Они поменялись местами.
      – Черт, приятно, – сказал Гаривас. – Сколько литров?
      – Два. Ты летай пониже.
      Берг свою "Вектру" знал хорошо – она вылетала сильно, отлично держала дорогу, но была тяжеловата. А Гаривас несколько лет подряд ездил на легоньком старом "Гольфе" и мог не рассчитать.
      – Что там твой бегунок?
      – Скоро, – довольно сказал Гаривас. – Дня через три. Вчера звонил из Хельсинки.
      Последние недели Гаривас жил без машины, ждал, когда ему пригонят из Голландии "Омегу".
      – Коробка – автомат?
      – Ясное дело, – сказал Гаривас. – На то и "Омега".
      – Какой цвет?
      – Беж, – торжественно ответил Гаривас.
      – Цвет неброский, – одобрительно хохотнул Берг.
      – Кстати, ты знаешь, кто поехал за моей машиной?
      – Нет. Кто?
      – Коныч.
      – Надо же, – усмехнулся Берг. – Помню его. Он же был вундеркинд, да? Звезда курса.
      Коныч, Гаривас, Бравик и Генка Сергеев учились в одной группе, в Первом Меде.
      Гаривас теперь даже не вспоминал, что когда-то был господин доктор. На подначки друзей и вопросы интервьюировавших он отвечал цитатой: "Не знаю, что в моем лице приобрела литература, но медицина точно ничего не потеряла".
      – Коныч – голова, – сказал Гаривас. – Знаешь, он единственный из всей компании, кто защитился в двадцать четыре. А докторскую – в тридцать два. Сильно?
      – Сильно. А где он защищался?
      – В Институте трансплантологии.
      – А теперь гоняет машины? – спросил Берг.
      – Ты не нагнетай. Ну, гоняет. Он же не героин продает.
      – Бравик говорил, что он чистоплюй.
      – Господи, ты-то что в этом понимаешь? Ну, говорил что-то Бравик. – Гаривас достал из кармана куртки пачку сигарет, тряхнул, вытянул сигарету зубами и вдавил прикуриватель. – Коныч защитился, стал работать в институте. Нормальный доцент. Вскоре стал бы вторым профессором.
      – И что?
      – Да, в общем, ничего. – Гаривас прикурил и пустил толстую струю дыма в ветровое стекло. – На кафедре все было отлажено. Человека только поднимали из приемника – он уже все знал. Что, почем. Все было четко. Правильно. Без постыдной, так сказать, суеты. И, заметь, сплошной кэш. Страховые полисы там никого не интересовали. Впрочем, можно было и с полисом. Кафедрой тогда ведал Пушкарев. У него была секретарша, мышка такая. Она всех обходила накануне операций и перед выпиской. Докторам оставалось, собственно, работать. Вроде бы порядок. Но, с другой стороны, – знаю я этот порядок. Как в кабаке – чаевые поровну. Опять же, все равны, но есть – которые равнее. Говно все это… Пушкарев приходил в операционную к раскрытому животу. Анестезистки вытирали салфетками его высокий профессорский лоб. Он делал все самое вкусное и интересное. Ассистенты ушивались. Это мы проходили… Все это говно…
      – Короче, Коныч не вписался, – сказал Берг.
      – Еще как не вписался. Он ведь считал, что кто даму обедает, тот ее и танцует.
      Раз он принимает и ведет – он и оперирует. И все деньги ему. Тут он и вошел в конфликт с реальностью. Ему бы многое простили – понты, амбиции, склочность.
      Четкого разграничения обязанностей не простили. Коныч как думал: ребята, вы – прагматики, я – прагматик. Чего нам, прагматикам, делить? Но так ведь черт знает до чего можно договориться. Так можно договориться до того, что Пушкарев – никакой не вождь. Нормальный рукастый оператор, но не вождь. И что у Пушкарева бывают, и нередко, свои обсеры. И что Коныч, если разобраться, ничем не хуже Пушкарева. Да просто лучше. Короче, Коныч нарушал равновесие. А потом еще был эксцесс. У них был скоропомощной день, привезли тяжелого больного. Не помню подробностей. Пушкарев сказал фразу, он скор на фразы: "Я трупы не оперирую". На беду рядом случился Коныч. Он завелся, настоял, устроил, блин, романтику хирургии. Удачно прооперировал…
      – Ну, понятно, – брезгливо сказал Берг.
      – Его начали есть, – сказал Гаривас. – Кушать. Его начали подставлять. То есть, его перестали прикрывать, что, в сущности, одно и то же. А иногда и хуже.
      – И что дальше?
      – С кафедры он ушел. Работал в сорок шестой больнице. Это было просто ни к чему.
      Там никто ничего не умел. Коныч – умел. Умничал. Чрезбрюшинный тораколюмбальный доступ… Какие-то пластические чудеса по дежурству… Заведующий был алкоголик, оперировать лез все время. Убийца. Коныч ему по морде дал…
      – Ну?
      – Ага. Уволили по статье. Потом его Кучеревский пригласил. В андрохирургию. Он к Конычу хорошо относился, уважительно. Дал ему два операционных дня. Живи – не хочу. Но – амбиции… Кучеревского он тоже начал учить. Опять ушел.
      – Но он не забухал? – тревожно спросил Берг.
      – Нет, – твердо сказал Гаривас. – Это – нет. Кстати, стал много кататься.
      Приезжал на мою гору каждый день. Выговаривался.
      – На какую твою гору? – ревниво спросил Берг.
      – Скоро увидишь. Он хорошо катается. Пива хочешь?
      – С удовольствием, – ответил Берг.
      Он потянулся к заднему сиденью и вытащил из сумки Гариваса банку пива.
      – Ох, как оно хорошо! – сказал Берг, сделав несколько больших глотков.
      – Отдыхай, – добродушно сказал Гаривас. – Мастер ведет машину. А ты – отдыхай. А вчера мы – по-взрослому… Пора, наверное, тормозиться с этим? Годы свое берут, нет?
      – Тебе пора – ты и тормозись, – заносчиво сказал Берг.
      – Я уснул в такси, – пожаловался Гаривас. – Ты не лечишься по утрам?
      – Нет. А ты?
      – Не лечусь. Нормально. Над моей печенью трудились многие поколения непьющих евреев.
      – Ты скажи – куда мы едем?
      – Куда надо едем… К Володе Немчинову на базу. Я вот о чем тебя попрошу – ты там поменьше расспрашивай. Особенно – сначала. Нет, серьезно. Я сам все объясню, Володя Немчинов объяснит. Все поймешь, когда надо будет.
      – Да чего пойму-то? – улыбнулся Берг.
      – Кстати, о Коныче. Он ведь бесплатно поехал за моей машиной. Ты не думай, что я старого товарища пошло нанял. Я ему очень настойчиво деньги предлагал. Но он взял только на дорогу, на бензин и на визы.
      – А почему?
      – Точно не знаю, но догадываюсь. Я привозил его к Немчинову в январе. Теперь он катается только здесь. И ты свою гору теперь забудешь и только здесь будешь кататься.
      – Ты очень таинственный человек, Гаривас, – сказал Берг. – Но ты все-таки летай пониже. – Гаривас выехал на встречную и обогнал три машины подряд.
      Через некоторое время они переехали по мосту через канал, свернули налево.
      Поднимались и спускались по заснеженной дороге по холмам, проезжали лесочки, церковь, дачи. Гаривас повернул в последний раз, и машина по глубокой колее подкатила к длинному одноэтажному дому с красной жестяной крышей. Горок вокруг видно не было, и Берг подумал, что дом как раз на горе и стоит. И верно – вскоре он увидел метрах в пятидесяти от дома опору подъемника. Трос уходил вниз, барабан вращался. Гаривас осторожно пристроил машину между желтым четыреста двенадцатым "Москвичом" и старым коробчатым "Исудзу Трупер".
      – Ну вот, приехали, – сказал Гаривас. – Посиди минутку, я сейчас.
      Он вылез из машины, пошел к крыльцу, открыл дверь и пропал.
      Берг немного посидел, потом тоже вышел, закурил и осмотрелся.
      Здесь он прежде не бывал. Хотя он бывал, кажется, во всех лыжных местах вокруг Москвы*.
      Дом был большой и ухоженный. Крышу красили этим летом, оконные рамы тоже.
      Штукатурка нигде не осыпалась. В центральной части фасада угадывалась столовая, из открытых форточек пахло едой и слышался работающий телевизор. На коньке крыши сверкала новенькая параболическая антенна. Перед домом стояли несколько машин – "шестерка", "Москвич", "Исудзу", две "Волги" и новый "Пассат". Еще стоял "Буран".
      Было тихо. Слабое поскрипывание барабана подъемника и негромкое бурчание телевизора из дома лишь завершали эту тишину. Берг с удовольствием затянулся.
      Погода была неважнецкая, пасмурно, но предстоял день с катаньем, может быть, какие-то приятные люди (Гаривас всегда обитал там, где встречались приятные и умные люди), вкусный обед в теплом доме, рюмка-другая коньячку, еще немного катания, может быть, бильярд… У Берга было хорошее настроение.
      Входная дверь два раза дернулась, приоткрылась, и на низкое крыльцо с утоптанным снегом выскользнул рыжий кокер-спаниель. Он глянул на Берга, поводил носом, тявкнул и побежал за дом.
      Потом на крыльцо вышли Гаривас и невысокий брюнет с проседью, лет сорока, в старой нейлоновой куртке, мешковатых джинсах и сноубутах.
      – Саня! – позвал Гаривас и махнул рукой.
      Берг бросил сигарету и подошел.
      Гаривас с брюнетом шагнули с крыльца и пошли ему навстречу.
      – Здравствуйте, – сказал брюнет и протянул большую ладонь. – Володя.
      – Добрый день, – Берг пожал протянутую ладонь. – Берг. Саша.
      – Располагайтесь, – приветливо сказал Володя. – Гаривас вам все покажет. Мы с вами встречались.
      – Да?
      – Вы не помните? В Цее, в восемьдесят восьмом. Мы с вами немца спускали.
      Сезон восемьдесят восьмого года Берг проработал спасателем в Цейском ущелье.
      И тут он сразу вспомнил Володю.
      Тогда поломался немецкий лыжник – на большой скорости зарылся по колени в фирн.
      Из спасателей наверху оказался один Берг. Спускать немца в стальной "лодке" ему помог доброволец из публики. Это был Володя.
      – Точно. Здравствуйте, Володя! – Берг обрадовался.
      – "Буран" можно взять? – быстро спросил Гаривас из-за Володиного плеча.
      – Не надо! – уже недовольно сказал Володя и резко повернулся к Гаривасу. – Я вас сам отвезу.
      Берг сразу догадался, что Гаривас когда-то взял "Буран" и произошло что-то плохое.
      – Переодевайтесь, – сказал Володя. – Чайку попейте. Вечером баня будет.
      Останетесь?
      – Посмотрим, – обиделся Гаривас. – Свободная комната есть?
      – Идите в мою. Я буду в мастерской. Ты, Гаривас, загляни ко мне, когда оденешься.
      Володя пошел к дому, потом остановился и поманил Гариваса пальцем. Гаривас послушно приблизился. Володя тихо спросил его о чем-то.
      – Нормальная реакция. – Гаривас пожимал плечами, смотрел себе под ноги и кивал.
      – Свободно говорит… И по-английски говорит… Упаси бог… Да был он там сто раз…
      Володя внимательно посмотрел на Берга и ушел в дом.
      Они сняли лыжи с траверсов, прихватили из машины палки и вошли. За входной дверью оказался маленький тамбур, там стояли лыжи – спортивный "Династар X-9" с виброплитами, очень модные "Саломон" этого года и жуткие исцарапанные "Полспорт" с веревочками. Друзья поставили лыжи и палки в угол. В тамбур выглянул Володя и сказал Гаривасу:
      – Лыжи в дом не носи. И снег сметай с ботинок.
      – Избегай случайных связей и не стой под стрелой, – ответил Гаривас.
      – И не кури траву в столовой, – строго сказал Володя.
      – Боже упаси! – Гаривас сделал большие глаза. – Нам можно пройти?
      Володя одобрительно посмотрел на берговские лыжи "Хэд", на спортивный неавтоматический крепеж и посторонился.
      За тамбуром начинался длинный, выстланный чистым линолеумом коридор с дверями по обе стороны. Они пошли по коридору и сразу столкнулись с густо загоревшим крепышом в голубом комбинезоне.
      – О! Привет, Гаривас! Здрасьте… – сказал крепыш и широко улыбнулся.
      – Леха, мы крем забыли. – Гаривас ткнул крепыша кулаком в живот.
      – Там, на подоконнике. – Крепыш махнул рукой и посмотрел на Берга.
      – Это Саша Берг, – сказал Гаривас.
      – Сашу знаем, – бодро сказал Леха. – Саша, вам экспертные "Доломиты" завезли?
      – Да. – Берг кивнул. – Приезжайте. Двести восемьдесят пять. "Технику" тоже завезли.
      – Двести восемьдесят пять, – уважительно сказал Леха. – У людей есть совесть.
      – Слушай, дай пройти, – попросил Гаривас.
      Крепыш посторонился и сказал им в спину:
      – Да вы не спешите. Там только включили все. Десяти еще нет.
      Друзья вошли в комнату с латунным номерком "19", и Берг спросил:
      – Что включили? Где десяти нет? И чего – десяти?
      – Десяти часов нет, – сказал Гаривас. – Переодевайся. Я схожу за сумками.
      Последние четверть часа все только и делали, что входили, выходили, выглядывали и говорили малопонятное. Бергу это надоело. Он захотел покататься.
      – Сходи за сумками, – желчно сказал он.
      Переодевать-то ему было нечего. В сумке лежали еда, термос и ботинки. Гаривас ушел, а Берг присел на коечку гостиничного типа, немного посидел, встал и пошел в столовую.
      Там покоем стояли столы, застеленные цветастой клеенкой. Работал телевизор, наверное, спутниковый канал – диктор бойко говорил по-французски.
      На стенах висели схемы Инсбрука, Валь-д'Изера и Ле-доз-Альпа. На двух подоконниках стояли цветочные горшки с зеленью, пахло котлетами. В углу пили чай двое кряжистых мужчин в футболках и девочка лет десяти.
      Девочка, беловолосая, угловатая, с "пони-тейлом", вертела головой и двигала по столу пустую зеленую кружку.
      – Пап, я же знаю, как… – говорила девочка, и видно было, как ей хочется, чтобы мужчины поскорее допили свой чай.
      – Что за глупости, – недовольно буркнул один.
      – Я же знаю, как попросить! – не унималась девочка. – Вот слушай: фортаж до ски, силь ву пле!
      – Зачем там? – возражал мужчина. – Я вчера тебе точил.
      – Катя, – басом сказал второй. – Там нужно только кататься. Больше ничего.
      Только кататься.
      – Меня не выдергивает… – канючила девочка. – Меня совсем не выдергивает! Пап!
      Ну, пап!..
      – И не надо ничего покупать! – твердо сказал "пап".
      – А в туалет?
      – В туалет… Да, в туалет можно, – вздохнул "пап".
      – А меня не выдергивает! – хвастливо повторила девочка.
      – Надевай куртку и иди на гору, – пробасил второй.
      Девочка поставила на стол кружку и выбежала из столовой.
      – Ее действительно не выдергивает, – сказал "пап".
      Бергу стало неловко от того, что он их разглядывает. Он негромко сказал "добрый день" и сел перед телевизором, спиной к мужчинам.
      – Добрый день, – ответили двое, допили чай и вышли из столовой.
      И мужчины, и девчонка – Бергу это сразу бросилось в глаза – были еще чернее того крепыша в коридоре. И еще они были похожи друг на друга. Ну просто как близнецы.
      По коридору шумно прошел Гаривас, задевая сумками за стены.
      – Саня! – вскоре крикнул он. – Ты где?
      – Я здесь, – громко ответил Берг и вернулся в комнату номер девятнадцать.
      – Чай пить будешь? – спросил Гаривас.
      Он сидел на кровати и втискивал ногу в ботинок.
      – Нет, – ответил Берг. Он достал из сумки очки, перчатки и сел напротив Гариваса. – Там чай пили… Два мужика и девочка. Слушай, чего они все тут такие загорелые?
      – Загорели, – сказал Гаривас. – Это Игорь с Олегом. А девочка – Игоря дочка.
      Костю Бурого помнишь? Архитектор, Тёмы Белова дружок. Бурый с Олегом в Ираке работали. Олег и Игорь – близнецы. Заметил? Они инженеры. Строители.
      Он защелкнул клипсу и встал.
      Берг тоже надел ботинки. Они прогрохотали по коридору, взяли в тамбуре лыжи с палками и пошли к горе. Им навстречу прошли пять человек с лыжами на плечах, они улыбчиво здоровались с Гаривасом и приветливо кивали Бергу. Берг всмотрелся в лица – трое были совершенно коричневые, а двое сгорели, носы пылали, губы растрескались.
      "Что же, Олег с Игорем как загорели тогда в Ираке, так до сих пор?.." – озадаченно подумал Берг.
      – Коман са ва, Гаривас! – крикнули от подъемника.
      – Са ва бьян, – ответил Гаривас.
      – Кто это с тобой? – бесцеремонно-дружелюбно крикнули еще раз.
      – Саша Берг!
      – Коман са ва, Саша!
      – Здрасьте, – ответил Берг и тихо спросил: – А это кто?
      – Наш народ, интели, – легко сказал Гаривас.
      Они вышли к склону.
      – Смотри, – Гаривас показал рукой. – Вон та гора называется Север. Эта, соответственно, Юг.
      За горой, на вершине которой сейчас стояли Берг с Гаривасом, стелилась равнина, метров триста. Из снегов жидко торчал камыш с пушистыми метелками.
      "Болото", – подумал Берг.
      За равнинкой круто поднималась вверх другая гора, поросшая высокими соснами. У подножия стояли будки подъемников, а возле них – несколько фигурок. Одна из фигурок поползла по склону вверх под невидимым отсюда тросом.
      Горка, на которой они стояли, была раскатана. Посередине горки росла кряжистая разлапистая сосна. Внизу, широко расставив руки и ноги, сползал на лыжах ребенок, совсем маленький, лет четырех. Он походил на Нила Армстронга на Луне, сходство умножал оранжевый пластиковый шлем. У подножья стояла девушка в вязаной шапочке и красном комбезе.
      – Поворачивай, Костик!.. И еще раз поворачивай! – донеслось снизу.
      – Чего я не люблю, так это детей на горе, – с душой сказал Гаривас.
      Берг усмехнулся – детей Гаривас терпеть не мог, это было общеизвестно.
      – Ты с возрастом помягчаешь, – пообещал Берг.
      – Мамаша! – зычно крикнул Гаривас. – Уберите дитя с горы! Во избежание!
      Девушка подняла ладонь козырьком к глазам, посмотрела вверх и четко ответила:
      – А пошел бы ты, Гаривас!
      – Бардак на палубе, – беззлобно сказал Гаривас. – Никакого уважения к ветеранам.
      – Вовка, мы будем кататься? – спросил Берг.
      – Погоди. Продолжаю. Итак – Север. Все сюрпризы ждут тебя там. Сейчас должен приехать Немчинов. Он нас отвезет.
      И действительно, послышался нарастающий мотоциклетный звук. Подкатил "Буран" с Володей за рулем.
      – Чего вы стоите? – недовольно спросил Немчинов.
      Он подгазовывал и, привставая, смотрел на дальний подъемник.
      – Отвезешь? – спросил Гаривас.
      – Бугели возьмите. – Володя протянул им скрученные бугели.
      Берг сунул бугель за пазуху.
      – Значит так, ребята, – сказал Немчинов. – На все про все вам три часа. Гаривас, ты слышишь меня? Если выдернет – сворачивайтесь.
      – Ты чего? – изумился Гаривас. – Саню с непривычки выдернет – концерт окончен?
      – Ну, значит, окончен! – зло сказал Немчинов. – Ты почему так себя ведешь, Гаривас? А может, тебе показать, где дверь, а, Гаривас? Чтобы ты потом в Крыле шкрябал?
      – Как я себя веду? – огрызнулся Гаривас.
      – Короче, всё! – Немчинов был рассержен не на шутку. – Спускайтесь.
      Он газанул и поехал вниз.
      – Что происходит? – Бергу все это не нравилось.
      Гаривас наобещал ему чего-то необычного, а сам втянул Берга в свои непонятные дрязги.
      – Да, ладно, – отмахнулся Гаривас.
      Они толкнулись палками и поехали. Берг прислушался к своим ощущениям – "Доломиты" держали ноги сильно и удобно. Внизу он остановился, нагнулся и утянул клипсы еще на одно деление.
      Немчинов ждал их у опоры. "Буран" стрекотал и обдавал выхлопом.
      – Цепляйтесь, – сказал Немчинов. – Гаривас, договорились?
      – Да, саиб. Слушаюсь, саиб, – буркнул Гаривас.
      – Вот тебя выдернуло в прошлый раз, – уже спокойно сказал Немчинов. – Ты опять полез. Потом еще раз. И снова ты полез. Потом неделю никто не катался.
      – Ну да? – ошеломленно сказал Гаривас. – Неделю?
      – Вот тебе и "ну да". Не открывалось неделю.
      Гаривас выглядел виновато и сконфуженно. Берг его давно таким не видел.
      – Я не знал, – убито сказал Гаривас.
      – Вечером извинись перед всеми.
      – Извинюсь, – послушно сказал Гаривас.
      Они привязали фалы к скобе за сиденьем, и Немчинов быстро повез их по замерзшему болоту. Осторожно проехав по камышу, Немчинов газанул, и накатанная заснеженная дорога полетела им под лыжи. Подъехав к горе на той стороне, они отцепились от "Бурана".
      Немчинов обернулся и сказал:
      – Давай, Гаривас, покажи все Саше. И поспокойнее. На немцев, пожалуйста, не ори.
      Без толку. Бараны…
      Он кивнул Бергу и, вздымая белый бурунчик, покатил обратно, через замерзшее болото.
      Берг проводил взглядом "Буран" Немчинова и огляделся. Два подъемника расходились кверху V-образно, тросы тянулись за сосны и там пропадали из виду. Между будками стояли двое на лыжах, они не обернулись на шум двигателя, от одного из них тянулся дымок. Берг почувствовал сильный аромат трубочного табака. До того как те двое повернулись, Берг знал, что увидит загорелые лица. И он их увидел.
      – А ты не торопишься, Гаривас, – сказал один, вынув изо рта трубку.
      – Всем привет, – сказал второй.
      – Что, Гаривас, жаба давит? – спросил тот, что курил трубку. – Через наш подъемник будешь кататься?
      – Хоть говенная, а все же валюта. Все же тратить исключительно жалко, – ответил Гаривас и подмигнул трубачу.
      – После двенадцати ски-пасс на "Жандри" стоит сорок франков, – укоризненно сказал второй. – В полтора раза дешевле. Зато не надо дыру грузить.
      Берг испытал мимолетное раздражение. Он не любил бывать в чужих компаниях, где говорили на своем жаргоне. Еще он увидел, что у этих двоих к петлям "молний" пристегнуты закатанные в пластик карточки.
      "Прямо настоящий клуб, – уважительно подумал Берг. – Даже ски-пассы".
      Вдруг раздался неясный звук – то ли хлопок, то ли щелчок. Слева от Берга неожиданно оказалась полная женщина лет пятидесяти, в полартексе и на красных "Россиньолях". Она подъехала к будке подъемника, слегка потеснила Берга, сказала: "Разрешите…" – подцепила бугель к тросу и стала подниматься.
      – Вера Сергеевна, вы обедать пойдете? – крикнул ей в спину тот, что курил трубку.
      – Я не хочу, – громко ответила женщина. – А Николай Федорович скоро спустится.
      Она поднялась выше и пропала за соснами.
      "Что за чертовщина", – подумал Берг.
      От подножья горы до будки было метров тридцать. И Берг, хоть и стоял лицом к горе, не видел, чтобы дама на "Россиньолях" проехала эти тридцать метров. И она не стояла у подъемника, когда Немчинов подвез их на "Буране".
      – Ну что, Сань, поднимайся, – сказал Гаривас.
      Берг достал из-за пазухи бугель, бросил под ноги свернутый фал, подцепился к тросу и стал подниматься. Склон располагался слева от трассы подъемника, и чтото показалось Бергу странным. Надо сказать, Бергу здесь многое казалось странным.
      И тут он сообразил – что. Лыжню под тросом укатали до льда. То есть поднимались здесь сегодня много раз. А склон слева оставался нетронутым. На эту горку поднимались сегодня, и лыжню под тросом раскатали сегодня – снег последнюю неделю шел ежедневно, и вчера тоже шел. Лыжню под тросом раскатали, а горку – нет. А всего-то склона было – Берг уже прикинул – метров двести. Пять человек за час разъездили бы всю гору.
      Тогда Берг решил, что поднимаются здесь, а катаются справа от подъемника.
      Наверное, из-за сосен склон, где катаются, не виден. Но странно, потому что эта гора-то – отличная. Крутая, без бугров, чего здесь не кататься? Но, видно, справа еще лучше…
      Берг выкатился к верхней опоре, бугель звякнул об отбойник. Возле мачты лежали шишки и окурки, а снег был разбит и расчерчен лыжами. Толстушка на "Россиньолях" сматывала фал и косилась на Берга.
      Нос и щеки толстушки (надо ли говорить "покрытые густым загаром"?) были жирно намазаны зелеными полосами из "карандаша".
      Берг смотал фал, посмотрел на кроны поскрипывающих под ветром сосен и сказал толстушке:
      – Погода, конечно, не очень…
      – Не знаю, – недоуменно ответила та. – Разве что задувает. И то редко…
      Берг вежливо улыбнулся и поехал. На нетронутом снегу ехалось прекрасно. Он взял чуть левее, поюлил между соснами и выскочил к нижней опоре. Там не было ни Гариваса, ни трубача. Стоял второй из той пары и держал в руке маленькую плоскую выгнутую фляжку в желтой коже. У Берга была похожая фляжка, лежала в кармане. Он посмотрел на склон – склон отсюда просматривался на две трети, – по горе никто не ехал. Он накинул бугель на промасленный трос и стал подниматься.
      Сосны шумели от ветра, крутились, поскрипывая, колесики на мачтах, гудел мотор подъемника. Обычные звуки. Но чего-то не хватало… Звука лыж.
      Гариваса на горе не было, не было толстушки, не было того курильщика со скипассом. Никого. Только сосны. Берг спустился на этот раз с противоположной стороны от подъемника. На горе по-прежнему не было ни души, а у подъемника уже толпились люди. С десяток лыжников.
      Берг остановился возле худого лыжника с торчащей седой бородой. На макушке у бородача еле держалась вязаная шапка с помпоном, одет он был в допотопную выцветшую штормовку поверх свитера, грудью навалился на палки, тяжело дышал и улыбался. Седые пряди на его лбу слиплись от пота.
      "Астматик, что ли… – подумал Берг. – Горка короткая, а он так устал…" Он сочувственно и уважительно посмотрел на бородача. Берг тепло относился к тем, кто катался не взирая на возраст и болезни. А еще к тем, кто приезжал кататься на электричке. Когда-то он и сам ездил кататься на электричке. И на автобусе.
      Седой выпрямился, оказался на голову выше Берга, мощно толкнулся палками и одним движением скользнул к подъемнику.
      "Вот тебе и астматик", – хмыкнул про себя Берг.
      – Саня! – Рядом, как чертик из табакерки, возник Гаривас.
      – Где ты был? – обиженно спросил Берг.
      – Проехался разок, – ответил Гаривас. Он сиял. – Погода чудесная.
      Дул порывистый промозглый ветер, над соснами нависало тяжелое серое небо.
      – Цепляйся, – сказал Гаривас. – Давай, Сань. Пора. Сейчас все покажу.
      Наверху они смотали фалы, Берг достал сигареты, закурил. Гаривас попросил у него сигарету и тоже закурил – Ну вот что Саня, – сказал Гаривас торжественно. – Значит, так. Реакция у тебя хорошая. Я так полагаю, что без истерик обойдется. Здоровая у тебя, значит, психика. Да. А я все время рядом буду. Понял, да? Я рядом. Ну-ка, посмотри вон туда. – Он показал палкой.
      – Ну? – недовольно спросил Берг.
      Ему все это не нравилось. Эти исчезновения, появления, пронизывающий ветер, множество незнакомых людей. Черт, ведь мог же спокойно выспаться с теплой Машкой… трахнулись бы не спеша, как люди… позавтракали бы вдвоем, сделал бы ей оладьи с яблоками, покатались бы в Крылатском…
      Гаривас взял его за плечо, слегка встряхнул и спросил, показывая подбородком вниз:
      – Сосну с отметиной видишь?
      – Вижу.
      Ну ясно, Гаривас затеял очередной свой розыгрыш.
      На склоне, ниже, стояла сосна, на стволе – жирная синяя метка.
      – Сильно толкнись, разгоняйся и поезжай, – сказал Гаривас. – Понял?
      – И чего? – сердито спросил Берг.
      – А ничего. – Гаривас вдруг хохотнул. – Будет тебе и материализм, и прагматизм, и кофе, и какава с чаем!
      Берг посмотрел в лицо своему другу и вдруг понял, что тот вовсе не собирается его разыгрывать.
      Гаривас смотрел на него, как смотрят на именинников и победителей международных конкурсов. Обещающе, радостно и слегка завистливо.
      – Главное – не останавливайся, – серьезно сказал Гаривас. – Иначе выдернет.
      Захочешь вернуться – выбери горизонтальный участок и встань. Я буду рядом. Да, еще. За сосной тряхнет. Приготовься. Давай. Уэлкам ту зе клаб. Давай.
      Берг еще раз посмотрел на ту сосну. Склон до сосны был очень раскатан.
      "Ладно, – подумал Берг. – Прокачусь и пойду в дом. Ничего тут нет особенного.
      Гора короткая, погода плохая. А в доме – бильярд. Заварю кофе, телик посмотрю".
      Он толкнулся и поехал к сосне, прямо, не поворачивая.
      – Тряхнет! – крикнул позади Гаривас.
      Берг катился к сосне с отметкой и видел, что за ней следов лыж нет. Нет. Лежит ровный снег и сосновые иголки на нем.
      Он обо всем догадался за мгновение до того, как в глаза ударило солнце.
 
      Когда Гаривас повернул машину на Дмитровку, стемнело совсем. Шел крупный густой снег. У поста ГАИ их остановили, инспектор наклонился к приопущенному стеклу, узнал Гариваса и махнул жезлом, чтобы проезжали. Берг еще раз (в десятый уже, наверное, раз) глотнул из фляжки.
      Полчаса тому назад Гаривас вызвался вести машину. Иначе, впрочем, и быть не могло. Уж Берг машину точно вести не мог.
      Гаривас вел себя деликатно. Он только довольно посматривал на друга и покровительственно улыбался. Он ни разу не спросил: "Ну как?" Он стоял на огороженной флажками площадке у креселки.
      У него пересохли губы, его знобило. Гаривас крепко держал его за плечо и тихо приговаривал: "Саня, спокойно… Спокойно…" Гаривас сказал ему правду – после сосны сильно тряхнуло. Так, что Берг прикусил щеку и во рту стало солоно. Солнце ослепило Берга, но он автоматически повернул, он не успел испугаться. Его ноги заработали прежде головы. Берга уже несло по склону, он стал поворачивать. Он еще ничего не чувствовал и не понимал, но стал поворачивать, постреливая глазами по сторонам.
      Вокруг не было ничего из того, что окружало Берга несколько секунд назад. Не было подмосковного февральского неба, липкого снега, шумящих сосен, роняющих иголки… Вокруг лежал только чистый, сухой, голубоватый снег. Склон рывком разлетелся в стороны и вниз, стал безмерно длинным и широким, рельефным и разным.
      "Не останавливаться… Он сказал – не останавливаться…" Берг шел по склону, делал повороты и вертел головой. Перед ним простиралась горная страна. Берг не успевал рассмотреть детали, но уже видел серые зазубренные пирамидки, проросшие из снегов, гребни и пики.
      "Тысячи три, – мелькнуло в голове. – Не ниже. Что это, Господи?… Он сказал – не останавливаться".
      Там, под соснами, он оставил очки на лбу, от скорости и солнца на глаза навернулись слезы, Берг сделал длинную дугу, подтормозил, опустил очки на лоб.
      Он увидел (Берг уже начал понимать, что он здесь, что он, настоящий Берг, спускается по этому настоящему склону) нехитрую "зеленую" трассу, разратраченную до последнего метра, обставленную желтыми пластиковыми вешками. Он прошел под тройной креселкой и увидел внизу большой дом с черной крышей и просторной террасой, там сидели в шезлонгах и стояли люди, много людей. Берг все летел, конца склону не было, сотни звуков рухнули на него… Свистел ветер, но это был не тот влажный ветер, что минутой раньше лениво тормошил кроны сосен, этот ветер пел, звенел между редкими скалами, срывал сухие щепоти снега и развеивал за лыжами… И лыжи под Бергом свистели – вшшших… вшшших… Стали доноситься редкие голоса, нахлынул сильный гуд горного воздуха. А Берг вкатился, он вкатился в это чудо, у него времени не было на изумление. Ноги трудились, ноги все вспомнили с позапрошлогодней зимы. Берг пошел – укол-поворот, укол-поворот, четкими ударами кантов он стал делать дуги короткими.