— Всякая любовь всегда на чем-то кончается — женщина ведь еще молода.

— Это весьма эгоистично.

— Не каждый же способен ухаживать за слабоумным мужем.

— Но спихивать его в инвалидный дом — это подло!

— А может, ему там хорошо? Он среди своих.

— Трудно себе такое представить. Эльвира вздохнула.

— Мне тоже. — Она снова налила чай. — Ты не могла бы как-нибудь навестить его?

— Я?

— Посмотрела бы, как ему там. Все ли у него есть. Может, надо что-нибудь сделать для него. Мне было бы спокойнее. Симона все еще колебалась.

— Я не люблю ходить по больницам.

— Это не больница. Это дом для престарелых. Там не так страшно.

— А почему бы тебе самой не пойти?

— Это невозможно.

— Ну тогда давай вместе.

— Вероятно, ты права. Забудем про это. И про Конрада тоже.

Первое впечатление Симоны — въедливый специфический запах, обрушившийся на нее, как только дверь лифта открылась на шестом этаже.

Стоило ей выйти, как в гостиной все смолкло. Она осмотрелась и увидела за отдельным столиком у окна Конрада Ланга, сидевшего неподвижно и тупо смотревшего в одну точку. Она подошла к нему.

— Добрый день, господин Ланг.

Конрад Ланг удивленно поглядел на нее. Потом встал, протянул Симоне руку и сказал:

— Не знакомы ли мы с вами еще с Биаррица? Симона рассмеялась.

— Ну конечно же, еще с Биаррица.

Она села рядом с ним, и гостиная снова наполнилась звуками — неумолчной болтовней, невнятным бормотаньем, хихиканьем и перебранкой.

То, что Симона рассказала про Конрада Ланга, Эльвиру не успокоило.

— Его надо оттуда вытащить, притом быстро, — сказала Симона возбужденно. — Иначе он и в самом деле заболеет.

На нее он не произвел впечатления человека, страдающего болезнью Альцгеймера. Он тотчас же узнал ее, хотя они встречались всего лишь дважды, тут же вспомнил свою шутку про Биарриц и подробно рассказал ей, как выглядел курорт в послевоенные годы, словно это было только вчера. В этом доме он окружен какими-то полоумными людьми, говорила Симона, с ними невозможно разговаривать разумно. И что самое замечательное: он не припоминает ни одного визита этой самой Розмари Хауг. Со дня свадьбы Эльвира ни разу не видела Симону такой активной и решительной. Она была одержима идеей вытащить Конрада из этого заведения.

— Бедняга, — было резюме Эльвиры. — Тебе удалось поговорить с врачом?

— Я пыталась. Но мне не захотели давать никаких объяснений, поскольку я не родственница.

— Может, тебе лучше вступить в контакт с этой Хауг?

— Я и собираюсь так поступить. Только не знаю, сумею ли сдержаться.

— Можешь полностью рассчитывать на мою поддержку, — пообещала Эльвира.

Уходя, Симона даже подумала, что, возможно, эта старая женщина не так уж холодна и бездушна. Началось маленькое сражение за освобождение Конрада Ланга из дома для престарелых. Симоне никак не удавалось встретиться с Розмари Хауг. В конце концов дворник сказал ей, что она на неделю уехала.

Неудивительно, подумала Симона.

Через администрацию «Солнечного сада» ей посчастливилось узнать имя врача, определившего сюда Конрада Ланга, и очень скоро, без всяких проволочек, он назначил ей время встречи, как только она объяснила ему, о ком идет речь.

Врача звали доктор Вирт, и, несомненно, он внушал симпатию. Он принял ее в своем кабинете и терпеливо выслушал, когда она ему заявила, что, по ее мнению, Конраду Лангу не место в том окружении, в каком он находится, и у нее есть опасения, что хотя он сейчас не болен, но там с ним это обязательно произойдет.

— Вы хорошо знаете Конрада Ланга? — был его первый вопрос, когда она закончила.

— Нет, но семья моего мужа знает его очень хорошо. Он практически вырос вместе с моим свекром.

— И он разделяет ваше мнение? Симона смутилась.

— Он не навещал его. Он слишком занят. Доктор Вирт понимающе кивнул.

— Отношения между ними сейчас не из лучших. Кое-какие события прошлого.

— Пожар на Корфу?

— Да, среди прочего и это. Точных причин я тоже не знаю. Я в семье недавно.

— Видите ли, госпожа Кох, я очень хорошо понимаю, что вы чувствуете, но смею вас заверить, что вы заблуждаетесь. Если вам и показалось, что у господина Ланга адекватное поведение, то только потому, что он мастерски владеет искусством светского общения, приобретенным благодаря его воспитанию, он умеет многое затушевать, и еще возможно, что вы застали его в благоприятный момент. Взлеты и падения характерны для этой болезни. Но мы должны исходить в своем решении из кризисных ситуаций.

— Я на это смотрю по-другому. Лучше ориентироваться на те моменты, когда он в благополучном состоянии.

— И что вы предлагаете?

— Чтобы вы вытащили его оттуда.

— А что дальше, кто будет за ним ухаживать?

— Ну, на госпожу Хауг, по-видимому, рассчитывать больше не приходится? — осведомилась Симона язвительно.

Доктор Вирт отреагировал на это с раздражением:

— Госпожа Хауг сделала для Конрада Ланга гораздо больше, чем можно ожидать от женщины после такого короткого знакомства. Именно я и уговорил ее предпринять этот шаг.

— Надеюсь, она наслаждается своей вновь обретенной свободой.

— Госпожа Хауг находится в клинике на Бодензее с диагнозом «состояние депрессии на почве нервного истощения», и я надеюсь, что она скоро опять придет в себя. Если уж кто и не соблюдал своих обязанностей по отношению к Конраду Лангу, так это семейство Кохов, уважаемая госпожа Кох.

Симона смущенно молчала. Потом сказала, уже не так самоуверенно:

— Может, еще не поздно кое-что исправить?

— Как вы себе это представляете?

— Ну, скажем, частный уход за пациентом. Снять квартиру, соответственно ее оборудовать и нанять медицинский персонал по уходу за больным.

— День и ночь, госпожа Кох, а это означает — круглые сутки трое-четверо человек из специально обученного медперсонала по уходу за больным плюс лечащие врачи, диетическое питание, лабораторные исследования и т. д. Маленькая клиника на дому для одного-единственного пациента?

— Я пользуюсь полной поддержкой госпожи Зенн.

Когда Симона Кох покидала клинику, она все же заручилась обещанием доктора Вирта обдумать ее предложение и обсудить его со своими коллегами и компетентными инстанциями.

Идея Симоны превратить маленький гостевой домик в мини-больницу показалась Эльвире слишком далеко идущей. Она хотела заполучить Конрада под свой контроль, но не в такой степени.

— А тебе не кажется, что частная клиника была бы более разумным решением?

— Ему не нужна никакая клиника. — настаивала на своем Симона, — ему нужен уход, особенно в кризисные моменты.

— Но я же видела его здесь, в полной отключке!

— Тогда у него как раз и был кризис.

— Если ты притащишь сюда Кони, твой муж просто взбесится. Не говоря уж о Томасе. Надо найти такое решение, которое никому бы из нас не было в тягость.

— Бывают случаи, когда нельзя уклоняться от ответственности.

— Мы не в ответственности за Конрада Ланга.

— Но он все-таки имеет какое-то отношение к семье. Эльвира прореагировала абсолютно спокойно.

— Что ты знаешь о семье, — только и сказала она в ответ.

— Об этом не может быть и речи, — заволновалась Розмари Хауг, услышав от Феликса Вирта о визите Симоны Кох. Они сидели в зимнем саду клиники на Бодензее, пили кофе и смотрели на туман, накрывший пологом берег озера. — Их теперь совесть замучила. Они думают, что деньгами исправят то, что сделали с ним за шестьдесят лет. Они хотят напоследок использовать его. На сей раз для успокоения своей нечистой совести.

— С другой стороны, — как бы размышлял Феликс Вирт, — это единственная и последняя для него возможность прожить остаток жизни по крайней мере так. как он привык.

— Когда я предлагала частный уход за ним, ты мне это отсоветовал.

— Речь идет о четырех— или пятистах тысячах франков в год. И все это ради человека, который даже не может тебя вспомнить?

— А ты знаешь, какими были его последние слова, сказанные Томасу Коху? «Поцелуй меня в …!>> По-моему, это нельзя сбрасывать со счетов.

Клочья тумана повисли на голых ветках фруктовых деревьев на берегу.

— Мне надо выбраться отсюда. Феликс.

Конрад Ланг сидел в гостиной, где было полно людей, и вдруг случилось нечто неожиданное: Джин Келли спрыгнул с экрана! Сначала он принялся вытанцовывать на газете, но Конрад разорвал ее пополам, тогда он стал кривляться на одной половинке. Конрад эту половинку разорвал, а Келли взял и перепрыгнул на вторую. Конрад и ее разорвал на четвертинки. Тогда тот выскочил на середину комнаты.

Сидевшей рядом с ним старой женщине Конрад сказал: «Вы видели? Он уже здесь». Но женщина не обратила на него внимания. И тут произошло нечто еще более интересное: она сама вдруг оказалась на экране, и стало видно, что старая женщина — ведьма с острым подбородком и острым носом.

Конрад испугался и закричал: «Смотрите, смотрите, ведьма, ведьма!» Тут к нему подошел огромный мужчина и сказал: «Заткнись, не то получишь». И тогда Конрад понял, что надо как можно быстрее уносить отсюда ноги. Он встал и пошел к лифту, но там не было кнопок. Он направился по коридору к двери — та вела к лестнице. Дверь оказалась запертой. Но ключ висел справа в маленьком стеклянном ящичке. Он тоже был заперт. Он двинул локтем по стеклу и вынул ключ. Затем отпер дверь на лестницу. В спину ему громко ругалась ведьма. Он вышел на открытую площадку пожарной лестницы на шестом этаже. И начал медленно спускаться.

Добравшись до площадки пятого, он услышал, как Джин Келли крикнул сверху:

— Господин Ланг?

Ведьмины штучки. Не удостоив ее взглядом, он двинулся дальше.

На площадке третьего он увидел, как на него идут горные стрелки в зимних мундирах карательных отрядов. Вот они медленно поднимаются по лестнице навстречу ему. Он уже и над собой слышит громыхающие по железным ступеням шаги. Взглянув наверх, он увидел белые брючины. Еще и горная пехота в зимних маскировочных комбинезонах.

Он сел на перила и стал выжидать. Живым они его не возьмут.

Розмари Хауг уже издали увидела, что в «Солнечном саду» что-то случилось. На всех площадках пожарной лестницы, которая спускалась по западной стене от крыши шестиэтажного здания вниз до самой земли, стояли санитары и сестры, пожарные и полицейские. Кроме площадки третьего этажа. Там на перилах сидел одинокий мужчина.

Перед домом было полно полицейских машин, стояла «скорая помощь» и пожарники. Подъехав ближе, она заметила внизу у самой лестницы надувной трехметровый матрац. Припарковавшись, она вдруг поняла, кто этот одинокий мужчина. И бросилась бежать.

Кордон полицейских задержал ее.

— Мне надо пройти, — выдохнула она.

— Вы родственница?

— Нет. Да! Я его подруга. Пустите меня к нему. Я поговорю с ним!

Через десять минут, после того как дежурный врач подтвердил полиции, что госпожа Хауг единственная из близких этого пациента, ее пропустили, и она стала медленно подниматься наверх.

— Ну и напугал ты меня, Конрад, — громко сказала она как можно бодрее. — Если бы ты знал, как это выглядит снизу, очень рискованно, они тут все страшно нервничают и не понимают, как ты мог выкинуть такую штуку.

Она добралась до второй площадки и приготовилась подниматься по ступеням выше, мимо последнего поста спасателей.

— Я сейчас уже буду с тобой, Конрад, и мы пойдем в «Des Alpes», мне необходимо расслабиться, а тебе?

Конрад не отвечал. Розмари добралась до последнего витка перед третьим этажом и начала медленно подниматься дальше.

— Ты не хочешь спуститься мне навстречу, Конрад? Я уж больше не могу, а ведь внутри есть лифт… да и холодно тут. Ну хорошо, я уже иду, Конрад. О'кей?

Она хорошо видела его. Он сидел на перилах спиной к улице, и вид у него был абсолютно безучастный.

Она преодолела последние две ступени и уже ступила на площадку — не далее чем в трех метрах от него.

— Уфф, вот я и здесь, ты что, даже не хочешь поздороваться со мной? Я тебя просто не узнаю — сидишь и не обращаешь на меня никакого внимания.

Не сделав ни единого жеста, свидетельствовавшего о том, что он узнал ее, Конрад перекинулся через перила и полетел головой вниз.

Он был единственным, кто не кричал.

Конрад Ланг приземлился мягко и только слегка пострадал в потасовке с пожарными, пытавшимися вызволить его из надувного матраца.

Его держали вчетвером, чтобы врач смог ввести ему успокаивающее, а санитары потом отнесли его в палату.

Розмари тоже понадобились успокоительные капли.

И администратору «Солнечного сада» тоже.

— Когда-нибудь это должно было произойти, — сказал он командиру спасательного отряда. — Такое идиотское предписание! Держать в закрытом отделении ключ от выхода к пожарной лестнице на всякий случай! Так уж лучше сразу приделали бы мостки для прыжков вниз!

Розмари осталась сидеть у постели Конрада. Перед тем как заснуть, он сказал ей:

— Спокойной ночи, сестра.

В тот же вечер она рассказала Феликсу Вирту по телефону о случившемся, и он спросил: она все еще возражает, чтобы о дальнейшей судьбе Конрада Ланга заботились Кохи?

— Разве могу я навязывать себя мужчине, который, выбирая между мной и прыжком вниз с третьего этажа, предпочел второе?

Симона навещала теперь Конрада почти каждый день. Она чувствовала какую-то необъяснимую связь с ним.

Симона пришла на следующий день, не зная о случившемся. Конрад встретил ее в хорошем настроении, ухоженный и опрятно одетый, как никогда. Ничто не омрачало его прекрасного настроения — от вчерашнего дня в памяти не осталось и следа.

— Целую ручку, милостивая госпожа, — сказал он хорошенькой незнакомке, которая, очевидно, пришла к нему. Он склонился к ее руке, и она увидела у него на затылке синяки, а на левом ухе рваную рану.

Она тут же призвала к ответу сестру отделения, и та рассказала ей о вчерашнем. Симоне стало ясно — это была попытка самоубийства. Она долго гуляла с ним, надеясь, что он расскажет ей о случившемся поподробнее.

Конрад радовался прогулке, как дитя. Уже начало смеркаться, когда они проходили мимо «Grand Hotel des Alpes». Конрад прямым ходом направился туда, кивнул стоявшему в дверях швейцару, как старому знакомому, и повел пораженную Симону сразу в бар.

— Small world, — сказал он барменше, принявшей у них пальто. Она назвала его Кони и принесла ему один «negroni», как всегда.

Симона заказала бокал шампанского, окончательно убеждаясь, что этому человеку не место в доме для престарелых.

— Глория фон Турн и Таксис велела приготовить князю на его шестидесятилетие юбилейный торт с шестьюдесятью пенисами из марципана. Князь, собственно, был голубым. Но это было известно только очень узкому кругу людей. Ты знала об этом?

— Нет, я этого не знала, — сказала Симона, хихикая в кулачок. Она была рада, что он обратился к ней на ты.

Когда заиграл пианист, они повторили свой заказ. Конрад вдруг встал и подошел к двум старым дамам в костюмах из ткани с крупными цветами, они сидели за маленьким столиком возле тапера. Он обменялся с ними несколькими фразами, а когда вернулся, в глазах у него стояли слезы.

— Вы расстроились, господин Ланг? — спросила Симона.

— Нет, я счастлив, — ответил он, — счастлив, что тетя Софи и тетя Клара все еще живы.

— Ах, а я думала, у вас нет родственников.

— Как вам могло прийти такое в голову?

Пока Симона рассказывала Эльвире про вчерашнюю попытку самоубийства, особого интереса это у нее не вызвало.

Но когда она спросила ее, кто такие тетя Софи и тетя Клара, Эльвира встрепенулась.

— Он рассказывал тебе о тете Софи и тете Кларе?

— Что значит рассказывал — он их встретил!

— Обе умерли шестьдесят лет назад, — фыркнула Эльвира.

Когда Симона уходила, Эльвира пообещала ей еще раз обдумать ее идею с гостевым домиком.

Администрацию «Солнечного сада» долго уговаривать не пришлось. Для нее это означало одно свободное место и, кроме того, избавление от пациента, причинившего за последнее время много хлопот.

Органы здравоохранения приветствовали частную инициативу семьи Кохов в связи с нехваткой медперсонала по уходу за больными.

Томаса Коха больше всего удивила перемена в настроении Эльвиры.

— Я тебя все-таки не понимаю, — сказал он. — Теперь, когда ты наконец можешь избавиться от него, ты снова тащишь его сюда.

— Мне его жалко.

— Это ты можешь доказать другими способами.

— Мне скоро уже восемьдесят. И мне уже ничего не нужно никому доказывать.

Сама мысль, что жалкий вид ровесника, некогда его товарища по играм, будет постоянно напоминать ему о бренности собственной жизни, была для него невыносима.

— Ну помести его, ради бога, в частную клинику, но не сюда же!

— Знаешь, я не могу забыть, как ты умолял тогда: «Пожалуйста, мама, ну пожалуйста, пусть он останется!»

— Я был ребенком.

— Он тоже.

Томас Кох покачал головой:

— Так ты еще никогда не говорила.

— Может, на этом круг и замкнулся. — Эльвира поднялась с кресла, давая понять, что дискуссия закончена.

— Но меня же не он беспокоит! — только и сказал Томас Кох. Чтобы уговорить Урса, потребовалось больше времени.

— Ты шутишь, — засмеялся он.

— Понимаю, тебе это кажется несколько эксцентричным.

— Эксцентричным — это мягко сказано. Зачем тебе это?

— Может, я делаю это ради его матери — Анны Ланг. Она была для меня тогда, в трудное время, хорошей подругой.

— До тех пор, пока не сбежала с нацистом и не бросила своего ребенка! Эльвира пожала плечами.

— Прикажешь теперь и мне бросить этого ребенка?

— Кони не ребенок. Он старый надоедливый человек и всю жизнь сидит у нас на шее, а теперь еще и спятил, так что самое время сдать его. Вот как следует поступить!

— Он не всегда был старым надоедливым человеком. Он был еще очень хорошим и верным другом твоего отца.

— За это его, как положено, щедро вознаградили. За всю свою жизнь он пальцем о палец не ударил.

Эльвира промолчала. Урс воспользовался паузой.

— Прошу тебя, не делай этой глупости. Пусть о нем заботится государство. Тех налогов, какие мы платим только с личных доходов, хватит на содержание десятка таких, как Кони. И дома для престарелых не настолько плохи.

— И даже настолько хороши, что пациенты закрытого отделения бросаются вниз с пожарной лестницы.

— Мой единственный упрек им, что они подложили надувной матрац.

— Есть и еще одна причина, почему я — за. Симоне нужно какое-то занятие.

— Ах вот так?

— Посмотри на нее. Ты же не уделяешь ей внимания.

— Симона по-другому представляла себе наш брак. Но это еще не значит, что надо изображать из себя мать Терезу!

— С тех пор, как она заботится о Кони, она чувствует себя лучше. — Несколько двусмысленно Эльвира намекнула: — Может, он пробуждает в ней ее материнские инстинкты?

Урс хотел что-то возразить, но вдруг передумал и резко встал.

— Похоже, тебя не удастся переубедить.

— Думаю, что нет.

Гостевой домик виллы «Рододендрон» строился изначально как прачечная с комнатами для девушек-служанок на втором этаже. И был сложен, как и вилла, из красного кирпича. Его венчала голубятня в форме башни. Прачечная стояла во дворе виллы, окнами к кухне и подсобным хозяйственным постройкам, скрытым в тенистой части парка.

В пятидесятые годы ее перестроили под домик для гостей с одной общей гостиной, поставив туда вольтеровские кресла и курительные столики, а также пианино и книжные стеллажи со встроенным баром. Массивные двери из орехового дерева украшали теперь медные щеколды, а окна с двойными рамами — изображения фамильного герба. Рядом с гостиной находились спальня, ванная и туалет. На втором этаже были устроены еще четыре спальни и ванная. Кухни в домике не было.

Особым успехом этот домик никогда не пользовался. Как гостевой его подводило расположение, и, кроме того, он не шел ни в какое сравнение с большими, полными воздуха и света гостевыми комнатами виллы с видом на озеро.

Так что гостевой домик большей частью пустовал.

Симона Кох тряхнула стариной, вспомнив про свой организаторский талант, которым когда-то поразила своих работодателей. Меньше чем за две недели она перепрофилировала гостевой домик, приспособив его к нуждам Конрада Ланга и тех, кому предстояло за ним ухаживать.

Директриса частного агентства по уходу за больными на дому давала Симоне советы по оборудованию домика, а потом предоставила в ее распоряжение медперсонал. Обязанности лечащего невропатолога согласился взять на себя доктор Феликс Вирт. Медицинское наблюдение общего характера осталось за доктором Петером Штойбли.

Холодным осенним днем в конце ноября Конрад Ланг переехал в гостевой домик виллы «Рододендрон».

— Small world! — были его первые слова, как только он вошел в гостиную.

Если бы Симоне требовались еще доказательства, что Конраду Лангу не место на шестом этаже «Солнечного сада», то изменений, произошедших с ним с первого дня пребывания в гостевом домике, хватило бы для этого с избытком. Конрад Ланг расцвел. С аппетитом ел, делал поварихе комплименты на итальянском языке, спал без снотворного, сам брился и одевался, хотя и несколько экстравагантно, но без посторонней помощи.

Он чувствовал себя в гостевом домике так, будто жил в нем всегда, и уже на второй день начал вносить свои предложения, как сделать его жизнь здесь еще приятнее: — Лучше бы музыку вместо этого. — Под «этим» он имел в виду телевизор.

— Какую музыку? — спросила Симона. Он удивленно посмотрел на нее.

— Рояль, конечно.

Симона в тот же день купила стереосистему и все, что подвернулось ей под руку из фортепьянной музыки. Когда она поставила ему вечером первый лазерный диск, он сказал:

— А у тебя нет того же с Горовицем?

— Чего? —: спросила Симона.

— Ноктюрна No 2 сочинение 15, фа-диез мажор, — ответил он снисходительно. — Здесь Шмальфус.

И доктор Вирт тоже подтвердил Симоне после своего первого визита, что Конрад Ланг чувствует себя гораздо лучше, не говоря уже о том, что может самостоятельно подняться утром, побриться и одеться.

— Но не питайте особо больших надежд, — добавил он при этом, — такие колебания с временным улучшением характерны для общей картины заболевания.

— О том, что вслед за просветом часто наступает внезапное ухудшение, он умолчал.

Но Симона все равно надеялась на лучшее, хотя бы потому, что никто с полной уверенностью не мог утверждать, что у Конрада Ланга действительно болезнь Альцгеймера. И это признавал даже доктор Вирт.

Больше всего Конраду нравилось гулять по парку. Для Симоны это было далеко не простым делом, поскольку она обещала держать его от семьи подальше. Прогулки были возможны только в отсутствие Томаса и Урса, а если оба были дома, ей приходилось выкручиваться, объясняя Конраду, дожидавшемуся прогулки, почему это невозможно именно сейчас.

С Эльвирой проблем не возникало, потому что «Выдел», где она проводила большую часть дня, вообще не интересовал Конрада. Он рассматривал его как нечто инородное в парке и всегда обходил стороной.

Не то что виллу. Она всегда оставалась для него исходным и конечным пунктом их прогулки. «Становится прохладно, давай зайдем в дом», — говорил он, когда они приближались к ней. Или: «Нам пора назад, Томи ждет».

Чаще всего Симоне удавалось отвлечь его внимание от виллы упоминанием о сарайчике садовника. Это было его любимое место в парке. Он ловко находил щель над дверной притолокой, где садовник прятал ключ. Отперев дверь, он каждый раз таинственно говорил: «А теперь понюхай, как здесь пахнет». И они вдвоем вдыхали заполнявший сарайчик аромат торфа, навоза и цветочных луковиц. А потом Симона садилась вместе с ним на плетеную корзину с крышкой. Через несколько секунд он полностью погружался в другое и, судя по выражению его лица, счастливое время.

Когда она потом решалась против своей воли вернуть его в теперешнюю действительность, он сопротивлялся, и ей не сразу удавалось отвести его назад в гостевой домик. Но стоило ему войти в гостиную, как он сразу чувствовал себя там дома. Садился в кресло и ждал, пока она поставит музыку. Тогда он закрывал глаза и слушал.

Немного погодя Симона тихо уходила. Ей бы очень хотелось знать, замечает ли он, что ее уже больше нет рядом, когда снова открывает глаза.

Конрад открывал глаза, когда музыка затихала, и рядом чаще других оказывалась сестра Ранья. От семи до половины восьмого Лючана Дотти приносила ужин, и уже ночной сестре полагалось составить Конраду компанию или, смотря по его состоянию, помочь ему за столом.

Сестра Ранья всегда приветствовала Конрада по-индусски, слегка склонившись и сложив руки под подбородком. Конрад отвечал ей точно так же. Они говорили друг с другом по-английски, и ее акцент переносил его в Шри-Ланку, в те времена, когда остров еще назывался Цейлоном, и где они играли в гольф на лужайке. Он ездил туда один раз в пятидесятые годы с Томасом Кохом по приглашению британского губернатора, сына которого они знали по «Сен-Пьеру».

Переезд Конрада в гостевой домик виллы «Рододендрон» оказался счастливым решением проблемы и для Розмари Хауг.

За две недели, понадобившиеся.для переоборудования домика, она еще не раз навестила его в «Солнечном саду». Но так и не смогла понять, узнает он ее или нет.

Совесть окончательно перестала мучить ее, когда Феликс Вирт рассказал ей, как благотворно подействовала на Конрада смена обстановки, каким он кажется довольным, какой заботой окружен. В конце первой недели после переезда, договорившись с Симоной Кох, она навестила Конрада в сопровождении Феликса Вирта. Уют и царившая в гостевом домике атмосфера понравились ей.

Еще от дверей она услышала смех Конрада (когда же она слышала в последний раз, как он смеется?), сестра провела ее в гостиную, где он сидел с молодой женщиной у стола возле окна и рисовал. Перестав смеяться, он недоуменно взглянул на нее и произнес:

— Слушаю вас, вы к кому?

— Это я, Розмари, — сказала она, — я хотела только взглянуть, как тут у тебя дела.

Конрад посмотрел на молодую женщину, пожал плечами и продолжал рисовать. Розмари в нерешительности постояла еще какое-то время. И уже выйдя за дверь, снова услышала его непринужденный смех. Она почувствовала, какая тяжесть спала с ее плеч, а она ведь даже и не подозревала, что все это так давит на нее.

В тот же вечер она впервые переспала с Феликсом Виртом.

И Симона Кох тоже ожила. Но не потому, как думала Эльвира, что для нее нашлось занятие, а потому, что впервые с тех пор, как стала членом семьи, сумела проявить себя. И не в каких-то пустяках вроде выбора цвета штор для библиотеки или составления меню праздничного обеда. Она добилась своего в решении принципиально важного и щекотливого вопроса, отстояв свою точку зрения, несхожую с мнением всего семейного клана.

Этим она достигла гораздо большего, чем могла мечтать. Бунт той, на которую все семейство поглядывало с улыбкой, как бы отторгая от семьи, помог не только Конраду, но и прибавил ей веса в семье. Все, включая Урса, относились теперь к ней с гораздо большим уважением.

Из всех больных, страдавших болезнью Альцгеймера, Конрад Ланг оказался в наилучших условиях.

Все его дни были заполнены до отказа и протекали строго по графику, и никому не приходило в голову отмахнуться от него, если он энное количество раз рассказывал одну и ту же историю. Ему все время давали почувствовать, как все его любят. И особого труда для обслуживающего персонала это не составляло, потому что Конрад Ланг на самом деле был всем мил и приятен.

В предпоследнее воскресенье перед Рождеством Конрад долго стоял у двери в пальто и меховой шапке, пока наконец не появилась Симона.

— Господин Ланг уже целый час как хочет выйти из дома. Он боится опоздать и пропустить снегопад, — объяснила сестра Ирма.

Едва они вышли в парк, Конрад,, обычно начинавший прогулку в размеренном темпе, сказал: «Идем!» — и быстро пошел вперед. Симона с трудом поспевала за ним. Когда они были уже у заветной цели — сарайчика садовника, то оба здорово запыхались.

Он прислонился к стене деревянного сарайчика и ждал.

— Чего мы ждем, Конрад? — спросила Симона. Он посмотрел на нее так, словно только что заметил.

— Разве ты не чувствуешь, как пахнет? — И снова посмотрел в облачное небо, уходившее за горы далеко за озером.

Вдруг стали падать большие и густые снежные хлопья, плавно опускаясь на края бочки с дождевой водой, на крышку, прикрывавшую компостную кучу, на дорожку, выложенную плитами, на еловые ветки, которыми были укрыты на зиму розы, и на черные ветви сливовых деревьев.

— С неба падают снежные fazonetli. — сказал Конрад.

— Fazonetli? — не поняла Симона.

— Маленькие платочки. Уменьшительное от fazzoletti.

Маленькие белые носовые платочки падали с серого неба, охлаждая траву, голые сучья, каменные плиты, и другие, что ложились поверх них, больше уже не таяли. Вскоре все кругом затянуло светло-серым покровом, становившимся все толще и белее с каждой минутой.

— С неба падают снежные fazonetli, — пропел он и подбросил вверх свою меховую шапку.

— С неба падают fazonetli, — подхватила Симона.

И они начали кружиться в хороводе снежинок, пока не обессилели от смеха, слез и счастья.

Конрад и Симона возвратились в гостевой домик с мокрыми волосами и в запорошенных снегом пальто. Сестра Ирма тут же увела Конрада, а Симона прошла в гостиную, зажгла две свечи на рождественском венке, поставила фортепьянный концерт Шумана, села на тахту и стала ждать.

Конрад вошел с сестрой Ирмой. На нем была другая одежда, волосы высушены феном, а на щеках горел румянец, как у ребенка. Он сел в свое кресло, съел немного рождественской коврижки, закрыл глаза и стал блаженно слушать музыку.

Вскоре после этого он уснул.

Симона задула свечи и тихо вышла из комнаты.

У входа в домик стояла стройная высокая рыжеволосая женщина лет сорока пяти в белом сестринском переднике.

— Меня зовут Софи Бергер, я из резерва. Сестра Ранья сегодня выходная, а господин Шнайдер попал из-за снегопада в автомобильную катастрофу.