– Нам лишь тяжело видеть мир таким, какой он стал.
      – Разве вы не видели перемены, занося в летопись Гештинанны жизнь и смерть людей? – спросила Кигаль, в голосе которой ощущалось старательно скрываемое раздражение.
      – Госпожа, – летописцы склонили головы в поклоне, не глядя на богиню смерти, соблюдая закон, который та не дала им разрешения нарушить, – все было, казалось иначе. Одно дело наблюдать за происходящем стороны, сквозь зеркала, делающие явь похожей на сон, другое – столкнуться со всем лицом к лицу, когда никаких надежд и сомнений уже не остается.
      – Повелитель небес, – они вновь повернулись к Шамашу и замерли, ожидая, когда тот скажет, зачем они были подняты из подземелий на белый свет.
      – Будучи современниками Мара, вы должны были пройти через те времена, когда люди выбирали владыку вечного сна. Так ли это?
      – Да.
      – Кто-нибудь из вас шел путем Лаля?
      – Господин…! – в глазах мужчин, которые с благоговейным трепетом смотрели на владыку небес, боясь пропустить хотя бы слово, зажегся ужас. Но они не смели оставить Его вопрос без ответа и потому один из них продолжал:
      – Я встал на эту дорогу будучи юношей! То была ошибка не выбравшего судьбу! Потом, осознав ее, я сделал все, чтобы исправить, искупить свою вину! И заслужил прощение госпожи Айи! Господин, Ты ведь тоже простил нас, и…
      – Успокойся, – остановил его колдун, – я ни в чем не виню тебя.
      – И Ты не станешь судить меня вновь?
      – Конечно, нет.
      – Но зачем тогда Ты заговорил…
      – Мне нужен ответ. Ты помнишь путь Лаля? Ты мог бы пройти по нему вновь?
      – Нет! Я не… – он задрожал, замерцал от ужаса. Ему была невыносима сама мысль, воспоминание о том, что и сейчас, несмотря на все минувшие годы, все обретенные знания, или, может, именно благодаря им, казалось ему страшнее самой жуткой из смертей. – Прости, господин, – только когда слова сами начали срываться с его уст, услышав свой голос он понял, что осмелился перечить богу солнца. О, конечно, повелитель небес разрешил им быть искренним. Но даже исполняя волю господина, слуге следовало знать меру дерзости.
      Опустившись на колени летописец замер, готовый принять любую кару за свой проступок.
      – Встань, – если бы перед ним был человек, колдун подошел бы к нему и помог подняться, но он не решился коснуться неустойчивого призрачного покрова, боясь нарушить его равновесие и навредить тени.
      – Может быть, я смогу тебе помочь? – спросила его Гештинанна.
      Узнав причину, по которой богу солнца понадобились ее помощники, она сначала растерялась, не сразу поверив в то, что правильно поняла его слова. А затем ее душа задрожала от обиды. Неужели болезнь настолько изменила его, и он стал ценить слово смертного больше, чем богини?
      – Я храню воспоминания многих из тех, кто жил в то время, – все же, сделав над собой усилие, проговорила она, – и помню путь во владения Лаля так отчетливо, словно шла по нему сама…
      Ничего не говоря, колдун лишь поднял на нее задумчивый взгляд печальных глаз.
      – Шамаш, я знаю дорогу! – она была готова просить, умолять, так ей хотелось быть ему полезной, чтобы он обратил на нее внимание, понял, что она – не серая тень, способная лишь записывать события, которые совершают другие, но и сама что-то делает, что она может даже изменять судьбу… – Я пройду через врата и я сделаю все лучше любого смертного, будь то человек или его призрак! Их терзает страх, которым полнится, словно пустыня снегом, память. Я же свободна от чувств. Они не помешают мне…
      – Ты что же, решила сама отправиться в путь? – с долей удивления, за которым просматривалась тень неодобрения, спросила богиня смерти.
      – Да! Конечно! Лаль мне не враг и…
      – Ты сошла с ума, Гешти! – с сочувствием глядя на нее, качнула головой Кигаль. – Очутившись в мире сновидений, ты станешь всего лишь еще одной спящей – и только…
      – Это не важно!
      "Гештинанна! – резко одернула ее Кигаль. – Перестань! Постыдись людей! Ты ведь богиня! Приди, наконец, в себя! Прислушайся к тому, что ты говоришь: "Это не важно!" А что тогда важно? Зачем отправляться в путь, если он – не более чем сон?
      Чтобы подарить Лалю еще и свои силы заодно со знаниями? То, что ты говоришь, это слова непроходимой дуры, а не дочери мудрости!
      Богиня истории несколько мгновений стояла, удивленно хлопая глазами, словно до этого мгновения спала, а теперь, проснувшись, никак не могла понять, где она и что происходит. Затем она застыла, на миг, обратив свое стихийное тело в камень.
      Наконец, став прежней хладнокровной и разумной повелительницей своих чувств, она повернулась к Кигаль, заговорив с ней на языке мыслей: – "Прости. Не знаю, что на меня нашло… Просто безумие какое-то!" "Конечно, безумие, – хмыкнула та. – Как еще можно назвать любовь?" Богиня памяти достаточно пришла в себя, чтобы не броситься сразу же отрицать то, что было истинной правдой. Ее щек коснулся румянец, однако смущение быстро прошло. В глаза вошла задумчивость, на лицо набежала тень сомнения.
      "Что-то здесь не так. Я не Инанна, чтобы сходить с ума от чувства…" Богиня смерти взглянула на нее с снисхождением:
      "Ты просто никогда прежде не влюблялась и не понимаешь, сколь сильным может быть страсть".
      "И все же… – брови Гештинанны сошлись. – До этого мгновения я чувствовала себя будто в бреду, так, если бы кто-то, ослепляя меня пламенем вспыхнувшей в моем сердце страсти, подчинил себе мою душу, лишая способности мыслить, заставляя действовать, опираясь на эмоции, не знания… Кигаль, я чувствовала себя так, словно съела пригоршню ягод Меслам! " Богиня смерти взглянула на нее с испугом: "Если все зашло настолько далеко… – она повернулась к Шамашу, который стоял, ожидая, когда все справятся со своими переживаниями, подготовившись к тому, чтобы действовать. – У нас очень мало времени, – проговорила она, именно так – "у нас", не разделяя себя и людей, понимая, что в отличие от всех прежних времени и событий, нынешние одинаково опасны для всех, когда могут изменить один из основных непреложных законов мироздания – грань между явью и сном… – Я знаю, что говорю: Лаль всегда был страшно упрям…" "Да… – вздохнула Гештинанна, наверное, впервые за весь этот разговор, соглашаясь со своей хозяйкой. – Он упрям…" "И мстителен. И безрассуден… И может убить пленников, когда за ними придут освободители…" Богиня памяти скользнула взглядом по замершим поблизости смертным. В ее глазах затеплилось сочувствием – женщина понимала, что бессильна изменить то, что было суждено.
      "Жаль… – вздохом сорвалось с ее поджатых, превратившись в тонкие бледные нити, губ. – Нам не приходится выбирать…" "Да! – Кигаль, наоборот, вскинулась, – мы не можем допустить, чтобы мироздание развалилось на части, потеряв одну из связующих нитей!" "Я понимаю… – Гештинанна вздохнула. – Смертные не станут рисковать жизнями своих детей… Пока они спят – они живы, но кто знает, что случится, если попытаться их разбудить… Я была права: лучше ни во что не вмешиваться…" "Нет! Ты не так все поняла…!" – лицо богини смерти исказилось гримасой боли.
      Оно было бледным, в то время как глаза горели нездоровым пламенем. В них плавилось отчаяние.
      "Разве? – Гешти устало взглянула на нее. От недавнего всплеска страстей не осталось и следа. Она вновь была сама разумность и рассудительность. – Если мы вмешаемся, новой войны не миновать".
      "Ну и что? – пренебрежительно фыркнула ее собеседница. – Он – всего лишь маленький божок, а мы…" "Но он бог. Которому ничего не стоит убить смертных. Поверь, пойми: нам будет лучше ни во что не вмешиваться. И пусть Лаль играет своими новыми игрушками. До тех пор, пока они его привлекают – они будут живы… А за это время мы отыщем способ справиться с ним".
      "Нет!" – с еще большим упрямством повторила Кигаль.
      "Но почему! – богине памяти ее рассуждения казались более чем разумными – истинными. Она не видела в них никакого изъяна. – Ведь речь идет всего лишь о нескольких смертных. Которых мы все равно не в силах спасти…" "Ты только что сама хотела отправиться в путь, лишь бы помочь…" "Я уже сказала, что была во власти чего-то, непонятного мне, подобного навету. Я не понимала, что делаю. Для меня было неважно, помогу я смертным или, наоборот, все лишь испорчу. Единственное, чего мне хотелось – сделать что-то для Шамаша, обратить на себя его внимание. Я была слепа и поэтому ошибалась. Сейчас же все совсем не так! А если ты не понимаешь этого, прислушайся, если не к моим словам, то к своим мыслям!" "Не могу!" – Кигаль всплеснула руками, не зная что сказать. У нее на глазах рушились все планы, которые она вынашивала столько веков! Да что там планы, все будущее, каким она его видела!
      "Успокойся. Неужели пришла моя очередь говорить тебе это? Право же, я не ожидала от тебя такой заботы о смертных!" "Причем здесь..!" – в порыве отчаяния начала она, однако, поймав себя на том, что чуть было не выдала секрет, который должна была хранить ото всех, прикусила язык.
      Не в силах успокоиться, она, нервно дернув плечами, повернулась к богу солнца: – Шамаш! – окликнула она его, стремясь заручиться поддержкой брата.
      Колдун словно не замечал их. Он смотрел на стоявших вокруг торговцев, и его лицо было хмурым и напряженным.
      Караванщикам только-только удалось совладать с чувством оцепенения, вызванным приходом подземных богинь, чье появление, несмотря на то, что их привел бог солнца, и внешнюю дружелюбие, не сулило ничего хорошего. Атен уже даже открыл рот, чтобы, отвечая на немой вопрос Шамаша, рассказать обо всем… не произошедшем, нет, скорее – обнаружившемся за время Его отсутствия. Но голос повелительницы подземного мира, громом прозвучавший в душе смертного, заставил его, затрепетав, словно крохотный лист в порывах разбушевавшегося ветра, замолчать.
      – Нам надо поговорить!
      – Не сейчас… – колдун нахмурился.
      – Нет, именно сейчас! – резко прервала его Кигаль. Богиня была готова настаивать на своем, не важно, нравится это ее брату или нет. Взмахнув рукой, она очертила вокруг себя и своих собеседников круг, отделивший их троих от всего земного мира, делая невидимыми и неслышными для смертных.
      – Теперь мы можем спокойно все обсудить, – промолвила она с заметным облегчением.
      – Зачем? – колдун болезненно поморщился. – Мы и так по большей части говорили на языке, не понятном простым смертным…
      – Я не хочу, чтобы услышали как раз те, кому он понятен! Что же до смертных…
      – Им тоже незачем подслушивать наш разговор! – недовольно нахмурилась Гештинанна.
      – Сейчас не место и не время для секретов от торговцев! – возразил Шамаш.- Неужели ты не понимаешь, что тем самым подрываешь их доверие к нам?
      – Доверие? Х-х! – с губ Гештинанна сорвался удивленный смешок, когда она не ожидала услышат из уст бога солнца столь наивного замечания. – Да при чем здесь оно, когда смертные обязаны не доверять, но верить в нас!
      Колдун качнул головой. Он не мог согласиться с ней, однако не знал и как возразить, когда видел, какими глазами, полными благоговейного ужаса и слепого почитания глядели на Кигаль караванщики.
      "Вера… – вновь, как когда-то, ему приходилось думать о ней иначе, чем было привычно для рожденной иным миром души. – Она правит этим миром. Она дает ему силы. Возможно, – он взглянул на богиню, – она права. А я ошибаюсь…" Кигаль тотчас почувствовала сомнения, проникшие в его сердце, спеша их развеять:
      – Послушай меня. Это важно. Особенно если ты хочешь помочь спящим…
      – Шамаш, нельзя помочь всем, – перебив свою хозяйку, быстро, с жаром в голосе заговорила Гештинанна. – Ты ведь знаешь. Так уже было, и…
      – Молчи! – грозно прикрикнула на нее Кигаль, глаза которой засверкали гневом и с трудом сдерживаемой яростью. И та, которая еще миг назад казалась простой, может быть, лишь чем-то сильно взволнованной женщиной, превратилась в грозное могущественное божество, против которого никому не следовало идти.
      Справившись с эмоциями, она повернулась к брату:
      – Выслушай меня. А потом решай.
      – Но…
      – Шамаш, – она устало вздохнула, качнула головой. – Я знаю, что ты хочешь сказать.
      Что не должен решать за этих людей. Что это их путь, их дети… Но неужели же ты никогда прежде не принимал решение за других? Невозможно, чтобы тебе не приходилось делать этого!
      – Ты права, – вынужден был признать колдун.
      – А раз так, – останавливая его на этом, не позволяя продолжать, возражая, что то был другой мир и вообще, вновь заговорила Кигаль. – Раз ты взял на себя ответственность за судьбы этих людей, даря им жизнь там, где их ждала смерть, тебе, а не им решать, куда идти.
      – Вперед, – чуть слышно прошептал Шамаш. Его губы дернулись в грустной усмешке: – Разве у них есть выбор?
      – Есть! – воскликнула богиня памяти, понимая, что если она хочет помешать Кигаль исполнить задуманное, то должна действовать сейчас. Да простит ее хозяйка подземных земель, но Гештинанна была уверена, что в вечности права именно она. – Ну конечно! Они могут остаться стоять на месте! И тогда спящие не проснутся. Но и не умрут!
      Колдун молчал. Скрестив руки перед грудью, он несколько мгновений смотрел то на одну богиню, то на другую.
      – Шамаш, все не так, как кажется на первый взгляд, – продолжала Кигаль, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно ровнее и тверже. – Мы не ведем спор, прося тебя рассудить нас, а указываем два пути. Каждый из них ведет в свое будущее. Вопрос лишь в том, какое из этих будущих будет лучшим для мироздания. И для твоих спутников, являющихся его частью, немаловажной частью, ведь не случайно ваши пути пересеклись.
      – Мне не нравится ни одно из них, – пробормотал колдун.
      – Но третьего не дано! – воскликнула Эрешкигаль.
      – Когда-то я это уже слышал…
      – Ты говоришь так, словно сомневаешься, что все происходит в действительности!
      Шамаш, правда – она ведь остается правдой, даже если не нравится нам! Таков мир.
      Можно идти вперед или стоять на месте.
      – Но путь не единственен…
      – Да… – начала было Кигаль, но Гештинанна прервала ее:
      – Это не важно! Направление не имеет значения, лишь дело или бездействие!
      – Направление… – колдун поджал губы, задумавшись. В его глазах затрепетали огоньки осознания чего-то… Но богини не дали ему возможности понять. Они продолжали:
      – Шамаш, может быть, ты забыл то, что было до твоей болезни, но ты ведь помнишь произошедшее после. В Керхе…
      – Да, вспомни, что было в Керхе! – обе женщины говорили об одном и том же, но каждая – в своих интересах. – К чему бы привело твое бездействие в том городе?
      – Все было бы иначе! Но почему ты полагаешь, что хуже, не лучше?! Шамаш, – богиня истории повернулась к повелителю небес, – послушай, то, что я предлагаю, лишь на первый взгляд кажется жестоким. Но на самом деле это правильно. Путь, проверенный временем…
      – Шамаш…
      Они долго объясняли ему, убеждали, стремились объяснить…
      – Хорошо, – наконец, проговорил колдун.
      Богини тотчас умолкли, хотя и не поняли, с кем из них двоих он соглашался.
      Впрочем, каждая была убеждена, что именно с ней, а потому они не стали уточнять.
      Кигаль, решив, что пора переходить от слов к действиям, взмахнула рукой, снимая купол, окружавший небожителей во время разговора.
      Шамаш же знаком велел Атену и Евсею приблизиться, затем, быстро оглядевшись вокруг, громко позвал:
      – Лекарь, воин, идите сюда.
      Кода те подошли, он продолжал, обращаясь к Лису:
      – Будет лучше, если кто-нибудь продолжит следить за безопасностью каравана.
      Отбери лучших дозорных из тех, кто успел отдохнуть, расставь вокруг шатра на расстоянии взгляда.
      – Стражей, а не дозором? – уточнил Лис, внимательно глядя на бога солнца, стремясь как можно лучше понять приказ, чтобы затем наиточнейшим образом его выполнить.
      – Да, – подтвердил колдун. – Я пришлю к вам волка. Он поможет заблаговременно узнать о приближении врагов… – Шамаш чуть наклонил голову. Предпринятые меры казались ему недостаточными. – И вот еще что. Предупреди всех и помни сам: я установлю между воинами вешки. Вокруг них будет сила, которая в случае опасности привлечет к себе врагов, принимая первый удар на себя и давая вам время подготовиться.
      – Я все понял!
      Колдун повернулся к Лигрену: – Как детишки?
      – Спят, – вздохнув, лекарь виновато развел руками, словно говоря: "Прости, всего моего искусства, всего знания недостаточно, чтобы разбудить них…" -Я… – хозяин каравана, не спускавший настороженного взгляда с помрачневшего лица Шамаша, решил, что бог солнца по какой-то причине недоволен им…
      – Ты бессилен им помочь, смертный, – Гештинанна прервала хозяина каравана прежде, чем тот успел сказать хоть что-нибудь. В ее голосе была грусть, а в глазах – сочувствие.
      – А вы? Вы поможете нашим малышам? – он никогда прежде не решился бы вот так взять и заговорить с богиней, но страх за дочь давал ему силы. – Вы ведь поэтому пришли?
      – Да, караванщик, – кивнула Кигаль. – Мы пришли, чтобы помочь! Расскажи о спящих.
      Как они себя чувствуют?
      – Мы… – Лигрен был так взволнован, что его голос вдруг сорвался, переходя в сип.
      С нескрываемым страхом взглянув на подземных богинь, он, стремясь успокоиться, перевел взгляд на Шамаша, а затем, смотря лишь на него, заставляя себя не замечать его божественных спутников, продолжал: – Мы только совсем недавно начали понимать, что с детишками что-то не так… И мы узнали, что они съели ягоды Меслам…
      – Для людей это яд, – качнула головой Кигаль. – Если больше одного плода…
      – Больше, госпожа, – опустив голову, вздохнул Лигрен, понимая всю тяжесть случившегося.
      Богиня смерти нахмурилась. Ее губы превратились в тонкие бледные нити, на лицо легла тень, а в глазах было столько беспокойства, что его хватило бы, чтобы окутать всю землю снежным покрывалом. Однако в облике повелительницы мира смерти не было видно предвестников ярости.
      – Но они не мертвы! – видя в этом добрый знак для себя, воскликнул лекарь. – Они спят. Только спят! И… Вы ведь поможете нам? Вы ведь пришли, чтобы помочь, правда?
      – Правда, – вновь подтвердила, успокаивая его, Кигаль. – Правда, – но, несмотря на то, что ее голос звучал ровно и спокойно, в глазах закружили тени, чей сумрачный танец не предвещал ничего хорошего. – Интересно, как эта гадость попала к ним…
      – Да уж, – прошептала Гештинанна, – ведь, насколько мне известно, плоды Меслам запрещены.
      – Да, госпожой Айей… – пробормотал Лигрен, втягивая голову в плечи, готовясь к тому, что гнев подземных богинь вот-вот обрушится на него, испепеляя.
      – Тогда как же это понимать?
      – Гештинанна! – остановил ее укоризненный взгляд Шамаша. – Зачем ты пугаешь его?
      Он и так все расскажет. И по доброй воле быстрее, чем по принуждению.
      – Вот-вот, – хмуро взглянув на спутницу, проговорила Кигаль, – так ты только затягиваешь разговор. И, сдается мне, делаешь это осознанно. Все еще не рассталась со своей идеей?
      – Это тут совсем ни при чем! – та была готова вскипеть от нанесенной, да еще в присутствии смертных, обиды, тем более, что обвинение казалось совершенно незаслуженным, хотя… Ради истины, она должна была признать, что где-то в глубине души, возможно, так оно и было. В слух же, несколько успокоившись, решив, что спор ни к чему хорошему не приведет, продолжала: – Я просто хочу во всем как следует разобраться. Надеюсь, так же, как и ты, Кигаль!
      – Не сомневайся. Я не Нанше, чтобы бросаться, не задумываясь, в омут вниз головой!
      – Лекарь, – голос Шамаша заставил обеих женщин замолчать. – И, все же, как ягоды попали к малышам?
      – Случайно… – прошептал тот, еще не до конца придя в себя.
      – Случайно! – вскричала Гештинанна, на лице которой удивление было готово смениться гневом. – Да в вашем мире ничего не происходит случайно! А если что-то случилось помимо вашей воли, смертный, так и скажи! И мы разыщем того, кто стоит за этим, не важно, бог он, демон или дух!
      – Госпожа… – лекарь вновь сжался, ощутив такой холод, которого не чувствовал никогда прежде, даже в самые лютые морозы. – Я имел в виду… Я хотел сказать…
      В том, что произошло, не было ничьего злого умысла, просто…
      – Расскажи, смертный, – кивнула ему повелительница подземного мира, – как все было, а выводы уж позволь нам сделать самим.
      – Но почему Вы спрашиваете? – удивленно пробормотал Евсей. – Неужели Вы сами не знаете? Ведь Вы боги…
      – О, мы можем узнать и по-другому! – повернулась к нему Гештинанна. – Но, поверь мне, летописец, тебе не понравится, если мы поступим так. Это ведь очень неприятно наяву, не во сне, который защищает от сильных чувств, видеть в глазах вечных отражение своей смертной жизни, чувствовать себя снежинкой, – она поймала ее, словно пух белой птицы, продолжая, – которая растает, а мы и не заметим…
      – Мы не делаем этого, – продолжала Кигаль, – потому что так хотел Шамаш. У него свое отношение к чтению мыслей. Что должно быть известно вам, избранным им в свои спутники по земному миру, и так… В общем, – она развела руками, – вам придется все объяснить нам.
      – Конечно, это медленнее… – богиня чуть наклонила голову, – но не лишено своего смысла. Так что же произошло?
      – Рабы… – несмело начал Лигрен. Менее всего на свете ему хотелось говорить о проступке Рамир, боясь, что боги, в порыве ярости, осудят ее, не принимая в расчет ничего остального, хорошего, что могло бы ослабить кару, облегчить наказание… Но разве мог он промолчать под огненными взглядами небожителей, или, тем более, даже подумать страшно, солгать Им? – Они всегда возят с собой ягоды Меслам, – единственное, что было в его силах, это постараться смягчить гнев подземных повелительниц, вызвав их сочувствие. – Они используют их лишь для себя, как лекарство от жестокой тоски или средство последнего дня… Вы ведь знаете – жизнь рабов грустна и тяжела, у них нет ничего, даже собственной судьбы, а будущее если и несет в себе проблеск надежды, то такой робкий, что его трудно разглядеть среди окружающего непроглядного мрака…
      – Продолжай, смертный, – если богиня смерти и была чем-то недовольна, то только медлительностью рассказчика, – я понимаю твою заботу о спутниках. Не бойся: мы не станем никого судить, не разобравшись во всем. Итак?
      – Рамир… – его душа была готова заплакать, будто он приговаривал к вечному проклятию собственную дочь. Но он не мог не подчиниться воле небожителей. – Она дала ягоду дочери хозяина каравана, потому что не могла отказать ее просьбе…
      – Она действительно не хотела никому причинять зла, – поддержал его Атен. – У рабыни нет собственной воли, так что… И, потом, с некоторых пор они подружились с моей малышкой и девушка старалась угодить ей во всем.
      – Это понятно… – проговорила Кигаль. – Однако… – она качнула головой. – Остается еще вопрос, с чего это вдруг ей понадобились ягоды Меслам…
      – И откуда маленькая караванщица вообще о них узнала, – подхватила Гештинанна. – Вряд ли от своих спутников… К тому же, – она повернула голову к Лигрену, – ты говорил, что ваши дети съели больше чем по одной ягоде. А девочке дали только одну. Откуда взялись остальные?
      – Какая разница? – недовольно поморщилась Кигаль. Для нее главным было не как все случилось, а почему произошло, когда первое оставалось лишь в прошлом, второе же могло иметь последствия для будущего.
      Но Гештинанна, толи в обычном стремлении понять все, чтобы создать наиболее полную картину произошедшего, толи действительно желая затянуть разговор, оттягивая срок действий, продолжала свои расспросы:
      – Как такое возможно?
      Взгляды смертных, их души метнулись к повелителю небес, моля Его остановить богинь. Но Шамаш молчал, не вмешиваясь. Впрочем, он просто больше не слушал разговор, и так зная ответ. Ему просто нужно было время, чтобы все обдумать.
      – Нам кажется… – караванщики опустили головы: – Их взяла Мати.
      – Нам не следовало этого говорить, – тяжелым, полным муки вздохом сорвалось с губ Евсея. Еще миг назад они с такой самозабвенностью защищали рабыню и вот теперь, как-то походя, небрежно, даже не задумываясь над тем, что делают, обратили грядущий гнев подземных богинь на несчастную душу девочки… – Возможно, мы ошибемся… Я… Я не верю, что моя племянница способна на нечто подобное. Она не могла украсть! Шамаш, – он повернулся к богу солнца, ища Его понимания и поддержки. – Ты ведь знаешь сердце Мати! Скажи же…!
      – Малышка здесь ни при чем…
      Облегченный вздох уже готов был сорваться с губ летописца и его мрачного в напряженном молчании брата, но Шамаш продолжал:
      – Однако то, что ягоды взяла она – правда.
      – Все-таки украла… – Евсей побледнел. Ему стало ужасно стыдно, так стыдно, что он готов был провалиться сквозь землю. И еще… Он думал о том, что, возможно, не заговори он об этом, не заостри он внимание богов на вине девочки, возможно, те не сочли бы ее столь уж большой, а теперь… И, все же, ругая себя на чем свет стоит за болтливость, он продолжал, потаясь объяснить произошедшее, обелить племянницу в глазах богов. – Даже если это так… Она делала это не по своей воле! Кто-то отравил ее душу, кто-то очернил ей глаза. Она не знала, не понимала, что творит! Это все бог сна! Он обманул ее, одурманил…
      Кигаль и Гештинанна, переглянувшись, кивнули друг друга, когда сказанное смертным подтверждало их мысли и подозрения.
      "Обман – стихия Лаля", – говорили глаза одной.
      "А ребенок – самая легкая добыча, когда более доверчивого стремящегося обмануться в своей вере во все на свете создания не найти", – соглашался с ней чуть подернутый дымкой размышлений и воспоминаний взгляд другой.
      Но караванщики не смотрели на Них. Они не спускали взгляда с лица бога солнца – того из небожителей, чей суд был самым важным для людских душ.
      – Ты ведь не осуждаешь ее? – задал Евсей тот вопрос, который беспокоил в этот миг их всех, но произнести решился только он.
      Шамаш взглянул на летописца с нескрываемым удивлением. Ему и в голову не приходила мысль о том, что в мироздании есть поступок, за который можно осудить или даже покарать ребенка.
      Другое дело – понять истинную причину самому, чтобы потом объяснить маленькому человечку, чего не следовало делать и почему.
      Но вопрос был задан и на него нужно было дать ответ.
      – Нет… Скольких ягод вы не досчитались? – спросил он Лигрена.
      – Рамир не уверена. Ей никогда прежде не приходило в голову считать…
      – И все же?
      – С десяток.
      – Свышние… – сорвалось с губ богини смерти, в сощуренных глазах которой отразился ужас. – Я и представить себе не могла, что все настолько плохо!
      – Хуже некуда, – Гештинанна вздохнула. В ее глазах, обращенных к смертным, горело искреннее глубокое сочувствие. – Кигаль, – вслух, не тая слов от караванщиков, проговорила она, – наш спор был лишен смысла. Тут бессильны даже мы.
      – Нет! – полный ужаса возглас прокатился по каравану. Насколько бы ни были реальны прежние страхи, они казались всего лишь призрачными угрозами в вере в то, что боги не оставят в заботах своих избранный Ими караван. Но если…
      – Я велел приготовить бодрящий отвар, – голос лекаря звучал откуда-то издалека, теряясь в отзвуках мыслей, как тень среди тумана, – но вряд ли это поможет.
      Слишком уж доза большая…
      – Это несправедливо! – полное обиды и боли сорвалось с губ Кигаль. Ей-то казалось, что она предусмотрела все, и вот выходило, что все рушилось из-за какого-то пустяка, маленькой ягодки Меслам! – Не честно! Я так старалась… – сжав пальцы в кулак, она в ярости стукнула ими по воздуху, высекая из него молнии.
      – Кигаль, может быть, ты, наконец, объяснишь… – начала Гештинанна, но богиня смерти резко прервала ее:
      – Нет! Я еще не сдалась! Скажи, – она подплыла к Атену, остановившись всего лишь в шаге от смертного, – скажи, какой сон снится детям! Что они видят: мечту или кошмар?
      – Госпожа, я… – конечно же, он был готов во всем, что угодно помогать богине, не оставившей надежды на спасение ее малышки, но… Он болезненно поморщился, не понимая, чего Она от него хотела, ведь караванщик был по эту грань реальности и при всем своем желании никак не мог заглянуть в сон, которым грезила его девочка.
      Да если бы он был в силах оказаться в ее сне, он бы, несомненно, нашел способ увести ее за собой… или остаться с ней, не важно, главное – быть с дочкой, знать, когда ей понадобиться помощь, спасти ее от бед, которые навеки останутся невидимыми для находящегося за пределами сна.
      – Их сон спокоен, – ответил за него Лигрен, который, в отличие от хозяина каравана, понял, что имела в виду богиня. – На лицах лежат улыбки. Нет знаков, которые оставили бы страдания души… Они видят добрый сон, госпожа, – вздохнув, проговорил он.
      Лекарю это представлялось плохим знаком, когда из кошмара пытаются убежать, возвращаясь в реальный мир, от исполнения же мечты никто никогда не уйдет, как ни зови, ни умоляй. Но богиня смерти, наоборот, получив ответ, несколько успокоилась:
      – Значит, еще не все потеряно…
      – Кигаль… – Гештиннна качнула головой. – Не делай этого. Не вмешивайся. Поверь мне: это не приведет ни к чему хорошему.
      – Но я не могу иначе!
      – Оставь все эмоции позади, взгляни вокруг. Ты видишь: грань между явью и сном сейчас столь хрупка, что стоит нам сделать неверный шаг, как все мироздание сорвется в бездну, ведь отражение и реальность не могут стоять по одну сторону зеркала.
      – Мы будет осторожны!
      – И как ты себе это представляешь? – не выдержав, вскричала Гештинанна.- Что ты вообще знаешь о крае сновидений?
      – Да уж побольше тебя! Ведь я богиня смерти, а смерть – это вечный сон!
      – Ты – повелительница души, спит же разум!
      Когда слова иссякли, они замолчали, продолжая глядеть друг на друга, не в гневе, ненависти или презрении, нет – в безнадежном поиске иной возможности, того пути, которого как они совершенно точно знали, просто не было.
      – Госпожа! – донесся до них полный слитых воедино надежды и отчаяния возглас женщины.
      Лина, вырвавшись из рук пытавшихся удержать ее женщин-караванщиц, подскочила к богине смерти, упала на колени перед повелительницей подземных земель: – Верни малышей, прошу Тебя! И я буду твоей слугой в вечности!