Глава 5

Инспектор Вондрачек и профессор Фрейд

Комиссару полиции Карелу Вондрачеку явно недоставало усов. Еще не старый, лет сорока пяти, этот солидный, добродушного вида чех имел золотистый загар, соломенного цвета шевелюру с небольшой лысиной, напоминавшей полянку на пшеничном поле, и наблюдательные зеленые глаза. Но вот пшеничного цвета усов ему явно не хватало – и это впечатление постоянно приходило на ум, стоило взглянуть на бело-розовую кожу того места, где они и должны были находиться. Сергей Вульф, который уже битых полчаса торчал в полицейском участке на Ригенштрассе, расположенном напротив старого пожарного депо, смотрел на комиссара, задумавшись и совсем не обращая внимания на направление своего взгляда. Сейчас он видел перед собой не этого дородного чеха, сидевшего под портретом императора Франца Иосифа, а таинственную и прекрасную фрейлейн Лукач. Какие у нее чувственные губы – темно-розовые, и при этом очень нежные. И как интересно наблюдать за их движением, даже не вникая в смысл произносимых слов. Один поцелуй таких губ стоит любого признания, а один теплый и томный вздох – самой изысканной арии…

– Какого черта вы на меня уставились? – вдруг рявкнул комиссар. – Что вам в моей физиономии не нравится?

– Простите? – разом очнувшись от задумчивости, изумился Вульф.

– Я спрашиваю – что вам во мне не нравится? Усов, что ли, нет? Так сбрил я их, сбрил, имею я право сбрить усы, если мне так захотелось?

– Да, разумеется, господин комиссар, но при чем здесь ваши усы?

А усы были при том, что в данный момент Карела Вондрачека больше всего волновала проблема того, как сохранить в тайне историю их исчезновения. Как только известие об этом донесется из Праги в Вену, новоиспеченный комиссар может стать всеобщим посмешищем. Собственно говоря, исчезновение усов было неразрывно связано с историей перевода пражского детектива Вондрачека в полицию столичной Вены.

Причиной перевода стали достоинства самого инспектора, сумевшего в кратчайшие сроки раскрыть преступление, связанное с кражей фамильных драгоценностей графини Хаммерсфильд. Это дело стало известно венским газетам со слов самой графини, восторженно возблагодарившей «Господа Бога и господина Вондрачека»; на одну из этих газет обратил внимание министр внутренних дел, и в результате всего этого в Прагу полетела правительственная телеграмма, вызывавшая комиссара в столицу.

За день до того, как окончательно отбыть в Вену, Вондрачек закатил для своих сослуживцев прощальный банкет в трактире «У Чаши», славного своим великопоповицким пивом. И надо же было так случиться, что виновник торжества перебрал сливовицы и задремал в задней комнате трактира! Разбуженный хозяином, Вондрачек взглянул в поднесенное им зеркало и замер от ужаса: его усы оказались выкрашены в государственные цвета Австро-Венгрии, то есть один был желтым, другой – черным. Кто и как это сделал, в пылу попойки осталось незамеченным, хотя большинство из присутствующих обвинило во всем двух чешских студентов, околачивавшихся в том же трактире, поскольку именно студенты сильнее всего ненавидели полицейских.

Поскольку краска не смывалась, с усами пришлось немедленно расстаться. Но их отсутствие было столь явным, что начальник венской полиции долго и недоуменно рассматривал пустое место на лице своего нового подчиненного, хотя так ни о чем и не спросил. С этого момента любой намек на отсутствие усов откровенно бесил некогда добродушного Вондрачека. А что будет, если история о его усах рано или поздно станет известна новым коллегам! Но самое удивительное состояло в другом – с момента прибытия в Вену пролетело уже свыше полугода, но ни усы, ни борода больше не росли! Каждое утро комиссар старательно массировал подбородок и ощупывал место под носом – но тщетно! Оно оставалось голым и розовым, как попка младенца. Ни один из венских врачей не находил объяснения этому таинственному феномену, так что теперь инспектор с нетерпением дожидался отпуска, решив купить себе накладные усы и появиться на работе уже с ними, чтобы ни у кого не вызывать подозрений в их неестественном происхождении.

Сергей Вульф, не ведавший о душевных терзаниях полицейского комиссара, смотрел на него с откровенным недоумением.

– Ну хорошо, – вздохнул Вондрачек, – вернемся к вашему делу. Кстати, а почему в полицию обратились именно вы, хотя, по вашим собственным словам, даже не были знакомы с фрейлейн Бертой Тымковец? Почему этого не сделали квартирная хозяйка или подруга пропавшей – фрейлейн Лукач?

– У фрейлейн Лукач сегодня репетиция, а квартирная хозяйка – бестолковая старуха.

– Ладно, я лично займусь поисками фрейлейн Тымковец и немедленно отправлюсь на место происшествия. Но мне еще понадобится ваша помощь. Где вы остановились?

– Гостиница «Курфюрст» на Рингштрассе.

– «Курфюрст»? – Вондрачек оживился. – В таком случае не знаком ли вам некий Ласло Фальва, который числится среди постояльцев той же гостиницы?

– Да, – удивленно отвечал Вульф, – я встречал этого господина. – Он опасался расспросов о том, как и где это произошло, и заранее решил, что не будет говорить правды, чтобы не скомпрометировать Эмилию Лукач. – А в чем, собственно, дело?

Ответ комиссара удивил его еще больше.

– Этот Фальва из-за своих порочных наклонностей находится под негласным надзором полиции… Только это, разумеется, между нами. – Вульф кивнул. – Поэтому я был бы вам очень признателен за все сведения, которые бы вы могли предоставить…

– Вы хотите сделать из меня вашего соглядатая? – возмущенно воскликнул Сергей и мгновенно вскочил с места. – Об этом не может быть и речи!

– Сядьте! – резко осадил его Вондрачек. – Сядьте и постарайтесь выслушать меня спокойно. Все не так просто, как вам могло показаться на первый взгляд. Я недаром спросил вас об этом Фальве. Наблюдая за его действиями и сообщая обо всем увиденном, вы могли бы серьезно помочь расследованию дела об исчезновении фрейлейн Тымковец.

«Ага! – подумал Вульф. – Значит, моя догадка оказалась правильной? Именно Фальва устроил обеим венгерским красоткам ангажемент в Вене, в обмен на удовлетворение своих гнусных наклонностей…»

– Они были знакомы? – спросил он у комиссара нарочито равнодушным тоном.

– Не только знакомы, но, по свидетельствам наших венгерских коллег, состояли в любовной связи. – Вондрачек порылся в ящике стола и вытащил оттуда какую-то папку. – Если хотите, я могу кое-что рассказать вам о нем. Возможно, это заставит вас переменить свое мнение? В конце концов, каждый порядочный человек всеми возможными средствами должен пресекать выходки развращенных мерзавцев. Вы согласны?

Вульф неопределенно пожал плечами, но приготовился слушать.

– Вот показания двух будапештских проституток: Милицы Секеш и Юдит Ковач, – продолжал комиссар, раскрывая папку. – Они были задержаны в пригороде Пешта, поскольку имели непотребный вид и своим поведением нарушали общественную нравственность. Проще говоря, были пьяны и орали во все горло. Причину своего поведения они объяснили радостью – в тот день им удалось подцепить богатого клиента и хорошенько заработать. Вы меня слушаете?

– Да, конечно.

– По их словам, дело происходило так: они явились по вызову в один частный дом, где их ожидал некий господин, с которым они занялись любовными играми в извращенной форме.

– А что это значит – «извращенная форма»? – полюбопытствовал Вульф, сразу вспомнив цепи и хлыст.

– Вообще говоря, извращение – это удовольствие, получаемое или от чего-то необычного, или необычным способом, – охотно пояснил Вондрачек. – Например, если нормальный человек, намереваясь совершить половой акт, раздевается догола, то извращенец поступает наоборот – то есть, уже находясь в голом виде, надевает носки, шляпу и галстук.

– Какое же это извращение? Это просто игра, совершаемая по правилам, которые известны лишь самим участникам, и я не вижу здесь ничего страшного. Во всяком случае, эти игры намного безобиднее того удовольствия, которое получают некоторые государственные деятели, посылая на смерть своих подданных во имя мнимых…

– Оставим политику, – поспешно перебил комиссар. – В данном случае нас это не касается.

– Хорошо, – согласился Вульф. – Так что дальше – этот господин, то есть Фальва, совершал половой акт в носках и цилиндре?

– Нет, он вел себя по-другому – заставлял обеих проституток снимать свое нижнее белье и выбрасывать его в окно. При этом за каждую снятую деталь туалета он немедленно платил им по десять крон.

– Какая щедрость!

– После того как он первый раз удовлетворился, они вышли из дома и сели в его автомобиль. Господин Фальва привез их в рощу и, поставив одну из девиц на четвереньки, стал совершать с ней половой акт, в то время как другая девица должна была хлестать его по голой заднице березовым прутом. – Судя по тому, с каким удовольствием Вондрачек пересказывал эти подробности, они его немало забавляли. – Наконец он удовлетворился снова, расплатился с девицами и договорился о новой встрече, вручив им свою визитную карточку. Затем он укатил, а девицы дошли пешком до ближайшего трактира, где подсчитали свои доходы и, придя в полный восторг, дружно напились в компании каких-то ломовых извозчиков. Именно после этого их и задержала полиция. Ну, что вы на это скажете?

Вульф улыбнулся.

– Если даже называть это извращением, то это весьма невинное извращение. Гораздо более опасными мне представляются те извращенцы, которые вообще не хотят получать удовольствия, или те, которые не дорожат временем жизни, или те, которые тратят это время на самые ничтожные мелочи…

– Вы философствуете, а я вас спрашивал о другом, – вновь прервал его комиссар. – Вы согласны сотрудничать со мной лично, наблюдая за поведением господина Фальвы? Если вы заинтересованы в скорейшем нахождении фрейлейн Берты Тымковец, то просто обязаны согласиться.

Сергей задумался – ему внезапно вспомнилось его подозрение в отношении лорда Сильверстоуна: не Берта ли направлялась к англичанину в тот день, когда он сам выходил от него после дружеского обеда? Впрочем, стоит ли раньше времени привлекать внимание полиции к почтенному доктору, не лучше ли сначала самому у него обо всем узнать? А что касается Фальвы…

– Хорошо, – наконец сказал он, – во всем, что может поспособствовать розыску этой девушки, я буду вам помогать. Но если вы надеетесь сделать из меня платного шпика…

Вондрачек широко улыбнулся и протестующе замахал руками.

Выйдя из полицейского участка, Вульф взглянул на часы, украшавшие пожарную каланчу. Они начали бить одиннадцать. Вспомнив, что еще не завтракал, Сергей бодрым шагом направился в одно из своих любимых кафе – «Шварцвальд».

Поздоровавшись с хозяином, он занял место за привычным столиком напротив входа и сделал заказ. В кафе было немноголюдно – несколько пожилых венцев, пьющих свой утренний кофе с газетами в руках, да один маленький и худенький юноша еврейской наружности, с крупными, слегка оттопыренными ушами, густыми черными бровями, лоснящимися губами и большими задумчивыми глазами. Он что-то писал, задумчиво поглядывая в окно, поэтому Вульф сразу решил, что это поэт или журналист. Интересно бы взглянуть, что он там сочиняет. Судя по грустному виду, это могла быть очередная стихотворная жалоба на жестокость возлюбленной, или если он слишком самолюбив, то и наоборот. В истории литературы бывали подобные примеры.

В молодости у знаменитого автора «Декамерона» Джованни Боккаччо был роман с одной замужней дамой знатного происхождения. Когда она его бросила, он разразился романом под названием «Фьяметта». Биографы Боккаччо до сих пор спорят между собой по поводу одной пикантной детали – добился он успеха у своей Фьяметты или нет? Сам Вульф, с трудом осилив этот на редкость занудный роман, пришел к выводу, что вряд ли. В романе девять глав, и лишь в одном, весьма бессодержательном абзаце повествуется о том, как она ему «уступила». Но уже в следующей главе они расстаются, после чего следуют бесконечные жалобы дамы на жестокосердие своего возлюбленного. Складывалось впечатление, что Боккаччо, описавший себя в облике классического соблазнителя по имени Панфило[3], не смог поведать ничего вразумительного по поводу своих мнимых успехов. Счастливые поэты гораздо красноречивее! Роман, написанный брошенным поклонником, – одна сплошная жалоба влюбленной и брошенной женщины. Есть над чем задуматься психоаналитикам…

– … Дождемся Фелицию и вместе пойдем на лекцию профессора Фрейда.

Задумавшийся Вульф удивленно вскинул голову. А ведь он чуть было не забыл, что сегодня как раз тот день, когда Фрейд читает открытую лекцию в Венском университете.

К молодому человеку присоединился приятель, и теперь, в ожидании какой-то Фелиции, они живо обсуждали волнующую обоих тему.

– Понимаешь, Франц, – говорил этот приятель, непрерывно поправляя свое золотое пенсне, – я давно заметил одну закономерность: чем скучнее жизнь – тем злее развлечения. А самое злое из них – это травля себе подобных путем склок и подсиживаний. Именно поэтому я вынужден был оставить работу в городской ратуше, о чем, впрочем, нисколько не жалею, ибо это были самые скучные годы моей жизни.

– Что же тут удивительного? – отложив перо, отвечал Франц. – Скука – это царица дураков и бюрократов! При этом насколько скучны сами бюрократы, настолько же скучна и борьба с ними.

– А уж как скучны бюрократические инструкции!

– О, инструкции – это дамбы, что противостоят бесконечно хаотическому потоку жизни, превращая его в зловонное болото. Самая прекрасная инструкция – это та, которую можно высечь золотыми буквами на неколебимом граните «на веки веков». Ненависть ко всему новому, неожиданному, а потому и интересному, – это оборотная сторона любви к четкой и ясной инструкции. Вообще говоря, способность к развитию во времени присуща бюрократической системе не больше, чем египетским пирамидам…

Молодой человек говорил с таким воодушевлением, что Вульф невольно заслушался. Кто же он все-таки – поэт или чиновник?

– … Смешно сказать – но оперетта, самый веселый и жизнерадостный жанр, превратилась в напыщенный, медлительный, вялый фарс, где записные остряки с плохо скрываемой скукой произносят со сцены унылые остроты, а почтенная примадонна лениво шевелит телесами, изображая «огненный чардаш», который из уважения к ее возрасту оркестр играет на два такта медленней, чем в авторской партитуре!

– Ну, здесь ты не прав! Ты говоришь о скверных провинциальных театрах, а в Вене примадонны совсем не такие. Видел бы ты Жужу Форкаи или Эмилию Лукач…

Услышав знакомое имя, Вульф насторожился – и совершенно напрасно, поскольку в следующее мгновение разговор друзей прервался. В кафе вошла девушка в белой кофте, темно-зеленой юбке и с увесистым медальоном на шее. Узкое лошадиное лицо, большие губы, гладко зачесанные волосы, скованные в пучок на затылке. «Да, соблазнительной ее явно не назовешь», – отметил про себя Вульф.

Зато молодой человек, которого звали Францем, просиял и радостно поднялся ей навстречу. Представив девушку своему приятелю, он расплатился с кельнером, и все трое направились к выходу. На полдороге он, что-то вспомнив, вернулся к своему столику, взял с него исписанный лист бумаги, скомкал его и торопливо зашвырнул в урну. Устремившись вслед за своей дамой, он не заметил, что комок бумаги, ударившись о край урны, отлетел под соседний столик, к самым ногам Вульфа.

Сергей дождался, пока девушка и оба юноши покинут кафе, а затем поднял бумагу и с любопытством развернул. Несколько рисунков, а под ними какие-то заметки. Почерк был мелкий и небрежный, поэтому ему с немалым трудом удалось разобрать написанное.

«Я нарочно хожу по улицам, где есть проститутки. Когда я прохожу мимо них, меня возбуждает эта далекая, но тем не менее существующая возможность пойти с одной из них. Это вульгарно? Но я не знаю ничего лучшего, и такой поступок кажется мне, в сущности, невинным и почти не заставляет меня каяться. Только я хочу толстых, пожилых, в поношенных, но благодаря разным накидкам кажущихся пышными платьях. Одна из них, по-видимому, уже знает меня. Я встретил ее сегодня после обеда, она была без шляпы, в простой рабочей блузе, как кухарка, и несла большой сверток, вероятно, белье к прачке. Ни один человек, кроме меня, не нашел бы в ней ничего соблазнительного. Мы мельком посмотрели друг на друга. Теперь, вечером, когда стало прохладно, я увидел ее на противоположной стороне узкого, ответвляющегося от Цельнергассе переулка, где она обычно поджидает клиентов; она была в облегающем желтовато-коричневом пальто. Я дважды оглянулся на нее, она ответила на мой взгляд, но я прямо-таки сбежал от нее… Страшная ненадежность моего внутреннего бытия».

Ниже следовали несколько вариантов подписи, один из которых оказался достаточно четким – Ф.Кафка.

– … Коперник и Дарвин совершили два переворота: один – установив, что Земля не является центром Вселенной, другой – что человек не представляет собой особый вид в мире живого. Утверждение о том, что поведение человека определяется не его сознательным «Я», а сексуальностью и бессознательным, дополняет первые два переворота. Таким образом, психоанализ вносит свой вклад в многовековые усилия науки по развенчанию «нарциссической иллюзии» человека. Теперь предстоит окончательно отказаться от антропоцентризма – человек должен понять, что не является центром мироздания, венцом творения и что даже его «Я» – это отнюдь не самостоятельная и самодовлеющая сущность, а всего лишь надводный пик огромного айсберга бессознательного. Настоятельная цель психоанализа – бороться с иллюзиями, которые пронизывают всю область психики, ибо мировоззрение, основанное на науке, требует отказа от иллюзий. Кто недоволен таким положением вещей и требует успокоения, пусть приобретает его там, где обретет, – мы ему в этом помочь не сможем. Благодарю за внимание.

Профессор Фрейд учтиво склонил седую голову и под грохот аплодисментов сошел с трибуны. Правильные черты лица, холеные борода и усы, сосредоточенный взгляд темных глаз, ясная речь – все это производило на слушателей глубокое впечатление: ведь они приобщаются к самым волнующим тайнам современной науки, ведомые ее преданным жрецом.

Сергея Вульфа давно интересовала одна мысль – почему все физические константы именно таковы, что стало возможным возникновение сначала жизни, а затем и человека, приступившего к познанию Вселенной? Ведь если бы ускорение свободного падения или температура замерзания воды были немного иными, то Вселенная приняла бы другой вид и жизнь в ней оказалась бы невозможна. Получается, что Вселенная такова, какова она есть, именно потому, что в противном случае был бы невозможен ее сознательный наблюдатель в лице человечества. Но ведь сознание – это процесс, закрытый от наружного наблюдения и воспринимаемый лишь изнутри. Каким же образом Вселенная может узнать, что она создала разумные существа, наделенные сознанием? Только благодаря божественному всеведению! Получается странная дилемма – либо Вселенная разумна и человек является «венцом творения», против чего выступает профессор Фрейд, либо возникновение человеческого «Я» является результатом совпадения невероятного количества случайностей. Последняя мысль была особенно трудна для восприятия – какой же набор случайностей мог породить такую цепочку событий, чтобы из первоначальной газо-пылевой туманности возникла солнечная система, на одной из планет которой однажды появилось индивидуальное «Я» Сергея Николаевича Вульфа? Кроме того, если все в мире подчиняется естественным законам, то откуда же берется тот нематериальный деятель в виде человеческой души, который яростно не желает подчиняться природной необходимости?

Намереваясь поинтересоваться мнением на этот счет профессора Фрейда, Вульф быстро спустился с галерки и устремился за творцом психоанализа, который медленно шествовал в толпе почитателей, похожий на патриарха.

Пытаясь обогнать двух хорошеньких задорных курсисток в одинаковых коричневых платьях, Сергей случайно задел плечом молодого военного, который разъяренно обернулся.

– Черт подери!

– Простите…

– Как, снова вы?

Лейтенант Фихтер и Сергей Вульф мгновенно узнали друг друга. Но если у Фихтера при воспоминании о недавней неудаче в театре раздраженно заблестели глаза, то Вульф был так поглощен своими мыслями, что равнодушно пожал плечами.

– Не ожидал увидеть вас здесь, – язвительно заметил лейтенант. – Мне казалось, что ваше излюбленное место – это будуары актрис.

– А вот я не слишком удивлен вашим интересом к науке, – невозмутимо парировал Вульф. – Хотя вполне бы мог предположить, что вы пришли сюда охотиться за курсистками.

Лейтенант хотел было вспылить, но решив, что повод для этого слишком ничтожен, пренебрежительно усмехнулся. Они разошлись в разные стороны, причем каждый почувствовал, что эта встреча далеко не последняя.