Дмитрий Суслин

Царевич Ваня и Серый Волк

Фантастическая сказка

ПРИСКАЗКА

А не бросить ли вам, друзья мои, дела свои неотложные и важные, да игры веселые и лихие, да не послушать ли сказочку былинную о делах старинных и древних давно минувших? Так давно это было, так давно, что уже и сказать нельзя, было ли это на самом деле, или просто люди в скучные вечера придумали. Только это уже не мое дело, верить ли всему этому или не верить, а ваше. Мое дело простое, рассказывать, да не забывать ничего, не перепутывать. Итак, если тишина кругом полная, и внимание только в мою сторону, я приступаю.

Былина первая

НА ЦАРСКОМ ПИРУ

Огромное царство у царя Дубрава. Можно месяц на коне скакать от одной границы его к другой, а все равно не доскачешь. От славных предков получил он его и в свою очередь прославил. Всю молодость свою в боевых походах провел. Годами с коня не слезал. Не мало ближних и дальних племен покорил. После победы над соседями, присоединял их к своей державе, а дальние страны и народы данью облагал. И стало его царство богатеть и процветать, на зависть соседям, на страх врагам и на помощь друзьям.

Ну а как минуло царю сорок лет, так он воевать и прекратил.

– Хватить браниться, – сказал, – пора пришла и миром насладиться.

Снял он латы стальные и повесил их над своей кроватью царской, а рядом меч булатный прикрепил. А щита у него никогда и не было. Он еще в молодости, как взял штурмом древний Князьгород, сделал его своей столицей, да повесил над его воротами свой круглый щит, так новым больше и не обзаводился. Да и не нужно ему это было. Стрелы от его груди и так отскакивали, а копья да мечи вражеские ломались словно соломенные. Недаром его Дубравом звали. Крепче дуба столетнего он был. А силен, словно целая дубовая роща. А тот щит до сих пор над городскими воротами висит, и в народе поверье, что пока на месте он, никакой враг приступом Князьгород не возьмет.

Надел Дубрав белую длинную рубаху с расшитыми на ней красными петухами, да сел с женой свой царицей Забавой, да со своими славными дружинниками пировать. Тут к нему его бояре и пришли, поклонами да бородами полы подметая.

– Царь, ты наш батюшка, – обратились они к нему, – отец родной, вождь великий, да воин славный, дозволь слово молвить.

– Говорите, отцы царства моего, – ответил царь Дубрав.

И вышел вперед тогда самый главный боярин, старый словно мир, с бородой широкой седой окладистой. Обратился он к царю с такими словами:

– Всех ли ты врагов, разбил, что за стол праздничный садишься? Не рано ли пиры устраивать, когда на юге басурманские конники Пылехана шалят, а на северных морях лодьи с ледоморами безобразничают?

Вздохнул царь Дубрав, кулаки сжал и ответил боярину:

– Ты, Брадомир, вроде и зовешься мирным да тихим, а все эти годы только и делаешь, что воевать меня заставляешь. Двадцать пять годков царствую, а только и делаю, что воюю. Одних врагов разобью, тут же другие появляются. И нет им числа. Словно яму копаешь. Чем больше от нее берешь, тем больше она становится. Вот и думаю я, может, хватит копать? Разве не велико наше царство?

– Велико, – согласились бояре.

– Разве не богато и славно оно?

– Богато, – согласились бояре. – И славно. Из-за дальних гор да морей в Князьгород короли и императоры послов с поклонами шлют.

– Так чего же вам еще надобно? – удивился Дубрав.

Поклонились бояре, задумались, затылки стали чесать.

– Вроде бы ничего более и не надо.

Царь рассмеялся:

– Вот видите? Стало быть, нечего и обсуждать это. Давайте за столы садиться. Эй, виночерпии, а ну открывайте бочки франкейского вина, что я у шаха Персея отнял.

Тут опять Брадомир слово взял.

– Погоди, батюшка, вино открывать, – сказал он. – Негоже пир начинать, пока дела не улажены. Как же все-таки с Пылеханом быть и с ледоморами?

– Экий ты, старик, назойливый, – сморщился царь, – словно муха. От тебя отмахиваешься, а ты снова налетаешь. Неужели мне сейчас опять на коня садиться да с каким-то там Пылеханом воевать?

– Негоже орлу мух гонять! Ясному соколу на стрекоз бросаться! – завопили дружинники, воины царские. – Не царское это дело! Не почетное!

– И то верно, – согласился Дубрав и пристально посмотрел на Брадомира. – Что ты на это скажешь?

– А то и скажу, что коли, сам не желаешь от ворогов страну очистить, пусть твои воеводы этим займутся.

Дубрав задумался, поник головой, длинные волосы по широким плечам рассыпал.

– Воевод у меня всего трое осталось, – сказал тихо. – Верные, преданные, словно псы. Не могу я их от себя отослать. А ну как для более важного дела понадобятся?

– И воевод не хочешь дать! – от гнева боярин даже посохом своим тяжелым о пол дубовый ударил. Такого себе никто при царе кроме него позволить себе не мог. Но знал боярин о своей древности да знатности, ведь еще с прадедом Дубрава великим князем Славославом бок о бок сражался, когда тот эту землю завоевывал. Вот и не боялся гнева царского. – Ну, тогда, не гневайся за совет, который тебе дам.

– Отчего же гневаться? – спокойно ответил Дубрав. – Твои советы никогда плохими не были. Говори. Слово даю, что гнева на тебя держать не стану.

– Два сына у тебя уже взрослые, – вкрадчиво сказал Брадомир. – Молодцы, хоть куда. Красивы и статны. А все дома сидят, около материнской юбки.

Жена Дубрава, царица Забава, как эти слова Брадомира услышала, так чуть не упала, но удержалась на ногах, потому что старая рабыня Хазария ее рукой удержала, и прожгла боярина таким ненавидящим взглядом, что любой другой бы сгорел. Но только не Брадомир. Старец спокойно продолжал:

– Не дело таких добрых коней в конюшне держать. Перестоят, так потом и зайцев не догонят, не только волков или куниц.

– Вот тут ты прав! – воскликнул царь. – Взрослые уже сыны мои, – и окинул он взглядом двух сыновей своих Ратмира и Ратибора. – Пора им уже и о славе своей ратной подумать. Я с пятнадцати лет на коне, меч из рук не выпускаю. С отцом своим сражался и в первых рядах бился, а в их годы уже земли к державе нашей присоединял. Чем же вы хуже, Ратмир, Ратибор? Неужто не надоело вкруг столицы мотаться. Да и дружины ваши, небось, боевой славы ждут, не дождутся.

Два богатыря перед отцом головы склонили. А Ратмир и отвечает:

– Так ведь, батюшка, ты уже все завоевал, что мог. Нам не оставил ничего. Только охота, да скачки, все наши занятия.

Ответил царь:

– Новые земли завоевать, ума много не надо. А вот сохранить собранное, да богатства на месте приумножить, вот задача почетная. Вам ее и исполнять. Ты Ратмир, езжай на юг. Поставь на место Пылехана. Укажи нахалу, где граница владений наших. А ты, Ратибор, на лодьях в Море Студеное плыви, да разгони ледоморов, чтобы им больше неповадно было, наши воды мутить и берега грабить.

– Воля твоя, царь и отец наш, – вздохнули царевичи. – Завтра же в путь и отправимся.

Вздохнул и царь, заметил:

– Что-то не вижу радости на челах ваших.

Тут все это время молчавшая царица горячо заговорила:

– Что же ты такое делаешь? – стала она упрекать мужа. – Или у тебя двадцать сыновей, что ты их с такой легкостью на гибель отправляешь? И куда? Одного в степь безжизненную, песок да пыль глотать, да дикарей ловить, другого во льды да в снега мерзнуть! А вдруг погибнут они смертью бесславной?

Гневом наполнилось царское сердце, а лицо краской стыда запылало.

– Цыц, баба! – прикрикнул он на царицу. – Хватит их под юбкой своей прятать! Сколь можно? Ладно, раньше я тебя слушал, жалел глупую. Не брал их в походы. Берег твое слабое материнское сердце. Доберегся. Трусов вырастила ты мне. Неженок. Смотри, у них усы и бороды уже на месте, а они меча в руках не держали, копье метнуть не сумеют. Только и знают, что есть да пить, да смерти моей дожидаться, чтобы наследство поделить. Это уже стыд и срам на весь мир. Хватит. Сказал я, значит, завтра же они отправятся.

Но царица сдаваться не хотела.

– И не стыдно тебе, злодей? – говорит она при всех. – Ладно, сынов тебе не жалко, так меня пожалей! На кого ты меня одинокую оставляешь?

Тут царь совсем разгневался:

– А тебе меня мало? Мужа твоего законного, владыку державного?

– Что мне ты? Я тебя по пять лет, бывало, не видала, а деточки мои всегда при мне были. Опора и надежда моя. – Вот так непочтительно царица мужу отвечала. – Лучше сам ступай к своим басурманам.

– Ах, так! – вскричал Дубрав, который от предательских речей Забавы в ярость пришел. – Так ты заговорила? Сыны тебе дороже мужа? Так пусть же тогда не утром они в поход отправляются, а прямо сейчас. В эту минуту! Слышите? Таково мое слово царское!

Встали со своих мест Ратмир и Ратибор, злые и недовольные. Однако делать нечего. Гнев царский опасен. В пылу ярости Дубрав любой приказ отдать может. Поклонились они отцу и прямо из палат царских в поход отправились со своими дружинами. Один на юг, в степь басурманскую, другой на север к морю Студеному.

Слышит Забава, как во дворе кони ржут, люди кричат, да оружие боевое бряцает, белее снега от горя сидит. Последнюю попытку с царем примириться делает.

– Меня не жалко, – говорит Дубраву, – детей не жалко, страну свою пожалей.

– А чего страну мою жалеть? – удивляется Дубрав. – Что от двух бездельников избавилась?

– Двое ведь их только. Коли погибнут они, ведь наследников после тебя не останется. И смута великая после твоей смерти начнется.

Задумался царь. Улыбаться перестал. Слова жены обдумывает. А та видит сомнение его и пуще прежнего напирает:

– Главной опоры себя лишаешь, Дубравушка. Дети твои родные, кровные. Останови их, возверни назад. Больше никого у тебя нет, государь.

Еще крепче Дубрав задумался. Но тут за его плечом Брадомир заговорил:

– Не слушай слова сладкие, Дубрав. Сладкой ложью они наполнены. Ратмир и Ратибор никого не любят, ни страну, ни тебя, ни друг друга. Без ненависти брат на брата не взглянет. Только о троне твоем и думают. Весь бархат персейский на нем протерли, зады к нему примеряючи, да корону твою погнули, друг у друга вырывая. Случись с тобой что, передерутся, аки вороны за гнилую кость. Раздерут державу по частям. Распродадут. В умах то мысли у них только легкие. А в походах, глядишь, и потяжелеют. Узнают по чем лихо, да что значит, землю родную охранять и драться за нее. Другими людьми вернутся. Вот тогда тебе настоящей опорой станут.

И понял Дубрав, что прав старый боярин. Верны и дороги его слова, потому что мудростью житейской полны.

– Не отменю приказ, – говорит.

Забава расплакалась, вскочила с трона царского и к своей светлице побежала. Старая Хазария глянула на Дубрава черным недобрым взглядом и умчалась за своей госпожой.

– Ворона! – только и плюнул ей вослед Дубрав. – Эй, музыканты! Что-нибудь веселенькое.

Дудари загудели в рога и трубы, барабанщики удрали в бубны, а любимец царя гусляр Гамаюн запел песню про последний поход Дубрава и его воинов.

Начался пир. Вино полилось рекой, мед разлился озерами, а брага словно море затопила весь Князьгород до самых его окраин. Веселится весь честной народ царства Дубравова. Только пушки в воздух палят, да петарды праздничные императором китайским присланные в небе разноцветными цветами вспыхивают. Красота!

Только царь сидит не весел. Не смешат его даже шутки скоморохов, да медведь дрессированный с петухом танцующим.

– А коли, и впрямь головы сложат? – тихо вдруг сказал царь сам себе.

Никто его не услышал кроме Брадомира, который хоть и был стар да древен, словно языческие идолы, что у реки неведомо кем поставлены, но слух имел, как у филина. Тут же царя утешать стал:

– Не следует о дурном думать. Зачем беду кликать? Коли звать не будешь, так она и не прилетит. Будет себе сидеть, черными крыльями хлопать. Ничего с твоими витязями не случится. Стальной клинок если после ковки не закалишь, так от первого же удара разлетится. Так же и с царевичами. Не такие уж они и слабые, хоть и матушкой избалованные. Да воины с ними идут славные. В беде их ни почем не покинут. Я каждого проверял лично. Так что вернутся они целыми и невредимыми. Это я тебе без звездочета скажу.

– И все же мне грустно и горестно. Приехать не успел, жену обнять, а уже сыновей единственных со двора прогнал, как псов провинившихся. По-людски ли это, Брадомир?

– Теперь уже ничего не поделаешь, – ответил со вздохом боярин. – Погорячился ты. Слишком торопливо все свершил. Ну, так это твое царское дело. А слову своему ты уже не хозяин. Отменить его не в праве. Слабость проявишь, так о ней не только друзья твои прознают, но враги. А это ни к чему.

– Это верно, – вздохнул царь и протянул свою чашу за вином. Мальчишка виночерпий, со светлыми русыми волосами, голубыми глазами и доброй открытой улыбкой, тут же ее наполнил.

– А что сердце некем утешить, то и в этом ты ошибаешься, – продолжал утешать царя Брадомир. – И сыновья твои не единственные.

– Как так не единственные? – удивился Дубрав. – Что ты такое говоришь, старик?

Брадомир в свою очередь удивился:

– Или ты памятью ослаб, Дубрав Дубравович? Не помнишь разве, я тебе личное письмо послал двенадцать лет назад, о том, что рабыня твоя Поляна, которую ты с пленницами привез после войны с царем Ильей Муромским, мальчонку родила? Сразу после того, как ты в поход на царя Давлата отправился, это было.

– Ну и что?

– А то, что твоя любовь была Поляна. Никто после тебя к ней подойти не осмеливался. Я сам за этим лично следил. А потом, когда ты с Ильей Муромским замирился и всех пленников ему приказал вернуть, она самолично остаться в твоей столице решила. И никто уговорить ее домой возвернуться не смог. А потом, как родила, и слышать об этом не хотела.

Царь продолжал недоумевать:

– И что?

Старик даже рассердился:

– Да ты впрямь как дитя неразумное, царь батюшка. Иль не поймешь, о чем я толкую? Или письмо мое не получал?

Тут до царя доходить начало.

– Получал. Только к битве тогда я готовился с Давлатом. Не до воспоминаний любовных было. Ничего кроме брани будущей в голову не шло. Видимо не придал значения. Мало ли пленниц в моем шатре побывало?

– Мало ни мало, а Поляну ты царицей обещался сделать, когда с Забавой разругался. Жаль, только помирились вы вскоре.

– Ну, это уже не твое дело. Так ты говоришь, что Поляна сына мне родила? Так ли?

– Точно утверждать не стану. Только похож на тебя больше чем Ратмир и Ратибор вместе взятые, – хихикнул Брадомир.

Знал Дубрав, что боярин пустых слов говорить не будет, и от волнения даже заерзал на своем месте.

– Так, где он, ты говоришь?

– А ты оглянись, да посмотри, кто тебе медом кубок наполняет.

Оглянулся царь, увидел мальчика виночерпия, увидел на его руке кольцо рабское и отпрянул.

– Ты что мелешь, старый леший? – в гневе воскликнул он. – Это же раб!

– Ну да, сын твоей рабыни, твой раб. С царских рабов кроме тебя никто кольца снять не может. А тебя дома в Князьгороде, ой как, давно не было. Аж двенадцать лет с лишним.

Посмотрел опять на мальчика царь Дубрав, и сердце его затрепетало от волнения, словно и впрямь родную кровь почуял. Да и как не почуять, коли вот он, словно сам в детство вернулся да в медное блюдо зеркальное глянул. Те же кудри золотые, те же глаза огромные, как с иконы писанные, и улыбка та же. Да еще и Брадомир на ухо нашептывает:

– Твоя матушка его любила пуще глаза. Сыночком своим называла. Даже Поляну в свои палаты забрала, чтобы мальчонка, значит, всегда при ней был. Жаль только, померла скоро. После этого Забава на кухню их велела отправить, и запретила под страхом лютой смерти тебе о них докладывать.

– И я ничего не знал? – царь даже встал с места. – Ну-ка, позвать сюда Поляну! И ты, отрок, подойди ко мне. Как тебя звать?

Все пирующие тут же затихли и почтительно уставились в царскую сторону.

А мальчик испуганно прижал к себе ковш, в котором плескалась сладкая медовуха, и осторожно приблизился к царю.

– Ванькой меня зовут, – пробормотал он, но увидел, как гневно поднялись царские брови, поправился. – Иваном то есть. Ваней.

Обнял его царь Дубрав и прижал к себе, а тут и Поляну из кухни привели, перед царем поставили. Поглядел он на нее и вздрогнул, дар речи потерял на некоторое время, потому что и раньше, когда он ее с войны привез тринадцать лет назад, она красоты неописанной была девушка, шестнадцатилетняя, так теперь еще краше стала, и не портила ее даже простая грубая одежда кухарки. Наконец царь заговорил:

– Ответь мне, Поляна Всеславовна, дочь воеводы Муромского, пленница моя дорогая, перед богом небесным и перед людьми здесь стоящими, что за отрок стоит рядом со мной. И кто он мне?

– Это сын твой, царь Дубрав Дубравович. Сынок твой Ванюша. Клянусь тебе в этом жизнью своей и его. Веришь ли клятве моей? Признаешь ли его сыном своим или с глаз прочь прогонишь?

Посмотрел на Ваню царь Дубрав, посмотрел в его глаза синие и чистые, словно небо весеннее и снова обнял его крепко-крепко, потом схватил с его руки браслет с клеймами рабскими и, разломив на куски, прочь выбросил. Громко, чтобы все слышали, объявил:

– Признаю сына моего Ивана. Ивана царевича!

И тут все радостно закричали «Ура!», подняли кубки и стали пить за нового царского сына. А Ваню Дубрав рядом с собой усадил, а рядом с ним и мать его Поляну, у которой перед этим так же сломал и вон выбросил знаки рабские.

Так сын царской рабыни, кухаркин сын стал царевичем.

Былина вторая

ОТЕЦ И СЫН

Вот какая судьба бывает. Еще вчера бегал Ваня в простой рубашке и сермяжных штанах с заплатками на кухню к матери, которая там работала от зари до зари, а сегодня, гляди ты, надели на него одежды царские, шелковые да атласные, шитые серебром да золотом, а на ноги красные сапожки, мягкие и удобные обули. На русую голову обруч серебряный возложили с рубином надо лбом. Даже временный наряд виночерпия, что ему для пира ключница Пелагея выдала, по сравнению с этим нищенскими лохмотьями кажется. И матушку одели, словно царицу заморскую, каких только в книге дьяка Ануфрия можно увидеть. Сарафан, какого даже у царицы Забавы нет, рубашка белее снега, а кокошник на голове жемчугом усыпан да камнями самоцветными. У мальчика даже дух захватило, когда он матушку в этом новом обличье увидел. А Поляна, увидев сына с царским обручем на голове, обняла его и заплакала.

– Ты чего горюешь, матушка? – удивился Ваня. – Разве не хорош я в платье царевича? Разве не идет мне корона наследника? Не об этом мы мечтали с тобой темными тоскливыми вечерами?

– Ах, соколик, ты мой, ненаглядный, – ответила мальчику матушка. – Красив ты и пригож в наряде новом. Глядят глаза мои на тебя, и наглядеться не могут. Только вот тревога в сердце моем материнском поселилась с той минуты, что увидела тебя с венцом серебряным. Выдержит ли его твоя головушка? Не слетит ли с плеч от сабли злодейской, до крови царской охочей? Может, лучше нам было рабами оставаться, пленниками?

– Ну, уж нет, – не согласился мальчик, – сколько лет мы томились с тобой, царя Дубрава и свободы своей ожидая? Сколько намучились, настрадались? Сколько насмешек вынесли? Лучше умереть свободным в борьбе с недругами нашими, чем жить рабами в плену тягостном!

– Правильно говоришь, царевич! – раздался голос за их спинами.

Ни мать, ни сын не заметили, как подошел к ним Брадомир.

– Всегда я твоим умом и словами радовался, а теперь настоящий восторг чувствую. Не ошибся в тебе. Выполнил последнюю волю царицы матушки, бабушки твоей покойной.

Бросилась к Брадомиру Поляна, упала перед ним на колени. Взмолилась:

– Боярин великий, Брадомир Вольгердович, ты всегда к нам добр был, никогда словом не обидел, руки не поднял. Не оставь и сейчас! Мудр ты, и добр. Стань сыну моему опорой, защити его от злобы людской, от коварства соперников, от яда предателей. Будь на его стороне, коли царь от сына вдруг отвернется, или разгневается на неразумного.

Отвечал ей боярин:

– Встань Поляна. Негоже тебе теперь на колени бухаться. Даже передо мной, дядькой царским. Ты теперь не пленница и не рабыня. Ты теперь мать царевича законного, наследника трона царского. – Нагнулся он к самому уху Поляны и прошептал: – И, кто знает, что в будущем деется? Может и царицей тебе быть на троне царства нашего?

Отпрянула от него Поляна в ужасе смертельном, воскликнула:

– Что ты говоришь то? Опомнись, Брадомир Вольгердович! Такие речи вдруг да Забавы дойдут? Не снести тебе головы тогда. Ведь жива она, и пуще смерти черной боюсь я ее. Особенно теперь, когда все так случилось.

– Ладно, хватит речи пустые вести, – перебил ее Брадомир, – рядом отрок глупый. Ни к чему ему брехню нашу пустую слушать. Ступайте к столу. Царь там вас дожидается. Хочет, чтобы сын его новоявленный ко сну его проводил. С этим и шел я к вам.

Поспешно ушли Поляна и царевич Ваня. Побежали к пирующим.

– Жива Забава, жива, – тихо сказал сам себе Брадомир. – Да только не сгубит ли она сама себя злобой лютой? Не раздавит ли ее трон царственный, сыновьями не разделенный? – Сказал он так, и пошел вслед ушедшим. Только по пути ему кошка попалась черная. Прямо под ноги бросилась. Недовольно сапогом отпихнул ее боярин. – А, нечисть проклятая! Пш-ш-ла, вон!

Мяукнула обиженно кошка, желтым недобрым глазом посмотрела вслед боярину. Когда скрылся он в коридоре темном, она побежала в другую сторону, мягко по половицам лапками ступая. И прямо в покои царицы Забавы прибежала. Прыгнула к государыне на колени и стала тереться о ее руку, прося погладить себя. Царица ее приласкала, кошка прыгнула на пол и стала кататься на половице, на которой кошачья морда была вышита. И вдруг через секунду уже не кошка, а рабыня царская Хазария стоит перед ней. Страшная, горбатая с седыми космами из-под черного платка выбившимися. Кинулась к ней царица:

– Ну, Хазария, рабыня моя верная, нянька моя ласковая, говори, что узнала, поведай о том, что выведала. Что там было после моего ухода? Почему слуги со мной не разговаривают? Почему девки-чернавки глаза от меня отворачивают? Почему бабки слезы утирают, на меня взглянув? Неужели так велик гнев царский, что и глядеть он на меня больше не захочет, да слушать не станет?

– Ой, матушка, царица, плохи дела твои. Ох, плохи! Царь Ваньку, ублюдка своего Поляной прижитого сыном признал, корону на него возложил и в одежды царские обрядил. Глядит на него, насмотреться не может.

Охнула царица от ужаса, задрожала от злобы, на постель повалилась пуховую, на подушки лебяжьи. Полились слезы по ее лицу прекрасному. А Хазария продолжает:

– Говорила я тебе, извести их обоих надо было, и мать и сыночка. Говорила. Да только не слушала ты меня, неразумная. Не хотела греха брать на душу. И вот, чего добилась? Сыновья твои родные, царевичи законные на войну отправлены, под стрелы да копья вражеские, и неизвестно вернутся ли теперь. А царь с незаконным мальчишкой смазливым дружбу водить начнет. Так и корону ему оставит. А может и тебя прочь выгонит, как и сынов твоих. А Поляну царицей сделает. Воевать перестал, сразу на женщин глядеть начал. Всего теперь ожидать можно. Своими глазами видела. Милы ему Поляна и Ванька. Милы и любы. И злодей Брадомир на их стороне. Тоже от тебя отделаться хочет.

И Хазария рассказала царице обо всем, что нам с вами уже известно.

– Что же мне делать? – со стоном и плачем воскликнула Забава. – Посоветуй, Хазария! Научи!

– Теперь я и не знаю, что делать. Все уже сделано.

– Давай изведем Поляну с мальчишкой ее. Никакого яда не пожалею. Полно зелья в твоей сумке, Хазария.

– Раньше надо было их губить. Раньше. Теперь защитник у них есть. Великий защитник. Царь Дубрав. Коли дознается, сразу наши головы с плеч полетят. – Хазария стала думать. – Прямо их не погубишь, пока царь за их спинами стоит. А коли так, то его убрать и надобно.

– Кого? Дубрава?

– Да.

– Да ты что? – Забава даже побелела от ужаса, когда до нее дошло сказанное Хазарией. – Свихнулась, старая?

– Мое дело совет дать, твое им воспользоваться. Не хочешь, не слушай. Не желаешь, не делай. Только слышу я свист стрелы степной в грудь Ратмира направленной, да вижу темную хладную воду, в которую лодья Ратибора, врезавшись в гору ледяную, уходит.

– Говори, Хазария, говори! – воскликнула, хватаясь за сердце, Забава. – Все сделаю, все, что посоветуешь.

Погладила ее по голове Хазария и улыбнулась ласково:

– А тебе ничего делать не надобно, дитятко ты мое, я сама все сделаю.

– И яд сама найдешь, зелье страшное?

– Нет, ядом Дубрава не свалишь. Этот дуб никакого яда не боится. Его только чарами злыми одолеть можно. Колдовством черноморским, заклинаниями хазарскими, древними хуннами оставленными. Для тебя я сама все сделаю. Свалим мы этот дуб, а потом ты письмом сыновей из похода вернешь. И им скажешь, что отца их Поляна извела колдовством из глухих Муромских лесов принесенным. И казнят они и Поляну и Ваньку ейного по закону праведному по Правде Царской, и пособника ихнего Брадомира тоже, беса старого. Одним ударом от всех врагов избавимся. И после царствовать станут Ратмир и Ратибор, а ты над ними царицей будешь. Над ними и над всем царством Дубравовым.

Так шептала царице Хазария, колдунья старая, ведьма злая и коварная. И глаза ее горели при этом желтым светом, как у филина. И сгустились черные тучи над теремами царскими, да над Князьгородом белобашенным.

Но никто этого не видел, потому что все веселились, и царский пир был в самом разгаре. А как же иначе. Целую неделю будет гулять Князьгород, отмечая возвращение царя Дубрава из тяжелого похода. Двенадцать лет не видела столица своего царя. Не посещал он ее, только гонцов с указами присылал, а сам только и делал, что воевал да бился во славу государства своего. То с одним государем, то с другим, то на юге с ордами дикими, то на севере с ледоморами свирепыми, то на востоке с конниками легкими и стремительными, то на западе с рыцарями в латы тяжелые закованными да крестами черными увенчанными. В столицу заглянуть все недосуг. Только в города торговые, что на окраинах царства расположены и видели за эти годы царя своего державного. И вот теперь праздник великий гремел над Князьгородом.

А царь сидел за главным столом высоким и разговаривал с сыном, по правую руку от него сидевшим.

– Ну, рассказывай, сыне, как ты живешь, что любишь, что умеешь, чем похвастать можешь, а чего скрыть хотел бы. Все говори. От царя скрывать ничего нельзя. Царь, это Бог земной, заменяющий на земле царя небесного.

А царевич Ваня смотрит на отца и от восторга сказать ничего не может. Только улыбается, да глазами моргает. Царь даже встревожился:

– Уж не дурачок ли ты, дитятко?

– Нет, царь, – обиделся Ваня, – я не дурачок. И даже грамоту разумею. Меня к дьяку Ануфрию Брадомир Вольгердович приставил, вот он и выучил.

– Вот как, так ты грамотный?

– Ага. И не только по-нашему, но и романскому и греческому языкам обучен, читать могу и на наши слова перекладывать. Только разговаривать не умею.

У царя даже глаза на лоб полезли от удивления.

– И сколько же розог истратил на тебя дьяк, прежде чем тебя всему этому выучить?

– А нисколько! – гордо ответил Ваня. – Ни разу он меня не высек.

– Это почему же? – улыбнулся Дубрав. – Или гнева твоего испугался. Обещался ты его повесить, когда царевичем станешь?

– Вовсе нет. Просто учился хорошо вот и все. Дьяк Ануфрий только дураков сечет, да лодырей.

– А ты не дурак и не лодырь.

– Выходит что так.

Царь вовсе развеселился.

– Ай да Ваня! – воскликнул. – Ай да молодец! Утешил сердце отцовское, тем, что в науках преуспел. Время и впрямь настает такое, что науки книжные полезнее, чем умение ратные. Державу то мы расширили, пора теперь ее вровень с иноземными государствами поднимать, а это без знаний да ума острого не сделаешь. Но что-то я спать захотел. Пусть народ празднует, а мне на покой пора. Чай я не железный, хоть дубом и зовусь, а все ж глаза закрываются. Вот жизнь мирная, сразу богатыря расслабила, мягче хлебного мякиша сделала. Проводи-ка меня до покоев моих, Ванюша, Окажи уважение.

Царевич Ваня рад стараться.

– Это мне великая честь, государь, тебя до спальни довести, – отвечает он царю и плечо свое хмельному батюшке подставляет. А по пути темными да узкими коридорами, продолжает отцу про себя рассказывать. – Я ведь не только читать и писать умею, но и на коне скакать, и из лука стрелять могу. И саблей и мечом отпор врагу смогу дать, коли понадобиться. А за тебя, батюшка, голову сложу и глазом не моргну.

Идет Дубрав, Ване в глаза смотрит, видит, что не врет малец, искренне говорит. Ноги у царя заплетаются от медов сладких да вин фракейских, да гишпанских, а на лице улыбка. Приятно ему такие речи слышать от сына нового. От Ратмира да Ратибора он ничего подобного никогда не слыхивал. Только просьбы одни, да жалобы друг на друга.

Дошли они до покоев царских, Ваня отца уложил на постель и сам с него сапоги снял, да одеялом укрыл, сладких слов пожелал и дождался, когда тот уснет, только тогда вышел.

– Завтра, сынок, тебя с собой на охоту возьму, – перед тем, как уснуть, пообещал мальчику Дубрав.

Вышел из царской спальни царевич Ваня, хотел было к матушке в светлицу, которую для нее выделили, побежать, да вдруг увидел своего дружка прежнего Антошку. Еще вчера вместе по двору бегали да поручения ключницы выполняли, да подзатыльники получали. Антошка парень веселый был, насмешливый, и петь и плясать и на гуслях да на дуде играть мастак был, поэтому во время пиров да праздников скоморохом был. Вот и сейчас на нем колпак дурацкий был, щеки свеклой выкрашены, красная рубаха с кушаком, да бубен в руках, и улыбка до ушей.

– Куда это ты собрался, царевич? – хитро спрашивает он у Вани.

– К матушке иду. Ночевать пора. Завтра на заре государь обещал меня на охоту с собой взять.

– Ты теперь не у матушки должен спать, – важно сказал Антошка. – А в своей светлице.

– А ты почем знаешь?

– А по том, что я к тебе слугой приставлен. Вот.

– Кем приставлен?

– Боярином Брадомиром. Вот. Что не веришь? Пойдем, покажу тебе твои покои, царевич.

И повел он Ваню по дворцу в самый дальний терем, где и впрямь для царевича были покои отдельные приготовлены. Слуги царские скоры на руку.

– Вот твои палаты. Хочешь спать? Вот твоя постель. Видишь, какая большая? Таких как ты пять на ней спать может.

И Антошка начал снимать с Вани рубашку. Ваня вырвался от него и с возмущением воскликнул: