Они пересекли снега пустыни, разделявшие два города годами караванных троп так быстро, что Хан, не ожидавший увидеть над затемненной ночью землею лес, в первый миг решил, что Шамаш зачем-то вернулся назад, в тот оазис, в котором нашел его золотой волк. Однако стоило ему принюхаться к духу города, который, смешенный с пряным запахом хвои, смолы и горьковатых трав, нес на своих крыльях встречный ветер, как понял – путь остался позади. Они достигли своей цели. Осталось лишь добраться до каравана.
      На приграничье Шамаш остановился. Было ясно, что он не спешит войти в сердце города. Это промедление было непонятно волку.
      За все время пути снежный охотник не спросил хозяина ни о чем, закапывая все те вопросы, которые рождались в его разуме, в черных глубинах памяти. Теперь же он не выдержал:
      "Ты не хочешь входить в город? Почему? – не получив сразу ответ, он продолжал, пробуя самостоятельно найти объяснение, чтобы заполнить ими пустоту тишины, столь холодную и пугающую: – Потому что проклял это место, как верят дети огня, живущие здесь?" "Никого я не проклинал… – поморщившись, словно от резкой боли, качнул головой Шамаш. Взгляд его сощуренных глаз был устремлен вперед, движения резки. Было очевидно, что ему не хотелось говорить, однако был вынужден ответить, когда вопрос уже был задан. – И никогда не сделал бы ничего подобного, что бы здесь ни случилось, что бы ни должно было произойти. Потому что проклятие хуже смерти.
      Оно даже хуже жертвоприношения…"
      "Но если так… В чем тут дело?" "Сейчас не время для разговоров… – начал бог солнца, но: – Ладно, – прервал он сам себя, решив, что проще ответить, чем объяснять, почему он не хочет этого делать. – Дело не в том, чего я хочу или нет, вообще не во мне. Я не иду в город, потому что должен быть в лесу приграничья".
      "Должен? Но ведь ты – повелитель небес. Зачем следовать тому пути, который тебе не нравится, когда можешь сделать все так, как считаешь нужным?" "Если бы все было так просто!" "Просто? Конечно, все очень просто! Прикажи мне – и я сбегаю за хозяином каравана, приведу его к тебе. Одно слово – и твои спутники покинут город".
      "Нет, дружище", – грусть в его глазах казалась беспредельной, была так сильна, что волк ощутил ее в своем сердце и, поскуливая, ткнулся носом в ладонь бога солнца, пытаясь как-то успокоить, утешить.
      "Что с тобой, хозяин? – озабоченно спросил он. – Я чую: что-то мучает тебя, гнетет душу, не давая ей успокоиться. Если ты предчувствуешь беду, сокрытую за гранью оазиса… Может быть…" "Что? Что ты предлагаешь мне сделать? Остановиться? Повернуться назад? Но, Хан, так ведь будет только хуже".
      "Почему? Это стремление детей огня идти по снегам лишь в одну сторону, вслед за солнцем – всего лишь не имеющее никакого объяснения упрямое табу, заблуждение тех, кто достоин своих ошибок!" "От беды не бегут. Удар в спину в сто крат сильнее, чем в лицо, ведь его не видишь, не ждешь… – он на мгновение замолчал, затем качнул головой: – Да и не в это главное. Во всяком случае, на этот раз. Есть существа, к которым нельзя поворачиваться спиной…" "О ком ты говоришь? О несущих смерть?" "Город – не их владение".
      "Но тогда… И вообще, почему ты должен бежать? Стой на месте – и все. Я приведу твоих спутников…" "Хан, давай оставим этот разговор!" "Но почему! – волк и сам не знал, почему вдруг стал настаивать. В сущности, не было ничего такого, что ему действительно было нужно узнать. Но толи любопытство оказалось сильнее него, толи он вдруг оказался во власти какой-то неведомой силы, что подчинила себе дух волка, заставляя допытываться до, в сущности, не нужных ему причин. – Почему ты не хочешь объяснить мне!" "Хан…" "Да, хозяин?" – встрепенулся тот.
      "Я не могу сказать тебе всего, однако есть нечто, что ты должен знать".
      "Впереди нас ждет опасность? – волк насторожился, сжался. – Не беспокойся, хозяин! Я готов к бою и смогу защитить…" "Нет! – резко прервал его Шамаш. Вытянув руку, он положить ладонь на голову зверя, прижимая к земле, заставляя того не просто выслушать его, но подчиниться.
      – Нет! – властно повторил бог солнца. – Что бы ни случилось, не вмешивайся! Что бы ни произошло, будь в стороне!" "Но…" "Будь в стороне, даже если что-то случится с твоей сестрой…" "Раз ты так хочешь…" "Если тебе покажется, что мне нужна твоя помощь…" "Нет!" – не выдержав, рыкнул волк.
      "Подчинись моей воле! Так нужно!" "Хозяин, я не могу! – завыл, взмолившись, зверь. – Мой долг защищать тебя! Это моя судьба, суть моей жизни! Как же…" "Хан, я жду встречи с другом".
      "Что же это за друг такой, от которого ждешь беды!" "Он очень дорог мне. И я очень многим ему обязан. Поэтому что бы ни произошло…" "А что может случиться? Он может напасть на тебя?" "Может", – Шамашу не хотелось говорить об этом, но он понимал, что должен.
      Должен, потому что иначе Хан не послушается его, вырвется, бросится на защиту, даже если его будет удерживать железная цепь металла или магии.
      "Но кто это? Кто, кроме слуг Губителя, так тебя ненавидит, что готов… Скажи мне, кто он?" "Дракон".
      "Дракон? – волк растерялся. – Но ведь он твой слуга!" "Он мой друг, Хан. А друзьям свойственно…" "Совершать ошибки? – он вспомнил, как совсем недавно сам, забыв о Шамаше, не думая о нем, веселился в стае. – Потому что они свободны?" "Да, потому что свободны, – это было не совсем то, что он хотел сказать. Но…
      Если волку так понятнее… Тем более, что ни для чего другого уже не оставалось времени. – Обещай мне, Хан: что бы ни случилось…" "Твой друг никогда не станет моим врагом. Я заранее прощаю его за все, что может или должно произойти. И клянусь, что никогда мои клыки не узнают вкуса его крови!" "Спасибо. Я понимаю, что очень о многом тебя прошу…" "Выполнять твою волю – не просто мой долг и моя судьба. Такого мое желание и мой выбор." И тут среди небес раздался рев, подобный грому. Средь черноты ночного мрака появился крылатый зверь.
      Хотя Хан и знал, что ему предстояла встретиться с драконом – величайшим и самым загадочным среди священных зверей – он оказался не готов к этой встречи. Волк прижал уши, подобрал хвост, взъерошил шерсть, не стыдясь своего страха. Крылатый исполин был не просто огромен, он был… Он был так велик, что рядом с ним золотой охотник выглядел всего лишь снежной мухой.
      Волк мог бы смотреть на дракона, не отводя взгляда, целую вечность. Но тут до его слуха донесся рык сестры, затем – ее полный боли вскрик и по земле медленно потек терпкий запах ее крови. А еще там, за деревьями, была подруга Шуши Мати, ее отец, другие дети огня. И волк не просто ощущал, он знал, что всем им была нужна помощь. Помощь и защита.
      Зарычав, волк бросился вперед. Но как он ни был быстр, на краю поляны он оказался одновременно с Шамашем, который, быстро обведя взглядом все вокруг, властно приказал разрывавшемуся, не зная, к кому бежать, что делать, волку:
      "Иди к Шуллат!" "Но… – дух Хана метался в сомнениях. – Но дракон…!" "Он не напал бы первым!" "Но… – в первый миг он подумал, что Шамаш просто стремится обелить своего друга, готовый ради того, чтобы защитить его, даже на ложь, но потом вынужден был признать: – Да. Шуллат могла броситься даже на дракона, – это было в природе его сестры, у который был жуткий взрывной характер, а в придачу к нему еще и страшная подозрительность. – Если бы что-то угрожало Мати… Шуллат поклялась защищать ее. Ценой жизни…" "Я знаю! – прервал его Шамаш. – Давай же! Иди к сестре! Ты нужен ей!" "А как же остальные? Дракон в ярости. Я чую это, и…" "Это моя забота".
      И волк, починяясь воле хозяина, побежал к волчице, спеша коснуться ее носом, обнюхать, узнать, что с ней. Он уже был в прыжке от нее, когда до слуха зверя донесся резкий, властный голос бога солнца:
      "И помни, что ты мне обещал!" Шамаш замер на краю поляны. Пусть всего лишь на миг. Но это мгновение показалось ему длиннее вечности. Он смотрел то на землю, где среди павших ниц перед драконом людей возвышалась одинокая фигурка – высокая, стройная, с выбившимися из косы прядями волос, которые золотыми лучами скользили по плечам, то на небеса, где кружил дракон. И где царила полная луна, притягивавшая к себе взгляд, пленяя душу. Казалось, что ночное светило, пребывавшее в немом молчании целую вечность, вернуло себе способность говорить и зашептало что-то на ведомом лишь ей языке, не надеясь на понимание, стремясь лишь выговориться за бесконечное безмолвие.
      Одни свышние знали, как ему было тяжело! Шамаш прилагал все силы к тому, чтобы удержаться на месте. В один и тот же миг он думал, беспокоился за двоих: ему хотелось заслонить собой девочку, защищая ее от дракона, и, в то же время – обратиться к старому другу, узнать, как он, где был так долго. Рядом с ним были два дорогих его сердцу существа. Обоим угрожала опасность. И эта опасность была заключена в них самих.
      Он знал – все зависело от девочки. Как она поступит? Только ей одной было дано выбрать путь завтрашнего дня. И ведь все, что было нужно ей сделать – шагнуть вперед, навстречу своей судьбе, не дожидаясь, пока та налетит на нее, закружит в своем водовороте.
      Один шаг – это такая малость. Но шаг, который, наверное, впервые в своей жизни совершаешь сам, без чьих-то подсказок, порой бывает важнее и сложнее всей остальной жизни. Один шаг… Навстречу не только мечте, но и страху. После того, что случилось на ее глазах, после этого странного, безумного поединка волчицы и дракона, сможет ли она сделать его?.
      Шамаш ощущал чувства, сменявшиеся в ее сердце, яснее, чем свои собственные.
      Сперва – восторг, ожидание чуда, затем – страх, за которым пришел панический ужас от одной только мысли о том, что волчица мертва и рядом ее убийца.
      Он не двигался, остался на месте даже в тот миг, когда понял: все уже решилось.
      Малышке не справиться с паникой. Точно так же как дракону не совладать с яростью.
      Однако он ждал до последнего, оставляя им шанс. Даже когда увидел, как во власти страха Мати, сорвавшись с места, опрометью бросилась бежать прочь. Он все еще надеялся. На то, что Мати, увидев его, успокоится, остановится, что дракон, узнав его, вернет себе хладнокровие…
      Нет. Этого не случилось. И богу солнца ничего не оставалось, как вмешаться. Но даже когда речь шла о спасении девочки, он не смог поднять руку на друга, поворачивая против него свою силу, чтобы лишь заменить одну жертву другой.
      В то мгновение, когда лапа странника небес уже была готова схватить Мати, Шамаш оттолкнул девушку в сторону, встал между ними.
      А потом…
      – Йрк! – окликнул он поднявшегося в небеса, чтобы через мгновение вновь камнем броситься на ту, которая превратилась в его глазах в добычу, дракона. Крылатый странник, едва услышав свое имя, заревел, словно от злости и боли, и набросился на того, кто дерзнул встать на его пути.
      Шамаш знал, что произойдет потом. И все равно это случилось так быстро, что он не успел даже почувствовать боль. Лишь по слуху резанул дикий, полный боли и ужаса крик девочки: – Нет…! – А затем земля осталась далеко позади. И небо приняло их в свои холодные объятья…
      Ханиш не видел, как дракон схватил бога солнца своей огромной когтистой лапой.
      Он был рядом с сестрой, зализывал ее раны, пытаясь унять кровь и ослабить боль.
      И, все же, волк всем своим существом почувствовал…
      "Хозяин!" – вой-плач вырвался из его сердца.
      Взъерошенный, он вскочил, подпрыгнул на месте, зарычал, готовый броситься на дракона…
      "Беги! – приоткрыв заплывший мутный глаз простонала Шуллат. – Ты должен быть рядом с хозяином! Ты нужен ему!" Как будто волк сам не понимал этого, не хотел больше всего на свете броситься следом, надеясь по дорогам земли догнать того, что летел путями небес. Но Хан помнил приказ хозяина, помнил свою клятву. И потому, заскулив, опустился обратно на черную, соленую от пролившихся на нее слез, и тихо заплакал.
      – Что же ты! – растрепанным, взволнованно-разъяренным демоном налетел на него хозяин каравана, первым очнувшийся от оцепенения.
      Волк лишь на мгновение приподнял голову, чтобы взглянуть на сына огня несчастнейшими глазами, а затем вновь, уткнувшись носом в свои лапы, заскулил жалобно и протяжно. Он винил во всем себя, хотя на самом деле всего лишь исполнил волю господина своей судьбы. Может быть, ему следовало ослушаться, может быть, так было бы лучше…
      Неуверенной походкой, шатаясь, словно в полузабытьи, к ним подошла Мати. Из ее глаз текли слезы, которые, поблескивая в слепых лучах луны, чертили на мертвенно-бледных щеках неровные линии. С искусанных в кровь губ срывались всхлипы да рыдания. И, все же, она нашла в себе силы для слов:
      – Не ругай Хана, отец. Он ни в чем не виноват. Он делал так, как ему велели…
      Говоря это, она опустилась рядом с волчицей на черную, словно сама бездна, землю, положила голову Шуллат себе на колени, зашептала, поглаживая, успокаивая, может быть, не столько ее, сколько саму себя. Больше всего на свете в это мгновение ей хотелось повернуть время вспять, сделать так, чтобы все случившееся было сном, чтобы наяву ничего этого не происходило.Никогда!
      – Дочка! Родная моя! – Атен встал рядом с ней на колени, заглянул в глаза. – Ты цела? С тобой все в порядке?
      – Это я во всем виновата! – плакала та.
      – Лина, ради богов, уведи ее в караван, – через силу, заставив себя оторваться от дочери, приказал хозяин каравана женщине.
      – Идем, милая, – та тотчас подошла, положила руку девушке на плечо.
      – Я не могу! – ей нужно было думать о чем-то другом, заботиться о ком-то, чтобы не вспоминать, не… – Шуши! Она ранена! Я нужна ей!
      – Давай я осмотрю ее, – Лигрен опустился на корточки рядом с волчицей, которая, хотя и предостерегающе зарычала на сына огня, однако же была слишком слаба, чтобы остановить его. И, потом, она нуждалась в помощи лекаря и была достаточно умна, чтобы понять это и позволить человеку помочь.
      – Как она? Как?
      – Лигрен… – Атен с тревогой смотрел на золотую волчицу. Выглядела она не важно.
      Шкура свалялась, вокруг ран на боку и голове запеклась кровь, неестественно выгнутая задняя лапа прижалась к боку…
      – Жить будет, – успокоил и отца, и дочь лекарь. – Однако ей нужен покой…
      – Надо перенести ее в повозку…
      – До повозок далеко, – качнул головой Лигрен, – а она слишком слаба. Пусть отлежится немного.
      – Мати… – Атен повернулся к дочери. Более всего на свете он хотел в этот миг, чтобы девочка, покинув поскорее это недоброе для нее место, вернулась, наконец, в караван.
      Но та резко вскинулась, взглянув на отца исподлобья, мотнула головой:
      – Нет! Я останусь с Шуши!
      – Дочка…!
      – Папа, она защищала меня! Она спасла мне жизнь! Разве могу я после этого оставить ее хотя бы на мгновение! Пусть я виновата во всем, во всех самых страшных грехах мира, но только не в предательстве!
      – Оставь ее, – тронув хозяина каравана за плечо,шепнула ему на ухо Лина. – Пусть поступает так, как считает нужным.
      Атен взглянул на нее, потом – на дочь и, тяжело вздохнув, нехотя кивнул, соглашаясь. Сняв плащ, он протянул его Мати:
      – Постели. Земля холодная. Застудишься.
      – Спасибо! – виновато взглянув на отца, Мати робко, одними губами улыбнулась.
      Однако же, взяв плащ, она, вместо того, чтобы сделать так, как велел хозяин каравана, укрыла им волчицу. Потом вновь посмотрела на отца, словно говоря: "Прости.
      Но я не могу иначе".
      Атен кивнул. Он понимал ее – беспокоясь о подруге, девочка могла не думать о себе.
      К ним подошел Евсей, сняв на ходу плащ.
      – Ну-ка, племянница, – сложив пополам, он положил его на землю. – Пересядь сюда.
      Давай, девочка, делай, как тебе говорят. И мы оставим тебя в покое.
      – Да, – кивнул Лигрен. – Пусть волчица поспит. Для нее сейчас сон – лучшее лекарство. Пойдем, – он двинулся с места, увлекая за собой остальных караванщиков.
      Они остановились в стороне, чтобы их запахи, голоса не мешали священному зверю.
      Но все равно время от времени они обращали взгляды на двух подруг, тревожась за них. Потому что нужно было за кого-то тревожиться. А беспокоиться о других – легче и почетнее, чем о себе. Но все равно, как бы сильно им того ни хотелось, как бы отчаянно они ни стремились избежать своих мыслей, они не могли не думать о другом.
      К Атену подошел хозяин города.
      – Караванщик… – попытался заговорить с гостем Шед, но брошенный на него взгляд был настолько холоден, что, пробрав до самого сердца, самой души, заставил умолкнуть.
      Но тишина царила не долго, поскольку слишком уж многие спешили ее нарушить.
      – Брат… – летописец был настолько растерян, что потерял нить мира, который вместо стройной картины превратился в бестолковое нагромождение образов, звуков и запахов. Не более того. – Что происходит? Как вообще подобное могло случиться?
      Ведь дракон… Он Его слуга… Священный зверь не мог…
      – Лишь господину ведомо, что произошло, – процедил сквозь стиснутые зубы хозяин каравана. – Ничего из того, что мы видели, могло не быть вовсе. Нам все могло просто привидеться…
      – Всем сразу? – качая головой, пробормотал стоявший рядом с братьями, прислушиваясь к их разговору, Лигрен.
      – Бог солнца не способен на обман, – поспешил прервать его хозяин каравана, не позволяя сказать тех слов, которые были готовы соваться с губ лекаря. – Это наши глаза соврали нам.
      – Действительно… – пусть Евсей думал иначе, но объяснение брата было единственным, которое позволяло смириться с действительностью, не потеряв рассудок. – Нам никогда не приходилось встречаться с драконом – самым нереальным и загадочным из всех существ. Может быть, то создание, что мы видели сейчас, было кем-то другим, демоном, например.
      – Говорят, те, кто видел демона, сходят с ума… – чуть слышно прошептал Шед.
      Стоявший рядом с ним жрец, нервно дернув плечами, испуганно глянул на старого друга. В его глазах была доля осуждения. Человеку лучше не поминать слугу Губителя. Если, конечно, речь не идет о Творце заклинаний.
      Но эти мысли сами приходили на ум.
      – Демоны – слуги Губителя, – скользнул по чужакам острым, словно лезвие ножа, взглядом выдавил из себя Атен, – а дракон – священный зверь повелителя небес.
      Дело в нас, не в нем. В нашей неспособности понять.
      – Конечно, – поспешил согласиться с ним Шед.
      – Да, да… – закивали Гешт и его помощники-служители, готовые согласиться с чем угодно, сказанным повелителем небес.
      – Но… – в отличие от горожан, летописцу было мало слова брата. Ему было нужно объяснение. И не только оно. Евсей переводил взгляд со своих на чужаков. – И что нам теперь делать?
      – Ждать, – кряхтя, Атен сел на один из множества камней-валунов, покрывавших поляну словно барханы пустыню. – Что еще могут ползающие по земле черви, которым никогда не суждено подняться в небеса?
      – Да… – Хранитель опустился рядом с ним. – Мы можем только ждать. Когда повелитель небес вернется к нам с новой победой. Потому что Он могущественнее всех демонов мироздания, Он, сильнейший среди небожителей…
      – Я отошлю служителей в город, – наклонился к нему Гешт, – нужно подготовиться к встрече с господином Шамашем.
      – Давай, – кивнул Шед. Ни один из них больше не сомневался в том, что к ним приходил сам бог солнца. И скоро Он вернется вновь. Потому что здесь остались Его спутники-караванщики.
      – Утром нам уходить, – тем временем напомнил Атену Лигрен. Лекарь был хмур и насторожен. Он не считал, что в сложившихся условиях это правильно и вообще возможно.
      Атен молчал. Его глаза, устремленные в никуда, были сощурены, губы шевелились, беззвучно повторяя слова молитвы. Несколько мгновений он раздумывал, после чего перевел взгляд на хозяев города.
      Маг ответил прежде, чем тот успел спросить:
      – Оставайтесь столько, сколько будет нужно, сколько хотите.
      Торговец чуть наклонил голову. Его глаза превратились в две тонкие трещины, в которых серела снежная бездна. Он слишком хорошо знал важность каждого слова и потому поспешил уточнить:
      – Остаться может весь караван, или только мы?
      – Весь караван, – Шед с самого начала это и имел ввиду.
      – Что ж… – Атен не благодарил Хранителя, принимая его дар как нечто само собой разумеющееся. В сущности, так оно и было: не город оказывал им честь, позволяя задержаться, а караван чтил своим присутствием город, когда это был не обычный караван.
      – Торговец, как ты думаешь, как скоро господин вернется? – спросил его Гешт.
      Резкий, даже злой взгляд был ему ответом.
      – Я… – служитель несколько растерялся. Он ожидал от караванщика если не доверия, то хотя бы понимания. Впрочем, у торговца была причина не говорить горожанам всего, не так ли? – Я спрашиваю не из простого любопытства. Мне… Нам важно знать это, чтобы как можно лучше подготовиться к встрече с повелителем…
      – После всего, что уже случилось? – губы Атена скривились в усмешке.
      – Мы не виноваты…
      – Разве?
      – Атен, оставь их, – Лигрен и сам не знал почему встал на защиту чужаков. Может быть потому, что понял: никто другой сейчас этого сделать не захочет. А горожане нуждались в поддержке. Хотя бы на словах. – Неужели ты не видишь – им даже хуже, чем нам. Потому что они все понимают и чувствуют за собой вину. И говорят о встрече, лишь чтобы спрятаться от нее за этими разговорами. Как прячется Мати в заботе о Шуллат… Не надо ни к чему готовиться, – с сочувствием взглянув на горожан, качнул головой Лигрен. – Он не любит торжественных встреч.
      – Да причем здесь… – вспыхнул хозяин каравана, злость которого на себя начала перерастать в ярость в отношении чужаков, не просто ставших причиной всего произошедшего, но заставивших его самого стать участником этого кошмара. Именно кошмара, ведь он не верил ни одному собственному слову. Нет, он не врал. Всем сердцем, всей душой он надеялся, что хотя бы отдаленно прав в своих предположениях. Но… Но почему-то он совершенно ясно чувствовал – все совсем иначе.