ГЛАВА IX

СТРЕЛЫ И МЕД

Сто ахейцев, полных сил, появились на поле. Возможно, они пришли с побережья, соблазнившись золотом и рабами, обещанными Аяксом. Кентавров можно впрячь в колесницы, а панисков продать на рыночной площади в Пилосе. Отступили мы быстро, но организованно, оставив за собой пять убитых кентавров. Они лежали в некрасивых, неестественных позах, которые придала им смерть, но глаза были все еще открыты, и взгляд казался живым и осмысленным, будто они рассматривают новые оросительные каналы или постигают тайны желтолицых людей. К счастью, отряд подкрепления не стал заходить в лес. Ахейцы сочли достаточным, что помогли спастись своим уже весьма побитым товарищам, потерявшим от копыт и боевых топоров пятую часть войска.

– Мы уходим к себе в город и будем его защищать, – сказал Хирон, когда проклятое поле осталось за рощей рожковых деревьев. – Эвностий, забирай своих друзей и приходи к нам. У нас хватит продовольствия, чтобы выдержать длительную осаду. Помнишь, как мы целых три недели отбивались от волков?

– И принеси несколько бурдюков с пивом, – шепнул Мосх, идущий за мной по пятам.

– Если я останусь в своем доме, – объяснил я, – ахейцы должны будут разбиться на два отряда. Дом небольшой, но осаду выдержать может.

Я не хотел говорить, что их город, несмотря на ров и ограду из кольев, казался мне совсем не защищенным.

– Как хочешь, – сказал Хирон, хотя Мосх громко заворчал, услышав это. – Надеюсь, твои маленькие друзья смогут натянуть тетиву лука.

– Они оба хорошие воины. И, конечно, винят во всем происшедшем себя. Тея хотела пойти и сдаться Аяксу.

– Неплохая идея, – пробормотал Мосх, но Хирон одним взглядом заставил его замолчать.

– Передай им, что они не виноваты. Раньше или позже люди все равно напали бы на нас. Мы слишком отличаемся от них не только телами, но и сердцами. Мы всегда видим в природе друга, хотя порой сердимся на нее или не можем понять. Для них, несмотря на все разговоры о поклонении Великой Матери, она либо служанка, либо хозяйка. Они чувствуют себя в безопасности, только когда могут заковать ее в цепи.

Я решил по дороге домой зайти к Пандии. Дело в том, что город, в котором она жила, был совсем не укреплен, и я хотел предложить ей укрыться в моей крепости. Собственно, это был даже не город, а небольшая деревушка, состоящая из дюжины полых бревен, расположенных вокруг тщательно возделанного ягодника. Ежевику ели, а из медвежьей ягоды[18] готовили бодрящий вяжущий напиток. Весь ягодник был испещрен узкими тропинками, и почти на каждом шагу попадались столбы с деревянными крючками для корзин. Сюда же были повернуты своими открытыми концами все бревна, чтобы хозяйки могли гонять налетающих в сумерки жадных ворон.

Я перешел через извилистый ручей, стекающий со снежных горных вершин, от которого всегда веяло прохладой. Никто не приветствовал меня, никто не бежал мне навстречу. Остановившись у низкого, обвитого колючими растениями забора, я, стараясь шуметь как можно громче, отодвинул задвижку и открыл калитку. Обмазанные глиной и покрашенные умброй наружные концы бревен смотрели на меня, будто неприкрытые веками глаза. Я прошел между двумя из них и оказался на внутренней площадке, куда выходили двери. Все бревна были достаточно широкими, чтобы медведицы могли встать в полный рост. Каждый дом состоял из двух комнат с закругленными, обтесанными и отполированными до блеска стенами. В первой обычно устраивали кладовую, на открытых полках которой хранилось множество кувшинов с медом, мисок с ягодами и лотков со свежекопченой рыбой, чей резкий запах был для носа минотавра не слишком приятным. Вторая комната, скрытая за шторой из сухих черных ягод гибискуса, нанизанных на шелковую нить, служила спальней, или, как ее называли девчонки-медведицы, опочивальней. Одна из обитательниц города, сонно передвигаясь по ягоднику, собирала в ведро ежевику.

– Где Пандия? – спросил я сразу, опуская предварительный обмен любезностями.

Она указала на одно из бревен:

– Спит. Сейчас ведь послеобеденный отдых. Я тоже спала, но мне приснился обед.

Согнувшись вдвое, я вошел в указанный дом, отодвинул штору и увидел спящую Пандию, накрытую одеялом из кроличьих шкурок. На столе рядом с ее кроватью стоял горшок с желтыми и фиолетовыми цветами, называемыми на Крите медвежий хвост.

– Пандия, – позвал я. – ПАНДИЯ. – Она не шелохнулась.

– Медведи, – произнес я громко.

Пандия сбросила одеяло и чуть не опрокинула цветочный горшок.

– Медведи?

– Люди-медведи. Ахейцы. Они выиграли первую битву и вошли в лес. Пойдем ко мне. Там мы будем вместе с Икаром.

– Хорошо.

– Может, твоим друзьям лучше уйти к кентаврам? В их городе они будут в большей безопасности, чем здесь.

– Мы не любим свиней. И потом, – добавила она, – ахейцы, наверное, нас не тронут. Им нечего здесь взять.

Пандия расчесала волосы черепаховым гребнем, наскоро, даже не выровняв концы, повязала кроличий пояс и, с сожалением взглянув в последний раз на ягодник, вместе со мной ушла из своей деревушки.

– Знаешь, что такое война? – спросила она со вздохом. – Это когда уходишь от ягодника ради того, чтобы убивать мечом людей.

– Если мы не уйдем от ягодника, то потеряем Тею и Икара.

– Ты прав, – согласилась она. – Икар стоит всех ягод, вместе взятых. Он сам как ягода. Приятно посидеть с ним за столом или на кухне. Сладкий, но не приторный. Только шипов нет.

– Он учится их отращивать. Они ему очень нужны. Мы быстрым неслышным шагом шли по лесу. Как всегда, когда опасность где-то неподалеку, я инстинктивно опустил голову и выставил вперед рога – свое самое грозное оружие. Пандии нетрудно было поспевать за мной – я сильно хромал из-за раны на ноге. Иногда она даже обгоняла меня, так ей хотелось поскорее оказаться рядом с Икаром. Ее короткий хвост дрожал от страха и волнения.

Увидев наконец свой дом, обнесенный коричневым валом, я почувствовал огромное облегчение. Издали он казался высоким островом. Но затем я внезапно остановился. Дом был осажден триями! Около дюжины угрюмых работниц, демонстративно отсутствовавших в начале битвы, кружились над стволом и своими нежными голосами выкрикивали: «Топи Икара!», «Жги Тею!» (Удивительно, даже речь работниц отличалась сладкозвучием, хотя, казалось, они должны были громко басить, подобно командирам, отдающим приказы на поле боя.) Из ствола с шумом вылетели стрелы, направляемые зелеными перышками, будто стая дятлов поднялась в воздух. Одна из трий внезапно застыла на месте, так и не докричав свой приказ, и камнем упала на землю. Отлично! Значит, Тея и Икар защищаются, стоя на стене. Но как же мне, с моей хромой ногой, попасть в дом?

– Пандия, хочешь вернуться в свою деревню? Там сейчас спокойнее.

– Пока эти гарпии[19] не отстанут от Икара, я никуда не уйду.

Я взял ее на руки, прикрыл своим телом и вышел на ставшую теперь опасной поляну. Мы прошли уже треть расстояния до дома, когда были замечены триями. Они тут же построились клином, как гуси, и, подлетев, стали ловко швырять в нас камнями, лежавшими в их колчанах. Над полем стоял непрерывный гул, создаваемый биением крыльев. Камни были маленькими, но с острыми гранями. Моя широкая согнутая спина представляла собой идеальную мишень, не говоря уж об огненно-рыжей голове. Впервые я порадовался, что у меня такая густая и спутанная шевелюра, только поэтому трии не смогли проломить мне череп. Но когда камень попал прямо по кончику рога и тело мое закачалось, как язык звонящего колокола, я поклялся Гиппосом – богом коней, что не сносить им проклятых голов, если что-нибудь случится с моими рогами.

А затем в стволе отворилась дверь и выпустила троих работников. Множество лап подхватило Пандию, и следом за ними одним прыжком влетел в ствол и я, задев при этом за косяк, отчего колокольчик неистово зазвенел. Оказавшись внутри, на порожке, идущем вдоль стены, я помахал Икару и Tee. Вдруг боль из ноги разлилась по всему телу, дошла до головы, я почувствовал, что падаю и одновременно засыпаю. Теплая трава показалась закутавшим меня льняным покрывалом.

Проснулся я в Элизиуме[20]. Моя голова лежала на коленях у Теи, от которой, как обычно, пахло миррисом и майораном[21]. Ее маленькая прохладная рука гладила мой разгоряченный лоб. Только что я видел прекрасный сон: моих губ коснулось нежное пламя (а может, это был не сон?). Я закрыл глаза, чтобы все повторилось вновь.

– Ты уже открывал глаза, Эвностий, я видела. Просыпайся и скажи, как ты себя чувствуешь.

– Сначала ты расскажи, что здесь произошло.

– Эти ужасные женщины напали на нас за час до вашего появления. Они уже улетели, но своими камнями полностью уничтожили сад.

Куски виноградной лозы валялись на земле, как мертвые змеи. Зонт был изорван в клочья, глиняная печь осталась без двери, а фиговое дерево стояло совсем голым, будто его листья сожрала саранча. Все это скорее напоминало заброшенную каменоломню, чем сад.

Я сел, потрогал ушибленный рог – он был цел; расправил израненные камнями плечи и обнаружил, что Тея сделала примочки из оливкового масла, которые облегчили боль; попробовал ступить на раненую ногу – она выдерживала вес моего тела.

– Мы должны быть готовы к тому, что ахейцы пойдут в наступление по всему лесу, – сказал я и сообщил Tee о вновь прибывшем отряде. – В первую очередь надо принять меры против огня. Как насчет небольшого дождика?

Взяв один из камней, заброшенных к нам триями, я уложил его в отверстие фонтана так, что струя превратилась в водяной гриб, состоящий из множества мелких капель, почти тумана, который смачивал изнутри весь ствол.

– Дерево пропитается водой, – объяснил я, – и его будет нелегко поджечь даже горящими стрелами.

Пандия подставила руки под разлетающиеся брызги.

– А радуги нет, – сказала она, вздохнув, и пошла в дом, намереваясь вздремнуть. – Чтобы потом лучше сражаться, – оправдывалась она, спускаясь по ступеням.

Тея, Икар и я заняли место на стене. Тельхины охраняли вход, причем все шесть лап каждого находились в полной готовности, будто на них уже был нацелен боевой таран.

Икар первым заметил противника:

– Ахейцы. Кажется, всего несколько человек. Наверное, основная часть направилась в город кентавров. У них какое-то неизвестное оружие!

На просеке появилось нечто огромное, похожее на высокую палатку. Оно передвигалось, хотя колес не имело. С минуту я смотрел в полной растерянности, а затем узнал гармамаксу – большую повозку, крытую парусиной, изобретенную в Малой Азии. Вероятно, это был трофей, захваченный ахейцами в одном из их многочисленных дальних походов. В Вавилоне в такую повозку обычно впрягали лошадей, но животные беззащитны перед стрелами, и эту гармамаксу тащили на себе люди. Пол и колеса они сняли, вошли внутрь и, взвалив ее себе на плечи, стали продвигаться вперед. Таким образом, они были полностью укрыты, из-под гармамаксы виднелись только ноги, обутые в толстые кожаные сапоги. Если утром мы могли наблюдать неподвижную черепаху, то сейчас перед нами была черепаха движущаяся, и хотя перемещалась она медленно и тяжело, зато была совершенно неуязвима. Прицелившись прямо в парусиновую крышу, мы выпустили через амбразуры поток стрел. Они, не причинив никакого вреда, воткнулись в ткань, и черепаха превратилась в дикобраза. Я взглянул на Икара, вставлявшего в лук очередную стрелу, на его мускулистое загорелое тело, прикрытое лишь зеленой набедренной повязкой, и подумал, что, несмотря на силу, он по-прежнему остается трогательным маленьким мальчиком, пытающимся стрелой остановить надежно защищенного великана Аякса. Затем я перевел взгляд на Тею, и мы поняли друг друга без слов. Мы будем защищать Икара, драться за него и, если надо, умрем. Всегда получалось, что чистый и наивный Икар, а не Тея, нуждался в защите. Говорят, чистота – самое сильное оружие. Это верно, но только тогда, когда вокруг богобоязненные люди или благочестивые звери, а не ахейцы.

– Чтобы атаковать нас, им все равно придется вылезти оттуда, – сказал Икар. Он переживал, что никак не удается остановить черепаху. – Тогда-то мы и перестреляем их, как диких свиней.

– Но они сумеют подойти к самой стене, – возразил я мрачно.

– Эвностий, – вдруг воскликнула Тея. – Твои работники открыли дверь и выходят из крепости!

О Зевс! Неужели они предали нас? Может, я невольно обидел их чем-то?

– Бион! – позвал я, и в этот момент услышал неистовое гуденье, означающее на языке тельхинов боевой клич. Они вовсе не предали, а пошли защищать нас. Ахейцы остановились. Гармамакса, застыв на месте, тяжело покачивалась из стороны в сторону.

Атака!

Как злые собаки, тельхины набросились на видневшиеся из-под нее ноги ахейцев и вцепились в их кожаные сапоги своими мощными клешнями. Ахейцы, стараясь удержать в руках гармамаксу и не видя нападающих, пытались отбиваться, но твердые панцири делали их удары неощутимыми для тельхинов. Гармамакса стала раскачиваться все сильнее и сильнее, будто пара обезумевших жеребцов тащила ее за собой по ухабистой дороге, и наконец завалилась на бок. Двадцать пять напуганных воинов выскочили из-под нее и разбежались в разные стороны, спасаясь от клешней.

Однако, оказавшись на свободе и увидев, хоть и решительно настроенных, но весьма небольших по размеру противников, ахейцы вновь осмелели. Я услышал, как их командир приказал:

– Ребята, бейте по сочленениям!

Прикрываясь от наших стрел щитами, они принялись наносить удары по шевелящимся, похожим на тонкие корешки конечностям тельхинов. Остро заточенные лезвия мечей стали попадать по сочленениям. Последствия были хоть и неизбежны, но все равно ужасны. Вскоре тельхины, совершенно беспомощные, корчились на траве, а воины продолжали рубить мечами по плотным, но все же уязвимым перепонкам, соединявшим половинки их тел, до тех пор, пока те не отделились друг от друга и не стали биться в предсмертной агонии. Так погибли мои любимые друзья, преданные, как собаки, но гораздо более умные, искусные творцы и смелые воины.

Икару стало плохо от этого зрелища, а я – я сбежал вниз по лестнице, размахивая луком и выкрикивая все пришедшие мне на ум проклятия: «Мясники! Волчьи прихвостни! Северяне!» Я хотел тут же, без щита, бежать на поле и отомстить за гибель друзей.

Стрела вонзилась в землю у моих ног, и я остановился.

– Именно это им и нужно, – крикнула Тея, опустив лук. – Выманить тебя на открытое пространство и зарубить до смерти. Закрой дверь и возвращайся на стену!

В ее голосе слышалась суровая решимость амазонки[22], но по щекам лились слезы, и походила она больше на девочку, потерявшую куклу. Ярость в моей душе уступила место нежности к этой смелой девушке, которая, несмотря на горе, спасла мне жизнь. Я запер дверь и вернулся на стену. Ахейцы уже успели забраться в свою гармамаксу и вновь двинулись в сторону нашей крепости. На поле остались десять их товарищей, погибших от стрел и клешней тельхинов.

Икар, прикрыв глаза ладонью, посмотрел на небо и указал рукой на запад. Едва видневшиеся там точки выросли и превратились в девять пар трий. Каждая пара несла ветку, на которой висело большое ведро. Над самым нашим домом они стали опрокидывать ведра и выливать содержимое прямо нам на головы. Янтарные, коричневые и желтые струи, как тяжелые канаты, падали на нас сверху, но это было не масло – оно не такое густое, – это был мед. Раскаленный мед шипел, соприкоснувшись со струей воды, бившей из фонтана, и, не успев остыть, разлетался в разные стороны брызгами или лентами; они опускались на нашу кожу, как огромные жалящие москиты. Несмотря на ожоги, мы все же старались поточнее прицелиться из лука, но образовавшийся туман не позволил нам это сделать, и трии, опорожнив ведра, скрылись из поля зрения, так и не понеся потерь.

Тем временем гармамакса добралась до самой стены и будто приросла к двери, как большой древесный гриб. Послышался сильный стук топоров, от которого земля под нашими ногами задрожала. Ахейцы проделали в парусине отверстия и, не выходя из-под прикрытия, взламывали нашу дубовую дверь. Теперь, когда из-за гибели их товарищей внутри стало свободнее, они могли сильно размахнуться топорами.

– Икар, – попросил я, – помоги мне поднять печь на стену. – Глаза его заблестели. – Мы сбросим печь им на головы!

Мы подтащили ее к стене, поставили вертикально, подняли по лестнице наверх и установили прямо над гармамаксой. Печь была хоть и пустая, но весила немало.

– Давай!

Крыша из парусины, сдержавшая десятки стрел, провисла под тяжестью печи. Глухой удар. Стоны искалеченных. Суетливая толкотня, скрытая деформированной, однако не разорвавшейся тканью. А затем вновь хруст дерева, в которое, подобно голодной кунице, вгрызается топор, и с каждым разом укусы его становятся все более жадными, а насыщение наступит, лишь когда дверь распахнется настежь.

Печей больше не было, и я стал думать, что еще можно предпринять. Осыпать их градом стрел, когда они сорвут дверь? Выйти навстречу с боевым топором? Но внезапное возвращение трий разрешило все сомнения.

– Отступаем, – закричал я. – Нельзя драться сразу с двумя противниками.

Мы кубарем скатились с лестницы и, ежась от боли каждый раз, когда на спины нам падали раскаленные капли, побежали к успокоительной прохладе моего дома. Перед тем как спуститься вниз, я обернулся и взглянул сквозь туман на свой разоренный сад, на разорванный в клочья зонт, валяющуюся на земле лозу и голое фиговое дерево. Любовь к саду у зверей так же сильна, как любовь к себе подобным, ведь сад для них – живое существо. Кто знает, может, мак мечтает о бабочках, окруженных аметистовым облачком, а фиговое дерево боится появления прожорливых пчел, выедающих отверстия в его плодах, может, виноград радуется солнцу, а когда ему становится жарко, дремлет в добравшейся до него тени зонта? У них свои мечты, страхи, радости, отдых и, конечно, любовь, всегда любовь. Вместо тела – стебли и листья, но те же сердце и мозг, личность и индивидуальность. Для того чтобы любить, не обязательно передвигаться.

Во рту у меня появился горький вкус утраты.

Спустившись вниз, я нащупал под лестницей рычаг, который заставил сработать тщательно спрятанную наверху панель, завалившую землей вход в дом. Египетские фараоны, стараясь сберечь от воров мумии, саркофаги и катафалки-ладьи, используют подобный механизм для защиты своих гробниц. (Как вы думаете, от кого египтяне узнали этот секрет? Конечно, от моих предков.)

– Они могут откопать нас, – сказал я, – но вряд ли у них есть лопаты. Ахейцы воины, а не землекопы.

– А если попытаются?

– Тогда мы уйдем через запасной выход.

– Запасной выход? – хором воскликнули Тея и Икар.

– Да, – сказал я и, чтобы произвести больший эффект, замолчал.

Всегда приятно при трагических обстоятельствах раскрыть подобный секрет.

– Неужели вы думаете, я стал бы жить в доме, имеющем только один выход? Помните мою пещеру? Там две двери. Здесь то же самое. Сейчас я вам покажу.

В дальней стене спальни между корнями виднелся большой, шириной с мои плечи, серый камень, ничем не отличающийся от всех остальных. Я сильно ударил по нему копытом, камень, внутри которого находился стержень, повернулся и открыл узкий проход – минотавр мог в него войти, лишь встав на четвереньки.

– Подземный тоннель прорыт под полем и выходит на поверхность в лесу. Завтра или послезавтра я выберусь из дома и посмотрю, ушли ли ахейцы из нашего ствола. Не останутся же они здесь навсегда. На Крите столько богатств, надо успеть награбить как можно больше. Когда вернусь, я постучу шесть раз, и тогда вы можете открывать.

– Пора ужинать, – сказала проснувшаяся Пандия, вставая с подстилки из мха, точнее, вставая вместе со мхом. В таком виде она стала похожа на ходячий куст. – Вы уже разбили врага?

Я рассказал ей о нашем отступлении.

– Надеюсь, у нас есть продуктовые запасы?

– Да, но не очень много.

– Придется посидеть на диете.

Мы приготовили скромный обед. Корни, обычно такие добрые и уютные, сегодня, освещенные одним единственным светильником, выглядели мрачными и угрожающими, будто они сейчас упадут на нас и обовьются, как тугие кожаные веревки, вокруг шеи. Обед состоял из сыра, гуроса – хлеба с чечевичными добавками, и бурдюка с пивом. Для Пандии мы поставили чашу с водой. Ей захотелось сладкого, и Икар принес из мастерской кувшин с мятой, но вид кузнечного горна и столов, лишившихся своих работящих хозяев, так расстроил его, что он не мог ничего есть.

– Эвностий, – попросил он, – скажи что-нибудь в память о Бионе и остальных тельхинах.

– Попробую, – ответил я и быстро сочинил небольшое стихотворение, весьма несовершенное, но написанное с любовью.

Мы долго молчали, а затем попытались завести разговор.

Я дотронулся до руки Теи и сказал:

– Мы здесь в полной безопасности. Чтобы попасть сюда, им придется долго нас откапывать, мы услышим шум и успеем уйти через потайную дверь. Даже если они перекроют фонтан, высушат стены и подожгут их, все равно корни не пропустят огонь в наше укрытие.

Тея попыталась улыбнуться:

– Ты говоришь, корни. Мне кажется, они стали ядовитыми и следят за нами.

– Под землей тебе нечего бояться, во всяком случае здесь. Бояться надо того, что на поверхности.

– Ахейцы и эти злые трии. Все это из-за меня, Эвностий. Если бы я не отвергла домогательств Аякса, ничего бы этого не случилось. Он сделал бы меня своей наложницей, отвез в Микены – говорят, ахейцы очень хорошо обращаются с женщинами у себя дома – и воспитал бы Икара как своего сына.

– Но тогда ты никогда бы не попала в лес. И не узнала бы о своей матери.

– И не познакомилась бы с тобой, Эвностий. Я вовсе не жалею о том, что попала в лес. Я жалею о том, что привела сюда за собой людей. Я раскрыла двери.

– Лес – как змея, – сказал я. – Время от времени ему надо менять кожу, ему нужны перемены. Иногда эти перемены связаны с временами года, а сейчас он меняет кожу по-другому, более мучительно, но делать это необходимо. Ему надо избавиться от своего благополучия и спокойствия, чтобы оно не превратилось в загнивание. И в новом обличье он наверняка будет сильным и прекрасным.

– Твои слова очень добры, но не совсем верны, – сказала Тея.

Пандия, похоже, задремала. Глаза ее закрылись, а рот слегка приоткрылся. Остальные пытались разговаривать, чтобы отогнать от себя тревожные мысли.

– Мне кажется, – сказал Икар, – ахейцам нужны не только мы, но и твоя мастерская. Я имею в виду золото.

– Да, – ответил я. – Чтобы переплавить его у себя дома. Знаешь, они отличные ювелиры, если не обращать внимания на отвратительные сюжеты. Ты бы видел погребальные маски, которые они делают.

– Погребальные маски, – сказала Тея печально. – И мертвые корни над головой. Добрые змеи умерли. Или кто-то убил их.

– Глупости. Это такое освещение. Мы все кажемся мертвыми. Посмотри на Пандию. А вообще-то пора ложиться спать.

Тея и Икар встали.

– Возьмите этот светильник, – предложил я им. – Я зажгу другой.

Пандия по-прежнему оставалась на своем месте.

– Пандия, проснись, – сказала Тея. – Ляг в постель. Там тебе будет удобнее.

Она поднесла светильник к самому лицу медведицы. Круглые глаза, как сжатые кулаки, были плотно закрыты, губы полностью утратили цвет.

Мы сразу поняли, в чем дело, увидев у нее на шее маленький темный комочек. Я сдавил его между пальцами, и тонкие косточки сразу захрустели, по пальцам потекла кровь, кровь Пандии. Меня передернуло и я швырнул его на пол. Стриг-вампир. Пандия подняла голову и попыталась открыть глаза. Она потерла шею:

– Мне снились медведи. Они гнались за мной, и я очень устала. Не могла сделать больше ни шагу. Я чувствовала у себя на затылке их горячее дыхание.

Я показал на раздавленное тельце. Она вскрикнула и прижалась к Икару:

– Стриг?

– Да, но мы вовремя его обнаружили. Утром ты уже полностью придешь в себя. Наверное, он проник сюда, пока мы дрались в саду с триями. Конечно, это они подкинули его нам. Крысы, бабочки и все летающие ночные существа – их друзья. Может, здесь еще есть стриги.

Мы обыскали весь дом, перетрясли мох на полу в спальне, заглянули под столы в мастерской. Встав на скамью и взяв в руки светильники, внимательно осмотрели потолок и, действительно, нашли второго стрига. Он спал между корней, свернувшись клубком. Мягкий, покрытый коричневыми перьями, он казался таким же безобидным, как крольчонок, но я знал, что он питается только кровью, которую высасывает так незаметно, что его жертва может умереть, не догадавшись о его присутствии. Если вы находите в лесу мертвое животное, погибшее неизвестно от чего, поищите у него на шее следы двух маленьких клыков.

Тея была потрясена. Она обняла Пандию за плечи и прошептала:

– Дорогая, теперь все в порядке. С тобой больше никогда этого не случится.

– Да, – сказал я, – все в порядке, но будет лучше, если мы ляжем спать в одной комнате.

Мы все легли рядом – Икар, Тея, Пандия и я, и всех нас согревала только надежда, ведь эти холодные, кажущиеся нескончаемыми ночные часы проходят так же, как пиры, игры и любовь. Пандия держалась за мою руку, пока не заснула, а я по-прежнему продолжал сжимать ее пальцы, похожие на лапу, чувствуя, что она мне очень дорога (хотя вряд ли стоит говорить о том, как я желал, чтобы на ее месте оказалась Тея). Я устал, на душе было тяжело, я сильно тосковал по своим погибшим друзьям-тельхинам, а раненая нога не переставала пульсировать, будто осьминог то сжимал, то разжимал разрубленную плоть. Мох, всегда казавшийся таким мягким, больно давил на ушибы и раздражал ожоги на спине.

Проснулся я ночью. Дрожащий огонек в светильнике был совсем слабым. Это означало, что масло почти кончилось. Теи не было. Я понял: она ушла сдаваться ахейцам.

ГЛАВА Х

ВОЛЧИЙ ЯД

– Я верну ее, – повторял я, тряся Икара и Пандию за плечи, пытаясь их разбудить. Они хлопали глазами и жмурились, глядя на пламя догорающего светильника.

– Я верну ее и убью этого проклятого Аякса. Он коварный и злой, а его люди как волки, но им не удастся уйти из леса вместе с Теей.

Я ощущал себя каменистым руслом ручья, высохшим и растрескавшимся под жарким летним солнцем, засыпанным тонкой пылью, принесенной ветрами из Ливии. Я чувствовал себя брошенным и никому не нужным.

– Я иду с тобой, – сказал Икар.

Я отрицательно покачал головой, торопливо объяснив, почему они с Пандией должны остаться дома: она – чтобы находиться в безопасности, он – чтобы защищать ее.

– Я смогу пройти туда, куда ты не сможешь, – возразил он мне.

Икар был тем солдатом, который чувствует тот редко выпадающий момент, когда надо ослушаться своего командира.

– Твои рыжие волосы видны за целую милю, кроме того, как ни сгибайся, ты все равно останешься таким же большим, как грифон. А я умею тихо прокрадываться куда угодно. У меня это хорошо получается. Я научился незаметно выскальзывать из дворца в Ватипетро, когда мне было шесть лет. И с тех пор постоянно занимался этим.

– Я тоже пойду, – сказала Пандия. – Я не умею прокрадываться, зато могу кусаться. – И она обнажила свои маленькие, но весьма многочисленные зубы. – Они приспособлены не только для ягод, но и для рыбьих голов.

– Кто-то должен остаться, – стал объяснять я ей, – чтобы впустить нас с Икаром обратно в дом. С тобой здесь ничего не случится. А через запасной выход уходи, только если услышишь, как откапывают дверь.

Пандия согласилась на это так неохотно, что я, вспомнив о ее зубах, не рискнул повернуться к ней спиной и подвергнуть риску свой хвост. К счастью, Икар успокоил ее, поцеловав в голову. Мы надели набедренные повязки, взяли кинжалы и, согнувшись, вошли в подземный ход.