Сначала Мати плакала, потом, когда слез больше не осталось, просто лежала, всхлипывая. Боль душила ее, мысли не давали заснуть.
      Девочке было страшно. Что станет с ней, если отец умрет? Ведь тогда она останется совсем одна. Кто позаботится о ней? Кто будет ее кормить? Конечно, есть еще дядя Евсей, но разве он простит ей смерть брата, во всем ее виня?
      Караванщики будут смотреть на нее с укором. А, может быть, ее вообще прогонят прочь из каравана…
      "Ну и пусть", – отрешенно подумала она. Ей вдруг стало все равно. Пальцы нащупали свиток, рука развернула его…
      Девочка села, откинув в сторону одеяла, подтянула к себе поближе сосуд с огненной водой, и принялась за чтение, надеясь, что воспоминания о далеких временах помогут ей не думать о событиях нынешнего дня.
      "Мати…" Она только-только успела отыскать то место, до которого дошла в прошлый раз, когда ее отвлекла волчица.
      Подобравшись к своей подружке, Шуши положила голову ей на колени и замерла, не спуская с девочки грустного взгляда рыжих поблескивавших в отсветах огненной воды глазах.
      "Мати, это ведь все из-за меня, да?" -Ну что ты! С чего ты взяла?
      "Если бы я не заговорила об охоте, ничего бы не случилось… Мати, я знаю, что виновата. И перед твоим отцом, и перед братом, и перед тобой! Больше всего – перед тобой!" -Но со мной ведь все в порядке!
      "Не благодаря мне… Мати, я ведь обманывала тебя… Вернее, не говорила всей правды… Мне известно, что такое охота, и я не должна была…" -Конечно, известно! По воспоминаниям предков, – воскликнула девочка, не дав ей договорить.
      "Не только… – волчица вздохнула, тяжело взглянула на подругу своими большими несчастными глазами: – Мы с Ханом охотились. По ночам, когда ты спала. Шамаш считал, что мы должны знать жизнь охотников, чтобы не стать чужими для своих…" -Но почему ты ничего мне не говорила? – Мати хотела обидеться, но стоило ей заглянуть в глаза Шуллат, как начавшее было зарождаться в душе чувство исчезло без следа, уступив место сочувствию. – Моя дорогая, – она обхватила подругу за шею, прижалась к ней, – я так люблю тебя! Ты всегда со мной, когда нужна. Без тебя я бы чувствовала себя совсем одинокой. Вот сейчас, например…
      "А так мы одиноки вдвоем, – Шуши вздохнула, на миг закрыла глаза. – Что же мы будем делать?" -Не знаю, – ее рука почесывала лоб волчицы, в то время, как взгляд вновь устремился на нанесенные на лист бумаги символы, переплетавшиеся в удивительный рассказ.
      "Ты говорила, что в этом свитке память детей огня, – Шуллат заерзала, устраиваясь поудобнее, приподняла голову, стремясь лучше разглядеть то, что привлекало к себе внимания подруги. У нее было жуткое настроение. Временами ей хотелось завыть, убежать в пустыню, прочь от каравана, и не возвращаться больше никогда. Или сделать что-то… Что-то по настоящему великое, чтобы другие поняли, как они были к ней несправедливы. Шуши не знала, чьи это чувства – ее собственные, или Мати, впрочем, это не имело никакого значения, когда в этот миг все их переживания были общими. – О чем?" -Когда-то давно люди потеряли свою смерть…
      "Они стали бессмертными? Но разве не об этом вы все мечтаете?" -"Мы"? – девочка подняла на нее глаза. – А вы, что же, выходит, нет?
      "Ну, разумеется! Жизнь – это путь от зари до зари. Сколько раз будет всходить солнце – столько раз мы станем рождаться вновь, получая молодое сильное тело вместо того, что ослабло и одряхлело в странствиях минувшей жизни." -Неужели ты уже жила прежде? – Мати никогда раньше не слышала ни о чем подобном.
      Это было так удивительно, не похоже на все, к чему она привыкла, и поэтому – захватывающе интересно.
      "Да. И не раз".
      – Ты все помнишь? Кем ты была? Дочерью огня или может быть оленем? Прошлых рассветов было так много! Наверно, ты прожила уйму жизней и побывала всеми живыми существами…
      "Я рождалась не раз и не два. Но всегда приходила в мир охотником".
      – Почему? Неужели тебе не хотелось испытать, каково другим?
      "Нет, – спокойно ответила та. – Зачем?" -Ну, просто так. Из интереса.
      "При чем здесь желание или интерес? Главное польза. Рождаться вновь и вновь охотником – значит, иметь возможность постоянно набираться опыта, чтобы стать мудрее и сильнее. В ином – лишь вред".
      – Какой же может быть вред? Вот только представь себе: ты пришла бы в мир каким-нибудь маленьким зверком…
      "Добычей".
      – Ну, пусть добычей. Ты бы узнала все ее повадки, секреты. И тебе было бы легче охотиться.
      "Да? – во взгляде волчицы была усмешка. – И как бы, интересно, я охотилась, предполагая возможность того, что на обед у меня может оказаться какая-нибудь моя пра-правнучка? Ну уж нет, хищники-то мы, конечно, хищники, но убивать своих родственников способны лишь дети огня…" – она умолкла, испуганно взглянула на подругу, боясь, что та могла принять произнесенные в запале слова на свой счет и расстроиться. Но девочка, казалось, пока еще не нашла возможной связи и, чтобы этого никогда не случилось, волчица поспешно перевела разговор на другую тему. – Ты начала рассказывать мне историю", – напомнила она.
      – Да, – Мати хотелось поподробнее расспросить подругу о жизни и смерти снежных охотников, однако решила, что это можно будет сделать и потом, а пока… пока лучше вернуться к истории, конец которой ей было самой интересно узнать. – Так вот, люди потеряли свою смерть, однако бессмертье оказалось им не в радость, ведь они не были богами, а, значит, время их продолжало старить. Остались и болезни, и раны, и… Да, и еще у них не рождались дети.
      "Твои предки жили, но их племя вымирало, – понимающе кивнула Шуллат. – Так они решили найти себе новую смерть?" -Что-то вроде того.
      "И где же они ее искали?" -Ты бы уже давно узнала обо всем, если бы не перебивала меня после каждого слова! – не выдержав, вскрикнула девочка.
      "Не злись! Я делаю это не из вредности, а потому что мне легче воспринимать краткие ответы на вопросы, чем длинный рассказ. Все-таки я зверь, а не человек".
      – Ладно, – было бы глупо с этим спорить и поэтому Мати не оставалось ничего другого, как согласиться. – О чем ты спрашивала?
      "Ты говорила – твои предки потеряли свою смерть. Мне сложно понять, как такое возможно, впрочем, дети огня и охотники настолько отличаются друг от друга, что чему удивляться? – волчица потянулась, широко зевнула. – Где они стали ее искать?" -Во сне… Шуши, ты слышала когда-нибудь о Лале?
      "Нет, – безмятежно ответила та. Произнесенное имя было ей совершенно незнакомо.
      – Кто он такой?" -Бог сна, как и Матушка Метель… Нет, – поспешала она себя исправить, – конечно, нет. Госпожа Айя – великая богиня, а Лаль – маленький, незначительный божок, его и господином-то не называют.
      "Сон… – волчица зевнула. Ее подернувшиеся дымкой глаза были готовы сомкнуться.
      – Я так устала!" – обратив на подругу взгляд несчастных-пренесчастных рыжих глаз, пожаловалась она.
      – Тогда спи. Я не буду тебе мешать, – Мати погладила Шуллат по рыжей голове.
      "Ты будешь рядом?" -Конечно, – девочка тяжело вздохнула. – Где мне еще быть? Все считают меня виновницей случившегося…
      "Это не так. Ты знаешь." -Да. Но кто станет меня слушать?
      "Поговори с Шамашем." -Он устал, Шуши. Яд снежной змеи смертелен…
      "Это так".
      – И ему пришлось отдать все свои силы, чтобы сохранить отцу жизнь.
      "Не только".
      – Что?
      "Не только хозяину каравана. Мой брат тоже нуждался в Его помощи. Сам бы он не справился с ядом Несущей смерть." -Несущая смерть… – повторила девочка, словно пробуя это мрачное сочетание слов на вкус. Оно показалось ей соленым и теплым, словно кровь. По спине прошли мурашки.
      Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы справиться с вдруг накатившей на нее волной страха, когда же, наконец, ужас сменился в ее глазах робким любопытством, Шуллат, упреждая неминуемый вопрос, приподняла голову, провела горячим шершавым языком по щеке подруги:
      "Давай не будем говорить о них. Не сейчас", – попросила она.
      – Ладно, – заглянув в рыжие глаза волчицы, маленькая караванщица кивнула. Ей самой не хотелось продолжать этот разговор, боясь, что он приведет их к тяжелым мыслям, боли и обиде. Мати коснулась лба Шуши, провела ладонью, приглаживая короткую рыжую шерсть. – Спи.
      "А ты? Ты тоже станешь спать?" -Н-не-ет, – протянула девочка, в голосе которой слышалось сомнение. Может быть, для нее это было бы сейчас лучше всего – заснуть, забыть обо всех сомнениях и страхах… А когда она проснется, все уже окажется позади, судьба прояснится, словно небо над головой…
      Она чувствовала себя такой усталой. Ее глаза уже начали закрываться, но тут взгляд упал на лежавшую на коленях рукопись. "Нет, – решительно мотнув головой, прогоняя сон, подумала Мати. – Сперва я хочу прочитать эту историю, – она и сама не понимала, почему, но ей казалось очень важным сделать это именно сейчас. И дело было не только в том, что девочке хотелось поскорее узнать, чем все закончилось. – Интересно, а кто посылает сны мне? – этот вопрос приходил к ней вновь и вновь. – Матушка Метель? Она моя покровительница и… Хотя, нет, – остановила она сама себя, – Ее сны вечны, совершенны. А я ведь еще вижу и уйму снов, таких глупых, что их просто не могла придумать столь великая богиня.
      Интересно…" "Как знаешь", – прерывая ее размышления, в голове раздался сонный, протяжный голос волчицы.
      Шуллат закрутилась, устраиваясь поудобнее. Привалившись к девочке жарким боком, она зевнула и, наконец, задремала. И вот уже ее сопение, бормотание заполнили собой все серое чрево повозки.
      Сон был так сладок! Чувство покоя, охватившее рыжую охотницу, передалось и девочке, окутывая ее, будто толстым слоем меховых одеял. Тепло медленно потекло по телу. Глаза стали слипаться…
      Мати и сама не заметила, как заснула. Рукопись выскользнула у нее из рук, свернулась в трубочку и, скатившись с края одеяла, затерялась где-то в темном углу повозки.
      Ей снилось, что она попала в сказочный зеленый сад.
      Она стояла посреди разноцветного озера цветов, вдыхая их сказочный аромат.
      Девочка присела на корточки, стремясь получше их рассмотреть. Никогда прежде она не видела ничего более прекрасного, даже в том мире, в который приводил караван Шамаш на ее день рождения. Цветки тянули свои нежные шелковые головки к ее рукам, стремясь к ласке и теплу человеческих рук так, словно они – лучи жаркого солнца.
      Лепестки подрагивали, перебирая вздохи, словно струны, полня воздух тихим звоном – чудесной, нежной мелодией, которая успокаивала душу и сердце, освобождая разум от сомнений и страхом, стирая память о плохом, оставляя лишь светлые радостные воспоминания и мечты.
      Налюбовавшись цветами, Мати поднялась, спеша оглядеться. Вокруг нее стояли высокие деревья, покрытые большими белыми цветами, словно в снежном пуху. Рядом с ними, словно хрупкие дети под защитой сильных взрослых, пристроились кусты, покрытые розовато-алым цветом – отблесками отгоревшей зари.
      По высокому нежно-лазурному небу плыли задумчивые облака, принимая причудливые формы то огромных цветов, то птиц, то высоких храмов. А солнце… Оно было не только теплым, но и таким ярким, что его свет слепил глаза, заставляя жмуриться и отворачивать голову.
      – Здравствуй, – донесся до нее веселый, звонкий голос.
      Несколько мгновений девочка продолжала стоять, запрокинув голову, с открытым ртом следя за чудесным превращением облаков, не слыша, не понимая, что звуки сложились в слово в действительности, а не в ее воображении.
      – Привет, – лишь когда невидимый хозяин сада, смеясь, заговорил с ней вновь, она, наконец, очнулась, поспешно посмотрела по сторонам.
      В первый миг, никого не увидев, девочка решила, что это цветы приветствуют гостью. Но вот, обернувшись, она увидела невысокого паренька, немногим старше ее, со смеющимися зелеными глазами и вьющимися золотистыми волосами. Он чем-то походил на горожанина, однако был одет на манер караванщика в широкие зеленые штаны и такую же рубаху с удивительно длинными рукавами, которые закрывали не только ладони, но даже пальцы до самых их кончиков. На голове – венок из ярких алых цветов, босые ноги испачканы соком трав.
      – Привет, – девочка смело разглядывала хозяина, не испытывая ни страха, ни смущения, ведь она совершенно точно знала, что спит и видит сон. Было бы глупо пугаться собственного сна. В ее глазах искрилось любопытство. – Кто ты?
      – Лаль.
      – Бог сна? – она ждала именно этого ответа и ничуть не удивилась, услышав его.
      Робости в ее сердце тоже не было, возможно, потому, что ей и раньше приходилось говорить с богами. И, потом, в который уж раз повторяла она про себя: "Это ведь только сон, мой сон." -Так, – он неопределенно махнул рукой, всем своим видом показывая, что не считает свое занятие великим делом, скорее – баловством подростка. И, все же, чуть позже, с интересом поглядывая на девочку, все же добавил: – Но этот сон придумал я. Он тебе нравится?
      – Да, – Мати вновь огляделась вокруг, втянула в себя дух цветущего сада, наслаждаясь каждым мигом пребывания в том мире, в котором она не сможет остаться навек, ведь рано или поздно наступит пробуждение. Но пока… Пока она хотела получить от мира сна все, что только возможно. Она опустила голову на грудь, искоса поглядывая на своего собеседника, вздохнула: – Жалко, что здесь нет Шуши…
      – Шуши? – переспросил хозяин, на лицо которого набежала тень, показывавшая, что создатель сна недоволен, что ему не удалось сделать свое творение совершенным, таким, чтобы гостья восхищалась им без оглядки, не думая ни о чем ином.
      – Шуллат – это моя подруга, – пояснила девочка, решив, что бог сна может не знать о том, что происходит наяву.
      – Ах да – пустынная волчица, – воскликнул Лаль, хлопнув себя по лбу. – Как я мог забыть?
      – Ты знаешь ее?
      – Достаточно того, что я знаю тебя. Ты ведь прежде приводила ее в свои сны?
      – Да, – улыбаясь, кивнула Мати. – Пусть она тоже окажется здесь, – это было всем, о чем она мечтала. – Пожалуйста!
      Лаль развел руками: – Ну что тут скажешь? – всем своим видом он показывал, что не просто готов согласиться с просьбой гостьи, но ни в чем не может ей отказать.
      – Тем более, – подмигнув девочке, продолжал он. – В конце концов, это ведь твой сон и твоя воля в нем – закон.
      – Так ты приведешь ее сюда?
      – Разумеется, – он взмахнул руками и тотчас словно из ниоткуда выскочила золотая волчица, которая, радостно повизгивая, бросилась прямо на грудь Мати. Она сбила девочку с ног, уронив в мягкое, душистое море цветов, радуясь нежданной встрече, принялась лизать подружку в щеки, нос…
      – Шуши! Шуши, уймись, – смеясь, пряча лицо, отмахиваясь от ласк закричала девочка.
      Наконец, изловчившись, она вскочила, отбежала чуть в сторону, замерла, дожидаясь, когда волчица, принимая ее игру, бросится вслед за ней.
      – А мне можно поиграть с вами? – словно простой человек попросил Лаль вместо того, чтобы повелевать, как подобает богу, или командовать, как привыкли взрослые.
      – Конечно! – крикнула Мати. Ей было так беззаботно, легко, что, казалось, стоит подпрыгнуть и она… И она действительно полетала, словно сорвавшийся с дерева лист на крыльях ветра. …-Это самый лучший сон в моей жизни! – прошептала девочка. Она лежала в густой траве, щекотавшей щеки, раскинув руки в стороны, словно стремясь обнять весь мир.
      Ее глаза были устремлены на небо – синее, глубокое и спокойное.
      – Если тебе здесь так нравится, – Лаль сидел чуть в стороне, пожевывая тонкую палочку, – оставайся.
      – Но ведь это только сон! – ей было горько вспоминать об этом, хотелось верить, что все совсем не так, когда окружавший ее теперь мир был куда желаннее всех земель яви.
      – И что же? Разве то, что ты видишь вокруг, менее реально, чем то, чем ты живешь вне пределов моих владений? Или мой мир не столь красив, как…
      – Он чудесен! – Мати не могла найти хотя бы одно воспоминание, которое было бы способно сравниться со всем увиденным здесь.
      – Тогда не просыпайся, – бог сна взглянул ей в глаза. Его голова была чуть наклонена, словно кивая, убеждая и прося согласиться.
      Разве Мати могла отказаться? Ей страстно хотелось остаться, более всего на свете!
      И… И почему она должна была отказываться от того, в чем, может быть, и была ее настоящая мечта?
      И, все же… Она поморщилась, злясь на себя за то, что не может просто взять и сказать: "да! " -Тебе не обязательно оставаться здесь навечно, – видя ее нерешительность, продолжал Лаль, говоря медленно, вымеряя каждое слово, как кошка каждый шаг, осторожно крадясь к своей цели. – Это ведь твой сон и ты сможешь покинуть его, лишь только того пожелаешь.
      – Раз так, – девочка, улыбаясь, радостно кивнула, – да! Я хочу здесь остаться! – отбрасывая прочь все последние сомнения, проговорила она, а потом села, огляделась: – Я уже отдохнула. Куда мы пойдем теперь? Во что будем играть? Давай в прятки!
      – Постой…
      – Или…
      – Постой, не так быстро! – смеясь, остановил ее Лаль. – Сперва нужно кое-что сделать… Видишь ли, чтобы продлить сон одного желания маловато.
      – Но как же… – Мати растерялась. Она недовольно взглянула на бога сна, словно обвиняя его в том, что он подразнил ее конфеткой, а потом сам ее взял и съел.
      Лишь в этот миг она поняла, сколь сильно ее желание продлить этот чудесный сон.
      Ради его исполнения она была готова на все, что угодно. – Я должна буду заключить с тобой договор? – в легендах говорилось о чем-то подобном, впрочем, она не помнила, что именно. Эта мысль ей почему-то не понравилась.
      – Нет, – рассмеялся Лаль, не дав ей даже задуматься над причиной своих чувств, словно стремясь к тому, чтобы, оставшись необъяснимыми, они поскорее сгорели, исчезли без следа. – Сей сон – это свобода, свобода от всего: страхов, обещаний, даже сомнений. Лишь ощутив полную свободу ты поймешь всю красоту и могущество моего сна. Но люди, даже находясь за гранью фантазии, не могут отбросить те переживания, что окружали их в реальном мире, с ними остается память, несущая в себе больше цепей, чем все рабские оковы вашей земли.
      – Но… – девочка смотрела на бога сна, не зная, что сказать. Она чувствовала себя виноватой и, в то же время, какой-то… неполноценной, что ли. – Я не могу просто взять и перестать чувствовать или помнить. Ведь это не зависит от меня. И, потом… – ей было страшно отказываться от воспоминаний, душа противилась этому шагу, словно в них было скрыто нечто столь важное, без чего была немыслима сама жизнь.
      Лаль, прочтя ее мысли, качнул головой, грустно улыбнулся: – От рабства тела избавиться легко. В отличие от рабства души… Прости, – он прервал свои размышления. – Конечно, тебе страшно. Вместо того чтобы поиграть с тобой, я говорю все эти непонятные слова… Я веду себя с тобой как с взрослой, а ты еще, в сущности, совсем ребенок.
      – Но ты… – девочка с подозрением смотрела не своего собеседника. – Ты ведь мой ровесник, или…
      – Я только выгляжу мальчишкой, – усмехнулся Лаль. – На самом деле я во много раз старше самого древнего старика на земле.
      – Ну конечно! – как она могла забыть об этом? – Ты ведь бог!
      – Да. И я могу принимать облик существа любого вида и возраста. Хочешь, я стану старым дряхлым псом с седой шкурой и слепыми слезящимися глазами? Или делающим свои первые шаги котенком?
      – А я? Я тоже так смогу? – почему бы нет? Ведь ей так этого хотелось! А Лаль сказал, что в своем сне она может все, что угодно.
      Девочка закрыла глаза, представляя себе котенка – маленького, серенького с широко открытыми наивными глазками, подвижными ушками и розовым носиком – пуговкой.
      Но… Как она ни старалась, ей не удавалось сосредоточиться, в голову всякий раз лезли какие-то другие мысли, заставлявшие разрушаться уже практически законченный образ, сомнения, отнимавшие силы.
      – М-м! Не получается! – она была готова заплакать от обиды.
      – Только потому, что реальный мир прорывается в твой сон и мешает тебе сосредоточиться.
      – Что же мне делать? Лаль, научи меня, как… Ой! – испуганно вскрикнула она, почувствовав, как вдруг задрожала земля у нее под ногами.
      Подул резкий порывистый ветер, нагоняя на небо тучи, спеша закрыть им свет.
      Краски поблекли. Трава, цветы, деревья, – все вокруг стали тусклыми, теряя не только яркость, но и саму жизнь, превращаясь в старые выцветшие картинки…
      – Что это?
      – Ты просыпаешься, – Лаль исчез. Его голос начал удаляться, звуча тише и слабее.
      – Но я не хочу! – девочка всеми силами старалась удержать сон, но очень скоро поняла, что ей это не под силу. – Помоги! – стала просить она бога сна. – Я не хочу просыпаться!
      – Не могу, – его голос наполнился грустью. – Я не властен над реальным миром, который, найдя ту нить, которой ты к нему привязана, тянет за нее, спеша вернуть обратно… Но ты сможешь вернуться… Слушай меня внимательно, – Лаль заговорил быстро, словно боясь не успеть сказать главного, – запомни: когда проснешься, не спеши отказываться от сна, думай о нем, вспоминай его… Потом найди ягоды Меслам… Ты должна съесть их и тогда…
      – Где же я их возьму посреди снежной пустыни!
      – Спроси у рабынь… – и голос стих, потерявшись за гранью.
      А Мати вновь оказалась в своей повозке.
      После тепла, многоцветия мира сна реальность показалась ей тусклой и холодной. "И враждебной, – вспомнив все, предшествовавшее сну, поняла она. – Скорее бы вернуться назад!" Девочка могла думать только об этом, ни о чем другом.
      Осторожно отодвинув в сторону одеяла, не желая будить Шуллат, продолжавшую оставаться в тех сказочных землях, которые манили к себе, не отпускали ни на мгновение, Мати выскользнула из повозки, спеша отыскать заветную ягоду, которая вернет ее назад, в мир сна.
      Под шатром и днем, и ночью стоял одинаковый полумрак, так что, не выходя наружу, было трудно определить время. И, все же, девочка была уверена, что уже должен быть вечер, если не глубокая ночь, ведь она спала так долго.
      – Мати! – окликнул ее Ри, непонятно почему оказавшийся возле ее повозки.
      Помощник летописца вел себя так, словно он всего лишь несколько мгновений назад пытался успокоить девочку и сейчас как раз обдумывал следующую попытку. Но этого не могло быть, Мати была уверена, что проспала по крайней мере несколько часов!
      Так или иначе, она не собиралась говорить с караванщиком, и быстрым маленьким зверьком метнулась в сторону ближайшей повозки, перебралась под ее днищем на другую сторону, уходя от того, кто был сейчас в ее глазах не приятелем, даже не человеком – так, помехой на пути к цели, назойливым комаром, мешавшим спать.
      Мати не хотелось, чтобы кто-то еще увидел ее, окликнул, заговорил, а потому она, сторонясь караванщиков, словно чужаков, прячась в тени повозок, стала пробираться к тому месту, что было выделено рабыням.
      Там девочка остановилась, внимательно огляделась. Рабы сидели возле костра с огненной водой и, не сводя с него взглядов поблескивавших в отсветах пламени глаз, монотонно пели длинную песню – заклинание, призванную защитить души живых от демонов и злых духов, прося умирающих остаться, а умершим указывая путь к Вратам подземного царства госпожи Кигаль.
      Странно, но песня эта, свидетельствовавшая о том, что смерть где-то рядом, совсем не трогала ее сердца, звуча отрешенно и безразлично.
      Мати подобралась к ним поближе, замерла, не решаясь кого-либо окликнуть, боясь, что остальные в то время, когда она будет говорить с рабыней, позовут хозяев каравана. Нет, ей меньше всего хотелось сейчас выслушивать упреки и нравоучения отца или дяди Евсея, вместо того, чтобы поскорее вернуться в мир сна, в который, кто знает, может быть, промедли она сейчас, потеряется дорога.
      – Ты что тут делаешь? – раздавшийся совсем рядом, над плечом тихий шепот заставил девочку вздрогнуть, сжаться от страха, хлестнув, словно бичом, по затрепетавшей душе.
      Она не решилась даже обернуться, лишь чуть скосила глаза, чтобы увидеть заговорившего с ней. И выдохнула с облегчением:
      – Рамир!
      Маленькая караванщица знала: эта рабыня, делавшая все, чтобы Мати считала ее своей подругой, никогда не предаст ее, что бы ни случилось.
      Девушка огляделась вокруг, спеша убедиться, что никто их не видит, а затем зашептала вновь:
      – Почему ты здесь?
      – Мне нужно… – начала было она, но затем, не закончив этой фразы, перепрыгнула на другую: – Почему ты не поешь вместе со всеми? – собственно, ей следовало спросить, почему вообще рабы затянули эту грустную песню, о которой без особой на то причины вряд ли кто осмелился хотя бы вспомнить. Но этот вопрос просто не пришел ей на ум, словно кто-то хранил ее от болезненных мыслей и воспоминаний, закрывая ту часть разума, что была связана с ними.
      – Мне нельзя, еще не истек тот год, когда я сама была на грани смерти. Духи и демоны помнят мою душу, и мой голос может не прогнать их, а, наоборот, привлечь.
      – Рамир, – получив ответ и даже не задумавшись над ним, она заговорила о том, что интересовало ее куда больше, – я знаю, что у рабов есть ягоды Меслам…
      Ее собеседница не смогла скрыть испуга, даже ужаса, который заставили ее испытать услышанные слова. Она вновь старательно осмотрела все вокруг.
      – Кто сказал тебе о них? – склонившись к самому уху девочки, взволнованно зашептала она.
      – Мне нужны эти ягоды, – она пристально смотрела на рабыню с таким видом, будто ждала, что та тотчас бросится за ягодами. Но Рамир продолжала стоять на месте, и лицо девочки нахмурилось, брови сошлись на переносице. – Принеси! – голосом, которым требуют, а не просят, проговорила она.
      – Но зачем?
      Холодный взгляд девочки заставил ее умолкнуть, не договорив.
      Рамир не могла отвести взгляда от лица маленькой караванщицы, в которой появилось что-то совершенно незнакомое, чужое и такое властное, что этому не смог бы сопротивляться никто, даже свободный, и уж тем более рабыня.
      – Хорошо, я… – пробормотала она, сглотнув подкативший к горлу комок, чувствуя, что не может не то что отказать Мати, но даже на мгновение промедлить, прежде чем броситься выполнять ее приказ. – Я принесу…
      – Сейчас, – наклонив голову, не сводя с собеседницы пристального взгляда мерцавших глаз, проговорила она.
      И Рамир, словно безвольная кукла двинулась в сторону повозки.
      Ожидая ее возвращение, девочка повернулась к костру. Языки пламени, поднимавшиеся высоко над головами людей, танцевали в быстрой пляске-заклинании духов, повторяя на языке движений слова песни. Их танец успокаивал, усыплял, и, вместе с тем, каким-то одним богам ведомым образом, будил ту часть души, которая до сих пор дремала.
      Воспоминания о былом, обо всем, что затмил собой чудесный сон, начали медленно, постепенно возвращаться, выходя из мрака бездны. Сердце сжалось от боли, на глазах выступили слезы…
      "Папа, папочка! – беззвучно кричала душа. – Не оставляй меня! Шамаш, не позволяй ему уйти!" Мати уже была готова, забыв обо всем остальном, броситься к отцу, чтобы быть с ним рядом до тех пор, пока он не очнется, не выздоровеет, точно так же, как он сидел рядом с ней во время ее болезней.
      Но тут вернулась Рамир. Не говоря ни слова, она вложила в ладонь девочки сжавшуюся, высохшую ягоду, согнула ее пальцы, заставляя сжать руку в кулак, пряча тайный плод.
      Терпкий горьковатый запах обдал Мати, затуманил сознание, отнимая память, усыпляя душу.
      – Мати, что с тобой такое? – Рамир провела рукой по лицу дочери хозяина каравана, стирая со щек слезы. Рабыня понимала, что малышке должно быть очень не сладко, когда рядом с ее отцом стоит смерть. Однако она все равно не могла отделаться от чувства, что девочка ведет себя очень странно – ее настроение менялось быстрее смены ветров. – Может быть, мне позвать Лигрена? – ее беспокоило состояние маленькой хозяйки.
      Та не сказала ни слова в ответ, даже не взглянула на собеседницу, лишь, на миг разжав ладонь, посмотрела на ягоду. Мати не нужно было ни о чем спрашивать, чтобы убедиться, что рабыня принесла ей именно то, о чем она просила, это было и так ясно.
      – Спасибо, – бесчувственно, холодной льдинкой обронила она и, повернувшись, быстро исчезла за повозками.
      Проводив девочку долгим взглядом, Рамир какое-то время стояла, качая головой, не зная, что ей делать. Кому-нибудь обо всем рассказать? Кому? Хозяевам каравана?
      Но тогда они узнают, что рабы возят с собой запретные ягоды, приберегая их для отчаявшихся, мечтавших уйти из мира снежной пустыни, готовых заплатить за эту возможность всем, даже разумом и годами жизни…
      "С ней ничего не случится от одной-то ягоды, – думала Рамир, – которая лишь усыпит девочку, не более того. Пусть поспит. Сон пойдет ей на пользу, успокоит душу и позволит сократить время тягостных ожиданий исполнения судьбы… Да, – приняв решение, она кивнула, – так даже лучше, – и, никому не говоря ни слова, она вернулась к костру, возле которого сидели рабыни, с головой погружаясь в властный мир заклинаний.
      "Мати, наверно, уже вернулась к себе… – спустя какое-то время, находясь где-то на грани сознания, подумала она. – И спит…" – ей хотелось верить, что с дочкой хозяина каравана все в порядке, что так и будет. Она почти убедила свою душу, что так оно и есть. И, все же, предчувствия не покидали ее.
      Рабыня не стала внимать их голосу, решив, что они исходят от демонов, стремившихся посеять смуту в ее сердце, а не богов, желавших предостеречь. Если б только она могла понять, почувствовать, что ошиблась, то, не теряя ни мгновения, бросилась бы за Мати. Но нет. Рамир продолжала стоять на месте, глядя на огонь, который, казалось, горел все ярче, поднимаясь над головами людей.
      Сначала девочка хотела сразу вернуться к себе в повозку. Но в последний момент что-то заставило ее передумать. Остановившись в темном, безлюдном закутке шатра, подальше от чужих глаз, она разжала ладонь, замерла, разглядывая ягоду, которая словно сама просилась в рот.
      "Одной ягоды тебе будет мало", – она даже вздрогнула от неожиданности. Эта мысль пришла к ней в голову, однако, принадлежала не ей. И, в то же время, она с трудом узнала мысленную речь, такой медленной, холодной и безликой она была.