Евсей ворочался, пытаясь заснуть. Но как он ни старался, как ни звал сон, все без толку.
      – Что за ерунда такая! – пробормотал летописец, не только раздосадованный неудачей, но и удивленный, ведь никогда прежде с ним не случалось ничего подобного.
      Помощник хозяина каравана, у него всегда было множество забот. Вести повозки через снега – это только со стороны кажется, что все легко и просто, происходит само собой и не требует никаких усилий. На самом деле приходилось постоянно, будь то черная непроглядная ночь или полдень, наполненный слепящим солнечным светом, напрягать зрение, следя, чтобы невидимая тропа не выскользнула из-под ног, чтобы на ней не встретились ямы и трещины, чтобы на странников не напали дикие звери и безжалостные разбойники…
      Но заботы – это еще что, вот ответственность… Она утомляла даже больше самого пути.
      А ведь он был еще и летописцем! Да, да, конечно, не столько был, сколько назывался… Как придуманные им истории лишь назывались легендами, походя на них по содержанию, но не по сути. Ведь то, о чем они рассказывали, происходило только в его фантазиях. Реальные люди и невозможные события…
      Впрочем, всем нравилось. Даже в городах на пути каравана его, бывало, просили оставить списки того, что там именовали сказками веры. Да и дома, в караване, детишки постоянно канючили: "Дядя Евсей, придумай для нас какую-нибудь сказочку!
      Ну, придумай!…" Не то чтобы это положение вещей его во всем устраивало. Как-никак, он присвоил себе права, не принадлежавшие ему, и постоянно жил под угрозой божьей кары. Да и не только в наказании дело, когда сам караванщик со всей страстью, на которую только был способен, мечтал быть настоящим летописцем, не придумывающим легенды, но живущим ими. Но, что бы то ни было, боги были безучастны к его мольбам.
      Впрочем, Они в то же время ничем не выказывали и своего недовольства поведением смертного, что уже немало.
      Так или иначе, дел у Евсея хватало, и обычно он засыпал тотчас, едва его голова касалась свернутого мехового плаща, заменявшего подушку. Иногда это случалось даже раньше – стоило, устроившись в тепле повозки, только подумать о сне…
      Но на этот раз все было иначе.
      Караванщик поморщился, негромко выругался:
      – Снежные демоны!
      А затем, видя, что все попытки заснуть без посторонней помощи тщетны, зашептал слова сонного заговора:
      – Спать, скорей спать!
      Хватит мечтать,
      Нечего ждать,
      Спать, скорей спать!…
      Он повторил заклинание трижды. Потом еще столько же, хотя этого уже можно было бы и делать – бесполезно.
      – Великие боги, что же это! – закатив глаза, застонал он. Потом тяжело вздохнув:
      – Ладно, ничего не поделаешь, – Евсей двинулся к пологу, – раз заснуть не получается, значит, придется заняться чем-то другим… Пройдусь немного, – ворча, он нацепил на ноги снегоступы, надел полушубок и выбрался из повозки.
      Над пустыней царила ночь. Ее глаза-звезды смотрели на мир, как показалось Евсею – с любопытством. Это было необычно, ведь всеведавшие небесные светила оставались совершенно спокойны и безучастны даже перед лицом беды, а тут, ни с того ни с сего…
      Шмыгнув носом, караванщик пожал плечами:
      "Одной странностью больше, одной меньше… – он широко зевнул: – Ну вот! Почему так всегда: когда пытаешься заставить себя заснуть – ничего не получается, а стоит, прекратив попытки, заняться чем-то другим, как – нате пожалуйста!- он снова зевнул, затем мотнул головой, прогоняя дрему: – Нет! Я решаю, когда спать, а не мой сон!" Отойдя в сторону от цепи каравана, чтобы, замешкавшись, не попасть под копыта оленей или полозья повозок, он остановился, наклонившись, зачерпнул пригоршню снега.
      "Сейчас, протру им лицо, и от дремы не останется и следа…" Снег обжег ладони холодом.
      "Фу ты, забыл рукавицы в повозке! – подосадовал на себя караванщик, впрочем, без особой злости – в конце концов, не произошло ничего страшного. Так, ерунда. – Старею… – вздохнув, он качнул головой. – Вот и память уже не та…" Впрочем, дело тут было не только в прожитых годах. Евсею приходилось помнить столько всего – и легенды прежних циклов, и новые, только-только написанные им истории, и просто события недавних и далеких дней. Так что, порою, он удивлялся, как у него в голове помещается такое множество жизней? И ничего странного в том, что до своей собственной него не оставалось времени.
      "Да у меня и нет ничего, – в последнее время он все чаще и чаще возвращался к этой мысли, несшей в себе столько тоски и боли, что их хватило бы, чтобы укрыть покрывалом снежную пустыню, – все, чем я живу, это мечты и грезы. Даже легенды…
      Может быть, боги будут милосердны к ним, позволив сохраниться во времени. Но, в любом случае, это будут всего лишь сказки безымянного караванщика, одного из многих…- ему казалось, он был почти уверен, что, будь он настоящим летописцем, все изменилось бы… Хотя, он был бы благодарен богам и за совсем обычную жизнь.
      В конце концов, он не так уж многого и хотел для себя. Любить жену, растить детей, учить внуков… – на миг его губ тронула улыбка, когда он представил себе, как это было бы здорово… – Но нет, не на что надеяться, – тяжелый вздох стер ее без следа. – Я упустил свой шанс – разменял четвертый десяток. В караване это все, точка – не женился раньше, так и останешься бобылем…" – он снова вдохнул, мотнул головой, отгоняя прочь тяжелые мысли.
      "Так или иначе, я проснулся", – он хотел уже стряхнуть с ладоней не нужные более снежинки, вытереть руки, но тут с долей удивления заметил, что вместо снега в ладони плещется, сверкая в лучах утреннего солнца, талая вода.
      "Вот уже и утро пришло. А я и не заметил… – была его первая мысль, за которой пришла следующая: – Морозно, а снег тает… Странно, ведь в пустыне человеческое тело хранит слишком мало тепла, чтобы на ветру растопить снег… " "Странно", – думал он, в то время как его взгляд, приникнув к крохотному осколку воды, ни как не мог от него оторваться.
      Ладонь вдруг стала зеркалом, в котором караванщик видел себя – крепкого, широкоскулого мужчину – бородача, виски которого серебрились уже не только снегом, но и сединой, между бровей пролегла глубокая, как трещина морщина, глаза впали, высушенная холодным ветром кожа все сильнее трескалась и шелушилась…
      "Где ты, молодость, где ты?" И стоило Евсею подумать об этом, как отражение вдруг задрожало, начало меняться.
      Караванщик вздрогнул, увидев себя только что прошедшим испытание пареньком с едва начавшей пробиваться бородкой, сверкавшими глазами. Первым его желанием было скорее разжать ладони, стряхнуть обманчивую воду. Вторым – сохранить это удивительное зеркало времени, чтобы смотреться в него каждый раз, когда захочется помечаться о несбыточном.
      Но, подчиняясь чьей-то неведомой воле, Евсей, не понимая, что делал и зачем, держа перед глазами отражение своей юности, поднес ладони к лицу и замер, позволяя не воде – вода не может быть такой густой и тягучей, ей не дано проникать сквозь кожу – чему-то другому, неведомому окутать все, укрыть не то маской, не то тенью судьбы.
      Он фыркнул – вода попала в нос, протер глаза, нажав на них может быть сильнее, чем следовало, на какое-то время лишившись способности различать предметы окружавшего его мира, который вдруг стал похож на черное ночное небо, полное мерцания звезд.
      Несколько мгновений он моргал, затем, щурясь, огляделся вокруг. Когда же зрение вернулось к нему…
      – Легче не стало… – проворчал себе под нос Евсей.
      Только что было ранее утро, а уже – полдень.
      "Стоило на миг отвлечься… Вот жизнь!" "Это все время, – недовольно хмурился он, – то замедляется, то убыстряется…" И, все же… В глубине души у него теплилось некое странное чувство… Евсею подумалось… Ему показалось, что он не удивляется потому, что еще не знает всего…
      И эти предчувствия подтвердились даже быстрее, чем он думал.
      Проходившие мимо торговцы не могли не обратить внимания на остановившегося в шаге от тропы помощника хозяина каравана. На него поднимались взгляды, с губ уже было готово сорваться:
      – Что с тобой, Евсей?
      Но непроизнесенные слова так и застывали на губах. Кое-кто, втянув в себя побольше воздуха, сжимался, словно перед прыжком в глубокий снег. Другие вовсе шарахались в сторону. И только Лина, хотя даже она не смогла скрыть своего удивления, не только остановилась с ним рядом, но решилась заговорить:
      – Евсей…
      – Да, знаю, знаю, говорить с самим собой – дурной знак. Тому, кто в своем уме, не следует вести себя подобным образом, но… Не знаю, что на меня нашло…
      – Скажи лучше: что с тобой произошло!
      – А… – он махнул рукой. – Да так, задумался…
      – Задумался? И только? – несколько мгновений она молчала, не сводя с караванщика взгляда, словно не узнавая его. – Евсей, это действительно ты? – вдруг спросила она.
      – А кто же еще? Лина, ты… Вы все ведете себя так, словно не узнаете меня!
      – Да нет, как раз узнаем. Иначе бы решили, что в караване оказался чужак.
      – Посреди пустыни? Женщина, а ты сама-то здорова?
      – Когда я смотрю на тебя… – она не отводила от него зачарованного взгляда ни на миг. – Я начинаю сомневаться. Это так невероятно…
      – Что?
      – Ну… Случившееся с тобой.
      – Да в чем дело?! – он начал беспокоиться. И, право же, меньше всего о себе.
      – Ты… Ты помолодел!
      – Помолодел? – Евсей с сомнением посмотрел на нее. Глаза караванщика словно спрашивали: "И это все? Я по какой-то причине стал выглядеть чуть моложе, чем накануне, и поэтому вы все смотрите на меня так, словно я превратился в двуногого оленя?" -Не то слово! Это просто невероятно, но ты выглядишь так, словно тебе лет шестнадцать!
      Евсей глянул на свои руки, провел ладонями по щекам, ощупывая лицо. Исчезли борозды морщин, вместо густой длинной бороды – робкая юношеская щетина. И, все же…
      – Конечно, я мечтал об этом… – озадаченно пробормотал он.- Вот только что, несколько мгновений назад… Но… Лина, это… Так невероятно, что просто не может быть правдой!
      – Давай, я принесу зеркало. Я быстро! – она бросилась к своей повозке.
      – Лина! – Евсей хотел остановить ее. – Это неважно, я…- он умолк, поняв, что та все равно его не слушала, а даже если бы слушала, не слышала, отбежав слишком далеко. И, все же, мысленно, для себя, он закончил: "я с большей легкостью поверю в то, что мои глаза лгут, чем в возможность исполнения несбыточной мечты!" -Евсей! – донесся до него взволнованный голос Атена.
      Встревоженный странными разговорами, хозяин каравана поспешил найти брата.
      – С тобой все в порядке? – и тут он увидел его лицо.
      Караванщик остановился как вкопанный, умолк, не в силах вымолвить и слова, хотя его губы и остались приоткрыты, так, словно с них уже были готовы сорваться слова, но замерзли налету…
      – Во всяком случае, чувствую я себя хорошо, даже очень, – между тем Евсей, несколько пришедший в себя, решил, что разговор с братом – именно то, что ему сейчас нужно, – будто помолодел.
      – Вот именно! – Атен был не просто удивлен, он был восхищен величием того чуда, которое вновь коснулось каравана своим крылом. Но не только. – Вот бы и мне так…- сорвалось у него с губ. Ведь нет ни одного человека, который бы не мечтал вновь стать юным, начать жизнь заново, получив еще один шанс? – Однако, – хозяин каравана тяжело вздохнул, – вряд ли это возможно: – чудо – дыхание одного мгновения. И раз оно до сих под не коснулось нас, значит, оно не для нас – и ныне, и прежде, и потом.
      – Вот, – это вернулась Лина. Не успев не то что отдышаться от слишком быстрого для ее возраста бега, но даже остановиться, она уже протягивала летописцу маленькое металлическое зеркальце. – Убедись сам!
      Евсей взял вещицу. Движения караванщика были несколько замедленны, когда он специально сдерживал себя, не желая выглядеть нетерпеливым. Еще одно мгновение промедления – прежде чем увидеть на свое отражение… Он решил ничему не удивляться. Но разве это возможно?
      Из зеркала на него смотрел юноша: гладкая кожа, вьющиеся волосы, редкие усики и бородка. И только глаза… Они остались прежними, глядели с той задумчивой грустью, которая приходит лишь с годами и менее всего свойственна деятельной молодости.
      – Словно кто-то взял зрелый огонь и поместил в молодую лампу… – проговорил он, следя за тем, как вслед за ним эти слова беззвучно повторили алые губы юноши.
      – Именно! – Атен смотрел на него недоверчиво, толи подозревая брата в обмане, толи сомневаясь, а он ли это? – Интересно, кто…
      – Небожитель. Кому это еще под силу такое превращение?
      – Да ясное дело, небожитель! Но который!
      – Кто бы это ни был, тебе дается второй шанс. Чтобы ты мог сделать то, чего не успел за прошлые годы. Не упусти его, брат.
      – Да, конечно… – Евсей стоял, смотрел на окруживших его караванщиков, не зная, что ему делать – не вообще, в жизни, а пока только в этот миг.
      – Тебе надо прийти в себя, – Атен прищурился. – Мне никогда не приходилось переживать ничего подобного, но, думается, к молодости надо также привыкать, как и к старости. И если к последней мы готовимся всю жизнь, то к тому, что случилось с тобой… – он качнул головой, не закончив начатой фразы, впрочем, все было понятно и так.
      – Нам всем нужно прийти в себя, – проговорил пришедший вслед за женой Лис. Он выглядел встревоженным, а взгляд, обшаривавший снежную пустыню, был особенно насторожен. – Сейчас в караване нет никого, кто бы не говорил, не думал о случившемся с тобой. По большей части – забывая обо всем остальном… Атен, – помощник повернулся к хозяину каравана, – я приказал остановиться и разбить шатер.
      – Да, – соглашаясь, тот чуть наклонил голову, – так будет правильно.
      – Как бы ни случилось чего… – Евсей не мог отогнать от себя какого-то смутного опасения. Ему все время слышались повторяемые вновь и вновь слова: "Добро следует рука об руку со злом…" "И если так, то вслед за исполнением мечты должен исполнится и самый страшный кошмар…" -А, – странно, но обычно такой подозрительный и опасливый Атен, готовый во всем видеть недобрый знак, на этот раз лишь махнул рукой, – все будет хорошо, – он излучал такую уверенность, что помощник, несколько успокоившись, вздохнул, а затем спросил:
      – Раз так, зачем останавливаться?
      – На месте, где совершилось чудо? – хмыкнув, хозяин каравана загадочно улыбнулся:
      – Ну конечно же, в надежде, что нечто подобное произойдет с кем-то еще!
      – Да! – Лина схватилась за эту мысль как за веревку в сердце метели. А потом вдруг проговорила: – И было бы неплохо ему немного помочь.
      – О чем это ты? – резко повернулся к жене Лис, который уже собирался идти, руководить установкой шатра.
      – Небожители совершили чудо для Евсея, – улыбаясь, продолжала та. – Почему бы нам не сделать что-нибудь для тех, для кого мы как боги?
      – Ты говоришь о рабах? – мужчины поняли ее, хотя слова караванщицы совсем недавно показались бы, по меньшей мере, странными: сравнивать себя с богами! Но в нынешний день никто просто не обратил на это внимание. Даже Евсей, обычно такой чувствительный и трепетный в отношении всего, что касалось небожителей, восприняв все как само собой разумеющееся, лишь уточнил:
      – А что мы можем? Освободить их?
      – Конечно, это стало бы исполнением самой их заветной мечты… Однако, – поджав на миг губы, хозяин каравана качнул головой, – не думаю, что боги ждут от нас именно этого.
      – Скажи просто, что не хочешь терять рабов.
      – Ну, подумай сам, зачем им свобода?
      – Пригодилась бы для чего-нибудь.
      – Посреди снежной пустыни! – фыркнул хозяин каравана, всем своим видом показывая, что он думал об этой идее.
      – А я вот подумала… – вновь заговорила Лина. – Атен, как ты считаешь, как Евсей должен воспользоваться вдруг свалившейся на него второй юности?
      – Завести, наконец, семью!
      – Интересно, почему все говорят так, словно меня здесь нет? – попытался напомнить о себе Евсей, но на него все лишь шикнули:
      – Молчи, парень!
      – Совсем как взрослые на ребенка!
      – А ты и есть ребенок, – не без удовольствия проговорила Лина, добавив, словно для большей убедительности: – Всегда мечтала сказать это!
      – Вот и еще одна мечта исполнилась! Просто какой-то день чудес!
      – Лис! – возмутилась караванщица, но тотчас успокоилась, стоило мужу примирительно поднять руки, поспешно проговорив:
      – Сдаюсь, сдаюсь!
      – А в этом что-то есть… – между тем задумчиво проговорил Атен.
      – В чем? – все тотчас повернулись к нему.
      – Позволить рабам создавать семьи… В городе у них есть такое право… Мы, конечно, не в городе, но…
      – Но мы ничего от этого не теряем, – кивнул Лис, – даже скорее выигрываем.
      Особенно в глазах рабов. И, потом… Может быть, боги, видя нашу щедрость, не поскупятся на новые чудеса.
      Кажется, все были согласны с ним. Все, кроме Евсея, который, качнув головой, тихо проговорил:
      – Ничего хорошего из того, что делаешь не бескорыстно, но ожидая воздаяния, не выйдет.
      Только его никто не слушал. Потеряв всякий интерес к минувшему чуду ради будущих, караванщики, переговариваясь между собой, ушли оживлять свои мечты.
      Евсей вздохнул, пробормотал себе под нос:
      – Во всем хорошем есть доля плохого. Хорошо вновь стать молодым. Такая легкость, свобода во всем теле. Столько всего впереди! Но почему, скажите на милость, о небожители, стоит вновь стать молодым, как все, забыв о прожитых тобой годах, начинают относиться к тебе как к подростку, не достойному того, чтобы быть выслушанным и уж тем более давать советы?
      Он почесал щеку, пожал плечами и двинулся к своей повозке: пришло время новой легенды, на этот раз – настоящей.
      Устроившись в углу повозки, возле сундука, он потянулся к лампе, увеличивая яркость огня, затем достал чернильницу, писало, чистый лист бумаги, скользнул по нему холодными пальцами, гладя.
      Его душу охватило волнение – она трепетала, заставляя время словно оленей нестись навстречу первому знаку новой легенды, который был в глазах караванщика чем-то схож с тем, который лежит в основе создания нового мира.
      О, как он ждал этого мгновения! Он чувствовал себя мастером, гончаром, резчиком, ювелиром, предчувствующий, что ему предстоит создать вещь, которая будет прекраснее всего, сделанного прежде. Евсей знал, потом придут другие чувства. И первым из них будет страх – а что если у него не получится? Да, рукопись можно переписать, если не понравится какой-то знак или слог. Но как быть, если не удастся уловить сам дух – звучание истории? Не будешь же просить богов повторить события еще раз лишь затем, чтобы летописец мог их прочувствовать вновь, найти главное?
      "Нет, – Евсей резко качнул головой, поморщившись. Его рука, которая уже потянулась к чернильнице, остановилась. – Нельзя начинать великое дело с такими мыслями!" Он попытался отвлечься, отрешиться от всего, закрыл глаза, глубоко вздохнул…
      Но это не помогло.
      – Откуда только берутся сомнения?! – раздражено пробормотал он. – И вообще…
      "Ведь раз чудо произошло на самом деле… – думал он. – Значит, то, что мне предстоит, будет настоящей легендой! А для того, чтобы написать ее, мне нужно быть настоящим летописцем! – Евсей растерялся: – И как же быть? – он замер, тупо глядя на чистый лист бумаги, словно надеясь, что знаки проступят на ней сами собой. – Должен же быть какой-то выход!" "Госпожа Гештинанна, – промучившись еще какое-то время, взмолился он, – прошу Тебя, дай совет, как мне быть? Благослови меня на легенду, если считаешь достойным! Или пошли того, кого изберешь для этой работы! " И Евсей замер, приготовившись ждать знака от небожителя, понимая, что это ожидание может продлиться целую жизнь. Но все случилось так быстро, словно госпожа Гештинанна стояла у него за спиной и только и ждала, когда он попросит Ее совета.
      – Можно, дядя Евсей? – донесся до него девичий голос из-за полога.
      – Мати, ты? -удивился Евсей. – Зачем ты пришла?
      – Я… – начала что-то мямлить она, вот только Евсей не мог разобрать ни слова, когда и без того тихий, неуверенный голосок девушки еще и заглушал полог повозки.
      – Ладно, давай, заходи, – крикнул ей караванщик.
      Он терялся в догадках: "Что это: знак богини или просто странное стечение обстоятельств?" Но это не могло быть ответом на его мольбу!
      "Неужто госпожа Гештинанна хочет, чтобы новую легенду, даже более того – первую истинную легенду нового времени – рассказала эта девчонка, которая и писать-то как следует не умеет!" – это было просто невозможно, нереально…
      "Доверить ей это великое дело…?!" – нет, Евсей не мог даже думать об этой нелепице серьезно. И если бы эта мысль не соседствовала в его голове с памятью о просьбе, с которой он обратился к госпоже Гештинанне, он бы, наверно, уже рассмеялся – громко, не сдерживаясь.