Пожимание рук, раскланивания, приставление ножки…
      Чернов смотрел на заведующего как-то досадливо. Бравик только сейчас подумал – странно, что экскурсия по отделению состоялась без заведующего.
      Но и это Бравика тоже не касалось.
      – Вы сейчас в конференц-зал, Алексей Юрьевич? – спросил заведующий.
      – Минут через сорок, – ответил Чернов. – Мы с коллегой Браверманом пойдем ко мне. Вы спускайтесь.
      Бравика опять царапнуло. Чернов, само собой, был профессор. Но хозяином отделения был – должен был быть, по крайней мере, – этот Рохликов. Чернов приглашал в свой кабинет на чашку кофе Бравика, но заведующего он отчего-то не пригласил.
      Попробовал бы пятнадцать лет назад профессор Попов с подобной интонацией сказать Шехбергу: "А вы – спускайтесь".
      Они подошли к полированной двери с латунной табличкой "Директор клиники д.м.н. профессор Алексей Юрьевич Чернов".
      Возле двери кабинета их нагнала докторша лет пятидесяти.
      Белые брючки, короткая тужурка, голубой разовый чепчик на кудрявой голове – Бравик сообразил, что это анестезиолог. У анестезиологов везде была своя форма одежды, они халатов не носили.
      – Алексей Юрьевич… Алексей Юрьевич… – Доктор немного суетилась. – Вы сегодня не моетесь?
      – Василевская Юлия Николаевна, заведующая анестезиологией, – слегка раздраженно, как показалось Бравику, представил доктора Чернов.
      Он нелюбезно взглянул на Василевскую и переступил с ноги на ногу.
      Все эти догонялки, переспрашивания, пререкания, нестыковки – кого в какую очередь подавать в операционную, кто моется, а кто не моется, заготовили кровь или не заготовили кровь, – все это было нормальным в общении с анестезиологами.
      Так что Бравик неудовольствие Чернова понимал.
      Бравик терпеливо отступил в сторону, чтобы не мешать, пока Чернов все решит с Василевской.
      А после они – Бравик с Черновым – выпьют хорошего профессорского кофе.
      – Так вы не моетесь? – спросила анестезиолог. Спросила опасливо, как будто ожидая разноса, зависимо спросила, анестезиологи так обычно не спрашивают.
      – Юлия Николаевна, голубушка, – желчно сказал Чернов, – известно ли вам о таком малозначительном… я бы сказал – мимолетном событии, как ежегодная региональная конференция областного Урологического общества? Известно? Прекрасно. А могли ли вы предположить изменение моего операционного графика в связи с этой досадной мелочью – конференцией? Могли. Великолепно. И не составило ли бы для вас труда заглянуть в измененный в связи с вышеупомянутым, не стоящим вашего внимания эпизодом операционный график отделения? В этом графике вы, вне всякого сомнения, обнаружили бы, что на сегодня я свое участие в операционной деятельности клиники прекратил. Так что я не моюсь, Юлия Николаевна, душа моя, не моюсь. Моется коллега Авдошин со товарищи. И позвольте – я угощу кофием коллегу Бравермана.
      Чернов заломил бровь, поклонился анестезиологине, открыл дверь своего кабинета и увлек туда Бравика.
      Бравик терпеливо пронаблюдал эту сцену. Заведующая анестезиологией вполне могла бы сообразить, что в день, когда директор клиники занят конференцией, не надо теребить его из-за такой мелочи, как изменение операционного графика.
      "Не надо суетиться, как курица на проезжей части", – сказал бы в таком случае Папа Шехберг.
      Но, прикрывая за собой полированную дверь, Бравик успел заметить, что глаза докторши, дамы, вполне, может быть, дельной и работящей, наполнились от обиды слезами.
      "Ничего, ничего…" – хмыкнул про себя Бравик. Он терпимо относился к раздраженным взбрыкам заведующих и профессоров. Естественно, если эти взбрыки были по делу. Хороший начальник должен быть колоритен, он имеет право на характер и закидоны. Бравик мысленно процитировал Конецкого: "Должен признаться, что капризы капитанов считаю положительным признаком свободы внутри профессии и профессионального мира. Капризность есть сигнал о том, что мужчина на капитанском мостике наконец вытеснил из себя комплекс запуганного школьника и начал утирать сопли не рукавом, а платком. То есть поверил в себя и свое право быть там, где он есть".
      В кабинете Чернов самолично заварил кофе – достал из тумбочки яркий пакет, залил джезву водой из колбы, поставил на маленькую электрическую плитку.
      Бравик сидел в бежевом кожаном кресле, скрестив короткие толстые ноги, и посматривал на Чернова.
 
      Накануне, после того как ординатор Назарова привез ему билеты на поезд, суточные и командировочное удостоверение, Иван Андреевич позвонил Бравику еще раз.
      – Гриша, – сказал Назаров так, будто забыл сообщить Бравику какую-то мелочь. – Гриша, я еще вот о чем тебя попрошу… Глянь-ка ты, брат, по-свежему на Алексея… Я тебе, знаешь, доверяю в этих делах. Знаешь ты толк в людях. Тут оно вот как получается – то ли брать его к нам, то ли не брать. Стручков в следующем году пойдет на пенсию. Это предрешено. Вот я и думаю про Чернова.
      – Да, да, конечно, – сказал Бравик.
      Он все отлично понял.
      Назаров решал: протежировать ли Чернову при возможном его назначении завкафедрой урологии в Институт усовершенствования.
      Терпеть Бравик не мог подобных поручений. Плевать он хотел – кто там куда подходит или не подходит. Было у него, у Бравика, свое отделение, были свои темы, и совсем неинтересна и неприятна была ему эта квазиакадемическая возня. Но были еще и добрые отношения с Назаровым, с Лораном… А поскольку Бравик оставался человеком трезвым и реалистичным, то всегда помнил: хочешь нормально пребывать в среде – соблюдай правила среды. И, соответственно, четко выполняй поручения благожелательных вышестоящих.
      И пусть эмиссарства этого Бравику совсем не хотелось, но деваться было некуда, он твердо решил для себя, что когда вернется из Твери, то представит Назарову объективный отчет – хоть устный, хоть письменный.
      – И вот еще что, – добавил Назаров. – Назревает у Чернова монография. Да, да, представь, не только вам с Винаровым монографии положены, периферийным коллегам тоже положены. Так вот, монографию Чернова я предложу тебе отрецензировать. Он, кстати, об этом должен догадываться…
 
      Чернов распрямился и поставил перед Бравиком маленькую глиняную кружку.
      В кружке взбухала густая коричневая пена, в кабинете ароматно запахло кофе.
      – Только без сахара, – просяще сказал Чернов. – Иначе кофе не кофе. Ей-богу, не пижоню.
      – Да я понимаю. Кофе… понимаю… – сказал Бравик. – Вы, Алексей Юрьевич, както строго с анестезиологом… Нет? Уж извините.
      – С Юлией Николаевной-то? – хищно спросил Чернов. – Строго… Милейшей Юлии Николаевне пора целиком сосредоточиться на внуках, у нее их, если не ошибаюсь, двое. А она пьет мою кровь. И ест мою плоть. Вы, Григорий Израилевич, заполошных анестезиологов очень любите?
      Нет, таких анестезиологов Бравик не любил. Таких никто не любил.
      Анестезиология-реаниматология – специальность неблагодарная и широкой публике малозаметная. И очень-очень трудная. Хирурги с бешеными глазами и потными лбами, под патетическую музыку за кадром, решают свои глобальные задачи. А анестезиологи должны незаметно сделать так, чтобы оперируемый не прекратил вдруг свою жизнедеятельность. Чтоб он не уронил давление и не прекратил кровообращение, чтобы его сердечная мышца не прекратила вдруг, к вящему удивлению собравшихся, свои сокращения. И все это анестезиологам положено осуществлять несуетливо, чтобы не ранить тонкую психику оперирующего хирурга. А зудеть над ухом и отвлекать – этого анестезиологам не положено. При всем при том, что анестезиологи – общепризнанные аристократы операционной деятельности.
      Умеешь эти правила соблюсти – молодец, честь тебе и почет. Не умеешь – будут разговаривать как с бобиком. Или ругаться.
      – Вы не сочтите меня бесцеремонным… – с любопытством сказал Бравик. Ему еще интересно было, как Чернов ответит на его расспросы. – Но вот мне показалось, что с заведующим своим вы тоже… Запросто… Вы что – им не очень довольны?
      – Он у меня никакой, – спокойно ответил Чернов и придвинул к столу другое кресло.
      – И вас устраивает "никакой"?
      – А… – махнул рукой Чернов, усаживаясь. – Устраивает. Я, знаете ли, не ленюсь.
      И обходы у меня – не раз в неделю, а ежедневно. И перевязками не гнушаюсь.
      Отделение у меня под контролем.
      Бравик понял, что когда-то, несколько лет назад, заведующий не поставил себя с Черновым.
      Что ж, это Бравику тоже было понятно. Сам заведующий и виноват. И тут он Чернова почти одобрял.
      В дверь тихо постучали.
      – Да! – сказал Чернов и на вращающемся кресле повернулся к двери.
      В кабинет заглянул Каприн. Он переоделся – черный костюм, белая сорочка, синий галстук, поверх – отглаженный халат. И высокий накрахмаленный колпак. Бравик много раз с некоторым удивлением отмечал, что в Москве все, от субординаторов до профессуры, носят мягкие колпаки, а вне Москвы – в обычае высоченные, твердо накрахмаленные, прямо башни какие-то.
      – Что?! – недовольно спросил Чернов.
      – Извините, слайды… – виновато сказал Каприн.
      Чернов еле кивнул. Каприн суетливо, чуть ли не на цыпочках, прошел за стол, взял со стеллажа картонную коробку и шмыгнул из кабинета.
      "Интересно, – подумал Бравик. – Все-таки не холуек, не интерн, это – доцент.
      Доцент – не хухры-мухры. Но как он тут… на цырлах… А может быть, Чернов – вождь? А ведь, судя по всему, – вождь…" Бравик вождей на дух не переносил.
      И вот тут он уже совсем по-другому взглянул на Чернова. Чернов с удовольствием попивал кофе и выглядел вполне хорошо.
      Брезгливую нелюбовь к вождям Бравик впервые ощутил в себе еще студентом.
      Однажды на пятом курсе он сдавал зачет после цикла урологии (в мыслях у него еще не было становиться урологом, а мечтал он, как многие порядочные медицинские студиозусы, одолевать рак, был активистом соответствующего кружка, верил истово в лекарственную терапию, но и радикально изничтожать рак, оперировать его, гада, под корень тоже хотел), а зачет сдавал на Самой Главной Кафедре Самого Главного Института, где имел высокую честь обучаться. На кафедре, которой заведовал Самый Великий, сын Самого-Самого Великого.
      Зачет он сдавал в полупустой в ту, почти вечернюю, пору аудитории деликатнейшему профессору Маляеву.
      Бравик тогда чувствовал себя неуверенно. Он был хороший студент. Усидчивый, на шальную удачу никогда не рассчитывал. Но тогда чувствовал, знал, что немного недоработал.
      И вот он уже положил перед Маляевым зачетку, нахмурился, собрался. За пиелонефрит, что значился первым вопросом в билете, Бравик был спокоен. А за надпочечники – неспокоен. И вот он уже приготовился так, попространнее, поглубже ответить пиелонефрит, чтобы о надпочечниках Маляев его особенно не расспрашивал… И тут в аудиторию шумно вошел Самый Великий. Бравик от неожиданности и почтительности привстал. Все-таки нечасто доводилось видеть вблизи Самого Великого. На лекциях – да. Лекции тот читал интересно, сочинял всякие афоризмы, студентам это дело всегда нравится.
      Итак, Самый Великий вошел, влетел, ворвался и с порога, не обращая, естественно, внимания на подзачетного, существо низшего порядка, закатил Маляеву омерзительный, отвратительный, безобразный скандал.
      Бравик сейчас уже и не вспомнил бы – из-за чего был тот скандал. Великий кричал, визжал, брызгал слюной, вел себя так, как будто перед ним был не седой интеллигентный Маляев, а мальчишка, щенок, мразь. Бравик уперся глазами в стол, некоторое время отсутственно посидел, а потом совершил, наверное, первый в своей жизни правильный поступок.
      Он встал и вышел из аудитории.
      Притворив за собой тяжелую высокую дверь, Бравик перевел дух, сплюнул от гадливости и под недовольным взглядом уборщицы закурил "Казбек" (он тогда по молодости курил).
      Через некоторое время говнеж, вопли и ругань, плохо слышимые из-за массивной двери, утихли, дверь раскрылась, и Самый Великий, шелестя развевающимися полами халата, тяжело и быстро прошагал по коридору. Естественно, на Бравика, докуривавшего папиросу, он не кинул и мимолетного взгляда.
      Бравик бросил в форточку окурок, тихо выматерился вслед Самому Великому и неслышно вошел в аудиторию. Профессор Маляев, милейший человек, клиницист раньшего времени, коротко и благодарно взглянул на приблизившегося Бравика, провел сухонькой ладонью по лицу, придвинул к себе бравиковскую зачетку и, ни о чем не спрашивая, вписал каллиграфическим подчерком – "зачет".
      С того самого дня Бравик решительно невзлюбил вождей.
 
      – Замечательный у вас кофе получается, – сказал Бравик.
      Чернов кивнул, мол, все для вас – и кофе, и доклады, и наша профессионально растущая молодежь.
      – Алексей Юрьевич, вот что касается вашей эндохирургии, – сказал Бравик, – кто из ваших докторов этим занимается?
      – Ну, во-первых, я, – ответил Чернов и извинительно развел руками ("…все на мне, все – сам…"). – Затем Каприн. А больше и незачем.
      – И, скажите по совести, как у вас с послеоперационными стриктурами?
      – Да как у всех, так и у нас, – честно ответил Чернов.
      Они попивали кофе и говорили об эндохирургии. Чернов, это видно было, именно на эндохирургию ставил, видно было, что это его конек. Поэтому обсуждать с ним операции, результаты, осложнения, рецидивы и преимущества одних приборов перед другими было полезно, не впустую, Чернов говорил дельное. И речь у него была хорошая.
      Бравик эндохирургией владел средне, в его отделении этим занимались Митя с Гурамом. Но разговор с Черновым был ему приятен, как это всегда бывает, когда собеседники друг другу в цеховом смысле близки и друг друга быстро понимают.
      Наконец Чернов встал и пригласил Бравика в конференц-зал.
 
      Конференция заканчивалась. Произнесено было пять-шесть значительных докладов по медикаментозной терапии, как и обещал Чернов, несколько докладов по модному теперь протезированию, с пяток сообщений коротких и рутинных – "опытная группа представлена таким-то количеством пациентов, контрольная группа представлена таким-то… можно смело утверждать, что препарат такой-то есть оптимальное средство…" – и так далее.
      Чернов просидел всю конференцию справа от Бравика, в перерыве тоже от него не отходил. Для завершительной речи слово было вновь предоставлено Бравику, он сказал какие-то обычные слова о большой проделанной докладчиками работе, оценил умелую организацию конференции, с глубоким удовлетворением отметил высокий уровень руководства клиникой и не менее высокий уровень областной урологической службы.
      Все как полагается.
      – Григорий Израилевич, – Чернов наклонился к Бравику, когда тот вернулся в президиум, – сейчас пять, я на всякий случай взял вам билет на восьмичасовой поезд. Подумал – может быть, вы не захотите ночевать в гостинице. У вас ведь билет на утренний?
      – Вот спасибо, – благодарно сказал Бравик (совершенно не хотелось ему ночевать в Твери), – конечно, поеду вечерним.
      Ей-богу, предупредительности Чернова не было предела.
      Доктора расходились, трое молодых людей снимали экран, разбирали слайд-проектор.
      Оргкомитет никуда не торопился, профессура курила прямо в зале.
      – Банкет? – спросил Бравик.
      – А как же? Разумеется, банкет, – твердо сказал Чернов.
      На столе президиума перед Бравиком лежал роскошный, с золотым тиснением, приветственный адрес и такой же роскошный кожаный бювар с именной надписью – Бравика принимали по высшему разряду, и банкет без него состояться, конечно же, не мог. И хоть Бравик был небольшой охотник до банкетов, уклониться у него и в мыслях не было. Бравика встретили в Твери с уважением и приязнью, он знал, что должен, хоть и с минералкой в фужере, явственно и громко поблагодарить.
      – Алексей Юрьевич… – сзади к ним подошел Каприн. Он был без халата и без колпака, и Бравик не сразу его узнал. – Простите, Григорий Израилевич. Алексей Юрьевич, вы позволите, я вас отвлеку на минуту…
      Чернов отошел с Каприным в сторону, взял его под локоть, некоторое время слушал, потом резко сказал:
      – Та-ак. Об этом и речи быть не может. Все. Плевать я хотел. А ты это заступничество брось.
      Каприн что-то нерешительно говорил в сторону, у него дергалась щека, Бравик слышал только обрывки: "…заявку составлял он… не можем же мы… полтора года работы, Алексей Юрьевич…" – Так! Все! – Чернов поджал губы, отвернулся от Каприна и пошел к столу, возле которого вполоборота сидел Бравик и с любопытством наблюдал эту пару – твердого профессора и вялого доцента.
      Каприн несколько секунд смотрел в спину Чернову, потом махнул рукой, жалко сморщил лицо и быстро ушел из зала.
      – Что-то случилось? – спросил Бравик.
      Чернов выдвинул стул, сел боком к Бравику и нахмурился.
      – Это все наши… проблемы воспитания.
      Он достал из кармана пиджака пачку "Явы" и закурил.
      – А что, если не секрет?
      – Вы помните четвертый доклад? Локальная гипертермия?
      Бравик кивнул. Доклад он запомнил, приличный был доклад, большой материал, хорошие результаты. Только докладчик какой-то бледный. То есть натурально бледный и с запавшими глазами.
      – Тищенко Александр Борисович. Мой аспирант. – Чернов был раздражен. Он затягивался и смотрел в одну точку где-то на стене.
      – А в чем проблема? – осторожно спросил Бравик. Спросил из простого любопытства.
      Ему было интересно, чем непримечательный аспирант мог рассердить блестящего Чернова.
      Чернов бросил недокуренную сигарету прямо на паркетный пол, раздавил ее подошвой и неохотно ответил:
      – Полгода тому назад мы стали составлять заявку на грант. Для клиники Мейо.
      Грант на локальную электромагнитную термотерапию гиперплазии и рака простаты.
      Тищенко мой, – Чернов весьма элегантно произнес это "мой", – владеет английским.
      Вообще, разносторонний юноша. Спелеология, альпинизм… Все документальное оформление было поручено ему. А термотерапия – тема его диссертации.
      – И что? – непонимающе спросил Бравик.
      – А по причине своей разносторонности он вдобавок заинтересовался гемодиализом.
      Вы видели нашу установку…
      Отделение гемодиализа Чернов показал Бравику в перерыве.
      – Драмкружок, кружок по фото? Ни то ни се? Верхогляд?
      – Нет, тут другое. Может быть, честолюбие. Но суть не в этом. Он в соавторстве с завотделением гемодиализа стал писать работу. Я сказал ему, что приветствую многостаночников, но напомнил, что поставил ему задачу. Тищенко пообещал, что успеет все. И заявку на грант, и три статьи по термотерапии, и гемодиализ.
      – Не успел? – лениво спросил Бравик.
      – Задержал заявку на две недели.
      – Так вы, стало быть, не получили грант? – с сожалением спросил Бравик.
      Да, это, наверное, было обидно. Грант от клиники Мейо для провинциального мединститута – это роскошно. Тем более жаль упустить грант из-за того, что аспирант не представил вовремя перевод документации. Бравик сочувствовал Чернову.
      – Слава богу, грант мы получили, – сказал Чернов.
      – Отлично! Поздравляю!
      – Грант мы получили, но аспиранта Тищенко в перечне соискателей больше нет.
      Исключен из списка. Это за него только что заступался Каприн. Доцент Каприн взывал к моему человеколюбию.
      – Не понял, коллега. – Бравик озадаченно уставился на Чернова. – Вы успели получить грант, но парня из списка соискателей исключили? Нет?
      – Исключил, – сказал Чернов. – Нет, я не садист. И не самодур.
      Бравик постарался скрыть удивление.
      "Да, милый, ты не садист и не самодур, – зло подумал Бравик. – Ты, похоже, просто скотина".
      Бравик не вчера родился на свет, он не был сентиментален. И, в общем-то, дела ему не было до какого-то аспиранта. Но ему стало неприятно.
      К ним, широко улыбаясь, приблизился завкафедрой профболезней.
      – Алексей… Григорий Израилевич… Стол накрыт. Поднимемся в отделение.
      Чернов встал, развел руками, сочувственно посмотрел на Бравика и сказал:
      – Григорий Израилевич… Банкет. Коллеги ждут. Если хотите – договорим за столом.
 
      В отделении Чернова был небольшой банкетный зал. То есть это было просто большое помещение, не занятое ничем определенным. Здесь принимали экзамены, здесь проводили семинары, здесь же устраивали торжества.
      Приглашенных было немного, человек пятнадцать. Стол был накрыт изобильно, горячего не ожидалось, но рыба, холодное мясо, свежие овощи, салаты, фрукты – всего было в избытке. Выпивка была представлена неразнообразно (с различными этикетками, видимо, местного приготовления, водка и шампанское), но очень количественно.
      Коллеги расселись. Чернов, прекращая разноголосицу, позвенел ножиком по пустой рюмке, налил, жестом пригласил всех сделать то же самое и встал.
      "Неужели он действительно выбросил парня из списка? – подумал Бравик. – Парень работал по гипертермии и немало, поди, наработал, парень составил заявку на грант – а раз грант дали, значит, составил заявку квалифицированно, – парень перевел заявку, а Чернов отправил парня за борт… Да нет… Он чего-то недоговаривает. Не может он оказаться такой сукой".
      И пока Чернов говорил речь, Бравик глядел на него – широкие плечи, дорогой костюм со стальным отливом, сохранивший четкость, несмотря на целый день, проведенный в конференц-зале, узел галстука, короткая стрижка, красивая ранняя седина. Как там у Конецкого – "он с сильной сединой, высокий и красивый…" Лет пятнадцать тому назад у таких орлов еще принято было носить лауреатские значки на лацкане.
      "Нет, ты вождь… – подумал Бравик. – Вождь… Сукин сын, вождь… Белокурая бестия…" Когда прозвучало его имя, Бравик был готов: в фужере – лимонад, на языке – здравица.
      Он сказал все, что положено, сел и стал есть. Проголодался он за день отчаянно.
      В перерыве есть особенно не хотелось, да и Чернов повел его в отделение гемодиализа.
      Чернов подсел к нему минут через сорок, когда профессора, доценты и несколько заведующих выпили по шестому или даже седьмому разу, ослабили узлы галстуков, а иные – так просто повесили пиджаки на спинки стульев.
      – Вы извините, я вас оставил одного… – Чернов что-то шепнул на ухо соседу Бравика, и тот с готовностью уступил Чернову свое место. – Вы не пьете? Ах, ну да – вы же не пьете. Общеизвестно…
      Бравик быстро взглянул на Чернова. Тот-то пил наравне с остальными, лицо покраснело. И Бравик подумал, что если уж говорить с Черновым дальше, то теперь – самое время. Профессор, протеже Назарова, выпил, слегка распустил портупею, сейчас он оставит профессорский решпект, и Бравик, коль скоро Бравика это занимает, может разглядеть Чернова "як воно е".
      – У меня все не идет из головы тот ваш аспирант, – серьезно сказал Бравик. – Тищенко, кажется?
      – Да, Тищенко, – кивнул Чернов. – Я видел, что вас это заинтересовало.
      – Значит, вы решили отставить его от гранта, так?
      – А я могу вам объяснить. – Чернов и не собирался уходить от вопросов. Он даже с какой-то странной готовностью хотел продолжить разговор о незначительном аспиранте. – Я поставил перед ним задачу. Я определил сроки. Профессор поставил перед аспирантом задачу и дал четкие сроки. Вы понимаете? Тищенко я отличил еще на пятом курсе, после субординатуры пригласил его на кафедру. Ему было тогда двадцать два года, он из райцентра Нижние Сольцы. Вы слышали когда-нибудь о таком месте – Нижние Сольцы? Я тоже до того времени не слышал. Он хорошо учился, звезд с неба не хватал, но учился хорошо. Однако на потоке не он один учился хорошо. Кружок он посещал с третьего курса. Кандидатов в аспирантуру я отбираю придирчиво. Словом, юноша Тищенко из Нижних Сольцов был принят в аспирантуру кафедры урологии. К концу первого года я позвал его для личной беседы. Вы улавливаете? Директор клиники по душам беседует с аспирантом первого года. Я объявил ему, что вполне доволен тем, как он работает, и обозначил перспективы.
      Нет, может быть, для колледжера Лиги Плюща этого было бы мало! Но для Тищенко из Нижних Сольцов – по-моему, неплохо. Хорошая, гарантированная защита и место ассистента на кафедре. Понимаете, коллега Браверман, вопрос дисциплины… В жизни клинициста не так много основополагающего… Прежде всего – вопрос дисциплины!
      Чернов взял чистый стакан, предназначенный для лимонада, плеснул туда водки и сделал большой глоток.
      – Алексей Юрьевич, чего вы, право, так разгорячились, – виновато сказал Бравик.
      – Ваш аспирант… Так хоть с маслом его ешьте…
      – И все же я договорю.
      Чернов еще не был пьян, нет. Наверное, он чересчур серьезно отнесся к персоне Бравика или многого ждал от его приезда в Тверь. А может быть, он был хорошо о Бравике наслышан, заочно Бравика почитал – и такое могло быть.
      – И все-таки я договорю, – повторил Чернов. – Дисциплина, Григорий Израилевич!
      Дисциплина! Поставлены задачи и сроки, а молодому человеку вздумалось еще вдобавок позаниматься гемодиализом. Я дал ему понять, что он может заниматься хоть дельтапланеризмом, хоть игрой в го. Но если профессор определяет аспиранту из Нижних Сольцов сроки, – "Господи, дались тебе эти Сольцы", – досадливо подумал Бравик, – то аспиранту уместно и должно сроки соблюсти.
      "Ну, а карбонариев у себя на кафедре ты не потерпишь, ты их, сучат, в бараний рог… Они у тебя, профессора, поймут, гаденыши, дисциплину", – подумал Бравик.
      Он злился все больше и больше.
      – А вы сами родом откуда? – участливо спросил он.
      – Из Барнаула, – усмехнулся Чернов. – Кстати, что такое "аспирант из провинции" – я помню очень хорошо.
      "Ты очень хорошо сохранил в себе комплекс неполноценности аспиранта из провинции, – подумал Бравик. – Вот поэтому ты и чмыришь своих мальчишек. И всех прочих, тебе подвластных, чмыришь".
      – И в моей трудовой биографии есть что угодно, кроме ровных дорожек и подарочков судьбы, – сказал Чернов сердито и даже обиженно.
      "Ну да, ну да, – подумал Бравик. – Что там у Конецкого на этот счет? Вот, пожалуйста: "Трудная мужская жизнь. Самоограничение и воля. Узда и цель". Да, так…" – Алексей Юрьевич, а вы отдаете себе отчет в том, что ломаете способному парню карьеру? – прямо спросил Бравик. – Ну, посудите сами, тот грант для него – это ведь не просто работа хорошего уровня. Даже не европейского уровня. Просто-таки американского уровня работа по термотерапии. В конце концов, это как минимум трехмесячное присутствие в клинике Мейо. Вы говорите – с английским у него хорошо? Тем проще. Мальчик мог бы получить там резидентуру. Пусть он не вернется к вам в Тверь. Представьте – ваш аспирант станет medicine doctor*. А вырастили вы… И плевать на личные амбиции. Нет?
      – Да не в этом же дело, – упрямо сказал Чернов. – Есть правила, понимаете? Наша профессия жива правилами. Вот у летчиков есть эн-пэ-пэ – "Наставления по производству полетов", считается, что они написаны кровью пилотов. У нас тоже есть правила. И в первую очередь – дисциплина. А вы совсем не пьете?
      – Совсем, – соврал Бравик. Он мог выпить бокал вина, с Никоном мог выпить две рюмки виски. – Принципиально.
      – Одно из проявлений дисциплины, – шутливо сказал Чернов.
      Он закурил, придвинул к себе чью-то пустую рюмку и стряхнул в нее первую порцию пепла с сигареты.
      – А конференция у вас получилась удачная, – сказал Бравик.
      Ему не раз доводилось слушать эти громогласные рассуждения о дисциплине.
      Продолжать разговор с Черновым было скучно. Вождь – он вождь и есть. Памятник собственному величию. Перевидал Бравик вождей достаточно. С мальчишкамиординаторами Чернов тверд и властен, а тому же Назарову задницу вылижет за милую душу.
      Но любопытство в Бравике жило, до поезда времени оставалось много, и он спросил:
      – Вы докторскую где защищали?
      – В Институте урологии, – ответил Чернов. – А кандидатскую – у Кана.
      "Черт! – подумал Бравик. – Да я же его помню! Только тогда он был такой… с шевелюрой…" – Вы давно заведуете кафедрой?
      – Восемь лет, – ответил Чернов. – После защиты докторской особых перспектив в Москве для меня не было.
      – Почему?
      – По многим причинам. Ну, во-первых, в Москве достаточно москвичей…
      "Что-то он темнит, – подумал Бравик, – были другие причины".
      – У вас был Учитель, Алексей Юрьевич? – вдруг спросил Бравик.
      – Нет, – коротко ответил Чернов. – И к понятию "Учитель" я отношусь скептически.
      Может быть, когда-то… В прежние времена… А теперь это все больше игра, спектакль, имитация традиции.
      Бравик пожал плечами, но подумал, что и сам так считает. Почти так.
      – А сами представляли себя когда-нибудь Учителем?
      – Нет… Учитель… Не знаю. Я – шеф. Я ведь догадываюсь, о чем вы думаете.
      – Ну, это несложно, – вздохнул Бравик. – Мы с вами хорошо понимаем друг друга.
      Но вот вы вышвырнули парнишку из обоймы, лишили его возможности простажироваться в американской клинике, лишили этой возможности деревенского парня, который хорошо учился, который с третьего курса посещал кружок, который подошел вам для аспирантуры. А требования у вас, я полагаю, высокие. Парня, из которого прямо прет способный доктор… Так вот, вы лишили его шанса. Сами знаете, как часто выпадает такой шанс. Почти никогда не выпадает. Почему? Ваши рассуждения о дисциплине, вы простите, – они не убедительны. Ну, затянул на пару недель…
      Чернов погасил в рюмке сигарету, на секунду зажмурился, потер большим и указательным пальцами переносицу.
      – Не хочу спорить. Я определенным образом воспитан. У меня свои установки. Вам это не покажется интересным.
      – Почему нет? Хотите договорить? Вы забудьте о том, что я здесь… в официальном качестве.
      – Об этом я все-таки с вашего позволения забывать не буду, – корректно сказал Чернов и улыбнулся.
      – Забудьте, ей-богу. Конференция подготовлена и проведена вами превосходно.
      Клиника ваша… – иным московским клиникам надо взять пример. Давайте обменяемся концепциями воспитания юношества.
      Бравик, правда, умолчал о неофициальном поручении Назарова.
      – А может, нам и не о чем спорить, – сказал Чернов. – Я вообще подозреваю, что у нас с вами установки одни и те же.
      "Интересно…" – подумал Бравик.