Сначала изменилось выражение лиц детей, словно кто-то медленно стер с них отрешенность беззаботного блаженства. Затем дернулись веки, толи вздох, толи стон сорвался с сухих обветренных губ, которые еще мгновение назад были растянуты в улыбке, а теперь сжались в тонкие болезненные нити.
      – Тихо, маленькие, – склонившись над ними, словно пичужка над птенцами, заворковала Нинти, – все в порядке. Сейчас. Сейчас вы проснетесь. И тотчас окажетесь в объятиях своих родителей… …-Господин… – зашептал за спиной бога солнца Лигрен. – Если я могу помочь…
      – Тихо! – шикнула на него Кигаль, а затем, отстранив в сторону, подальше от брата, продолжала: – Не мешай ему, лекарь! Сейчас это все, что ты можешь сделать. …-Шамаш, у меня ничего не получается! – намучавшись, безрезультатно пытаясь разбудить Мати и, наконец, не выдержав, воскликнула Нинти.
      – Оставь, – не оборачиваясь к ней, процедил сквозь стиснутые зубы колдун. – Помоги другому.
      Казалось, время остановилось. Пространство сжалось до одной крохотной точки.
      Воздух, который еще мгновение назад заполнял собой все вокруг, закончился и караванщики, сделав последний вздох, замерли, затаив дыхание. Настоящее, превратившись в каменное изваяние, застыло между прошлым и будущим неподвижной гранью, переступить через которую станет возможным лишь тогда, когда неподвижная твердь растает льдом в лучах солнца.
      – Мам… – малыши Лиса и Лины сели, подтянув под себя ножки, принялись тереть кулачками заспанные лица. Они более не были в землях сна, однако, хотя уже и принадлежали реальному миру, сознанием, душой, были где-то на пограничье, жадно цепляясь за последние мгновения сказочного чуда грез.
      А Лина, подскочившая к сыновьям, стоило тем позвать ее, не замечая кроме них никого: ни богов, ни людей, – уже прижимала детей к своей груди, покрывая поцелуями. Ее просто переполняли чувства: и радость, и счастье, и блаженство снизошедшего на ее душу покоя, и тень страха перед мыслью о том, что, возможно, все происходившее сейчас ей только мнится, наполняя явь духом самых заветных мечтаний.
      – Мам! – те заворочались в ее объятьях, жар которых порвал последние нити паутины сна. Голоса зазвучали обиженно, даже зло. – Зачем ты нас разбудила! Нам снился такой чудесный сон!
      – Лис! – женщина обернула к успевшему подбежать к ним мужу счастливое лицо, по которому текли чистые лучистые слезы, похожие на капли солнечного дождя.
      – Господин… – они не знали, как им отблагодарить бога солнца за новое, столь желанное, невозможно великое чудо, надеясь, что глаза, души скажут то, что не под силу губам.
      Устало улыбнувшись им, колдун устремил все внимание на других детей, уже не спавших, но еще не проснувшихся.
      – Спасибо, госпожа! – караванщики, чувствовавшие непреодолимую потребность в том, чтобы хоть кому-нибудь показать свою признательность, хотели пасть ниц к ногам повелительницы смерти, но богиня остановила их:
      – Не надо, – она не сказала больше ничего, старательно пряча готовую соскользнуть на губы улыбку. Кигаль наполняла наносной строгостью глаза, стремясь сделать все, чтобы смертные не увидели, как ее душа просто-таки купается в волнах их искренней благодарности. Ох, как же она была рада, как счастлива за них! Если бы они только узнали…! Но нет, людям не следовало знать того, что повелительница подземного мира совершенно неожиданно для себя обнаружила, что дарить жизнь, сколько бы в ней ни было тягот и сомнений, куда приятнее, чем уводить в края смерти, пусть даже это – сад благих душ.
      Но едва она отвернулась от самой счастливой в это мгновение семьи мироздания, как время вновь остановилось, чтобы пойти вновь лишь в миг следующего пробуждения. И следующего… …-Шамаш! – заметив, что бог солнца, побледнев как полотно снега, покачнулся, Кигаль и Гештинанна бросились к нему, подхватили под руки, поддерживая.
      – Простите, я… – едва слышно, с трудом шевеля отказывавшимися подчиняться, став ватными бесчувственными губами, прошептал колдун. – Устал…
      – Все хорошо, все в порядке, – к ним подскочила Нинти, крепко сжала руку бога солнца, делясь своими силами. – Детишки проснулись. С ними все в порядке…
      – Все? – хриплым, срывавшимся в сип голосом, спросил колдун.
      – Нет, но… – как же ей не хотелось говорить правду! Но богиня врачевания просто не могла солгать ему, столько для нее сделавшему… – Почти, – едва слышно добавила она.
      – Кто? – звуки с трудом соединялись в слова, сознание плыло по волнам безликого моря пустоты. Он понимал, что должен отдохнуть, что все равно сейчас не в силах помочь более никому… Но ему нужно было знать.
      – Ри с Сати, и… – нет, Нинти не смогла сказать ему всей правды. Конечно, он скоро сам все узнает, но пусть не сейчас, позже. А пока… Сглотнув подкативший к горлу комок, болезненно всхлипнув, совсем как обычная земная девчонка, богиня врачевания продолжала: – Его что-то удерживает, а она… Такое чувство, что она сама не хочет просыпаться…
      – Эти двое заснули по моей воле, – качнув головой, проговорила Кигаль, понимая, что пришла ее пора действовать. Выпустив руку бога солнца, она повернулась к Нинти: – Идем, я помогу…
      – Я с вами! – колдун упрямо двинулся следом, хотя и не видел ничего за кровавой мутью, нависшей перед глазами.
      – Но… – начала Гештинанна, собираясь сказать, что в этом нет необходимости, да и смысла особого тоже, однако Кигаль едва уловимым взмахом руки велела ей замолчать, слишком хорошо понимая, что Шамаша сейчас ничего не остановит.
      – Конечно, – она вновь приблизилась брату, взяла за локоть, направляя и одновременно поддерживая. – Идем… Шамаш, – словно между делом продолжала она, – помнишь, мы говорили с тобой, что, возможно, за маленьким Лалем кто-то стоит…
      Тогда я слепо отмела даже мысли об этом, но сейчас… Я начала сомневаться…
      Конечно, Лалю достаточно и собственной глупости, чтобы в один миг обзавестись множеством новых врагом… Но, с другой стороны, он не мог сделать все это сам, один, без чьей-либо помощи… Ты говорил, что это мог быть…?
      – Нергал.
      – Да. Однако… – богиня смерти вновь незаметно начала отдаляться от него, жестами показывая Гештинанне, чтобы та заняла ее место и продолжала начатый ею разговор, сколь бы бессмысленным он ей ни казался. Все, что угодно, только бы отвлечь Шамаша от стремления броситься на помощь и испытать поражение от собственной усталости.
      – Это невозможно! – богине прошлого не нужно было играть ни заинтересованность, ни удивление, когда все эти чувства она испытывала и так. – Лаль и Нергал никогда прежде не были союзниками!
      – И что же? Разве это препятствие?
      – Вообще-то, нет… Но… – быстро глянув на Кигаль, которая уже склонилась над молодым караванщиком, однако, почувствовав, что разговор может оборваться, торопливым взмахом руки велела подруге продолжать. – Но… Как бы они встретились? Нергал заточен в своей Куфе, Лаль – в мире сновидений…
      – Всегда можно найти лаз, что соединил бы две темницы. Найти или выкопать его…
      – Шамаш, конечно, Нергал твой враг… – она не знала, что еще сказать. Ей вообще не хотелось говорить, когда каждое новое слово вносило новое беспокойство в душу, заставляя трепетать, словно свеча на ветру, – да, после проигрыша в последнем бою, он будет жаждать отмщения. Однако это совсем не значит, что каждая беда, вставшая на пути каравана, которому ты покровительствует, исходит от него!
      – Хватит, девочка, – качнул головой колдун, давно распознав истинную цель всего этого разговора, но лишь теперь найдя достаточно сил, чтобы прекратить его. – Пойдем, – он двинулся в сторону Сати.
      – Шамаш… – она хотела удержать его, но разве можно остановить солнце, идущее по своей дороге над землей?
      Торговцы, окружившие проснувшихся малышей, словно защищая их стеной от всего, даже реального мира, склонив головы в поклоне, поспешно расступились перед повелителем небес, пропуская Его к замершей ледяным изваянием на земле молодой караванщице.
      Черты ее лица были тверды и холодны, тонкие губы сжаты, опущенные веки неподвижны. Сати казалась не спящей – жившей тем сном, который делал ее много сильнее и решительнее, чем она была на самом деле.
      Колдун сел рядом с ней на край разложенного на снегу мехового одеяла, несколько мгновений вглядывался в лицо, словно пытаясь проникнуть в тот сон, который скрывался, жил за этим неподвижным полотном, медленно, сжав в белые тонкие нити губы, медленно потер ладони, собирая в них ярким солнечным пламенем силу, которая, лучась, медленно, будто золотой мед, перетекала с пальца на палец, пока не загустела, обретая форму шара. Еще одно мгновение – и он, выпав снежком из рук, упал, рассыпавшись на искры, окропившие своим дождем Сати.
      И холод застывших черт растаял. Веки дрогнули…
      – Нет, нет! – Сати цеплялась за сон из последних сил, но он все равно ускользал у нее из рук, утекая потерянными мгновениями сквозь сито. Слезы заструились по щекам, голова упрямо мотнулась из стороны в сторону: – Я не могу проснуться! Я не должна!
      Но что толку плакать, умолять? Нити сновидений порвались, и восстановить их не было никакой возможности.
      Глаза открылись и тотчас стон сорвался с губ караванщицы:
      – Шамаш! Зачем ты разбудил меня! – она с силой сжала кулаки, чтобы затем, в порыве боли и бессилия, стукнуть ими по жгучему снежному покрову.
      – Успокойся, девочка, – Гештинанна уже протянула руку, чтобы коснуться плеча смертной, стремясь вернуть в ее душу покой, но…
      – Отстань, Гешти! – нервно вскрикнула та, поспешно отстранившись от нее. – Как ты не понимаешь! – повернувшись к богу солнца, продолжала она. – Я не смогла… Я не успела… – она сбивалась, не зная как лучше, как правильнее будет сказать. – Не нашла эту маленькую девочку, Мати! Слышишь! Она осталась там!
      Колдун несколько мгновений смотрел на нее, затем медленно повернул голову чуть в сторону, туда, где над спящей малышкой склонились Атен и Евсей.
      – Я должна вернуться за ней! – глядя на него полными боли и муки глазами, воскликнула проснувшаяся. – Я должна…
      И тут вдруг маленькая караванщица шевельнулась…
      – Но… – она, пораженная, моргнула, не понимая, что происходит, почему, как… – Это не возможно… – и вдруг замолчала, вспомнив: "А ведь я вела с собой смертную, такую же юную, как и эта караванщица. И что если… Что если по какой-то причине в теле Мати просыпается та горожанка? Что если…" – Кошмар! – она пришла в ужас. – Что я наделала!
      Богиня смерти с осуждением взглянула на караванщицу. Простая смертная не смела так вести с себя с небожителями. То, что она одна из спутниц повелителя небес, не освобождало ее от долга почтения. Впрочем… Задумавшись над произнесенными смертной словами, она уже через мгновение забыла, каким тоном они были сказаны.
      Главным было другое.
      – Объясни! – глаза Кигаль сощурились, взгляд стал цепким, не упуская не то что ни одного слова, но вздоха, мановения ресниц.
      – Я нашла во владениях Лаля девочку, сверстницу Мати, горожанку…- начала она, но, видя, что Шамаш поднялся, замолчала, рывком вскочила, не замечая ни слабости в ногах, ни ряби перед глазами. – Нельзя позволять ей проснуться! – и Сати, которая не успела еще в душе расстаться с тем миром, что окружал ее во сне, продолжая считать себя богиней сновидений, бросилась к девочке, веря, что в ее силах усыпить ее вновь. Но ведь в реальности она была целительницей. И спящая очнулась, открыла глаза.
      – Мати, дорогая, родная моя! – вскрикнул Атен, бросившись к дочери.
      Та в страхе сжалась, глядя затравленным зверком на совершенно чужого ей человека.
      – Кто ты? Где я? – сорвалось с ее губ, глаза зажглись огнем жизни, но тотчас погасли. Девочка зевнула. – Я так устала… – это чувство оказалось даже сильнее страха.
      Девочка даже не пробовала сесть. У нее не было сил ни на какое хотя бы самое слабое движение. Все, чего она хотела, это вновь заснуть.
      – Вот и спи, милая, спи, – прошептал подошедший к ней Шамаш. Он провел рукой над ее головой, словно набрасывая невидимое одеяло. – Возвращайся в свой сон…
      – Шамаш… – Атен смотрел на него с непониманием, сомнением, болью. И, все же – без хотя бы тени осуждения. И не только потому, что он, готовый принять любую волю бога солнца, заранее принял грядущее, которое избрал для него и его дочери Шамаш. Как бы ни была сильна его вера, отец просто не смог бы остаться безучастным к происходившему с его девочкой. Хозяин каравана скорее чувствовал, чем видел: что-то не так, что-то нарушилось, дорога пошла не в ту сторону. И нужно остановиться, пока маленькая ошибка не обернулась огромной бедой.
      – Но… – Евсей во все глаза, не отрываясь, не моргая глядел на малышку, вновь погрузившуюся в глубокий сон. – Почему? Он повернулся к богу солнца, ожидая…
      Да что там – требуя от Него объяснений.
      – Летописец… – начал колдун, но караванщик прервал его, не дав ничего объяснить.
      – Разве Ты не обещал нам помочь?!
      – Так было нужно…
      Нет, караванщик не ждал от него объяснений, стремясь лишь к одному – высказать все свои упреки.
      – Зачем? Зачем Ты вновь усыпил ее?! Еще миг, и все бы закончилось, все беды остались бы позади…
      – Евсей, это была не Мати… – тихие слова Атена заставили летописца замолчать, переведя взгляд ничего не понимавших глаз на брата.
      – Но… Но кто же тогда?
      – Не знаю, – пожал плечами караванщик. Весь его вид говорил: "Какая разница?
      Главное – это не моя малышка. Уж свою-то дочь я узнаю всегда, что бы ни случилось. И нет ничего, что заставит меня обмануться…" -Это… Это другая девочка. Горожанка, – воспользовавшись образовавшейся в разговоре немой паузой, проговорила Сати, которая вздохнула с некоторым облегчением, увидев, что девочка заснула, однако продолжала чувствовать внутреннее напряжение, подобное трепету натянутой струны, которой касался холодными перстами ветер. – Я нашла ее в мире сна и… Она была рядом со мной в тот миг, когда мы стали просыпаться… Я хотела вернуться назад, но… – она виновато глянула на бога солнца, прося у него прощения.
      – Ты ни в чем не виновата, – проговорил тот, задумчиво вглядываясь в лицо спящей девочки.
      – Но я не сделала того, что должна была! – между сном и явью пролегла грань, столь же четкая, как городская черта. Она вновь была простой караванщицей, которую заставляли смущенно краснеть воспоминания о том, что она осмелилась возомнить себя самой госпожой Айей.
      Грустная улыбка коснулась губ Шамаша:
      – Ты сделала все, что было возможно, куда больше, чем смог бы кто-то другой: вернула в мир яви всех детей…
      – Но Мати…! – в ее глазах, голосе была не просто боль, но нестерпимая мука.
      – Всех детей, – продолжила начатую Шамашем фразу Гештинанна, – которые могли проснуться.
      – А она… – губы Евсея высохли, став во мгновение ока шершавыми, словно старая, грубо выделанная кожа, и мертвенно-непослушными.
      – Право же, мне очень жаль, – качнула головой богиня прошлого.
      – Но этого не может быть! – воскликнула подошедшая к ним Кигаль, в то время, как сопровождавшая ее Нинти склонилась над последней из спящих. – Шамаш, зачем ты вновь усыпил ее?
      – А что я еще мог сделать? – глядя в сторону, прошептал колдун, и, все же, несмотря ни на что, в нем не было безнадежной отрешенности, наоборот, глаза были сощурены, губы сжаты, мускулы напряжены, как у готового к броску зверя. Да, он сделал все, что мог, но это вовсе не означало, что он на этом остановится, и не будет предпринимать ничего, чтобы изменить пусть даже неизбежное…
      – Позволить ей проснуться! – упрямо продолжала настаивать богиня смерти.
      – Ты что, не понимаешь! – не выдержав, воскликнула Гештинанна. – Это не та девочка, которая была прежде! Проснулось бы совсем другое создание…
      – Да какая разница! Главное, чтобы она проснулась! А потом мы нашли бы способ все исправить! – Кигаль была готова говорить, убеждать до тех пор, пока другие боги ее, наконец, не поймут, не признают ее правоту. Но голос Шамаша, прозвучавший поразительно холодно и властно, заставил ее остановиться.
      – Нет.
      – Нет?
      – Нам ничего не удалось бы исправить, – хмуро продолжал колдун, – потому что малышка умерла б быстрее, чем мы успели сделать что-то еще.
      – Что? – все, кто слышал последние из произнесенных им слов, повернулись к богу солнца, одни с непониманием и несогласием, другие – страхом, ужасным в своей беспомощности. И лишь одно лицо было отрешенно спокойно, голова чуть склонилась в кивке, губы прошептали:
      – Все так…
      – Так?! – Кигаль была готова взвиться на дыбы взбесившейся кобылой и лишь близость смертных вынуждала ее сдерживать свои эмоции, способные, вырвавшись наружу, не только сжечь все вокруг, но и подпортить ее репутацию холодной всевластной и всеведавшей богини, безучастной к голову сиюминутной жалости в знании грядущего. – Шамаш…-она взглянула на бога солнца, но тот внутренне, в душе, казалось, был так неимоверно далеко от этого клочка мироздания, что докричаться до него сейчас было бы не под силу даже свышним. И тогда… – Гештинанна! – она резко повернулась к богине прошлого. Это был не голос просившей рассказать подруги, но требование властной хозяйки дать, наконец, объяснения.
      "Я жду!" – переходя на мысленную речь, давая понять, что дальнейший разговор не предназначается для ушей смертных и остальным богам следует сделать то же, потребовала Кигаль.
      "Неужели ты не видишь, не чувствуешь?" – Гештинанна смотрела на нее с грустью и сочувствием, когда той было потрачено столько усилий, чтобы помочь спутникам брата, и все напрасно.
      "Что я должна видеть?" "Смерть. Это маленькое хрупкое тело, – она качнула в сторону застывшей неподвижным ледяным изваянием девочки, – умирает. Оно бы уже умерло, если бы сон – состояние пограничья – не поддерживал в нем искорки жизни, замедляя и тем самым продлевая их горение…" Чуть наклонив голову, все так же не понимая или не желая понимать услышанное, богиня продолжала испытующе смотреть на Гештинанну, словно испепеляя ее взглядом.
      "Она говорит правду, – вздохнула Нинтинугга. В ее глазах, которые не отрываясь смотрели на маленькую караванщицу, желая навеки запечатлеть в своей памяти образ той, кто уже совсем скоро станет снежинкой минувшего на лице земли, стояли слезы.
      – И ты, повелительница смерти, должна чувствовать это…" "Но это невозможно! – вскричала Кигаль. – Она не может умереть!" "Однако она умирает, – богини вздрогнули, услышав этот голос – по-мальчишески звонкий и задорный, не хранивший в себе ни тени жалости или сочувствия в упрямом стремлении ни о чем не жалеть, предпочитая смеяться над всем и всеми. – Умирает", – повторил на языке мыслей подошедший к ним молодой караванщик.
      "Ри…" – Нинти смотрела на него, ничего не понимая. Она лучше, чем кто-либо из ее подруг, знала, что этот торговец – смертный, которого судьба наградила единственным даром – способностью, становясь свидетелем великих событий, происходивших на земле, вдыхать в затухавшие образы новую жизнь, запечатлевая их на страницах легенд. Он не мог понимать речь богов, не осмелился бы вмешаться в разговор богинь, и… Свышние, да это было не под силу даже магу, не то что простому помощнику летописца!
      "О нет, подружка, – рассмеялся тот, – я не Ри, – он развел руками, – это лишь его тело, не более того. Тело, которым я воспользовался, чтобы покинуть темницу, где я провел в заточении целую вечность".
      "Лаль? – Кигаль с подозрением взглянула на того, кому сама только что помогла проснуться. – Нет, это невозможно…!" "Почему же, повелительница смерти?" "Айя наложила на тебя оковы, которые не позволяют тебе покинуть чертогов сна!" "Да, – кивнула Нинти, – это так… Лаль – пленник того мира. Но не вечный… – в ее глазах горело сомнение. – Могло случиться что-то, сделавшее подобное возможным…" "Ты всегда была сообразительнее этих старух, убедивших себя, что все, кажущееся им невозможным, невозможно на самом деле, и не пытаются не то что проверить, но хотя бы предположить иное", – в его устах, искривленных усмешкой, любые слова в один и тот же миг звучали и как похвала, и как издевка.
      "Лаль – бог, а бог может принять любой облик, войти в тело смертного, живя его жизнью, или сорвать с губ умирающего последний вздох, желая ощутить вкус смерти, оставаясь при этом не менее живым, чем был прежде…-задумчиво прошептала Кигаль.
      Затем ее взгляд, обратившийся на караванщика, стал холоден, наполнившись пламенем угрозы. – Но он бессилен порвать цепи заклятья, сковавшие его вечность назад! Самозванец…" Смех, разнесшийся, казалось, над всей землей, заставил ее умолкнуть.
      "Ну, Кигаль, и повеселила ты меня! Поверишь ли, мне давно не было так смешно!" – тот был беззаботен, ничуть не испуганный яростью грозной богини, будто убежденный, что она ничего не сможет ему сделать.
      И повелительница смерти растерялась. Она не привыкла, чтобы над ней смеялись.
      Это не позволяли себе не только смертные, но и другие боги. Кигаль не дозволяла даже думать о чем-то подобном, одним своим взглядом, видом предупреждая, что наглец пожалеет о непростительной дерзости. Единственным исключением до сего дня был Нергал, но…
      Ей стало не по себе от одной мысли о бывшем супруге, по стихийному телу прошла волна дрожи. Она не хотела думать… Нет, это было просто невозможно! Все, что угодно: пусть уж лучше это действительно проснувшийся Лаль, только не…
      "Не пугайся, Кигаль. Я действительно всего лишь маленький божок сновидений, а не твой грозный супруг. Что же до тела… Возможно, – он взглянул на свои руки, – я и выгляжу как этот жалкий торговец, но на самом деле я – даже куда больше я, чем был прежде! Ты спрашиваешь, как такое возможно? Как это вообще произошло? Все ты, Кигаль. Именно тебе и только тебе я должен быть благодарен за свое освобождение!" "Я не шевельнула бы и пальцем ради этого!" "Знаю, – спокойно кивнул Лаль, – и потому не спешу с благодарностью. Но ведь это ничего не меняет, когда я здесь, стою перед тобой… Так что, Кигаль, хотела ты этого или нет, но ты освободила меня".
      "Значит… – глаза богини сощурились. – Ты с самого начала запланировал все это?" Тот чуть наклонил голову так, что это можно было понять и как да, и как нет.
      "У меня было несколько планов. Не забывай, мне была дана вечность, чтобы придумать их, все подготовить и воплотить в реальность, зная, что хотя бы один достигнет цели".
      "Ты украл детей каравана, зная, что они – спутники Шамаша…" "Ну… В некотором роде…" – уклончиво ответил он. Ведь никогда заранее не знаешь, как будет выгоднее повернуть дело.