– В загранку, значит, – уважительно сказал водила и шмыгнул носом. – Нехуево…
      То-то я смотрю, горные лыжи. Сумка фирменная, "Шереметьево-два"… Сразу вижу – в загранку человек едет. Ну, счастливо тебе, палас там купишь. По профсоюзной линии или как? У меня тесть в гэ-дэ-эр был. Сервиз привез, мудила…
 
      В новом, выстроенном к Олимпиаде, "Шереметьево-2" Саша один раз уже бывал. Они ездили с Геной Сергеевым встречать посылку из Франции (охуеть можно – посылку из Франции!). У Гены в Тулузе жила родная тетка. Посылку ту привез толстенький, потливый мужичок, знакомый теткиных знакомых. Он работал в каком-то торгпредстве и согласился передать посылку. Саша с Геной два часа ждали, пока он пройдет таможенный досмотр (слова-то какие звучат тут, в "Шереметьево-2", – таможенный досмотр!). Этот тип, кажется, сам был не рад, что согласился передать посылку, все чего-то боялся, потащил их в туалет и лишь там, суетливо озираясь, вытащил из своего чемодана большой, матовый мешок из приятного на ощупь, мягкого, шелестящего, какого-то очень нездешнего полиэтилена. Сунул мешок Гене в руки и был таков.
      Саше из того мешка досталось целое богатство – блок "Честерфилда". А самому Генке достались три блока "Голуаза" и плащ. Саша никогда не пробовал "Голуаз".
      Было что-то интригующее и упоительно заграничное в слове "Голуаз". "…Она элегантно затянулась сигаретой "Голуаз", пригубила "Кюрасао" и повела точеными плечами под полупрозрачным пеньюаром…" После Саша вспомнил, что марка "Голуаз" упоминается в книжке "Господин Никто". Отличная книжка, писателя Богомила Райнова (болгарского, между прочим, писателя!). Книжка про ихнего болгарского Штирлица – Эмиля Боева. Сенька все посмеивался над Сашей, когда тот на даче не мог оторваться от книжки. На пляж не пошел, баню топить отказался, лежал на раскладушке под яблоней и читал затрепанный номер "Подвига"… Зря, кстати, Сенька посмеивался – обалденная книжка… Еще продолжение есть, называется "Что может быть лучше плохой погоды?".
 
      Саша расплатился с таксистом, вытащил лыжи из салона, повесил на плечо сумку и пошел к большим самораздвигающимся прозрачным дверям.
      В прошлый свой приезд в "Шереметьево-2" он уже проходил с некоторой опаской через эти двери. Саша знал, что там фотоэлемент, видел такое в кино. Однако непривычно было, что двери быстро и неслышно разъезжаются сами, когда к ним подходишь.
      "Что ж, надо привыкать, – подумал Саша. – За границу, все же, едем, блин…
      Пустили Дуньку в Европу, блин… Надо привыкать".
      Он вошел в огромный, темноватый зал. Там было пусто, непривычно пусто и тихо, светились электрические вывески "Beriozka Souvenirs" и большие прозрачные кубы с огромными флаконами внутри. Посреди зала тихо гудел эскалатор. Прозвучал мягкий гонг, вкрадчивый голос произнес: "Attention, please…" – и потом длинную фразу.
      Саша разобрал только слово "Цюрих". Через несколько секунд голос повторил порусски: "Начинается посадка на рейс двести восемьдесят пять до Цюриха.
      Таможенный досмотр и паспортный контроль осуществляются в крыле номер два".
      "Е-мое – "до Цюриха"!.. – подумал Саша. – Таможенный досмотр и паспортный контроль. Е-мое!" Их группа должна была встречаться на втором этаже, под табло. Саша осторожно встал на короткий эскалатор с прозрачными бортами и поплыл вверх со своей сумкой "Харродз" и лыжами в чехле из зеленого олимпийского флага.
      Как только эскалатор вынес его к табло вылетов, как только Саша шагнул к киоску "Союзпечать", – его тут же окликнули.
      – Берг! – услышал Саша. – Берг! Сюда! Мы здесь!
      Саша обернулся и увидел группу. Он сразу узнал старшого. Худощавого, костистого седого мужика с залысинами. Саша запомнил его на инструктаже, мужик сказал, чтобы все взяли по бутылке "Столичной". И толстушку с Трехгорной мануфактуры Саша тоже узнал. Она на инструктаже задала вопрос – обязательно ли всем кататься на лыжах, или можно до обеда постоять внизу? Хлыщ из райкома ответил, что на лыжах кататься не обязательно, но прокат инвентаря оплачен, а деньги не возвращаются. Толстушка смущенно сказала, что раз так, то она, конечно, покатается, но опыта у нее нет. Хлыщ сообщил, что это не беда, обучение катанию входит в программу и у группы будет свой горнолыжный инструктор. "Молодой?" – хихикнула толстушка и окончательно смутилась.
      – Это Александр Берг, – услышал Саша. – Виктор Иванович, пометьте – Берг, "митха-тэ"… Ну вот, теперь вроде все.
      Старшой насупленно и сосредоточенно что-то быстро записал в большом блокноте.
      Саша посмотрел вправо, туда, откуда звучал голос, назвавший его фамилию. И там, куда он посмотрел, стоял… Елки-палки… Мама моя дорогая! Там стоял Сахаров!
      Там стоял Сахаров в зеленой куртке "Аляска", стоял, сука, как ни в чем не бывало, и подмигивал Саше!
      – Это… Привет, – опешив, пробормотал Саша. – А ты, это… Ты-то как здесь?!
      – Ты забыл, старик, – сказал Сахаров, улыбаясь светло и нежно. – Путевок-то было – две.
 
      София не произвела на Сашу особого впечатления. Он, правда, не успел ее толком разглядеть. В аэропорте группу оперативно посадили в автобус, и Саша увидел Софию только из окна. Столица Болгарии напоминала нечто среднее между московским проспектом Мира и киевским Крещатиком. Было как-то странновато. Вроде бы и заграница, а вроде бы и нет. Все было очень похоже, но немножечко не так. Люди отличались, это было заметно даже из окна автобуса. В лицах не было той озабоченной угрюмости, что Саша привык видеть у москвичей. И очередей Саша из окна автобуса не увидел. Прохожие были одеты пестрее и лучше, чем прохожие в Москве. Была все-таки трудноуловимая разница. Вместо привычных "Икарусов" и "львовских" автобусов ехали однотипные автобусы "Чавдар", и Саша сейчас ехал в таком же. Он заметил, что в Софии много маленьких кафе. Надувались на ветру пузырями красные транспаранты с кириллицей. Только вместо "КПСС" мелькало то и дело "БКП". А вместо одутловатой, лишенной какого бы то ни было выражения физиономии Черненко Константина Устиновича появлялось там и сям интеллигентное лицо Тодора Живкова. Бежали по широким улицам такие же, как в Москве, "Жигули",
      "Москвичи" и "уазики". Еще было много румынских "Дакий" и гэдээровских потешных "Трабантов". Встречались польские "Заставы", жутко похожие на "Запорожцы" – те еще, старые, "горбатые". И иномарок было много, попадались "Мерседесы" и "Ситроены" с болгарскими номерами. Саша обратил на это внимание. В Москве иномарки с советскими номерами встречались редко.
      В Софии было тепло, нулевая температура. Люди ходили по улицам без головных уборов, в легких куртках и плащах. Саша забеспокоился: как там, в горах, со снегом? Рильские горы невысокие, и ехать туда от Софии недолго, часа четыре…
      Уж больно тут, в Болгарии, тепло. Словно услышав Сашины беспокойные мысли, представитель "Балкантура" сказал в микрофон:
      – В Софии последнюю неделю потеплело, весна в этом году ранняя. Но в горах снега очень много, катание прекрасное. Из-за обильных снегопадов даже были проблемы на дорогах.
      Представитель сидел на вращающемся кресле, слева от водителя, и рассказывал в маленький микрофон о Боровце. Давал советы, как одеваться в горах. Говорил о том, какая культурная программа ждет советских гостей на курорте. Потом кратко поведал о успехах промышленности Болгарской Народной Республики.
      Саша с любопытством глядел в окно. Он немного проголодался, с тех пор как съел вареную курицу и два кусочка свежего огурца в самолете. У него было приподнятое настроение, прекрасное настроение. Такое настроение приходит лишь тогда, когда сталкиваешься с чем-то очень хорошим и до сих пор незнакомым. Несмотря на узнаваемые детали социалистического быта, здесь была настоящая заграница. Здесь были приятные, незнакомые запахи, яркие, непривычные вывески. И пусть это был не Запад, но Саша сразу понял, что эта страна – уже намек на Запад, явное свидетельство существования Запада, преддверье Запада… Запад был совсем близко – это следовало из множества голландских и западногерманских туристов в аэропорту, из того, как свободно они вели себя, из того, как привычно и равнодушно смотрели на них и разговаривали с ними болгары.
      "Европа – это такое дело… – подумал Саша. – Это тридцатью годами социализма не вытравишь. Что бы там Гаривас ни говорил – "семнадцатая союзная республика"*, здесь даже воздух совсем другой".
      – Ты водку взял? – спросил Сахаров.
      Он в самолете сидел рядом с Сашей, и в автобусе сел рядом.
      – Угу, – рассеянно пробормотал Саша, разглядывая встречный двухэтажный автобус.
      – Сколько бутылок?
      – Три. А что?
      – Старшому все не отдавай, – тихо сказал Сахаров. – Понял?
      Саша покосился на Сахарова и подумал, что тот, чего доброго, намеревается с Сашей по-свойски бухнуть. Никакого желания у Саши не было бухать с Сахаровым.
      Тот еще собутыльник. Комсомолец-доброволец, мать его. "Военно-патриотический сектор", мать его.
      Но Сахаров сказал равнодушно:
      – Советская водка – это своеобразная валюта. Две бутылки прибереги. У меня были всякие случаи, я тебе потом расскажу. А старшой – алкаш. За километр видно, что алкаш. Он еще начудит, помяни мое слово. В загранпоездке руководитель группы – это очень важное обстоятельство. Если его сразу правильно расшифровать, то потом все намного проще.
      – Что проще? – немного раздраженно спросил Саша.
      Ему неприятна была деловитость Сахарова. Саша ехал к своей мечте, а этот комсомольский ловчила втягивал Сашу в свои разговоры.
      – Все, – вполголоса сказал Сахаров. – Как расселиться. Как жить спокойно. Как нужные покупки сделать. Какую характеристику тебе потом напишут. Все.
      – Ладно, – сказал Саша. – Ты извини, я устал немного. Ехать еще долго. Посплю.
      Он нажал на большую кнопку в подлокотнике, спинка кресла ушла назад, Саша закрыл глаза.
      Он действительно не прочь был вздремнуть. Рассматривать уже было нечего, автобус выехал на окраину Софии, за окном плыли обычные многоэтажки. Он задремал, а в автобусе между тем, как это принято говорить, "царила приподнятая атмосфера".
      Этакое радостное возбуждение. Члены группы громко переговаривались, показывали друг другу на различные детали городского пейзажа, а несколько человек на задних сиденьях даже наладились петь хором.
      Насчет снега Саша опасался зря. Уже через два часа пути стали попадаться небольшие снежные пятна на полях и обочинах. Пятна белели все чаще, потом превратились в некоторую припорошенность, потом все уже было в снегу – неглубоком, тающем, но дарящем надежду. А когда слева и справа от автобуса незаметно встали пологие лесистые горы, снега уже было совсем много, и чем выше в горы, тем больше.
      Слева промелькнул одноэтажный магазинчик с вывеской "Ski", и Саша успел заметить в большой витрине лыжи. Много лыж.
      – Вот и Боровец, – сказал сбоку Сахаров.
      – Дорогие гости, мы въезжаем в поселок Боровец, жемчужину зимнего туризма Болгарской Народной Республики, – сказал в микрофон представитель "Балкантура".
      – Вас ждет комфортабельный отель "Рила". Вы будете поселены в двухместные номера. Обед через час. Питаться вы будете в ресторане номер два.
      Автобус остановился. Саша жадно смотрел вокруг. Боровец оказался совсем крошечным. Он, кажется, и состоял-то из нескольких гостиниц.
      "Отелей, – поправил себя Саша. – Тут отели. Гостиницы в Союзе остались".
      Саша вышел из автобуса и глубоко вдохнул холодный воздух. Пахло тут замечательно. Свежо. Пахло снегом, соснами, вкусной едой и еще чем-то незнакомым, но очень приятным – то ли специями, то ли легкой парфюмерией.
      – Знаешь, Берг, первое, что чувствуешь за границей, – это запахи, – негромко сказал из-за Сашиной спины Сахаров. – Я это еще в Италии заметил. Всегда хорошо пахнет. А знаешь почему? Во-первых, много ресторанчиков, а во-вторых, полы моют специальными шампунями. А в туалетах – ароматизаторы.
      И замолчал. Видно, вспомнил что-то про туалеты.
      – Товарищи! Проходим! Следите за вещами, ничего не забывайте! – командовал старшой.
      Саша вытащил из багажного отсека сумку и чехол с лыжами. Озираясь, он вошел в просторное, сверкающее никелем поручней и стоек фойе. За стойкой с надписью "RECEPTION" сидели две улыбчивые брюнетки в одинаковых синих жакетах и красных косынках. Брюнетки были похожи на стюардесс. По фойе бродили люди в джинсах и горнолыжных комбинезонах с расстегнутым верхом. Дети в ярких свитерках бегали и смеялись. Пахло ванилью, негромко играла "АББА" – "Money, money, money…" Из-за стеклянной стены доносился стук бильярдных шаров, там стояли столы и стойки с киями.
      – Товарищи, присаживайтесь пока, – громко сказал старшой. – Я сейчас займусь расселением. Далеко никому не отходить.
      Саша осторожно положил лыжи на пол и сел в низкое, мягкое, неимоверно удобное кресло.
      Ему было волнительно и хорошо. Именно так он все себе и представлял. Надписи на английском, игровые автоматы у дальней стены фойе, раскованные светловолосые парни и девушки в солнцезащитных очках, громко и весело переговаривающиеся между собой по-немецки. Все вокруг было чистым и новеньким.
      – Как вы думаете – здесь есть переговорный пункт? Или надо идти на почту?
      Саша повернул голову. Справа от него сидела женщина в черной синтетической шубе.
      Саша заметил ее еще в автобусе, она сидела у передней двери одна и куталась в пуховый платок. Она и сейчас куталась в платок. Саша подумал, что эта женщина, наверное, случайно оказалась в группе. Она чужеродно, неуместно выглядела в фойе отеля, среди детишек в просторных футболках с надписями и лыжников в комбезах.
      Смешно она выглядела в своем платке и черной шубе ниже колен. Лицо у нее было незапоминающееся, никакое. Остренький нос, бесцветные губы, очки в толстой пластмассовой оправе. Училка, наверное, подумал Саша. Или бухгалтерша.
      – Не знаю, – сказал он. – Наверняка есть. Да вон, видите…
      И он показал рукой на дверь с надписью "Telephones".
      – Это, наверное, внутренний телефон, – неуверенно сказала женщина. – В Советский Союз по нему, наверное, нельзя звонить. Или можно?
      – Я думаю, можно, – вежливо сказал Саша. – Тут же много западных туристов. Они звонят за границу. В смысле, к себе домой звонят. Значит, и в Советский Союз можно. Да вы спросите у девушек.
      И он кивнул на стойку администраторов.
      – Неловко как-то, – тихо сказала женщина. – Я потом у Виктора Ивановича спрошу.
      А вы бывали в загранпоездках?
      – Нет, – сказал Саша. – Первый раз. Первый раз в первый класс.
      – И я первый раз, – обрадованно сказала "училка". – Какая красивая гостиница. Вы спортсмен?
      Она посмотрела на Сашины лыжи, лежащие у ее ног. Саша тоже невольно глянул вниз и увидел ее сапоги. Войлочные, несуразные, с металлической "молнией" спереди.
      Такие называются "прощай, молодость".
      – Да, спортсмен, – сказал Саша. – Кандидат в мастера спорта.
      – Вы по профсоюзной линии путевку получали?
      Саше не хотелось разговаривать. Ему хотелось сидеть и присматриваться. Даже одно это фойе отеля было страшно интересным. Красочным и непривычным. И то, что он в этом фойе полноправный турист, то, что ему вскоре выдадут ключ от номера и он будет так же непринужденно, как и эти молодые люди в комбезах, ходить по фойе, играть в бильярд, покупать пиво "Хайнекен", – все это тоже было абсолютно непривычно.
      Саше доводилось заглядывать одним глазком в заповедные "интуристовские" места.
      Бывал в "Национале", в кафе. Был как-то раз в огромном коричневом здании Совинцентра на улице Девятьсот пятого года. Там тоже были бары, недоступные витрины и иностранные вывески. Но там он чувствовал себя так, будто в кино прошел без билета. Как будто его в любой момент шуганут и будут правы. А здесь все было для него. Девушки под надписью "RECEPTION" что-то писали – для него, кресло было мягким – для него, и двери лифта гостеприимно распахивались – тоже для него.
      – Нет, я по комсомольской линии, – сказал Саша. – Я Универсиаду выиграл. Дали путевку от горкома. Повезло.
      – И мне повезло, – сказала женщина.
      Тут всех позвали к стойке и стали раздавать ключи от номеров. Дали глянцевые картонные карточки, в Сашиной было написано: "ИМЕ – Берг А.; СТАЯ № 656; ПРЕСТОЙ от 25.02.84 до 10.03.84".
      Сашу, конечно же, поселили с Сахаровым.
 
      Саша стоял на плоской, лысой вершине. Задувал ветер, и под ветром еле слышно шуршали торчащие из снега серые веточки рододендронов. Поскрипывал огромный барабан подъемника, глухо звякали, сдвигаясь, телескопические алюминиевые бугели с тарелочкой на конце. На площадку, прихлопывая задниками, изредка выкатывались лыжники. Сюда, на верхнюю очередь этой трассы, мало кто поднимался. Отсюда вниз вела гигантская крутая ложбина, градусов, наверное, под сорок. Почти все лыжники катались ниже, там было несколько пологих склонов. Как Саша уже успел убедиться, горнолыжное общество было тут представлено главным образом чайниками. Хороших катальщиков было мало, и все они, кажется, катались по этой ложбине или по замечательному склону – собственно, длинной, крутой просеке, что выводила к местечку Яровец.
      Накануне Саша не катался, хоть и подмывало сразу переодеться и поспешить к кресельному подъемнику, который был виден от крыльца отеля. День еще не закончился, полупустая "креселка" еще крутилась, но Саша вчера кататься не стал.
      В первый день кататься не надо, такое существовало правило, и Саша его всегда соблюдал. К тому же следовало заселиться, освоиться, найти свой стол в ресторане номер два, получить у старшого свои деньги. И инструктаж на месте тоже пропускать не стоило.
      Не надо с первого дня обращать на себя внимание, подумал Саша. Не надо показывать, что ты наособицу, что ты опытный горнолыжник. Не стоит. Надо быть скромнее и не выделяться. Получалось, что Сенька давал ему советы не впустую.
      Саша не пошел к подъемнику, а разложил, не торопясь, свои туалетные принадлежности на стеклянной полке над раковиной. Повесил на плечики в шкафу джинсовую куртку, поставил под зеркало в прихожей "Альпины", положил в шкаф остальные вещи. Затем привычно поставил на тумбочку в изголовье Наташкину фотографию, сел в кресло и закурил, придвинув стоявшую посреди журнального столика белую фарфоровую пепельницу с синей надписью "BALKANTOUR". Потом он положил сигарету, встал, прошел в ванную, взял с полки высокий, ослепительно чистый стакан с надписью "Balkantour", вынул из сумки бутылочку "Пепси-колы", оставшуюся от обеда в самолете, открыл брелком-открывалкой, налил в стакан, поставил бутылку на желтую салфетку с красной надписью "Balkantour" и опять сел.
      Вот теперь хорошо, подумал он, вытянул ноги и затянулся "Честерфилдом". Это была последняя пачка, он берег ее два месяца и открыл только в софийском аэропорту.
      Не мог он за границей курить "Яву"! Ни "Яву" явскую, ни "Яву" дукатскую, ни "Столичные", ни здешнего происхождения "Родопи" или "Шипку". Саша без колебаний распечатал последнюю пачку "Честерфилда" и надеялся, что купит здесь "Мальборо" или "Кент".
      Номер был просторный, новенький, элегантный. Две широкие кровати торцами друг к другу, два больших кресла, столик, темные шторы – все в тон, на всем ни царапинки. Даже висел на кронштейне меленький черный телевизор "Филипс".
      "Да, – подумал Саша, – это вам не "Иткол" и не "Чегет". Интересно, а может, тут западные телеканалы ловятся? В Прибалтике ловятся, если дециметровой антенной…
      Надо будет попробовать".
      Тут пришел Сахаров. Спросил, какую кровать Саша выбирает, и сообщил, что ужин с семи до девяти. Еще сказал, что посмотрел меню в ресторане – офигительное меню.
      После ужина (кормили здорово, давали на ужин жутко вкусное жареное мясо с острым соусом, диковинный салат со смешным названием "шопски салат", апельсины, бананы и баночное пиво по штуке на человека) Саша побродил по вестибюлю, прочел забавную надпись над стойкой администраторов: "При напускане на хотела, моля, предайте ключа от стаята на администратора!", – выкурил две сигареты, посидел на диване, понаблюдал за публикой. Вышел на крыльцо отеля, толкнул прозрачную дверь с забавными надписями "дрпни" и "бутни" (он догадался, что это значит "на себя" и "от себя"), постоял там, поглядел на быстро темнеющее небо, на заросшие густым сосновым лесом горы. Потом поднялся на свой этаж. Там в просторном холле компания из трех загорелых мужчин играла в карты. Саша, проходя мимо, заметил, что играют в преферанс, на столе лежал характерно расчерченный лист бумаги.
      Он зашел в свой номер. Сахаров лежал на кровати поверх одеяла и разгадывал кроссворд.
      – Классно кормят, – сказал Сахаров, не отрываясь от кроссворда. – В Италии была такая штука, называется "шведский стол". Это когда все разложено на одном большом столе. Всего полно – салаты, разное мясо, выпечка, овощи. Подходишь и набираешь сколько угодно. И вино в графинах. Тоже сколько угодно.
      Про вино Сахаров, конечно, загнул. Но про "шведский стол" не врал, Саша слышал об этом от дяди Пети.
      – Автор оперы "Паяцы", – задумчиво сказал Сахаров. – Одиннадцать букв. Что скажешь?
      – Леонкавалло, – ответил Саша и расшнуровал кроссовки. – Мы как – в номере курим?
      – Я редко курю. Так, балуюсь, когда выпью, – сказал Сахаров. – А ты – ради бога.
      Мне не мешает.
      Саша подумал, что Сахаров лично ему ничего плохого не сделал и незачем ему показывать свою неприязнь. Тем более что и неприязни-то не было. Просто Саша вообще не любил таких типов. Комсомольцев-добровольцев… А против Сахарова персонально он ничего не имел. В конце концов, им две недели жить в одном номере. Надо как-то контактировать. Иначе получится сплошное общежитие имени монаха Бертольда Шварца. Получится злобная коммуналка, а не номер в отеле. И, кстати, Саша сразу смекнул, что сосед из Сахарова выйдет хороший. Как-то сразу Саша это понял. По тому понял, как Сахаров аккуратно и незаметно разложил свои вещи, по тому, как он чуть приоткрыл балконную дверь, по тому, как помыл пепельницу, в которой Саша оставил окурок. Саше довелось в свое время пожить в гостиницах, в палатках и на спортбазах. Он досыта наездился на сборы и соревнования. И он сразу мог сказать, какой сосед ему достался, хороший или плохой. Так вот Сахаров, судя по всему, был сосед хороший.
      Саша взял книжку "Что может быть лучше плохой погоды?", сел в кресло, почитал какое-то время. Но вскоре книжку отложил. Приезд в Боровец надо было отметить.
      Обозначить.
      – Может, хлопнем за приезд? – как бы между прочим спросил Саша.
      Он уже забыл, как в автобусе высокомерно отметал возможность выпивания с Сахаровым.
      Сосед отложил журнал с кроссвордом, живо сел на кровати и сказал:
      – Я тут колбаски прихватил с ужина. И апельсинов парочку.
      – Тогда давай по рюмке, – сказал Саша.
      С Сахаровым ли, или не с Сахаровым, но невозможно было не отметить приезд в горы. В Европу. В заграницу.
      – Так я и рюмки прихватил, – сказал сосед и достал из своей тумбочки две микроскопические плошки, в которые в ресторане насыпали специи. Такие плошки стояли на всех столах.
      Они прекрасно ополовинили одну из Сашиных бутылок "Пшеничной". Сахаров не без юмора рассказал Саше, как ездил по Италии. Саша рассказал несколько Вацлавовских анекдотов. Они выкурили по паре Сашиных сигарет "Честерфилд", и Саша подумал (водка, может быть, способствовала прекраснодушию?), что вроде нормальный мужик его сосед. А потом, переполненные впечатлениями, расслабленные и согретые водкой, они быстро и крепко уснули.
      Утром Саша проснулся свежим и бодрым – балконная дверь оставалась открытой всю ночь. Он проснулся, когда за стеклянной стеной номера еще было темновато, синесеро. Он проснулся разом, как от толчка, и почувствовал, что ни минуты больше не может вот так бездарно валяться в постели. Он же на горнолыжном курорте в Европе, елки-палки!.. Саша сел, зябко ежась, посмотрел на светящийся циферблат часов "Слава", пошел в ванную, почистил зубы, быстро оделся в полутьме номера и вышел в коридор, застеленный темно-зеленой дорожкой.
      Он спустился в большом лифте с зеркальными стенками в вестибюль, кивнул администратору за стойкой (девушка в ответ улыбнулась и сказала "добро утро"),
      "дрпнул", а может быть, "бутнул" стеклянную дверь и вышел в раннее, приятно морозное утро. Светало, в небе над курчавыми сине-зелеными вершинами уже можно было различить облака. Было очень тихо, отель еще не проснулся, отель громоздился за Сашиной спиной темными окнами и пустыми балконами. Саша до завтрака побродил между отелями и автобусами "Чавдар" и "Мерседес", нашел главную станцию канатки, присмотрел симпатичный деревянный ресторанчик, узнал от девушки-администратора (она, кстати, отлично говорила по-русски), что в соседнем отеле есть бассейн и туда пропускают по "лифт-карте".
      Потом был вкусный завтрак, давали яичницу, поджаренные колбаски с кетчупом (Саша в Москве покупал такой кетчуп, шестьдесят пять копеек, в конических бутылках с красными пластиковыми крышками), апельсиновый сок.
      После завтрака группу повели в пункт проката, подбирать инвентарь, а Саша поднялся в номер, надел комбез и куртку, надел на лоб очки, взял лыжи и ботинки и в носках – он заметил, что так многие делали, – спустился в фойе. Там, сидя в мягком кресле, он надел ботинки, защелкнул клипсы, оставив их ослабленными, и пошел, цокая пятками по обледенелой дорожке, к станции канатки. Перед завтраком он изучил стенд со схемой склонов – креселка вела к началу недлинной трассы. А на самый верх поднимались в гондольном подъемнике, и там, наверху, еще были бугельные. Саша хотел сразу подняться на самый верх.
      Саша шел между большими сугробами (действительно – еще недавно хорошо валило, зима в этом году была снежная), мимо пестрых ларьков с сувенирами и всякой лыжной мелочью – шапочками, перчатками, очками. Он шел неторопливо, разглядывая приветливые магазинчики и огромные автобусы с затененными стеклами, прислушивался к разноязыкому гомону и вспыхивающему там и сям смеху, смотрел на лица, примечал марки горнолыжного инвентаря.
      Атмосферу Боровца он понял сразу, сразу нашел ей название – беззаботный праздник. Это передавалось мгновенно – как только из отелей пошли к подъемникам лыжники, как только зазвучали отовсюду стук ботинок по наледи и хлопки лыж, бросаемых на снег. Праздник начался сразу, незамедлительно, как только дирижер взмахнул палочкой и посыпались мерцающие блестки конфетти, как только взошло солнце, осветило высокие, густые сосны с тяжелыми, белыми до голубизны снежными шапками на кронах, как только заиграла где-то музыка – "Happy New Year! Happy New Year!.." – и из крохотного застекленного кафе запахло свежей выпечкой.
      На Сашу снизошла необыкновенно приятная, удивительная беззаботность. Никогда и нигде с ним прежде не было такого. Он всегда отлично чувствовал себя в горах, ни разу не простужался и даже не "болел" никогда, если доводилось крепко выпить с ребятами. Он, как дома, чувствовал себя в Терсколе и на Домбае, в Гудаури и в Цейском ущелье, и настроение у него в горах всегда было великолепное. Но вот эта волшебная беззаботность, совершеннейшая легкость, ощущение всеобщего дружелюбия и абсолютной безопасности – такое он чувствовал впервые. И особенно приятно было еще то, что праздник, который сейчас его окружал, полностью соответствовал тому предвосхищению, тому нервическому ожиданию, с какими он жил последние недели, с тех пор как Вацлав остановил его в институтском гардеробе и сказал, что райком выделил на институт две путевки.
      Группа стояла у пункта проката, когда подошел Саша. Он впервые увидел группу целиком. И в "Шереметьево-2", и в самолете, и в автобусе, и вчера, в отеле, – кто-то сидел сзади, кто-то спереди, кто-то опаздывал, кто-то уходил сверять некие списки, кто-то отходил в туалет или в представительство "Балкантура", чтобы разрешать какие-то несостыковки с расселением. И почти ни разу Саше не пришлось увидеть группу в сборе. Даже за ужином соотечественники сидели рассредоточенно. А сейчас все собрались вместе, и Саша увидел, что их совсем немного, всего двенадцать человек. Две семейные пары, седой, лысоватый старшой, хихикающая ткачиха с Трехгорки, высокий бородач с сыном-подростком, улыбчивый парень в вязаном свитере и штормовке, Сахаров, Саша и вчерашняя женщина в черной нейлоновой шубе и пуховом платке (она и сейчас была в шубе и платке).
      Инвентарь, который всем выдали, Саша оценил с ходу – говно. Здесь вообще с прокатным инвентарем было небогато, это Саша заметил. Но немцам, например, выдали (это Саша тоже заметил – большая немецкая компания с лыжами на плечах шла к подъемнику, навстречу Саше, когда он подходил к пункту проката) какие-никакие "Фишеры" и "Кнайсл". Пусть не новые, пошкрябанные и заслуженные, но живые, в общем, лыжи… И еще Саша встретил, когда шел сюда, несколько человек, говоривших по-английски, – они тоже несли прокатные лыжи. И вполне приличные лыжи, "Хэд-хот" и "Саломон". Может, где-нибудь во Французских Альпах такие лыжи показались бы антиквариатом, но вот в Крылатском, к примеру, таких лыж никто стесняться бы не стал. Крепеж на них стоял "маркеровский", допотопный, но лыжи все же были человеческие. И прокатные это были лыжи, прокатные – Саша видел трафаретные номера на задниках, – однако же совсем не такие, какие выдали нашим.
      Соотечественники стояли на утоптанном снегу с убогим инвентарем в руках и были, судя по всему, вполне довольны. Только Сахарову достались очень даже пригожие "Россиньоли". И ботинки на ногах у Сахарова были приличные, "Динафит". Но Саша этому ничуть не удивился, он давно понял, что Сахаров – это такой парень, каких рожают в рубашке, а хоронят на Новодевичьем. Но остальные смотрелись как сироты.
      Один к одному. Плакать хотелось, на них глядя. Всем выдали одинаковые, салатного цвета, древние "Полспорт" с неавтоматическим крепежом. С таким античным крепежом, у которого вращающаяся круглая "пятка" с металлическими пружинами. И еще нашим выдали ботинки – одинаковые, жуткие, темно-синие "Райхл" времен плана Маршалла и освоения целины. С двумя застежками скобкой, как у ботинок для младенцев.