– Горожане просили, чтобы мы…
      – Нет! – вскрикнув, та зажала руки. – Я не хочу ничего слышать! Мне нет дела до них!
      – Милая… – попытался было заговорить с ней служитель, стараясь вложить в свой голос весь покой, который был в его душе.
      Но девушка лишь гневно взглянув на чужака, процедила сквозь сжатые губы:
      – Я тебе не милая!
      – Прости, – он был сама благожелательность, не обращал внимания на нескрываемую грубость. – Прости меня. Я не хотел тебя обидеть.
      – Я не обижаюсь! Вот еще! – фыркнула та.
      Пусть дочь хозяина каравана продолжала глядеть на служителя диким зверем, он сделал первый шаг к своей цели: девушка заговорила с ним. Теперь оставалось убедить ее выслушать то, что он собирался ей сказать.
      – Мы…
      – Я не хочу! – прервал его резкий возглас караванщицы. – Не хочу ни с кем говорить! Хватит! Наговорилась!
      – Мати! – с укором взглянул на нее отец, но в этот миг дочь явно была не способна ничто понимать, ничто слышать.
      – Оставьте меня все в покое! – она хотела броситься бежать, прочь, но отец не позволил ей, удержал, схватив за плечи.
      – Постой. Послушай меня! Эти горожане совершают обряд жребия. Мы согласились участвовать в нем…
      – Папа! Как ты мог! – взмахнула руками девушка. Ее лицо исказилось обидой, нахлынувшей всю душу словно снежный ком. Из глаз хлынули слезы.
      – Мати…
      – Я…Я… Ты предал меня! Уже второй раз! Все вы предали!
      – Мати… – Атен виновато взглянул на служителя. Его растерянный взгляд говорил:
      "Прости. На нее что-то нашло…" -Ну что тебе! – проговорила та, размазывая ладонью по лицу слезы, оставляя грязные разводы. -Хочешь, чтобы я тоже вытянула этот жребий? – ее голос зазвучал резко, даже как-то… истерично, что ли.
      – Дочка, в этом ведь нет ничего опасного, – стремясь успокоить ее, начал объяснять тот. – Самое плохое, что может случиться, это тебе не достанется драгоценного камня, который горожане дают всем, вытянувшим добрый жребий. Но до сих пор всем везло…
      – А мне не повезет! – глянув на него из-под насупленных бровей, проговорила та.
      Было видно, что она не испытывала ни тени сомнения, что так оно и будет.
      – Ну и ничего страшного! Подумаешь! – заговорил с ней Евсей. – Смотри, – он взял с ладони брата один из тех камней, которые тот еще не успел пристроить в карман.
      – Он стоит целого состояния. А у нас их уже четыре дюжины. Или даже больше того.
      Я давно сбился со счету. Это значит, что с караваном будет все в порядке, что мы сможем купить повозки, даже не только грузовые,но и жилые, и…
      – Я так и знала! – Мати не говорила, она кричала. – Эти камни, они вам дороже меня!
      – Служитель, – летописцу было больно смотреть на племянницу. Он не мог видеть ее такой, это было выше его сил. – Нельзя ли сделать исключение?
      – Раз девочка так не хочет этого… – поддержал брата Атен. Он смотрел на горожанина, не просто ожидая ответа, но надеясь на определенный.
      Оба караванщика знали, что обряд – такое действо, которое если начинается, то не завершится, пока не дойдет до конца, до своей цели. И если целью этого обряда было помочь странникам снегов оправиться после несчастья потери, приключившейся с ними на подступах к города, то она уже была достигнута. Конечно, каждый торговец был подвержен приступам жадности, которая не дает остановиться на пути к прибыли. Но эта страсть ведь не главное. А раз так…
      – Нет, – качнул головой служитель. – Простите.
      Атен заглянул в глаза дочери, которая, перестав вырываться, стояла, глядя куда-то в сторону из-под выбившихся из косы прядей, которые прикрыли лицо словно тени.
      – А если… – он на миг задумался, поджал губы, а затем продолжал: – Если бы мы вернули все, все эти камни… Тогда…
      – Атен! – Евсей качнул головой, осуждая брата.
      – Я понимаю, – тот огляделся вокруг, скользнул взглядом по притихшим караванщикам, которые не понимали, что в этот миг двигало их хозяином, когда вокруг не было видно и тени опасности, которая могла бы заставить его остановиться и даже повернуть назад. Однако же ни шепотом, ни каким восклицанием не выразили своего недовольства.-Я понимаю, – повторил мужчина, – что эти драгоценности принадлежат всему каравану. И что я не могу внести в казну стоимость всех этих камней, у меня просто нет таких средств. Но…
      – Ты не понимаешь! – прервал его летописец. – В обряде нельзя останавливаться!
      Пути же назад и вовсе нет!
      – Прости, караванщик, но это действительно так.
      – Пока тот не дойдет до цели – да! Но потом… Нет смысла вести его и дальше. А этот обряд…
      – Караванщик, ты говоришь так, словно тебе известна его цель.
      – А это не так? – воззрился на служителя Атен.
      Тот качнул головой.
      – Но мне казалось, вы хотите… Ладно, – Атен качнул головой. Он умолк, не продолжая, не видя смысла говорить того, что было заведомо неверным. – И в чем же состоит эта цель?
      – Прости, но я не могу этого сказать.
      – Странно! – удивился летописец. – А я всегда считал, что как раз цель обряда должны знать все, участвующие в нем. Иначе все бессмысленно.
      – Этот обряд другой… Поверь мне, караванщик, так будет лучше. Все равно теперь уже поздно что-либо изменять.
      – Но…
      – Оставь, Евсей, – Атен положил руку на плечо брату, останавливая его. – Этот человек знает, что делает… Дочка, – потянул он за руку девушку. – Давай же, вытяни жребий. Пусть все останется, наконец, позади. И твоя душ успокоиться.
      Поверь мне, так всегда бывает – оставаясь позади, страх теряет смысл и угасает навсегда. Милая… – он был готов уговаривать ее, убеждать, даже упрашивать. Но ему не пришлось.
      Девушка не стала больше ни спорить, ни канючить, ни плакать, согласилась даже быстрее, чем можно было ожидать.
      – Хорошо, – девушка подняла глаза на отца. В ее взгляде была тоска. Она словно говорила: "Я старалась изменить судьбу. Но ты не позволил мне. Что ж, раз ты этого хочешь…" Мати подошла к служителю, который не спускал с нее глаз.
      Эта девушка… Она не могла не привлекать к себе внимания. Это было удивительное создание – одухотворенное лицо, зажженные удивительным, скорее небесным, чем земным пламенем синие глаза, чувственные губы… И такая юная… Сколько ей? Лет пятнадцать? Может быть, даже меньше… Она не выглядела взрослой. И вообще…
      "Я буду молиться за нее, – подумал он. – Как молился бы за собственную сестру, если бы она у меня была. Господин Намтар, Ты был благосклонен к нам всю ночь и все утро. Не отворачивайся же и во свете солнца! Не допусти, чтобы совершилось несправедливое. Эта девочка должна жить. Возьми другую. Вон ту рабыню. Я в жизни не видел никого, кто был бы наделен хотя бы половиной ее красоты. Конечно, рядом с богиней краса смертной меркнет, но…" -н о с другой стороны, он ведь был человеком. И жребий тянули люди. И он совершенно искренне полагал, что предлагает небожителям наилучшую жертву.
      – Не бойся, все будет хорошо, – тепло улыбнувшись девушке, проговорил он, стремясь поддержать ее.
      Та лишь поджала губы:
      – Нет, не будет, – в ее глазах была грусть – не пустая, необъяснимая, которую время от времени испытывает любая юная душа, но полная сознания, что так все и будет. Не просто веры – убежденности.
      – А… – он хотел спросить – почему она так уверена? Однако он не успел – девушка, спеша поскорее прекратить если не ход событий, то хотя бы разговор, погрузила руку в мешок.
      В отличие от других, хватавших первый попавшийся камешек, она медлила, выбирала, ощупывала каждый, прислушиваясь, пробуя понять, что в них особенного, чем они отличаются друг от друга.
      Мати чувствовала, что стоит в шаге от судьбы, которую она уже видела в своем сне.
      И, все же, теперь, как тогда, она не хотела сдаваться, надеясь, что в последний момент ей удастся перепрыгнуть с опасной тропы на другую, спокойную и тихую.
      Один камень, другой, третий… Они все были одинаково теплыми, подрагивавшими, словно вторя биению сердца. И ей казалось – камни предупреждают ее: "Не бери нас.
      Мы – не твои. Мы не принадлежим тебе". А затем ее рука вдруг натолкнулась на что-то холодное, словно кусочек льда, от которого веяло ветрами пустыни – такими родными и дорогими ее сердцу. Странно, Мати ведь знала, что должна поступать не так, как ей хотелось, а совсем наоборот, чтобы избежать своей судьбы, но в тот миг, когда она коснулась ледышки, вдруг обо всем позабыла, схватила ее, сжала в кулаке что было силы, боясь выпустить, потерять, радуясь в душе, крича на языке мыслей: "Это мое! Мое!" Вытянув руку, она медленно разжала пальцы, боясь ошибиться в своем предчувствии, взглянула на ладонь, в тот же миг облегченно вздохнула:
      – Белый!
      Ей сразу стало легко на сердце и беззаботно. Все страхи, сомнения остались в прошлом. Белый камень – конечно же, это хороший жребий. Ведь белый – цвет снежной пустыни, символ мира, в котором она жила, в то время, как мрак подземного края, вне сомнений, должен был быть черным, лишенным света.
      – Все… – прошептала она, затем – повернула к отцу лицо, на котором впервые с того времени, как караван вошел в город, на ее губах зажглась улыбка. – Теперь я могу идти?
      – Ступай, дочка, ступай… Так будет лучше, – добавил он, но Мати уже успела отбежать от него достаточно далеко, чтобы не слышать этих слов. – Пусть идет, – повернулся он к служителю.
      – Не расстраивайся…
      – Да о чем ты говоришь! Ну подумаешь, не будет у нас еще одного драгоценного камня, нам и всего остального, что дал город, хватит за глаза. Так что… Ой, она ведь тебе камень не вернула! Сейчас, я…
      – Не надо. Пусть пока останется у нее. Потом вернет. Это теперь не к спеху, – он вдруг как-то сразу помрачнел, погрустнел…
      Служитель чувствовал себя прескверно. Он не думал, что все случится так, надеялся совсем на другой исход. Поэтому и не говорил правду, полагая: какой смысл пугать тех, кого страх не должен коснуться? Но теперь… Теперь получалось, что он не только обманулся, но и обманул их. И как теперь все исправить? Как сделать так, чтобы его услышали, услышав, поняли, а поняв…
      – Ну что, – Атен стукнул себя руками по бокам. Он оживился, успокоившись. – Можно продолжать.
      – Обряд завершен, – качнул головой служитель. Не смея взглянуть на хозяина каравана, боясь, что тот прочтет в его глазах то, что он еще не готов произнести, он смотрел себе под ноги, бездумно перебирая руками узелки на своем поясе.
      Ему хотелось прочесть молитву. Обычно это всегда успокаивало его. Но сейчас…
      Служитель почему-то был уверен, что боги не услышат его, не пошлют тишину. Не исполнил же господин Намтар его страстную просьбу пощадить девушку. Почему? Не захотел? Или просто прошло время просьб?
      Солнце подошло к зениту…
      – Это потому что выпал белый камень? – как ни в чем не бывало, спросил торговец во власти святого неведения. – Что ж, разумно, – продолжал безмятежно рассуждать он, – вести обряд до первой неудачи. Нам повезло, что он так долго не выпадал, – ему было невдомек, что все отнюдь не позади, что главное еще только предстоит.
      – Было бы лучше, чтобы это случилось еще позже, – глядя в ту сторону, куда ушла девушка, словно ища следы ее ног, оставленные на земле, или тень среди деревьев, прошептал служитель.
      – Да, – легко согласился Атен, хотя, в сущности, соглашался со своими мыслями, а совсем не с тем, о чем шла речь, поскольку не понимал этого. – В мире нет торговца, который отказался бы получить прибыль от такого легкого занятия, фактически не за что. Нам повезло оказаться в вашем городе.
      Служитель повернулся к нему, посмотрел как-то странно… Но Атен не придал этому взгляду значения. Ведь все складывалось просто замечательно.
      – Ладно, торговец, – наклонив голову, будто в знак почтения, проговорил горожанин, – обряд закончен. Мне пора идти. Спасибо, что не обошел стороной нашу просьбу…
      – Тебе спасибо. Ведь мы получили много больше, чем…
      – Ты не знаешь… – служитель смотрел на него с сочувствием. И, все же, как ему того ни хотелось, он был не в силах сказать всей правды. Начав с обмана… Нет, не лжи – полу правды – он вынужден был и дальше продолжать путь по тому же пути.
      – Не понимаешь: обряд – он выше смертных, выше драгоценных камней. Он – само общение с богом, определение судьбы. И то, что мы получаем с его помощью – несказанно большее, чем отдаем.
      – Наверно… – Атену было не понять этого, когда то, чего другие добивались с таким трудом и такими тратами, ему давалось как-то само собой. – Прости, я всего лишь караванщик…
      – Да, конечно.
      – Только служитель поймет служителя, – прошептал Евсей.
      – Верно, – горожанин перевел взгляд с хозяина каравана на его помощника.
      – Так говорят, когда хотят прекратить ненужные расспросы, – то, что сказал летописец, в снегах воспринималось исключительно как поговорка, содержащая в себе тень обиды на того, кто не желает объяснить сказанное, убежденный, что собеседник все равно не поймет… Хотя, конечно, если задуматься, в городе, наверное, эта фраза имела и другое, непосредственное значение.
      – Видят боги, я не хотел обидеть вас, – удивительно, но служитель словно оправдывался перед караванщиками, – просто мне тяжело в кратком разговоре объяснить то, пониманию чего меня учили долгие годы… Мне пора идти. Обряд завершен. Меня ждут другие дела,-как-то сразу вдруг заторопился он.
      Хозяева каравана потом еще долго смотрели вслед удалявшейся процессии, просто смотрели, не пытаясь понять, даже не задумываясь над тем, что произошло.
      Атен улыбался сам себе. По телу разливалось приятное дурманящее тепло – мысль о той удаче, которая нежданно-негаданно свалилась на караван. Ее приход был даже внезапнее приближения недавней беды. И куда приятнее. Много приятнее.
      И все же…
      Довольная улыбка вдруг сошла с его губ. Караванщик нахмурился, недовольный собой.
      Он вдруг вспомнил разговор с хозяевами города. О том, что этот оазис совсем не так счастлив и безоблачно спокоен, как хотели показать гостям его жители. Если Хранитель говорил правду, а у Атена не было причин сомневаться в этом, горожанам нужна помощь… Помощь, которую способны оказать не люди, а лишь боги…
      "Мы просто обязаны отплатить им добром за добро", – твердо решил он.
      – Мы обязаны… – начал он вслух.
      – Сделать что-то для них? – Евсей сразу же понял его.
      – Да.
      – Но они ни о чем не просили…
      – Мы тоже. Однако они помогли нам.
      – Да, – с некоторой неохотой признал Евсей. Ему не нравилась эта мысль. Делиться удачей с чужаками… А что если это выйдет боком им самим? Собственно, разве не с этого все началось? Они помогли жителю этого города, оказавшемуся среди снегов.
      Он спас близнецов, вынуждая войти в город, который караван хотел обойти стороной…
      А, может быть, если бы не его появление, с караваном вовсе б ничего не приключилось. В чем истинный порядок вещей? Был ли он нарушен или все вершится так, как должно быть, совершая ошибки и исправляя их? – Как все это сложно! – наморщив лоб, пробормотал он.
      – Помочь? – Атену так не казалось. Чем дольше он думал об этом, тем больше ему казалось: просить за себя – мука, за другого – пустяк. Особенно если ты никому ничего не обещал. Получится помочь – и слава богам, нет – что же, значит, на то воля небожителей.
      – Нет, понять.
      – Да что тут понимать! Горожане – славные люди. Это было видно с того самого мгновения, как мы перешагнули грань оазиса. Благожелательные, открытые, щедрые.
      Они совершили невозможное – растопили в нас все то недоверие, настороженность, даже враждебность, которые властвовали нашими душами совсем недавно. И, знаешь…
      Даже если они помогали нам не так уж и бескорыстно, это не важно. Наоборот – даже хорошо. Ведь в мироздании нет идеальных людей. А для нас главное понимание.
      Понимаешь, что движет другим – спокоен, что бы это ни было. Нет – беспокоишься, ищешь ответ.
      – Значит, ты считаешь…
      – Да, – твердо сказал тот. Караванщик не сомневался, что поступает правильно и никогда не пожалеет о принятом решении.
      – Ты даже не спрашиваешь, согласен я с тобой или нет, – усмехнулся Евсей.
      – Ты недоволен?
      – Нет. Просто каждый поступок что-то да значит. Когда спрашивают другого об его мнении, в глубине души, даже, возможно, не отдавая себе до конца в том отчета, сомневаются в правильности. А нет – значит, нет. Это хорошо. Особенно когда речь идет о тебе, готовом поставить под сомнение все, что угодно: что снег холодный или небо недосягаемо…
      – Ты не видел золотого волка?
      – Зачем?
      – Уходя, Он сказал: если понадобится помощь…
      – Да, помню. Что ж… Посмотри в Его повозке. Думаю, священный зверь там. Снежные охотники не любят городов.
      – Не удивительно. Они их не знают.
      – Только бы волк послушался меня…
      – А почему он не должен? – удивленно вскинул бровь Евсей.
      – Кто я ему, чтобы он выполнял мои команды?
      – Но так велел его хозяин.
      – М-да… – Атен медленно сдвинулся с места.- Ладно, пойду. Чем скорее я найду волка, тем быстрее узнаю… Вот если бы здесь была Мати… – караванщик не сомневался, что Хан послушался бы ее. Но вряд ли ему сейчас следовало ждать помощи от дочери. Она не станет ничего делать, не зная, зачем это, а узнав причину, и вовсе и пальцем не пошевелит, скорее даже, постарается помешать ему, испытывая непонятную, необъяснимую ненависть к горожанам.
      Как и предполагал Евсей, волк был в повозке Шамаша.
      Хан лежал, забившись в дальний угол. Приближение хозяина каравана, запах которого он знал с детских лет, не встревожило зверя. Он оставался спокоен, лишь чуть приподнял голову, взглянул на забравшегося в повозку человека, словно спрашивая:
      "Зачем ты пришел?" -Ханиш… – Атен не знал, понимает ли его священный зверь, но очень надеялся на это. И поэтому продолжал, объясняя, а не просто давая команду словно собаке. – Шамаш говорил, что мы можем послать тебя за Ним.
      Волк, заинтересованный, наклонил голову на бок. В его рыжих глазах был вопрос: "Зачем?"? который затем сменился настороженностью: "Рядом беда?" Он закрутил головой, словно стремясь отыскать источник угрозы, но ничего не видел. Дух воздуха был успокаивающе обычным.
      – С караваном все в порядке, – поняв его, проговорил Атен.
      "Тогда в чем же дело?" Мурашки пробежали по спине караванщика, когда он осознал вдруг, что не только Хан чувствует, о чем говорит с ним человек, но и он сам понимает речь священного зверя.
      Во взгляде волка было внимание, тело напряглось, готовое, получив ответ, сорваться с места. Весь его вид выказывал готовность исполнить то, чего от него ждали, и единственное, что останавливало его, желание разобраться в происходящем, чтобы знать, как будет лучше всего поступить.
      – Ты… Ты помнишь о пожаре, произошедшем некоторое время назад? Мы тогда еще потеряли три повозки?
      Зверь кивнул клинообразной головой. Да, он помнил. И что дальше?
      – Нам пришлось бы очень потратиться, чтобы возместить потери, и… Было бы очень нелегко.
      "Ты ждешь от хозяина помощи в этом?" – глаза волка округлились, передавая его удивление, когда зверь не мог представить себе, что есть иная необходимость вмешиваться в течение судьбы, кроме как когда речь идет о жизни и смерти.
      – Нет, конечно нет, – поспешил ответить на его немой вопрос хозяин каравана. – Мы никогда в разговоре с Ним даже не заикнулись бы ни о чем подобном. Просто… К тому же эта проблема разрешилась сама. Нам уже помогли. Хотя мы и ничего не просили. Жители города.
      Хан зарычал, вернее, скорее заворчал. Он не имел ничего против жителей этого города, просто ему не нравились горожане вообще. Чужие, непонятные в своих мыслях и устремлениях, с ними приходилось всегда держать ухо востро.
      – Я хотел попросить помочь им…
      "Чужакам?" – глаза зверя вновь округлились, однако кроме удивления в них была еще доля уважения, когда волки всегда ценили стремление помочь себе подобным, даже если речь идет не о сородиче.
      – Да.
      "За добро платят добром, – тот поднялся на лапы. – Хорошо. Я приведу хозяина".
      – Ханиш… – караванщик не хотел торопить священного зверя, но должен был сказать, когда у них не было бесконечности для того, чтобы, делая ответный шаг, помочь горожанам. – Если это возможно… Попроси Его быть здесь до дня полнолуния…
      "Потом будет поздно?" -Поздно, – кивнул, подтверждая мысль своего лохматого собеседника, хозяин каравана.
      "Хорошо. Я все понял. Я постараюсь. Жди", – и волк золотой молнией-тенью выскочил из повозки.
 

Глава 19