 4-й пограничный; полк, занимавшие позицию, равно и отходившие вследствие полного расстройства остальные части пограничной дивизии, составляли V Кавказский корпус{73}.
      Ввиду отъезда штаба 10-й армии в ночь на 17 сентября в Ошмяны и намечавшегося его дальнейшего переезда на ст. Листопады, сохранение связи и возможность управления издали действиями скучившихся корпусов непосредственно из штаба 10-й армии являлось сомнительным, и штаб армии решил прибегнуть к образованию групп корпусов. Помимо группы Флуга, долженствовавшей наступать и обращенной лицом на восток и отчасти - на север, была образована группа Мехмандарова, командира II Кавказского корпуса, которому, кроме его корпуса, был подчинен и V Кавказский корпус; левее (южнее) группы Мехмандарова была образована группа корпусов Гернгросса. Затем штаб 10-й армии, для планирования отхода этих групп и для согласования отхода с 1-й армией, действовавшей в непосредственном контакте с левым флангом 10-й армии, отдал в 16 ч. 25 м. 17 сентября директиву, указывавшую для отходящих групп 10-й армии рубежи для 3 ближайших переходов: в ночь на 18 сентября - на фронт Быстрица - Недзвядка Мицкуны - Павлово - Любарты; в ночь на 19 сентября - Быстрица - Шумск Медники; в ночь на 20 сентября Слободка{74} - Ошмяны - Трабы. Флуг должен был продолжать наступление на Михалишки.
      Эти отступательные мероприятия намечались в самые тяжелые для 10-й армии минуты. Планировать свои действия, в особенности отступление, конечно необходимо; но, намечая в трудный момент значительную перспективу отступления, мы легко можем придать ему чересчур поспешный характер. В особенности трудно наметить длительный план отступления, находясь в таком окружении на , в каком находилась 10-я армия. Естественно пришлось вносить в этот план изменения, которые вызвали некоторое замешательство. Мы полагаем, что было бы лучше, если бы директива 10-й армии предусматривала отход только на 18 и 19 сентября. О дальнейших планах командования командующие группами могли бы судить по направлению разграничительных линий. Указание рубежа отхода в ночь на 20 сентября нежелательно было и потому, что он приводил к оголению группой Мехмандарова тыла Флуга и заставлял последнего относить свой левый фланг к Слободке, на хороший переход к югу.
      Такой преднамеренный отход всего левого фланга Флуга конечно в высшей степени суживал наступательный импульс последнего, аннулировал все предъявленные к последнему грозные требования о продвижении вперед и заставлял Флуга ограничиваться проявлением активности на его крайнем правом фланге, которого не захватывали отступательные тенденции этой директивы. Что же касается образования корпусных групп, то они диктовались печальной необходимостью в разросшейся 10-й армии. Создалась одна лишняя инстанция; полки обращались по числу бойцов в батальоны, корпуса - в бригады, а в этих условиях новая, сама по себе вредная инстанция всегда оказывается необходимой.
      Посмотрим, как в этой обстановке складывался отход 6-го Финляндского полка.
      16 сентября в 20 ч. 20 м. штаб 10-й армии предупредил V Кавказский и гвардейский корпуса, что вскоре последует приказ об отходе; это предупреждение до полков 2-й Финляндской дивизии не дошло.В 20 ч. 45 м. в штаб 10-й армии поступила директива главнокомандующего Западным фронтом, которую ожидали, чтобы приступить к редактированию приказа по армии. На изготовление приказа по армии, передачу его в гвардейский корпус и изготовление приказа по корпусу ушло 2 ч. 15 и. В 23 час. приказ по гвардейскому корпусу начался передаваться в штаб 2-й Финляндской дивизии, и около этого времени полки были предупреждены об отходе. В 24 часа началось передача по телефону в полки распоряжений штаба дивизии по отходу. В 1 час 17 сентября батареи снялись уже с позиции. Полки задерживались эвакуацией раненых. Моему полку удалось с крайним напряжением отправить в Вильну всех раненых, за исключением 2 ужасных обрубков, которых старший врач, с моего разрешения, решил не подвергать лишним мучениям и оставил в хорошем жилом доме умирать на попечении местных жителей.
      К 2 часам, совершенно непроглядной ночью, полк покинул окопы, которые упорно отстаивал. Предстояло совершить переход около 14 км. Полк двигался по хорошей, большой дороге на г. дв. Верки, но движение было трудно; я не видел шеи собственной лошади, и скоро спешился. Несколько стрелков споткнулось и упало в канаву, один наткнулся на штык. Последние километры идти стало легче, так как начало светать. Полк занял самый правый участок тет-де-пона, между р. Вилией и дорогой на Б. Решу, протяжением около 4 км. Дойдя до линии окопов, батальоны начали расходиться по своим участкам. Пришлось в боевую часть назначить все 3 батальона, так так состав рот сильно ослаб. Это расхождение прикрывалось командой конных разведчиков, так как немцы заметили очищение нами окопов и к рассвету на хвосте моей колонны оказался немецкий разъезд. В 7 час. утра, когда окопы были уже заняты и конные разведчики отходили в резерв, в 300 шагах перед окопами, на глазах не заснувших еще стрелков, происходила конная дуэль между двумя уланами и отходившим дозором из двух конных разведчиков. Всадники дрались холодным оружием - немцы пиками, русские - не слишком острыми палашами. Кучка их, маскируемая оставленными перед окопами высокими соснами, сплелась так тесно, что стрелки не могли отличить своих от чужих и не стреляли. Вопреки курсам тактики, столкновение холодным оружием с упрямившимися и заносившими в сторону лошадьми, продолжавшееся 1 - 2 минуты, не дало никакого результата, кроме синяков и царапин у людей и лошадей; несомненно, что в конном спорте обе стороны не были сильны{75}. Тогда один из моих конных разведчиков вспомнил, что он - посаженный на лошадь первоклассный стрелок 6-го Финляндского полка. В гуще рукопашной схватки он соскочил с лошади, бросил ее, и прикрываемый своим товарищем изготовил к бою винтовку, застрелил одного улана, а другому - прострелил ногу и коня. Трофеями этого забавного боя 2 отборных бойцов 6-го полка была 1 лошадь, 2 седла, 1 раненый улан. Последний, так неудачно коловший пикой, оказался по профессии зубным врачом; когда его несли мимо меня, он выкрикивал по-немецки, что его полк вступил завтра в Вильну, а ему предстоит честь вступить в этот город на сутки раньше. Он несомненно был уверен, что очень скоро мы, свободные, поменяемся с ним, пленником, ролями.
      Уже чувствовалось и нами, что больше драться за Вильну не придется, что нам предстоит дальнейший отход. Позиция состояла из хороших окопов и тянулась по прекрасному лесу из вековых сосен.Но в детали ее уже никто не входил предстояло здесь только передохнуть. В 7 час. утра, получив обещание батальонных командиров. что сон будет организован строго по очереди, что было очень важно после 2 суток без малейшего сна, я отправился к г. дв. Верки, где располагался мой штаб.
      Помещичий дом - бывший майорат князей Гогенлое - был переполнен картинами и ценными вещами. Отход из Вильны предстоял ночью. К вечеру к дому подкатил какой-то армейский транспорт, которому надлежало быть очевидно скорей в Минске, чем в Вильне; предводителем транспорта являлся интендантский чиновник, уже повидимому давно, когда дом еще не был никем занят, наметивший, облюбовавший и подготовивший операцию по экспроприации всего имущества в последний момент отступления. Главные разбойники на войне - не пехота, которая не может унести на себе ничего, и даже не казаки, седла которых не могут разбухать до бесконечности, а артиллерийские парки и интендантские транспорты. В Галиции я посетил богатую усадьбу, из которой артиллерийский парк вывез в течение 4 ночных часов, пока дом оставался без охраны, 40 парных повозок всякого добра; быстрота укладки, которой никогда не достигали крупнейшие столичные предприятия по перевозке мебели!
      Я был очень сонным, усталым и апатичным. Этим объясняется, что интендантский чиновник, изрядно поколоченный, убрался со своим транспортом живым.
      17 сентября в 21 ч. 15 м. начался передаваться приказ по V Кавказскому корпусу для очищения Вильны, а в 23 часа наша дивизия уже снималась из окопов тет-де-пона. Главные силы 2-й Финляндской дивизии, к которой возвратился наконец 7-й полк, должны были проходить через самый город Вильну и следовать по шоссе на Вилейку и далее по большаку на Мицкуны - Лаваришки. В боковой авангард, конечно был назначен 6-й полк; предстояло перейти через Вилию по понтонному мосту близ г. дв. Верки и следовать по проселкам на д. Романы, г. дв. Койраны, д. Сункелы; здесь 6-й полк должен был задержаться, пока хвост колонны, двигавшейся по большаку, не минует переправу через р. Вилейку у с. Мицкуны; затем 6-й Финляндский полк должен был выйти на большак и следовать в д. Сайдакишки, где поступить в резерв дивизии; а два попка, 7-й и 8-й, должны были занять позицию в 3-4 км к северу от Лаваришек, примыкая правым флангом к 7-й Сибирской дивизии и прикрывая большак, по которому предстоял дальнейший фланговый марш.
      Бессонные ночи становились правилом. Благодаря разведчику Соловьеву и его организационным способностям, мы не заплутались, несмотря на темноту, усугубленную дождем. Однако злоупотребление 4 ночными маршами под ряд явно подрывало энергию стрелков и командного состава. К рассвету 18 сентября 6-й полк, пройдя десяток километров, в полном порядке занял у д. Сункели, поперек Варшавской железной дороги, фронтом на север, наскоро рекогносцированную позицию и оставался на ней до 14 час., после чего роль 6-го полка как бокового арьергарда была окончена, и он получил приказание отойти на большак и следовать с дивизией; место ночёвки было изменено на соседнюю деревушку Якшты, где мне еще пришлось уступить одну избу нашему артиллерийскому дивизиону кругом было все занято.
      Когда мы вышли на большак, я понял, почему дивизия следовала так медленно. Я был поражен; это был какой-то кошмар. Батареи, обозы, пехота широким фронтом, в изрядном беспорядке двигались по большаку и его обочинам. Можно было насчитать 4 - 5 колонн, следовавших параллельно по одной дороге. Здесь были части II армейского, гвардейского, III Сибирского, V Кавказского корпусов, армейские учреждения. Войска, смешанные с обозами, всегда представляют жалкую картину, и им грозит быстрая утрата боеспособности.
      Гвардейский корпус, долженствовавший идти впереди V Кавказского, выступил из Вильны с опозданием в 6 час., и движение его еще задерживалось обозами. Главные силы 2-й Финляндской дивизии, перейдя в город через Вилию, нашли все улицы запруженными, и еле-еле им удалось протискаться на сотню шагов от моста, чтобы не слишком пострадать при его взрыве. Из окон на улицы, на которых происходила давка войск и обозов, полетели разбитые силой взрыва стекла. Наконец с опозданием на 10 час. 2-я Финляндская дивизия двинулась вперед, не ожидая пока предшествовавшие ей части очистят ей дорогу. 5-й полк в этой сумятице принял совершенно жалкий, негодный к бою вид, и когда вечером 18 сентября штаб V Кавказского корпуса потребовал от 2-й Финляндской дивизии один полк в корпусный резерв, штаб дивизии поспешил назначить 5-й полк.
      А 7-я Сибирская дивизия, левый фланг которой - 28-й Сибирский стрелковый полк - тщетно ждал, чтобы финляндцы вышли и развернулись на продолжении его фронта, нервничала и жаловалась. Чтобы успокоить сибиряков, отдыхавший в Лаваришках лейб-гвардии Егерский полк выдвинул временно 6 рот на участок, предназначенный нашей дивизии. Уже ночью 7-й и 8-й Финляндские полки, под командой Марушевского, сменили их и стали на свое место. Егерский полк мог принести большую пользу, следуя с возможно меньшими задержками в распоряжение Флуга.
      Мы были очень плохо осведомлены о положении, в котором находилась 10-я армия, когда после 4 ночей без сна 19 сентября я укладывался спать в 1 час. утра. Но все выглядывало очень мрачно. Деревни вокруг м. Лаваришки были переполнены полуразложившимися войсками. На полях кругом шумела огромная ярмарка, образованная отдыхающими батареями и обозами. Дорога на Ошмяны, куда уехал штаб армии, по слухам была еще свободной, но предназначалась не для нас, а для других частей.
      В приказе по дивизии на следующий день предусматривалось занятие позиции от з. Осиновка до высоты 101,3 фронтом на запад, под прямым углом к позиции III Сибирского корпуса, тянувшейся фронтом на север. Моему полку отводилось почетное место на правом фланге, в исходящем углу, на стыке групп Флуга и Мехмандарова. Вполне разумно приказ по дивизии указывал мне следовать в голове дивизии, выступив в 5 ч. 30 м. утра, для скорейшего занятия моего опасного участка. Со мной должны были следовать обе батареи - 10 орудий - вся артиллерия нашей дивизии. Если артиллерия начинала жаться к 6-му полку, можно было полагать, что наступили черные дни, и близость сохраняющего порядок полка начинает высоко котироваться; в других случаях артиллерия ко мне не слишком льнула, вследствие моих отношений к командиру нашего артиллерийского дивизиона, оставлявших желать лучшего. За мной должны были следовать, под командой Марушевского, 7-й и 8-й полки: первый назначался в дивизионный резерв, второй - для занятия левого, явно безопасного участка дивизии. 5-й полк уходил в корпусный резерв самостоятельно, спокойной дорогой мимо озера Бык.
      Было уже близко к 5 час. утра, когда я вышел из своей хаты и не узнал окрестностей Лаваришек. Вместо кишевшего вчера муравейника, поля кругом представляли пустыню. Оперативное понимание за год войны очевидно получило широкое развитие даже среди обозов; ночью явно циркулировали панические слухи, и ярмарка, немного покормив лошадей, начала погонять дальше по всем возможным и невозможным дорогам. Может быть рассасывание этого скопища в ночные часы представляло и плод активной работы некоторых сотрудников корпусных штабов.
      Роты и батареи готовились к выступлению; я ожидал назначенного часа. Но за 30 мин. до его наступления меня неприятно поразило извещение штаба дивизии, что 7-й и 8-й полки, долженствовавшие образовать арьергард, снялись в 3 часа утра со своей позиции. Так как дорога оказалась свободной, то полковник Марушевский, человек очень предусмотрительный, испросил разрешение начальника не морить даром стрелков 2 ч. 30 м. у большака, а двигаться по прямому своему назначению, через з. Осиновку; 7-й и 8-й полки таким образом выиграют для отдыха 2 лишних часа и явятся более свежими в распоряжение начальника дивизии; что касается их арьергардной роли, то 6-му полку, на его марше, опасность сзади, с востока, конечно угрожать не будет. Очень опасен удар с севера - но здесь может помочь не арьергард, а только 7-я Сибирская дивизия, которая должна оставаться на своих позициях, прикрывающих дорогу, до 6 час. утра. Начальника дивизии уговорили; колонна Марушевского уже скрылась, с ней ушел и штаб дивизии; было немного неловко, что арьергард{76} улизнул ранее главных сил; начальник дивизии извинялся за изменение отданного приказа и предоставлял мне начать отход за полчаса до указанного мне времени.
      Начинались шуточки. Конечно просить себя дважды двинуться вперед со своей колонной я не заставлял. Мои артиллеристы очень подозрительно смотрели на образовавшуюся вокруг нас пустоту. Батареи оказались запряженными, и колонна тронулась не теряя ни одной минуты, хорошо шагом.
      Мой полк не успел однако еще вытянуться из Лаваришек, как ко мне подскакал ординарец 28-го Сибирского стрелкового полка. Ему было приказано доложить устно мне - старшему из встреченных начальников 2-й Финляндской дивизии, что их полк, долженствовавший прикрывать прохождение полка по участку з. Крапивница - з. Козловка, выступил из з. Пукштаны в 4 час. утра, оставив в 2 верстах севернее большака, в лесу, арьергарды; но так как немцы в больших силах подходили к арьергардам, то и последние ушли. Толковый ординарец сообщил мне, что по его догадкам и стоявший правее 28-го Сибирского полка 27-й Сибирский полк вероятно уже снялся и ушел. Командир батальона 28-го Сибирского полка, ушедший со своей позиции бокового арьергарда за 2 часа до указанного ему срока, считал своим долгом предупредить меня, что большак более никем не прикрывается и что немцы идут на пересечку моего пути. Сделав этот обстоятельный доклад, сибиряк-ординарец, повидимому не рассчитывая на какую-либо благодарность с моей стороны, круто повернулся и ускакал полным ходом.
      Повидимому опытные люди в штабе 10-й армии предусматривали возможность такого казуса, так как в архиве хранится особенное предупреждение, переданное по радио, служебным кодом, накануне вечером от имени командующего 10-й армии: "Отход на следующую позицию должен начаться в 6 час. утра согласованно с соседями. 9827. Радкевич". Эта радиограмма была адресована Флугу, Мехмандарову, Гернгроссу. Но что-то томило повидимому начальника штаба 10-й армии, так как он счел необходимым, как только установилась проволочная связь, дополнительно послать следующую телеграмму, уже одному только Флугу: "123. Отход левого вашего фланга может начаться не ранее 6 час. утра 19/IX, как это указано в директиве 9827. 0 получении сего прошу уведомить меня. Номер 1842. Попов".
      В архиве не сохранилось соответствующего оперативного дела штаба II корпуса, но Флуг и его временный начальник штаба Шильдбах, несомненно не оставили без внимания указания командующего армией и передали его по назначению. Это видно хотя бы из того, что и в приказе по III Сибирскому корпусу, и по 7-й Сибирской дивизии, отчетливо указывается, что арьергарды должны держаться до 6 час. утра, и только затем, после прохода 2-й Финляндской дивизии, сниматься уступами, начиная с левого фланга. И эти приказы были прочитаны командующим 28-и полком: это видно из того, что командир I батальона 28-го Сибирского полка представил реляцию (дело No 366271), в котором говорилось, что батальон снялся со своей позиции в 2 ч. 30 м. утра 19 сентября и начал отходить к штабу полка в з. Пукштаны, а в з. Осиновку прибыл в 6 час. утра. Последняя цифра очевидно в штабе 28-го Сибирского полка была переправлена химическим карандашом с 6 на 8{77}.
      Теперь у меня, после исследования архивов, имеется по крайней мере утешение, что высшее начальство вдумчиво пеклось о безопасности моего отхода. Тогда и этого утешения не было. Жаловаться не приходилось - на фланге висели немцы. Обдумывая теперь явления этой ночи, я прихожу к выводу, что практика полугодовых отступлений выработала такое понимание "согласованности" отхода, что каждый должен постараться надуть соседей и уйти за 3 часа до назначенного срока; когда это надувательство происходило во всеармейском масштабе, то получался удивительно дружный, одновременный отход. Я один как новичок попал в компанию слишком опытных игроков и по своему простодушию и доверию к приказам начальства попал впросак.
      Колонна, пока я обдумывал сложившуюся обстановку, втянулась в густой лес. Я выслал вперед команду конных разведчиков. Разделившись на 2 взвода, она должна была свернуть налево, на север, по проселкам от з. Крапивницы и з. Котловки, организовать разведку, спешиться и задержать огнем немцев. Батареям я приказал принять на правую сторону большака; по левой стороне дороги, подбегая, подтянулись мои роты и стали между орудиями и немцами. 5 - 6 км, которые оставались до самого опасного пункта, з. Котловки, колонна покрыла в течение одного часа. Ни малых, ни больших привалов на всем переходе не было. Лица у стрелков стали серьезны; я объяснил стрелкам, что слева на колонну могут выскочить 1 - 2 роты немцев; они знали, что им делать, и немец днем в упор их не пугал; едва ли бы нам удалось увезти орудия, но свалка произошла бы изрядная - роты были готовы огрызнуться, как следует.
      Прошло минут 20, как команда конных разведчиков со своим лихим командиром ускакала. Впереди и влево, в нескольких стах шагах, отчетливо застучали винтовки конных разведчиков - они наткнулись на заставы немцев очень близко от большака, спешились и открыли частый огонь. Изредка над нашими головами просвистывала немецкая пуля, выпущенная отъявлено плохим стрелком. В момент начала перестрелки, командир артиллерийского дивизиона, ехавший рядом со мной, обратился ко мне с просьбой - разрешить ему свернуть батареи в первый попавшийся проселок вправо, наудачу. На руках у нас были не прекрасные двухверстные карты, а очень устарелая трехверстка, по которой разобраться в лесных дорожках не представлялось возможным. Не заведет ли лесная дорога в огромное болото Мидяты, находившееся в нескольких километрах южнее большака, или не закончится ли она тупиком, у какой-нибудь лесосеки? Я отказал: "Ответственность за ваши батареи лежит на мне; если они погибнут, то только в рядах моего арьергарда, на своем законном месте".
      Утро было сухое, прохладное, прекрасное, бодрящее. Немецкие заставы, встреченные огнем, остановились; противник подтягивал свои силы, чтобы броситься на большак. А мы скользили полным ходом вдоль их фронта. Нервы у всех были напряжены до крайности. Особенно тяжело было самочувствие у артиллеристов, которым могла предстоять лишь очень пассивная роль; у них были очень бледные лица. Наконец показались избушки Котловки; голова колонны пронеслась мимо; перестрелка разгорелась и начала смолкать; когда хвост колонны кончил проходить з. Котловку, из леса начали выскакивать на большак конные разведчики. Через 5 минут после ухода последней роты из Котловки, к ней надвинулась немецкая цепь. Пронесло! Дальше было спокойнее - слева на большак не выходило ни одной дороги вплоть до 3. Осиновка, конечного пункта нашего следования по большаку. Особенно артиллеристам стало легче на сердце.
      Было близко к 8 час., когда колонна подошла к Осиновке. Здесь, за левым флангом 28-го Сибирского полка, нас поджидал начальник дивизии, серьезно беспокоившийся о нас, так как видел долженствовавшие нас прикрывать сибирские полки давно развернутыми вдоль большака к востоку от Осиновки. Несмотря на спешку - 12 км без малых привалов в 2 ч. 40 м., - отсталых не было, нервный подъем придавал силы самым слабым, лица были счастливы и задорны. Начальник дивизии чувствовал себя повидимому в долгу перед 6-м полком и вероятно получил хорошую информацию от артиллеристов, так как к этому моменту относится 6 приказа по дивизии No 100 от 23 сентября: "При переходе вверенной мне дивизии 19 сентября невольно бросался в глаза тот блестящий порядок на походе, который соблюдался в 6-м Финляндском стрелковом полку, за что приношу мою благодарность командиру 6-го Финляндского стрелкового полка полковнику Свечину. Не могу, к сожалению, не отметить того беспорядка, в котором шел 5-й Финляндский стрелковый полк..." 5-й полк шел по неугрожаемой дороге. Если бы Шиллинг не уехал, сказавшись больным, в приказе по дивизии этот пункт был бы опущен; но с временно командующим полком штаб дивизии не стеснялся.
      Я не думал жаловаться на 28-й Сибирский полк - у меня в этот день было слишком много других забот; а командир 28-го Сибирского полка должен был сам чувствовать свое окаянство. Но, разбирая теперь архивы, я с удивлением обнаружил жалобу сибиряков на 6-й полк. Вероятно, предполагая неприятности с моей стороны, командующий 28-м полком, подполковник Гембицкий, оказавшийся на два ближайшие дня моим соседом, поспешил занять агрессивную позицию. III Сибирский корпус осадил на всем фронте на 2-3 часа раньше, и немцы надвигались на всем фронте на большак еще до моего прибытия в з. Осиновку. А с 6 до 8 час. утра на левом фланге 23-го Сибирского полка никого не было - место моего полка оставалось пустым. И подполковник Гембицкий, уже накануне жаловавшийся на опоздание 2-й Финляндской дивизии примкнуть к его левому флангу, с утра бомбардировал штаб 7-й Сибирской дивизии жалобами на то, что финляндцы оголили его фланг и ставят его в невозможное тактическое положение. Для Гембицкого это был вопрос о стыке 28-го Сибирского и 6-го Финляндского полков. Но для начальника дивизии Братанова, куда эта жалоба попала, вопрос заключался в стыке 7-й Сибирской и 2-й Финляндской дивизии; он телеграфировал жалобу командиру корпуса Трофимову; для последнего дело шло о стыке III Сибирского и V Кавказского корпусов; поэтому жалоба дошла до ген. Флуга, который обеспокоился стыком своей группы и группы Мехмандарова; в 12 ч. 25 м. 19 сентября от временно исполнявшего должность начальника штаба группы Флуга пришла ген.-квартирмейстеру 10-й армии следующая телеграмма: "Генералу Шокорову. Сегодня у ф. Осиновка снова левый фланг III Сибирского корпуса не может найти правый фланг V Кавказского корпуса. Генерал Флуг настоятельно просит принять меры к тому, чтобы не было промежутка в стыке между группами. 129. Шильдбах".
      Но в штабе 10-й армии сидели люди, искушенные повидимому в оперативных кляузах, которых нелегко было провести; на этой телеграмме была наложена резолюция: "сам виноват, так как торопится с отходом - возложить надо ответственность на генерала Трофимова".
      Хвост полка только кончал подтягиваться к з. Осиновке, когда немцы подошли уже к Осиновке с севера на расстояние дальнего ружейного выстрела, и одна из рот I батальона 6-го полка, развернувшаяся на холме у северной опушки деревни, по соседству с 28-м