Дорогой сновидений
 

 
      Был вечер. На землю спустился задумчивый покой, наполненный тихим скрипом снега под полозьями.
      Мати сидела в командной повозке, разбирая свитки, ища, что бы ей почитать, когда до ее слуха донесся глубокий печальный вздох.
      – О чем грустишь? – не отрываясь от своего занятия, спросила девочка.
      "О пище", – Шуши лежала возле нее, вытянув вперед лапы и положив на них морду.
      Волчица вновь и вновь переводила взгляд поблескивавших в полутьме рыжих глаз со своей хозяйки на ломоть хлеба с куском копченого мяса, покоившийся на медной, покрытой причудливой чеканкой тарелке.
      – Ты ведь совсем недавно ела! – воскликнула Мати. Удивление заставило ее даже отложить в сторону свитки и повернуться к своей четвероногой подруге.
      За минувшее время Шуши превратилась из крохотного беззащитного комочка в большого могучего зверя, не уступавшего по размерам взрослому волку. Ее золотая шерсть лоснилась, сильные мускулы проступали холмистым рельефом.
      – Теперь ты больше не растешь, и…
      "И что же? – недовольно заворчала Шуши. – Это не повод морить меня голодом!" -"Морить голодом?" Это так теперь называется? Да той плошки каши, что ты получила на завтрак, мне бы хватило на три дня, никак не меньше!
      "Что такое каша? – фыркнула волчица. – Я хищник. И мне нужно мясо! – она осторожно подползла с своей подруге, ткнулась холодным мокрым носом ей в руку, не спуская голодного взгляда с тарелки: – Ну, дай же, дай мне этот аппетитный кусочек! Ты все равно не ешь сама, только дразнишь меня!" – в глазах, которые, не мигая, смотрели на девочку, было ожидание и столько надежды, страстной мольбы, что Мати не смогла выдержать этот взгляд. Она вдруг почувствовала себя ужасно виноватой и рука сама потянулась к бутерброду, готовая отдать подруге все, что угодно, лишь бы та не обижалась.
      Волчица осторожно взяла кусок, проглотила, не жуя. Ее взгляд подобрел, приоткрывшаяся пасть растянулась в улыбке.
      "Спасибо… – мохнатая рыжая голова чуть склонилась в благодарном кивке. Но уже через миг в рыжих глазах вновь вспыхнул голодный блеск, морда поднялась, нос вытянулся, принюхиваясь к окружавшим запахам. – А у тебя больше ничего съедобного не осталось? Может, случайно завалилось куда? Или ты припрятала на голодный день и забыла?" -Нет, – девочка взяла ее шею, притянула к себе, дыша излучаемым зверем теплом.
      Та тотчас подставила подруге лоб – чеши. – Ну что мне с тобой делать? – вздохнув, спросила Мати. В ее голосе не было ни гнева, ни неудовольствия, лишь любовь и забота. – Если так пойдет и дальше, очень скоро наступит день, когда караван не сможет тебя прокормить. И нас с тобой прогонят!
      "Не прогонят, – глаза волчицы лучились золотым пламенем веселья. – Твой отец слишком любит тебя для этого. А перед нами с братом все вообще преклоняются, как перед святыней. Так что, даже если я заберусь в складскую повозку и съем все, что найду в ней…" -Пожалуйста, не делай этого! – Мати вздрогнула. Ее сердце сжалось от страха при одной мысли о том, какое их обеих могло бы ждать наказание, случись нечто подобное.
      Конечно, Шуллат была права – ее и Хана караванщики называли не иначе, как священными созданиями госпожи Айи. Да и сама девочка помнила о законе пустыни, ставившем путь золотых волков превыше тропы каравана. Но эти две дороги уже столько времени были соединены воедино, что люди, привыкнув к волкам, стали видеть в них не чудо, а реальность, к которой, как всем известно, отношение совсем иное. – Ни к чему испытывать веру тех, чье терпение может и лопнуть…
      Шуши лизнула девочку в нос, затем опустила голову ей на колени, застыла:
      "Подумаешь, наказание! Все это пустяки…" – она сладко зевнула.
      – И совсем не пустяки! – трепля подругу за загривок, проговорила Мати. – Вот выгонят нас из каравана в пустыню, что будем делать?
      "Жить дальше, – та была совершенно спокойна и безмятежна, – что же еще? Нам и двоим будет хорошо…" -Мы не выживем одни!
      "Конечно выживем! – волчица даже подняла голову, чтобы заглянуть дочери огня в глаза. – Я буду охотится, так что пищи хватит." -Ты не умеешь охотиться!
      "Умею! Я родилась охотником! Это у меня в крови!" – в ее глазах мелькнуло яркой вспышкой недовольство, весь вид говорил: "Неужели ты так плохо меня ценишь?" -А как же тепло?
      "Я буду греть тебя, ты меня! – волчица заворчала, показывая, что ей не нравится этот разговор. – И вообще: не хочешь – можешь выбрать себе другое наказание. А по мне лучше в уйти в снега. Пусть даже одной, – она чуть наклонила голову, словно раздумывая. Последняя мысль ей совсем не нравилась – Шуллат, осознавая себя стайным созданием, терпеть не могла одиночества, – или возьму с собой брата…" – подумав еще немного, она сморщилась, глаза вновь вспыхнули недовольным блеском.
      Шуши слишком хорошо понимала, что от Хана за подобное предложение она вместо столь желанного согласия получит лишь лапой по носу. Волк не покинет господина Шамаша. Ах, вот бы кого уговорить!
      А ей так хотелось выбраться из тесной повозки, сойти с узкой тропы и окунуться с головой в свободу снежной пустыни, наполненной множеством манивших к себе запахов, стольким любопытным, знакомым и, вместе с тем, неизвестным!
      – Да… – Мати, разделявшая не только размышления, но и чувства подруги, мечтательно вздохнула. – Если бы Шамаш пошел с нами… – тогда все то, что сейчас виделось шагом навстречу страху, могло бы стать чудесным приключением.
      Просто замечательным! И совсем не опасным.
      "Не хочешь предложить ему сбежать?" -Сбежать?
      "Ну, отправиться в путешествие. Если тебе так больше нравится".
      – Мы, кажется, говорили о наказании…
      "Конечно, нам ничего не стоит его заслужить…" -Нет, не надо, – Мати и сама не знала с чего это вдруг страх, выбравшись из своей снежной норы, пришел к ней, но его ледяной трепет пробрался к самому сердцу, заставив его заколотиться быстрее.
      "Неужели твоя душа не жаждет приключения, особенно когда моя так мечтает о нем!
      Э, – приглядевшись к своей собеседнице, волчица чуть наклонила голову. Ее глаза смеялись, – да ты боишься! Мати – трусиха!" -Я не трусиха!
      "Трусиха, трусиха!" -Замолчи, глупое животное! – слова сорвались с губ девочки быстрее, чем она поняла их смысл. А в следующий миг уже боль нахлынула на Мати, накрывая с головой. – Шуши, прости меня! – уткнувшись в жесткую, грубую шерсть, она заплакала. – Прости! Пожалуйста, прости меня!
      "Ну, перестань, – волчица холодным носом ткнулась в руку девочки. – Не плачь…" – в ее мысленном голосе была печаль.
      – Это я дура. И трусиха. И вообще… Называй меня как хочешь, только не бросай! Я так привязалась к тебе, что не смогу жить, если ты уйдешь! – она рыдала навзрыд, даже не думая о том, чтобы успокоиться.
      "Моя шерстка уже вся намокла от твоих слез, – волчица отстранила от себя Мати, но мягко, не отталкивая. А еще через мгновение ее шершавый язык коснулся щек девочки. – Фу, они такие горькие! – фыркнула Шуши. – Хватит уже! Я терпеть не могу воду!" -Ты не обиделась на меня? – размазав по лицу последние слезы, Мати устремила умолявший взгляд мокрых покрасневших глаз на свою подругу.
      "Конечно, обиделась, – ответный взгляд волчицы был пристален и серьезен. – Но это совсем не значит, что я вот прямо сейчас все брошу, повернусь к тебе хвостом и убегу в снега. Я вижу твою душу, знаю, что ты не хотела причинить мне боль. А слова… За слова можно простить… Я уже достаточно выросла, чтобы научиться этому великому искусству, без которого никто не смог бы жить среди детей огня…" -Какая же ты замечательная, Шуши! – девочка обхватила ее руками за шею.
      "Да. Я умная, красивая… И ужасно голодная!" – ее глаза стали такими несчастными, что, заглянув в них, нельзя было не испытывать жалости.
      – Неужели опять! – воскликнула Мати, схватившись за голову и закатив глаза, совсем как Лина, когда та заставала своих малышей за какой-то очередной шалостью, вроде выпотрошенной подушки или разрезанного одеяла.
      "Почему опять? Всегда. Я всегда голодна!" -Ну что мне с тобой делать?
      "Что делать, что делать… Принести чего-нибудь… Косточку. Или кусок мяса… М-н-я…
      А если тебе жаль такой малости для лучшей подруги – то хотя бы эту жутко надоевшую кашу… Ну, ты посмотри, посмотри, какая я худенькая! Все ребра можно пересчитать!" -Это где ребра? – Мати провела рукой по рыжему боку Шуши, оттянула шкуру. – Я пока вижу один только жир. Ты толстая, как…
      "Не продолжай. Не то вновь меня обидишь, будешь плакать, прося прощение, а мне уже надоели твои мокрые и соленые слезы." -Да, ты права, – вздохнув, проговорила Мати, благодарная волчице за то, что та все поняла и вовремя остановила ее.
      "Конечно, права. Ну, не сиди здесь, – она подтолкнула девочку носом к пологу. – Сходи, принеси мне что-нибудь съедобненького… Пока я не съела тебя! Не забывай, я ведь хищник!" -Хищник она! – Мати хмыкнула.
      "А что такое?" -Ты – снежный охотник.
      "Да, мы так называем друг друга. И что из этого?" -Как ты можешь быть охотником, если ни разу в жизни не охотилась?
      Волчица приглушенно зарычала, пронзив собеседницу недобрым взглядом:
      "Во мне дух охотника, я храню память множества поколений охотников. И я вправе называться…" -Разве я спорю? – в широко распахнутых глазах Мати было выражение детской наивности и непосредственности.
      "Тогда к чему весь этот разговор?" – Шуши растерялась. Вся ее начавшая было нарастать ярость, весь пыл пропали, растворившись без следа в удивлении.
      – Я хотела сказать, что согласна.
      "С чем это, интересно?" -Со всем! Я теперь буду соглашаться с тобой во всем!
      "Да? – волчица с сомнением взглянула на подругу. – И с чем ты соглашаешься на этот раз?" -Тебе пора самой добывать пищу. Охотясь. Может, и жира поубавится, и ловкости будет побольше, а то сейчас ты движешься, как беременная… Ну, в общем, ты сама знаешь, кто, – пряча смех в ладонь, хихикнула девочка.
      "Угу… – волчица в упор взглянула на свою подругу, стремясь разглядеть в глазах то, что скрылось от ее понимания в словах. – Я, по-моему, тебе весь вечер только об этом и твержу: пора сойти с этой ужасно надоевшей всем тропы каравана и убежать в открытые просторы снежной пустыни. Хочу на охоту. Я даже повторять устала!" – она широко зевнула, обнажив острые белые клыки.
      – Ну вот, я и говорю, что согласна!
      "Да с чем согласна!" – Шуши недовольно раздула щеки. Внутри ее начало нарастать раздражение, когда с каждым новым словом ей все больше и больше казалось, что девочка затеяла с ней какую-то игру, правила которой были известны только ей одной, а потому и победа была предопределена.
      – Ну какая ты непонятливая! – всплеснула руками Мати. – Хорошо, повторяю для… еще раз: я согласна пойти с тобой на охоту.
      "Это хорошо".
      – Ну, пошли, – и девушка двинулась к пологу повозки.
      "Что, прямо сейчас? – глаза волчицы удивленно округлились. – На ночь глядя? И только вдвоем?" -Ведь именно это ты и предлагала, разве не так? – глядя на нее веселыми глазами, ехидно проговорила девочка. – И еще называла меня трусихой.
      "Ты что, решила доказать свою смелость? Не надо, Мати, уж кто-кто, а я тебя знаю.
      Если тебя обидели мои слова – прости, как я простила тебя".
      – Да при чем тут обида или страх? – действительно, в первый миг она испытала именно эти чувства, но им на смену уже пришло нечто совсем иное – любопытство, жажда приключения…
      Волчица с сомнением заглянула в глаза девочке. С ней все было совсем наоборот, так, будто отдав подруге все свое желание убежать на волю, в снега, она впитала сомнения Мати, задумалась. Шуллат принюхалась к тому, что ждало впереди и, ощутив недобрый сладковатый дух беды, собравшись, словно готовясь противостоять ей, решительно качнула головой:
      "Нет".
      – Что – "нет"?
      "Мы не должны… Не сейчас. Может, потом. Утром".
      – В темноте сбежать легче. В свете солнца кто-нибудь обязательно заметит…
      "Тогда следующим вечером".
      – А чем плох этот?
      "Хотя бы тем, что он предназначен для подготовки, не действий!" -Мне так не кажется! – Мати надулась. Ей вдруг стало жутко обидно. Она чувствовала себя так, словно у нее перед носом покрутили чем-то, что она страстно хотела получить, а потом взяли и спрятали, не дав даже подержать в руках.
      "Так правильно".
      – Неужели тебе не хочется поохотиться?
      "Хочется".
      – Ну вот!
      "И мы поохотимся. Но не сейчас".
      – Но я хочу сейчас!
      "Мати, почему ты такая странная? – прервала ее волчица. – Почему, совершая ошибку, ты настаиваешь на своем до последнего, а, будучи права, спешишь изменить свое мнение? И вообще, тебе следовало бы прислушиваться к чутью, а не идти вперед слепым зверьком, который видит опасность лишь столкнувшись с ней нос к носу, пробует беду на зуб, идет по тропе, по которой никто до него не шел никогда, проваливаясь в снег и рискуя нарваться на неведомо кого…" -Так интереснее!
      "Но и опаснее".
      Девочка фыркнула.
      "Что?" – волчица пронзила ее пристальным взглядом рыжих глаз.
      – Еще совсем недавно ты совала свой длинный нос повсюду, нисколько не заботясь о том, что тебе его могут и прищемить. Что с тобой вдруг случилось?
      "Я выросла".
      – А я – еще нет.
      "Твое время идет медленнее, чем мое".
      – Как такое может быть? Ведь в небе только одно солнце. Оно для всех всходит и заходит в одно и то же время…
      "Подружка, глядя на небо ты не найдешь ответ на свой вопрос. Посмотри лучше на меня. Сколько мне лет?" -Тебе… – начала было Мати, но, вместо того, чтобы сказать то, что уже было готово сорваться с губ, замешкалась, задумалась, протянула: – Ну…
      "В твоем времени мне еще нет и года. Ведь так?" -Шуши…
      "Не пытайся что-то там понять или объяснить, просто скажи: это так?" -Ну… Да, это так… – поморщившись, словно съев ужасно горькую ягоду, нехотя признала девочка. – Но ты не выглядишь крошкой, только-только отпустившей грудь мамы. Это очень странно – я во много раз старше тебя и, в то же время, ты – взрослее меня…
      "Вот я и говорю: мое время идет быстрее твоего".
      – Девочка замотала головой, она была растеряна.
      "Не пытайся понять, просто прими как медленно тянущийся день и мгновенно пролетающую ночь, – волчица вновь зевнула. Ее голова опустилась на лапы, глаза были готовы сомкнуться. – Ну вот, за всеми этими разговорами я захотела спать!" -Возвращайся в нашу повозку. Я сейчас приду.
      "Ну, я так не хочу! – Шуши заупрямилась. – Ты же знаешь, я не люблю спать, не ощущая рядом твоего тепла! Я сразу же чувствую себя такой одинокой! И вообще, – она отпихнула свитки лапой в сторону, подальше от себя и Мати, – ты можешь почитать и потом. У тебя на это будет столько дней, что еще и надоест!" -Не повреди! – девочка поспешно выхватила рукописи, отодвигая их подальше от тяжелых когтистых лап волчицы.
      "Это всего лишь клочки бумаги".
      – В них – наша память. Ведь не все могут держать в голове события минувших веков.
      "Не веков – поколений".
      – Какая разница? – Мати безразлично пожала плечами.
      Шуши хотела что-то сказать, но ее вновь одолела зевота:
      "У-ух… Я тебе объясню, в чем разница… Но потом, утром… " -Не засыпай здесь, – девочка затормошила ее. – Взрослые рассердятся. Нам с тобой не место в командной повозке…
      "Тогда пошли домой", – волчица поднялась на лапы, повернулась к пологу, спеша спрыгнуть в снег, но Мати остановила ее:
      – Подожди. Я хотела спросить. Что ты почувствовала? Почему передумала идти на охоту?
      "Мати, нам нельзя уходить вдвоем… Там, – она указала носом в сторону полога, – много опасностей, о существовании которых ты даже не представляешь".
      – Ты защитишь меня. Ты же такая сильная!
      "Я сильная. Но при этом молодая и неопытная. Я выросла у огня каравана, а не в снегах пустыни. Нет, я готова безрассудно рисковать своей жизнью, но не твоей".
      – Но я хочу…!
      "Тогда уговори Шамаша".
      – Он не согласится пойти с нами. И одних нас не отпустит, – тяжело вздохнув, проговорила девочка. – Если уж ты почувствовала опасность, то он и подавно.
      "Он не захочет, чтобы ты бродила под носом у беды лишь потому, что жаждешь приключений".
      – Но ты сама предлагала убежать…
      "Я на миг забыла, что говорю с ребенком огня, а не снежным охотником".
      – Но я тоже хочу быть снежным охотником! Как ты! Ведь и я родилась в пустыне, здесь мой дом, и…
      "И ты обещала отцу не убегать", – укоризненно взглянув на нее, волчица наморщила лоб.
      – Да… – девочка, вздохнув, прикусила нижнюю губу, размышляя, как бы обойти эту вдруг возникшую проблему. Во всяком случае, отказываться от задуманного она вовсе не хотела. – Может быть, нам действительно сделать что-нибудь такое… заслуживающее наказания…
      "Тебе запретят выходить из повозки – только и всего".
      – Это за маленькую провинность. А вот если…
      "Мати, выбрось из головы эту затею! Я вовсе не собираюсь тебе в ней помогать!
      Более того, я уже подумываю о том, чтобы все рассказать господину Шамашу. Пока ты действительно не натворила бед…" -И ты предашь меня? – глаза девочки недобро сверкнули.
      "Это будет не предательство, а спасение…" Не дослушав ее, девочка, надувшись, решительно повернулась к волчице спиной, демонстративно уткнувшись в первый попавшийся свиток…
      "Мати…" – Шуши подползла к ней, тронула носом руку.
      – Не подлизывайся. Видишь: я обиделась!
      "За что?" -Ты предательница!
      "А ты дура!" – волчица раздула губу, в ее глазах вспыхнули зеленоватые огоньки.
      – От такой слышу!
      Несколько мгновений они упрямо сидели, отвернувшись в разные стороны. Но, что бы там ни было, они не могли долго злиться друг на друга, их души были слишком тесно связаны.
      Наконец, девочка тяжело вздохнула, прижав подбородок к плечу, посмотрела на свою подругу. Ощутив на себе ее взгляд, волчица, заскулив, повернулась, привалилась к ней горячим рыжим боком.
      "Я никогда не предам тебя. Никогда! Но господин Шамаш… Он заботится о нас…
      Мы не должны ничего от Него скрывать".
      – Как ты не понимаешь – он взрослый! Он идет собственным путем, а я никогда не найду свою дорогу, если не буду искать!
      "Откуда эти мысли? Почему они забрались к тебе в голову? Это как-то связано с тем, что у тебя скоро день рождения? – увидев, что девочка кивнула, волчица продолжала. – Но это глупо! Тебе исполнится только 12! По законам людей ты еще ребенок!" -Ну и что? Ты сама говорила, что время течет неодинаково. Откуда я знаю, может быть, после этого дня рождения оно полетит быстро, что я не успею за ним угнаться?
      Шуши хотела возразить, сказать подруге, что… Но тут приподнялся полог повозки…
      – Мы сделаем вот как… – порыв ветра вместе с холодным дыханием снежной пустыни донес до них обрывок разговора.
      Атен уже хотел забраться в повозку, занес ногу, и тут увидел дочь, застывшую рядом с волчицей.
      – О! А вы здесь что делаете? – спросил, выглянув из-за его плеча, Евсей.
      – Мы уже уходим, дядя, – девочка заспешила, стремясь выбраться из повозки прежде, чем отец справится с удивлением. И она бы успела, если бы не медлительность Шуши, которой в последний момент приспичило потянуться, зевнуть, почесать ухо…
      – Постой-ка, – Атен удержал дочь за руку. – Почему ты здесь?
      – А что, нельзя? – вскинув голову, с вызовом взглянула на него Мати. Она решила, что сейчас для нее лучший способ защиты – это нападение. Тем более, рядом с Шуши, держа руку на ее голове, ощущая ее тепло, девочка чувствовала себя такой сильной и уверенной, как никогда, будучи одна.
      – Вообще то… – хозяин каравана растерянно посмотрел на нее, затем обернулся, взглянул на брата, который стоял, согнувшись и прикрыв ладонью рот, с трудом сдерживая рвавшийся наружу смех. – С чего это вдруг такое веселье? – нахмурившись, спросил он.
      – Посмотрели бы вы двое на себя со стороны, – хмыкнув, ответил тот.
      – Лично я ничего смешного не вижу, – сверля Евсея хмурым пристальным взглядом, мрачно произнес Атен.
      – Да перестань, – поморщившись, тот махнул рукой. – Ничего страшного не произошло.
      Так что оставь девочку… Тем более, что на этот раз тебе готовы дать отпор, – он указал на волчицу, которая, борясь с дремой, недобрым взглядом следила за людьми, затеявшими нелепый разговор в то время, когда было давно следовало ложиться спать.
      – И мне вряд ли удастся ему противостоять. А, значит, лучше сразу сдаться на милость победителя, – Атену ничего не оставалось, как перевести все на шутку.
      Ведь действительно не было такого закона, который запрещал бы дочери хозяина каравана приходить в командную повозку. – И все же, милая, тебе не кажется, что пора спать? Вон и Шуллат, – как бы Мати ни называла свою подругу, все остальные в караване звали священных волков их полными именами, выказывая тем самым свое уважение, – уже засыпает, – караванщик указал рукой на волчицу, которая, словно в подтверждение его слов, широко зевнула и закивала головой.
      – Иду, уже иду, – вздохнув, пробурчала девочка, двинувшись к пологу.
      Шуши поднялась, опережая подругу, соскочила в снег и замерла, ожидая, когда та последует за ней.
      Мати не заставила ее ждать. Она сама торопилась поскорее забраться под свои одеяла, но вовсе не для того, чтобы скрыться от взрослых или уйти от продолжения недавнего разговора с Шуши. Девочка прижимала к себе руку, пряча в рукаве свиток – тот, который, когда Мати отодвигала рукописи в сторону от волчицы, откатился в сторону. Девочка не успела вернуть его обратно в сундук вместе с остальными и побоялась оставлять – тогда бы обнаружилось, что она залезла туда, куда ей совсем не следовало совать свой нос…
      "И, потом, я все равно хотела что-нибудь почитать, – здраво рассудив, Мати решила, что все складывается очень даже неплохо. – Главное, чтобы папа не узнал.
      Нужно будет получше спрятать свиток", – впрочем, она не видела в этом ничего сложного – она привыкла скрывать тайну.
      Шуши дождалась, пока девочка, забравшись в дальнюю часть повозки, накрылась меховым одеялом, поерзала, устраиваясь поудобнее, а затем осторожно подобралась к ней, ухнула, притулилась горячим боком и тотчас заснула. Ее теплое дыхание, успокаивавшее сопение заполнило собой всю повозку, внося в нее дух сладкого и безмятежного сна. Прежде он всегда мгновенно уносил Мати на своих крыльях в неведомые земли.
      Но на этот раз сон никак не шел, словно что-то мешало девочке заснуть. И она знала что – любопытство. Рука не выпускала свитка, пальцы осторожно поглаживали бумагу, словно надеясь на ощупь понять, что за тайны скрыты в этой рукописи.
      Наконец, поняв, что дольше бороться с любопытством она не в силах, да и бессмысленно все это, Мати отогнула край одеяла.
      До нее тотчас донеслось недовольное ворчание волчицы:
      "Ну, угомонись ты, наконец!" -Спи. Кто тебе мешает? – несколько мгновений девочка крутила свиток в руках, с интересом разглядывая его с разных сторон. Он выглядел необычно. На наружной стороне не было столь привычных рисунков и символов – пояснений. Ничего, даже знака названия – совершенно чистый лист бумаги, которая даже ничуть не пожелтела.
      "Может быть, это новая сказка дяди Евсея, – глаза Мати засияли, – вот было бы здорово!" Она поспешно раскрутила свиток. И тотчас поняла, что ошиблась. Ясные, четкие символы покрывали гладкий белоснежный лист, не тронутый временем, не раненый дорогой. И, все же, Мати чувствовала: рукопись, которую она держала в руках, древнее самой старой из ее сказок, старше даже священных карт. От нее веяло прошлым, столь далеким, что казалось, будто между ним и настоящим лежит целая вечность.
      Девочка испугалась, сама не зная чего. Она хотела поскорее свернуть свиток, убрать его подальше, но тут ей вдруг показалось, что символы начали мерцать, отражая отблески пламени так же, как снег – отсвет полной луны. Мати не удержалась и прочла первый из знаков, который не просто привлекал к себе внимание, но звал, умоляя разделить скрытые в сплетении линий знания. А потом она уже не могла остановиться.
      Мати поняла, что держит в руках не всю рукопись, а лишь ее часть – продолжение какой-то старой длинной истории… Может быть, даже легенды. По спине пробежал холодок. Но страх лишь сильнее разжег любопытство.
      "Минуло тридцать лет с тех пор, как, маги, ведомые Маром, милостью и властью господина Ута, да пребудет с нами мудрость и сила Его вовеки, победили Нинта, положив конец его ужасному царству смерти…" Мати остановилась, вернулась назад, стремясь повнимательнее разглядеть знаки имен, убедиться, правильно ли она их прочла. Девочка даже провела по ним пальцем, проверяя, не налипла ли на бумагу какая ниточка, не прошла ли лишней линией трещинка.
      Перед ней явно была легенда. За это говорило все, даже построение фраз, не свойственное обычной, повседневной речи.
      "Странно", – растерянно глядя на свиток, думала девочка. Конечно, она знала, что когда-то, очень-очень давно у бога Солнца было два имени – Ут и Шамаш. Но со времен древнего сражения с Губителем никто не произносил первого имени, как если бы оно умерло в тот ужасный день. Даже авторы легенд внесли исправления в свои рукописи, заменяя мертвое имя живым. И вот перед ней был знак, который почему-то сохранился. Девочка поморщилась. Ей было неприятно, больно, видя его, вспоминать о том, через какие страдания Шамашу пришлось пройти…
      Что же до остальных двух имен, то она вообще никогда не встречала даже упоминания о них. Ни в одной легенде! Хотя… Девочка наморщила лоб, силясь вспомнить… Ей казалось, что отец, шепчась о чем-то со своими помощниками, произносил их…
      "Странно все это", – она мотнула головой, пытаясь отогнать наваждения, которые, казалось, подошли к ней вплотную, скрывая в себе что-то… Мати сама не знала, что именно, просто чувствовала: загляни она им в глаза, ей бы это не понравилось.
      И девочка решила: лучше вернуться к легенде, которая, казалось, была написана в другом мире, что делало ее только интереснее. И страх отступал перед любопытством, когда рожденная чужой землей опасность страшит куда меньше той, что стоит за спиной. …"Минуло тридцать лет… Это я уже читала… Ага! Вот… Не случайно говорят: и миг горя дольше столетия, и век счастья кратче мгновения. Мы бы согласились с истинностью этих слов, даже если бы боги отпустили нам на торжество тысячи лет.
      Но нам было дано лишь эти тридцать… А потом вновь наступило время испытаний.
      На смену правлению смерти пришло время бессмертия. Боги конца отвернулись от мира людей. Почему? Не знаю. Мы – простые смертные. Разве могли мы спрашивать о причине Их поступков? Тем более что в первое время мы сочли случившееся не карой, а наградой, ибо бессмертие – разве не об этом мы мечтали? Все казалось восхитительным, особенно после того ужаса, перед лицом которого, в ожидании смерти, мы жили прежде… Но потом… Болезни не ушли. И старость приходила в свой урочный час. Тела ветшали…" Девочка нахмурилась, и, не долго думая, перескочила на несколько строк вниз.
      "…И пришли во дворец к Мару предсказатели. И сказали они: "Боги говорили с нами тысячью голосов, поведав нам о том, что спасение в нас самих и спасение это – сны. Если мы подчиним их себе, то получим не только избавление в настоящем – покой для немощных рук и уставших ног, но и надежду в будущем – очищение сном и пробуждение в полноте сил и надежд…" Слишком много слов, которые было трудно понять, слишком мало картинок событий, дуновений ветра времени, который уносил бы на своих крыльях далеко-далеко, завораживая чудесным полетом. И глаза Мати вновь скользнули вниз, пропуская неинтересные строки в надежде на то, что основное, главное, было впереди.
      "Много дней и ночей провел Мар во владениях сна. Когда же проснулся, собрал он магов, чтобы рассказать им, что ему открылось.
      И сказал он: "Новые поколения не будут рождаться до тех пор, пока старые не покинут землю". – "Те, кому пришла пора умирать, рады бы уйти, – сказали ему. – Но ведь подземные страны не принимают их к себе." – "Слишком много алтарей смерти было построено на земле, камни для которых брались из основания врат во владения госпожи Кигаль. Ослабленные разломами колонны не выдержали и подломились. Верхние камни рухнули на землю, заваливая проход, который стал способен пропустить лишь души, но не тела…" – "Что же нам делать? Оставаться на земле до тех пор, пока плоть не превратиться в ничто? Но на это потребуются века, спустя которые некому будет рожать детей, продлевая род!" – "Госпожа Айя готова взять на себя заботу о мертвых телах и остающейся с ними части сознания, имя которому – память. Она упокоит их своим сном. Но за это мы должны будем отдать Ей часть наших земель, чтобы Она покрыла их навеки снегами, построила на них ледяные склепы-дворцы".
      Мати, не моргая, смотрела на символы-значки, складывавшиеся в историю, так не похожую на то, что ей было известно.
      "Но ведь Матушка-метель пришла на землю совсем не потому, что Ее позвали люди!
      Она хотела сопровождать бога солнца, Своего супруга в Его вечных странствиях по небосводу, боясь, что, во власти болезненного бреда, Он потеряется на пересечении тысячи дорог, лежащих между небом и землей!" Девочка поспешно вернулась к чтению, надеясь, что написанное дальше ответит на ее вопрос. …"Люди переглянулись. Они боялись того, что могло ждать впереди, встань они на этот путь".
      И вперед вышел тот, чья речь вобрала в себя опасения и беспокойство всех.
      "Следует ли нам делать этот шаг? – задал он вопрос, который не покидал мысли остальных. – Договор с богиней смерти принес заключившим его лишь беду да бездну пустоты, в которую чуть было не скатился весь мир. Почему с богиней луны нам должно повезти больше?" -Потому что Она – Матушка Метелица! – не выдержав, воскликнула Мати.
      "Да заснешь ты наконец! – тотчас донеслось до нее сердитое ворчание разбуженной волчицы. – Сколько можно!" – Шуши зевнула и вновь провалилась в сон.
      Девочка же с головой ушла в чтение легенды, которая с каждым новым мигом, новым словом казалась ей все более и более странной. …"Зачем смертным отдавать богам единственное, что у них есть – свои земли, особенно если можно получить то, что нужно, и без этого?" – "Как, как?" – посыпались на него со всех сторон вопросы. – "Сон – наше спасение. Это верно. Но зачем идти на поклон к госпоже Айе, когда есть бог сновидений? Вот к кому нам следует обратиться за помощью. К тому же, можете не сомневаться, его помощь обойдется куда дешевле…" Услышав эти слова, Мар поднялся со своего трона. Он оглядел собравшихся пристальным взглядом внимательных глаз, от которых не ускользнуло сомнение в сердцах тех, кто был готов согласиться с каждым произнесенным только что словом, когда они избавляли от половины сомнений.
      "Я прошел сотней дорог, – заговорил он. – И знаю, что ждет нас в конце каждой из них. Не стану скрывать – та, на которую предлагаю ступить вам я, хоть и спасет от нынешних бед, но приведет к другим наших потомков, когда у этой дороги есть конец, который будет виден идущим по ней всегда – с самого первого шага и до последнего. Но только лишь на ней нас не покинет надежда…" "Так куда же приведет тебя путь? – вскричал тот же мужчина. – Скажи, прежде чем звать других ступить на него!" Все взгляды обратились к тому, кто был предводителем в ужасной войне, в годы радости и счастья, и все еще продолжал оставаться им сейчас, во время новых тревог.
      "Хорошо, я отвечу, – проговорил Мар, пронзив взглядом своего собеседника. Его брови сошлись на переносице, черты лица окаменели и лишь глаза, мерцая в полумраке залы, выдавали напряжение их хозяина, который знал, как будут восприняты его слова, но не мог промолчать. – Наступит день, когда вся земля будет покрыта снегом, все города превратятся в ледяные дворцы, в которых будут бродить лишь ветра…" "И не останется никого живого? – в негодовании прошептали маги. – Ты, ведший нас на бой со смертью, теперь призываешь нас склонить перед ней голову, принося самих себя в жертву?!" – они в ужасе, поддавшись единому порыву, отшатнулись от Мара.
      "Нет! – его громкий голос разнесся по залу, перекрывая гул перешептываний и эхо возгласов. – Не сдаться! Я призываю сражаться с пустотой тем единственным оружием, которое нам дано – надеждой!" "Не слушайте его! – перебил Мара громкий возглас. – Это не единственный путь! Я знаю другой! Я говорил вам о нем: нужно поклониться богу сна. Он подарит вечный покой телам, не прося за это ничего, беря лишь то, что будет и так отдано ему".
      "Отдано и так? – глаза Мара сощурились, лицо перекосилось от гнева. – А ты знаешь, что нам придется отдать? Память!" "Кому нужна память, когда некому помнить? Живые все равно никогда не получат ее, и мертвым в том сне, что будет им дан, она тоже не понадобится, – он повернулся ко всем собравшимся, чтобы спросить их: – Что вам дороже: земля живых или воспоминания мертвецов?" "Земля, – переглянувшись, ответили собравшиеся. – Душу все равно ждут благие земли владений госпожи Кигаль. Что же до тела… Может быть, это и не важно, какие сны будут ему снится", – осторожно проговорили они, поглядывая на Мара с робостью, в которой была просьба понять и простить.
      Но в глазах предводителя не было сочувствия. Они горели гневом: – "Как вы можете делать выбор, от которого будет зависеть судьба всех грядущих поколений, не сознавая, чем собираетесь расплатиться?" – воскликнул он.
      "Но ведь все равно из смерти нет возврата".
      "Вечный сон не знает пробуждения, лишь надежду на то, что когда-нибудь оно произойдет, – тот, кто противостоял Мару во всем этом разговоре, приблизился к нему, встал рядом, не спуская с него взгляда пристальных немигавших глаз. – Гордая богиня Айя не пойдет на снисхождение к смертным, желающим проверить, по ним ли выбранный путь, прежде чем ступить на него. Бог снов не такой. Он не столь горд. Он ближе к людям. Ему ли не знать чаяний смертных, их страхов и сомнений? С ним можно обо всем договориться…" Мар чуть наклонил голову, по-другому взглянув на своего собеседника. Его глаза сощурились, подернулись дымкой сомнений.
      "Кто ты? – неожиданно для всех спросил он. И только услышав этот вопрос, стоявшие вокруг начали понимать, что никогда прежде не видели этого мужчину. Он, казавшийся им знакомым многие годы, в действительности был совсем чужим, так что ни один из стоявших рядом с ним даже не знал его имени. – Как тебя зовут?" – сорвался с губ вопрос, который уже нельзя было не задать, ибо все, казалось, шло именно к нему – кульминации и развязке.
      "Лаль", – прозвучало в ответ. И в зале повисла тишина, в которой, забыв, как дышать, чувствуя, что сердце замирает в груди, разучившись биться, люди в смирении и почтении опустились на колени. Все, кроме Мара…" Девочка и не заметила, как приподнялся полог. Лишь почувствовав, как вздрогнула повозка, заскрипела, она очнулась, оторвала глаза от символов, вскинула голову и, увидев отца, поспешно спрятала рукопись под одеяло.
      И, все же… Странно, но ее сердце не сжалось в страхе, руки не задрожали при мысли о том, что могло бы случиться, увидь отец, что она читала. Ее взгляд остался спокойным, мысли были далеки от земли, в которой ей было суждено родиться, оставаясь в той, далекой, жившей в воспоминаниях легенды.
      Мати не могла не думать о прочитанном. Она слишком многого не понимала, чтобы не искать ответы. Девочка привыкла, что легенды связываются воедино, словно нити в полотно. И вот ее руки потянули за ленту, которая, как оказывалось, была частью совсем иной ткани. "Может быть, это тот мир, из которого пришел Шамаш?" – спрашивала она себя. Если так…
      Она должна была узнать все! …Когда Атен вернулся, было уже далеко за полночь. Хозяин каравана устал, замерз, ноги ныли, голова клонилась на грудь.
      Он хотел сразу лечь, чувствуя, что должен отдохнуть хотя бы несколько часов, но тут заметил мерцавшие в отблесках пламени огненной воды глаза девочки.
      – Что не спишь?
      – Так… – девочка пожала плечами, как-то неопределенно качнула головой. Она казалась задумчивой и грустной.
      Атен пригляделся к ней. Ему было странно видеть дочь такой притихшей. Он привык, что его маленькая непоседа не может посидеть спокойно на одном месте и несколько мгновений, а тут вдруг…
      – Милая, ты не заболела? – он поспешно приблизился к девочке, по пути случайно задев волчицу, которая, недовольно заворчав, отползла в дальний угол, подальше от людей, мешавших ей спать. – Прости… – проводив священное животное извиняющимся взглядом, пробормотал хозяин каравана. Потом его рука коснулась лба девочки. Он был холодный.
      – Пап, а кто такой бог снов? – неожиданно спросила Мати.
      – Что? – тот не сразу понял ее вопрос, хотя, надо признать, услышав его, ощутил облегчение: раз девочка спрашивает, значит, с ней все в порядке.
      – Ну… Госпожа Кигаль – богиня подземных земель и владычица душ умерших.
      Господин Намтар – бог судьбы… Бог очага Гибил, богиня растений Ашнан и богиня животных Лахар… А кто бог снов? – спросила девочка. Но вот странно, в ее глазах не зажглись огоньки любопытства. Она даже не повернулась в сторону отца, надеясь прочесть ответ по его губам быстрее, чем будут произнесены слова. Все выглядело так, словно девочка заранее знала ответ. Но если так, зачем она спрашивала?
      В конце концов, в этом вопросе не было ничего опасного и, проведя ладонью по бороде, смахивая с нее капельки воды, Атен проговорил:
      – Госпожа Айя в своих ледяных дворцах создает добрые, светлые сны, даря им часть вечности, с которой они потом, когда придет пора, сольются воедино. Пустые же, черные кошмары, что хочется забыть, едва проснувшись, насылает бог хмеля и яда, которого еще иногда называют духом обмана и забытья.
      – Как Его зовут?
      – Зачем это тебе, дочка? – спросил Атен, не в силах скрыть своего удивления.
      Конечно, похвально, что малышка стремится знать имена всех богов. Но этот небожитель никогда не считался равным даже младшим из Них, люди видели в Нем скорее демона или духа – обманщика и пакостника.
      – Не знаю, – та пожала плечами. – Просто интересно. Так как его зовут, папа? – со странной, необъяснимой настойчивостью повторила девочка свой вопрос.
      Атен задумался, стараясь вспомнить имя. Что-то носилось, звенело в его голове, но никак не желало складываться в слово.
      – Не помню, – наконец, осознав всю бесполезность своих попыток, вынужден был признать он. И ведь имя было таким коротким, легко запоминающимся… Но вот совершенно вылетело из головы, и все тут! – Ась…
      – Лаль, – поправила его Мати.
      – Да, точно! – радостно воскликнул хозяин каравана. – Еще его символ – Меслам!
      Меслам – это куст с красными листьями и большими черными ягодами. Он растет в лесу, на границе оазиса… На вид он завораживающе красив, особенно в пору цветения… – он сам не мог понять, зачем рассказывает все это девочке.
      Караванщик никак не мог справиться с каким-то странным чувством, словно не он говорил все эти слова, а язык сам решал, что произнести, не слушаясь разума, который, казалось бы, и не хранил в своей памяти никаких подобных образов.
      – Я никогда не видела его…
      – Караванная тропа стремится обходить Меслам стороной. Да и горожане выкорчевывают кусты быстрее, чем они успевают расцвести. В них все дурманит: и аромат цветов, и плоды, которые, стоит проглотить хотя бы один, погружают в долгий сон, а даже капельки смолы, попади она в ранку, достаточно, чтобы убить человека… – он прервал рассказ, видя, что девочка, перестав слушать его, отвернулась в сторону, задумчиво вглядываясь в пламень огненной воды. – Ладно, милая, давай-ка, засыпай. Ты – названная дочка госпожи Айи и Она не позволит никому отравлять тебе сны. Так что, ничего не бойся. Ложись и спи. Тебя ждут самые сладкие и светлые сны из всех, что придумана матушка Метелица.
      Мати ничего не сказала, лишь вздохнула.
      Атену даже показалось, что девочка не слышит его слов, думая о чем-то своем. Но затем она все же откинулась назад, на подушки, с головой накрылась одеялами, словно прячась под ними.
      Караванщик качнул головой. Его брови сошлись на переносице. Ему совсем не нравилось это изменчивое настроение дочки. От ее вопросов веяло чем-то…
      Странно, но в этот миг, находясь в своей собственной повозке под защитой каравана и его божественного покровителя, он ощутил вдруг столь сильное трепещущее чувство близости опасности, которое не рождало в его душе даже мертвящее дыхание города госпожи Кигаль.
      "Как бы чего не случилось, – внимательно оглядывая все вокруг, думал он. – Ох, не нравится мне это!" – все же, усталость заставила его лечь на толстые покрывала в ближней части повозки.
      Хозяин каравана задремал, уносясь в сладкий, безмятежный сон, который заставил его забыть о беспокойстве, близости опасности, заполняя собой то место, которое еще совсем недавно было занято страхом…
      Весь следующий день Мати вела себя как обычно. И время от времени искоса посматривавшая на нее волчица решила, что девочка забыла о давешнем разговоре.
      Однако, оставалось что-то, вносившее беспокойство в дух снежной охотницы, заставляя петлять по снегу. Ее сердце раздирали сомнения: Шуши никак не могла решить, как же ей поступить.
      Промаявшись до самого вечера, когда солнце склонило голову к покрову снежной пустыни, полня окружающий мир красным закатным сиянием, волчица несмело приблизилась к брату, который шел впереди дозорных, оглядывая все вокруг настороженным взглядом.
      Какое-то время она бежала чуть позади него, затем робко окликнула:
      "Хан…" "Что? – тот на миг обернулся, недовольно глянул на сестру. – Не мешай мне.
      Возвращайся в повозку. Твое место рядом с маленькой хозяйкой".
      "Я хотела поговорить о ней".
      Волк насторожился, замедлил бег, дожидаясь, пока сестра нагонит его, побежит рядом. Он внимательно принюхался к ней, ища среди множества обычных запахов тот, который указывал бы на близость беды.
      "С ней что-то не так?"
      "Она хочет пойти на охоту".
      "Таково мое желание, твое желание, ибо мы – из племени охотников. Но с чего бы это оно тронуло ее сердце? И как такая мысль вообще могла забрести в ее голову?" – не спуская с волчицы пристального взгляда внимательных рыжих глаз, спросил он.
      "Это я виновата, – та поджала хвост, тихо поскуливая. – Мне захотелось поделиться своей мечтой…" "Ты могла сказать мне", – в его голосе было осуждение, нос недовольно наморщился, губы раздулись, обнажая длинные острые клыки.
      "Зачем? Что бы ты сделал?" "Как будто сама не знаешь! – Хан огрызнулся. Его глаза сверкнули недобрыми красными огоньками. – Я поступил бы так, как обычно – сказал хозяину. И той же ночью мы бы носились в снегах, как делали уже не раз. Ведь ты мечтаешь не о первой охоте, а всего лишь об еще одной в бесконечно долгой череде. Зачем было говорить об этом с девочкой, тем более, когда скрываешь от нее, чем занимаешься в то время, когда она спит?" "Есть вещи, о которых другим незачем знать, – волчица недовольно мотнула головой: разговор пошел совсем не той тропой, как ей хотелось. – В конце концов, у нас обеих есть право на собственную жизнь. Я – не рабыня, а подруга!" "Она откровенна с тобой. Почему же ты ведешь себя как неблагодарная крыса?" "Я… Вот я и собиралась рассказать! Только так, чтобы она прежде все увидела собственными глазами, поняла, каково это – охотится!" "А тебе не приходило в голову, что хозяин осознанно никогда не звал ее вместе с нами? И дело не только в том, что ночью дети должны спать, а не бродить по снегам, словно тени? Может быть, он не хотел, чтобы она услышала крик беспомощной жертвы, увидела ее молящие о пощаде глаза за миг перед смертью в твоей пасти!" "Такова жизнь: ради того, чтобы один продолжал путь, другой должен умереть, отдавая свои силы и плоть. Девочка знает об этом. Она ведь тоже ест мясо".
      "Конечно. Но видела ли она хоть раз, как забивают животное, как его еще теплую плоть рвут на части? Я уверен, что нет. В ее мыслях пища и живые существа – не одно и то же".
      "Это глупо: беречь ребенка от знания, которое ему все равно рано или поздно станет известно! Нас вон с младенчества готовят к тому, кем нам предстоит стать, ведь иначе, не имея навыков, ограничиваясь лишь памятью, мы никогда не смогли бы по-настоящему повзрослеть".
      "Она – не щенок нашего племени! – напомнил волк Шуллат, которая, казалось, всякий раз забывала об этом, когда ей того хотелось. – И тебе не следовало говорить с девочкой об охоте, особенно если на деле ты и не собиралась брать ее с собой!" "Нет, почему же, я как раз хотела, чтобы она пошла с нами!" – начала она упрямо, но Хан прервал ее, зло огрызнувшись:
      "Нет, не хочешь!" "И как это, интересно, ты можешь знать лучше меня самой, что мне нужно и чего я хочу?" "Могу! – зло огрызнулся волк. – Все, чего ты хотела, это чтобы она обратила на тебя внимание, занялась тобой. Ты хотела, чтобы она восхищалась тобой – какая ты сильная, смелая и ловкая. И еще – чтобы она увидела, от чего ты ради нее отказываешься. И была тебе благодарна…" "Все совсем не так! " "Разве? А почему тогда у тебя такой взгляд, словно ты своровала олений бок? " "Ну… Совсем не так, не совсем так… Да, я чувству себя немного виноватой…
      Сама не знаю, в чем. Но это вовсе не означает, что я действительно в чем-то провинилась, просто…" "Ты эгоистка. Мне стыдно, что ты – моя сестра", – и, отвернувшись, волк затрусил вперед.
      "Постой! Я хотела спросить: что мне делать? Вести ее в снега, или…" "Ты запутала следы, тебе их и распутывать", – он убежал, оставив сестру стоять, переступая с лапы на лапу, поскуливая толи от холода, а толи от обиды.
      "Ну и ладно. Не больно-то хотелось! – когда обида, заполнив собой все ее сердце, вытеснила из него остальные чувства, волчица повернулась и, недовольно ворча себе под нос, побежала назад, к повозке Мати. – Я и сама справлюсь!" Девочка ждала ее. Воровато оглядевшись вокруг, видя, что рядом с повозкой слишком много чужих глаз и ушей, она поманила подругу внутрь, где, подтянув к себе морду волчицы, зашептала:
      – Ну, как, мы идем?
      "Куда?" – проворчала Шуллат, еще не успев отойти от разговора с братом.
      – На охоту! – ее глаза горели ожиданием и нетерпением.
      "На охоту…" – повторила та, подтянула к морде переднюю лапу, начав ее старательно зализывать, будто та была поранена.
      – Если хочешь, возьмем с собой Хана и…
      "Нет! – поспешно прервала подругу Шуши. – Мы пойдем вдвоем. Так нам никто не будет мешать, тянуть в разные стороны, и вообще… Ты готова? " -Конечно!
      "Охота жестока. Ты представляешь, что тебе придется увидеть?" -Представляю, представляю! – она чувствовала себя лишь в шаге от столь страстно желаемого! Ее душа трепетала, лицо светилось радостью. Боясь, что подруга в последний миг передумает, она поспешно продолжала: – Да не бойся за меня! Вот, – она вытащила из рукава длинный острый нож, спеша показать его подруге, – я знаю, как с ним обращаться! Отец учил меня. И я смогу постоять за себя!
      "Хорошо… – волчица устремила на подругу пристальный взгляд, пронзая им насквозь, заглядывая в самую душу. – Раз так, запоминай: ты будешь во всем меня слушать и если я скажу – беги, ты побежишь, а не станешь спрашивать, почему и куда".
      – Я согласна на все!
      "Мы не будем далеко уходить от каравана, и если по близости не окажется добычи, вернемся назад ни с чем".
      – Ладно, – она готова была согласиться на любые условия.
      "Когда воротится твой отец?" -Утром. Он сегодня ночью в дозоре, – все так замечательно складывалось! – Мы пойдем прямо сейчас?
      "Да", – Шуши не стала объяснять, что, если они не поспешат, то им вряд ли удастся осуществить задуманное, когда Хан, несомненно, расскажет обо всем Шамашу.
      Конечно, хозяин добр. Но на этот раз наказания не избежать… Волчица тяжело вздохнула:
      "Ну, ничего, ничего, – успокаивала она себя, поглядывая на сиявшую от счастья подругу, – главное, чтобы ей было хорошо. Раз она хочет убежать в снега – лучше со мной на охоту, чем с тенями неведомо куда… " "Оденься потеплее, – Шуллат повернулась к девочке. – Не забудь варежки".
      – Я возьму с собой нож! – проговорила Мати, убирая клинок обратно, в рукав.
      "Как хочешь, – Шуллат не стала возражать, хотя и была уверена: что бы там ни случилось, девочка не успеет им воспользоваться. – Прихвати немного еды и… " -Я уже все собрала, – она достала из-под одеяла небольшую кожаную сумку. – Здесь хлеб, сахар, вода, сало на тот случай, если будет очень холодно и у меня замерзнет лицо…
      "Ноша не должна быть тяжелой, – подозрительно глянув на сумку, волчица чуть наклонила голову. – Ладно. Жди меня здесь. Я разнюхаю все вокруг и вернусь за тобой", – и она выскользнула наружу.
      Ее не было всего несколько мгновений, которые, однако, показались сгоравшей от нетерпения Мати длиннее вечности.
      "Сейчас, – на миг запрыгнув в повозку, проговорила волчица, еще раз внимательно оглядев подругу, спеша убедиться, что та не забыла ничего важного, вроде шарфа или шапки. Осталось лишь дать последние наставления. – Старайся быть незаметной, не попадайся никому на глаза, а если тебя кто-нибудь все-таки увидит и окликнет, не поворачивайся, не отзывайся, и вообще, делай вид, что выполняешь какое-то важное поручение. Поняла?" -Поняла, конечно, поняла!
      "Тогда вперед!" Под покровом вечерней дремотной полумглы они, никем не замеченные, покинули караванную тропу и устремились в распростертые объятья снежной пустыни.
      Душа девочки трепетала от счастья. Мати никогда не испытывала ничего подобного.
      Казалось, что она несется на крыльях ветра, не касаясь снежного полотна. Да и не снег вовсе был у нее под ногами, совсем нет – нечто иное, легкое, пушистое, как дорогой мех белых пустынных лис.
      На небе, выйдя из-за серого облака, за которым она притаилась на несколько мгновений, давая беглянкам скрыться, сияла огромная бледноликая луна, проливая на землю магический свет, под которым все вокруг изменялось, уходя за грань яви, в мир сказок, фантазий и снов. В его лучах в недрах земли зародилось собственное серебряное свечение, которое окутывало все вокруг ореолом, столь ярким, что он слепил глаза. Легкий, игривый ветерок, скользя среди барханов, теребил их седые косматые космы, накручивал бороды и усы. Горизонт лежал от края земли и до края, обводя мир кругом безликих границ между черным звездным небом и белоснежной землей, безмятежную красоту которой не портили ни серые, слепые раны повозок, ни шрамы, оставляемые полозьями, ни рябь следов ног. Мир был совершенен в своей нетронутой красе.
      Мати на мгновение остановилась. Ее сердце быстро колотилось в груди, приоткрытые губы не могли сдержать вздоха восхищения, широко распахнутые глаза оглядывали все вокруг, не узнавая знакомый от рождения мир, удивляясь тому сказочному незнакомцу, каким он предстал перед ней в этот мир.
      "Вот она, свобода!" – донесся до девочки мысленный шепоток волчицы. Глаза Шуши горели, поднятый к небу нос принюхивался к ветру, губы подрагивали, трепетали так, словно волчица ловила вздохи лунного духа.
      – Свобода! – повторила девочка, вбирая в себя те чувства, которые охватили ее четвероногую подругу, спеша разделить их, принять в свое сердце и, прочувствовав, запомнить навсегда.
      "А теперь бежим, бежим! Нас ждет самая восхитительная из ночей, которых ты когда-либо знала!" – и, сорвавшись с места, волчица, стелясь золотой тенью по снегу, побежала в сторону горизонта, увлекая за собой девочку.
      Шуши то уносилась далеко вперед, проверяя дорогу, прочерчивая безопасную тропку на лике пустыни, то, оглядываясь на Мати, некоторое время стояла, ожидая ее, то вновь срывалась с места, но не для того, чтобы убежать еще дальше в снега, а, наоборот, возвращаясь к девочке. Обегая ее вокруг, она разбрасывала лапами снег, заметая следы, чтобы никто не смог пройти за ними следом.
      Но Мати, глядевшей на нее со стороны, казалось, что та просто играет, став, властью госпожи снегов, вновь маленьким волчонком, веселым и непосредственным.
      Улыбка не сходила с губ девочки, глаза лучились весельем. Никогда прежде ей не было так легко и беззаботно.
      Она бежала по снежному насту, не замечая усталости, не чувствуя холода, ни о чем не думая и, может быть, потому не испытывая никакого страха перед миром, в который она все глубже и глубже погружалась.
      "Тш-ш", – еще мгновение назад беззаботно кружившая, гоняясь за собственным хвостом, волчица вдруг припала к снежному бархану, глядя вспыхнувшими зеленым пламенем глазами на что-то, скрывавшееся за ним. Она напряглась, приготовилась к прыжку. Весь ее вид говорил: где-то рядом добыча.
      Мати послушно остановилась, легла в снег рядом с подругой. Но, как она ни старалась, присматриваясь к распростертым перед ней как на ладони снегам пустыни, как ни принюхивалась к дыханию ветра, так никого и не заметила.
      "Вспугнули, – Шуши расстроено вздохнула. – Мы двигались слишком шумно. Дальше пойдем осторожнее. Раз здесь есть добыча, то она не одна." -А кто это был? – продолжая с интересом оглядывать все вокруг, спросила Мати.
      Волчица пристально взглянула на девочку, перед глазами которой тотчас предстал мысленный образ маленького пугливого создания с белой пушистой шерсткой, крохотными красными бусинками-глазами и похожими на лопаточки передними лапками.
      – Ой, какая лапочка! – прошептала Мати. Она была не в силах сдержать умильной улыбки, ее рука шевельнулась, словно поглаживая невидимый комочек, чувствуя его мягкое тепло, нервные движения существа, видевшего во всем, встреченном им на поверхности земли лишь опасность да угрозу. – А как зовут этого зверька?
      "Добыча", – безразлично бросила в ответ волчица.
      Мати удивленно взглянула на нее.
      – Но…
      "Неужели ты думаешь, что я спрашиваю имя у еды, прежде чем ее проглотить?" – в голосе Шуши зазвучала усмешка.
      – Это жестоко!
      "Такова жизнь. Тебя же не интересует, как при жизни звали тот кусок мяса, который попал к тебе в суп? И правильно. Еда – дело тонкое. Когда слишком много знаешь, исчезает аппетит и вообще портится пищеварение. Так что…" – она внимательно взглянула на девочку, ожидая, как та воспримет ее слова.
      Мати болезненно поморщилась. Было видно, что, пока в ее голове рисовались эти картинки превращения маленького забавного зверька в кусок жаркого, в животе поднималась буря. Девочке с трудом удалось удержать внутри себя ужин, порывавшийся выбраться наружу.
      – Бр-р… – ее прошибла дрожь. Стало противно, словно она случайно проглотила жука. Мотнув головой, спеша избавиться от наваждения, Мати поспешила заговорить о другом: – А как здесь, в пустыне живут?
      "Охотой".
      – Но ведь в снегах не только хищники?
      "Мы – охотники. А добыча… Добыча она иная, не ест мясо." -Но чем же тогда эти зверушки питаются? Тут ведь нет ни грибов, ни ягод. Даже травы и той нет.
      "Кто тебе это сказал?" -Зачем говорить? Я ведь сама вижу…
      "Ты видишь только то, что на поверхности, – возразила ей волчица, а затем принялась терпеливо объяснять: – Если разрыть снег до самой земли, то там можно найти все, что угодно – и грибы, и траву. А уж всяких корешков вообще видимо-невидимо".
      – Разве может что-то расти под снегом, да еще в таком холоде?
      "Это здесь холодно. А у земли очень даже тепло. Снег согревает. Заройся в него – и тебе не страшен никакой мороз. Или ты не знаешь, что, сколь бы ни был холоден воздух, земля все равно остается теплой? Она греется изнутри." -Я не знала… – прошептала девочка, пораженная услышанным.
      "Конечно, откуда тебе! Ведь караванщики не видят дальше собственного носа… Не обижайся, Мати, но это так. Они бродят по пустыне поколение за поколением, проводят в ней целые жизни, однако при этом не пытаются не то что понять, но хотя бы узнать ее".
      – Да, – расстроенная, девочка вынуждена была кивнуть, признавая правоту подруги.
      Та взглянула на нее с сочувствием: "Не расстраивайся. Может быть, все дело в том, что вы – дети огня, а не снегов, и вы просто видите не то, что знаем мы, а нечто совсем иное…" -Но я родилась в пустыне! Я должна знать ее! – воскликнула девочка. На ее глаза набежали слезы обиды, но лишь на миг. Затем в них, обращенных в Шуши, вошла решимость. – Ты ведь расскажешь мне обо всем? Ты покажешь настоящую пустыню?
      "Ну конечно, – волчица улыбнулась. Потянувшись к девочке длинным носом, она лизнула подругу в щеку. – Мы затем и пришли сюда, чтобы ты увидела истинную жизнь, мою жизнь! Вот, например. Как тебе понравится это? Дети огня ошибаются, когда полагают, что в пустыне везде одни снега. Здесь есть свои луга и поля, даже леса. Невысокие, конечно. Тебе по пояс, но все же… Есть кусочки земли, где тепло".
      – Ты говоришь о приграничье?
      "Не только".
      – Но как такое возможно! – удивленная, воскликнула Мати. – Ведь все тепло нашего мира рождается от силы магов, а здесь, в пустыне их нет…
      "Я уже сказала: у земли тоже есть свои силы, свое тепло. Его недостаточно, чтобы растаяли все снега, но на чуть-чуть хватает. Знаешь, там потрясающе: в ямках выступает вода красного, как кровь, цвета, которая бурлит, словно в поставленном на огонь котле. Из трещин идет пар, а ночью, в темноте поднимаются огненные духи.
      Но главное, там тепло. И это тепло дает жизнь…" -Странно. Почему же мы на своем пути никогда не встречали ничего подобного?
      "Потому что караванные тропы обходят эти места стороной, точно так же, как они стараются сократить путь по ледяным морям".
      – Моря? Расскажи о них! – попросила Мати.
      "Вода не везде скована льдом. Есть место – берег – где высокие глыбы льда разбиваются о черные волны горькой соленой воды. Там тепло. И там очень много добычи… – глаза волчицы сперва мечтательно замерцали, затем заострились, морда чуть наклонилась и взгляд, обращенный на девочку, стал полон вопроса и подозрения:
      – Мы пошли в пустыню, чтобы рассказывать, или смотреть? Говорить мы могли бы и в караване".
      – Но ты никогда прежде не рассказывала…
      "Потому что ты не спрашивала".
      – Мы ведь не сможем сейчас дойти до моря, – осторожно продолжала девочка. Ей страстно хотелось поскорее услышать историю о самой загадочной стихии – черной воде.
      "Конечно, – фыркнула волчица. – До берега месяцы дороги… Однако, – она совсем не хотела разочаровывать ожидания девочки, более того, стремилась а ее удивить, поразить чем-то воистину необычным. – Если хочешь, я покажу тебе кое-что не менее любопытное – дворец госпожи Айи".
      – Я видела… – начала было Мати, но Шуши прервала ее, заговорила вновь:
      "И ты заходила в белоснежные залы, каталась по зеркальному льду полов? Ты слышала песню ветров, посвященную повелительнице снегов?" -Нет…
      "Тогда пошли!" – волчица подскочила к девочке, закрутилась вокруг нее, подталкивая носом вперед.
      – А мы можем… – Мати вдруг растерялась, даже испугалась. Она оглянулась назад, туда, где за горизонтом спрятался караван, посмотрела вперед, на ровный плат снегов, на котором не было видно даже отсвета дворца.
      "Это недалеко… Ну же, пошли! Неужели ты не слышишь, как Она зовет нас?" Девочка замерла, прислушиваясь. И действительно, ей показалось, что ветер донес до нее перезвон – не колокольчиков, нет – скорее льдинок, чей голос слился в прекрасную песню. Эта песня возвращала покой, манила за собой, протягивая невидимую руку, которой так хотелось коснуться.
      – А как же охота? – все же, сколь страстным ни было ее желание, она не хотела, чтобы ради нее подруга жертвовала исполнением собственной мечты.
      "Мы поохотимся потом, на обратном пути, – пасть волчицы была приоткрыта, так что казалось, что она смеется, глаза искрились, хвост весело вилял, все движения были озорны и задорны. – Догоняй меня! Ну же!" – и она понеслась к горизонту, скользя легкой тенью по глади снегов.
      Мати ничего не оставалось, как, бросив последний взгляд назад, двинуться вслед за подругой, сначала медленно, нерешительно, затем все быстрее, быстрее…
      "Не догонишь! Не догонишь!" – подзадоривал ее звенящий мысленный голосок Шуши, игравшей с дочерью огня словно со своей сестрой по охотничьему племени.
      Все это было так ново, необыкновенно… Чувства, запахи, образы, посылаемые спешившей разделить свои переживания с подругой волчицей, нахлынули на девочку и та, наконец, рассмеявшись, сняв камень-льдинку с сердца – бросилась бегом, весело беззаботно смеясь, поднимая серебряные пригоршни снега, обсыпая их звездопадом все вокруг… …Скользившая по поверхности снега возле самых ног Мати волчица остановилась столь внезапно, что девочка не успела среагировать и, перекувырнувшись через спину Шуши, кубарем покатилась в снег. Маленькие хрупкие льдинки впились в щеки, заползли под воротник, но не раня, не обжигая холодом, а щекоча весело и задорно.
      А тут еще подскочила волчица, закружила, норовя лизнуть в щеку, потянуть за рукав.
      Девочка смеялась без удержу, до слез, пока не поняла, что больше не может, что должна остановиться хотя бы на миг, чтобы отдышаться.
      – Все, Шуши, все, хватит! – проговорила она. Обхватив подругу за шею, она села в снег с ней рядом. И тут увидела перед собой…
      Ледяной дворец был прекраснее всего того, что ей когда-либо приходилось видеть, не только наяву, но и в фантазиях, во сне.
      Он возник из ниоткуда, словно опустился с небес на землю. Белоснежный и легкокрылый, казалось, что сами боги создали его из облаков и нежнейшего лебяжьего пуха. Луна сверкала над самой высокой из башен, полня строение своим чарующим светом, как огненная вода наполняет тонкий сосуд-лампаду, душа – тело, даруя не только пламень, но и саму жизнь.
      – Ух ты…! – только и смогла прошептать Мати. Поднявшись на ноги, девочка застыла, не в силах оторвать восторженного взгляда от явившегося ей чуда.
      Дыхание легкой белой дымкой срывалось с приоткрытых губ, щечки зарделись румянцем.
      "Пойдем", – волчица осторожно взяла ее зубами за рукав шубки, повела к тонким резным вратам.
      – Нельзя… – девочка отчаянно замотала головой, попятилась назад. – Это же…
      Это настоящий дворец матушки Метелицы!
      "Идем! – волчица рыкнула, крепче сжала зубы, упрямо тяня за собой продолжавшую упираться Мати, ничего ей не объясняя, бросив лишь: – Так надо!"
 

 
      Караван медленно скользил по серебряному полотну. Дорога была спокойной. Ветра резвились веселыми стайками беззаботных детишек, в чьих невидимых руках снежинки, представавшие некогда в образе злых ледяных стрел, мечтавших лишь о ярости и боли, превратились в праздничные блестки, искрившиеся, кружась над землей в задумчивом медленном танце, подобном сну мечты.
      Снежная пустыня от горизонта до горизонта оставалась спокойной и безмятежной.
      Ничто не предвещало опасности.
      Хозяин каравана зевнул, прикрыв ладонью рот, с силой сжал веки, мотнул головой, прогоняя подкравшуюся было дрему.
      "Что такое? – он вновь зевнул. – Я просто засыпаю на ходу! А ведь еще нет и полуночи".
      Атен взглянул на небо, чтобы по звездам определить время. Ему показалось, или так было на самом деле, но небесные светильники замерцали, затрепетали, расступились, делая так, чтобы все внимание человека привлекла к себе луна – светлая, спокойная, с задумчивыми желтыми глазами. До его слуха донеслась нежная тихая мелодия, сплетенная из дыхания мороза, шелеста снегов, звона невидимых струн, натянутых морозным воздухом между небом и землей, дрожавших от прикосновения к ним тонких чувствительных пальцев ветров. Эта мелодия проникала в душу, сердце, очаровывая, подчиняя себе, усыпляя…
      "А-а-а-у, – широко зевнув, караванщик замотал головой. – Нет, это что-то невозможное! Такое чувство, что боги решили усыпить меня…" Он оглядел пустыню, чуть наклонил голову в сомнении. А, может, в этом случае ему и сопротивляться не стоит? Небожители ничего не делают просто так. Что, если Они захотели рассказать ему что-то важное, выбирая для своих посланий сон – стихию, во власти которой человеку легче всего, отрешившись от земного, подняться до небесного и услышать Слово истины?
      Хозяин каравана бросил взгляд на ехавших чуть впереди, верхом на рослых оленях дозорных, которые, не подвластные песни дремы, внимательно следили за дорогой.
      "Ничего не произойдет, если я уйду в повозку. В конце концов, в случае чего меня разбудят… " Атен огляделся.
      – Вал, – окликнул он ближайшего дозорного, который тотчас повернулся на зов. – Вы справитесь без меня?
      – Конечно, – кивнув, спокойно подтвердил тот. Его глаза были как обычно насторожено прищурены, но не взволнованы.
      – Если что… – начал хозяин каравана, но дозорный остановил его:
      – Ничего не произойдет.
      – Откуда такая уверенность? – Атен взглянул на мужчину с непониманием и даже осуждением, когда чрезмерная самоуверенность дозорного могло оказаться гибельным для шедшего вслед за ним каравана. Сердце беспокойно забилось. "Зря я заговорил об отдыхе. Сейчас от дремы и следа не останется", – мелькнуло у него в голове, но в тот же миг, словно смеясь над смертным, небожители вновь обдали его такой волной дремы, что он не смог сдержать зевок.
      – Отдыхай, Атен, – по губам караванщика скользнула едва уловимая улыбка.
      – Сперва ответь! – пусть уже с трудом, но он все же продолжал бороться со сном.
      – Разумеется, – улыбка стала шире. – Что может произойти, если караван ведет сам бог солнца?
      – Он пошел в дозор? – Атен нахмурился – озабоченно и даже несколько взволнованно.
      Если так – все совсем не столь гладко и спокойно, как ему только что казалось.
      Ведь повелитель небес ничего не делает просто так.
      – Он правит первой повозкой.
      – Возницей должен был быть…
      – Господин заменил его с полчаса назад. Я думал, ты заметил…
      – Нет.
      – Не бери в голову. Какая разница? Таково было Его решение. И не нам доискиваться до причин Его поступков.
      – На все воля богов… – он вновь зевнул. – Прости, Вал, но это нечто невозможное.
      Никогда не чувствовал себя таким сонным, как сейчас.
      – Так иди спать. Может, боги захотели тебе о чем-то рассказать.
      – Вот и я об этом подумал… Ладно, пошел. А вы все же не забывайте о бдительности. На всякий случай, – и, повернувшись, он зашагал назад, к каравану.
      Его пошатывало, все вокруг плыло. Временами ему казалось, что он засыпает на ходу.
      "Нет, скорее в повозку, под одеяла, – с трудом удерживаясь на грани между явью и сном, думал он. – Пока я не свалился прямо в сугроб. Не дай боги, никто и не заметит, так и засну вечным сном…" Все же, проходя мимо первой повозки, он замешкался, взглянул на сидевшего на облучке, откинувшись назад, на деревянную спинку лавки, бога солнца. Дремота, как казалось, ослабила свои объятья, отступая на время назад.
      Караванщик пошел рядом.
      – Не помешаю?
      – Садись, – скользнув по хозяину каравана быстрым взглядом, Шамаш подвинулся.
      – Да нет, я… Я так… Что-то сон меня себе подчинить норовит, – проговорил Атен, украдкой поглядывая на повелителя небес из-под густых бровей, ожидая, как тот отреагирует на его слова, подтверждая или опровергая предположения караванщика.
      – Так иди спать, – небожитель повернулся к нему. В его глазах было терпеливое ожидание.
      – Ага, – караванщик кивнул. На этот раз ему удалось сдержать зевок и даже сделать вид, что не замечает, как свело челюсти, а глаза защипало от слез. – Шамаш… – он все же медлил, собираясь задать вопрос… Вот только сам не знал, какой.
      – Не тревожься. Все будет в порядке, – проговорил тот, не спуская с собеседника пристального взгляда черных глаз, в глубине которых забрезжили далекие огни, подобные свету звезд, смотревших на землю сквозь серую дымку тумана.
      – Да… – караванщик повернулся и, в полусне, зашагал дальше.
      И, все же, до своего жилища он так и не добрался. Уже у командной повозки дремота овладела им настолько, что подчинила себе волю смертного. "Ладно, – караванщик махнул рукой, забираясь внутрь. – Посплю здесь. Так даже лучше… " – стоило ему оказаться в повозке, как глаза закрылись, голова стала клониться вниз…
      И уже через минуту он крепко спал, лежа, прямо как был, в полушубке и шапке, на покрывавшей днище повозки плетеной циновке. …-Атен, проснись! – ему показалось, что миновало лишь мгновение, прежде чем кто-то вдруг затряс его за плечо, закричал в самое ухо. – Проснись же!
      – А? Что? – караванщик с трудом разжал слипшиеся веки, открывая глаза, которые первое время отказывались что-либо видеть, лишь бесцельно скользили по всему вокруг слепым взглядом. – Уходи, Евсей, – спустя какое-то время, узнав голос брата, пробормотал так до конца и не пришедший в себя хозяин каравана. – Оставь меня в покое. Я хочу спать, – ему казалось, что он поднимался по небесной лестнице все выше и выше в небеса. До владений богов оставалось лишь несколько ступеней. Очертания прекраснейших дворцов в окружении чудесных садов и цветников уже виделись за тонкой дымкой-вуалью. Атен еще был там, он цеплялся за волшебный сон всеми силами. И тут вновь зазвучал голос брата, немилосердно разрывая сплетенные с таким трудом нити.
      – Атен! Ты нужен! Мати…
      – Мати? – караванщик рывком сел, мотнул головой. В первый миг он чувствовал себя так, словно кубарем скатился с лестницы храмового холма, пересчитав все ее ступеньки. Бока ныли, в ушах что-то хлюпало и клокотало, перед глазами плыли круги сизой мути, голова болела, словно накануне он выпил целый бочонок вина. Но мысли о дочери, беспокойство за нее заставило Атена забыть обо всем, порвав последние нити дремы. Его зрение заострилось, тело собралось, мышцы напряглись, готовясь к броску, сражению с врагом, кем бы он ни был.
      Еще мгновение – и хозяин каравана, поспешно выбравшись из командной повозки, уже бежал к той, где должна была сладко спать и видеть в столь поздний час уже далеко не первый сон его малышка.
      Повозка была пуста.
      "Что могло случиться?" – Атен лихорадочно перебирал в голове события минувшего дня. Все было совершенно обыденным. Да, девочка казалась задумчивой, даже слишком, но никак не расстроенной. Однако, что же тогда произошло? Поддалась какому-то мгновенному чувству? Или кто-то увел ее силой? И если так, то кто?
      Караванщик огляделся повнимательнее, стараясь не упустить из вида ни одной детали, никакой мелочи, зная, что она может стать решающим звеном в цепи поиска, объяснив причину произошедшего.
      Все казалось спокойным и безмятежным. В отведенном для девочки углу царил полный порядок, одеяла были аккуратно застелены, игрушки расставлены по своим местам, подушки не смяты. Подобное случалось не так уж часто и само по себе о многом говорило: Мати терпеть не могла убираться, и делала это лишь когда отец велел ей.
      Или же она сама считала себя в чем-то провинившейся, стремясь таким образом смягчить гнев взрослого.
      Весь этот порядок и покой вокруг были совсем не тем, что Атен ожидал увидеть.
      Следы борьбы внутренней или духовной, знаки отчаяния, может быть, даже страха и боли – это могло бы хоть что-нибудь объяснить. Но покой и порядок…
      Хозяин каравана растерялся. Все выглядело так, словно девочка, будто находясь посреди зеленого города, убежала побродить по его улочкам. Более того, сделала это не в порыве каких-то чувств или страстей, а осознанно, готовясь, понимая, что совершает проступок, за который ее ждет наказание, и все равно уходя.
      "Но почему? – на смену растерянности пришла обида. – Почему она ничего не сказала мне? Я бы все понял… Или она мне не доверяет, скрывает что-то? Но ведь я ее отец!" Он не мог понять… Не только ее, но и самого себя. Вокруг – ночь и снежная пустыня. Пусть метель бродит где-то далеко, в совсем иных краях, и дыхания ветров лишено ярости и жестокого холода, но ведь девочка сейчас среди снегов совсем одна. Она не замерзнет в теплой одежде, но мало ли других опасностей?
      Караванщик должен был не стоять на месте, раздумывая, а уже бежать со всех ног назад по прочерченной полозьями повозок тропе, ища следы, которые позволили бы скорее найти дочь. Но он медлил. Да, его душа, сердце разрывались от боли, мечась между множеством вопросов, на которые разум не находил ответа. Однако они не содрогались от страха, не мертвели в объятьях ужаса. Он с силой стукнул кулаком по деревянному борту повозки, стремясь причинить себе боль, ища в ней ответ. Его губы сжались в тонкие нити, острые щели сощуренных глаз скользнули быстрым взглядом по немому простору снежной пустыни.
      – Она ушла в снега, – сказал Атен, поражаясь тому, как спокойно и буднично прозвучали эти слова, будто он говорил о ком-то совершенно чужом и далеком, а не собственной дочери.
      – Ты снова чем-то обидел ее? – глаза караванщика вспыхнули болью. В голове рождались мысли, одна нереальнее другой. Ему хотелось схватиться за то объяснение, что казалось ближе всего к обычной жизни, держаться за него, не ослабевая хватки, понимая, что, стоит ему исчезнуть, как подкрадутся подозрения и фантазии, спеша занять освободившееся место в душе.
      – Нет… Дело не во мне, а в ней. Приближается день ее рождения.
      – И что же?
      – Девочка растет, Евсей, – у Атена был свой ответ. Каждое слово увеличивало грусть в глазах, ложилось новыми морщинами на лицо, немилосердно старя его. – И ищет свое место в земном мире.
      – Среди снегов?!
      – Не забывай – она родилась в пустыни. Здесь ее дом… – он замолчал, на миг замер в задумчивости. Затем голова караванщика нервно дернулась, глаза вспыхнули, наконец, порвав нити отрешенного созерцания. В сердце заскреблась боль. – Нужно найти ее, пока ничего не случилось! – голос зазвучал твердо и решительно. – Пусть мне оседлают оленя.
      – Подожди, – остановил его Евсей. Теперь пришла его пора высказать свои предположения и сомнения.
      – У меня нет времени на разговоры! – Атен не дал ему ничего сказать. – Кто знает, как давно девочка ушла. Нужно торопиться, пока ветра не замели ее следы… – он огляделся. – Где золотая волчица?
      – Ее нигде не видно. Наверное, ушла вместе с Мати.
      – Хорошо, – ему стало куда спокойнее – малышка не одна, а под защитой священного животного госпожи Айи. Как Атен и надеялся. Теперь он был уверен, что именно эта мысль удерживала его разум от того, чтобы впасть в безумие слепого отчаяния.
      Евсей качнул головой, его брови сошлись на переносице, лоб пересела глубокая острая морщина.
      – Атен… – вновь начал он неуверенно, словно сомневаясь, стоит ли ему говорить об этом, и, все же, решившись, продолжал: – Ты не думал о том, что все это может быть не случайным?
      – Что?
      – Я тут поразмыслил… Девочку могла увести Шуллат. Что если это госпожа Айя пожелала увидеть ту, которой Она покровительствовала все эти годы?
      – И что же? – резко бросил хозяин каравана, который вовсе не собирался подчиняться воле судьбы. Нет, он не отдаст дочь никому, даже богине! Она его и только его!
      – Просто… – прочитав во взгляде хозяина каравана слепую решимость, проговорил Евсей. – Я подумал… Может быть… Если все так, стоит поговорить с господином Шамашем, прежде чем что-либо предпринимать.
      – Ладно, – голос Атена, которому приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы держать себя в руках, был напряжен. Весь вид караванщика говорил: "Что бы там ни было, я не собираюсь сдаваться! Я отправлюсь искать дочь, даже если повелитель моей души запретит мне сделать на встречу ей даже шаг!" Евсей взглянул на него, вздохнул, качнул головой.
      – Я с тобой, – твердым решительным голосом проговорил он.
      Хозяин каравана лишь кивнул, но в его глазах помощник прочел благодарность.
      Быстрой походкой они подошли к головной повозке каравана, Атен поднялся на облучок, Евсей остался внизу, меряя быстрыми шагами время и снега.
      – Мати нет в повозке, – низким, сиплым голосом проговорил хозяин каравана, не спуская с бога солнца настороженного взгляда цепких, внимательных глаз, ожидая, как тот отреагирует, что скажет в ответ.
      – Они с Шуллат пошли в пустыню, – спокойно ответил Шамаш, который даже не выпустил из рук вожжей, лишь бросил на собеседников быстрый взгляд, а затем вновь стал смотреть вперед, на дорогу.
      – Ты… Ты знал… – это был не вопрос, а констатация факта. Губы Атена плотно сжались, на лицо легла тень, в глазах заплясали огненные искры – отблески яркого красноватого пламени факела, прикрепленного у облучка. Он предполагал, что ответ будет именно таким. И, все же, надеялся, что ошибается.
      – Хан рассказал мне.
      – Ее позвала госпожа Айя… – Евсей опустил голову. Ему вдруг показалось, что все, это конец: они никогда больше не увидят малышку. Богиня не отпустит ее…
      Колдун качнул головой, по-прежнему глядя вперед, а не на собеседников. – Девочку влекла собственная душа, а не чужая воля.
      – Но если так… – начал было Евсей, однако Атен опередил его, задав вопрос, который не мог не сорваться с губ караванщиков, глядевших на Него с сомнением и непониманием:
      – Почему Ты, зная все это, отпустил ее, почему не пытался остановить?
      Оба брата не сводили с бога солнца неотрывного взгляда неморгавших глаз. Они были поражены услышанным, не могли поверить, что правильно расслышали, поняли Его слова, ибо это просто не могло быть правдой!
      С самого первого дня своего пребывания в караване повелитель небес заботился о своих спутниках, защищая их от опасностей, спасая от бед. Что же до Мати…
      Разве она не была Его любимицей? Разве Он не видел в ней свою младшую сестру, помогая ей, уча, делая подарки, которые со времен легенд не получал ни один смертный? И вот теперь…
      – Не волнуйтесь, – Шамаш, наконец, повернулся к хозяину каравана. В его черных мерцавших глазах царил покой, которым Он стремился поделиться с собеседниками. – С ней ничего не случится. Еще до зари девочка вернется в свою повозку целой и невредимой.
      – Но она совсем одна в снежной пустыне!
      – С ней волчица, – тихим, шуршавшим, как ветра по снегу, голосом возразил Шамаш.
      – А если нападут дикие звери? Или она угодит в трещину? Целую ночь в снегах! Моя дочурка замерзнет, простудится, заболеет…
      – Все будет в порядке.
      – Нет, я не могу просто так сидеть и ждать! Я пойду ее искать! – он уже собрался спрыгнуть с облучка, спеша броситься в снега, зовя дочь, но Шамаш задержал его, положив тяжелую руку на плечо.
      – Торговец, нам не следует вмешиваться, – его голос стал набирать силу и властность пробуждавшихся ветров. – Более того – будет лучше вообще сделать вид, что ничего не произошло и по возвращении не расспрашивать ее ни о чем. Когда наступит время, малышка сама все расскажет.
      – Но это невозможно! – в отчаянии вскричал хозяин каравана. – Одна она не сможет даже найти дорогу назад! А ей еще нужно выжить в снегах, что в одиночку, без защиты каравана не под силу даже взрослому мужчине, не то что маленькой девочке! – он говорил одно, а думал совсем о другом. В его груди, появившись неизвестно откуда, стала нарастать ярость. "Мати уже достаточно взрослая, чтобы понимать, что хорошо, что плохо. И, совершая проступок, она должна отвечать за него.
      Нарушив данное мне обещание никогда больше не убегать, она заслуживает наказания!" -Малышка всю жизнь в пустыне и не просто знает ее, но понимает, любит. И, поверь мне, это чувство взаимное, – колдун пристально смотрел прямо в глаза караванщику.
      – Что бы там ни было, Мати не может просто так, когда ей того захотелось и лишь потому, что захотелось, покидать тропу, подвергая всех нас опасности!
      – Больше она не убежит. Никогда. Но сейчас… Сейчас она должна пройти весь выбранный ей путь до конца. Так нужно, чтобы ее душа обрела уверенность и покой.
      Взгляды Шамаша и Атена встретились. Оба собеседника замолчали, напряженно всматриваясь друг в друга, словно стремясь понять, что стоит за всеми произносимыми другим словами.
      – Может быть, действительно лучше просто подождать? – переводя взгляд с одного собеседника на другого, спросил Евсей. – Если так нужно…
      – Она моя дочь! – резко прервал его Атен. В устремленных на брата глазах горела угроза и властный приказ: "Не вмешивайся!" -Торговец, будет ошибкой… – начал Шамаш, но хозяин каравана не дал договорить и Ему.
      – Она моя дочь! – упрямо повторил он. В этот миг Атен был неспособен прислушиваться к словам, сколь бы мудрыми они ни были, из чьих бы уст ни звучали.
      Трепетавшая душа не позволяла даже попробовать вникнуть в их смысл. Чувства заглушали голос разума. – Она еще не достигла совершеннолетия! Мне, а не ей решать, какими тропами идти! И я не позволю дочери убегать всякий раз, когда ей в голову придет какая-то очередная причуда, слепо рискуя своей жизнью, не думая ни о себе, ни обо мне, ни о ком! Я сейчас же отправлюсь за ней! И никто меня не остановит. Слышишь, никто!
      Колдун вздохнул, недовольно качнул головой.
      – Подожди, – он отложил вожжи, зацепил повод за крючок на облучке, а сам спрыгнул в снег. Тихо свистнув, подзывая к себе волка, он повернулся к Атену: – Оставайся с караваном. Я приведу малышку.
      – Я с Тобой! – вскинул голову тот. Торговец был полон решимости настаивать на своем, и в этот миг даже все небожители вместе взятые, не смогли бы убедить его остановиться.
      – Нет.
      – Она моя дочь! – он смело смотрел прямо в глаза богу, готовый встретить и гнев, и ярость, принять любую кару.
      – Ты останешься здесь! – Шамаш пронзил хозяина каравана насквозь холодным взглядом, словно, проткнув копьем, пригвоздил к месту.
      Атен не мог шевельнуться. Он чувствовал себя так, словно тело отказалось ему подчиняться, превратившись в холодный кусок льда. Лишь когда бог солнца исчез среди снегов, к нему вернулась способность двигаться.
      – Вал, мне нужен олень! – он метнулся к оказавшемуся поблизости дозорному.
      – Сейчас я оседлаю… – начал тот, но Атен прервал его:
      – У меня нет времени ждать. Дай мне своего!
      И дозорный, подчиняясь воле хозяина каравана, спрыгнул в снег.
      Через миг Атен был уже в седле.
      – Евсей…
      – И не думай! Я не отпущу тебя одного! – решительно отрезал помощник.
      – Это твой выбор, – караванщик был не в силах ни о чем думать, ничего решать. Что-то неведомое, наделенное неимоверной силой гнало его в снежную пустыню, а он даже не пытался сопротивляться этому, не видя смысла. – Догоняй, – и Атен поскакал прочь.
      – Вал, – бросив взгляд вслед быстро удалявшемуся брату, Евсей повернулся к дозорному, который поспешно седлал для него оленя, – разбуди Лиса. Он остается за старшего. Объясни ему, что произошло.
      – Но я сам ровным счетом ничего не понимаю!
      – Не важно. Просто скажи, что Мати ушла в снега, и мы пошли ее искать.
      – Здесь безопасное место. Мы могли бы разбить шатер и подождать…
      – Да, так и сделайте!… …-Атен! – Евсей догнав брата, когда последняя из повозок осталась позади.
      – По моим подсчетам девочки нет часа два-три, – поспешно заговорил тот. – Караван шел медленно, так что мы с тобой на оленях быстро нагоним упущенное время…
      – Ветра нет. Луна яркая, – он огляделся вокруг. – Должны были остаться следы и если мы будем внимательны, то обязательно их найдем.
      – Да.
      – Не унывай, – Евсей хлопнул Атена по плечу. – Скоро Мати вернется домой! – он ничуть не сомневался, что так оно и будет. Караванщик даже не задумывался над тем, правильно ли они поступают. Наверное, впервые в жизни все сомнения покинули его сердце, душу охватил азарт, чем-то сродни охотничьему. И еще. Он ощущал поразительное единение с братом, когда все их чувства, мысли вдруг стали чем-то целым, неразделимым.
      А потом они практически в одно и то же мгновение увидели следы маленьких детских снегоступов, а рядом – размытые отпечатки волчьих лап.
      Караванщики понеслись вперед, чувствуя себя окрыленными, думая лишь о том, что цель уже совсем рядом.
      И тут перед ними, словно из-под земли возник повелитель небес.
      Олени застыли, как вкопанные, опустив головы к земле.
      – Кажется, я просил вас остаться, – хмуро глядя на караванщиков, проговорил Шамаш.
      – Там моя дочь! – воскликнул караванщик, махнув рукой в сторону терявшихся за горизонтом бесконечных снегов. В его душе, голосе, глазах сквозили нетерпение и злость на весь мир и, прежде всего, на того, кто встал у него на пути.
      – Я говорил тебе: с ней ничего не случится. Я сказал, что верну ее в караван. Или тебе мало моего слова?
      – Мало! – тот нервно мотнул головой. Его взгляд был прикован к снегам, не видя, не замечая ничего, что было рядом. Он мог думать лишь о том, как бы поскорее высвободиться от опеки бога солнца и продолжить путь.
      – Интересная штука получается. Вы верите, когда вам это удобно, но даже не задумываетесь о вере, когда она по какой-то причине вам мешает.
      – Шамаш… – с опаской поглядывая то на брата, то на повелителя небес, начал летописец, но умолк, остановленный резким взмахом руки:
      – Нет уж! Я скажу все, что думаю по этому поводу…
      Он долго что-то говорил, но караванщики не слушали Его. Они не могли. Чувства затуманили разум настолько, что лишили способности не то что воспринимать смысл слов, но даже слышать их.
      – Да что с вами происходит! – не выдержав, воскликнул Шамаш.
      – Тебе не понять этого! У Тебя никогда не было собственных детей! – сорвалось с губ хозяина каравана. – Ты не знаешь, что это такое – быть отцом! – его слова били, словно хлыстом.
      – Атен! – Евсей с ужасом смотрел на брата. – Даже в отчаянии должен быть предел дозволенного…
      – Ты зря пытаешься меня разозлить, торговец, – качнул головой бог солнца. В его глазах была боль, но голос продолжал звучать твердо и ровно.
      – Уйди с дороги! – сквозь стиснутые зубы прошипел хозяин каравана. Его глаза горели гневом.
      – Атен! – на лице его брата отразились муки вновь проснувшихся сомнений. От былой решимости не осталось и следа. – Мы не можем, не должны, ведь Он…
      – Не можем?! – в гневе вскричал караванщик. – Разве не боги заповедали нам заботится о тех, кто идет по одной с нами тропе? Разве не Ты, – он грубо ткнул пальцем в сторону Шамаша, – говорил, что не хочешь вмешиваться в нашу жизнь, менять наши судьбы, боясь изменить их к худшему? Или это был обман?
      – Я говорил правду, – колдун чуть наклонил голову. Он не понимал, почему поведение хозяина каравана столь резко переменилось.
      – В чем же тогда дело?
      – Я знаю, что произойдет…
      – Я, лишь я в ответе за Мати! И только мне решать, каким должен быть ее путь!
      – Мне небезразлична малышка…
      – С дороги! – он не собирался, не мог больше ничего слушать, когда с каждым новым словом, мигом в его груди нарастали боль и ярость. – Прочь с моей дороги! – и караванщик что было сил хлестнул плеткой оленя, который, ошалев от внезапной боли, метнулся вперед, сбив небожителя с ног.
      Евсей не поскакал вслед за Атеном. Несколько мгновений он, недвижим, сидел в седле, глядя брату вслед. Оцепенение покидало его душу медленно, словно кошка, которую стараются сбросить с рук, а она, не желая того, выпускает когти, цепляясь за одежду, царапаясь, в кровь раня державшую ее руку. Эта боль должна была достигнуть предела, заставить мир пропасть в яркой вспышке за туманом горящих слез, чтобы лишь затем уйти, унося с собой и оцепенение, и что-то еще – тонкую дымку, подобную дыханию силы, более могучей, чем та, что дана человеку, однако лишенной божественного ореола небожителей.
      Караванщик поспешно соскочил с седла. Он подбежал к сидевшему в снегу богу солнца, возле которого, тихо поскуливая, вился золотой волк. Увидев приблизившегося вплотную к его хозяину человека, зверь ощетинился, угрожающе зарычал, обнажив острые белые клыки, сжался, будто готовясь к прыжку.
      – Перестань, Хан! – недовольно поморщившись, остановил его Шамаш.
      – Прости… – прошептал Евсей, падая рядом с Ним на колени.
      – Помоги мне встать.
      Опираясь о руку караванщика, колдун поднялся, отряхнул с себя снег.
      – Не знаю, что на нас нашло… – как ни старался Евсей, он никак не мог найти объяснение мыслям и поступкам.
      Они с братом были должны… Нет, просто обязаны остаться в караване, дожидаясь, пока бог солнца приведет из пустыни Мати. Они же, идя против воли повелителя небес, рванулись в снега, словно те звали их. И, при этом, их голова оставалась совершенно пуста, словно чистый лист бумаги. В ней не было ни рассуждений, ни объяснений – ничего, что могло бы оправдать проступок, так, словно он и не нуждался в оправданиях.
      – Это было… как навет… сперва дрема, сон, подчинившие себе волю, затем внезапное пробуждение, страх, лишившие способности мыслить. А затем… полное затмение…
      – Ты прав, все очень похоже на навет, – скользнув по спутнику быстрым взглядом настороженных глаз, проговорил Шамаш. – Но кто мог наслать его на вас здесь, посреди пустыни?
      – Боги. Демоны. Духи, – Евсей пожал плечами. Мало ли кто мог совершить подобное?
      Его куда более беспокоил вопрос, почему? Зачем кому-то было нужно это делать?
      – Кто бы это ни был, – глаза колдуна, всматривавшиеся в бесконечные просторы снегов, напряженно сощурились, – он очень хотел, чтобы вы сошли с караванной тропы…
      – Чтобы мы осушались Твоей воли! – прошептал Евсей, мысленно содрогаясь при мысли о совершенном ими с братом преступлении, самом страшном из всех известных на земле, когда именно из неподчинения богам рождаются все беды мира. – Мы… Мы не хотели… – детский лепет! Но что еще он мог сказать?
      – Я знаю, – кивнул Шамаш, продолжая внимательно оглядывать все вокруг.
      Скорее инстинктивно, чем осмысленно, летописец тоже осмотрелся, но, не найдя ничего, что несло бы на себе отпечаток беды, прошептал:
      – Все выглядит таким безмятежным и спокойным… – "Словно ничего и не произошло", – мысленно закончил он, украдкой взглянув на повелителя небес: – Господин, прости нас, неразумных! Мы действительно не хотели… Накажи нас, но не сердись!
      – Пустыня только кажется спокойной. На самом деле она трепещет, словно невидимый лист на слепом ветру… – брови Шамаша были сведены, на лице – напряженное внимание в ожидании чего-то недоброго…
      И другой, совершенно отличный от первого, страх пронзил душу караванщика:
      – Если наш поступок подвергнет опасности Мати…
      – Ей ничего не угрожает. Она под надежной защитой.
      – Конечно, госпожа Айя… – караванщик уже хотел понимающе кивнуть, как заметил, что небожитель решительно качнул головой:
      – Я не знаю, на чьей стороне богиня снегов и не собираюсь сейчас выяснять. Это не важно. У меня достаточно сил, чтобы защитить девочку, даже находясь вдали от нее.
      А вот ее отец… Он слеп и глух – легкая добыча для любой притаившейся за горизонтом беды, – глаза колдуна, скользившие по безбрежным просторам пустыни, ища тень надвигавшейся беды, сверкнули: – Скорее. Садись в седло, – приказал он караванщику, подтолкнув его к оленю. – Нужно торопиться.
      Евсей подчинился.
      – Скачи за волком, – тотчас последовал новый приказ.
      На этот раз караванщик замешкался.
      – Господин… Твоя нога… Не будет ли лучше… – он хотел предложить богу занять его место в седле. В конце концов, он мог бежать рядом, держась за стремена. Но когда Евсей взглянул на Шамаша, то, потрясенный, умолк, увидев, что Тот больше не стоит на земле, а парит, окруженный ярким золотым ореолом, в засеребрившемся, зазвеневшем воздухе.
      "Вот о чем говорил Атен! – мелькнуло в голове караванщика. – Вот что он видел и что позволило ему первым распознать в Шамаше бога солнца!" – он сглотнул подступивший к горлу комок, с силой стиснул кулаки, стараясь, охваченный трепетом, сдержать накатившуюся на него бесконечной снежной волной дрожь.
      – Евфрасей! – вывел его из оцепенения властный голос. – Торопись! Твоему брату понадобится помощь нас обоих! Скачи за волком! Не медли! – и повелитель небес исчез.
 

 
      – Она моя дочь! Моя дочь! – упрямо повторял Атен.
      Караванщик ехал, не отрывая взгляда от следов на снегу, боясь хотя бы на мгновение потерять их путеводную нить из виду. Иное перестало для него существовать. Все, что осталось от мира – он сам и эта тонкая полоска снега под ногами.
      И тут олень остановился. Все произошло настолько внезапно, что Атен, не удержавшись в седле, перелетел ему через голову. Снег смягчил приземление, избавляя тело от ушибов и переломов, но отсутствие физической боли лишь усилило духовную.
      Отчаяние и ненависть, гнев и ярость заполнили собой все сознание, на миг ослепив глаза.
      – Ты! – выдохнул он. Поспешно вскочив на ноги, караванщик бросился к спустившемуся с небес на землю богу солнца.
      – Стой, торговец! – не желая использовать магическую силу против друга, тот вытянул вперед в предупреждающем жесте руки.
      – Пропусти меня! – он рванулся, пытаясь подняться, но ноги скользили по ледяной корке, руки проваливались в глубокие сугробы, не позволяя выбраться из снежных сетей. – Демоны и их повелитель! – ругательство было готово сорваться с его губ, но тут…
      – Атсинен… – сказанное Шамашем заставило караванщика не просто проглотить обидные слова, но забыть о них. Полное, тайное имя всегда имело над человеком особую, не сравнимую ни с чем иным власть, а уж в устах бога оно становилось оружием, способным на все.
      Атен замер на месте, не спуская остановившегося взгляда немигавших глаз с лица небожителя. Прошло несколько мгновений, прежде чем сознание начало проясняться, вернулась способность здраво рассуждать.
      Караванщик огляделся. В его глазах отразилось непонимание, на лицо легла тень сомнения. В первый миг он не только оказался не в силах вспомнить, как оказался посреди снегов, вдали от каравана, но даже не узнал окружавшей его пустыни. Все казалось странным, чужим, заволоченное какой-то алой скользкой дымкой, чей запах был полон духа ядовитого растения. Дрожавшие руки потянулись к голове, ладони сжали ее, разрывавшуюся на части. В висках стучал глухой, тяжелый гул, подобный раскатам далекого грома.
      – Что происходит? – с трудом прошептал он. – Что со мной? – он поднял полные боли и отчаяния глаза на бога солнца, который в этот миг был для его разума единственной опорой.
      – Ты был во власти навета, – по губам Шамаша скользнула едва заметная улыбка, когда он понял, что смог достучаться до разума своего спутника. – Сейчас ты свободен, но тот, кто наслал его на тебя раз, может сделать это снова. Так что слушай меня, слушай внимательно! Не думай ни о чем. Забудь о прошлом. Не ищи ответов в настоящем. Замри и читай молитвы. Они удержат тебя на грани. И что бы ни было, что бы ты ни увидел, не шевелись! Помни, Атсинен! Иначе быть беде!
      – Я… Я постараюсь, господин! – прошептал тот.
      – Хорошо, – колдун кивнул.
      Повернувшись к караванщику спиной, Шамашу огляделся вокруг. Его лицо помрачнело, глаза сощурились. Холодным огнем в ни вспыхнула злость на остававшегося невидимым противника, который столь бесцеремонно и жестоко играл судьбами не способных хотя бы что-то понять, не то что изменить, защищая себя, людей.
      И тут…
      Он резко вскинул голову, почувствовав, как земля под ногами вдруг вздрогнула, шевельнулась. В ее глубине, под толщей снегов, родился напряженный гул, который рос и рос, приближаясь.
      – Что это? – растерянно глядя себе под ноги, спросил караванщик, которому никогда прежде не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. "Может быть, именно так рождается трещина, та, что сейчас разверзнется…" -Я приказал тебе: замри! – колдун пригнулся к земле, приблизил ладони ее к холодным покровам, закрыл глаза, отказываясь от обычных людских чувств ради магических.
      Среди белых складок снегов он отыскал неведомую тварь, медленно поднимавшуюся из глуби земли, но сумел разглядеть лишь длинное, лишенное конечностей тело – хвост гигантской змеи, да бездонную пасть, подобную яме, в глубине которой, словно рогатина в ловушке, сверкал длинный острый клык, хранивший в себе смертельный яд.
      Это жуткое создание было еще очень далеко, но маг уже чувствовал отравленный дух, который оно источало. Запах затуманивал сознание, одурманивал…
      Закашлявшись, Шамаш резко отпрянул от снежного покрывала. С силой сжав зубы, он несколько мгновений боролся с волнами дурноты, заставляя себя глубоко и размеренно вдыхать морозный воздух пустыни. Когда дурман отступил, понимая, что бессилен против того, кто не принял над собой его власть, маг вновь наклонился к земле.
      Перед ним был не призрак, не дух, а хищник, которого можно было попытаться отогнать, заставить уползти обратно, в свою нору, где тот спал до тех пор, пока его не потревожили. Он, закрыв глаза, заставил свой разум приблизиться к духу снежного змея и затем медленно, успокаивая, усыпляя, беззвучно зашептал слова заклятья, в которых была не угроза, а покой, не вражда, а протянутая рука дружбы и доверия.
      Колдун почувствовал, что тварь начала успокаиваться, прекратила свой подъем к поверхности, закрыла пасть, мотнула вытянутой, лишенной глаз головой, сбрасывая тонкую дымку – сеть, наброшенную на нее кем-то неведомым даже ей самой.
      "Вот и хорошо, – Шамаш устало улыбнулся, – теперь возвращайся назад, в свою нору.
      Человек – слишком большая добыча для тебя. Ты сможешь убить его, но не проглотить. Дождись кого-нибудь поменьше, зверя, который не обманет твоих надежд и утолит голод…" Змея подчинялась его воле. Да, она была согласна – к чему зря тратить столь необходимый для жизни яд? Лучше притаиться в ожидании пищи. Тем более что пришедшие на ее территорию и сами собираются уходить. Они не останутся здесь. И с чего это она взяла, что чужаки будут ей конкурентами в борьбе за жизнь?
      Шамаш выпрямился, повел затекшими плечами, затем поднеся замерзшие руки к губам, подул на них, согревая горячим дыханием.
      Оставалось совсем немного – несколько мгновений спокойствия и тишины, не таившей в себе ни следа угрозы, чтобы все осталось позади.
      Но тут…
      Атен мотнул головой. Перед глазами закружились какие-то блики, тени. Все поплыло.
      Он зажмурился, надеясь прогнать странное наваждение, но что-то вдруг в нем расстроилось. И когда хозяин каравана открыл глаза, на мир смотрел слепой, неосмысленный взгляд не человека – призрака. Медленно, осторожно, боясь вспугнуть способную убежать, но не защищаться жертву, к нему начали возвращаться обрывками воспоминаний мысли, страхи…
      "Мати! – боль острым взмахом острого клинка резанула по сердцу. – Моя маленькая девочка! Где ты? Совсем одна в снегах, где всюду опасность? Нет, я не могу ждать!
      Я должен найти ее, защитить!" И едва караванщик подумал об этом, как ему показалось, что он увидел мелькнувший впереди маленький детский силуэт.
      – Мати! – вскрикнул Атен и бросился вслед за тенью. …Снежная змея уже почти заснула. Но новая волна движения, кругами прошедшая по поверхности снегов, пробудила ее злобу, разожгла ярость, наполнила новыми силами и погнала наверх, навстречу врагу.
      Тварь обезумела. Яркая вспышка ненависти сожгла тонкие нити, которые все еще соединяли воедино разум Шамаша и дух змеи. Магия, словно отразившись в кривом зеркале, обращавшим добро во зло, а заботу в стремление причинить боль, обрушилась на своего создателя, не успевшего отреагировать и защититься. Колдуну показалось, что он вновь вернулся в миг сражения с Потерянными душами. Вокруг бушевали стихии, чье прикосновение причиняло нестерпимую боль не только телу, но и душе.
      Воздух стал холодным и тяжелым, как лед, кровь была готова застыть в венах, не справляясь с ее тягучим потоком, сердце нервно билось в груди, а разум…
      В отчаянии следя за всем происходившим, он к своему ужасу совершенно отчетливо понимал, что не может сделать ничего, чтобы предотвратить неминуемое.
      – Торговец, стой на месте! – заметив сквозь дымку слез и кроваво-алой мути, что караванщик, вопреки всем запретам, двинулся вперед, навстречу не видимой его оку опасности, крикнул Шамаш.
      Но Атен не слышал, не мог услышать.
      И тогда, в кровь кусая губы, колдун бросился ему наперерез. Его хватило лишь на то, чтобы сделать несколько шагов. Потом он почувствовал на губах, горевших огнем щеках, покрытом капельками пота лбу снег, чье холодное прикосновение возвращало покой, даря забытье.
      – Господин… Господин! – он очнулся не от резкого, исполненного болью крика, слух вернулся уже потом. Сначала было прикосновение горячего языка к замерзшим рукам.
      Застонав, Шамаш перекатился на спину и замер, глядя на высокие яркие звезды, смотревшие на него с тревогой и заботой.
      Потом он увидел над собой испуганные, полные тревоги за друга и хозяина глаза золотого волка, а спустя еще мгновение – такое же паникующе взволнованное лицо Евсея.
      Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя, когда же разум прояснился, первым, о чем он вспомнил, был хозяин каравана.
      – Торговец! – он рванулся, спеша поскорее встать.
      Евсей помог Ему подняться, поддержал, когда движение, отдавшись резкой острой болью не столько в теле, сколько в разуме, заставило мир зашататься, заскользить перед глазами, теряя очертания.
      – Что случилось? – со страхом глядя на бледное, такое же белое, как покрывший сединой волосы снег, лицо повелителя небес спросил караванщик.
      – Потом объясню… – глухо проговорил колдун, сумевший, поборов волны дурноты, выпрямиться, оглядеться вокруг. – Хан, – приказал он не сводившему с бога солнца настороженного взгляда волку, -найди хозяина каравана. Быстрее!
      Зверь застыл, принюхиваясь к ветру, но лишь на мгновение, спустя которое, отыскав нужный запах, солнечным лучом скользнул по лику пустыни, остановился шагах в сорока над чем-то серым, лежавшим в снегах, обернулся назад и замер, не двигаясь с места, ожидая новых команд.
      Сжав зубы, сдерживая полный отчаяния и боли стон, готовый сорваться с посиневших губ, Шамаш бросился к нему.
      Евсей побежал следом. Его сердце колотилось в безумном ритме, то убыстряясь до предела, когда казалось, что еще миг – и оно разорвется, то обмирая, замедляясь, почти останавливаясь, в ужасе начавшего просыпаться понимания того, что случилось несчастье. Его глаза видели лишь серую тень, упавшую в снег, но сердце, душа уже различали в ней брата.
      Атен лежал на боку, подтянув колени к животу и прижав руки к груди. Ветер сорвал шапку, откатив ее далеко в сторону, и теперь серебрил всклокоченные волосы, покрывая тонкой коркой изморози усы и бороду.
      Он был еще жив, но не мог даже шевельнуться, когда все тело свела ужасная судорога, пронзая болью руки и ноги, лишая их возможности двигаться, исполнять приказы разума.
      – Господин… – увидев упавшего рядом в снег Шамаша, прошептали его запекшиеся губы. – Прости, я… я нарушил Твой приказ…
      Тот не слушал его.
      – Змея. Она ужалила тебя? Куда? – спросил он, затем, не дожидаясь ответа, провел ладонями над караванщиком, ища жар воспаления, который исходил бы от места укуса.
      Ему потребовалось всего несколько мгновений, чтобы обнаружить… Голень левой ноги! Вздох облегчения сорвался с его губ. Если так, еще можно помочь. – Борись!
      Слышишь! Ты должен жить!
      – Не могу, – тот не чувствовал уже ничего. Боль ушла. Ей на смену пришел покой, полный сонной дремы. Глаза начали сами закрываться…
      – Евфрасей! Сними ремень и перетяни ему потуже ногу, чтобы кровь не разносила яд по всему телу… Выше. И туже, – не теряя ни мгновения даром, Шамаш, отдавая команду летописцу, сам разрезал ножом ткань штанины, обнажая бледную онемевшую кожу ноги с маленькой красной ранкой – точечным следом укуса, вокруг которой уже образовалась начавшая синеть припухлость.
      – Атсинен, сопротивляйся! – заметив, что раненый готов сдаться, погружаясь все глубже и глубже в облака снов, он поднес к самому лицу караванщика вспыхнувший бледным лунным светом клинок. – Взгляни. Вспомни этот нож, – видя, что хозяин каравана, подчиняясь, открыл глаза, Шамаш продолжал: – когда ты отдавал его мне, то сказал, что твоя жизнь в моих руках.
      – Да, господин… – едва слышно, с неимоверным трудом шевеля непослушными губами, пробормотал он.
      – Я не хочу, чтобы ты умирал! Я приказываю тебе жить! Борись же! Не сдавайся!
      – Я… подчиняюсь воле Твоей… – пробормотал тот. Удерживая создание, он зашептал слова молитвы, той, что разум знал лучше всего, чьей тихой власти была послушна душа.
      Шамаш скинул полушубок, не глядя, бросил Евсею, велев:
      – Укутай его, – сам же стал поспешно растирать холодные онемевшие ладони, чтобы вслед за огнем в них поскорее вернулась магия. Но руки никак не желали подчиняться, пальцы застыли, полусогнутые, скрюченные…
      – Черные боги, – выругался колдун, зная, что каждое новое мгновение промедления может стоить караванщику жизни.
      Он всецело сосредоточился на ране, заставляя кровь, отравленную ядом сначала медленно, капля за каплей, затем тонким черным ручейком вытекать наружу…
      Время остановилось.
      – Господин… – лишь когда Евсей осторожно коснулся его плеча, Шамаш очнулся, взглянул на ногу караванщика, с облегчением отмечая, что опухоль стала спадать, ядовитая синева исчезла, сменившись бледностью. Затем он встретился взглядом с глазами Атена, из которых ушли тени приближавшейся смерти.
      – Как ты? – тихим от усталости голосом спросил он.
      – Со мной все в порядке. Спасибо, господин, – ответил тот, собираясь встать, подтверждая, что достаточно силен, чтобы позаботиться о себе самостоятельно.
      – Не спеши, – удержал его Шамаш. – Я удалил основную часть яда, но не весь. Укус змеи опасен не только тем, что убивает в тот же миг, но и потому, что может нести медленную смерть… – он оглянулся назад, где в стороне спокойно стояли олени. Рожденные в неволе, они настолько привыкли к своему пути, что даже не помышляли о том, чтобы, почувствовав, как ослабли сдерживавшие их бег оковы, вырваться на свободу. Нет, склонив головы вниз, они топтались на месте, разрывая копытами снег, учуяв запах росшей под ним травы и спеша добраться до пищи.
      – Я приведу оленей, – Евсей поднялся, но Шамаш остановил его.
      – Подожди, – его глаза настороженно сверкнули, брови сошлись на переносице.
      Следуя молчаливому приказу, к нему подбежал волк, на миг застыл, чуть наклонив голову, затем приблизил морду к снегу, принюхался и, учуяв что-то недоброе, тихо заворчал.
      – Знаю… – поймав озабоченный взгляд зверя, колдун кивнул. – Нужно быстрее выбираться отсюда.
      – Я… – начал было Евсей, указав рукой на оленей, вновь предлагая свою помощь.
      – Нет! – решительно остановил его Шамаш, а затем вновь повернулся к волку.
      – Твой шаг легче. Пригони к нам рогачей.
      Хан в тот же миг вскочил и почти не касаясь снега, словно скользя над ним, побежал выполнять приказ.
      – Еще одна змея? – Атен шевельнулся, нервно вздрогнул, словно от судороги. Ему никогда раньше не приходилось встречаться с подобными тварями, хотя он и знал, что в пустыне их множество. Просто змеи, не любившие, когда их тревожат, обычно держались в стороне от караванных троп, в то время, как люди практически никогда не покидали линий пути.
      – Не змея, – качнул головой Шамаш, но его голос при этом звучал так глухо, что ответ ни сколько не успокаивал, скорее еще сильнее пугал.
      – Кто же тогда? – Евсей внимательно осматривал просторы снегов, стараясь разглядеть знак той беды, чье приближение предвидел бог солнца и чуял золотой волк.
      – Не менее опасное создание. А может – еще большее… – хмуро проговорил колдун.
      Увидев, что, пока они говорили, Хан, выполняя команду, пригнал к людям оленей, он поднялся. Вдвоем с Евсеем они помогли Атену встать, забраться в седло, затем Шамаш передал повод второго оленя летописцу. – Скачите назад, в караван.
      – А Ты? – братья медлили. В их душах благодарность переплелась с чувством вины, когда торговцы понимали, что, послушай они бога солнца, подчинись Его воле, ничего бы не случилось, а теперь…
      – Скачите. Я сокращу ваш путь…
      – Шамаш, но как же Мати? – что бы там ни было, но отец не мог не думать о дочери, не беспокоиться о ней. – Она должна быть где-то рядом, и…
      – Сколько можно повторять: с девочкой ничего не случится! На рассвете она вернется в караван целой и невредимой, – затем его голос стал жестким, холодным, – но если вы не поторопитесь, то, может статься, что она не встретит там ни одного родного человека.
      – Но как же… – Евсей все еще медлил. Он понимал, что должен скакать с братом, когда тот, попав под волну вызванного ядом дурмана, мог без посторонней помощи не добраться до повозок. Но, вместе с тем, ему не хотелось оставлять и повелителя небес одного перед лицом неведомой опасности, за которой могли стоять враждебные Ему боги и, в первую очередь, Губитель. Враг, проигравший в открытом бою, не мог не жаждать мести. А удар в спину, травля противника дикими зверями – это дело, достойное бога погибели.
      – Быстрее, – Шамаш шлепнул рукой по боку оленя, вынуждая его сорваться с места, а следом, подгоняя животное, понесся волчий рык.
      Колдун проводил их взглядом.
      "Они в безопасности, – Хан повернулся к Шамашу. Его глаза глядели настороженно, в них читался укор. – Не пора ли теперь позаботиться и о себе?" "Это тварь, что приближается к нам – одна из тех, кого ваше племя называет Несущими смерть?" "Да, – волк наклонил голову. – Ты уже ощутил на себе удар ее младшей побочной сестры, не пробуй подчинить старшую, отступи. В этом нет ничего постыдного…" "Не могу", – задумчиво глядя на просторы снежной пустыни, колдун качнул головой.
      "Почему? Прости, хозяин, но с чего это глупое упрямство, за которым ничего не стоит?" "Разве? – Шамаш горько усмехнулся. – Эта тварь ведь охотится не за мной, ей нужны они", – он взглянул в ту сторону, куда ускакали всадники.
      "Они покинули охотничьи владения Несущей смерть." "Сейчас это не значит ровным счетом ничего. Неужели ты не чувствуешь, что она действует не по собственной воле? Кто-то гонит ее, подчиняет своей власти, полня яростью безумия. Если ее не остановить, она нападет на торговцев, даже когда те вернуться на караванную тропу".
      "Это так, – волк зябко переступал с лапы на лапу, недовольно поглядывая на Шамаша настороженным взглядом рыжих глаз. – Ты прав и в том, что она охотится только за этими двумя детьми огня, – на миг он умолк, раздумывая над чем-то, словно сомневаясь, поймет ли собеседник то, что он собирался предложить ему, и, все же, решившись, продолжал: – Отдай ей их".
      "Что?"
      "Отдай. И все остальные будут спасены".
      "Как ты можешь предлагать такое! Эти люди приняли нас в свою семью. Неужели ты не испытываешь к ним ни капли благодарности, признательности?" "Наше племя всегда платит добром за добро. Это в нашей крови".
      "Тогда в чем же дело?" "То, что я предлагаю, будет добром. Для всех. И для них тоже. Если с тобой что-нибудь случится, погибнет весь мир. А так – лишь два сына огня. Если бы ты спросил у них, они бы согласились с такой судьбой. Самопожертвование – в их природе".
      "Нет".
      "Почему? Ты ведь знаешь: я говорю правду".
      " Но я так не могу…" -опустив голову на грудь, проговорил он.
      "Попытаешься их спасти?"
      "Да".
      "Ну что ж, – волк искоса глянул на него, – тогда готовься к бою… – он осмотрелся, принюхиваясь к духу пустыни. – Здесь не лучшее место для драки. Пока еще есть время, нужно отступить к развалинам…" "Нет, – прервал его Шамаш.- Совсем рядом, в ледяном дворце малышка. И я менее всего хочу, чтобы ей угрожала хотя бы тень опасности… Вот что, – он повернулся к Хану, – беги к ней. Проследи, чтобы ни девочка, ни твоя сестра не покидали пределов убежища до тех пор, пока опасность не минует".
      "Ты беспокоишься совсем не о том, о чем следовало бы, – волк недовольно наклонил вперед голову, не спуская с хозяина хмурого взгляда настороженных, поблескивавших желтым пламенем глаз. – Вдвоем с Шуш мы сможем защитить вас обоих, в то время как по отдельности не справимся со столь сильным врагом, с которым нам предстоит столкнуться…- умолкнув, он быстро завертел головой, оглядывая снежные просторы пустыни, по которым, казалось, пробежала волна сгустившихся теней, соединенных друг с другом звенящими нитями напряжения. – Нам нужно торопиться, пока еще не поздно, – осторожно взяв хозяина за рукав грубого вязанного свитера, он потянул его за собой, прочь с того места, от которого с самого начала исходил дух смерти".
      "Я ведь сказал: иди один, – Шамаш вырвался, нисколько не заботясь о том, что острые звериные клыки могут не только порвать шерстяные нити, но и поранить защищенное лишь ими тело. – Давай же", – он взмахнул рукой, отгоняя от себя зверя.
      Хан отбежал на несколько шагов и вновь остановился, замер, прижимая заостренные уши к голове, которая сделалась от этого похожей на рыжий клин. Его нос недовольно наморщился, губы раздулись:
      "Ты что, ничего не понимаешь? Несущая смерть опасна! И куда опаснее для тебя, чем для детей огня!" "Хан…" – Шамаш нахмурился, недовольный тем, что волк, вместо того, чтобы просто исполнить приказ, освобождая хозяина от забот, решил с ним спорить.
      Зверь не собирался его слушать. Видя, как убегают драгоценные мгновения, он глухо зарычал, спеша за короткий последний миг все же объяснить своему хозяину то, что тот так до сих пор и не понял:
      "О чем ты думаешь? О бессмертии бога? Но ведь даже вечность имеет свой конец!" "Я знаю".
      "Вот как? А известно ли тебе, что именно яд Несущих смерть был на клинке, убившем твоего предшественника?" – он не отрываясь смотрел на хозяина, следя за его реакцией.
      Колдун качнул головой:
      "Нет. Но это ничего не меняет… Уходи!" – его глаза, устремившие холодный взгляд на волка, стали властными и жесткими, наполнившись металлическим блеском.
      "Поздно", – Хан вздохнул с некоторым облегчением: ожидание осталось позади.
      Дальше был бой, в котором не останется места ни для чего, кроме дыхания смерти и борьбы за жизнь. Зверь собрался, сжался, готовясь к прыжку. Шкура на его спине встала дыбом, пройдя гребнем, подобным тому, что носит дракон, по всему хребту от загривка до кончика неподвижно замершего хвоста.
      – Я задержу ее. Уходи! – процедил сквозь сжатые губы Шамаш, глядя на волка, не пытаясь скрыть боль, плавившуюся в глазах, а затем, решительно отвернувшись от своего четвероногого друга, словно стремясь показать, что не желает его больше видеть, зашагал прочь.
      Его пальцы сжались в кулаки, непослушные пряди черных волос затрепетали на ветру, который, пробудившись, торопливо, словно боясь не успеть прийти на помощь своему повелителю, набирал силу, кружа в вихрях снег, заполняя им все пространство между небом и землей, стирая всякие пути и границы.
      Твердь затрепетала под ногами, застонала, как от страшной боли, рвавшей ее изнутри. Колдун не стал ждать, когда она разверзнется живым воплощением бездны и, оттолкнувшись от снежного наста, поднялся в воздух, где, скрестив руки перед грудью и закрыв глаза, отдавая свое тело во власть стихии, замер, погружаясь в неведомое оку мерцание силы.
      Он хотел приблизиться к разуму создания снегов, но у этой твари его не было вовсе. Ни мыслей, ни страхов, ни чувств, лишь стремление убивать.
      И тогда он, застыв на месте, приготовился ждать, когда противник, остававшийся до сих поры несмотря на все старания колдуна, невидимым, лишенным даже самых расплывчатых очертаний, наконец, предстанет перед ним.
      Не было никакой возможности успокоить, усыпить тварь, убедить ее повернуться, возвратиться в снега. Слова, властные над большей частью живых существ, оказались бессильны, словно Несущая смерть была и не живым созданием, а тенью, призраком, лишенным не только души, но и духа демоном.
      Но нет, от нее не веяло и потусторонней силой. Шамаш, памятуя о недавней встрече со снежной змеей и предполагая, что Несущие смерть могут обладать той же способностью кривого отражения, пользовался магической силой с чрезвычайной осторожностью. И все равно он чувствовал, как неведомое создание отталкивало от себя прикосновение, отвечая стрелами ненависти и ярости, создавая их из всего – собственных чувств, чужого дара, даже стихий, созданных и подчиненных другим, но в какой-то степени подвластных и этой твари.
      Колдун застыл на месте, понимая, что ему не остается ничего, кроме как ждать.
      Он успокоил ветра, восстанавливая границы и ровняя поверхность земли, сознавая, что в предстоящем бою даже эти извечные помощники наделенных даром могут стать не только помехой, но и врагами.
      И, все же… Пусть небо прояснилось, открывая взору мерцавшие в мутной дымке луны снежные просторы пустыни на многие часы пути, однако колдун, который уже кожей чувствовал приближение врага, не мог разглядеть его ни взглядом волшебного дара, ни обычным зрением человеческого глаза. Словно Несущая смерть отражала не только силу, но и свет, оставаясь невидимой частью тени.
      Резкий волчий рык резанул по слуху, заставляя Шамаша очнуться от забытья, в которое он, незаметно для самого себя, начал погружаться. Оглянувшись, он увидел золотого зверя, который огромными прыжками даже не бежал – летел прямо к нему.
      Казалось, еще мгновение, и хищник, забыв о том, кто он, кто его враг, а кто – друг, бросится на хозяина, чтобы, сбив его с ног, вцепиться в горло.
      Колдун смотрел на волка, не понимая, что с ним случилось, предполагая, что, возможно, все дело в Несущей смерть, которая каким-то неведомым образом сумела подчинить себе волю зверя, однако, в душе не веря в это. И пусть он видел отблески безумия огня в глазах волка, белую пену слюны, стекавшую из пасти, он стоял на месте, даже не думая защищаться, глядя на зверя с сочувствием и болью.
      И краткое мгновение растянулось на целую вечность. В сердце не было страха, лишь ожидание того, что будет дальше… Каким бы ни было это будущее.
      Его глаза и глаза волка встретились, скорее случайно, чем осознанно и всего лишь на мгновение, но и этого оказалось достаточно, чтобы в духе зверя что-то ожило, колыхнулось, ощутило сомнения и обрело понимание.
      И в последний миг, когда острые белые клыки уже были готовы вцепиться в хрупкую и ранимую человеческую плоть, волк изменил направление прыжка, обрушившись на нечто, висевшее блеклой тенью над землей возле самых ног колдуна, оставаясь до этого мгновения незамеченным ни оком, ни душой.
      Резким ударом лапы Хан отбросил не ожидавшую нападения тварь в сторону от своего хозяина, сбил вниз, прижимая к земле, зарычал, скаля зубы.
      Шамашу, не спускавшему с него пристального взгляда напряженно сощуренных глаз, казалось, что волк кусает, рвет на части воздух… Но вот этот воздух затрепетал, заворочался, с силой дернулся нанося ответный удар, который отшвырнул золотого зверя далеко в сторону. Волк громко заскулил, заплакал от резкой боли, а затем, с хрустом ударившись о жесткий, покрывшийся ледяной коркой снежный наст, затих.
      Чувствуя волну боли, прошедшую по членам снежного охотника, сильнее, чем свою собственную, колдун резко повернулся к невидимому противнику. Его глаза вспыхнули черным огнем.
      Первый удар был нанесен и Шамаш считал себя вправе ответить, однако в тот миг, когда, собрав воедино магические силы, он уже был готов обрушить их на невидимку, его остановил полный боли и ужаса вскрик волка:
      "Нет! Только не дар!" – Хан возился в снегу, силясь подняться на лапы, вновь ринуться в бой, стремясь пусть даже ценой собственной жизни защитить хозяина. Он скулил от осознания собственной беспомощности, глотая рыхлые комки серого снега.
      И Шамаш подчинился, слушаясь совета своего золотого спутника. Он стиснул зубы, заставляя вспыхнувшую огненную волну силы угаснуть, погружаясь в покой забвения, и доставал из-за пояса острый нож, который, в напоминание о том обете, что был дан ему хозяином каравана, постоянно носил с собой.
      "Капюшон! Бей! Жизненная сила Несущей смерти в нем! – подсказывал ему волк. – Только не касайся обратной стороны. Будь осторожен: там яд!" Он наклонил голову в знак того, что поднял друга. Затем его глаза обратились на то место, где прятался под плащом-невидимкой враг. Но стоило небожителю сосредоточиться на противнике, вернее, его тени, как сознание помутнело, поплыло, уже через миг он чувствовал себя игрушкой в руках кукольника, не способной самостоятельно сделать ни одного движения, покорной в своей беспомощности.
      Шамашу потребовалось несколько мгновений, чтобы справиться с наваждением. Это было самым первым и трудным шагом. Затем он с силой сжал кулаки, так, что ногти впились в ладонь, раня их в кровь. Боль принесла просветление. Сознание было подобно огню, что мерцал, трепетал, шипя под дождем. И, все же, этого оказалось достаточно, чтобы вернуть власть над собственным телом и ринуться в бой.
      Враг явно не ожидал, что, не знакомый с тайнами созданных пустыней и выживших там, где, казалось бы, не было места ни для одного живого существ, противник сможет вырваться из раскинутой им паутины. Или, возможно, дело было в чем-то ином. Возможно, Несущая смерть переоценила свои силы. Так или иначе, колдун даже не заметил, как все закончилось: он продолжал стоять, зажав в руке нож, с которого стекали, касаясь пальцев жгучей бледной слизью капли того, что должно было быть кровью снежного существа.
      Ему не нужно было смотреть на противника, чтобы понять, что тварь мертва и, значит, более не заслуживает никакого внимания. Впрочем, даже если бы это было иначе, Шамаш не стал бы тратить на нее ни одного лишнего мгновения. Он бросился к лежавшему на снегу волку.
      "Куда она ужалила тебя?" "Не надо, не ищи…" – его мысленный голос был слаб и сонливо замедлен.
      "Я вытяну яд".
      "Я сказал: не надо, – устало проворчал волк. – Раз я до сих пор не испустил дух, значит, есть шанс, что выживу. И если так, мне будет даровано противоядие, которое сделает яд Несущих смерть неопасным для меня".
      "К чему этот риск?" – он с болью и сочувствием смотрел на волка, не понимая причины, по которой тот не позволяет помочь.
      "Так нужно, – глаза зверя упрямо сверкнули. – Только так я смогу продолжать жизнь! Это испытание, без которого я не стану тем, кто сужден тебе в спутники на этом пути!" Шамаш сжал губы, закрыл глаза, которые сжигали изнутри слезы. Чувства, которые он столько времени хранил в самом дальнем закутке души, бились, трепетали, стремясь вырваться наружу.
      Он вспомнил дракона… Сколько лет крылатый странник был его другом? Кажется, всегда. Не было ни разу, когда бы тот ни пришел на зов, помогая в беде. Они дружили еще с тех пор, когда были детьми, тайком от взрослых встречаясь на грани людских и драконьих земель, держа это в секрете до тех пор, пока на крылатых странников не обрушилась беда, с которой они оказались не в состоянии справится самостоятельно. Рок, который не трогал тех, кто уже появился на свет, но не давал ни единого шанса родиться новым поколениям. Тогда, узнав обо всем от друга, колдун осмелился явиться на драконий круг и предложить старейшинам крылатого племени свою помощь…
      Колдун понимал желание отблагодарить. Но такой ценой… Всякий раз, возвращаясь назад, к бою с Потерянными душами, перелету через грань миров, наделенный даром думал о том, что не должен был позволять другу идти путем, который вел его к смерти. Нужно было найти иной способ справиться с врагом, не перекладывая груз своей смерти на чужую судьбу.
      И вот теперь… Он думал:
      "Почему все те, кто мне дорог, должны умирать вместо меня? Неужели так будет всегда? Если так, лучше уж оставаться одному, в пустоте, чтобы у меня было нечего отнимать".
      "Хан… – Шамаш не знал, что сказать. В его глазах была боль. – Прости меня".
      "Ты ни в чем не виноват, хозяин, – тот подполз к нему, ткнулся в руку горячим сухим носом. – Не мучай себя. И не беспокойся за меня: все будет так, как суждено…" "Давай, – он склонился к волку, – я отнесу тебя назад, в караван. Там ты согреешься…" "Подожди, – остановил хозяина Хан. – Сперва ты должен взглянуть на Несущую смерть".
      "Сейчас не время…" – запротестовал тот, но зверь сердито зарычал, прерывая его:
      "Другой возможности не будет. Ты должен получше рассмотреть эту тварь, должен, если собираешься продолжать идти по пустыне в человеческом обличие, одетый смертной плотью. Ты должен запомнить врага. Не чтобы сражаться с ним, а чтобы никогда, слышишь, никогда больше не вступать в бой с этой тварью! – чувствуя, что Шамаш, не согласный с ним, собирается что-то сказать, волк поспешно продолжал:
      – Тебе следует знать: у Несущих смерть единое сознание. Они учатся на ошибках друг друга и в следующий раз ты не сможешь победить, пользуясь случаем, который был твоим единственным шансом… Иди же!…Иди, прошу тебя!" – глаза Хана слезились. Они не требовали, а просили, умоляли понять и принять совет.
      Колдун не мог отказать тому, кто спас его жизнь, в первой же просьбе. Тяжело вздохнув, он кивнул и, повернувшись, тяжело захромал к тому месту, где, как ему показалось, упало мертвое тело Несущей смерть.
      Останки лежали в снегу, начиная покрываться тонкой ледяной коркой. Только теперь тварь явила противнику свой облик, перестав быть безликой тенью, обретя видимую плоть. Это существо имело тело неровной округлой формы, диаметром с человеческую руку от кончиков пальцев до плеча. Сначала Шамашу показалось, что перед ним гигантский слизень. Однако затем, приглядевшись повнимательнее, он понял, что создание, выбравшее для жизни снега пустыни, было подобно скорее медузе, которая, прихотью природы, чувствовала себя в воздухе столь же свободно, как ее морская сестра – в воде. У нее был склизкий мутный капюшон бело-молочного цвета, частью – прозрачный, частью – густой, как туман, с тонкими лохматившимися наподобие ветхой ткани изношенной старой одежды краями.
      Решительно повернувшись, колдун зашагал прочь от мертвой твари.
      "Может быть, на вид она и мерзка, – проговорил встретив его взглядом болезненно блестевших, глаз волк, – но ей, невидимке, и не нужна красота. Она отдала ее, получив взамен яд, которым полнится, словно кровью, ее тело… Этот яд убивает, его запах затуманивает сознание, подчиняя его воле…" "Молчи, друг, не трать понапрасну силы, – Шамаш наклонился к Хану, поднял на руки. – Скоро мы будем дома…" "Хозяин, – голова зверя чуть повернулась, глаза заглянули в лицо бога солнца. – Ты должен мне кое-что пообещать".
      "Все, что угодно".
      "Если я все же умру…" "Хан!" – Шамаш поморщился от резкой боли, полоснувшей клинком по душе.
      "Это может случиться. Ты же понимаешь, – спокойно, даже как-то отрешенно, словно он говорил не о себе, а о совсем другом, чужом существе, продолжал волк, – так вот, если это случится, ты возьмешь себе в спутники другого брата-охотника".
      "Нет!" – колдун сжал губы в тонкие синеватые нити, свел брови, меж которыми тотчас пролегли глубокие морщины. Его подернутые изморозью волосы казались совершенно седыми, словно у человека, состарившегося за одно краткое мгновение жизни.
      "Я знаю, что прошу очень о многом, знаю, как больно будет тебе исполнить обещание, однако же… Шамаш, так должно быть!" "Все, кто мне дорог, гибнут…" – в этот миг колдун думал лишь о том, что, если Хан умрет, он уйдет из каравана.
      "Это наш выбор, наше право – защищать тебя. Неужели ты не понимаешь, как много для всех нас – и братьев-охотников, и детей огня – значит служение тебе? Оно – то главное, что заставляет нас жить на краю конца… Ты должен обещать мне!" "Хорошо, – наконец, выдавил из себя Шамаш. Его глаза сощурились: – Но и ты должен мне дать слово, что будешь бороться со смертью, бороться до тех пор, пока будут силы. Когда же они закончатся – ты позовешь меня и позволишь помочь".
      "Да будет так…" …Воздушные тропы, на которые ступил бог солнца, дабы сократить путь возвращения к каравану, быстро донесли их до цели.
      Повозки были построены в круг, находясь под защитой толстого кожаного купола.
      Рядом стояли дозорные, которые, едва заметив повелителя небес, тотчас бросились к нему.
      – Господин… – они с тревогой смотрели на бледное, совершенно бескровное лицо Шамаша, священного волка, беспомощно повисшего на руках небожителя.
      – Мы поможем… – Вал хотел забрать у бога солнца тяжелое тело раненого животного, но тот не позволил:
      – Это моя ноша.
      Не повторяя попыток, караванщики пошли с ним рядом, отодвинули полог шатра, пропуская под купол.
      – Хозяева каравана еще не вернулись?
      – Нет, Шамаш, – прозвучало в ответ.
      – Позови меня, когда они появятся, – отодвинув плечом полог повозки, он осторожно положил волка на мягкие меховые одеяла, укрыв шкурой оленя, сел рядом.
      Не спуская с четвероногого друга взгляда полных грусти и боли глаз, он ласково поглаживал его по голове, начесывал лоб. Чувствуя, что волк продолжает дрожать от холода, колдун призвал на помощь всю свою магическую силу, спеша согреть с ее помощью зверя. И уже через несколько мгновений в повозке стало так жарко, что на лбу Шамаша выступили капельки пота.
      Тепло принесло облегчение раненому. Глубоко вздохнув, он, тихо поскуливая, вытянулся, чуть приоткрыл рыжий глаз, чтобы взглянуть на хозяина.
      "Ты грустишь… Тебе больно видеть меня таким… Я не хочу причинять тебе боль!" "Если так, выживи. Пожалуйста!" "Я постараюсь. Твое тепло и забота дают мне силы… Шамаш…" "Да, друг?" "Я никогда не говорил с тобой об этом прежде… Мне казалось, что это не важно для тебя. Но теперь я понял, что ошибался. Мне следовало все рассказать…" "Потом. Сейчас главное, чтобы ты выздоровел. Все остальное подождет…" Волк какое-то время молчал, отдыхая, но потом вновь вернулся к разговору, словно было нечто, не позволявшее оставить его незаконченным:
      "Ты знаешь, что я храню в себе память предков. В ней есть и то, что ты должен узнать: дракон, который принес тебя в наш мир, он не погиб…" "Что ты сказал?" – колдун резко вскинул голову.
      "Он жив, Шамаш…" "Но это невозможно! – растерянно пробормотал тот. – Я не чувствую его… И…
      Если это так, почему он не нашел меня?" "Не знаю. Моим родителям была не ведома его судьба, им было дано увидеть лишь миг".
      "Он не простит меня… Я повел его на смерть, когда мне была нужна его помощь, а едва необходимость в ней отпала, бросил, забыл, сразу уверовав в его смерть, даже не пробовал найти его, узнать судьбу…" – он тяжело вздохнул, потерянно качнул головой.
      "Хозяин! – волк смотрел на него с осуждением. – Рассказывая, я надеялся, что тебе станет легче, что вина не будет более сжигать твою душу своим немилосердным огнем. Но ты перевернул все с лап на спину!" "Ладно, Хан, не будем об этом…" "Как хочешь", – волк опустил голову на меховую подстилку, закрывая глаза.
      Колдун сидел с ним рядом, хотя мысли его были далеко. Широко открытые мерцавшие ночными звездами глаза не видели ничего, кроме стоявшего прямо перед ними образа дракона. Его губы плотно сжались. "Я найду тебя! Найду, что бы мне это ни стоило!
      Прости, но я не могу отправиться на поиски прямо сейчас. Сначала мне нужно позаботиться о тех, кто рядом и нуждается в моей помощи прямо сейчас. Но потом…
      Надеюсь, тогда еще не будет слишком поздно. Прости!" – как бы ему хотелось, чтобы дракон услышал его, понял…
      – Господин… – в повозку несмело заглянул Вал. – Хозяин каравана…
      – Да, – Шамаш двинулся к краю повозки, но затем вдруг остановился, обернулся к волку, замер в нерешительности.
      Хан вновь открыл рыжий глаз:
      "Иди. Ему ты нужнее…" "Я сейчас вернусь", – колдун выскользнул из повозки.
      Оказавшись снаружи, он огляделся. Атен и Евсей как раз въезжали под шатер.
      Видя, что хозяин каравана с трудом держится в седле, склонившись к самой шее оленя, дозорные поспешили к нему, стремясь помочь спуститься наземь и узнать, что случилось.
      – Торговец… – Шамаш быстро подошел к нему, повисшему на руках поддерживавших его с двух сторон мужчин.
      – Все в порядке, господин, – тихо, сипло дыша, прошептал Атен, с трудом шевеля сухими, потрескавшимися губами, в уголках которых черными каплями запеклась кровь. – Это просто усталость… Как-то вдруг сразу навалилась… – он виновато взглянул на небожителя, прося простить за минутную слабость.
      Колдун пару мгновений, нахмурившись, смотрел на него, затем, недовольно качнув головой, повернулся к Евсею:
      – Отнесите его в мою повозку.
      Тот кивнул. В глазах летописца был страх, когда даже самая робкая и недолговечная мысль о том, что случится, если брат умрет, заставляла в ужасе трепетать душу, сжимая сердце в ледяных объятьях ужаса.
      "Это его караван! Он собрал всех нас вместе, он вел нас столько лет по пути, который в наших сердцах, душах нераздельно связан с его дорогой… Нет! Он не должен умереть! Этого просто не может случиться! – он с мольбой смотрел на повелителя небес. – Ты величайший из богов! Помоги ему! Он достоин Твоей помощи!
      Я… Если нужно, чтобы кто-то покинул этот мир, пусть вестники смерти придут ко мне. Пусть умру я, но не он!" -Я сделаю все, что могу, – встретившись с ним взглядом, проговорил колдун. Его не надо было просить об этом, когда жизнь караванщиков он ценил куда больше своей.
      – Шамаш… – к ним, запыхавшись, подбежал Лигрен. Он поспешно окинул взглядом хозяина каравана, стремясь оценить его состояние. Эта болезненная желтизна, покрывшая его черты, капельки пота на лбу и, главное, искры крови у губ…
      Лекарь озабоченно нахмурился, мгновенно поняв тяжесть положения, задумался, ища в памяти способы лечения.
      – Это ведь яд? – повернувшись к богу солнца, спросил Лигрен.
      Тот кивнул.
      – Чей? Кто ужалил его? – лекарь не унимался. Он должен был узнать как можно больше, чтобы найти нужное лекарство.
      – Снежная змея.
      – Мне приходилось слышать о ней… – в ужасе пробормотал Лигрен, затем, совсем тихо, не желая, чтобы кто-то, кроме повелителя небес услышал его, добавил: – Ее укус смертелен. От него нет лекарства, – а затем, вспомнив, с Кем говорит, ощутил в сердце робкий росток надежды: – Спаси его! Возьми мою жизнь, если нужно, но только спаси!
      – Я удалил основную часть яда. Будем надеяться, что его дух справится с тем, что успела разнести по телу кровь…
      – Лигрен, – к ним подскочил Вал, – почему ты здесь, почему не с ним? Ты лекарь и должен…
      – Я сейчас… – тот уже был готов сорваться с места. Пусть он знал, что бессилен, однако… он не мог просто стоять и ждать, что будет дальше. Человек не способен ни на что подобное. Такое хладнокровие дано лишь богам.
      – Погоди, – повелитель небес остановил его. – Вот что, ступай к Фейр. Я знаю, рабыни при каждом возможном случае собирают травы и сушат их… Подбери сбор, укрепляющий силы, и приготовь побольше отвара. Он скоро понадобится.
      – Да! – лекарь кивнул, с благодарностью взглянул на господина Шамаша, который нашел для него хоть какое-то дело, и быстро ушел, торопясь исполнить поручение.
      А колдун повернулся ко все еще стоявшему рядом с ним караванщику.
      Вал выглядел беспомощным.
      – Он ведь выживет? – наконец решившись, совсем тихо спросил дозорный.
      Ему тоже было известно, что такое яд снежной змеи. Может быть, даже лучше чем всем остальным. Яд этой твари убил семью его брата, всех до единого: и самого Вита, и его жену, и двоих детишек. Это случилось в самом начале пути. Метель сбила караван с тропы, заставила зайти довольно далеко в дикую пустыню. А они, неопытные, слишком поздно это заметили.
      Все как-то сложилось, одно к другому. Когда метель утихла, вышло солнце, яркое, светлое. В его лучах пустыня казалась умиротворенной и удивительно прекрасной.
      Сыновьям Вита тогда было лет десять-двенадцать. Они затеяли какую-то игру, увлеклись ею, отошли далеко от каравана, и, видимо, потревожили змею. По земле прошла дрожь. Почувствовав ее, Атен приказал всем не покидать повозки, переждать в них опасность. Но разве есть в мироздании что-либо, способное удержать родителей, обнаруживших, в какую беду попали их дети? Они бросились на помощь сыновьям…
      Когда к ним добрались дозорные, змея уже уползла, но перед этим страшно наказала всех, кто осмелился нарушить ее сон. Сам Вит и младший из мальчиков были уже мертвы. Его жена ушла вслед за ними пустя несколько часов. Последний же из семьи боролся со смертью целый день и всю ночь. Но, в конце концов, яд не пощадил и его, убив на рассвете, дав увидеть лишь самый первый луч солнца.
      – Ты можешь помочь, – голос бога солнца заставил его встрепенуться, вскинуть голову.
      – Что я должен делать? – он был готов на все, даже на самопожертвование.
      – Разбуди дочь. Попроси ее прийти ко мне.
      – Что может девочка… – караванщик удивленно смотрел на повелителя своей души.
      – Она не рассказывала тебе?
      – О чем, господин?!
      – Богиня врачевания наделила ее даром целительства.
      – Когда!
      – Во время испытания, в Керхе.
      – Это… – Вал растерялся. Он и подумать не мог ни о чем подобном. Чтобы его девочка…
      – Это правда, торговец, – промолвил колдун, в то время, как его глаза говорили: "Сейчас не время для объяснений и сомнений. Нужно действовать, разобраться же во всем можно будет и потом…" -Да, конечно. Я… – он сглотнул комок, подкативший к горлу, откашлялся, а затем все же хриплым, несмотря на все его старания, голосом быстро добавил: – Я сейчас, я мигом! – и опрометью бросился к своей повозке.
 

 
      Нежная, задумчивая заря окрасила мир легким розовым румянцем, наполнив каждый вздох сладкими мечтами.
      Мати, стоявшая посреди огромного хрустального зала, который с приходом утра стал напоминать прозрачный стеклянный сосуд, в котором зажгли искру огненной воды, зевнула.
      Ей вдруг так захотелось спать! Казалось – ляг на ледяной пол, свернись клубочком – и в тот же миг дрема подчинит своей власти.
      "Мати… Мати… – откуда-то издалека донесся мысленный зов волчицы, которая через мгновение ткнулась мордой в ладонь девочки, а затем, взяв зубами за рукав, потянула за собой. – Нам пора возвращаться".
      – Да, конечно! – та, охваченная вдруг внезапным весельем, хихикнула, пряча смех в ворот шубки.
      "С чего бы это? – Шуллат взглянула на подругу с удивлением. В ее сощуренных рыжих глазах мерцали, сменяя друг друга, огонек непонимания и тень подозрения. – Что до меня, то я не вижу в своих словах ничего забавного".
      Девочка присела рядом с волчицей на корточки, обхватила за широкую шею, прижалась к мягкой, распушившейся на морозце шкуре, затем, отстранившись, затормошила за загривок:
      – Ты и представить себе не можешь, как мне хорошо! – глядя то в рыжие лучистые глаза Шуши, то на столь же живые, переливавшиеся множеством оттенков чистых утренних красок высокие своды, воскликнула она и зал, без сожаления и страха расставшись с хранимой им в вечности тишиной, отозвался ей задорным криком эха, подхватив звонкий девичий смех. – Спасибо! – ее глаза были переполнены счастьем, излучали его в стремлении поделиться им с окружающими, со всем миром. – Это была самая лучшая ночь в моей жизни!
      "Но ведь мы ничего не делали, – Шуша искоса взглянула на подругу, не понимая охвативших ее чувств. Или, может быть, просто делая вид, что не понимает. Кто знает, что на самом деле было на уме у этой хитрой рыжей бестии? Вот ее длинная мордочка приняла расстроенный, обиженный вид: – Мы даже не стали охотиться, просто бродили по залам дворца, так, словно в одном из них ты потеряла след чего-то очень для тебя важного, и все это время ты искала его… И как, нашла?" – ее голова чуть наклонилась, внимательный взгляд широко открытых глаз следил за девочкой, ожидая, что она скажет в ответ, как поведет себя.
      Мати окинула ледяную залу, с каждым новым мигом восхода солнца наполнявшуюся все более ярким жемчужным светом, сияя столь ярко, что глядевшие на этот блеск глаза прищуривались, слезились, но не закрывались, боясь упустить хотя бы один луч этого света.
      – Неужели ты не чувствуешь? – проговорила она. – Такого не может быть! Это… Это ведь…! Х-х-х, – сорвавшись с губ девочки, дыхание превратилось в маленькое белое облачко, которое быстро поднялась вверх, спеша вобрать в себя свет и раствориться в нем. – Здесь я действительно дома. Мне никогда не было так спокойно, хорошо, легко! Кажется, вот подпрыгну – и полечу, как на крыльях ветра!
      "Чего же ты ждешь? Прыгай!" -Не-ет! – она резко мотнула головой. – Я боюсь, – не стесняясь признаться в своей робости продолжала девочка, губы которой сжались, пытаясь сдержать скрывавшуюся в ямочках на зарумянившихся щеках улыбку. – Что, если у меня не получится?
      "Ты не узнаешь, пока не попробуешь".
      – Не сейчас, – как ей ни хотелось, оставалось нечто, удерживавшее ее от того, чтобы тотчас вспрыгнуть на спину воздушных духов-оленей. Мати казалось, что она не должна. Почему? Не важно, девочка не задумывалась над этим. Не должна – и все.
      – Может быть, потом, когда я вырасту, – она вновь мечтательно огляделась вокруг, с каждым мигом все яснее и яснее понимая, что этот ледяной дворец – то место, куда приведет ее дарованная в испытании дорога. – Это мой дом, – с удивительной лаской и нежностью коснувшись ладонью ледяного пола, прошептала она.
      "Да, – вздохнув, задумчиво обронила волчица. Она широко зевнула, зажмурив рыжие глаза, сладко потянулась, заурчав от блаженства. – Здесь хорошо… Однако, – она поднялась на лапы, замерла, выжидающе поглядывая на подругу, – сейчас нам нужно возвращаться в караван. Пока еще твой дом там".
      – Конечно. Уже утро и я представляю, как нам достанется, если взрослые поймут, что мы ушли.
      "Ну, кто должен знать, тот знает и так." -О чем ты? – Мати с подозрением взглянула на Шуши. – Ты рассказала… – начала было она, ощутив в глубине души, среди бесконечных шелков покоя и радости укол иголки подозрения… Но боль не была долгой. Она прошла, едва девочка поняла: даже если бы волчица захотела поделиться своими сомнениями с хозяином каравана или другими детьми огня, у нее ничего бы не получилось, ведь люди не способны понять ее язык. Это дано только ее маленькой хозяйке и…
      – Ты сказала Шамашу? – эта мысль не ранила сердце, звуча спокойно и понятно. В конце концов, почему бы и нет? Ведь у девочки не было от него секретов. Жаль, конечно, что он не пошел вместе с ними. У нее за эту ночь накопилось столько вопросов, на которые мог ответить только он. Но, с другой стороны… Мати бросила быстрый взгляд на залу, в центре которой она стояла. Возможно, если бы Шамаш пошел с ней, этот ледяной дворец не возник бы на их пути, ведь он – только для нее.
      "Ну… – Шуши вновь наклонила голову, разглядывая маленькую хозяйку, спеша понять ее чувства прежде, чем отвечать на вопрос, чтобы не ранить больнее и не нажить неприятностей, которых, как ей казалось, впереди было и так не мало. – Я рассказала брату. А он, наверняка все передал господину… Ты не обижаешься на меня за это?" -Ты правильно сделала, – девочка улыбнулась, коснулась рукой груди в том месте, где, под слоями одежды, мерцал, стуча в такт ее сердца, магический камень. – А я-то удивлялась, почему мне так тепло посреди ночной пустыни? – проговорила она и, успокаивая подругу, потрепала Шуллат за загривок. – Ты все сделала правильно. Шамаш знал, где мы, не волновался за нас. Он всегда мог нас найти и защитить…
      Волчица взглянула на нее с удивлением: "Ты тоже взрослеешь, Мати", – читалось в ее глазах.
      – Раньше мысль об этом расстроила бы меня, – девочка на миг запрокинула голову, чтобы еще раз увидеть хрустальные своды, перед тем, как на время расстаться с ними. – Но сейчас, – по ее губам скользнула улыбка. – Я рада. Ведь чем скорее я вырасту, тем быстрее я вернусь сюда.
      "Не торопи бег времени. Оно и так летит на крыльях самых быстрых ветров. Очень скоро ты сама поймешь это".
      – Какая разница? – безмятежно пожала плечами Мати. – Если тогда я буду так же счастлива, как сейчас, то у меня не будет времени на воспоминания и сожаления.
      "Вот как? – Мати показалось, что волчица усмехнулась. – А разве тебе не захочется быть еще счастливее"?
      – Это невозможно!
      "В мире возможно все!" – несколько мгновений волчица молча глядела на нее, и, к своему немалому удивлению, девочка прочла в глазах своей золотой подруги печаль.
      На какое-то мгновение ей даже показалось, что Шуши чем-то не на шутку встревожена. Но…
      "Нет, это не возможно, – Мати качнула головой, отгоняя от себя прочь мысли, которые могли очернить последние мгновения пребывания в ледяном дворце. – Мне просто показалось. Я не правильно поняла. Дело лишь в том, что Шуши завидует мне…
      Конечно, она мне завидует, – убеждала она себя, впрочем, для этого не требовалось особых усилий, когда ее душа была готова поверить во все, что угодно, в любой обман, а это объяснение пусть только на первый взгляд, но вполне походило на правду".
      – Бедная моя, – девочка склонилась к волчице, погладила по мягкой теплой голове, провела ладонью по шее, – я совсем забыла об охоте. Я такая эгоистка! Ну ничего, ничего, в следующий раз мы непременно поохотимся.
      Волчица как-то странно посмотрела на девочку. В ее глазах была боль и грусть. И еще. Они словно говорили: следующего раза не будет.
      "Что за глупость! – готова была кричать Мати. – Конечно, будет! И не один раз!
      Ведь у нас с тобой впереди еще вся жизнь!" Шуллат не дала ей произнести эту фразу вслух.
      "Нам пора", – напомнила она.
      И девочка, с радостью прервав разговор, который грозил вот-вот разрушить радужность чудесных стен, пронзив душу холодным дыханием ветров страха и сомнений, напевая себе под нос детскую песенку-считалочку, стремясь с ее помощью отогнать все дурные мысли, заскользила вслед за волчицей по ледяному полу.
      "Раз, два, три -
      Ничего не говори.
      Три, четыре, пять -
      Сколько сможешь ты молчать?
      Пять, шесть, семь -
      Позабудь слова совсем!
      Снова семь и восемь -
      Даже если спросим,
      Восемь, девять, круга знак -
      Кто промолвит – тот дурак!" Она не сомневалась, что заученные наизусть слова считалочки, которые она могла бы повторить без запинки даже если бы ее разбудили посреди ночи, избавят душу от мыслей, что уже было начали подбираться к ней.
      Мати вновь почувствовала себя свободной и счастливой. Ее взгляд скользил по ровному ледяному покрытию пола, сводам, распахнутым настежь узорчатым створкам дверей, не прощаясь с остававшимся позади залом, твердо веря, что она непременно еще вернется сюда. Девочка старалась в те краткие мгновения, что у нее еще остались, запомнить все – каждую колонну, каждый изгиб узора и завиток розоватой, вобравшей в себя свет неземной жизни лепнины.
      Вот, наконец, последняя из зал дворца осталась позади, и девочка оказалась в явившемся страннице в своем самом прекрасном наряде бесконечному простору снежной пустыни. Небо было многоцветным, у левого, рассветного горизонта – атласно-красным, затем – бледно-розовым, словно румянец на щеках богини любви, потом – нежно-голубым, столь глубоким, что, казалось, будто этот цвет вобрал в себя всю силу тех красок, которые на закате стерла с небесного свода многоглазая, бесконечно-черная ночь, и, наконец, у правой, закатной черты – темным, загадочным, словно там еще скользил по земле край длинного черного шлейфа призраков и теней, покидавших подземный мир на закате, чтобы вернуться в него с рассветом.
      Земля лежала тихим, загадочным простором, раскрашенным, словно островками цветов, магическими лучами солнца, которые, едва вырвавшись из-за горизонта, заполняли собой все, каждый миг, каждый вздох. А между небом и землей словно какие-то сказочные белые птицы кружили большие хлопья снега.
      В первое мгновение Мати застыла, не в силах сделать ни шага вперед, не способная оторвать взгляд от восхитительного зрелища, подаренного ей словно самой богиней.
      – Спасибо тебе, матушка Метелица! – прошептали ее губы тихо, боясь вспугнуть чудо.
      Ее душа пела. Да, она больше не сомневалась – все, что она увидела этой ночью, было подарком от госпожи Айи. Не случайно же именно священная волчица богини снегов привела ее сюда.
      Мати захотелось обернуться назад, еще раз взглянуть на дворец, увидеть, каким он стал в лучах солнца, но волчица остановила ее:
      "Не делай этого, – предупреждающе заворчала она. – Или ты забыла, что на рассвете нельзя оглядываться? Бросишь взгляд назад – и навсегда уйдешь в минувшую ночь".
      – Я бы вернулась… – вздохнув, проговорила девочка. Ей так этого хотелось! Вот бы было славно продлить остававшиеся позади мгновения, ну хотя бы еще на чуть-чуть…!
      "И думать не смей, – Шуши хмуро зарычала. – Ты не знаешь, что там, позади…" -Там ледяной дворец.
      "Вовсе нет. Пустота. Ибо только она остается там, откуда с рассветом уходит жизнь. И еще. Там – Несущие смерть".
      – Несущие смерть? – глаза Мати зажглись любопытством. Она никогда прежде не слышала о них ни в сказках, ни в легендах, ни, тем более, не встречала в реальном мире. – Кто они такие? Расскажи!
      "Нет", – холодно бросила в ответ Шуши.
      – Нет? – девочка удивилась. Она не могла припомнить случая, когда подруга отказывалась отвечать на ее вопросы. Это было так странно! И еще сильнее подогревало любопытство. – Ну расскажи, пожалуйста! – стала упрашивать она Шуллат. Видя же лишь непреклонность в глазах волчицы, Мати обиделась: – Зачем же было тогда говорить о них! – недовольно проворчала она.
      "Чтобы ты на миг забыла о минувшем, – волчица спокойно глядела в глаза девочке, – и позволила ему уйти".
      Мати несколько мгновений подозрительно смотрела на нее, а затем, медленно повернув голову, скосила взгляд назад.
      – Ничего нет! Дворец исчез! – окружавший мир вновь стал реальным и совершенно обычным. Девочка почувствовала себя разочарованной и даже обманутой. – Это нечестно! – она была готова расплакаться. – Неужели это был только сон?
      Ну почему было так трудно уходить из чуда, даже зная, что однажды вернешься в него!
      "Успокойся, – волчица потерлась носом о руку девочки. – Заря – время радости, а не слез. Она – вестник того, что ночь закончилась и нам дарован еще один день жизни… Я не знаю, слышала ли ты об этом раньше, но когда зелень земли менялась белизной снегов, день тоже уходил, угасал, становясь все короче и короче. И твои предки куда больше боялись, что на землю опустится нескончаемая ночь, чем самой жуткой стужи снегов".
      Шуллат удалось то, к чему она стремилась – ее слова привлекли к себе внимание девочки.
      – Я не знала этой истории, – с интересом поглядывая на собеседницу сказала Мати.
      "Мы не засоряем свою память историями, – фыркнула волчица, – и то, о чем я говорю – ни что иное, как минувшее. Так было. Вот и все." -Но почему они боялись ночи? – девочка, наоборот, любила ее, ведь во мраке было столько всего необычного, загадочного, магического. Чудо казалось совсем рядом, только протяни руку – и дотронешься до него. И минувшая ночь, чей сказочный светлый образ все еще стоял перед глазами Мати, только укрепляла ее душу в этой вере.
      "Ну… – Шуши на миг замешкалась, прислушалась к своим воспоминаниям, пытаясь понять то знание, что хранилось в них, однако так и не нашла объяснений тому, что вызывало не только сомнение, но и удивление. – Они боялись сна".
      – Почему? – вот уж кого девочка ничуть не страшилась. Да ей бы никогда и не пришло в голову пугаться чего-то подобного. – Даже если им все время снились кошмары, они ведь были не настоящими!
      Несколько мгновений волчица молчала, глядя в сторону, на оживавший во множестве ярких красок мир.
      "Ты не совсем верно меня поняла. Я имела в виду, не то, что они боялись спать, а что им было страшно не проснуться, им казалось, что обычный ночной сон может стать вечным… Мати, – она недовольно мотнула головой, потерла лапой нос, – хватит говорить. Нам действительно нужно возвращаться в караван. Я понимаю твое стремление как можно дольше откладывать неотвратимое наказание, которое может там нас ждать, но нельзя же это делать до бесконечности! И, потом, чем позже мы придем, тем больше шансов, что нас поймают. Ты не думала об этом?" -Думала, – вздохнув, девочка опустила голову на грудь. – Но ведь уже все равно поздно.
      "Ты сама виновата. Не нужно было тянуть время".
      – Я так хотела, – обиженно надувшись, Мати отвернулась. Она знала, что дома ее ждет уйма упреков, замечаний и вообще… А тут еще приходится выслушивать еще и ворчание подруги, которая, как ни крути, виновата ничуть не меньше ее! Ну конечно, она ведь ни за что не убежала бы одна.
      Девочка спрятала в глубокие теплые карманы ладошки, которые начал покалывать своими острыми иголками мороз, и, поднимая ногами в воздух стайки легких пугливых снежинок, зашагала к тому горизонту, за которым, как ей казалось, должен был прятаться караван.
      "Ты идешь не в ту сторону, – волчица легко догнала ее, обежала, застыла впереди, преграждая дорогу. – Или ты решила навсегда остаться в снегах"?
      – Нет, – Мати тяжело вздохнула, поворачиваясь. – Ох, Шуши, и зачем только мы с тобой убежали в пустыню? И достанется же нам!
      "Мы сделали то, что должны были".
      – Ты думаешь? – в ее глазах загорелась робкая надежда.
      "Конечно. Тебе было необходимо побывать в ледяном дворце. Одной, без спутников – детей огня, ведь их путь не привел бы тебя к серебряным вратам, хрустальные стены не выдержали бы их горячего дыхания".
      – Да… Шуши, ведь если папа не найдет меня в повозке и испугается, Шамаш успокоит его, правда? – эта мысль принесла ей облегчение. Ну конечно, все так и будет! И отец не будет на нее сердится, ведь она искала свою судьбу, только и всего. И вот она нашла ее! Отец должен быть рад за нее, Мати же видела, как ему трудно. Еще бы, ведь его дочь родилась в пустыне, она – не такая, как все.
      "Да!" – поспешно ответила волчица. Однако в ее мыслях, движениях чувствовалось напряжение.
      Мати решила, что подругу, привыкшую к быстрым решениям и действиям, раздражала ее медлительность. Но в действительности дело было совсем не в этом. Шуллат чувствовала беспокойство, даже страх. Ее сердце быстро колотилось, словно после долгой погони за добычей, но при этом не было радости охоты, захватывавшего волнения погони, скорее ей казалось, что она бежала вслед за солнцем, понимая, что не угонится за ним никогда, и, все же, будто предчувствуя беду, подступившую сзади полукругом темноты, продолжала нестись вперед. Ее глаза горели грустью, губы трепетали и с них был готов сорваться жалобный полный боли и безнадежности вой – плачь по чему-то близкому и дорогому.
      Шуши внимательно огляделась вокруг. Нет, рядом не было никакой опасности, ничего, что могло бы угрожать ей самой и ее маленькой хозяйке. В чем же тогда дело?
      Тревожно принюхиваясь к духу пустыни, волчица повернулась, побежала в сторону каравана.
      Наделенная способностью безошибочно ориентироваться в пустыне, запоминать дорогу и всегда, даже по прошествии длительного времени находить обратный путь, она могла не беспокоиться о возвращении. И, все же, Шуллат выглядела чем-то очень обеспокоенной. Она бежала, временами останавливалась, принюхиваясь к верхним потокам воздуха, затем вдруг опускала морду вниз, скользя носом по самому снегу.
      Вдруг она замерла, закрутила головой, завилась на одном месте, будто ловя собственный хвост: рядом с духом опасности, проходившей по этой тропе впереди них, опережая, она учуяла знакомые запахи. Странно, и, все же, волчица знала, что не ошиблась. В ее широко открытых глазах было удивление. Она никак не могла взять в толк, что делали брат, господин и их спутники в пустыне. Почему они оставили караван? Чтобы найти беглянок? Но бог солнца знал, куда они пошли, понимал, что утром они вернутся невредимыми. Зачем же он отправился в снега и еще повел за собой детей огня? Или все было наоборот? Ему не удалось остановить людей, и он пошел с ними, чтобы защитить от опасности?
      – Что-то не так? – девочка подошла к ней, остановилась рядом. – Впереди беда? – она огляделась, чувствуя, как по спине мурашками пробежал страх. Что бы там ни было, девочка понимала, что стоит посреди снегов, вдалеке от каравана, а пустыня не любит одиноких путников, карая их за самонадеянность… или глупость.
      "Нет, все в порядке", – поспешила успокоить ее Шуши, торопливо заметая длинным хвостом сохранившиеся на тропе следы.
      – Ой, что это? – Мати все же увидела на гладком полотне снежного покрова не то ямку, не то блеклый отпечаток волчьей лапы. – Здесь рядом твои сородичи, да?
      "Нет, – волчица буравила ее упрямым взглядом настороженных глаз. – Это мой след.
      Мы шли здесь на закате", – она врала, ничуть не смущаясь, звериным чутьем понимая, что должна поступать именно так.
      А девочка пожала плечами, легко, не задумываясь принимая объяснение, которое не только отвечало на вопрос, но и успокаивало вновь проснувшиеся было в сердце страхи.
      Они продолжали путь и уже скоро увидели на горизонте купол шатра, застывший посреди белоснежных сверкающих просторов пустыни слепой серой тенью. Раньше Мати думала о нем лишь как о защитнике от безумных ветров метели, хранителе тепла и жизни, не видя ни красоты, ни уродства. Но сейчас… Ей было так хорошо, спокойно в снегах, горевших солнечным светом подобно множеству сосудов с огненной водой, и совсем не хотелось возвращаться в пусть надежный, родной, знакомый с детства, но такой маленький и бесцветный мирок каравана, лишенный чуда.
      И тут улыбка скользнула по ее губам: "Как это "лишенный чуда"? – она была готова засмеяться над своими мыслями, такими забавно-наивными они ей показались. – Ведь там Шамаш – господин магии. И он – мой друг, мой брат!" Думая лишь о нем, вспоминая его бесконечные черные глаза, девочка побежала к шатру, обгоняя замешкавшуюся волчицу.
      Выставленные караванщиками дозорные издалека заметили появление беглянок, однако не стали их встречать, лишь проследили внимательными взглядами до самого входа в шатер, словно опасаясь, что те в последний момент по какой-то ведомой лишь им причине передумают и вспугнутыми зверьками убегут назад, в пустыню.
      Мати не задумывалась над тем, почему все происходило так, а никак иначе, она вообще ни о чем не думала, лишь наслаждалась возвращением в круг родных, знакомых с самого рождения людей, ближе и дороже которых у нее никого не было.
      Радуясь тому, что ей удалось остаться незамеченной у всех на виду, девочка быстро добежала до своей повозке, скользнула внутрь.
      – Уф, – облегченно выдохнула она, зарывшись лицом в мягкий мех одеяла.
      "Все в порядке, – посмеиваясь про себя, думала она, – теперь если спросит: "А где это, интересно, Мати?" я отвечу: "Как где? Вот же я, у себя в повозке." – "А где ты была?" – она мысленно произносила слова за взрослых, копирую их хмурый, даже грозный голос. – "Здесь и была…" И пусть они говорят, что хотят! Все равно не пойман – не преступник!" – девочка прыснула в кулачок.
      Она перевернулась на спину, потянулась, купаясь в волнах жаркого духа огненной воды, наслаждаясь тишиной и покоем…
      Казалось бы, Мати не спала всю ночь и должна была умирать от усталости. Но нет, ничуть не бывало! Девочка чувствовала себя бодрой, веселой, глаза не слипались от дремы, наоборот, не хотели закрываться, словно тонкая незаметная ледяная корочка покрыла веки.
      Так Мати и лежала, скользя взглядом по серому чреву повозки, погруженному в покой и тишину. Она вспоминала ледяной дворец, его залы и высокие своды, временами ей даже казалось, что она все еще там, пусть не телом, но душой уж точно…
      Время ползло вперед медленно, словно неповоротливая гусеница по тонкой зеленой травинке.
      Девочка зевнула, надеясь привлечь сон, но он все не шел и не шел.
      Вздохнув, она, не поворачивая головы, словно боясь, что движение разорвет натянутые с таким трудом паутинки дремы, скосила взгляд на свернувшуюся с ней рядом волчицу, чей дух, отодвинув в сторону все сомнения, забыв о метаниях, уснул в то же самое мгновение, как тело застыло на мягком одеяле. Зверь знал, что должен отдохнуть, набраться сил и подчинялся голосу инстинкта, заставляя в подобные мгновения замолчать разум.
      Мати глядела на нее с завистью. Но почему она не может точно так же взять и заснуть? Вот бы научится погружаться в сон всякий раз, когда ей того захочется, а когда нет – бодрствовать, не борясь с волнами дремы!
      – Шуши, – позвала девочка подругу, но та и ухом не повела. – Шуши, ну проснись! – на этот раз она вытянула вперед руку, коснувшись горячего бока.
      "Чего тебе?" – проворчала волчица, приоткрыв сонный, подернутый поволокой глаз.
      – Поговори со мной, – попросила та, – мне скучно…
      "Мати, не будь такой эгоисткой", – зевнув, Шуллат вновь закрыла глаза.
      – Ну что тебе стоит! – не унимаясь, та вновь принялась тормошить подругу. – Отоспишься потом.
      "Но я хочу спать сейчас! – она вновь широко зевнула. – И ты спи".
      – Не могу. Сон никак не приходит.
      "Конечно, в этом ты вся: если не можешь получить чего-то сама, то этого не должно быть и у других!" -Все совсем не так! – обиженно воскликнула Мати.
      "Разве?" – ехидно бросила волчица и, решительно отвернувшись от подруги, вновь погрузилась в простор недосмотренного сна.
      Мати же сколько ни пыталась, никак не могла заснуть. Она и считала мгновения, и повторяла слова самых нудных из существовавших в мироздании заклинаний. Но сон не шел к ней, и все тут.
      – Э-эх! – вконец расстроившись, она стукнула кулаком по днищу повозки.
      Оставив всякие попытки заснуть, она села, огляделась вокруг. И тут девочка вспомнила о рукописи, взятой ею из командной повозки. Она не решилась оставить ее в караване, убегая из него. Еще бы, один проступок – это еще куда ни шло, но два да еще и одновременно… Вот бы ей досталось так досталось!
      Она втянула пальцы в рукав, в котором прятала свиток. И холодная иголка пронзила сердце, мурашки ледяной волной пробежали по спине – Мати не нашла рукописи!
      Стуча зубами она с нервной поспешностью стащила с себя шубу и принялась дрожащими от страха пальцами обшаривать ее всю вдоль и поперек, в надежде, что пропажа просто куда-то завалилась, но не потерялась, нет!
      Свитка не было!
      Отбросив шубу в сторону, Мати начала перетрясать одеяла, рванула на себя то, на котором лежала Шуши. Но ее рыжая подруга была слишком тяжелой, чтобы девочка смогла ее хотя бы приподнять. Однако маленькая караванщица не унималась, продолжая тянуть мех на себя, поднатужилась что было силы…
      "Отстань!" – огрызнулась на нее волчица. Надув щеки, она, зло глядя на девочку холодными нервно поблескивавшими глазами, зарычала.
      – Я потеряла, потеряла! – слезы застилали глаза, толи рыдание, толи стон срывались с губ.
      "Успокойся, – Шуши не могла видеть ее слез. Вся злость пропала. На ее место в глазах, сердце волчицы пришло сочувствие. – Объясни, что с тобой, что ты потеряла"?
      – Свиток! – сквозь слезы выдавила из себя девочки.
      "Нашла о чем беспокоиться! – фыркнула Шуллат. – Подумаешь: какая-то бумажка!" -Эта не бумажка! Это… Это…! Я ведь говорила тебе! Потерять ее – то же самое, что отнять у всех будущих поколений память о чем-то очень важном, без чего, может быть, они и жить-то не смогут!
      "Ладно, – тяжело вздохнув, смирившись с тем, что ей не дадут поспать, волчица поднялась. – Я найду".
      – Как! – в ее голосе была тяжелая безнадежность, однако в глазах уже начали пробуждаться, разгораясь, огоньки надежды.
      Шуллат фыркнула в ответ. Уже через миг она повела носом, а затем закружила по повозке.
      – Ты считаешь, я обронила свиток где-то здесь? – с удивлением глядя на подругу, спросила девочка.
      "А где еще? Или ты думаешь, что я позволила бы тебе оставить в пустыне вещь, которая хранила бы наш запах, а, следовательно, след?" – в ее глазах искрились веселые огоньки. Но уже через миг они исчезли, сменившись интересом. Волчица, что-то учуяв, стала раскапывать одеяла, словно стремясь пробиться к самому дну повозки.
      – Вот он, вот! – радостно вскрикнула Мати, выхватывая из-под когтистой лапы свиток. На миг она развернула рукопись, спеша убедиться, что это та самая, потерянная, а не какая-то другая, давно позабытая и совсем не нужная. Имя Лаля сразу бросилось ей в глаза и девочка облегченно вздохнула.
      Опасливо взглянув на полог повозки, спеша убедиться, что никто не подглядывал за ней, Мати поспешила спрятать свиток в рукав, для надежности прикрепив его к руке ленточкой-браслетом.
      Затем девочка повернулась к волчице: – Спасибо, спасибо тебе! – она обхватила подругу за лохматую шею, прижалась к ней.
      "Только не плачь больше, – Шуллат обнюхала голову подруги, ткнулась носом в макушку. – Не люблю, когда ты плачешь…" -Хорошо, я не буду, – сжав напоследок Шуши в крепких объятьях, Мати отстранилась от нее, замерла, с улыбкой смотря на подругу.
      "Что?" – поймав ее взгляд, волчица наклонила голову. В ее глазах проснулся интерес.
      – Ты у меня такая замечательная! Ты лучше всех!
      Шуллат растянула пасть в улыбке, довольная похвалой.
      Она придвинулась поближе к маленькой хозяйке, вытянула вперед шею, подставляя голову: "Чеши".
      Девочка погладила ее по жесткой шерсти на мордочке, потрепала шею, затем стала начесывать ямочку на лбу, в то время как волчица замерла, блаженствуя.
      – Тихо что-то, – спустя какое-то время, оглядев начавшую казаться такой тесной и пустой повозку, проговорила Мати. – И отец почему-то не идет. А ведь ему давно пора было вернуться… – ей даже стало казаться, что все просто забыли о них.
      Эта мысль заставила ее обиженно поджать губы – как они могли поступить с ней так!
      Она ведь не пустое место!
      Волчица сразу же ощутила перемену в настроении подруги, подняла на нее свои рыжие, теплые глаза, полные понимания и сочувствия.
      А затем вдруг, будто почуяв что-то недоброе, Шуллат подтянула лапы к груди, собралась, словно готовясь к прыжку. Ее мышцы напряглись, глаза настороженно оглядывали все вокруг. Еще мгновение и волчица вскочила, метнулась к пологу.
      – Ты куда? – девочка, которой меньше всего в этот миг хотелось оставаться одной, пыталась удержать ее. – Ты ведь хотела спать. Спи. Я обещаю, что не буду мешать.
      "Не сейчас… – она мотнула головой, сбрасывая руку подруги. – Сперва я должна узнать…" -Что? Что-то случилось? – она тоже двинулась в сторону полога, собираясь осторожно выглянуть наружу, оглядеться, спеша убедиться, что с караваном все в порядке, что взрослые просто обиделись на нее за побег и, решив наказать, оставили наедине со своими мыслями и чувством вины.
      Но Шуллат остановила ее, зло рыкнув:
      "Будь здесь. Я все проверю и вернусь!" Волчица выскользнула из повозки. Мати же села, обхватив колени руками, и замерла, собираясь ждать. Вот только… Ей всегда не хватало терпения. И еще это навязчивое, упрямое любопытство… Как тут усидишь на месте?
      "Ничего ведь плохого не произойдет, если я посмотрю…" – она встала на четвереньки, осторожно приблизилась к краю повозки, несмело чуть-чуть отодвинула полог, и приблизила лицо к образовавшейся щели с таким видом, словно ожидала увидеть в нее разверзнувшиеся небеса, танец демонов или еще какой невероятный ужас, подобный тому, что творилось, бушевало в ее душе.
      На первый взгляд не происходило ничего необычного. Под куполом шатра было тихо и спокойно. Безмятежным ровным огнем горели костры с огненной водой. Выпряженные олени в полном безразличии жевали колючки. И все же, было во всем этом что-то необычное, странное…
      Мати и сама не заметила, как оказалась снаружи повозки. Несколько мгновений она робко переступала с ноги на ногу, опасливо оглядываясь вокруг.
      Рядом не было видно ни одной живой души. Мати уже начала подумывать: а что если отец, разозленный ее поведением, тем, что она сбежала, да еще при этом нарушила данное слово, собрал сход, чтобы осудить ее? Но если так, какое же наказание для нее придумают? Ее ведь и из каравана выгнать могут.
      Она нервно дернула плечами, почувствовав прикосновение к ним страшного холода пустыни. Конечно, она не боялась мороза, верила, что сможет выжить в снегах, но сейчас ей не хотелось уходить!
      "Ну пожалуйста! – на глаза уже набежали слезы. Мысленно она оправдывалась перед своими спутниками, упрашивала их простить, наказать как-то иначе, но позволить остаться в караване. Девочка уже была готова заплакать, когда у нее перед глазами предстал образ Шамаша: – Он не даст меня в обиду! Он все поймет, он всегда понимает!" – ей нужно было увидеть мага, поговорить с ним, чтобы он выслушал ее страхи, успокоил.
      "Я же велела тебе сидеть в повозке!" – из-за спины раздался злой рык волчицы.
      – Но мне хотелось…
      "А ну быстро назад!" – Шуллат обошла девочку, остановилась перед ней, преграждая дорогу, а затем стала медленно наступать, выставив вперед голову и поглядывая недобрым глазом, вынуждая подругу подчиниться и вернуться.
      Но Мати этого совсем не хотелось, а упрямства в ней было ничуть не меньше, у волчицы.
      – Отстань!
      "Я что сказала!" -Ты мне не мать, чтобы приказывать!
      "Как знаешь, – Шуллат надоело спорить с девочкой. Она решила – в конце концов, у той есть и собственная голова на плечах и она должна понимать, как следует поступать, а чего делать не нужно. Его глаза сощурились: – Но только не пожалей потом", – и, повернувшись, она, осторожно, прячась под повозками и петляя, словно не желая никому попадаться на глаза, двинулась в сторону повозки Шамаша.
      Шуллат меньше всего хотела бы попасться сейчас на глаза богу солнца. Она чувствовала себя виноватой, понимала, что заслуживает наказания. Но волчица должна была найти брата, зная, что сможет успокоиться лишь убедившись, что с Ханишем все в порядке.
      Она ощущала некоторое беспокойство с тех самых пор, как совершенно неожиданно для себя учуяла запах брата в пустыне, на полпути между ледяным дворцом и караванной тропой. Рядом с ним был кто-то чужой и волчица не могла не узнать ту опасность, с которой Хана свела его дорога – Несущая смерть. В первый миг она испытала страх и за себя, и за него. Но потом заметила в стороне тело мерзкой твари. Волчица не осмелилась подойти к ней. Она не хотела признаваться в этом даже себе, однако Шуши было страшно – Несущая смерть пугала ее даже мертвой ибо, кто знает, возможно, она способна ожить и напасть…
      Так или иначе, сознание того, что противник повержен, несколько успокоил волчицу…
      Но не совсем.
      Она подобралась к повозке бога солнца, забралась под днище, замерла, озираясь по сторонам, и тихо, приглушенно заскулила, зовя брата.
      Ответа не было. Шуши заволновалась, нервно закрутила головой. Она была не в силах ждать. Ее охватило беспокойство, которое требовало выхода. Волчица уже хотела позвать вновь, на этот раз громче, так, чтобы Хан ее обязательно услышал.
      – Почему ты сидишь здесь? – Мати подошла к повозке, опустившись на корточки, заглянула под днище.
      "Тебе какое дело?" – Шуллат прижала уши, ее пасть приоткрылась, обнажая клыки.
      Девочка стала ее раздражать и волчица была не в силах, да и не считала нужным, сдерживать свои чувства. Ей хотелось, чтобы Мати отвязалась от нее, ушла назад, в повозку.
      Та же вместо этого, не обращая внимание на разгоравшуюся злость в глазах волчицы, забралась под повозку, прижалась к взлохмоченной рыжей шерсти, обхватила за мохнатую шею.
      – Прости меня, – на самое ухо Шуллат прошептала она. – Прости. Это все из-за меня, да? Я подговорила тебя убежать, а тебе приходится расплачиваться. Хан обиделся на тебя?
      "Наверно, – волчица вздохнула. Теплые слова, добрые руки маленькой хозяйки позволили ей справиться с вдруг нахлынувшей волной ярости, вновь став прежней.
      Тем более… Может быть, все действительно так, Мати права и, значит, не о чем беспокоиться, ведь обида – это не навсегда, это на время. Обида уйдет, главное – жизнь. – Хан вчера назвал меня эгоисткой… И он прав", – она вновь вздохнула.
      – Да что там говорить, – Мати качнула головой. – Обе мы хороши… Пошли.
      "Куда?" -К взрослым… Пусть уж лучше нас поскорее накажут. А то этот страх ожидания – хуже всего, – она вылезла из-под повозки, следом выбралась волчица.
      И как раз в это мгновение полог всколыхнулся:
      – Я пойду, скажу, чтобы приготовили еще отвара, – донесся до Мати голос младшего брата отца, а через мгновение показался и сам Евсей.
      Спрыгнув с повозки на прочный белый наст, караванщик чуть не столкнулся с Мати, которая, испуганно ойкнув, отпрянула назад.
      Летописец остановился, не спуская с девочки пристального взгляда не мигавших глаз, в которых явственно читался укор, однако с его губ не срывалось ни слова, так, будто он не знал, что сказать.
      – Возвращайся в свою повозку, Мати, – наконец, тихо произнес он. – Мы поговорим обо всем потом.
      – Почему не сейчас? – девочка удивленно хлопала глазами. Ей-то казалось, что все только и ждут ее возвращения. Разве не из-за этого они остановили караван, установили шатер? Почему же теперь все обходят ее стороной, не замечают, словно ее и нет вовсе? Но вот же она, вот!
      Караванщик бросил озабоченный взгляд назад, на только что покинутую им повозку, огляделся вокруг, словно кого-то ища.
      – Ри, – окликнул он оказавшегося поблизости паренька. – Отведи ее…
      – Но дядя! – вскрикнула Мати, скорчив обиженную гримасу. Она повисла на руке караванщика, не давая ему уйти, так ничего и не объяснив.
      – Сейчас не время. Я очень спешу, – он попытался разжать крепко стиснутые пальчики девочки, но не смог. – Мати, перестань!
      – Что перестань? – на ее глаза набежали слезы. – Почему никто ничего мне не хочет объяснить, и вместо этого просто обходят меня стороной, будто на мне стоит проклятие?!
      – Мати, успокойся, – к ним как раз подошел Ри. – Пойдем со мной.
      – И ты мне все объяснишь? – она с недоверием посмотрела на него.
      – Да.
      Лишь услышав его ответ Мати выпустила руку Евсея, который, кивнув своему помощнику, поспешно ушел.
      – Идем же, – проводив караванщика взглядом, Ри потянул девочку за собой, но та уперлась, не желая уходить от повозки мага.
      – Я хочу поздороваться с Шамашем! – сказала она, упрямо наклонив голову вперед, всем своим видом говоря, что до тех пор, пока не увидит наделенного даром, не убедиться, что он не сердится на нее за побег, она не сделает ни шага.
      – Не сейчас, – Ри продолжал тянуть ее за собой, стараясь при этом смотреть куда-то в сторону, словно боясь встретиться с девочкой глазами.
      – Это еще почему? – Мати недовольно топнула ножкой. – Отпусти меня! – она дернула руку, стремясь вырвать ее из крепких пальцев юноши.
      Ей бы это ни за что не удалось, если бы Ри не услышал у себя за спиной тихий сиплый рык волчицы, полный нескрываемой угрозы. Юноша оглянулся. Увидев прямо перед собой горевшие угрозой глаза огромного хищного зверя, он не столько испугался, сколько растерялся.
      Все в караване привыкли к паре священных волков госпожи Айи, к тому, что они, падкие на ласку и внимание, веселые и игривые, словно давно прирученные собаки, никогда не нападали на своих.
      И вот теперь это предупреждение, читавшееся в рыжих глазах: "Отпусти ее, не то…" А действительно, что может произойти, если Шуллат сочтет, что поступки кого-то из караванщиков направлены против ее маленькой подруги? Как она поступит тогда?
      Юноша задавал себе этот вопрос, однако при этом ему меньше всего хотелось искать на него ответ, вернее, найти его. На собственную голову.
      Мати тотчас воспользовалась тем, что волчица отвлекла на себя внимание Ри, и, вырвав руку, бросилась к пологу, отогнула его:
      – Шамаш, я… – начала она, но, заглянув в повозку, внезапно умолкла, застыв на месте, не в силах шевельнуться.
      Кто-то торопливо оттолкнул ее.
      Волчица, не долго думая, запрыгнула в повозку. Виновато скуля, поджав под себя хвост, она на брюхе подползла к лежавшему возле края волку, осторожно обнюхала его, ткнулась носом в бок. Тот едва заметно шевельнулся, открыл красный, слезившийся глаз, чтобы взглянуть на сестру, а затем, утомленный, вновь погрузился в забытье дремоты.
      – Папа! – слезы, безудержными огненными реками покатившиеся из глаз заставили девочку, преодолев оцепенение, кинуться к лежавшему рядом с волком хозяину каравана.
      Девочка упала отцу на грудь, уткнувшись заплаканным лицом в толстую оленью шкуру, которым тот был прикрыт по шею, оставляя лишь голову – всклокоченные, мокрые от пота волосы, лохматую бороду.
      – С ним уже все хорошо, – чья-то рука осторожно коснулась ее плеча.
      Оторвав лицо от шкуры, девочка испуганно оглянулась. И увидела сидевшую рядом Сати.
      – Что ты здесь делаешь?
      – Господин попросил меня помочь.
      – Шамаш? Помочь? Тебя?!
      – Ну… – Сати смутилась. – Он так сказал… – она сама не до конца верила в реальность происходившего и, объясняя все девочке, в то же время в какой уже раз пыталась объяснить себе. – Богиня врачевания наделила меня даром целительства, и… – она умолкла, встретившись с острым, как нож, взглядом девочки, которая смотрела на караванщицу сердитым зверьком.
      На смену боли и страху пришли обида и ярость. Лицо Мати исказила злость. В этот миг она ненавидела Сати, видя в ней даже не соперницу, а воровку, которая украла у нее что-то, что должно было принадлежать ей, только ей!
      – Уходи! – резко отвернувшись, процедила она сквозь стиснутые зубы.
      – Но я не могу! Он велел мне оставаться здесь, быть рядом с хозяином каравана, если ему вдруг станет плохо… – Сати вела себя так, словно в чем-то провинилась и должна теперь оправдываться. Ее руки подрагивали, пальцы нервно теребили край большого шерстяного платка, повязанного на шею.
      – Он сам позаботится о папе! – Мати упрямо вскинула голову. Она не понимала, что происходит? Неужели все так изменились за те несколько часов, которые ее не было?
      Что случилось с отцом? Он заболел? Чем? И при чем здесь Сати? Целительница она или нет – какая разница?
      – Он устал и должен хоть немного отдохнуть! – не выдержав, вскрикнула караванщица.
      В ее голосе была боль, в то время как голова чуть наклонилась в сторону дальней части повозки, где, укрывшись плащом, сидел бог солнца. Его голова склонилась на грудь. Черные волосы падали вперед, закрывая лицо.
      – Шамаш! – едва увидев мага, Мати рванулась к нему, но Сати схватила ее за руку, удерживая.
      – Стой!
      – Отпусти! – не столько от боли, сколько от злости зашипела девочка. И почему все вокруг тянули ее в разные стороны? Ну, взрослые еще ладно, а эта Сати, которая и старше ее совсем на чуть-чуть! Вон как возгордилась с тех пор, как прошла посвящение в этом ужасном городе смерти! Пусть это было особенное посвящение, проведенное самими богами, ну и что? Она от этого не переставала быть караванщицей! Ведь для нее же не придумали особенной судьбы, а оставили со всеми.
      – Дай Ему отдохнуть! Если бы не Он, твой отец был бы уже трижды мертв! Или ты думаешь, что это просто – прогонять вестников смерти?
      – Что с папой?
      – Что? Его ужалила снежная змея, вот что!
      Девочка охнула, в ужасе закрыв ладонями лицо. Она знала, что этот яд смертелен и противоядия не существует.
      – И все из-за тебя! – Сати уже не могла остановиться. – Если бы ты не убежала из каравана, ничего бы не случилось! Это ты виновата! Ты!
      – Нет! – вскрикнула Мати, зажав уши, чтобы ничего больше не слышать. Она взглянула на все так же неподвижно сидевшего Шамаша, на лежавшего отца, а затем опрометью бросилась прочь из повозки.
      Шуллат, проводив подругу пристальным взглядом рыжих настороженных глаз, повернула голову к Сати. Она хмуро зарычала обнажив острые белые клыки. Затем волчица лизнула брата в нос на прощание и побежала догонять подругу, при этом чуть не сбив с ног юношу, который стоял возле отдернутого полога повозки, привлеченный громким разговором.
      – Тебе не следовало так говорить с ней, – негромко произнес он.
      Сати тяжело вздохнула. Она чувствовала себя виноватой, но ничего не могла исправить, ведь пойманного слова не поймаешь.
      – Догони ее, скажи, что я совсем не хотела…!
      Юноша кивнул и поспешил в повозку хозяина каравана, моля богов, чтобы девочка побежала именно туда, чтобы обида не погнала ее обратно в снега пустыни.
      – Мати… – он залез в повозку, подполз к дальнему углу, где, накрывшись с головой одеялом, лежала, вздрагивая от рыданий, девочка. – Мати, перестань плакать, – Ри говорил твердо, решительно, понимая, что просьбы и слова жалости лишь увеличат поток слез.
      Его остановило приглушенное рычание. В темноте вспыхнули зеленым огнем дикие волчий глаза, которые глядели на караванщика в упор: "Уходи!" Видя, что гость медлит, не спеша убраться восвояси, волчица, напряженно рыча, двинулась к юноше. Угроза была не только в ее глазах, но каждом движении, даже дыхании.
      – Постой, подожди! – он чуть отодвинулся, выставил вперед руки, словно защищаясь от священной волчицы. Караванщик понимал, что боль, страх, обида – все те чувства, что охватили девочку, узнавшую о беде, случившейся с ее отцом, не могли не передаться ее четвероногой подруге. И если так… Кто знает, как поведет себя Шуллат. Она ведь может захотеть не только защитить девочку, но и отомстить за ее обиду. – Послушай меня, я пришел лишь, чтобы успокоить Мати. Она должна меня выслушать!
      – Уходи! – не выбираясь из-под одеяла, прокричала девочка. – Я не хочу ничего слышать!
      – Но…
      – Шуши, прогони его!
      Волчьи зубы лязгнули возле самого носа Ри.
      – Хорошо, хорошо, я уйду! – тому не оставалось больше ничего, как отступить к краю повозки. – Мати, Мати, выслушай меня! Ты должна знать! Шамаш обещал, что твой отец не умрет от яда. Не беспокойся за него. Но помни: хозяин каравана не переживет, если с тобой вновь что-то случится!
 

 
      Сначала Мати плакала, потом, когда слез больше не осталось, просто лежала, всхлипывая. Боль душила ее, мысли не давали заснуть.
      Девочке было страшно. Что станет с ней, если отец умрет? Ведь тогда она останется совсем одна. Кто позаботится о ней? Кто будет ее кормить? Конечно, есть еще дядя Евсей, но разве он простит ей смерть брата, во всем ее виня?
      Караванщики будут смотреть на нее с укором. А, может быть, ее вообще прогонят прочь из каравана…
      "Ну и пусть", – отрешенно подумала она. Ей вдруг стало все равно. Пальцы нащупали свиток, рука развернула его…
      Девочка села, откинув в сторону одеяла, подтянула к себе поближе сосуд с огненной водой, и принялась за чтение, надеясь, что воспоминания о далеких временах помогут ей не думать о событиях нынешнего дня.
      "Мати…" Она только-только успела отыскать то место, до которого дошла в прошлый раз, когда ее отвлекла волчица.
      Подобравшись к своей подружке, Шуши положила голову ей на колени и замерла, не спуская с девочки грустного взгляда рыжих поблескивавших в отсветах огненной воды глазах.
      "Мати, это ведь все из-за меня, да?" -Ну что ты! С чего ты взяла?
      "Если бы я не заговорила об охоте, ничего бы не случилось… Мати, я знаю, что виновата. И перед твоим отцом, и перед братом, и перед тобой! Больше всего – перед тобой!" -Но со мной ведь все в порядке!
      "Не благодаря мне… Мати, я ведь обманывала тебя… Вернее, не говорила всей правды… Мне известно, что такое охота, и я не должна была…" -Конечно, известно! По воспоминаниям предков, – воскликнула девочка, не дав ей договорить.
      "Не только… – волчица вздохнула, тяжело взглянула на подругу своими большими несчастными глазами: – Мы с Ханом охотились. По ночам, когда ты спала. Шамаш считал, что мы должны знать жизнь охотников, чтобы не стать чужими для своих…" -Но почему ты ничего мне не говорила? – Мати хотела обидеться, но стоило ей заглянуть в глаза Шуллат, как начавшее было зарождаться в душе чувство исчезло без следа, уступив место сочувствию. – Моя дорогая, – она обхватила подругу за шею, прижалась к ней, – я так люблю тебя! Ты всегда со мной, когда нужна. Без тебя я бы чувствовала себя совсем одинокой. Вот сейчас, например…
      "А так мы одиноки вдвоем, – Шуши вздохнула, на миг закрыла глаза. – Что же мы будем делать?" -Не знаю, – ее рука почесывала лоб волчицы, в то время, как взгляд вновь устремился на нанесенные на лист бумаги символы, переплетавшиеся в удивительный рассказ.
      "Ты говорила, что в этом свитке память детей огня, – Шуллат заерзала, устраиваясь поудобнее, приподняла голову, стремясь лучше разглядеть то, что привлекало к себе внимания подруги. У нее было жуткое настроение. Временами ей хотелось завыть, убежать в пустыню, прочь от каравана, и не возвращаться больше никогда. Или сделать что-то… Что-то по настоящему великое, чтобы другие поняли, как они были к ней несправедливы. Шуши не знала, чьи это чувства – ее собственные, или Мати, впрочем, это не имело никакого значения, когда в этот миг все их переживания были общими. – О чем?" -Когда-то давно люди потеряли свою смерть…
      "Они стали бессмертными? Но разве не об этом вы все мечтаете?" -"Мы"? – девочка подняла на нее глаза. – А вы, что же, выходит, нет?
      "Ну, разумеется! Жизнь – это путь от зари до зари. Сколько раз будет всходить солнце – столько раз мы станем рождаться вновь, получая молодое сильное тело вместо того, что ослабло и одряхлело в странствиях минувшей жизни." -Неужели ты уже жила прежде? – Мати никогда раньше не слышала ни о чем подобном.
      Это было так удивительно, не похоже на все, к чему она привыкла, и поэтому – захватывающе интересно.
      "Да. И не раз".
      – Ты все помнишь? Кем ты была? Дочерью огня или может быть оленем? Прошлых рассветов было так много! Наверно, ты прожила уйму жизней и побывала всеми живыми существами…
      "Я рождалась не раз и не два. Но всегда приходила в мир охотником".
      – Почему? Неужели тебе не хотелось испытать, каково другим?
      "Нет, – спокойно ответила та. – Зачем?" -Ну, просто так. Из интереса.
      "При чем здесь желание или интерес? Главное польза. Рождаться вновь и вновь охотником – значит, иметь возможность постоянно набираться опыта, чтобы стать мудрее и сильнее. В ином – лишь вред".
      – Какой же может быть вред? Вот только представь себе: ты пришла бы в мир каким-нибудь маленьким зверком…
      "Добычей".
      – Ну, пусть добычей. Ты бы узнала все ее повадки, секреты. И тебе было бы легче охотиться.
      "Да? – во взгляде волчицы была усмешка. – И как бы, интересно, я охотилась, предполагая возможность того, что на обед у меня может оказаться какая-нибудь моя пра-правнучка? Ну уж нет, хищники-то мы, конечно, хищники, но убивать своих родственников способны лишь дети огня…" – она умолкла, испуганно взглянула на подругу, боясь, что та могла принять произнесенные в запале слова на свой счет и расстроиться. Но девочка, казалось, пока еще не нашла возможной связи и, чтобы этого никогда не случилось, волчица поспешно перевела разговор на другую тему. – Ты начала рассказывать мне историю", – напомнила она.
      – Да, – Мати хотелось поподробнее расспросить подругу о жизни и смерти снежных охотников, однако решила, что это можно будет сделать и потом, а пока… пока лучше вернуться к истории, конец которой ей было самой интересно узнать. – Так вот, люди потеряли свою смерть, однако бессмертье оказалось им не в радость, ведь они не были богами, а, значит, время их продолжало старить. Остались и болезни, и раны, и… Да, и еще у них не рождались дети.
      "Твои предки жили, но их племя вымирало, – понимающе кивнула Шуллат. – Так они решили найти себе новую смерть?" -Что-то вроде того.
      "И где же они ее искали?" -Ты бы уже давно узнала обо всем, если бы не перебивала меня после каждого слова! – не выдержав, вскрикнула девочка.
      "Не злись! Я делаю это не из вредности, а потому что мне легче воспринимать краткие ответы на вопросы, чем длинный рассказ. Все-таки я зверь, а не человек".
      – Ладно, – было бы глупо с этим спорить и поэтому Мати не оставалось ничего другого, как согласиться. – О чем ты спрашивала?
      "Ты говорила – твои предки потеряли свою смерть. Мне сложно понять, как такое возможно, впрочем, дети огня и охотники настолько отличаются друг от друга, что чему удивляться? – волчица потянулась, широко зевнула. – Где они стали ее искать?" -Во сне… Шуши, ты слышала когда-нибудь о Лале?
      "Нет, – безмятежно ответила та. Произнесенное имя было ей совершенно незнакомо.
      – Кто он такой?" -Бог сна, как и Матушка Метель… Нет, – поспешала она себя исправить, – конечно, нет. Госпожа Айя – великая богиня, а Лаль – маленький, незначительный божок, его и господином-то не называют.
      "Сон… – волчица зевнула. Ее подернувшиеся дымкой глаза были готовы сомкнуться.
      – Я так устала!" – обратив на подругу взгляд несчастных-пренесчастных рыжих глаз, пожаловалась она.
      – Тогда спи. Я не буду тебе мешать, – Мати погладила Шуллат по рыжей голове.
      "Ты будешь рядом?" -Конечно, – девочка тяжело вздохнула. – Где мне еще быть? Все считают меня виновницей случившегося…
      "Это не так. Ты знаешь." -Да. Но кто станет меня слушать?
      "Поговори с Шамашем." -Он устал, Шуши. Яд снежной змеи смертелен…
      "Это так".
      – И ему пришлось отдать все свои силы, чтобы сохранить отцу жизнь.
      "Не только".
      – Что?
      "Не только хозяину каравана. Мой брат тоже нуждался в Его помощи. Сам бы он не справился с ядом Несущей смерть." -Несущая смерть… – повторила девочка, словно пробуя это мрачное сочетание слов на вкус. Оно показалось ей соленым и теплым, словно кровь. По спине прошли мурашки.
      Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы справиться с вдруг накатившей на нее волной страха, когда же, наконец, ужас сменился в ее глазах робким любопытством, Шуллат, упреждая неминуемый вопрос, приподняла голову, провела горячим шершавым языком по щеке подруги:
      "Давай не будем говорить о них. Не сейчас", – попросила она.
      – Ладно, – заглянув в рыжие глаза волчицы, маленькая караванщица кивнула. Ей самой не хотелось продолжать этот разговор, боясь, что он приведет их к тяжелым мыслям, боли и обиде. Мати коснулась лба Шуши, провела ладонью, приглаживая короткую рыжую шерсть. – Спи.
      "А ты? Ты тоже станешь спать?" -Н-не-ет, – протянула девочка, в голосе которой слышалось сомнение. Может быть, для нее это было бы сейчас лучше всего – заснуть, забыть обо всех сомнениях и страхах… А когда она проснется, все уже окажется позади, судьба прояснится, словно небо над головой…
      Она чувствовала себя такой усталой. Ее глаза уже начали закрываться, но тут взгляд упал на лежавшую на коленях рукопись. "Нет, – решительно мотнув головой, прогоняя сон, подумала Мати. – Сперва я хочу прочитать эту историю, – она и сама не понимала, почему, но ей казалось очень важным сделать это именно сейчас. И дело было не только в том, что девочке хотелось поскорее узнать, чем все закончилось. – Интересно, а кто посылает сны мне? – этот вопрос приходил к ней вновь и вновь. – Матушка Метель? Она моя покровительница и… Хотя, нет, – остановила она сама себя, – Ее сны вечны, совершенны. А я ведь еще вижу и уйму снов, таких глупых, что их просто не могла придумать столь великая богиня.
      Интересно…" "Как знаешь", – прерывая ее размышления, в голове раздался сонный, протяжный голос волчицы.
      Шуллат закрутилась, устраиваясь поудобнее. Привалившись к девочке жарким боком, она зевнула и, наконец, задремала. И вот уже ее сопение, бормотание заполнили собой все серое чрево повозки.
      Сон был так сладок! Чувство покоя, охватившее рыжую охотницу, передалось и девочке, окутывая ее, будто толстым слоем меховых одеял. Тепло медленно потекло по телу. Глаза стали слипаться…
      Мати и сама не заметила, как заснула. Рукопись выскользнула у нее из рук, свернулась в трубочку и, скатившись с края одеяла, затерялась где-то в темном углу повозки.
      Ей снилось, что она попала в сказочный зеленый сад.
      Она стояла посреди разноцветного озера цветов, вдыхая их сказочный аромат.
      Девочка присела на корточки, стремясь получше их рассмотреть. Никогда прежде она не видела ничего более прекрасного, даже в том мире, в который приводил караван Шамаш на ее день рождения. Цветки тянули свои нежные шелковые головки к ее рукам, стремясь к ласке и теплу человеческих рук так, словно они – лучи жаркого солнца.
      Лепестки подрагивали, перебирая вздохи, словно струны, полня воздух тихим звоном – чудесной, нежной мелодией, которая успокаивала душу и сердце, освобождая разум от сомнений и страхом, стирая память о плохом, оставляя лишь светлые радостные воспоминания и мечты.
      Налюбовавшись цветами, Мати поднялась, спеша оглядеться. Вокруг нее стояли высокие деревья, покрытые большими белыми цветами, словно в снежном пуху. Рядом с ними, словно хрупкие дети под защитой сильных взрослых, пристроились кусты, покрытые розовато-алым цветом – отблесками отгоревшей зари.
      По высокому нежно-лазурному небу плыли задумчивые облака, принимая причудливые формы то огромных цветов, то птиц, то высоких храмов. А солнце… Оно было не только теплым, но и таким ярким, что его свет слепил глаза, заставляя жмуриться и отворачивать голову.
      – Здравствуй, – донесся до нее веселый, звонкий голос.
      Несколько мгновений девочка продолжала стоять, запрокинув голову, с открытым ртом следя за чудесным превращением облаков, не слыша, не понимая, что звуки сложились в слово в действительности, а не в ее воображении.
      – Привет, – лишь когда невидимый хозяин сада, смеясь, заговорил с ней вновь, она, наконец, очнулась, поспешно посмотрела по сторонам.
      В первый миг, никого не увидев, девочка решила, что это цветы приветствуют гостью. Но вот, обернувшись, она увидела невысокого паренька, немногим старше ее, со смеющимися зелеными глазами и вьющимися золотистыми волосами. Он чем-то походил на горожанина, однако был одет на манер караванщика в широкие зеленые штаны и такую же рубаху с удивительно длинными рукавами, которые закрывали не только ладони, но даже пальцы до самых их кончиков. На голове – венок из ярких алых цветов, босые ноги испачканы соком трав.
      – Привет, – девочка смело разглядывала хозяина, не испытывая ни страха, ни смущения, ведь она совершенно точно знала, что спит и видит сон. Было бы глупо пугаться собственного сна. В ее глазах искрилось любопытство. – Кто ты?
      – Лаль.
      – Бог сна? – она ждала именно этого ответа и ничуть не удивилась, услышав его.
      Робости в ее сердце тоже не было, возможно, потому, что ей и раньше приходилось говорить с богами. И, потом, в который уж раз повторяла она про себя: "Это ведь только сон, мой сон." -Так, – он неопределенно махнул рукой, всем своим видом показывая, что не считает свое занятие великим делом, скорее – баловством подростка. И, все же, чуть позже, с интересом поглядывая на девочку, все же добавил: – Но этот сон придумал я. Он тебе нравится?
      – Да, – Мати вновь огляделась вокруг, втянула в себя дух цветущего сада, наслаждаясь каждым мигом пребывания в том мире, в котором она не сможет остаться навек, ведь рано или поздно наступит пробуждение. Но пока… Пока она хотела получить от мира сна все, что только возможно. Она опустила голову на грудь, искоса поглядывая на своего собеседника, вздохнула: – Жалко, что здесь нет Шуши…
      – Шуши? – переспросил хозяин, на лицо которого набежала тень, показывавшая, что создатель сна недоволен, что ему не удалось сделать свое творение совершенным, таким, чтобы гостья восхищалась им без оглядки, не думая ни о чем ином.
      – Шуллат – это моя подруга, – пояснила девочка, решив, что бог сна может не знать о том, что происходит наяву.
      – Ах да – пустынная волчица, – воскликнул Лаль, хлопнув себя по лбу. – Как я мог забыть?
      – Ты знаешь ее?
      – Достаточно того, что я знаю тебя. Ты ведь прежде приводила ее в свои сны?
      – Да, – улыбаясь, кивнула Мати. – Пусть она тоже окажется здесь, – это было всем, о чем она мечтала. – Пожалуйста!
      Лаль развел руками: – Ну что тут скажешь? – всем своим видом он показывал, что не просто готов согласиться с просьбой гостьи, но ни в чем не может ей отказать.
      – Тем более, – подмигнув девочке, продолжал он. – В конце концов, это ведь твой сон и твоя воля в нем – закон.
      – Так ты приведешь ее сюда?
      – Разумеется, – он взмахнул руками и тотчас словно из ниоткуда выскочила золотая волчица, которая, радостно повизгивая, бросилась прямо на грудь Мати. Она сбила девочку с ног, уронив в мягкое, душистое море цветов, радуясь нежданной встрече, принялась лизать подружку в щеки, нос…
      – Шуши! Шуши, уймись, – смеясь, пряча лицо, отмахиваясь от ласк закричала девочка.
      Наконец, изловчившись, она вскочила, отбежала чуть в сторону, замерла, дожидаясь, когда волчица, принимая ее игру, бросится вслед за ней.
      – А мне можно поиграть с вами? – словно простой человек попросил Лаль вместо того, чтобы повелевать, как подобает богу, или командовать, как привыкли взрослые.
      – Конечно! – крикнула Мати. Ей было так беззаботно, легко, что, казалось, стоит подпрыгнуть и она… И она действительно полетала, словно сорвавшийся с дерева лист на крыльях ветра. …-Это самый лучший сон в моей жизни! – прошептала девочка. Она лежала в густой траве, щекотавшей щеки, раскинув руки в стороны, словно стремясь обнять весь мир.
      Ее глаза были устремлены на небо – синее, глубокое и спокойное.
      – Если тебе здесь так нравится, – Лаль сидел чуть в стороне, пожевывая тонкую палочку, – оставайся.
      – Но ведь это только сон! – ей было горько вспоминать об этом, хотелось верить, что все совсем не так, когда окружавший ее теперь мир был куда желаннее всех земель яви.
      – И что же? Разве то, что ты видишь вокруг, менее реально, чем то, чем ты живешь вне пределов моих владений? Или мой мир не столь красив, как…
      – Он чудесен! – Мати не могла найти хотя бы одно воспоминание, которое было бы способно сравниться со всем увиденным здесь.
      – Тогда не просыпайся, – бог сна взглянул ей в глаза. Его голова была чуть наклонена, словно кивая, убеждая и прося согласиться.
      Разве Мати могла отказаться? Ей страстно хотелось остаться, более всего на свете!
      И… И почему она должна была отказываться от того, в чем, может быть, и была ее настоящая мечта?
      И, все же… Она поморщилась, злясь на себя за то, что не может просто взять и сказать: "да! " -Тебе не обязательно оставаться здесь навечно, – видя ее нерешительность, продолжал Лаль, говоря медленно, вымеряя каждое слово, как кошка каждый шаг, осторожно крадясь к своей цели. – Это ведь твой сон и ты сможешь покинуть его, лишь только того пожелаешь.
      – Раз так, – девочка, улыбаясь, радостно кивнула, – да! Я хочу здесь остаться! – отбрасывая прочь все последние сомнения, проговорила она, а потом села, огляделась: – Я уже отдохнула. Куда мы пойдем теперь? Во что будем играть? Давай в прятки!
      – Постой…
      – Или…
      – Постой, не так быстро! – смеясь, остановил ее Лаль. – Сперва нужно кое-что сделать… Видишь ли, чтобы продлить сон одного желания маловато.
      – Но как же… – Мати растерялась. Она недовольно взглянула на бога сна, словно обвиняя его в том, что он подразнил ее конфеткой, а потом сам ее взял и съел.
      Лишь в этот миг она поняла, сколь сильно ее желание продлить этот чудесный сон.
      Ради его исполнения она была готова на все, что угодно. – Я должна буду заключить с тобой договор? – в легендах говорилось о чем-то подобном, впрочем, она не помнила, что именно. Эта мысль ей почему-то не понравилась.
      – Нет, – рассмеялся Лаль, не дав ей даже задуматься над причиной своих чувств, словно стремясь к тому, чтобы, оставшись необъяснимыми, они поскорее сгорели, исчезли без следа. – Сей сон – это свобода, свобода от всего: страхов, обещаний, даже сомнений. Лишь ощутив полную свободу ты поймешь всю красоту и могущество моего сна. Но люди, даже находясь за гранью фантазии, не могут отбросить те переживания, что окружали их в реальном мире, с ними остается память, несущая в себе больше цепей, чем все рабские оковы вашей земли.
      – Но… – девочка смотрела на бога сна, не зная, что сказать. Она чувствовала себя виноватой и, в то же время, какой-то… неполноценной, что ли. – Я не могу просто взять и перестать чувствовать или помнить. Ведь это не зависит от меня. И, потом… – ей было страшно отказываться от воспоминаний, душа противилась этому шагу, словно в них было скрыто нечто столь важное, без чего была немыслима сама жизнь.
      Лаль, прочтя ее мысли, качнул головой, грустно улыбнулся: – От рабства тела избавиться легко. В отличие от рабства души… Прости, – он прервал свои размышления. – Конечно, тебе страшно. Вместо того чтобы поиграть с тобой, я говорю все эти непонятные слова… Я веду себя с тобой как с взрослой, а ты еще, в сущности, совсем ребенок.
      – Но ты… – девочка с подозрением смотрела не своего собеседника. – Ты ведь мой ровесник, или…
      – Я только выгляжу мальчишкой, – усмехнулся Лаль. – На самом деле я во много раз старше самого древнего старика на земле.
      – Ну конечно! – как она могла забыть об этом? – Ты ведь бог!
      – Да. И я могу принимать облик существа любого вида и возраста. Хочешь, я стану старым дряхлым псом с седой шкурой и слепыми слезящимися глазами? Или делающим свои первые шаги котенком?
      – А я? Я тоже так смогу? – почему бы нет? Ведь ей так этого хотелось! А Лаль сказал, что в своем сне она может все, что угодно.
      Девочка закрыла глаза, представляя себе котенка – маленького, серенького с широко открытыми наивными глазками, подвижными ушками и розовым носиком – пуговкой.
      Но… Как она ни старалась, ей не удавалось сосредоточиться, в голову всякий раз лезли какие-то другие мысли, заставлявшие разрушаться уже практически законченный образ, сомнения, отнимавшие силы.
      – М-м! Не получается! – она была готова заплакать от обиды.
      – Только потому, что реальный мир прорывается в твой сон и мешает тебе сосредоточиться.
      – Что же мне делать? Лаль, научи меня, как… Ой! – испуганно вскрикнула она, почувствовав, как вдруг задрожала земля у нее под ногами.
      Подул резкий порывистый ветер, нагоняя на небо тучи, спеша закрыть им свет.
      Краски поблекли. Трава, цветы, деревья, – все вокруг стали тусклыми, теряя не только яркость, но и саму жизнь, превращаясь в старые выцветшие картинки…
      – Что это?
      – Ты просыпаешься, – Лаль исчез. Его голос начал удаляться, звуча тише и слабее.
      – Но я не хочу! – девочка всеми силами старалась удержать сон, но очень скоро поняла, что ей это не под силу. – Помоги! – стала просить она бога сна. – Я не хочу просыпаться!
      – Не могу, – его голос наполнился грустью. – Я не властен над реальным миром, который, найдя ту нить, которой ты к нему привязана, тянет за нее, спеша вернуть обратно… Но ты сможешь вернуться… Слушай меня внимательно, – Лаль заговорил быстро, словно боясь не успеть сказать главного, – запомни: когда проснешься, не спеши отказываться от сна, думай о нем, вспоминай его… Потом найди ягоды Меслам… Ты должна съесть их и тогда…
      – Где же я их возьму посреди снежной пустыни!
      – Спроси у рабынь… – и голос стих, потерявшись за гранью.
      А Мати вновь оказалась в своей повозке.
      После тепла, многоцветия мира сна реальность показалась ей тусклой и холодной. "И враждебной, – вспомнив все, предшествовавшее сну, поняла она. – Скорее бы вернуться назад!" Девочка могла думать только об этом, ни о чем другом.
      Осторожно отодвинув в сторону одеяла, не желая будить Шуллат, продолжавшую оставаться в тех сказочных землях, которые манили к себе, не отпускали ни на мгновение, Мати выскользнула из повозки, спеша отыскать заветную ягоду, которая вернет ее назад, в мир сна.
      Под шатром и днем, и ночью стоял одинаковый полумрак, так что, не выходя наружу, было трудно определить время. И, все же, девочка была уверена, что уже должен быть вечер, если не глубокая ночь, ведь она спала так долго.
      – Мати! – окликнул ее Ри, непонятно почему оказавшийся возле ее повозки.
      Помощник летописца вел себя так, словно он всего лишь несколько мгновений назад пытался успокоить девочку и сейчас как раз обдумывал следующую попытку. Но этого не могло быть, Мати была уверена, что проспала по крайней мере несколько часов!
      Так или иначе, она не собиралась говорить с караванщиком, и быстрым маленьким зверьком метнулась в сторону ближайшей повозки, перебралась под ее днищем на другую сторону, уходя от того, кто был сейчас в ее глазах не приятелем, даже не человеком – так, помехой на пути к цели, назойливым комаром, мешавшим спать.
      Мати не хотелось, чтобы кто-то еще увидел ее, окликнул, заговорил, а потому она, сторонясь караванщиков, словно чужаков, прячась в тени повозок, стала пробираться к тому месту, что было выделено рабыням.
      Там девочка остановилась, внимательно огляделась. Рабы сидели возле костра с огненной водой и, не сводя с него взглядов поблескивавших в отсветах пламени глаз, монотонно пели длинную песню – заклинание, призванную защитить души живых от демонов и злых духов, прося умирающих остаться, а умершим указывая путь к Вратам подземного царства госпожи Кигаль.
      Странно, но песня эта, свидетельствовавшая о том, что смерть где-то рядом, совсем не трогала ее сердца, звуча отрешенно и безразлично.
      Мати подобралась к ним поближе, замерла, не решаясь кого-либо окликнуть, боясь, что остальные в то время, когда она будет говорить с рабыней, позовут хозяев каравана. Нет, ей меньше всего хотелось сейчас выслушивать упреки и нравоучения отца или дяди Евсея, вместо того, чтобы поскорее вернуться в мир сна, в который, кто знает, может быть, промедли она сейчас, потеряется дорога.
      – Ты что тут делаешь? – раздавшийся совсем рядом, над плечом тихий шепот заставил девочку вздрогнуть, сжаться от страха, хлестнув, словно бичом, по затрепетавшей душе.
      Она не решилась даже обернуться, лишь чуть скосила глаза, чтобы увидеть заговорившего с ней. И выдохнула с облегчением:
      – Рамир!
      Маленькая караванщица знала: эта рабыня, делавшая все, чтобы Мати считала ее своей подругой, никогда не предаст ее, что бы ни случилось.
      Девушка огляделась вокруг, спеша убедиться, что никто их не видит, а затем зашептала вновь:
      – Почему ты здесь?
      – Мне нужно… – начала было она, но затем, не закончив этой фразы, перепрыгнула на другую: – Почему ты не поешь вместе со всеми? – собственно, ей следовало спросить, почему вообще рабы затянули эту грустную песню, о которой без особой на то причины вряд ли кто осмелился хотя бы вспомнить. Но этот вопрос просто не пришел ей на ум, словно кто-то хранил ее от болезненных мыслей и воспоминаний, закрывая ту часть разума, что была связана с ними.
      – Мне нельзя, еще не истек тот год, когда я сама была на грани смерти. Духи и демоны помнят мою душу, и мой голос может не прогнать их, а, наоборот, привлечь.
      – Рамир, – получив ответ и даже не задумавшись над ним, она заговорила о том, что интересовало ее куда больше, – я знаю, что у рабов есть ягоды Меслам…
      Ее собеседница не смогла скрыть испуга, даже ужаса, который заставили ее испытать услышанные слова. Она вновь старательно осмотрела все вокруг.
      – Кто сказал тебе о них? – склонившись к самому уху девочки, взволнованно зашептала она.
      – Мне нужны эти ягоды, – она пристально смотрела на рабыню с таким видом, будто ждала, что та тотчас бросится за ягодами. Но Рамир продолжала стоять на месте, и лицо девочки нахмурилось, брови сошлись на переносице. – Принеси! – голосом, которым требуют, а не просят, проговорила она.
      – Но зачем?
      Холодный взгляд девочки заставил ее умолкнуть, не договорив.
      Рамир не могла отвести взгляда от лица маленькой караванщицы, в которой появилось что-то совершенно незнакомое, чужое и такое властное, что этому не смог бы сопротивляться никто, даже свободный, и уж тем более рабыня.
      – Хорошо, я… – пробормотала она, сглотнув подкативший к горлу комок, чувствуя, что не может не то что отказать Мати, но даже на мгновение промедлить, прежде чем броситься выполнять ее приказ. – Я принесу…
      – Сейчас, – наклонив голову, не сводя с собеседницы пристального взгляда мерцавших глаз, проговорила она.
      И Рамир, словно безвольная кукла двинулась в сторону повозки.
      Ожидая ее возвращение, девочка повернулась к костру. Языки пламени, поднимавшиеся высоко над головами людей, танцевали в быстрой пляске-заклинании духов, повторяя на языке движений слова песни. Их танец успокаивал, усыплял, и, вместе с тем, каким-то одним богам ведомым образом, будил ту часть души, которая до сих пор дремала.
      Воспоминания о былом, обо всем, что затмил собой чудесный сон, начали медленно, постепенно возвращаться, выходя из мрака бездны. Сердце сжалось от боли, на глазах выступили слезы…
      "Папа, папочка! – беззвучно кричала душа. – Не оставляй меня! Шамаш, не позволяй ему уйти!" Мати уже была готова, забыв обо всем остальном, броситься к отцу, чтобы быть с ним рядом до тех пор, пока он не очнется, не выздоровеет, точно так же, как он сидел рядом с ней во время ее болезней.
      Но тут вернулась Рамир. Не говоря ни слова, она вложила в ладонь девочки сжавшуюся, высохшую ягоду, согнула ее пальцы, заставляя сжать руку в кулак, пряча тайный плод.
      Терпкий горьковатый запах обдал Мати, затуманил сознание, отнимая память, усыпляя душу.
      – Мати, что с тобой такое? – Рамир провела рукой по лицу дочери хозяина каравана, стирая со щек слезы. Рабыня понимала, что малышке должно быть очень не сладко, когда рядом с ее отцом стоит смерть. Однако она все равно не могла отделаться от чувства, что девочка ведет себя очень странно – ее настроение менялось быстрее смены ветров. – Может быть, мне позвать Лигрена? – ее беспокоило состояние маленькой хозяйки.
      Та не сказала ни слова в ответ, даже не взглянула на собеседницу, лишь, на миг разжав ладонь, посмотрела на ягоду. Мати не нужно было ни о чем спрашивать, чтобы убедиться, что рабыня принесла ей именно то, о чем она просила, это было и так ясно.
      – Спасибо, – бесчувственно, холодной льдинкой обронила она и, повернувшись, быстро исчезла за повозками.
      Проводив девочку долгим взглядом, Рамир какое-то время стояла, качая головой, не зная, что ей делать. Кому-нибудь обо всем рассказать? Кому? Хозяевам каравана?
      Но тогда они узнают, что рабы возят с собой запретные ягоды, приберегая их для отчаявшихся, мечтавших уйти из мира снежной пустыни, готовых заплатить за эту возможность всем, даже разумом и годами жизни…
      "С ней ничего не случится от одной-то ягоды, – думала Рамир, – которая лишь усыпит девочку, не более того. Пусть поспит. Сон пойдет ей на пользу, успокоит душу и позволит сократить время тягостных ожиданий исполнения судьбы… Да, – приняв решение, она кивнула, – так даже лучше, – и, никому не говоря ни слова, она вернулась к костру, возле которого сидели рабыни, с головой погружаясь в властный мир заклинаний.
      "Мати, наверно, уже вернулась к себе… – спустя какое-то время, находясь где-то на грани сознания, подумала она. – И спит…" – ей хотелось верить, что с дочкой хозяина каравана все в порядке, что так и будет. Она почти убедила свою душу, что так оно и есть. И, все же, предчувствия не покидали ее.
      Рабыня не стала внимать их голосу, решив, что они исходят от демонов, стремившихся посеять смуту в ее сердце, а не богов, желавших предостеречь. Если б только она могла понять, почувствовать, что ошиблась, то, не теряя ни мгновения, бросилась бы за Мати. Но нет. Рамир продолжала стоять на месте, глядя на огонь, который, казалось, горел все ярче, поднимаясь над головами людей.
      Сначала девочка хотела сразу вернуться к себе в повозку. Но в последний момент что-то заставило ее передумать. Остановившись в темном, безлюдном закутке шатра, подальше от чужих глаз, она разжала ладонь, замерла, разглядывая ягоду, которая словно сама просилась в рот.
      "Одной ягоды тебе будет мало", – она даже вздрогнула от неожиданности. Эта мысль пришла к ней в голову, однако, принадлежала не ей. И, в то же время, она с трудом узнала мысленную речь, такой медленной, холодной и безликой она была.
      "Кто это?"
      "Лаль", – донеслось в ответ.
      "Почему? Вон ягода какая большая", – девочка говорила с ним запросто, как с другом, с которым была знакома тысячу лет.
      "Для того чтобы сон был глубоким, и никто не смог тебя разбудить, нужно полторы.
      И, потом, – продолжал он. – Тебе не кажется, что было бы хорошо взять с собой в мир фантазий кого-нибудь из друзей, чтобы не чувствовать потом себя одинокой?" "Разве кто-то может быть одинок во сне?" – это было так забавно, что Мати не сдержала смешка.
      "И еще как! Ты можешь не скучать ни по кому день, два, три, но рано или поздно наступит момент, когда ты захочешь поделиться с другом своей радостью, или просто пошептаться с подружкой".
      "Ты говорил, что в своем сне я могу делать все, что захочу, – делиться с кем-нибудь своей новой тайной, своей мечтой – ну уж нет! Ее носик недовольно сморщился. – Когда я соскучусь, я позову кого-нибудь… – вот уж в чем она была совершенно уверена, так это в том, что этого никогда не произойдет. – А сейчас…" – ей не терпелось поскорее вернуться в чудесный зеленый мир, с которым было не в силах сравниться ничто, даже край сказки, и тем более крохотный серый островок земли, круженный со всех сторон грубыми шкурами шатра.
      "Подожди, – бог сна по непонятной для нее причины продолжал удерживать ее, не давая сделать то, что ей так хотелось. – Да, ты сможешь позвать друзей в свой сон. Но это будет совсем не то, не так, как если ты пройдешь с ними весь путь с самого начала. Подумай: одна фантазия хорошо, а множество – лучше. Тебе самой никогда не выдумать того, что смогло бы заполнить собой целый мир, бывший некогда пустым".
      "О чем ты?" – Мати настороженно свела брови. Ей был непонятен этот разговор.
      "Ты придумала сад, но он ведь не может заполнить всю землю. Нужно что-то еще…" "У меня богатая фантазия", – она повторила слова, которые столь часто слышала от отца и дяди Евсея.
      "Мати! – в голосе зазвучал укор. – Нельзя же думать только о себе! Если тебе не хочется подарить чудесный сон своим спутникам на тропе каравана, сделай приятное хотя бы мне. Я люблю шум, веселье, задорные игры и большие компании. Не удивительно: мне ведь приходится столько времени проводить в одиночестве и забвении. Исполни мое желание, а я за это все то время, что ты будешь в моих владениях, стану исполнять твои".
      "Ну ладно", – вздохнув, нехотя согласилась она, однако на лице продолжала лежать гримаса крайнего недовольства.
      "Не расстраивайся, не надо! Ты сама не представляешь, от чего, по незнанию, чуть было не отказалась! Ведь во сне все могут быть тем, кем хотят быть. Представь себе: ты была бы богиней, твои друзья и подруги – легендарными героями…" "Да-а… – девочка задумалась. Ей пришла в голову забавная мысль: если все действительно так и каждый может делать все, что захочет, значит, время там не властно над людьми и ей не придется взрослеть. А взрослые… – Вот было бы интересно посмотреть, каким был папа, когда был малышом!" "Боюсь, что это невозможно, – до Мати донесся тяжелый грустный вздох, показывавший девочке, что ее собеседник совсем не хотел расстроить ее отказом в первой же просьбе, но был вынужден. – Взрослые иные. У них не та фантазия, что у детей, они мечтают совершенно об ином. С ними тебе будет неинтересно".
      "Но если…" – попыталась было вставить она.
      "И не говори им ничего, – продолжал Лаль. Его голос казался тихим, мягким, и, в то же время, в нем была та настойчивость, что привлекала к себе внимание, заставляла не думать ни о чем ином, подчиняла себе. – Они не поймут тебя, отругают и запретят делать то, о чем ты так мечтаешь".
      "Они всегда так поступают, – кивнула Мати, соглашаясь. И, все же… – А Шамаш?
      Он сможет прийти в мой сон? Он ведь не такой, как все".
      "Бог солнца? – девочка как раз в этот миг прикрыла глаза и среди опустившейся на нее полутьмы увидела лицо Лаля. Ей показалось, что по губам повелителя снов скользнула загадочная улыбка, голова чуть наклонилась: – Может быть…" "Я позову его, да?" – девочка была готова сорваться со своего места, броситься за Шамашем, но голос остановил ее:
      "Не сейчас. Он придет позже".
      "Но ты говорил…" "Шамаш – бог, не человек. С ним все иначе…" "Да, и все же…" "Мати, ты ведь любишь играть?" "Играть? Конечно! А что?" "Давай поиграем с ним. В прятки. Ты спрячешься в моих владениях, а он тебя будет искать. Вот будет здорово!" "Но он же станет беспокоиться…" "С чего это? Ты ведь всего-навсего будешь спать".
      "Но как он тогда узнает, что все это игра?" "Узнает. Конечно, узнает! Ему ведь ведомо все, происходящее на небесах, на земле и под землей… Ну, ты согласна?" "Да…" "Вот и отлично! – он спешил отвлечь ее от этой мысли, переключая все внимание на другое. – Итак, кого ты возьмешь с собой в это сказочное путешествие?" "Ну…" "Это должны быть младшие, родившиеся в снегах. Тогда они будут походить на тебя и мечты у вас будут одинаковыми…
      "Если так… – она задумалась, но лишь на мгновение, после чего принялась перечислять: – Близнецов, Обжору и Сероглазку… может быть, еще Снежинку.
      Остальные совсем маленькие, а эти согласятся. Им нравится все новое. И упрашивать долго не придется. Вот только как бы все сделать так, чтобы родители ничего не узнали?" – ей не хотелось сталкиваться ни с кем из взрослых, которые, несомненно, не одобрят ее затею и не только запретят своим детям идти с ней, но и ее саму заставят остаться в реальном мире. Мати не представляла, каким образом они смогут удержать ее ото сна, но была убеждена, что найдут способ.
      "Достань побольше ягод. Отнеси их к себе в повозку. А потом я расскажу тебе, что делать дальше".
      "Достать? – у Мати опустились руки, на лицо набежала тень сомнений. – Рамир не даст мне больше…" "Тогда возьми сама".
      "Взять?" – в этом было что-то не так, что-то неправильное.
      "Тебе ведь нужны эти ягоды, верно?"
      "Нужны".
      "Раз так, вперед. Смелее. Ну, что же ты ждешь? Торопись! Сон не будет ждать тебя вечность!" – и мысленный голос утих, оставив девочку совсем одну.
      Мати огляделась по сторонам. Повозка рабынь стояла совсем рядом, и в ней никого не было. Девочка совершенно явственно чувствовала запах ягод Меслам. Он влек к себе. И, скорее бессознательно, чем осознанно, она двинулась вперед, и спустя несколько мгновений мышонком юркнула под полог.
      Ей даже не пришлось искать, стоило протянуть руку – и в ней оказался маленький полотняный мешочек с заветными ягодами. Щедро отсыпав себе в руку добрую половину, Мати, наконец, удовлетворенно кивнула сама себе и, выбравшись из чужой повозки, даже не задумываясь над тем, что она только что стала воровкой, взяв не принадлежавшую ей вещь, побежала к себе.
      Забравшись в самый темный угол, подальше от полога и спавшей возле него волчицы, боясь разбудить подругу, девочка сжалась в комочек, зажмурилась, мысленно зовя бога сна:
      "Лаль! Я нашла ягоды! Что делать дальше?" "Слушай меня внимательно, – мгновенно отозвался тот, словно все время был с ней рядом и ждал лишь того, чтобы она первой заговорила с ним. – И делай все в точности так, как я тебе скажу. Поняла?" "Да!" – ее душа горела нетерпением.
      "Ты бывала в повозках своих друзей?"
      "Младших? Конечно! И не раз!" "Отлично. Тогда тебе будет несложно сделать все так, как надо. Закрой глаза и представь себе… Кто будет первым, отправившимся в мир сна?" "Близнецы".
      "Положи все ягоды на мех рядом с собой. Оставь только три…" "Почему три? Их ведь двое".
      "Так надо, – в голосе чувствовалось нетерпение, однако Лаль, все же, заставив себя успокоиться, не оставил вопрос без объяснения. – Каждому по целой и еще половинке… Разломи одну ягоду… А теперь закрой глаза и представь себе, что ты находишься в их повозке".
      "Да! Я вижу… – радостно вскрикнула та, разглядев в полумраке чрева чужого маленького мирка двух спавших мальчиков. – Близнецы…" – она уже хотела рвануться к ним, но голос Лаля удержал ее.
      "Обожди немного. Нужно быть осторожной. Оглядись вокруг, нет ли в повозке взрослых".
      Мати старательно осмотрела все вокруг, прислушалась, стараясь различить шорох разговоров. До нее донеслись какие-то неразборчивые обрывки слов. В какой-то момент девочке даже показалось, что она узнала голос Литы, который звучал из-за полога.
      "Их нет, но они могут скоро вернуться".
      "Тогда поторопись. Дай им ягоды – и возвращайся".
      Мати на четвереньках быстро добралась до мальчишек, затормошила их, будя:
      – Проснитесь же!
      – Ну чего еще? – однако, увидев рядом с собой дочку хозяина каравана, они сели, глядя на нее удивленными, ничего не понимающими глазами. – Мати? Что ты здесь делаешь? И почему у тебя глаза закрыты?
      – Так нужно для магии!
      – Магии? Мы тоже хотим!
      – Я знала, что вы захотите, и поэтому пришла! Чтобы позвать вас с собой в сказку!
      – В сказку! – их глаза загорелись предвкушением чуда.
      – Да! Я встретила бога сна. Его мир – он восхитителен! Там возможно все! Вот, – она протянула им ягоды Меслам. – Съешьте их – и вы окажетесь в его владениях.
      Те поспешно схватили свои ягодки и запихнули в рот.
      – М-м, – довольные, замычали они, причмокивая, – вкуснятина!
      Мати не стала дожидаться, пока они заснут вновь. Она торопилась, обойти всех, кого хотела позвать с собой, чтобы, сделав это, наконец, самой отправиться в страну Лаля.
      "Скорее, скорее! – подгоняла она сама себя. – Ведь эти младшие! Они ведь могут все испортить, перевернуть мой чудесный сад с ног на голову! Нельзя оставлять их там одних!" Наконец, все было готово. Мати открыла глаза. Она сидела в своей повозке, а рядом с ней на меховом одеяле лежали последние три ягоды Меслам. И еще кусочек.
      Маленькая караванщица несколько мгновений, раздумывая, смотрела на них. В ее глазах зажегся вопрос: "Что делать с лишними? Оставить? Выбросить? Но вдруг кто-нибудь найдет ягоды и разгадает тайну?" Нет, она не могла позволить, чтобы случилось нечто подобное, а потому решительно запихнула все себе в рот, начала торопливо жевать.
      "Не важно, – думала она, – много это ведь не мало, верно?" Ягоды действительно были удивительно вкусными. Мати никогда в жизни не ели ничего подобного.
      "Странно. Взрослые ведь знают, какие они восхитительные, поэтому сушат их и возят с собой. Вот только нам не дают… Потому, что они жадные и не хотят делиться самым лучшим?" Глаза начали закрываться. Тело стало легким, как снежинка. Казалось, подует ветер – и оно взлетит.
      "Да! – уже засыпая, радостно думала она. – Да! Я возвращаюсь в лучший из миров, в мир, где я могу все, где никто не будет меня ругать, наказывать, не помешает делать лишь то, что захочу я сама!"
 

 
      "Шамаш!" – очнувшийся от долгого сна на грани между жизнью и смертью волк перекатился с бока на живот, попытался подняться, но не смог: ослабевшие за время болезни лапы отказывались держать тело.
      "Лежи, – колдун пододвинулся к нему, положил руку на лохматую голову зверя, – ни о чем не беспокойся, я рядом".
      "Да, – волк взглянул на него усталым взглядом глубоких рыжих глаз. – Я чувствовал: ты не отходил от меня все время моей болезни. Спасибо".
      "Это меньшее, что я мог для тебя сделать".
      "Меньшее? – голова Хана чуть наклонилась. – Я не могу согласиться с тобой, потому что знаю, чую, что выжил лишь благодаря тебе…" "Как ты?" "Все хорошо. Болезнь отступила. Теперь яд Несущих смерть мне не страшен. Я обрел противоядие и стал таким, каким должен быть твой спутник – способным защитить в снегах пустыни от всех врагов… – он ткнулся носом в ладонь колдуна, лизнул холодные, покрытые матовой бледностью пальцы. – Ты отдал мне столько сил!
      Отдохни, хозяин, тебе нужен отдых…"
      "Я спал…" "Как бы брат-охотник ни был плох, он сохраняет чувство времени и даже умирая будет вести счет мгновениям. Я знаю – сейчас в мир входит третий день с тех пор, как безликая тварь ужалила меня. И сколько времени тебе удалось подремать?
      Несколько часов? Притом, что тебе приходилось отдавать все силы на лечение?
      Отдохни, хозяин. И мне будет дан более глубокий и жизненный сон".
      "Прости, друг, я не могу, – он повернул голову в сторону Атена, возле которого сидел Лирген, помешивая отвар. – Я нужен хозяину каравана".
      "С ним все будет в порядке, – волк положил голову ему на колени. – Он выздоравливает, как и я. Прислушайся: его дыхание стало ровным, сердце бьется спокойно".
      "Ты прав", – устало вздохнув, он огляделся вокруг.
      – Асанти, – тихо окликнул он сидевшую в дальнем углу, дремля, целительницу.
      – Я не сплю! – та вздрогнула, встрепенулась. – Что я должна сделать?
      – Иди отдыхать, – улыбнувшись ей, проговорил Шамаш.
      – Но я не устала! Я… – она замолчала, вдруг пронзенная стрелой страха.
      Выбравшись из своего угла, она пододвинулась к хозяину каравана, заглянула ему в лицо, затем перевела взгляд на лекаря. – Он… – прошептала она, боясь услышать…
      – Все в порядке, милая, – Лигрен взял Сати за руку, сжал пальцы, успокаивая. – Хозяин каравана жив, он выздоравливает…
      – Благодаря тебе, – донесся до нее голос Шамаша, заставив караванщицу в смущении покраснеть. – Спасибо.
      – Спасибо, милая, – лекарь, подбадривая, кивнул, затем протянул чашку с отваром.
      – Вот, выпей: это поможет тебе успокоиться и заснуть, восстановит силы.
      Она быстро качнула головой, пытаясь сказать, что с ней все в порядке, что напиток нужнее больным. Но…
      – Выпей, девочка, – поддержал лекаря Шамаш.
      И, подчиняясь воле повелителя небес, она тотчас взяла из рук Лигрена чашку, сделала несколько поспешных глотков, даже не замечая вкуса напитка.
      – Спасибо, – прошептала она, возвращая сосуд. – Спасибо! – ее глаза, сиявшие почитанием и любовью, устремились на бога солнца. Его забота о простых смертных, внимательность, доброта подкупали больше всех сокровищ мироздания, которые Он мог бросить к ногам жителей земли, согревали сильнее тепла чуда, освещали путь вернее огня небесного светила, восхищали более божественного ореола. А в следующее мгновение, устыдившись вдруг своих мыслей, она, пряча глаза, поспешно выбралась из повозки.
      – Иди и ты, лекарь, – колдун повернулся к Лигрену.
      – Он скоро очнется, – проговорил тот, всматриваясь в лицо Атена.
      – Да.
      – И будет испытывать страшную слабость… Я сделаю побольше отвара, – он двинулся к пологу, затем, задержавшись, чтобы взглянуть на волка, добавит: – Ему тоже.
      Зверь издал фырканье, похожее на смех.
      "Он что, хочет отравить меня? – его глаза, заискрившиеся веселыми огоньками, обратились на хозяина. – Вряд ли ему это удастся, раз уж меня не убил яд Несущей смерть".
      "С чего это вдруг такие мысли? Разве этот человек сделал что-то, заставляющее тебя думать, будто он замышляет зло? " "Я знаю, сын огня хочет помочь – только и всего, – волк вновь фыркнул. – У тебя совсем нет чувства юмора!" "Да, сам я еще могу шутить, но чужие шутки мне понимать не дано. Тем более такие".
      "Смеяться можно над всем, даже над опасностью. Особенно когда она остается позади…" "Так ты выпьешь отвар? Он укрепит твои силы".
      "Ну, если ты так хочешь…" "Вот и умница", – хозяин коснулся его головы.
      "Тебе не кажется, что я заслуживаю большего?" "Что, проголодался?" "Жутко! Скажи ему, раз уж он все равно собрался идти, пусть принесет мне что-нибудь вкусненькое".
      Шамаш кивнул, затем повернулся к Лигрену, замершему возле полога, ожидая, что скажет бог солнца:
      – Пожалуйста, принеси еще кусок мяса для Хана.
      – Конечно, – заторопился Лигрен. – Я быстро!
      "Правильно, – проурчал волк, одобряя решение хозяина, – вот это лекарство вмиг поставит меня на лапы", – он потерся о руку Шамаша головой, а затем, свернувшись в клубок с ним рядом, согреваясь теплом друга, задремал.
      Его сопение наполнило повозку покоем, увлекая за собой в мир сна.
      Колдун, наклонив голову к плечу, замер, не спуская с волка взгляда черных глаз, мерцавших глубинным, своим собственным, а не отражением пламени сосудов с огненной водой, огнем. В его душе все еще сохранялось беспокойство, которое, однако же, уже начало вытеснять умиротворение, когда с каждым новым мигом, с каждым новым вздохом своих спутников Шамаш понимал, что опасность миновала.
      – М-мх, – первым, что услышал Атен, приходя в себя, был его собственный стон.
      Хозяин каравана чувствовал себя так, словно всю последнюю неделю пировал, не останавливаясь ни на миг. Голова была тяжелой и жутко болела, перед глазами все время кружились, словно пчелиный рой, какие-то красноватые точки, в животе была тяжесть, во рту – горечь и вообще казалось, еще немного, и его вывернет наизнанку.
      Сколько Атен ни старался, он никак не мог вспомнить, что же произошло. Вообще-то, хозяин каравана не был любителем залить за ворот, хотя не видел ничего такого и в том, чтобы выпить после тяжелого дозора на пронизывавшем ветру и жгучем морозе снежной пустыню наперсток-другой огненной воды, разумеется, не той, которой обогревались повозки, а очищенной, настоянной на различных травах и ягодах и разбавленной водой… Но сейчас он чувствовал себя так, словно, перестав соображать, что делает, вылил в себя содержимое лампы. И, судя по тому, как сильно его мутило, он почти что поверил – так оно и было.
      "Интересно, в честь чего было веселье? – подумал Атен. Он повернулся на бок, чтобы было удобнее вставать. – Надеюсь, я додумался завалиться спать в командной повозке и не напугал своим видом дочку?" В караване все на виду и очень на многие вещи, которые скрывают от посторонних глаз в городе, здесь смотрели спокойно и безо всякого смущения, как на нечто обычное, само собой разумеющееся. И, все же… Все же Атен считал, что это не правильно, когда дети видят своего родителя в таком виде. Как они смогут после этого уважать его, без упреков и сомнений следовать его дорогой, имея возможность убедиться, как нетвердо он стоит на собственных ногах?
      Караванщик сощурился, огляделся вокруг и в первый миг вздох облегчения сорвался с его губ, когда он понял, что не в своей повозке. Но уже через мгновение он к немалому удивлению осознал, что это и не командная повозка. Атен насторожился, озабоченно свел брови, сжал губы, силясь вспомнить хотя бы что-нибудь из событий последнего времени. Но в голове была совершенная пустота.
      Он перевернулся на другой бок и тотчас увидел Шамаша, сидевшего возле священного волка. Вот бог солнца поднял голову, посмотрел на караванщика. Их глаза встретились… И стоило Атену заглянуть в них, как он вспомнил все.
      Губ Шамаша коснулась улыбка.
      – Я рад, что ты, наконец, очнулся, – тихо проговорил он.
      – Эо ё я еи, – он хотел сказать: "Это все яд змеи", но не смог. Караванщик даже сам удивился, каким хриплым и скрипучим оказался его голос, как неуверенно, нетвердо, искажая слова почти до неузнаваемости, он звучал. Язык распух и стал неповоротливым, сухие, потрескавшиеся губы не слушались, любое движение причиняло боль, разбиваясь трещинками, из которых сочилась соленая кровь, во рту было совершенно сухо, горло першило, и как Атен ни старался, ему не удавалось сглотнуть горький комок.
      А потом он вспомнил все, что предшествовало встрече со снежной змеей, что вынудило его покинуть тропу каравана и углубиться в снега пустыни. – Ма-и! – он оперся на локти, силясь приподняться, но Шамаш остановил его.
      – Лежи. Не трать понапрасну силы. Твое тело справилось с ядом, но все еще очень слабо.
      – Ма-и! – упрямо повторил Атен. Он понимал, что не должен докучать вопросами богу солнца, которому он и так очень многим обязан. Лишь одному небожителю известно, что Ему пришлось сделать, к каким силам прибегнуть, чтобы сохранить хозяину каравана жизнь. Но сердце отца не могло успокоиться до тех пор, пока не узнает, что с его дочерью все в порядке.
      – Малышка вернулась в караван, – не спуская с собеседника взгляда, проговорил Шамаш. – У меня не было времени проведать ее, но я чувствую – она рядом… – он заглянул в глубь его глаз: – Понимаю, что тебе не достаточно моих слов, что ты хочешь убедиться во всем сам, но сейчас для этого еще не время. Обожди хотя бы несколько часов. Все в караване молились за тебя, делали все, что могли, стремясь продлить твои дни. Нельзя чтобы эти усилия были потрачены напрасно…
      Атен откинулся обратно на подушки. Но его сердце продолжало нервно биться, а разум вновь и вновь пронзали своими острыми иглами холодные мысли – недобрые предчувствия. Он подбирал слова, чтобы объяснить свою тревогу, но в тот самый момент, когда, наконец, разжал губы, полог повозки приподнялся и в нее забрался Лигрен.
      Лекарь принес с собой большой глиняный горшок с отваром и несколько широких плошек. Увидев, что хозяин каравана пришел в себя, он облегченно вздохнул:
      – Вот и отлично, – не медля, он пододвинулся к Атену, плеснул в плошку немного целительной влаги и поднес к губам караванщика: – Выпей. Это вернет тебе силы.
      Отвар был воистину целебным. Его тепло стало быстро разливаться по телу, возвращая в него уже начавшее забываться чувство жизни.
      – Спасибо, – Атен откинул голову на подушки, прикрыл глаза, отдыхая. – Как там? – спросил он, качнув в сторону полога.
      – В порядке. Караван стоит и ждет, когда его хозяин придет в себя… Ну и напугал ты нас!
      – Мне нужно увидеть Мати! – Атен приподнялся.
      – Не делай глупостей! – нахмурившись, строго прикрикнул на него лекарь. – Шамаш не для того столько времени возился с тобой, чтобы ты сам себя похоронил необдуманными поступками! Ты болен. Вот и лежи себе спокойно!
      – Если хочешь, я схожу за ней, – проговорил колдун, не спускавший все это время глаз с хозяина каравана.
      Он знал, что именно об этом собирался попросить его Атен. Впрочем, надо признать, что Шамаш и сам подумывал о том, чтобы проведать девочку. Он хотел убедиться, что с малышкой действительно все в порядке. Чувствуя себя виновной в том, что произошло с ее отцом, она могла натворить массу глупостей.
      – Господин, сейчас ранее утро, Мати еще спит. Не надо ее будить, – в этот миг Лирген беспокоился не столько о девочке, сколько об ее отце, считая, что тот еще не достаточно окреп для посетителей и сильных чувств. – Не волнуйся за нее, – повернувшись к Атену, продолжал он. – С ней все в порядке.
      – Ты видел мою дочку?
      – Да, – лекарь кивнул. – Я знал, что, очнувшись, ты первым делом спросишь о ней.
      И поэтому заглянул в твою повозку. Девочка спит крепким сном. С ней рядом священная волчица, которая сторожит ее покой. Тебе не о чем волноваться.
      – Хорошо, – кряхтя, караванщик вернулся на одеяла. Он был слишком слаб, чтобы долее настаивать на своем. – Увижу ее потом, когда она проснется.
      – Ну конечно!
      Полог приподнялся и в повозку просунулась взлохмаченная голова Евсея.
      – А я-то думаю, гадаю, ты действительно очнулся или мне твой голос почудился? – весело проговорил он. – Я был уверен, что ты все осилишь. Никакая болезнь не сможет побороть тебя. И не ошибся. Молодец, – его глаза горели радостными огоньками, слова сами срывались с губ безудержным снежным потоком. – Пойду, поскорее передам эту светлую новость другим, скажу, что их заговоры подействовали, – и его голова исчезла за пологом.
      – Спи, торговец, – когда скрип снега под ногами быстро удалявшегося караванщика стих, произнес, обращаясь к Атену, Шамаш. – Тебе нужен отдых.
      – Но я… – тот хотел сказать, что и так проспал трое суток, но стоило ему заглянуть в черные, бескрайние, как ночное небо, глаза бога солнца, как его одолела внезапная дремота, веки сами собой сжались в тонкие нити и уже через миг тихий, спокойный сон принял душу караванщика в свои объятья.
      Увидев, что хозяин каравана заснул, Лигрен тихо, стараясь не шуметь, наполнил отваром вторую плошку и осторожно передал богу солнца.
      Тот кивнул, благодаря, после чего повернулся к волку.
      "Давай, Хан, пей".
      Золотой зверь долго придирчиво обнюхивал напиток, затем чихнул, недовольно наморщил нос:
      "Это будет почище яда".
      "Не привередничай".
      "Ну конечно, когда я умирал, ты ночи напролет сидел рядом, а стоило мне начать выздоравливать – и пожалуйста, куда только делась прежняя внимательность?" – волк приглушенно ворчал, в то время, как в его глазах искрились задорные огоньки.
      Колдун молчал. Он слишком устал за последнее время, чтобы играть в игру, придуманную лохматым спутником. К тому же, несмотря на то, что, казалось бы, все беды остались позади и можно было, наконец, успокоиться, отдохнуть, тревога не покидала его сердца. Вот только источник этой тревоги виделся не в реальном мире, а будто находился где-то по другую сторону горизонта.
      Волк вздохнул, проворчал что-то себе под нос и, исподлобья поглядывая на хозяина, начал, чавкая и причмокивая, лакать отвар.
      Не решаясь заговорить, нарушив тем самым воцарившуюся в повозке тишину, лекарь достал завернутый в тряпицу кусок вырезки, положил рядом со священным зверем.
      Почуяв мясо, ноздри того затрепетали, глаза сверкнули хищными огоньками. Он уже потянулся за куском, но колдун остановил его:
      "Нет! Сначала допей отвар!" "Вот так всегда, – проворчал Хан, однако, подчинившись, вновь уткнулся носом в плошку. – Все вкусное – на потом. Оно – награда, которую надо заслужить. Нет чтобы просто сделать золотому охотнику приятное… Ну, – когда было выпито все без остатка, он поднял взгляд на хозяина, – теперь я могу, наконец, взять то, что так давно хочу?" "Да".
      "Спасибо, – волк проглотил кусок так быстро, словно и не жевал его вовсе. – Вкусно. Было, – он облизнулся. – Только мало".
      Хмыкнув, Шамаш качнул головой. Собственно, он и не ожидал другой реакции и был даже рад ей, когда хороший аппетит – признак выздоровления. А затем, заглянув в рыжие, горевшие задорными огоньками глаза, он понял, чего добивался его друг всем этим ворчанием – волк хотел, чтобы Шамаш пусть хотя бы на миг забыл обо всех заботах и улыбнулся, впуская в сердце покой.
      Пасть зверя приоткрылась, губы растянулись в улыбке. Весь вид волка говорил, что он доволен, ведь ему удалось задуманное.
      Колдун подмигнул другу, потрепал по загривку. Но затем его глаза вновь наполнились грустью, лицо окаменело, став настороженным. Волк, взглянув на него, с грустью вздохнул, чуть наклонил голову, спрашивая: "Что тебя тревожит? Что не дает успокоиться? Или это усталость так велика, что ты не можешь прогнать ее?" "Все очень сложно, дружище, – проведя рукой по рыжей голове волка, Шамаш взлохматил его шерсть, потом пригладил вновь. – Порой я сам не понимаю, что со мной происходит".
      "Расскажи, – не спуская с хозяина внимательного взгляда преданных глаз, попросил волк. – Может быть, я смогу помочь. Мне известно, что…" – тут его уши встали, настороженно заострились, показывая, что зверь услышал звук, который привлек к себе все его внимание.
      Повернувшись вслед за Ханом к пологу, колдун увидел Шуши, которая осторожно пробралась в повозку. Виновато поджав под себя хвост и тихо поскуливая, она подползла на брюхе к брату.
      Волки обнюхались, тихо переговариваясь между собой по-звериному.
      Не нужно было знать их язык, чтобы понять, о чем они шептались. Шуллат просила прощение, признавая свою вину. Хан сперва недовольно ворчал, затем, не в силах более выдерживать несчастного взгляда сестры, в глазах которой зажглись слезы, лизнул ее в морду, показывая, что простил и готов помириться. Немного успокоившись, волчица легла рядом с братом, словно под его защитой, и лишь после этого осмелилась взглянуть на бога солнца.
      "Прости меня! – она даже не заскулила, а пискнула, как совсем маленький щенок. – Я так виновата!" "Не беспокойся. Все в порядке".
      "Я не могла не пойти, – ее глаза были по-прежнему полны грусти и боли, когда, даже получив прощение от других, она все еще была не в силах простить себя сама.
      – Это… Это было выше меня! Я чуяла, что мы должны…" "Знаю, – колдун погладил ее по голове, почесал над глазами. – Бывают поступки, которые совершаем не мы, а они вершат нас".
      "Ты не сердишься?" – она ткнулась носом ему в руку.
      "Конечно, нет. Разве я могу на вас сердиться?" "Спасибо", – Шуллат, наконец, облегченно вздохнула.
      "Как малышка?" "Сперва чувствовала себя виноватой. А потом успокоилась. Она спит", – когда Шуллат уходила от своей подружки, от той веяло таким покоем и счастьем, что даже если прежде волчица испытала некий подсознательный страх за нее, то стоило ей заглянуть в лицо девочки, как все опасения улеглись, словно их и не было.
      "Может быть, мне поговорить с ней?" Хан с Шуллат переглянулись, потом последняя ответила:
      "Пусть пройдет время. Оно поможет ей успокоиться. Эта передышка нужна всем. И тебе тоже. Чтобы отдохнуть".
      Колдун кивнул, соглашаясь. В конце концов, что могло угрожать девочке в самом сердце каравана, защищенного от всего мира не только шатром из оленьих шкур, но и вставшим поверх него магическим куполом, который не подпустит к себе ни одного чужака.
      "Ты все равно беспокоишься о ней, – заглянув в глаза повелителя небес, волчица чуть наклонила голову. – Я пойду к ней, буду рядом".
      "Спасибо".
      "Я с тобой", – оглянувшись на хозяина и заметив его согласный кивок, волк двинулся вслед за сестрой.
      "Зачем? Я сама справлюсь! И вообще, тебе нужно отдыхать, а не бегать по снегам".
      "Я жив. Движения дадут мне почувствовать себя здоровым и помогут вернуть потерянные силы".
      "Ладно, идем", – ей и самой не хотелось даже на миг расставаться с братом. К тому же, она прекрасно понимала, что они должны как можно скорее обменяться друг с другом воспоминаниями о минувших событиях, чтобы, разделив их, сохранить.
      Двумя солнечными лучами волки выскользнули из повозки. Лигрень кашлянул в ладонь.
      Все это время он молча сидел в стороне, не смея отвлечь внимание повелителя небес. Караванщик знал, что золотым охотникам дана способность говорить на языке мыслей и не хотел помешать разговору, не предназначенному для ушей человека.
      – Что, лекарь? – не поворачиваясь к нему, спросил Шамаш. Его глаза, казалось, глядели в пустоту, стремясь найти по другую сторону ее то, чего не хватало в окружающем мире.
      – Тебе бы тоже не мешало отдохнуть, – пристально глядя на бога солнца, боясь пропустить первый же знак недовольства и остановиться, прежде чем оно перерастет в гнев или даже ярость, проговорил Лигрен. – Не беспокойся, я посижу с хозяином каравана.
      – Ты устал не меньше меня, – Шамаш, пододвинувшись к краю повозки, устроился в углу, лицом к собеседнику, опираясь спиной о жесткий боковой каркас.
      – Что я? Я ведь в сущности ничего не делал… – вздохнул тот. Конечно, он был рад, что Атен, которого еще несколько часов назад все считали умиравшим, поправляется.
      И, все же…
      Он испытывал не только облегчение, но еще и обиду, возникшую из осознания собственной бесполезности.
      Лигрен давно смирился со своей судьбой. Если бы на то не была воля богов, он так бы и продолжал жить рабом, лишь мечтая о свободе. Все эти годы дороги, минувшие с гибели родного города, его спасало лишь одно – осознание того, что даже будучи рабом он приносит пользу, служит людям, и не важно кем. И вот вдруг его охватила слабость, даже бессилие, которое заставляло опустить руки. Он привык считать лекарское искусство своим безраздельным владением, тем ремеслом, которое он знал лучше всех. Нет, конечно, он не претендовал на то, чтобы сравниться с мастерством небожителей, однако… Ну почему богиня врачевания не выбрала его, ведь он столько лет верой и правдой служил Ей!
      Лицо его дрогнуло, исказилось гримасой душевной боли. Но уже в следующее мгновение он властно загнал все чувства назад.
      – Прости, господин, я знаю, что не должен завидовать Сати, но ее дар целителя… – он качнул головой. – Я ничего не могу с собой поделать! Я не могу не жалеть о том, что мне не дано этого чуда.
      Шамаш взглянул на него, не сердясь на караванщика, но осуждая его:
      – Девочке пришлось слишком дорого заплатить за свой дар, – тихо проговорил он, – о котором она не просила, но который стал тем единственным, что привязывает ее к жизни.
      – Я понимаю… – он разрывался между двумя мыслями, тянувшими его в разные стороны: радость за другого и обида за себя. Ведь он тоже многое потерял. Почему же госпожа Нинтинугга не пришла к нему?
      "Прости, господин, – Лигрен не мог произнести этих слов в слух, он лишь взглянул на Шамаша глазами, полными боли. – Человеку свойственно желать для себя всего лучшего… Но я справлюсь, сдержусь, – его пальцы сжались в кулаки, – пройдет время, и…" -Лекарь… – колдун несколько мгновений помолчал, раздумывая, прежде чем заговорить вновь. – Возьми ее в ученицы.
      – Но… – он растерялся. – Зачем ей… Чему она может научиться у меня?
      – Очень многому. Ведь целительнице нужно обладать не только даром, но и знаниями врачевателя, которые она сможет получить лишь от тебя.
      – Я даже не знаю…
      – Ты сомневаешься в своей способности учить или просто боишься, что тебе будет трудно обучать ее секретам лекарского ремесла, осознавая, что ты сам никогда не достигнешь тех высот, которые суждены твоей ученице?
      – Нет, конечно, нет! – поспешно воскликнул Лигрен, который, наконец, осознал…
      Его лицо осветилось улыбкой, в которой была радость. – Спасибо Тебе! – если тебе не дано творить чудеса, это еще не означает, что ты никогда не прикоснешься к ним, ведь люди – существа общественные. Они не живут отшельниками в голом пустом пространстве, а проходят свой путь вместе со спутниками – родственниками, друзьями, делясь с ними своим теплом, и получая от них что-то взамен.
      – Я рад, что ты понял, – кивнул Шамаш, устало закрывая глаза. – Это значит, ты свободный человек, а не слуга своих переживаний.
      – Поговорю с Сати, когда она отдохнет. Надеюсь, она согласится…
      – Не сомневайся в этом. Она не относится к тем странным людям, которые отказываются от знаний о своем собственном даре.
      Какое-то время они сидели в беззвучном молчании. Лекарю, время от времени настороженно поглядывавшему на замершего без движения повелителя небес, показалось, что тот заснул.
      "Хвала богам, – облегченно вздохнул Лигрен. – Отдых восстановит Его силы, растраченные на нас, смертных… Скорее бы. Мало ли что может случиться:
      Губитель повержен, но не уничтожен. Он, таящий обиду на своего извечного врага, может быть рядом, ожидая удобного мгновения для нового нападения…" Он не осмеливался разглядывать небожителя, бросая на него лишь осторожные опасливые взгляды.
      Бог солнца выглядел самим олицетворением спокойствия, И, все же… Все же, Лигрену почему-то казалось, что это спокойствие – лишь маска, под которой, как под покровом снега, бушевала огненная стихия, встревоженная каким-то запредельным, невидимым человеку чувством.
      Тут полог повозки затрепетал, приподнялся…
      Внутрь заглянул Лис, прищурился, силясь разглядеть хозяина каравана.
      – С ним все будет в порядке. Он выздоровеет, – встретившись с ним взглядом, тихо проговорил Лигрен.
      Воин удовлетворенно кивнул. Затем на его лице отразилось некое смущение, словно ему нужно было сказать что-то, казавшееся ему самому не просто странным, но даже глупым, несерьезным.
      Несколько мгновений лекарь молча глядел на него, а затем перекинул ноги через борт и соскользнул в снег.
      – Ни к чему тревожить сон хозяина каравана, – уже снаружи проговорил он, а после чуть слышно добавил: – и господина Шамаша – тем более. Позволь Ему отдохнуть.
      – Я… Я понимаю, – кивнул воин. – Собственно, ничего такого и не произошло, просто…
      – Я могу тебе помочь?
      – Ну… – Лис казался растерянным, даже смущенным и это выражение на лице сильного, не боявшегося никого на свете воина выглядело по меньшей мере странно.
      – Может быть, все это и вовсе не важно, не заслуживает внимания, и вообще…
      – Лис, не трать времени зря на лишние слова, – нахмурившись, остановил его Лирген.
      – Переходи сразу к делу.
      – Да, конечно, прости… – пробормотал тот. Несколько мгновений он молчал, толи подбирая нужные слова, толи собираясь с силами. Наконец, он решился: – Лина… С ней что-то не так. По-моему она не спала всю ночь, и предыдущую тоже, и… – рассказ получался слишком долгим и караванщик, бросив опасливый взгляд на лекаря, поспешил закончить повествование, так, в сущности, его и не начав. – В общем, мне кажется, что она больна.
      – Так… – расслабленность и покой сменились вновь настороженностью. Мышцы напряглись, готовясь к действию. Глаза сощурились. Мысли превратились из медленного задумчивого течения в бурный поток. – У нее жар? – бессонница могла быть признаком болезни. Но совсем не обязательно. Мало ли что могло стать ее причиной. Волнение, страх, неотложные дела и нерешенные вопросы, даже усталость, если она была чрезмерной. Нет, лекарю нужно было знать больше.
      – Да нет…
      – Кашель, насморк? У нее что-то болит?
      Караванщик развел руками.
      Лигрен несколько мгновений смотрел на него, раздумывая.
      – Лис, может быть, дело не в болезни? – спустя какое-то время спросил он. – Мало ли что могло лишить ее сна.
      – Да я понимаю… – опустив голову, вздохнул воин. И, все же, он не уходил, продолжая чего-то ждать.
      – Поговори с ней, – предложил Лигрен. Что он мог сделать? Лекарь врачует тело, но он бессилен против болезней духа.
      – Я пытался… Но сперва она лишь твердила, что дети спят и не могут проснуться, потом начала нести какую-то чепуху, из которой я не понял ровным счетом ничего, а затем и вовсе замолчала. Сидит, не слыша меня и не говоря ни слова… Вот я и испугался.
      – А ребятишки? Как они?
      – Нет, нет, с сыновьями все в порядке. Они выглядят вполне здоровыми. Хотя, конечно, этот сон… – караванщик задумался, пытаясь вспомнить, когда же малыши заснули. Но не мог. Последний раз он видел их бодрствовавшими три дня назад. Но потом был дозор. И вообще… Пусть даже они и разоспались. В этом ведь нет ничего… ненормального? – в его глазах, обратившихся к лекарю, читался вопрос.
      – Лис, сон, как и бессонница совсем не обязательно свидетельствует о болезни, – произнес в ответ Лигрен. – Мне известны случаи, когда люди спали несколько месяцев, просыпаясь бодрыми и здоровыми. Если в остальном с ними все в порядке, то нет никакой причины для беспокойства.
      – Конечно, – кивнул караванщик, – но меня тревожит Лина. Я никогда прежде не видел ее такой. И… – Лис поморщился. Он не хотел признаваться в этом, но и сам чувствовал себя как-то… странно, что-то. Временами ему казалось, что в голове копошатся мерзкие черви, питаясь его мыслями и воспоминаниями.
      Лигрен поджал губы. Не нравилось ему это. Слишком уж странным все казалось…
      – Если хочешь, я осмотру ее, – сказал он, – дам что-нибудь успокоительное. В последние дни было много причин для волнений. Вот она и не может никак успокоиться. Женщина ищет себе новый повод для страхов, а так как ты с ней идешь одной тропой, то это чувство близости беды передается и тебе. Пусть поспит.
      – Да, – кивнул караванщик, соглашаясь с решением лекаря. – Если на то будет воля госпожи Айи, она увидит во сне детей. И, наконец, успокоиться… – он хотел сказать что-то еще, но замолчал, увидев, как полог повозки отдернулся и, перебросив через борт ноги, на снег спрыгнул повелитель небес.
      Колдун, щурясь, огляделся вокруг, отворачиваясь от света костров, чей яркий блеск резал успевшие привыкнуть к полутьме повозки глаза.
      – Шамаш… – Лис склонив голову, замер. Он совсем не хотел нарушать Его покой.
      Скорее наоборот…
      – Что-то случилось?
      – Лигрен? – караванщик повернулся к лекарю. Он не знал, стоит ли говорить богу солнца о…
      – Ничего страшного. Лине немного нездоровится. Но я думаю, все дело лишь в нервном напряжении. Последние дни были полны волнений… Позволь мне ненадолго отлучится. Я только дам ей успокоительные капли и вернусь.
      – Не торопись. Хозяин каравана выздоравливает и больше не нуждается в твоем внимании. Обрати его на других.
      Лекарь на миг повернулся к караванщику:
      – Возвращайся к семье. Я сейчас приду. Только зайду к Фейр за настойкой.
      Лис кивнул и, на миг склонив голову в знак почтения перед богом солнца, пошел к своей повозке.
      – Ты справишься с этим сам? – Шамаш стоял, опершись о борт спиной. Его покрасневшие от усталости и напряжения глаза смотрели на снег под ногами.
      – Конечно, – голос лекаря звучал твердо и уверено.
      Лигрен не позволял себе усомниться в этом ни на миг. Он знал, что берет на себя огромную ответственность, и делал это не только осознанно, но и специально.
      "Шамаш должен отдохнуть, – упрямо повторял он про себя. – Мы должны сами позаботиться о себе. Мы можем. Жили же мы, обходясь лишь собственными силами и возможностями, раньше, пока путь не свел нас с богом солнца!" -Что ж, раз так… – колдун чуть наклонил голову, принимая решение караванщика.
      – Если я понадоблюсь, зови, – и он вернулся в полумрак повозки. Наделенный даром не видел смысла навязывать помощь, понимая, что душа лекаря могла воспринять ее как знак недоверия, причиняя боль и вызывая неуверенность в своих силах.
      И, все же… Шамаш и сам не мог понять, почему чувство тревоги, казалось бы, случайно забредшее в его сердце, никак не хотело покидать его.
      Уже сидя в повозке, он окинул все вокруг мысленным взглядом, ища причину беспокойства. Но все было спокойно. Пустыня, открытая взгляду, не таила опасности. Хозяин каравана уже достаточно ушел от смерти на своем пути к выздоровлению, чтобы та вновь заявила свои права на него. С волком тоже все было в порядке… Малышка… Она спала и видела сон – светлый и чистый, отблеск которого лежал лучом безмятежного счастья на лице, горя улыбкой на чуть приоткрытых губах. И, все же…
      Тем временем лекарь забрался в повозку Лиса.
      Женщина сидела возле самого края, глядя в пустоту. Ее волосы растрепались, одежда была в беспорядке, голова покачивалась из стороны в сторону, словно в такт звучавшей у нее в голове песне, руки были сложены в люльку перед грудью, так, будто она укачивала младенца.
      – Лина… – позвал ее лекарь, но та не слышала его и не видела, словно мир перестал существовать для нее, ограничившись воспоминаниями о чем-то далеком…
      – Лина, – он дотронулся до ее локтя, надеясь, что прикосновение вернет ее назад.
      Действительно, женщина встрепенулась, вскинула голову, бросив полный страха взгляд на Лигрена, в котором не было ни отблеска узнавания.
      – Это я, Лина, лекарь. Я помогу тебе…
      – Мои дети! – встревоженной птицей вскрикнула та, задыхаясь от волнения, которое уже давно переросло в ослепленное ужасом отчаяние.
      – Спокойно, Лина. Все хорошо. Вот они, рядом с тобой.
      – Нет! Их нет! Это только тени! – из ее глаз неудержимым потоком потекли слезы.
      – Тихо, тихо… Если ты так беспокоишься о сыновьях, я осмотрю их. А ты пока выпей это, – он протянул женщине узкий стеклянный флакончик, подобный тем, в которых хранили благовония.
      – Я…
      – Выпей, – повторил лекарь, поднося горлышко к ее губам. – Слепо разрывая на части сердце и разум, ты не поможешь, а, наоборот, навредишь им. Ну же!
      Та вынуждена была подчиниться, одним глотком осушила флакон, даже не почувствовав горечи крепкой настойки.
      – Вот и хорошо, – Лигрен улыбнулся. Его голос звучал ровно и спокойно, смешиваясь с теплом лекарства, быстро разливающимся по телу.
      Потом лекарь повернулся к ребятишкам. Мальчики спали в дальнем, наиболее безопасном и теплом углу повозки. Их лица были безмятежны. Красные, чуть влажные губы приоткрылись в счастливых улыбках, дыхание было ровным и свободным.
      – Да они само здоровье! – воскликнул лекарь.
      – Это не они. Ты не туда смотришь. Вот мои мальчики, – она указала головой на свои руки, сложенные в колыбельку. Лекарство уже начинало действовать.
      Одурманенный настойкой из успокаивающих трав, голос женщины звучал сонливо, ее глаза, готовые в любой момент закрыться, уже были подернуты сонной поволокой, но душа, которую еще не охватил своей цепкой паутиной покой, продолжала трепетать, содрогаясь в ужасе предчувствия беды. – Но почему они спят, так долго спят?
      – Значит, так надо. Ты должна радоваться. Ведь дети растут во сне, и чем больше они спят, тем крепче и сильнее будут. И еще. Подумай о том, что, может быть, во сне с ними говорят боги. Возможно, небожители решили поделиться с твоими мальчиками знаниями, без которых те не смогут найти свой путь, идти по нему. Не мешай исполнению судьбы. Лучше засни. Засни и пожелай увидеть детей во сне.
      – Да, я хочу, – во власти дремы, женщина опустилась на одеяла, бормоча, – я хочу попасть в их сон. Тогда я смогу защитить их, если рядом опасность. Я уговорю их вернуться вместе со мной назад…
      Через несколько мгновений она уже крепко спала.
      – Что с ними? – глядя то на жену, то на детей спросил Лис.
      – Мальчики совершенно здоровы.
      – А Лина? – в его глазах поблескивали настороженные огоньки, через лоб пролегла глубокая морщина.
      – Пусть поспит, – посмотрев на свернувшуюся клубком женщину, уклончиво ответил лекарь. Затем он повернулся к Лису. – Как ты сам-то? Как себя чувствуешь? Может, что-то не так? Никаких странных ощущений или мыслей,
      – Не-ет… – поморщившись, неохотно проговорил воин. Он повел плечами: – Только…
      Мне как-то не по себе здесь…
      Прищурившись, Лигрен долго смотрел на караванщика. Его лицо посерьезнело, рука скользнула в карман, вынимая еще один флакончик со снадобьем, захваченный на всякий случай.
      – Выпей, Лис, – тихо проговорил он.
      – Нет, – караванщик замотал головой, поспешно отодвинулся от протянутой руки лекаря назад, словно в той был яд. – Я не могу! Мне скоро в дозор. Нет!
      – Пей.
      – Я ведь сказал: нет. Атен еще не оправился от болезни, Евсей валится с ног от усталости и волнения за судьбу брата. Я должен…
      – Ты должен послушаться меня. Пей, – он чуть ли не насильно влил в рот мужчины лекарство. Дождавшись, пока оно подействует и караванщик заснет, Лигрен вылез из повозки, старательно задернул полог.
      Несколько мгновений он стоял, держась за деревянный край и бессмысленно глядя прямо перед собой. На лбу выступила холодная испарина, губы нервно подрагивали.
      – Лигрен! – громкий голос, прозвучавший возле самого его уха, заставил лекаря, вздрогнув, повернуться. Перед ним стоял Евсей. – Хорошо, что я нашел тебя. Тут такая история… Кое-кто из родителей второй день не может разбудить своих детишек…
      – Сколько их?
      – Малышей? Трое. И Мати тоже спит… Выходит, четверо.
      Лекарь бросил через плечо взгляд назад, на повозку Лиса, пробормотав: – Шестеро…
      – Отчего это? Может быть, они заболели?
      – С детьми все в порядке, – не глядя на караванщика, проговорил Лигрен. – Они совершенно здоровы, просто крепко снят. И пусть спят. Так даже лучше. Особенно сейчас…
      – О чем ты? – Евсей смотрел на него, не понимая, что происходит.
      – О… – он собирался все рассказать, но прежде спросил: – Ты сказал, Мати тоже спит?
      – Да… Нет, – вздохнув, он махнул рукой, – не знаю. С одной стороны, странно все это. А с другой… С ней ведь священная волчица, которая защищает и ее тело, и душу…
      – Посмотри на меня.
      – Что?
      Лекарь заглянул на дно его глаз. И вздохнул с некоторым облегчением, не заметив следов болезни. "Нет. Евсей еще не отмечен. Глаза ясны и спокойны, вокруг зрачков нет синеватых кругов, красные прожилки не набухли, готовые лопнуть…
      Пока нет", – вновь помрачнев, напомнил он себе. Болезнь будет распространяться и дальше. И не пощадит никого.
      – Что происходит? – караванщик насторожился. Его пальцы сомкнулись на руке лекаря, приглушенный голос полнился тревогой.
      – Ничего, – он огляделся. Вокруг них начали собираться люди, глаза которых начали полнится волнением.
      – И, все же… – Евсей не собирался отступать, почувствовав что-то недоброе.
      – Хорошо, – тяжело вздохнув, проговорил Лигрен. – Идем со мной.
      – Куда?
      – К господину, – его сердце обливалось кровью при мысли о том, что ему придется тревожить покой бога солнца. Но иного выхода не было. Он не справился со своей работой. И не важно, что в этом не было его вины. Если кому и по силам побороть ужаснейшее из снежных поветрий – безумие – так это повелителю небес, сильнейшему из небожителей.
      Шамаш выслушал его молча, не переспрашивая и ничего не говоря. Все это время он смотрел на приглушенный пламень огненной лампы, лишь раз бросил взгляд на забившегося в угол Евсея, все сильнее и сильнее сжимавшегося от каждого нового слова, которое срывалось с губ лекаря. В глазах караванщика застыл ужас, когда он знал, что эта болезнь – верная смерть, которая скосит всех, кого коснулось ее крыло.
      – Лекарь, ты уверен в этом? – когда Лигрен умолк, спросил колдун.
      – Да.
      – Ты не мог ошибиться?
      – Это невозможно. Все знают признаки безумного поветрия, ибо они – знак смерти.
      Любой человек хотя бы раз в самом страшном сне видел их. И, потом, – продолжал он, не в силах остановиться, словно веря, что вместе с последним словом закончится жизнь, – если бы речь шла лишь об одном заболевшем… – он безнадежно качнул головой. – Я дал Лису и Лине успокоительное, достаточно крепкое, чтобы усыпить их. Но сон продлится лишь несколько часов. А потом…
      – Эта болезнь скоротечна, – отозвался из своего угла Евсей. – Уже к вечеру все мы будем больны… Там смерть станет избавлением.
      – Я всегда был уверен, что безумие не заразно, – опустив голову на грудь, проговорил колдун.
      – Это – еще как! Безумие – хворь пустыни. Оно внезапно и неизлечимо… Вот только… – лекарь чуть наклонил голову вперед, в сомнении. – Здесь такая странность. Мы ведь никого не встречали в дороге, и, значит, не могли заразиться от людей. Мы давно не охотились – выходит, болезнь пришла не с животными… Но не могла же она явиться из ниоткуда, свалившись как снег на голову!
      – Можно было бы предположить, что ее подхватили олени, а мы заразились от их мяса, – проговорил Евсей. – Но все животные живы и здоровы… Действительно, странно…
      – А если дело в змее? – Шамаш искал ответ так же, как и все остальные.
      – Нет, – качнул головой лекарь. – Тогда бы первым заболел Атен. Он бы не смог справиться с ядом и был бы уже мертв… Но даже если бы он выжил, стал переносчиком, первыми должны были заразиться те, кто был рядом с ним… – нет, конечно, он понимал, что богу не страшны людские болезни, но вот он сам… – Атен все это время не выходил из повозки. Мы тоже мало с кем общались… Нет, все происходит совсем не так, как должно было бы. Дети заснули и именно их родители больны. За исключением отца Мати… И, в то же время, сами ребятишки совершенно здоровы… Сплошные исключения! Ерунда какая-то! – его разум отказывался что-либо понимать. – И у нас нет времени на то, чтобы сейчас доискиваться до причины происходящего…
      – От этой болезни есть лекарство?
      – Нет, – в один голос ответили караванщики.
      – Единственное спасение – смерть. Мы обречены, – прошептал Евсей. Потом он взглянул богу солнца в глаза. – Господин, уходи сейчас. Запомни нас такими, какие мы есть. И…Прошу Тебя: возьми с собой рукописи, отдай их кому-нибудь на Своем пути. Пусть память о нас останется.
      – Перестань, – колдун поморщился. Не важно, человек он, бог или дух – Шамаш собирался бороться за жизнь друзей до конца. Несколько мгновений он раздумывал, дожидаясь, пока план действий сложится в стройный ряд, а затем принялся за его осуществление. – Идемте, – он первым выбрался из повозки.
      Снаружи его ждали караванщики, успевшие проснуться и, увидев знак беды, распознать его.
      – Расходитесь… – начал лекарь, который не просто не хотел, но боялся давать какие-либо объяснения.
      – Не надо, – спокойно возразил Шамаш. Он оглядел собравшихся. – Я так понимаю, вы знаете, что происходит?
      – Да… – переглянулись те. Они шли, чтобы расспросить лекаря, который подтвердил бы или опроверг их опасения. От бога они ждали иного – помощи, излечения – того, что был способен дать лишь Он.
      – Тогда принимаемся за дело, – его решительность рождала уверенность, что им не будет отказано в спасении. – Погасите все костры, все огненные лампы, все, где есть живой огонь… И еще. Сверните шатер. Пусть над нами будет открытое небо и свет поднимающегося солнца.
      Караванщики бросились исполнять приказ. Никто из них даже не осмелился спросить, зачем все это. К чему вопросы, когда они получили то, что им было нужно – действие, способное привести к спасению.
      Рядом с Шамашем остались лишь Евсей и Лигрен. Они думали, что, может быть, для них будет еще какое-нибудь поручение, особое, и оказались правы. Сначала повелитель небес повернулся к летописцу:
      – Нужно чтобы все были в одном месте. Но здесь, между повозками, слишком тесно.
      Караванщики переглянулись.
      – Раз мы снимаем шатер, в нашем распоряжении будет вся пустыня, – проговорил Евсей.
      – Тогда со стороны солнца. Собери всех. Ты слышишь – всех: и свободных, и рабов, и животных.
      – Да, Шамаш, – он уже хотел идти выполнять поручение, но замешкался, вспомнив: – А что с теми, кто спит? Детишки, Атен, Лис с Линой?
      – О них позаботится Лигрен. Ступай. Скажи мне, когда все будет готово, – затем он повернулся к лекарю. – Хозяина каравана разбудить будет не сложно. Но он еще слишком слаб, чтобы идти самостоятельно.
      – Мы перенесем его. А потом на снегу расстелим одеяла… Лиса с Линой я знаю, как разбудить. Раз есть снотворное, найдется и бодрящие. Но вот как быть с детьми…
      – Оставь их. Пусть спят. Они здоровы.
      – Но они могли заразиться…
      – Нет. Болезнь им не угрожает.
      Лекарь открыл уже рот, чтобы спросить: "Значит, для них опасно что-то другое?
      Что?" Но взгляд Шамаша остановил его.
      – Я… Я все сделаю, – и лекарь ушел.
      На какое-то время колдун остался один. Его брови сошлись на переносице, голова опустилась на грудь, взгляд приковала к себе покрытая снегом земля.
      Шамашу менее всего хотелось прибегать к силе. Но он понимал, что иначе нельзя.
      Лекарь не ошибся: караванщики были больны. Все, кроме шестерых спящих. Только у одних начало болезни было в прошлом, у других – в настоящем, а у третьих – в будущем. Но что есть время, когда оно способно лишь навредить, не помочь?
      Все происходившее могло показаться чередой случайных, никак не связанных друг с другом событий. Но так ли это?
      Сначала навет, заставивший хозяина каравана и его брата броситься в снежную пустыню, навстречу смерти, теперь болезнь… Случайное совпадение или нечто большее? Что если за всем этим стоит чья-то злая воля? Все ведь идет к тому, чтобы отнять у заснувших детей близких, чтобы им не к кому было возвращаться, чтобы ничто не звало их прочь из сна…
      Губы колдуна сжались до белизны. Он не мог разглядеть всей картины, когда основная ее часть была по иную сторону яви. И не было никакой возможности прояснить все прежде, чем действовать, когда любое даже самое незначительное промедление было подобно смерти.
      – Шамаш, все готово, – донесся до него голос Евсея.
      – Да, – не поворачиваясь, кивнул колдун. – Ступай к остальным. Я сейчас, – он мысленно подозвал золотых волков, дождался, пока звери подбегут к нему, остановятся рядом, подняв вверх морды, глядя на хозяина немного удивленным взглядом умных преданных глаз.
      "Что происходит?" – взволнованно поскуливая, спросила Шуллат.
      "Рядом опасность?" – все мускулы Хана были напряжены, шкура на загривке взъерошилась. Они были готовы в любой момент ринуться в бой, кем бы ни был враг.
      "Идите за мной".
      "Но в чем дело? – волчица нервно поглядывала на повозку, в которой она оставила свою маленькую хозяйку. Девочка была совсем одна. Кто защитит ее от беды, от которой спящая не сможет даже спрятаться… – Я не могу оставить Мати…" "В караване болезнь. Безумие. Пока девочка спит, опасность ей не угрожает".
      "Эта хворь нам не может быть страшна. В нашем сознании нет такого образа – безумие".
      "Несущие смерть для вас тоже не имеют образа, однако это не уменьшает их опасность".
      "Никто из братьев-охотников никогда не болел ничем подобным, – продолжала упрямиться волчица. – Шамаш, позволь мне остаться с девочкой".
      "Это не обычное поветрие. Оно вызвано магической силой".
      "Губитель! – в глаза волков вошла ярость, пасти приоткрылись, обнажая острые клыки, донеслось низкое, гулкое рычание. – Только Ему под силу такое!" "Я знаю, как исцелить людей".
      "Мы понимаем – они твои спутники. Но ты не должен подвергать себя опасности даже ради столь благородной цели", – не спуская с хозяина настороженного взгляда поблескивавших зеленым пламенем глаз, проговорил Хан.
      "Брат прав, – поддержала его Шуллат. – Мне очень жаль детей огня. Но, направив все силы против болезни, ты окажешься беззащитен, и враг…" "Довольно, – остановил ее Шамаш. – Если это Нергал, я – причина его ярости. И я не позволю, чтобы зло, направленное против меня, пало на тех, кто лишь по воле случая оказался рядом со мной на дороге жизни".
      Волки вновь переглянулись.
      "Мы будем рядом с тобой, – понимая, что им не удастся переубедить хозяина, они вынуждены были принять его выбор. – Пусть нам дано немногое, что можно было бы противопоставить могуществу грозного бога, но мы сделаем все, что в наших силах, чтобы защитить тебя".
      "Да, вы будете защищать. И не только меня – всех караванщиков. Но не от Нергала, а тех снежных тварей, которых может пригнать к нам сила".
      "Но…" "Если выбирать смерть, то во власти магии, а не под копытами диких оленей или укуса Несущей смерть… Обещайте мне, что выполните мое поручение".
      "Да", – волки опустили морды, и спустя мгновение, поджав хвосты, потрусили вслед за хозяином, не пытаясь ни возразить, ни как-то иначе выразить свое недовольство его решением. Они просто подчинились.
      Между тем колдун подошел к ждавшим его настороженно гудевшей толпой караванщикам, за спинами которых рабы придерживали оленей, тоже о чем-то переговариваясь между собой. Впрочем, даже не прислушиваясь к разговорам людей, было ясно, о чем все их мысли и слова.
      Шамаш оглядел их, спеша убедиться, что перед ним все.
      Лис и Лина, на которых еще продолжало действовать снотворное снадобье, стояли, покачиваясь из стороны в сторону. Рядом с ними был Лигрен, поддерживавший и следивший за состоянием тех, на ком болезнь сказалась сильнее всего.
      Атен сидел на расстеленном на снегу одеяле, опираясь на локти. Его глаза были прикрыты, словно он стыдился взглянуть вокруг, виня себя во всем происходившем.
      Евсей был рядом с ним, но даже не пытался переубедить брата, понимая, что все равно не сможет найти нужных слов. Летописец сознавал, что сейчас в силах сделать лишь одно – заметить, если рука караванщика потянется к ножу в мысли о самоубийстве и остановить ее прежде, чем она вонзит клинок в грудь.
      – Я могу что-нибудь сделать? – вперед несмело вышла Сати.
      – Нет, спасибо, – взглянув на нее, тихо произнес колдун. – Против болезни, вызванной магией, дар целительства бессилен. Но будь рядом. Возможно, твоя помощь пригодиться позже.
      Он бросил еще один взгляд на стоявших перед ним людей, отметив про себя, как быстро проблески безумия распространяются по их глазам.
      Все знали, что их ждало новое, великое чудо. Понимание этого удерживало их от отчаяния, которое гнало прочь в снега пустыни, ища среди них быструю смерть – избавление. Но то, что они увидели…
      Им показалось, что весь мир у них перед глазами заполнился светом, став чистым, юным, как на следующий миг после творения. В нем не было места тревогам, страхам, болезням, он не знал иной силы и власти, кроме слова тех, кто сотворил его. Души очистились. Глаза увлажнились слезами, в которых сгорела дымка, заставлявшая видеть мир не таким, каким он был на самом деле. Тела на миг онемели, лишаясь способности двигаться, чтобы обрести ее вновь, заново выучившись жить.
      Было такое чувство, что прошла целая вечность, прежде чем они вновь оказались в своем родном мире снежной пустыни. Впрочем, теперь даже он казался иным, чудесным, наполненным дыханием стихий, которые заставляли мерцать, переливаясь разными цветами, воздух. Полог снегов подрагивал, словно оживая, превращаясь в огромную сказочную птицу, которая готовилась взлететь в воздух. Вздох восторга сорвался с губ людей.
      Минул еще один миг и чудо, как ни пытались удержать его дух люди, мечтавшие остаться с ним, стать его частью, растворилось в чистом свете солнца безоблачного дня.
      Тяжело дыша, с трудом удерживаясь на ногах от страшной усталости, накатившей на него гигантской волной, колдун оглядел их вновь, заглядывая в глаза, чтобы убедиться в том, что ему удалось разорвать цепи враждебного заклинания, сжечь тонкие нити чужой силы, возвращая людям здоровье – веру в то, что с ними все в порядке.
      – Спасибо! – со всех сторон неслись слова благодарности, но он уже ничего не слышал. В ушах клокотало и чавкало, голова кружилась, перед глазами все плыло.
      От слабости мутило. Сжав веки, с силой стиснув зубы, он замер, пробуя перебороть усталость. Однако на этот раз она оказалась сильнее его.
      – Шамаш! – к нему подскочил Лигрен, озабочено взглянул на бледное, бескровное лицо повелителя небес, качнул головой: – Пойдем, я отведу Тебя в повозку, – и, взяв за безвольно висевшую руку, он повлек его за собой. – Позволь теперь нам позаботиться о Тебе. Позволь хоть так отблагодарить Тебя за все, что Ты для нас делаешь.
      Колдун не сопротивлялся. Он чувствовал себя выжатым без остатка, практически ослепшим и оглохшим. Каждое движение отдавалось во всем теле болью, в которой безвозвратно тонули любые мысли, приходившие в голову.
      – Мы не должны были позволять Ему… – пробормотал Атен, глядя вслед сгорбившемуся, с трудом передвигавшему ноги Шамаша.
      – Кто мы такие, чтобы спорить с богом? – тяжело вздохнув, проговорил Евсей. И, все же, хоть в его словах и была правда, караванщик понимал, что истина совсем в другом: перед лицом безумия, которое пугало более чем все смерти мироздания, никому из них просто не пришло в голову задуматься, чего будет стоить небожителю их спасение.
      Это понимали все и потому радость счастливого избавления омрачилась.
      А затем вдруг до их слуха донесся какой-то гул. Земля затрепетала.
      – Что это? – караванщики закрутили головами вокруг, ища источник надвигающейся опасности.
      – Смотрите! – воскликнул кто-то из дозорных. И вмиг все взоры обратились к горизонту, возле которого вздымался стеной снег, летя огромным комом прямо в их сторону.
      – Дикие олени!
      – Они, наверно, кочуют…
      – И мы оказались на их пути!
      Да, беда не приходит одна. И за спасение нужно платить. Это понятно. И, все же, никто не ждал, что расплачиваться придется столь быстро…
      – Так, – Атен поднялся, опираясь на плечо брата. Он преобразился, вновь став хозяином каравана, который обязан заботиться о безопасности своих людей. Его спутники еще не успели до конца прийти в себя, осмыслить происходящее, а он уже отдавал приказы: – Женщины, быстрее возвращайтесь в повозки. Бегом! Позаботьтесь о детях! – и те, очнувшись от оцепенения, подхватили малышей на руки, спеша унести их под хоть какую-никакую защиту. – Хорошо что мы лишь сняли шатер, но сохранили круг, – пробормотал он, прежде чем продолжать: – Пусть рабы уведут наших животных в центр, крепко привяжут и не отходят от них ни на шаг. Не дай боги они убегут вместе со стадом. Без оленей мы не сможем продолжать путь. Все остальные берите факелы…
      – Костры погашены, – напомнил ему кто-то, – нам понадобится время, чтобы вновь разжечь огонь…
      – А его у нас нет, – отрезал нахмурившийся хозяин каравана. – Ладно, попробуем обойтись тем, что есть. Берите щупы, копья… Попробуем отогнать оленей…
      – Торговец, – окликнул его колдун, вернувшийся назад, к караванщикам.
      – Ты что?! – набросился Атен на Лигрена. – Ты в своем уме? Уводи Его, быстро!
      – Я не могу идти против воли… – начал оправдываться лекарь, но умолк, так ничего и не успев сказать.
      – Постой, торговец, – голос Шамаша звучал тихо, хрипло, срываясь в сип. – Вы не готовы противостоять стаду…
      – Мы должны! – глаза Атена горели решимостью. – От этого зависит наша жизнь!
      Колдун с силой стиснул зубы. Ему было тяжело говорить. Мысленно он подозвал к себе волков.
      "Вы хотели помочь…"
      "Да! Что мы можем сделать?" "Сюда несутся дикие олени. Отведите их в сторону от каравана".
      Те даже не спросили, как они смогут сделать это, вдвоем против целого стада.
      Едва получив команду, они сорвались с места, заскользив по снегам пустыни навстречу опасности, готовые сделать все, что нужно, не важно как, безразлично, какой ценой.
      – Они не сумеют остановить оленей вдвоем, – проговорил Атен. В его глазах было беспокойство. Люди не должны были позволять священным волкам рисковать своими жизнями ради них. Да и Шамаш… Конечно, Он – великий бог, повелитель небес, но золотые волки принадлежат не Ему, а Его божественной супруге – госпоже Айе. И как сильно Она ни любит Шамаша, Ей может не понравиться, что Он посылает на смерть Ее слуг…
      – Не вдвоем, – прервал его размышления голос небожителя, который вглядывался в снега пустыни.
      Пальцы колдуна что было сил сжались в кулаки, глаза прищурились, превратившись в две тонкие щели, за которыми пряталась бездна, серые, потрескавшиеся губы что-то зашептали. И каждое новое слово удваивало число огненных волков. Еще несколько мгновений – и вот уже по снегу множеством ярких солнечных бликов неслась волчья стая.
      Застонав, колдун пошатнулся и, наверное упал бы, если бы Лигрен и Евсей не подхватили его под руки, удерживая на ногах.
      – Это все, чем я сейчас могу вам помочь… – чуть слышно прошептал Шамаш. И, все же, из последних сил он удерживал сознание.
      – Асанти, – позвал он стоявшую рядом, ожидая приказаний, караванщицу.
      – Я здесь, господин! – тотчас откликнулась та.
      – Помоги тем, кого поранят олени… – глаза колдуна закрылись, голова опустилась на грудь.
      – Уводите Его! Быстрее! – а в следующее мгновение хозяин каравана уже повернулся в сторону надвигавшейся опасности, которая поглотила все его внимание.
      Брови Атена сошлись, губы плотно сжались. Дар предчувствия пробудился ото сна, захватил его в свой водоворот, чтобы в последние мгновения перед приходом будущего показать его, давая возможность если не изменить течение, то повернуть в наиболее безопасное для каравана русло… …Хозяин каравана на миг замер, закрыв глаза, пытаясь унять бешеный стук сердца, грозившего вырваться наружу. Он заставил себя несколько раз глубоко вдохнуть прохладный воздух, выдыхая его медленно, с глуховатым посвистом. Затем, наклонившись, он зачерпнул пригоршню снега, протер им лицо и только потом огляделся вокруг.
      Все произошедшее заняло несколько мгновений, которые в разуме, душе растянулись на часы.
      Это было огромное стадо. И не важно, что дикие олени низкорослы. Их длинные ветвистые рога и острые, твердые как камень копыта были куда более грозным оружием, чем то, которым наделили боги их выросших в неволе братьев.
      Если бы волки не отклонили бег оленей в сторону, от каравана не осталось бы и следа. Животные просто смели бы все, оказавшееся на их пути, растоптали женщин и детей, подняли на рога вставших на защиту своих семей мужчин. А так… Так они задели караван лишь самым краем. Впрочем, и этот удар был ощутимым…
      – Атен, – к нему подошел Лис, на щеке которого была глубокая кривая царапина, из которой все еще сочилась кровь. – Жилые повозки все, хвала господину Шамашу, целы. Но одна хозяйственная превратилась в кучу мусора. Ее не починить, так что придется бросить…
      – Да что повозки! Как люди? Все живы?
      – Все, – кивнул тот. Разумеется, воин в первую очередь заговорил бы о погибших, если б таковые были. – Некоторым серьезно досталось, но это ничего.
      – Лигрен берется их исцелить?
      – Сати поможет им быстрее, – хмыкнул караванщик. – У девочки действительно великий дар. Под ее тоненькими пальчиками раны, сколь бы тяжелые они ни были, заживают просто на глазах.
      – Превосходно, – как же здорово иметь в караване целительницу! Наделенных этим даром не было с древних времен. И вот теперь все возвращается. – "Тяжело жить во время легенд, – проговорил он, повторяя слова летописцев, которые стали понятны лишь теперь. – Но нет для смертного выше доли…" -Не жалей, Атен. Эта жизнь стоит того, чтобы за нее умереть, – воин поднес к раненой щеке льдинку, стремясь остудить жар жжения.
      – Ты с таким восторгом говорил об искусстве целительницы, – глядя на него, хозяин каравана прищурился, – что же сам медлишь, не идешь к ней? Ведь может остаться шрам.
      – А, ерунда, – Лис махнул рукой, – нечего расходовать силу по пустякам, особенно когда она нужна другим. Помнишь, что говорил повелитель? "Шрамы не уродуют тело, они лишь напоминают об испытаниях, через которые пришлось пройти". А я хочу, чтобы у меня осталась память об этом дне, – лицо помощника посерьезнело, через лоб пролегла морщина.
      – Безумие – ужасная болезнь…
      – Лишь для тех, кто рядом, кто еще здоров. А так… – он качнул головой. – Просто волнение становится таким навязчивым, что не можешь думать более ни о чем, мир тускнеет, теряется в яркой вспышке, за которой только огонь, чувства, что стирают мысли, как будто дух заполняет рассудок, стирает душу… – он нервно повел плечами. – Прости, Атен, мне тяжело об этом говорить, во всяком случае, сейчас. Что бы там ни было, теперь-то я осознаю, что стоял у грани, за которой человек сгорает, а то, что остается, превращается в дикого зверя… – оторвав взгляд от безликого снега, он огляделся вокруг, стремясь заполнить пустоту прошлого образами настоящего. – Нам бы лучше поскорее покинуть это место, – проговорил он спустя какое-то время. – Плохое оно, злое… Словно где-то рядом пролегла дорога Губителя.
      – Да! – он тоже чувствовал себя неуютно, беспокойно, на ум то и дело сами по себе приходили слова молитв и заклинаний от демонов и злых духов. – Только зажжем огонь…
      – Здесь? – Лис хмуро качнул головой. – Я вот думаю, – он пригладил ладонью усы и бороду, – ведь была какая-то причина, по которой господин велел потушить всю огненную воду. Может быть, она была тоже поражена безумием… Это известно лишь Ему…
      – Да уж, – караванщик вздохнул. У него было множество объяснений, однако стоило взглянуть на них отрешенно, словно со стороны, как он понимал, что все они так и останутся предположениями, не в силах даже приблизиться к истине.
      – Почему ты не спросишь у Него?
      – Достаточно того, что мы знаем.
      – Нет, Атен, – к удивлению хозяина каравана, возразил помощник. – Мне так не кажется.
      – Но…
      – Подожди, выслушай меня. Я понимаю, что господин устал, что Он отдал все свои силы, чтобы излечить нас от смертельной болезни. Сейчас нам нужно беречь Его покой. Но, в то же время, нам не следует и совершать бездумные поступки, ценя Его стремление спасти и защитить нас. В общем, я вот к чему веду: нам будет лучше спросить, можно ли зажигать огонь, прежде чем делать это.
      – Да, – хозяин каравана вынужден был признать правоту своего помощника. – Я узнаю…
      – А что с отправлением? Отложим его? Тогда будет лучше поставить шатер.
      – Нет! – Атен решительно качнул головой. Это место было связано с воспоминаниями, от которых до сих пор веяло холодом. Его всего передернуло. – Впрягайте оленей, выстраивайте повозки в цепь… – ему даже больше не казалось невозможным отправиться в путь, не разжигая огонь. Все лучше, чем оставаться на этом проклятом месте. – И гляди во все глаза. Мало ли что еще может произойти.
      – Да уж. Если Губитель решил с нами покончить, с чего Ему останавливаться на половине пути?
      – Ты слишком много о себе возомнил. Богу погибели никогда не было никакого дела до смертных. Он ведет сражение за власть над мирозданием, и в этом бою люди – беспомощные жуки под ногами его воинов – когда Ему нужно, Он пользуется нашей желчью и яростью для достижения своей цели, а нет – убивает без разбору, даже не замечая этого.
      – Губитель понимает, что мы дороги богу солнца. Возможно, обращая свою силу против нас, он метит в господина Шамаша…
      – Если все так… – Атен нахмурился. Он не задумывался об этом прежде, а сейчас, когда Лис заговорил, начал понимать, что все действительно может быть именно так.
      Ведь нечто подобное произошло и в прежнее время легенд. Если бы бог солнца не отдавал всего себя заботам о мире смертных, Губитель не застал бы Его врасплох…
      И вот теперь… "Неужели все повторяется? Неужели Его привязанность к нам – та слабость, которой вновь и вновь будет пользоваться Враг в стремлении победить сильнейшего противника?" – И что же делать? – сорвалось у него с губ.
      Лис только развел руками. Воин, он знал о сражениях все, что было возможно узнать о них в мире, в котором все мало-мальски серьезные войны закончились за вечность до его рождения, оставив потомкам победителей лишь воспоминания-легенды да мелкие стыки с разбойниками.
      – Ты ведь не можешь просто взять и сказать господину Шамашу: "Уходи из каравана.
      Соединение божественной и земной дорог опасно для Тебя…" Да когда Он вообще думал о себе? Брось!
      – Ладно, – караванщик, оглядевшись вокруг, с шумом выдохнул. – Давай не будем тратить время на разговоры, которым место в храме.
      – Пойдешь к Нему?
      – Раз иного пути нет… -он повернулся. – Лис,-на миг остановившись, бросил он через плечо. – У меня только будет к тебе одна просьба…
      – Я слушаю.
      – Пошли кого-нибудь из рабынь к моей дочке. Сейчас в повозках холодно, а девочка спит. Пусть служанка получше укутает малышку одеялами и вообще посидит с ней рядом… Мало ли что.
      – Не беспокойся: я все сделаю…
      Забравшись в повозку, Атен поспешно задернув за собой полог, чтобы не напускать внутрь холод снежной пустыни.
      Хозяин каравана ожидал застать рядом с богом солнца лекаря и Евсея, но Шамаш был один. Он лежал, откинув голову на жесткие травяные подушки, накрывшись по пояс своим старым черным плащом. Его глаза были открыты, но никто не мог бы сказать, куда был обращен взгляд – на оленьи шкуры, ограничивавшие внутренний мир повозки, скрытое за ними небо, бескрайние просторы мироздания или еще дальше, за грань всего сущего.
      – Шамаш, я… – сперва он медлил, тянул слова, словно не зная, что сказать или сомневаясь, стоит ли вообще что-либо говорить, но потом, поняв, что останавливаться поздно, заторопился, не желая отвлекать внимание бога ни на мгновение больше того, что было необходимо для продолжения пути. – Я хотел спросить насчет огня.
      Мы можем разжечь его вновь?
      – Да, – тихо проговорил тот, наверное, впервые за все время пути ограничившись лишь этим кратким, ничего не объяснявшим ответом.
      Кивнув, Атен сглотнул ком, подкативший к горлу. Ему было больно видеть своего повелителя таким – усталым, слабым, отрешенным.
      "Если Губитель нападет на Него сейчас…" – мелькнула у него в голове навевавшая ужас мысль, заставив караванщика застонать.
      – Могу ли я что-нибудь сделать для Тебя? Позвать Лигрена? Или Сати? Лис говорит, что девочка обладает даром целительства…
      – Я не ранен и не болен, а просто устал, – прозвучало в ответ. – От усталости же лечит лишь время. Ничего. Оно – искуснейший из лекарей… Торговец, я чувствую, ты хочешь меня о чем-то еще спросить, но не решаешься задать вопрос. Не бойся за меня. Сейчас мне было бы тяжело прибегать к магии, но разговор утомит не больше, чем приходящие в голову мысли, на которые я не могу найти ответ. Спрашивай.
      – Ты исцелил нас от безумия… Но почему же беспокойство не покинуло душу?
      – Одно не связано с другим. Их приход лишь совпадает во времени.
      – Я понимаю, что Мати только спит. Но, может быть, это не простой сон. Она была в пустыне, и…
      – Нет, – бог солнца прервал его размышления вслух, не дав им сложиться в цельную картину. Он помрачнел, брови сошлись на переносице, черные глаза холодно заблестели. – Пустыня тут ни при чем. Она – ее дом, радость и надежда. Девочка должна была вернуться счастливой, нашедшей себя, уверенной, что все беды уже позади и ничто не сможет встать преградой на ее пути, – он качнул головой, затем чуть слышно добавив: – Что-то пошло не так…
      – Но тогда… Если дело не в пустыне… Шамаш, значит, это я во всем виноват. Мне следовало довериться Тебе, не бросаться вслед за ней в погоню… Тогда бы ничего не произошло…
      – Не это, так что-то другое… И вообще, не вини себя. Это все равно ничего не изменит.
      – Но…
      – Торговец, не забывай: ты отдал мне право судить о том, виноват ты или нет, – напомнил Шамаш. И караванщик тотчас остановился. Он слишком хорошо помнил, при каких обстоятельствах это произошло.
      Атен заговорил о другом:
      – Вот я все думаю… Ее сон… Он ведь может продлиться и вечность… Я… Все спящие – дети снежной пустыни, ледяные дочери госпожи Айи. Они принадлежат Ей. И что если Она захотела забрать их…
      – Это не так.
      – Не так? – больше всего на свете Атен хотел услышать именно этот ответ. Он замер, затаив дыхание, стараясь унять биение сердца, чтобы оно не выдало его чувств и не спугнуло счастье.
      – Не Айя погрузила их в сон.
      – Ты говорил со Своей божественной супругой…
      – Она не… – начал колдун, однако, не договорив фразы, качнул головой. – Не важно, – он не видел смысла пытаться втолковать караванщику то, что шло вразрез с его верой. К тому же, это не имело никакого отношения к происходящему.
      А еще эта усталость… Он прикрыл веки, борясь с помощью мрака с той белой мутью, что густым туманом висела перед глазами.
      – Прости меня, Шамаш, – спохватившись, поспешил прекратить этот разговор Атен. – Я… – он сделал над собой усилие, заставляя успокоиться. – Я знаю, мои страхи нелепы… Конечно же, с детишками все в порядке…
      – Ты уверен в этом? – наделенный даром поднял на него взгляд прищуренных глаз.
      Для Шамаша было очень важно, что ответит торговец. Он был обеспокоен происходившим, но, в то же время, совершенно ясно видел: все беды и напасти обрушивались лишь на взрослых караванщиков, щадя детишек. Во всяком случае, так казалось на первый взгляд. А прибегнуть к силе, чтобы заглянуть поглубже, он не мог. Сон скрывал все тайны в себе, хороня спящего от глаз бодрствовавших.
      Поэтому слова караванщика, обладавшего даром предчувствия, должны были, склоняя чашу весов на ту или другую сторону, или развеять сомнения, или укрепить их.
      – Да, Шамаш, – решительно кивнул караванщик, – они лишь спят. Я чувствую… Когда я мысленно заглядываю в сон своей малышке, мне кажется, что она счастлива.
      Колдуну не чем было возразить.
      – В ином случае не было бы силы, способной удержать их в мире грез, – прошептал он, откидываясь на подушки.
      – Отдыхай, – хозяин каравана поспешно двинулся к пологу повозки.
      – Торговец, – не открывая глаз, окликнул его Шамаш. – Возможно, – медленно, обдумывая каждое последующее слово, продолжал он, – мне понадобится на некоторое время покинуть караван. Я должен найти… одно очень дорогое мне существо… Я понимаю, что сейчас не лучшее для этого время, однако…
      Атен остановился, взглянул на бога солнца, удивленный тем, что небожитель не просто говорит со смертным о своих планах, но, как казалось, просит его разрешения, словно… Ведь даже равноправные среди караванщиков сами решают, какой дорогой идти, лишь за детей и рабов это решают другие!
      – Господин, – опустив голову, втянув шею в плечи, зашептал он, – кто я такой, чтобы решать за Тебя? Маленький смертный, снежинка у Твоих ног…
      – Мой друг, – слова Шамаша заставили его замолчать. – Во всяком случае, я очень надеюсь на это.
      Атен резко вскинул голову. Его глаза вспыхнули огнем, в свете которого поблекло бы даже пламя зари. Гамеш – великий легендарный царь – основатель был единственным, кого повелитель небес называл так…
      – Это великая честь…
      – Мне нужен твой совет, – напомнил колдун.
      – Конечно… – его чувства, мысли были слишком далеки от мира яви, где-то за гранью легенд, в стране чудес, губы же продолжали говорить, неосмысленно, в порыве чувств. – Иди. Если хочешь, я остановлю караван и мы подождем…
      – Нет, не надо. Это не самое благое место на земле. Я постараюсь вернуться как можно скорее.
      – Не торопись, – он знал, как важны дороги небожителя. Ни один смертный не может и не должен вставать у Него на пути. – Мы будем ждать столько, сколько потребуется, – о, он не допускал даже тени сомнения, что так оно и будет. Даже если прежде чем бог солнца вернется пройдет целая вечность.
      – Но если что-то случится…
      – Мы сумеем постоять за себя, – он вернулся к нему, коснулся руки, словно делясь своей верой. – Это действительно так. Позволь нам доказать…
      – Не нужно ничего доказывать. Я верю в вас.
 

 
      Торговец ушел. Трепет покинул полог, старательно задернутый рукой человека, ценившего тепло выше всего в этой жизни. А Шамаш все лежал, закрыв глаза, стараясь отрешиться от забот и проблем. Но тщетно. Сон не шел. Вместо него в голову приходили мысли, которые лишь усиливали тревогу, раня душу.
      "Ну, хватит", – он сел, посидел несколько мгновений, собираясь с силами, а затем решительно выбрался наружу.
      "Ты куда-то собрался? – едва Шамаш ступил на хрустящий снежный покров, донесся до него мысленный голос огненного волка. – Не отдохнув? – Хан глядел на хозяина с укором, не одобряя поступка, который тот собирался совершить. – Не правильно это… " "Шаги утомляют куда меньше, чем мысли".
      "О чем же таком ты думаешь, что готов бежать от своих мыслей прочь в снега пустыни?" "О многом… – вздохнув, колдун качнул головой. – Прости, я забыл спросить, как ты, как Шуллат? С вами все в порядке?" "Конечно, – пасть зверя растянулись в улыбке, – что с нами могло произойти? Ведь нам не угрожала никакая опасность".
      "А дикие олени, на пути которых вам пришлось встать?" "Это пустяки. И нужно-то было всего лишь отогнать рогачей чуть в сторону.
      Конечно, двоим нам пришлось бы нелегко, но с помощью призрачной стаи, которую ты призвал к нам на помощь – проще простого… Так что, если ты собираешься в путь, ничто не помешает мне отправиться с тобой".
      "И, все же, ты останешься".
      "Я не отпущу тебя одного!"
      "Твоя помощь может понадобиться здесь".
      "Но ты…"
      "Со мной все будет в порядке".
      "Если только не встретишь еще одну тварь из рода Несущих смерть, – глухо проворчал волк. – Не подвергай себя ненужной опасности, когда на твоем пути ее и так с избытком".
      "Я должен…" "Да, должен! Должен уцелеть, позволяя с тобой вместе спастись и всем остальным!
      Судьба смертных… Не только детей огня, твоих спутников, но всех живущих на земле предрешена. Она пуста. Как сердце пустыни, где так холодно, что дыхание застывает в груди, где невозможна жизнь. И только ты можешь изменить судьбу. Подумай об этом. Подумай о том, что если с тобой что-либо случится, очень скоро все мы исчезнем с лица земли, так и не поняв, почему не можем больше жить. Единственный шанс, который нам оставлен – тот, что сможешь дать нам ты".
      "Хан…" – колдун хотел остановить зверя, но волк не слушал его, продолжая:
      "Шанс, которого нас с такой легкостью сможет лишить Губитель. Он совсем рядом.
      Он ищет встречи с тобой, жаждет отомстить за поражение. И он не упустит своего шанса! – он поднял на бога солнца печальный взгляд рыжих глаз, в которых мерцали боль и тоска. Хан слишком хорошо понимал, что никакие слова не остановят хозяина, который, приняв решение, не захочет, а, может, и не сможет его изменить. И, все же, он продолжал: – Зачем тебе идти в снега? Что такое особенное ты ищешь, к чему не приведет тебя тропа каравана?" "Хан… Есть существо, которому я обязан своей жизнью, и…" "Ты говоришь о драконе? – священный зверь понял его быстрее, чем Шамаш успел договорить. – Ты не искал его раньше, думая, что небесный странник погиб, да? А когда я сказал тебе, что он выжил, решил непременно найти?" "Да. Пойми, друг, – Шамаш коснулся рукой золотой шерсти волка, – я не могу иначе".
      "Я понимаю, – Хан тяжело вдохнул. – Но, может быть, не сейчас? Потом?" "А что если ему нужна моя помощь? Нет. И так потерянно слишком много времени".
      "Знаешь, я уже жалею, что рассказал тебе о драконе. Но я думал, что все будет совсем иначе, что это известие успокоит тебя, обнадежит…" "Так и есть…" "Нет! Шамаш, почему ты не такой, как все? Ты думаешь всегда только о других, не заботясь о себе…" "Разве это плохо?" "Да, плохо, очень плохо! – глаза волка вспыхнули жарким пламенем. – У того, кто пытается отогреть весь мир, не остается тепла для себя! Таким был прежний бог солнца… И что же? Разве его столь горячо любимым детям огня стало легче от того, что они остались сиротами?" Колдун качнул головой:
      "Не сравнивай меня с Утом. Я – не он".
      "Ты такой же. Он также отказывался от помощи, стремясь справиться со всем самому.
      Но это невозможно. Во всяком случае, в мире снежной пустыни. Он соткан из поступков многих, не деяния одного. Поверь мне, я знаю это, ведь мое племя было испокон веков связующим звеном между людьми и небожителями… А он не был готов признать этой истины. Или, может, не хотел… Гордость была тому виной или что-то иное – не мне судить. Не повторяй его ошибок!" "Тебе не жаль его?" "Жаль…" "Хан, ответь мне: почему даже те, кто знает правду, продолжает убеждать остальных в том, что бог солнца не погиб, что он выжил в бою с Нергалом, что он – это я?" Волк заскулил, словно от боли, лег, уткнувшись носом в укрывавшее днище повозки одеяло:
      "Детям огня нужна была надежда. Иначе они не смогли бы продолжать свой путь по земной жизни… Но… – в его глазах зажглось непонимание. – Почему ты спрашиваешь? Ты осуждаешь нас?" "Я… – начал тот, но, вдруг умолкнув, качнул головой. – Нет".
      "А ведь тебе следовало бы. Ты – бог справедливости".
 

 
      "Колдун? Ты это хотел сказать? Тем более. И вообще, какая разница? Важно, кем ты сам себя считаешь".
      "Вы все так часто повторяете эти слова, что я уже начал верить в их истинность…
      Но вся беда в том, что я не знаю, кто я. Я потерялся в этом мире".
      "Рано или поздно нечто подобное случается с каждым. Когда волк достигает возраста зрелости, он уходит в снега, чтобы остаться наедине с собой и среди белизны понять, кто он. Так учил Ут. Он говорил: не потеряв себя, ничего не найдешь… Потом, когда его не стало, госпожа Айя переиначила эти слова, наделила их иным смыслом: "Как просто потерять себя, лишившись того, кто был дорог более всего, но можно ли найти, если не в силах вернуть потерянное?" За разговором они незаметно удалились от каравана. Повозки исчезли за горизонтом.
      "Свобода!" – волк вдохнул полной грудью дурманивший дух пустыни, позабыв в его власти обо всем на свете. Он потянулся, расправляя мышцы, широко зевнул.
      "Ты все-таки увязался за мной…" – качнул головой колдун, глядя на золотого охотника с укором.
      "Прости, – тот прижал уши, скульнул, признавая свою вину, однако не смог удержаться, чтобы не добавить: – но я не мог отпустить тебя одного!" "Я не хочу, чтобы из-за меня ты рисковал своей жизнью. Возвращайся".
      "Нет. Я пойду с тобой!" – продолжал упрямиться волк.
      "Что!?"
      Зверь опустил голову, подобрал хвост:
      "Прости меня, господин, прости! Я был не вправе так говорить с тобой! Я…
      Просто… Ты называл меня другом, и… Ты ведь всегда говоришь лишь правду, и я подумал, что так оно и есть…" "Уж лучше пусть мои слова окажутся ложью, чем ты умрешь из-за их правдивости!" "Хозяин, я буду рядом, что бы ни случилось. Если ты прогонишь меня, я пойду следом. Ты не сможешь остановить меня, если только не убьешь. Смирись же. Пойми: так нам обоим будет легче – мне защищать тебя, а тебе следить за мной, удерживая от необдуманных поступков. Шамаш, не отказывай мне в праве помогать тебе на земном пути. Это – все, что мне дано в этой жизни, то, ради чего я отказался от своей семьи, своего племени, всего, чем живут мои сородичи".
      Колдун качнул головой, не одобряя его выбор:
      "Я ждал от тебя иного…" "Подчинения", – волк понуро наклонил голову, глядя в снег возле своих когтистых лап.
      "Понимания".
      "Я понимаю. Все понимаю. И то, что движет тобой, и то, что руководит мною.
      Второе сильнее и потому, идя против твоей воли, рискуя навлечь на себя гнев величайшего из небожителей, я поступаю так, как должен!" "Что ж, тогда было бы правильнее всего вернуться", – колдун повернулся, вглядываясь в снега пустыни, за которым скрывался караван.
      Волк вскинул на него острый взгляд горевших рыжим пламенем глаз. О, как он хотел этого! Однако… Сперва его глаза подернулись задумчивой дымкой, затем вздох сожаления и разочарования вырвался из чуть приоткрытой пасти, когда Хан понял, что все его надежды напрасны:
      "Нет, ты не можешь, – мотнув головой, он потер лапой нос, – нельзя поворачиваться. Нужно идти вперед. Даже если этот путь не ведет ни к чему…" "Все слова, лишь слова…" "Да, – согласился волк. – Не слово, а дело меняет рисунок мира. Слово отзвучало – и исчезло. Нам пора сойти с этого места и продолжать путь. Но прежде чем делать следующий шаг… Шамаш, позволь мне помочь тебе. Не для тебя – ради себя, чтобы стать частью того узора, который создает новый мир, чтобы у моего племени в нем было будущее", – он смотрел на Шамаша, и в его глазах была мольба.
      Колдун задумался, увидев среди образов, проскользнувших перед мысленным взором, нечто такое, что заставило его сердце сжаться от боли. Он начал понимать…
      "Хорошо", – Шамаш опустил голову на грудь, с силой стиснул зубы, делая над собой усилие, чтобы прогнать воспоминания о прошлом и будущем прочь. Сейчас было не время для них.
      Прошло несколько мгновений, по истечении которых колдун огляделся вокруг, неодобрительно качнув головой, проговорил:
      "Недоброе это место. Плохое…" "Оно не лучше других, – принюхавшись к духу снегов, молвил волк, – но и не хуже.
      Ты сам говорил, что сейчас возможно все. А, значит, опасность может подстерегать именно там, где ее меньше всего ждешь".
      "Все наоборот? – Шамаш усмехнулся. – Мне нравится эта идея. Она означает, что до тех пор, пока меня заботит судьба дорогих мне существ, с ними все будет в порядке".
      "У того, кто имеет голову, должен быть и хвост. Если тебя не заботит, что случится с тобой, значит…" "Ладно, Хан, не продолжай. Оставим этот разговор на потом… Пока же… Пока мы не далеко ушли от каравана, сбегай, предупреди сестру. Пусть на всякий случай посматривает тут за всем. А я попробую соорудить для них какую никакую защиту…" "А кто позаботится о тебе?" "Ты".
      "Великолепно! Приятно думать, что ты мне настолько доверяешь. Но не слишком ли ты преувеличиваешь мои скромные способности?" "Хватит ворчать, дружище… Беги. Я дождусь тебя здесь".
      "А это не повод отделаться от меня?" – волк с подозрением глянул на него.
      "Нет".
      "Точно?"
      "Я же сказал".
      "Я просто хотел убедиться, что ты не передумаешь… – и волк, сорвавшись с места, быстрой золотисто-серой тенью метнулся в сторону горизонта, за которым был караван. – Я мигом. Жди!" Проводив золотого волка задумчивым взглядом печальных глаз, колдун скрестил руки перед грудью. Окружавшие его со всех сторон просторы снежной пустыни не имели границ, продолжаясь и за линией горизонта, уходя в никуда. От их бесконечности кружилась голова, перехватывало дыхание.
      "Где же ты, старый друг? В какой стороне тебя искать? Откликнись! Я понимаю, что ты обижен на меня за то, что я бросил тебя одного в этом мире. И это в благодарность за все, что ты для меня сделал… И все же, подай хотя бы знак, позволь ощутить жар твоего огненного дыхания и по нему, словно отблеску зари, отыскать тебя!" Но снежная пустыня была нема к его мольбам, оставаясь безучастной в своем ледяном безразличии… …Хан вернулся так быстро, как только мог. Обежав вокруг стоявшего все на том же на месте колдуна, он замер перед ним с приоткрытой пастью и высунутым языком, переводя дыхание:
      "Ну, так мы идем?" Шамаш несколько мгновений молчал, ничего не говоря в ответ, лишь с сожалением и печалью вглядываясь в бескрайние просторы снегов. Затем он, опустив голову на грудь, провел ладонью по лицу:
      "Не знаю, – вздохнув, проговорил он, – я не знаю, куда идти… Вот что, – он повернулся к золотому волку, – позови ее".
      "Кого?" – волк застыл недвижим, внимательно глядя на хозяина, чуть наклонив голову на бок.
      "Айю. Дракон принес меня в снежную пустыню, а она – ее хозяйка. Может быть, она встречала его…" Хан хмыкнул, одобрительно мотнув головой. Мысль хозяина понравилась ему, даже очень. Снежный охотник – не равный небожителю. Он не должен судить о путях бога солнца, лишь помогать ему, защищать на дорогах земли, служить верой и правдой.
      Волк – не советник, он охранник и судья. Госпожа Айя была бы хорошей советницей.
      Она мудра и осторожна, но…
      "Прости, – вспомнив нечто, он мотнул головой, – но, боюсь, это невозможно…"-и он с плохо скрываемым испугом взглянул на хозяина, ожидая дальнейших расспросов и боясь их, зная, что не сможет рассказать то, что было не его тайной.
      Однако Шамаш лишь качнул головой. Собственно, его совсем не интересовало, где Айя и что с ней. Важно было совсем иное – она не доступна.
      "Как ты думаешь, кто еще может знать о драконе?" Волк несколько мгновений смотрел на него, раздумывая, затем его взгляд оживился, замерцал, зверь сорвался с места, закрутился на месте, подпрыгнул. "Пошли!" – схватив зубами за руках полушубка, он поспешно потянул Шамаша за собой в снега.
      "Куда?"
      "К Эрешкигаль. Если кто знает, то она!" "Но ты же сказал, что дракон жив…" – глаза колдуна сощурились.
      "Да, жив, конечно, жив! Просто… Она – великая богиня и Ее помощь неоценима в любом случае… Шамаш, прошу, доверься мне! Прошу тебя! Я сделаю все, чтобы ты не пожалел об этом!" "Хорошо. Только пусть путь, по которому ты поведешь меня, будет кратчайшим. Чем быстрее мы с тобой вернемся на тропу каравана, тем лучше".
      "Так и будет! Так и будет! – волк понесся вперед, так быстро, что летевший над землей колдун с трудом поспевал за ним. – Вот", – уже через несколько мгновений они оказались перед трещиной, чьи широкие края, лишенные снега, краснели в глубоком ожоге – жерле вулкана.
      Колдун заглянул внутрь, где в глубине клокотала лава.
      "Ты не сможешь идти со мной дальше", – качнул головой он.
      "Если ты прикажешь…" – волк держался чуть в стороне от трещины, опасливо поглядывая на поднимавшийся из нее столб пара. Он поскуливал, не в силах до конца скрыть свой страх перед тем, что было за гранью, которую ни ему, ни кому другому из его племени никогда не доводилось переступать.
      "Останься здесь. Я скоро вернусь", – сказав это, Шамаш шагнул через край разлома земной коры.
      То, что сверху виделось глубоким морем огня, оказалось лишь тонкой полоской окрашенного в пламенные цвета полога, миновав который колдун попал в сад.
      Это было удивительное место. Все вокруг: деревья, кусты, прекраснейшие цветы – полнилось силой, жизнью и каким-то особым, внутренним светом, озарявшим все вокруг. И, однако ж, здесь не было ни одного настоящего растения – только камни, принявшее по воле хозяйки сей земли их облик.
      – Тебе нравится? – донесся из-за спины тихий, немного грустный голос.
      Обернувшись, он увидел стоявшую в нескольких шагах от себя женщину.
      – Кигаль, – он шагнул к ней навстречу, чуть наклонив голову в знак приветствия и почтения.
      – Здравствуй, Шамаш.
      – Здесь красиво.
      – Но так холодно! Несмотря на все мои старания… – она провела рукой по розовым мраморным лепесткам розы. – Что я только ни перепробовала, к каким силам ни прибегала, пытаясь оживить их, все тщетно. Я умею только убивать, – богиня улыбнулась с такой грустью, что от этой улыбки защемило сердце. В ее глазах блеснули слезы, а с побледневших губ сорвалось полные обиды: – Это несправедливо!
      Однако, – она взяла себя в руки, отрешившись от эмоций, – ты ведь пришел сюда не затем, чтобы выслушивать мои причитания?
      – Мне нужна твоя помощь.
      – Все, что в моих силах. Что-то произошло? – в ее взгляд вошла озабоченность. Они смотрели внимательно и настороженно. Было видно, что ей не терпится узнать, что же привело Шамаша в ее владения. – Дело ведь не в Нергале? Я бы почувствовала, если б он вновь задумал пакость… Хотя… Мне действительно мерещилось недавно…
      – Нет, Нергал тут ни при чем. Или, во всяком случае, я пришел к тебе по другой причине…
      – Да, ему еще долго придется зализывать раны и приходить в себя после того боя, в котором он менее всего ожидал проиграть… Но если это не он, тогда кто же? Вряд ли дело в Инанне, – продолжала она, размышляя. Собственно, ей даже нравилось это незнание – давно забытое чувство, которое будило, заставляло трепетать любопытством спавшую слишком долго, чтобы забыть о том, что явь, а что сон, душу.
      – Сестрица способна на любую подлость, но сейчас ей не до нас. Ты знаешь, она влюбилась и…
      – Кигаль, прости меня, но…
      – Ты торопишься? Ну конечно, ты ведь идешь по одной дороге с людьми, а для твоих спутников время имеет непреложное значение.
      – Я не тороплюсь…
      – Почему, интересно знать? Это означает, что твое дело не связано со смертными, или…
      – Просто уходя, я несколько замедлил течение земного времени…
      – Мне не представляется нечто подобное простым, – качнув головой, прервала его богиня смерти. – Впрочем, все дело в могуществе. Ладно, раз ты не торопишься, вернемся к нашим врагам… Сестренка…
      – Кигаль, – колдун остановил ее упреждающим взмахом руки. – Прости меня, но давай все же расставим все по своим местам. Инанна мне не сестра. И у меня нет врагов в этом мире.
      – Нет врагов? – губы богини искривила усмешка. – А как же Нергал? Или ты думаешь, он простит тебе поражение, да еще на глазах смертных? Разумеется, нет! И вообще, враги, в отличие от друзей, не завоевываются, они сами падают тебе на голову, как снежный ком. Так что, возможно, у тебя действительно не было здесь врагов, но лишь в тот миг, когда ты вошел в наш мир. И уж точно их набралось немало с того времени, как ты принял имя Шамаша, а вместе с ним и его судьбу.
      – Ваш Шамаш мертв. Это знает Нергал, знают золотые волки, знаем мы с тобой.
      – И все!
      – Бессмысленно скрывать правду. Да, люди хотят обманываться. Они бы продолжали упорствовать в своем заблуждении, даже если бы Ут был убит у них на глазах. Но вы…
      – А чем мы отличаемся от них? Бессмертием? Возможностью познать все в мироздании и за его пределами? Нет, Шамаш. Мы такие же, как они. Мы стремимся узнать только то, что хотим знать, а остальное даже не пытаемся найти… – в ее глаза вошла, смешиваясь с грустью, боль. – Дело в том… Все дело в том, что Нергал не смог бы убить брата, даже если бы страстно захотел этого. Он мог лишь ранить его, лишить всех сил, рассудка… Он мог сделать только то, о чем говорится в легендах. Но не больше того.
      – "Бессмертный не может умереть"?
      – Да. Все так думают. Все привыкли так думать. А потому готовы обмануться.
      – Что же произошло?
      – Мне тяжело вспоминать, однако… Брат хотел, чтобы ты все узнал. Я обещала ему, что расскажу… Ут думал о том, чтобы уйти. Он устал, устал от всего.
      Бесконечная жизнь надоедает. Казалось бы, у него было все, о чем только можно мечтать – любимая жена, верные слуги, море верующих… Но тем больше ему предстояло потерять, когда… Ты ведь понимаешь… Ты знаешь, каким будет будущее. Наступит миг, когда, кроме нас, никого не останется. А мы… Мы будем никому не нужны.
      – Это было самоубийство?
      – Когда поворачиваешься спиной к извечному врагу, в руках которого отравленный нож… – она в задумчивости наклонила голову, с грустью вздохнула. – Да… Но он воспринимал все несколько иначе… Он надеялся, что те, кто над нами, свышние, приведут ему на смену кого-то, кто будет знать, что делать и поможет этому заснеженному умирающему миру, всем нам.
      – Значит, самопожертвование?
      – Да.
      – То же самое жертвоприношение… Разве оно не было ему противно?
      – Я тоже спрашивала Ута об этом…
      – Постой. Получается, что вы обсуждали все, прежде чем он совершил эту глупость?
      И ты не отговорила его?!
      – Ты не знал Ута! Было невозможно заставить его изменить раз принятое решение!
      Если уж что-то втемяшивалось ему в голову, то было бессмысленно даже пытаться.
      Он всегда стоял на своем до конца. И, потом, он ведь был уверен, что это – единственный путь к спасению… Высшие привели в наш мир тебя. Значит, он не ошибся.
      – Кигаль…
      – Не перебивай меня, пожалуйста. Позволь закончить. Я больше никогда не осмелюсь заговорить об этом. Шамаш, он ведь не просто убедил меня не мешать ему. Он заставил меня помогать… И я скрыла правду. Даже от Гештинанны… – она огляделась. – Хорошо, что мы встретились именно здесь. Этот сад – мое тайное убежище. Больше никто не заходит сюда и не сможет услышать наш разговор…
      – А как же золотые волки?
      – Все случилось у них на глазах! Это была воля случая! Никто не мог предположить, что они окажутся именно там и именно в то мгновение!
      – Их приход нарушал ваши планы. Почему же вы не остановились?
      – Да потому, что было поздно!
      – Волки не просто служат Айе. Они почитают ее, испытывая более чем привязанность.
      Как произошло, что снежные охотники ничего не рассказали ей?
      – Я взяла с них слово!
      – Они не подчиняются тебе.
      – Волки достаточно умны, чтобы понимать: все, что я делала, я делала ради Айи.
      Девочка действительно любила брата. Так сильно, что верила мне во всем… Шамаш, она красива, и… Твое сердце ведь свободно. Я подумала…
      – Ничто не может строиться на лжи. И уж тем более будущее.
      – Наверно… Я не так щепетильна, как ты… Не мне судить… – она не настаивала.
      Еще не пришло время для этого. Достаточно того, что она рассказала Шамашу обо всем и заронила мысль – тот росток, которому предстояло вырасти – или погибнуть, это уже как будет суждено. – Однако… Ты ведь пришел ко мне не затем, чтобы поговорить об Айе?
      – Я хотел встретиться с ней, но золотой волк сказал, что это невозможно.
      – Да. Вы не сможете увидеться, пока не полюбите друг друга – по правде, искренне и всем сердцем.
      – Таков был план Ута?
      – Да. Что бы там ни было, он тоже любил Айю и хотел, чтобы она была счастлива… – однако, хотя она и отвечала на все вопросы колдуна, было такое чувство, будто она не совсем с ним откровенна.
      – Ему следовало бы подумать о ней, прежде чем идти на смерть.
      – Он думал. Обо всем мире. И о ней… Шамаш, ты во многом похож на него. Неужели ты не понимаешь…
      – Я понимаю, – колдун скрестил руки перед грустью, опустил голову, глядя себе под ноги. – Поэтому у меня никогда не было семьи.
      – Это неправильно.
      – Разве? Причинять боль дорогому человеку – это не правильно.
      – Ты хочешь сказать, что отказ несет в себе меньшую боль? Или что миг счастья не стоит пусть даже столетий беды? Неужели твое сердце действительно столь холодно?
      Как кусок льда? Шамаш, так нельзя…
      – Я живу для других.
      – Отвергая при этом себя?
      – Это лучше, чем относиться ко всему этому так.
      – Как "так"?
      – Ты знаешь.
      – Да, я знаю, как это выглядит в первый миг: словно он, уходя, стремился подсунуть вместо себя другого, не особо занимая себя мыслями о чувствах жены или того, кто придет вместо него. Но поверь: с течением времени все обретает иное видение. Он ведь не неволит вас. Будущее будет вашим выбором. И когда это произойдет, ничего иное не будет иметь значения.
      – А если этого не произойдет никогда?
      – Никогда? Это когда? Что есть вечность? Если в ее конце не будет ничего, ничто не будет иметь значения… Шамаш, давай оставим этот разговор. Должно быть, его время еще не пришло. Пусть все идет своим чередом. Хорошо?
      – Своим чередом… – повторил колдун. На его лицо набежала тень, брови сошлись на переносице и между ними пролегла глубокая морщина. Но, что бы там ни было, сначала ему нужно было найти ответ на вопрос, ради которого он пришел сюда, а уже потом думать о том неловком положении, в котором оказался…
      – Могу я спросить, зачем ты искал Айю?
      – Не ее. Дракона. Просто я думал, что она знает…
      – Где он? И ко мне пришел тоже из-за этого?
      – Да.
      – Ага… А ты сам найти его не можешь? – богиня взглянула на Шамаша с нескрываемым удивлением, когда ей-то казалось, что бог, которому подвластно время, способен на все.
      – Нет, – спокойно проговорил колдун, – он скрыт от меня.
      – Скрыт? От тебя? Кем? – пораженная, воскликнула повелительница смерти. – Кому под силу подобное, когда ты, как я уже могла убедиться, сильнее нас всех?!
      – Скрыта же от меня Айя.
      – Это совсем другое дело! Это… Это основа нового мира! Это… Все так, потому что иначе ничего бы не было вовсе! А дракон… Он тут совсем не при чем! Если, конечно, он не с Айей, а он не может быть с Айей, потому что… Потому что она бы сказала мне о драконе, если бы это было так! И…
      – Я не знаю, почему не могу найти его, Кигаль. Может быть, дело в самом драконе и таково его желание.
      – А если это очередная ловушка Нергала?
      – Тем более я должен найти его.
      – "Тем более"?!
      – Конечно. Если его поймал враг, то дракон нуждается в моей помощи, а, значит, я должен быть с ним рядом.
      – Как у тебя все просто: если кому-то нужна помощь, то ты должен помогать!
      – Кигаль, я ведь говорю не просто о друге, а о том, кто спас мне жизнь.
      – Жизнь тебе спасли свышние, открыв врата в наш мир, – проговорила богиня.
      Украдкой глянув на собеседника, видя, что произнесенные ею слова не были им не только поняты, но, казалось, даже услышаны, она качнула головой. – Неужели ты так до сих пор и не понял? Они привели тебя сюда потому, что ты – единственный шанс для нашего мира, для всех нас – знающих о своей смертности и верящих в собственное бессмертие? – она нервно дернула головой, взмахнула руками, словно окутывая себя покрывалом, стремясь скрыться под ним от всех бед и забот, которыми, словно летний воздух мошкарой, казался переполнен окружавший ее простор.
      – Я не могу иначе, – негромко проговорил он.
      – Даже если я права?
      – Да. Даже если ты права.
      – Права во всем?
      – Кигаль, это ничего не изменяет.
      – Скажи мне: ты точно так же бросился бы помогать любому другому существу?
      – Да.
      – Почему же ты не хочешь помочь всем?
      – Всех нет. Есть лишь множество одиночек.
      – "Помогая одним, ты помогаешь всем, забывая о ком-то, не думаешь ни о ком…" Ты это имел в виду?
      – Да.
      – Ут говорил так же… А я возражала ему: помогать нужно лишь тем, кто нуждается в помощи, а не всем подряд, лишь потому, что тебе хочется отплатить добром за добро!…А, – она махнула рукой. – Чего я добиваюсь? Что делаю? Что я вообще возомнила о себе? Разве ж я смогу тебя переубедить? Только зря трачу время и силы… Пусть все будет так, как ты хочешь… Я могу что-то сделать для тебя?
      Хочешь, я попробую помочь тебе найти дракона?
      – Да. Спасибо тебе, – колдун не умел и не любил просить о помощи. Но на этот раз был готов переступить через гордость. И поэтому был признателен Эрешкигаль за то, что та, первой протянув руку, избавила его от необходимости делать это.
      – Что ж… – она подумала мгновение, а затем повлекла его за собой. – Идем.
      – Куда?
      – Во дворец Намтара. У него есть зеркало мира, заглянув в которое можно отыскать все, что потерял, и столь большое, как гора, и столь малое, как булавочное ушко.
      – Мне приходилось бывать там…
      – Почему же ты уже тогда не заглянул в зеркало? Не пришлось бы идти второй раз.
      – Я искал ответ совсем на другие вопросы, даже не зная этого… Мы не побеспокоим Намтара своим приходом?
      – Ну что ты! – продолжая быстро скользить над ровной гладью пола подземелья, махнула рукой Кигаль. – Конечно, нет. Он любит гостей, не возражает, когда кто-то в его отсутствие прибегает к помощи зеркала, даже более того – сам приводит к нему всех, забредших в наши края… Ну, ты знаешь, наверное, раз уже бывал во дворце судьбы. И, потом, – она оглянулась через плечо на шедшего вслед за ней бога солнца, – Намтар будет рад твоему приходу.
      – Мы сможем пройти туда по поверхности земли?
      – Зачем? – Кигаль остановилось. На ее лице зажглось удивление.
      – Золотой волк. Он не хотел отпускать меня одного.
      – И увязался следом, – закончив за него фразу, богиня понимающе кивнула. – Все правильно. На земле он не просто твой спутник, но страж, защитник от бед. Было бы глупо думать, что, учуяв идущую вслед за тобой опасность, он останется на месте… А ты, выходит, беспокоишься о нем, не желая надолго оставлять одного?
      Понятно… Ну что ж, пойдем.
      Спустя мгновение они уже стояли на белом покрове земли.
      – Давненько я не бывала в пустыне. Как же здесь замечательно! – восхищенно прошептала она. – Надо признать, у малышки всегда был дар увидеть прекрасное там, где остальные в силах узреть лишь белизну пустоты и смерти. Не удивительно, что брат влюбился в нее. Жаль, что я поняла это так поздно… Может быть, если бы это произошло раньше, все сложилось бы иначе… – она начала сбиваться, не заканчивая одну мысль, начинала другую, а затем и вовсе умолкла.
      Прошло какое-то время, прежде чем повелительница смерти заговорила вновь.
      – Странное чувство – любовь. Она в чем-то сродни болезни. Я вот сама не знаю, как меня угораздило влюбиться в Нергала. И что только я в нем нашла? Бр-р… – она нервно повела плечами. – Как я только могла быть такой дурой? Если в кого-то и влюбляться – то в такого, как ты. Тебя можно полюбить с первого взгляда и потом никогда не раскаиваться в этом. Ты удивительный. И если бы мне не предстояло играть роль твоей сестры… – она взглянула на Шамаша, который, думая о чем-то своем, далеком, видно, и не слышал ее вовсе. – Но тут ничего не поделаешь… – чуть слышно прошептала-вздохнула она. Богиня уже раскаивалась в своей мгновенной слабости, когда чувства, любовь, не к лицу самой грозной и бесстрастной из богинь. И все же… "Пусть мне не суждено стать любящей женой, но ведь это не значит, что я не могу быть заботливой сестрой". – Ты выглядишь усталым, Шамаш, – заглянув в лицо медленно бредшего по снежному покрову, припадая на больную ногу, бога солнца, проговорила она, качнув головой.
      – Мои спутники были больны… Лечить всегда тяжело, и разум – труднее, чем тела.
      – Снежное безумие – ужасная болезнь, – понимающе, кивнула Кигаль. Ее губ коснулась кривая усмешка, когда они прошептали: – Достойная своего прародителя…
      – И ее глаза наполнились целым морем боли, которое, казалось, было способно залить целую пустыню.
      Замолчав, она мотнула головой, прогоняя воспоминания о том, что целую вечность мечтала, но не могла забыть.
      – Не боишься говорить об этом со мной? Ведь, как никак, излечив своих спутников от смертельной болезни, ты отобрал у меня души, которые уже принадлежали мне, – она пыталась пошутить, но, видно, у нее что-то не получилось, когда и ей не стало весело, и Шамаш, смотревший куда-то в сторону, в снега пустыни, остался серьезен.
      – Ты осуждаешь меня?
      – За то, что ты их спас? Нет! – ей так хотелось свести весь разговор к шутке, что она и пробовала сделать вновь и вновь: – Но вот за то, что ты отправился в путь, не отдохнув как следует – несомненно. И не пробуй спорить со мной: уж в чем в чем, а в этом ты точно виноват.
      – У меня не было времени.
      – И это говорит тот, кто способен убыстрять и замедлять его течение по собственному желанию!
      – Для других, не для себя, – его лицо оставалось хмурым, в глазах за усталостью проглядывалась печаль.
      – Но ведь перед любой дорогой нужно хотя бы на миг остановиться. Иначе не будет пути.
      – Кигаль, я никогда прежде не прибегал к помощи силы, замедляющей течение времени, и делаю это сейчас не от хорошей жизни…
      – Конечно.
      – У меня нет выбора. Я должен найти дракона прежде, чем случится что-то еще.
      – Ты говорил. И повторяешь так часто, словно стремишься убедить в этом самого себя. Выходит, ты не уверен, что поступаешь правильно. Или это я не права?
      – Не знаю, – он опустил голову на грудь, глядя на снежинки, искрившиеся у него под ногами столь пристально и внимательно, словно считая их.
      – Не знаешь? Свышние, но кому, как не тебе знать, ведь это твой путь! – воскликнула Кигаль.
      – Я говорю правду, женщина. Я поступаю так, как должен. Но при этом не знаю, правильно делаю или нет. Ведь я был рожден иным миром. Этот же до сих пор остается чужим для меня… И я для него…
      – Этот мир, другой мир – разве не все они частицы единого целого? Как можно быть чужим в одной из комнат своего родного дома? Хотя…- она заглянула в лицо Шамаша, его черные, глубокие как бездны глаза, на дне которых горел пламень, способный, вырвись он наружу, сжечь все сущее… Кигаль не могла не признать, что время от времени он действительно казался совершенно чужим, не похожим ни на богов, ни на демонов, ни на смертных, – ни на кого, известного ей. – Возможно, ты прав, – прошептала она. – Пусть лучше я ошибаюсь… Шамаш, – она коснулась рукой его плеча, – все происходит так, как должно произойти. Иначе ничего бы не было, нет и не будет…
      – Мне очень хочется, чтобы ты оказалась права.
      – Так и будет. Я же сказала: не сомневаешься. Это просто усталость. Она мешает тебе поверить в правильность поступков.
      – Не усталость… Или, вернее, не только она. Усталость – не главное.
      – Что же тогда?
      – Невозможность…
      – Невозможность? – услышав это, она удивилась. – И что же тот, кому подчинено пространство и время, считает для себя невозможным?
      – Идти в один и тот же миг двумя путями, быть и там, – он качнул головой куда-то в сторону, – и тут…
      – Знаешь… – Кигаль задумалась. Ее губ тронула теплая, добрая улыбка, хотя и с тенью грусти. – Кажется, я начинаю тебя понимать. Дело ведь не в драконе. Вернее, не только в нем. Сейчас ты куда больше беспокоишься о своих спутниках, особенно – детях. Да, ни один из миров не жесток к ним так же, как этот. Люди видят во всем волю судьбы, не пытаясь ей противостоять. А мы, боги, ничем не можем помочь малышам до тех пор, пока они не вырастут, не найдут нас в своей душе, не обретут ту дорогу, что соединит нас… Ты боишься. И бежишь от страха за детей к страху за дракона, прячась в одном от другого, убеждая себя, что все наоборот…
      – Я не признаю обман. Меня так воспитали. Неужели же я, отвергая его в одной ипостаси, приму в другой? Когда говоришь правду другим, нет смысла обманывать и себя.
      – Значит, я ошиблась… Прости…
      – Ты права.
      – Как же так? – она озадаченно уставилась на него.
      – Верна мысль. Но не вывод.
      – Ты… Ты ищешь дракона, потому что боишься потерять своих нынешних спутников.
      – Стремясь отыскать его, я ищу себя.
      – И до тех пор, пока не найдешь, не сможешь помочь этому миру, – она понимающе кивнула. Ей стало легче на душе. Вот только… – Как найти того, кого в реальности никогда не было? И как в мироздании искать себя – не свое место, свое призвание, а…
      – Ты считаешь, что мои поиски напрасны, потому что цель невозможна?
      – Не знаю… Может быть, когда-нибудь ты и встретишь своего дракона…
      – Но не теперь?
      – Почему-то мне кажется, что нет… – она на мгновение опустила взгляд погрустневших вдруг глаз вниз, но затем, вскинувшись, заставила себя улыбнуться:
      – Но, может быть, я ошибаюсь. Ладно, давай не будем об этом. К чему опускать руки? Когда не ищешь точно никого не найдешь… Я достаточно хорошо понимаю тебя, чтобы усомниться, что ты способен отступить, даже столкнувшись с непреодолимой преградой.
      – Да уж, – колдун горько усмехнулся, – это, наверно, мой самый большой недостаток.
      – Стремление прошибить лбом стены?
      – Да. Упрямство.
      Та рассмеялась, затем облегченно вздохнула:
      – Наконец-то! А я уж стала бояться, что больше никогда не улыбнусь. Спасибо.
      – Я и не пытался рассмешить тебя.
      – Знаю. Тот разговор, что мы вели, был серьезен. Дело не в этом, а в нас с тобой.
      Свышние, мне кажется, я знаю тебя целую бесконечность!
      – Если бы у меня была сестра, она была бы такой же, как ты -Спасибо.
      – Кигаль, я имел в виду не только то, что мы похожи. Но и то, что я не вижу в тебе богиню.
      – Однако мы боги: и Гештинанна, и Нергал, и маленькая Айя, и я, и ты. Все мы – боги этого мира.
      – Но вы ведь были ими не всегда?
      – Это длится уже вечность, так что все позабыли, с чего начинали свой путь.
      – А ты помнишь?
      – Да, ведь я богиня смерти… Шамаш, каким ты представляешь себе лежащий перед тобой путь: дорогой, ведущей через поле, извилистой горной тропинкой, то поднимающейся вверх, то спускающейся вниз, или лестницей?
      Колдун качнул головой. На этот вопрос было действительно трудно ответить.
      – Раньше я считал, что это дорога, на которой достаточно оглянуться, чтобы увидеть то, что было позади, и можно смотреть вперед, туда, где будешь завтра.
      Но теперь… Теперь мне начинает казаться: то, что представлялось ровным на расстоянии, на самом деле является ступенями лестницы.
      – И то, что нам дано предвидеть, знать – не вся дорога, а лишь ступенька, на которой стоим. Мы понимаем, что лестница бесконечна, но не помним, сколько ступенек уже позади и лишь поднявшись на вершину поймем, сколько их всего. Нам кажется, что вершина над нами, что мы лишь в шаге от нее. Но это не так. Она – как горизонт все время удаляется…
      – Да.
      – Ты считаешь себя чужим в этом мире, потому что не был в нем рожден. Но тогда и мы все такие же чужаки, как и ты. Мы были сотворены иной землей. Ты ведь понимаешь: нельзя быть всевластным богом того мира, который видел тебя беспомощной пылинкой. Разница между нами и тобой лишь в том, что мы пришли сюда вместе, объединенные общим прошлым и надеждами на общее будущее. И еще – это было давным-давно, так давно, что мы даже стали забывать… Когда мы нашли этот мир, он был дик, лишенный разума, мы дали ему нашу веру, помогали ему расти и взрослеть. Люди… На заре они были такими же животными, не знающими ни речи, ни будущего, ни души, как снежные крысы. А сейчас они – сильный и гордый народ, который не просто живет на этой земле, но и создает в своей душе иные миры. И не наша вина, а наша беда, что у нас что-то пошло не так и конец оказался куда ближе, чем должен был.
      – Может быть, все дело в вере. В ней нет дороги.
      – А ты думаешь, мы сразу все осознали? – смешок сорвался с ее губ. – Да прошла уже половина вечности, прежде чем мы поняли… Поняли всё, да не все!
      – Прости, Кигаль, но давай вернемся к этому разговору потом. Сейчас я не в силах думать о чем-то еще.
      – Да, у тебя хватает проблем и в настоящем, чтобы думать о будущем, – несколько мгновений они молчали, затем, оглядевшись вокруг, Кигаль качнула головой, недовольная, что они так медленно приближаются к цели, достигнув которую можно было бы ставить другую. – Шамаш, я понимаю: мы шли, потому что нам нужно было поговорить. Но теперь можно уже и воспользоваться силой.
      – В этом нет необходимости.
      – Нет необходимости двигаться так, словно мы – смертные, меряя пространство шагами, а не движеньями ока. Почему ты столь странно относишься к силе, избегая прибегать к ее помощи, всякий раз отвергая ее тогда, когда можно обойтись и без нее?
      – Возможно, это привычка, вынесенная из родного мне мира, или нечто иное – опасение, что эта земля не примет мой дар, чуждый ей, и тогда то, что должно было принести спасение, обернется погибелью.
      – Или ты просто не хочешь растрачивать силу по пустякам?
      – Нет. Было бы глупо бояться этого, особенно зная, что та сила, которую хранишь, уменьшается, а та, что отдаешь, возрастает.
      – Отдавать, чтобы получить большее? – задумчиво проговорила Кигаль, недоверчиво взглянув на Шамаша. – Я никогда не задумывалась над этим… Но, сдается мне, ты снова прав, – она остановилась, повернулась к собеседнику, не сводя пристального взгляда мерцающих глаз с его лица. – Вот что я тебе скажу. Край, из которого ты пришел, был жесток и несправедлив к наделенным даром, самым трудным из путей, проведенном в мироздании, но он дал тебе неизмеримо больше, чем получили мы в наследство от своей земли, покидая ее. Не удивительно, что у вас не было богов, что вам покровительствовали сами свышние. Никто кроме них не смог бы быть столь заботливо жесток.
      Наконец, они оказались на том месте, где колдун оставил золотого зверя. Волк дожидался возвращения хозяина лежа в снегу чуть поодаль от трещины, из которой валил столбом густой влажный пар. Увидев Шамаша, он вскочил, бросился к нему, закрутился вокруг, радостно подвизгивая.
      – И почему только все, с кем ты встречаешься, влюбляются в тебя до беспамятства?
      Как тебе это удается? – улыбнувшись, спросила Кигаль.
      – Не знаю. Я не делаю ничего особенного, – проговорил колдун, почесывая голову Хана.
      Кигаль тоже наклонилась к золотому зверю, осторожно, с опаской, вытянула вперед руку, чуть касаясь густой рыжей шерсти, погладила по шее. Хан посмотрел на нее с нескрываемым удивлением, не ожидая ласки от грозной богини, затем взглянул на хозяина, словно ожидая от него объяснений.
      – Все в порядке, – подбадривая его, колдун улыбнулся. – Она друг.
      – Ему это известно, – промолвила Кигаль, трепля зверя за загривок. – Просто он не думал, что повелительница смерти способна на ласку. Волки привыкли видеть меня иной – строгой, мрачной, недосягаемо далекой… Когда я узнала, что Айя собирается послать к тебе своих слуг, чтобы они защищали в пути, я страшно испугалась, решив, что это нарушит все планы.
      – Почему?
      – Волки ведь знают, кто ты… Вернее, кем ты не являешься. Они честны в своих эмоциях и не стали бы служить тебе, если бы ты не смог завоевать их доверие.
      Более того, они могли напасть на тебя, полагая, что таким образом защищают честь своей хозяйки и память о том, кто был ей дорог, а им симпатичен. Я пыталась переубедить Айю, заставить ее передумать. Но не смогла…
      "Ты зря боялась, – волк повернул к богине голову, заглянул ей в глаза. – Мы не могли не выбрать Шамаша. Пусть он – не прежний Ут, но тот, кто нужен всем нам.
      Мы бы очень хотели, чтобы ваш план сработал. Пусть госпожа полюбит его, пусть он поймет, что такое любовь. Если этого не случится, нам будет очень трудно выбирать между двумя хозяевами, каждому из которых мы в равной степени хотим служить".
      – Мы забыли об осторожности, – Кигаль недовольно поморщилась. – Нам не следует говорить об этом так открыто…
      "Верно"…
      Колдун бросил на своих спутников пристальный взгляд, но ничего не сказал.
      Оглядевшись вокруг, он нахмурился. – Я не могу замедлять ход времени до бесконечности. Нам следует торопиться.
      – И воспользоваться силой. Наконец-то! – она облегченно вздохнула, – а то мои бедные ноги уже начали уставать. Я не привыкла к столь долгим прогулкам пешком.
      "Богиня, ты не собираешься принимать свой истинный облик?" – волк с интересом смотрел на повелительницу мира смерти, ожидая не столько ответа, сколько того, как она прореагирует на сам вопрос.
      – Нет, – качнула та головой. – Зачем слепить пламенем тех, кто видит в нем лишь блеск костра? Вот если бы мы шли не к Намтару, а людям… Впрочем, здесь поблизости только караванщики, которых вряд ли удивит или испугает приход сестры их божественного спутника, пусть даже та соберет все свои силы, для того, чтобы произвести на них впечатление.
      – Они боялись тебя, когда мы были в Керхе.
      – Не меня. Они боялись поссорить нас с тобой. Видишь, даже они понимают, что мы должны быть союзниками.
      – А разве я спорю с этим? – хмыкнул колдун. Ему было легко говорить с Кигаль. С ней он мог быть самим собой и не беспокоиться о том, как будут восприняты его поступки или слова – приняты с благоговейным трепетом, словно отражение самой несомненной истины, или бездумно отвергнуты и мгновенно позабыты, как не соответствующие тому образу, что сложился в умах.
      За их спинами раздалось приглушенное ворчание.
      – Что? – спросила Кигаль, повернувшись в сторону волка, смотревшего на нее исподлобья оценивающим взглядом. – Я сказала что-то не так? Ты ждал иного ответа?
      Или ты не согласен с моим выбором?
      "Шамаш не похож на Ута. Однако именно он – бог солнца. И еще. Он куда больший твой, – он наклонил голову в сторону богини подземного мира, – брат, чем тот, другой…" -Ты упрекаешь меня за это? – колдун нахмурился. Он не хотел огорчать друга, которому был обязан жизнью. – Прости, но я такой, какой есть. Похожий, непохожий – я не в силах этого изменить.
      "Разве я сказал, что это плохо? – волк фыркнул. – Наоборот! Нам нужен именно такой хозяин! Ты жесток и властен, когда это нужно, и, в то же время, удивительно мягок и снисходителен, когда в холоде снежной пустыни нет необходимости… А теперь я отвечу на твой вопрос, богиня. Надеюсь, ты не рассердишься на меня за прямоту. Во всяком случае, мне бы очень не хотелось, чтобы так произошло".
      – Говори, не бойся, – рассмеялась Кигаль, с любопытством поглядывая на рыжего волка. – Чего тебе бояться, ведь ты под защитой своего хозяина, который, как я вижу, не собирается давать тебя в обиду. Так что же было такого особенного в моем ответе?
      "То, чего в нем не было. Знаешь, что я ожидал услышать?" -Нет.
      "Одну короткую фразу: "Не твое собачье дело." Кто я такой, чтобы спрашивать тебя о твоих планах? Кто я такой, чтобы задавать богине вопрос, на который та вряд ли захочет ответить даже равному себе?" -Не знаю, я не задумывалась… – с ее губ сорвался смешок. Она вовсе не была ни разозлена, ни раздосадована. Немного удивлена – да. И еще. Ей было забавно вдруг взглянуть на себя, ту, которая стояла тенью за спиной, иными глазами. Ей даже удалось рассмеяться в глаза своему прошлому и те воспоминания, что обычно причиняли боль, обрели, наконец, покой.
      "Значит, ты не сердишься на меня?" -Нет. Охотник, ответь и мне на один вопрос…
      "Если смогу, богиня".
      – Зачем ты спрашивал меня, если не ради ответа?
      "Хотел проверить, достаточно ли ты изменилась, чтобы помочь Шамашу на том пути, который ему предстоит пройти".
      – Ты мудр, золотой волк, – Кигаль с уважением взглянула на зверя, – и достоин того, чтобы быть его помощником.
      "Да, я умен. Настолько, что понимаю: не мне отвечать на вопросы, которые задает хозяин. Я – лишь страж его безопасности. Ему нужен еще и советник. Ты ведь станешь им?" -Конечно.
      – Хватит! – колдун протестующе поднял руки, прерывая их разговор. – Вы ведете себя так, словно я – центр мироздания!
      – Возможно, так оно и есть, – взглянув на него, чуть слышно проговорила Кигаль.
      Видя, что Шамаш собирается возразить, она остановила его. – Не надо, ничего не говори. Твое право преуменьшать свою роль во всех уже свершившихся и еще предстоящих событиях. Но если это так, значит и нам позволено преувеличивать то, что ты делаешь… Однако, мы вновь заговорились. А, между тем, если мы и дальше будем продолжать ползти как черви, то доберемся до зеркала Намтара веков эдак через пять, никак не раньше…
      Хан фыркнул, оценив шутку, в то время, как колдун лишь озадаченно глянул на нее, не понимая.
      "Не обращай внимание, – пасть волка приоткрылась, губы растянулись в широкой улыбке. – У него нет чувства юмора".
      – Нет чувства юмора?! – богиня всплеснула руками. – Бедненький! Как же ты живешь без него!
      – В моем мире наделенным даром было не до веселья, – эта странная жалость задела Шамаша, заставила его почувствовать себя не в своей повозке. – Да и сейчас, – он огляделся вокруг, – вряд ли время для шуток.
      – Ты не прав, – качнула головой Кигаль. – Шутке везде есть место. Даже на пороге смерти. Без нее трудно жить и страшно умирать. Поверь мне, я-то знаю.
 

 
      – Прошло уже десять дней. Десять! – Лина вся извелась. У нее больше не осталось ни сил, ни слез. Глаза поблекли, словно женщина выплакала их до самого дна, в волосах нитями паутины легла седина, лоб пересекли глубокие морщины. И вообще, глядя на нее могло показаться, что минуло не десять дней, а десять лет, так сильно она постарела.
      Женщина с трудом стояла на ногах и если бы не муж, поддерживавший ее за локоть и внимательно следивший за каждым неуверенным, нетвердым движением, давно бы упала.
      – Постарайся не думать об этом, – Лигрен и сам понимал, что дает совет, которому невозможно следовать. Но что еще он мог? Лекарь не понимал причину этого сна, он уже начал сомневаться, а спят ли дети вообще или, может быть, их разум и душа уже перенеслись в иные миры и не желают возвращаться.
      – Лина, ты убиваешь себя этими мыслями, – качнул головой Евсей.
      – Скажи это лучше своему брату! Вот уж кто действительно извелся, – прошептал Лис.
      Собственно, обоим помощникам следовало подумать об отдыхе, готовясь к своим дозорам. Но им было не до сна.
      Сон…
      – Ну почему госпожа Айя так жестока! – уткнувшись в плечо мужа, всхлипнула Лина.
      – Я же просила Ее: "Забери у меня все, что пожелаешь, только проведи в тот сон, который держит моих мальчиков!" Разве я прошу так о многом? Почему же Она безразлична ко всем мольбам!
      – Богиня тут ни при чем, – глядя в сторону, на бескрайние снега пустыни, горевшие алым огнем под усталыми лучами закатного солнца, промолвил шедший с ними рядом Евсей.
      – С чего такая уверенность?
      – Брат говорил с Шамашем. Как раз перед тем, как Он ушел… – ему не нужно было больше ничего объяснять. Все поняли и так.
      Никто из собеседников ни на миг не усомнился в истинности слов бога солнца. Но все же… Это странное чувство в груди… Грусть? Боль? Или, может быть, страх?
      Почему оно разгорались в сердце с каждым мигом все сильнее и сильнее?
      – Жаль, что Его сейчас нет с нами, – прошептала Лина. – Когда Он рядом, все иначе…
      "Никакая беда не страшна тем, кто идет по тропе бога солнца"…
      – Он ушел, потому что у Него было дело, – с укором взглянув на женщину, проговорил лекарь, – ведь Его заботам вверена вся земля и небо, а не один наш караван – ничтожнейший среди всего остального…
      – Я знаю, Лигрен, и, все же… Его нет рядом… И дети спят, не просыпаясь уже десять дней…
      – Господин не ушел бы, если б полагал, что им что-то угрожает.
      – Может быть… – Евсей задумчиво взглянул на Лигрена.
      – Что?
      – В караване ведь есть снотворные средства…
      – Да, – Лигрен поднял удивленный взгляд на караванщика. Ему-то казалось, что вся проблема как раз в слишком крепком сне, во всяком случае уж никак не в бессоннице. – Если тебе нужно… – начал он, но караванщик остановил его.
      – Нет. Я имел в виду другое. Что это? Объясни.
      – Ну, – все еще не понимая, к чему эти вопросы, он стал отвечать на них, просто чтобы какими-то словами заполнить душившую мучительными раздумьями тишину. – В основном травы. Они помогают при нервных расстройствах. И бессоннице, конечно.
      – Они могут стать причиной столь долгого сна?
      Лекарь несколько мгновений смотрел на Евсея, не решаясь даже моргнуть, словно вот-вот должно было случиться нечто, способное перевернуть все мироздание, а затем в его голове вдруг что-то щелкнуло. С губ сорвался вздох, рот открылся от удивления. Он и не предполагал, что ответ мог быть так близко.
      – Ты думаешь, что детишки по ошибке выпили какое-то снотворное? – Это могло произойти… А понятные, земные, и не важно, что куда более реальные опасности, воспринимались много спокойнее страхов, от которых веяло загадочным духом божественности, который, сковывая человека, заставлял его чувствовать себя совершенно беспомощным. Однако… – Нет, – он с сожалением качнул головой. – Ни один даже самый крепкий травяной отвар не смог бы вызвать столь долгий и беспробудный сон… – и тут он вспомнил: – Разве что…
      – "Разве что" – что? – Лис и Лина внимательно следили за их разговором. И им совсем не нравилось то, что могло ждать в конце, за последним сказанным словом, ведь речь шла не о неизвестно ком – об их собственных детях.
      – Есть одно средство, способное погрузить в такой глубокий сон. Ягоды Меслам.
      – Не хочешь же ты сказать, что в караване есть эта гадость? – не выдержав, воскликнула Лина.
      – Ну, – лекарь замешкался с ответом. Среди снадобий караванщиков, конечно, этих ягод не было, да и быть не могло, когда с незапамятных времен существовал негласный запрет на использование плодов Меслам. В городах этот кустарник нещадно вырубался. Однако всякий раз спустя некоторое время он вырастал вновь, появляясь в самых неожиданных местах. Неприхотливый, ему было все равно, сколько света оставляют ему деревья, сколько сил дарует земля и сколько тепла магический талисман. В общем, как горожане ни боролись с ним, он выживал.
      Его ягоды были сильнейшем успокоительным и снотворным средством, леча не только от беспокойства, но и отчаяния. Видимо, именно из-за этого последнего свойства их и собирали рабы. Они надеялись во власти этих плодов хотя бы на несколько ночей избавиться от жестокой судьбы, представив себя теми, кем они мечтали быть – свободными людьми, наслаждавшимися всеми прелестями счастливой городской жизни.
      Так или иначе, Лигрен знал, что рабы возят с собой ягоды Меслам, нарушая тем самым закон каравана. Он понимал и другое: если он сейчас скажет правду, его друзей, недавних товарищей по несчастью, будет ждать суровое наказание. Но он не мог и солгать караванщикам, так много для него сделавшим, тем более, когда от правдивости его слов могла зависеть жизнь детей. И, выбирая из двух зол, как ему казалось, меньшее, он тихо промолвил:
      – Да.
      – И кому только пришло в голову…
      – Мне, – остановил караванщицу лекарь, который решил взять всю вину на себя. Он был свободным, а, значит, должен был отвечать за тех, кто идет по чужой дороге.
      – Эта ягода может быть очень полезна в случаях, когда… когда больше ничто не может помочь и единственно, что дано врачевателю – это облегчить муки последних часов.
      – Лигрен! – Лис поморщился, укоризненно качнул головой. Как воин он не мог понять и принять такого снисходительного отношения к смерти. Но дело сейчас было даже не в этом. Человек, в душе которого главным было сознание отца, продолжал: – Ты ведь лекарь! Тебе ли не знать, что эти проклятые ягоды ядовиты! Они смертельно опасны!
      – Не совсем.
      – Как это "не совсем"?! – возмущенно воскликнул Лис. Он содрогался от одной мысли о том, что случится, если детишки действительно наелись ягод Меслам.
      – Они опасны лишь когда не знаешь меры. Одна ягода не несет в себе зла даже для ребенка. Она его надолго усыпит – только и всего, – лекарь повернулся к Евсею, который, по его мнению, был тем единственным собеседником, который сохранил способность трезво рассуждать, не отдаваясь всецело во власть чувств. – Да, все очень похоже на то, что дети находятся во власти чар Меслим.
      – Лигрен, но сон все равно слишком долог, – качнул головой летописец.
      – Да, – подхватила Лина. – А если дети съели не одну ягоду? Что тогда?
      – Ягоды очень тщательно прячут, и…
      – Но ведь малыши каким-то образом добрались до них! Они могли найти их случайно, или… Или им их дали! – вонзившийся в лекаря взгляд был холоден и мрачен. В нем горело подозрение, готовое перерасти в обвинение.
      – Ты хочешь сказать, что кто-то специально подсунул ягоды Меслам детишкам? Что кто-то задумал их отравить? – подобное предположение ранило его душу, возмущало разум.
      – Однако, – поддержал жену Лис, – ты должен признать, что эти эта отрава как-то попала к ним. Как – спрашиваю я себя и не нахожу другого ответа. Как? Ответь мне!
      – Я не знаю…
      – Ах ты не знаешь! – воскликнула Лина. – Почему бы тебе тогда не поговорить с рабами? Может, им известно больше!
      – Они тут ни при чем!
      – Только не убеждай меня, что ягоды принесли на своих крыльях белые птицы и спустили прямо детишкам в рот!
      – Хорошо, женщина, пойдем, поговорим, – лекарь хмуро глянул на нее, видя, что Лину сейчас не переубедят даже слова бога. Лишь проверив все сама, она поймет, что реальность, а что – лишь фантазии и страхи.
      И они ушли.
      – Что бы там ни было, – проговорил Лис, глядя им вослед. – Мне больше нравится такая решимость, даже упрямство жены, чем безнадежно опущены руки.
      – Даже если дело в этих ягодах, они виноваты лишь отчасти. Это только средство.
      Причина в чем-то другом, – качнул головой Евсей.
      – К чему ты ведешь?
      – У Меслам есть хозяин. Ведь если сон не навеян госпожой Айей, тогда…
      – Что тогда? – воин глядел на него, не понимая.
      – Кроме богини у сна есть еще и бог.
      – Кто…! А, этот… – он не мог вспомнить имени, впрочем, это не имело никакого значения. Караванщик пренебрежительно махнул рукой: – Не важно. Он ведь и не бог даже, так, дух, вредный и враждебный, но не опасный. Что он может? Насылать кошмары – только и всего… Да, а ведь малышам снится что-то совсем другое – светлое, доброе. Так что…
      – Это ничего не значит. Да и бог сна – не такой беспомощный, как тебе представляется.
      Евсей вновь и вновь вспоминал легенду о Маре. В ней говорилось о повелителях сновидений – госпоже Айе и боге сна… Как же его звали? Нет, он не мог вспомнить. Да и вся легенда представлялась как в густом тумане. И, все же, главное он помнил – то чувство опасности, которым веяло от мыслей о боге сновидений.
      Летописцу захотелось поскорее отыскать нужный свиток, перечесть его, прояснить воспоминания. Он корил себя за то, что не сделал этого сразу же, узнав, что детишек не могут добудиться. Ведь в ней должно было быть объяснение всему!
      По вере история – всего лишь чередование событий: рождение и смерть, взлет и падение, свет и мрак. Все, что происходит сейчас, уже случалось когда-то давно.
      Пусть прошлое имело иное обличие, не важно, что на новом круге трагедия всего народа может предстать бедой немногих и наоборот. Главное в другом – в минувшем должен быть ответ. Если не путь выхода из тупика несчастья, то хотя бы причина, что завела туда.
      Да, он должен был подумать об этом раньше! Но еще не поздно. Он успеет наверстать упущенное. И Евсей ускорил шаг, стремясь поскорее догнать скользившую по снегу в голове каравана командную повозку.
      – Подожди, ты куда? – Лис бросился за ним вослед.
      – Хочу взглянуть на книгу Мара. Там должен быть ответ, – бросил через плечо Евсей.
      – Книга Мара? – повторил караванщик, наморщив лоб. Он силился вспомнить легенду с таким названием, но не мог. Великие боги, да он вообще никогда не слышал этого имени – Мар!
      Лис, видевший свою судьбу в дороге воина, не служителя, никогда особо не вчитывался в древние тексты. Конечно, он знал имена основных богов, события важнейших легенд, но не более того, чему учат детей, приобщая к единой вере.
      Мальчишкой его куда больше занимали истории о войнах древнего времени, о сражениях богов, в общем, все то, где знаки хранили в себе звон мечей, победные кличи, пиры в честь победителей и все такое прочее. Сейчас же помощник с ужасом осознал, что судьба его сыновей может зависеть от летописи, в которую он в свое время не удосужился заглянуть.
      "Да уж, – мелькнуло у него в голове, – боги знают, как наказать человека, ставя его в зависимость от своих недостатков!" И, все же… Нет, он не собирался сдаваться. Ему предстояло многое наверстать, ну и что из того?
      – О чем говорится в легенде Мара? – он догнал Евсея, пошел с ним рядом, не спуская с летописца пристального взгляда. Весь его вид говорил, что караванщик не отстанет до тех пор, пока не получит ответ, который бы объяснил ему все.
      – Это… Это история о повелителях сна, – о, как бы ему хотелось помнить больше!
      Но память… И почему она изменила ему именно сейчас, когда была больше всего нужна?
      – Еще одна легенда о госпоже Айе? – Лис нахмурился. Странно, ведь Евсей только что сказал, что богиня снегов не имеет никакого отношения ко сну детишек.
      – Нет. Не совсем. Не только о Ней… Лис, к чему вопросы? Пойдем со мной. Найдем свиток и прочитаем его вместе. Уверен, там мы найдем ответ.
      – Хорошо, если так, – проворчал воин без особой веры… … -Рамир!
      К девушке, кормившей оленей, подошла старая рабыня, остановилась рядом.
      – Да? – она тотчас повернулась к позвавшей ее, думая, что, может быть, для нее нашлось еще какое-то дело.
      – Дочка, – та заговорила не сразу, словно раздумывая, стоить ли задавать Рамир вопрос, с которым она пришла к ней. "Вряд ли девочка что-то знает, – в ее глазах были сомнения. – А раз так, чего еще и ее тревожить понапрасну?" И, все же, она обещала Лигрену, что поговорит со всеми. Фейр тяжело вздохнула. Нет, она не могла не сдержать данного ему слова. – У тебя ведь есть ягоды Меслам?
      – Да, – Рамир взглянула на нее с удивлением, не понимая, почему та спрашивает об этой, когда ей и так все известно. Хотя, может быть, Фейр понадобились ягоды, а ее собственный запас закончился. – Я сейчас принесу… – она уже хотела двинуться к повозке, но старая рабыня остановила ее.
      – Не надо, милая. Я лишь хотела спросить… Ты проверяла, все ягоды на месте?
      – Какая разница? – девушка удивленно взглянула на старуху. Ей и в голову не приходило ничего подобного. Конечно, ей было бы обидно, если бы оказалось, что кто-то забрал ее ягоды. Но не более того. Она рабыня и в этом мире ей не принадлежит ничего, даже собственная жизнь, что уж говорить о вещи?
      – Ты не можешь посмотреть? Рамир, здесь вот какое дело… Ты, наверно, слышала, что несколько детишек никак не могут проснуться. Минуло уже десять дней, и…
      – Я слышала, – поспешно кивнула девушка, начиная ощущать в груди нараставшее беспокойство.
      – Лигрен говорит, что это может быть связано с ягодами… – и тут она увидела, как побледнела молодая рабыня. Ее губы задрожали, в глазах отразился ужас. – Что с тобой? – та отшатнулась, пряча глаза. – Скажи мне! – она взяла девушку за плечи, повернула к себе лицом.
      – Фейр я… – она виновато взглянула на собеседницу. Ее глаза были такими несчастными, что заглянувшей в них женщине захотелось заплакать, прижать к себе голову девушки, стремясь хоть как-то успокоить.
      Рамир долго не могла совладать со своим голосом, который сперва дрожал как лист на ветру, а затем и вовсе пропал, так что девушка не могла произнести ни слова, будто онемев. Ей было страшно. Она боялась говорить правду. Вот если бы было можно просто промолчать! Ведь никто не видел, как она передавала дочке хозяина каравана эту проклятую ягоду.
      "Если караванщики узнают, они убьют меня! – в ужасе думала она. – Боги накажут меня и у души не останется никакой надежды, она навеки станет узницей самых черных и страшных пещер во владениях госпожи Кигаль! " Она хотела промолчать… Но потом подумала: а если правда нужна? Если без нее девочка никогда не проснется?
      – Я дала дочери хозяина каравана ягоду. Только одну! – поспешно добавила она, а затем, со страхом глядя на Фейр, продолжала, оправдываясь: – Она попросила и я…
      Я не могла ей отказать! -уткнувшись лицом в грудь старой женщины она расплакалась.
      – Ну-ка успокойся! – прикрикнула на нее Фейр, понимая, что, стоит ей проявить слабину и пожалеть девушку, как этим потокам слез не будет конца. А ей нужно было еще так многое разузнать.
      – Я не хотела причинить ей зла! – всхлипывая, продолжала та. – Я просто не могла отказать ей в просьбе… Фейр, это ведь всего одна ягода! Она же не должна была, не могла ей повредить! – в ее глазах была мольба – просьба понять и простить.
      – Пошли, девочка, – старая женщина потянула ее за собой в сторону повозки рабынь.
      – Будет лучше, если ты обо всем расскажешь.
      – Хозяевам каравана? – Рамир побледнела, словно снег, в страхе стала упираться. – Нет, я не могу! – сорвался у нее с губ толи возглас, толи стон.
      – Ты должна! – Фейр строго взглянула на нее. О, как ей хотелось успокоить девушку, стереть слезы с ее щек, унять дрожь рук. Но она обязана была быть с ней в этот миг твердой. Для ее же блага.
      – Они убьют меня! – выпалила Рамир в слух ту мысль, которая, придя к ней в начале разговора, не покидала ее душу до сих пор.
      – Не бойся, милая, – видя, что ее собеседница стоит на грани отчаяния, женщина вздохнула и, все же, решилась погладить ее по мягким, шелковистым волосам, успокаивая. – Не бойся, – повторила она. – Господин справедлив. Он не позволит случиться злому.
      – Но Его нет в караване! – в отчаянии она всплеснула руками.
      – И что же? Он – повелитель небес и видит все, происходящее вокруг.
      – Да, – Рамир кивнула. – Да, – в ее глазах стала поблескивать уверенность, придавшая ей сил. – Он справедлив. И если Он хочет чтобы я все рассказала, я расскажу.
      – Умница, – Фейр улыбнулась, пряча улыбку в складках морщин, окруживших словно сетью губы женщины. – Идем, дорогая.
      Она повела девушку назад, к жилым повозкам, возле одной из которых стояли в окружении рабов Лигрен и Лина, внимательно слушая их.
      – Лигрен… – Фейр подвела Рамир прямо к лекарю. Она спешила, понимая, сколь важно время, когда речь идет о возможном отравлении, время, которого и так было упущено слишком много.
      Тот повернулся к ним. На его лицо набежала тень. Бросив лишь один быстрый взгляд на молодую рабыню, которая стояла, низко опустив голову, сжавшись, словно в ожидании удара, Лигрен понял, что все то, в чем он так долго пытался переубедить Лину, могло оказаться правдой. Принять эту мысль, согласиться, свыкнуться с ней было невыносимо трудно. И лекарь молчал, ожидая, когда рабыни произнесут слова, которые изменят все.
      – Я… – Рамир быстро скользнула взглядом по лицу приемной матери. Нет, она совсем не хотела, чтобы из-за нее пострадала маленькая хозяйка – это милое, доброе создание. А что до вины… Так или иначе, она совершила проступок, за который должна была держать ответ. – Это я дала дочери хозяина каравана ягоду Меслам.
      Лигрен несколько мгновений пристально смотрел на нее, не говоря ни слова. Его лицо оставалось непроницаемым и холодным, в глазах был лишь след раздумий.
      – Что ты сказала? – в отличие от лекаря, которого услышанное заставило замереть, Лина, наоборот, вскинулась, выйдя из оцепенения мыслей, которые не вели никуда.
      – К Мати эта злополучная ягода попала от Рамир, – видя, что девушка не в силах больше произнести ни слова, полностью вверив свое сознание ожиданию кары, которая с каждым новым мгновением казалась ей все более и более неотвратимой, ответила за нее Фейр.
      В первый момент женщина решила, что неправильно расслышала, но потом, поняв, что никакой ошибки нет, захлебнулась в гневе:
      – Да как ты…
      – Постой, Лина, постой. Я согласен: то, что она сделала, заслуживает осуждения…
      – Осуждения?! Всего лишь осуждения?!
      Рамир зажмурилась. Ей хотелось провалиться сквозь землю. Мысленно она молила бога солнца: пусть все случится как можно быстрее, уже сейчас. Она с радостью примет любое наказание. Только бы они ее простили, только бы она сама больше не чувствовала себя такой виноватой!
      – Да задумайся ты хотя бы на миг! – воскликнул Лигрен. – Задумайся над тем, что судьбу не изменить! Она вершится вне зависимости от нас! И если так должно было случиться, то это произошло бы и без помощи рабыни! Неужели ты не чувствуешь, что за всем этим стоит воля не смертного, а небожителя? И еще. Теперь мы знаем, как ягода попала к Мати, но как она оказалась у остальных, у твоих сыновей?
      – Она же и дала! – всплеснула руками Лина. К чему, когда все ясно и так, еще в чем-то разбираться?
      – Хозяйка, нет! – в ужасе прошептала Рамир. – Я никогда…
      – Умолкни! – оборвала ее женщина. – Какое вообще ты имеешь право вмешиваться в разговор свободных?!
      – Лина, так нельзя. Даже твой страх за детей не оправдывает…
      – Она преступница! Почему ты пытаешься ее защитить?
      – Она несчастное создание, которое корит себя куда сильнее, чем на это способна даже ты! То, что произошло, было выше ее. Однако, она нашла в себе силы во всем признаться. Она даже готова взвалить на себя вину, которой на ней нет! Так какой, скажи на милость, какой ей смысл что-то скрывать? Она…
      – Да как ты можешь верить… Хотя нет, конечно! Ведь ты сам совсем недавно был рабом!
      – Это так, – внутри Лигрена все сжалось в напряженный ком нервов. Но он заставлял свой голос звучать ровно, разве что приглушенность выдавала его чувства. – А до этого я был жрецом города. Боги изменили мою судьбу. Потом Они изменили ее вновь, вернув свободу. Как Они захотят, так и будет. Будь на то Их воля, и ты однажды утром могла бы проснуться рабыней. Или все не так, женщина? Скажи мне, я не прав?
      – Прав… – вынуждена была признать та.
      – А если прав, послушай меня. И постарайся понять. Рамир не могла дать ягоды твоим сыновьям хотя бы потому, что ты не отпускаешь мальчиков ни на шаг от себя.
      – Ну…
      – И еще. Допустим, что это Мати передала детишкам ягоду Меслам, чтобы ей не было одиноко во сне. Но одна единственная ягодка, разве она настолько сильна, чтобы на десять дней усыпить шестерых ребятишек?
      – Откуда мне знать!
      – Зато я знаю! И знаю наверняка. Для такого ягод должно было быть уж никак не меньше чем по одной на каждого малыша.
      – Шесть! – рабыни в ужасе переглянулись, только сейчас начиная понимать, о чем идет речь. – Но это невозможно! Никто никогда не дал бы девочке столько ягод, как бы она ни просила, приказывала или даже угрожала! Ведь если кто-то съест больше двух ягод его сон станет вечным!
      – Но если всему виной эти проклятые ягоды, где еще дети могли взять их! – воскликнула Лина.
      – Ты уверена, что сама не собирала?
      – Ну разумеется! Я чту закон каравана!
      – Может быть, случайно перепутала их с чем-то иным?
      – Я похожа на дуру? – караванщица смерила лекаря взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Она была на грани того, чтобы взорваться от гнева. И лишь страх за детей сдерживал ее ярость, направляя весь пламень души в ином направлении.
      – Лина…
      – Хорошо, я повторю. Раз ты отказываешься понимать меня. Но если и после этого ты будешь продолжать в том же духе, то можешь нарваться на неприятности и я не посмотрю, что ты свободный, лекарь и вообще бывший жрец. Слушай: Н-Е-Т! Ни у меня, ни у какой другой караванщицы нет и не может быть ягод Меслам! Мы никогда в жизни не брали эту гадость в рот и не желаем слышать ни о чем подобном, поскольку этот плод связан с богом сна, признать над собой пусть даже временную, призрачную власть которого, значило бы оскорбить, бросить вызов госпоже Айе. А мы, почти всю свою жизнь проводя в снежной пустыне – Ее безраздельных владениях, не можем, не смеем совершить подобное…!
      – Я никогда не задумывался над этим… – качнул головой лекарь. Сколько бы лет он ни странствовал с караваном, все равно душой он был горожанином и мыслил, чувствовал, верил совершенно иначе. Нет, ему менее всего хотелось прогневать великую богиню. Но он и подумать не мог, что Ту может разозлить такая малость! И, потом, будучи рабом, он все минувшие годы прибегал к помощи этих ягод… Хотя, надо признать, что лечил ими только рабов, для свободных ища иные средства…
      Или рабское положение освобождало их от кары, которую должен нести свободный?
      – Ты упомянула бога сна… – задумчиво проговорил Лигрен. – Ты помнишь его имя?
      – Не знаю я, как его зовут! И знать не хочу! – женщина пренебрежительно повела плечами. – Я не признаю его! Да и зачем он, когда есть госпожа Айя?
      – Фейр, – лекарь неожиданно повернулся к рабыне, все еще стоявшей с ним рядом, внимательно прислушавшейся к разговору свободных. – А ты?
      – Да, конечно, его зовут…
      – Не надо, не произноси, – остановил ее Лигрен. – Ни к чему лишний раз испытывать судьбу. Ответ не в имени, а в том, что ты его помнишь. В отличие от караванщиков, которые могут лишь слышать и видеть этот символ, но не хранить в памяти, словно для них его просто не существует…
      – Раз все так, значит, это угодно госпоже Айе! – Лина всегда знала, что караванщики и рабы – люди разных богов. И, все же… В ее сердце вкралось сомнение… – Постой, – она резко повернулась к лекарю. – К чему это, интересно знать, ты клонишь?
      – Вы не признаете бога сна. Но ведь от этого он не перестает оставаться богом, пусть слабым, младшим, каким никаким, но богом, который вряд ли питает к караванщикам дружеские чувства.
      – Какое мне дело до его чувств!
      – Лина, так нельзя! Ведь ты говоришь о боге!
      – Я говорю о духе, пытавшемся украсть у госпожи Айи Ее силы!
      – И, все же…
      – Да Матушка Метелица мне никогда не простит, если я стану даже думать о нем иначе!
      – Давай не будем больше об этом, – поморщившись, проговорил Лигрен. Жрец, он относился ко всем, наделенным божественной природой с трепетом и подобные речи, обычные для караванщика, но крамольные для слуха служителя, были ему по меньшей мере неприятны. – Я лишь хотел сказать, что, возможно, бог сна захотел отомстить вам.
      – И прибег для этого к помощи земного растения? Он настолько слаб? – усмехнулась караванщица, на миг даже забыв о том, что в сущности речь идет не о силе бога сновидений, а о судьбе ее сыновей. – Что ж, в это я поверю. Но вот только ох и ах, мои сыновья бы ни за что не приняли бы что-то из рук чужого человека. Да и как я смогла бы не заметить приход бога? Или он все же не бог?
      Лигрен молчал. Единственное иное объяснение того, как в этом случае ягоды могли попасть в руки малышей, было… Дочь хозяина каравана попросила одну ягоду у Рамир – чтобы убедиться, что они есть и знать, что искать… Она могла проследить за девушкой, когда та лазила в свой тайник, или найти плоды по особому, специфическому запаху, который ни с чем не спутаешь. Но если так, выходит, Мати украла ягоды…
      Руки Лигрена дрогнули, губы плотно сжались, боясь, как бы слова сами не сорвались с них. Ему не хотелось признаваться даже самому себе в том, что он мог оказаться прав. Он упрямо гнал от себя прочь эту мысль, но, не в силах найти иного объяснения, вновь и вновь возвращалась к ней, с каждым новым мигом все больше и больше убеждаясь в своей правоте.
      Лекарь несколько мгновений смотрел в сторону, словно не желая даже случайно встретиться взглядом со своими собеседниками.
      – Рамир, проверь, все ли ягоды на месте, – наконец, проговорил он.
      Рабыня замешкалась. В ее глазах зажглось сомнение. Она хотела повторить вновь то, что прежде говорила своей приемной матери – она не знала, сколько у нее всего было ягод.
      – Я… я не… – ей никак не удавалось подобрать слов, которые могли бы оправдать ее промедление. – Я не помню, сколько их у меня было.
      – Тебе придется вспомнить, – в глазах лекаря, которые он обратил на девушку, была строгость, не допускавшая возражений. И, все же, сколь бы тверд и властен ни казался голос, в нем звучал не приказ, а просьба. Лигрен объяснял, ожидая осознания и помощи, а не слепого бездумного подчинения: – Необходимо знать, сколько ягод съели малыши. Если им досталось всего по одной – значит, ничего страшного, нам нужно лишь набраться терпения и дождаться, когда детишки проснуться. Но если больше – промедление станет ошибкой, ведущей к беде. Ты понимаешь, о что я говорю? – он заглянул в глаза девушке.
      – Да, – ее сердце так сильно билось в груди, что, казалось, было готово выпрыгнуть наружу.
      – Тогда иди.
      – Лигрен, Мати еще ребенок и… – Лина поняла, какие мысли пришли лекарю в голову и почему он не захотел делиться ими с остальными. Но женщина уже понимала, что найдет Рамир, заглянув в свой тайник. Она лишь гадала, взяла ли малышка все ягоды, или отсыпала себе только часть из них. – Это ведь все началось в тот ужасный день?
      – Да, – вздохнув, кивнул лекарь.
      – Возвращаясь в караван, она понимала, что провинилась и ждала наказания, а тут эта болезнь ее отца. Представляю, что творилось у нее на душе… – она пыталась как могла оправдать девочку. Она не могла ни в чем винить малышку, даже если ее мальчики спят именно из-за нее.
      – Может быть, девочка тут вообще ни при чем и мы зря наводим на нее напраслину, – шепнула Фейр.
      – Она еще ребенок, – качнув головой Лигрен. Он не видел иного объяснения происходившему. Наверное, потому, что его и не было вовсе, – и не отвечает за свои поступки. И вообще, даже если мы правы, ею ведь двигали не собственные желания, а воля богов…
      Лина тяжело вздохнула:
      – Мне хочется верить, – она всхлипнула, – что ни с моими мальчиками, ни с Мати, ни с другими детьми не произойдет ничего плохого, что все они – лишь участники игры, правил которой не знают, а потому – свободны от их оков. Едва игра им надоест, они вернутся. Но ведь есть еще тот, кто затеял эту игру…
      Лигрен хотел сказать… Хоть как-то утешить ее, но тут к ним подбежала Рамир.
      Она выглядела растерянной, испуганной. Губы девушки нервно дрожали, пальцы перебирали ленточки пояса, повторяя слова заклинания-молитвы.
      – Что, Рамир, что такое? Ну, девочка, возьми себя в руки и расскажи все. Ты ведь понимаешь, как это важно. Скольких ягод не хватает?
      – Ну… – та оглянулась на Фейр, прячась под защитой ее тени. – С десяток…наверно…
      – Великие боги! – в ужасе прошептала Лина. – Это же… Это… Девочка, ты не могла ошибиться? Может быть, ты сама брала ягоды а потом забыла? Или…
      – Не будем терять времени, – решительно проговорил Лигрен. – Фейр, приготовь побольше бодрящего настоя. Лина… Лина, – он рванул женщину за руку, выводя из того рожденного ужасом оцепенения, в которое она начала погружаться. – Лина, ты должна смочить настоем тряпицу и держать ее у лиц малышей… Надо сказать другим родителям. И Атену, – он нахмурился, не представляя, как найдет слова, которые все объяснят хозяину каравана, но при этом не лишат его рассудка от страха за дочь.
      – Что ты говоришь! – глотая слезы, вскрикнула Лина. – Зачем! Уже поздно! Прошло десять дней! Если они съели по две ягоды, они не проснутся никогда!
      – Не по две ягоды. Меньше… – великие боги, да кого он хотел переубедить? Какая разница, когда… Но он не мог позволить себе сдастся. И не мог разрешить опустить руки другим. Поэтому, оборвав себя, не дав закончить фразу, он твердым, властным голосом продолжал: – Ты будешь делать то, что я тебе говорю! Будешь! – "Потому что это все, что мы можем… – мысленно добавил он, чувствуя, как боль сжигает его душу… – Потому что мы одни, рядом с нами нет никого, кто бы помог, потому что…" …-Куда мог подеваться этот свиток? – пробурчал себе под нос Евсей, в который уж раз переворачивая вверх дном сундук со старыми рукописями.
      – Не мог же он просто взять и исчезнуть… – Лис не спускал взгляда с его рук, словно надеясь, что летописец, будто фокусник, сейчас вытянет пропажу из рукава.
      – Если боги забрали его…
      – Зачем?
      – Чтобы мы не смогли найти в прошлом ответ на заданный настоящим вопрос, чтобы мы сделали все иначе, пришли не туда… Да вообще, кто мы такие, чтобы судить о причинах того или иного поступка небожителей?
      – Ты давно видел рукопись?
      – Последнее время у меня не было ни желания, ни причины ее искать. А что?
      – Мне куда проще поверить, что свиток взял почитать кто-то из караванщиков…
      Мати, например.
      – Мати? – несколько мгновений летописец молча глядел на воина. В его глазах удивление постепенно менялось сомнением, на смену которому, наконец, пришла глубокая тягостная задумчивость. Нет, это предположение ему совсем не нравилось.
      И не нравилось по большей мере потому, что в нем был свой резон…
      Евсею вдруг сразу припомнилось, как накануне всего произошедшего они с Атеном застали Мати в командной повозке. Она ведь что-то там делала. И, зная, что девочку всегда интересовали легенды, можно было предположить, что, забравшись в сундук и найдя в ней нечто, историю, о которой она никогда слышала, ей захотелось все прочесть.
      "Наш приход спугнул малышку. Вот она и взяла свиток с собой".
      А через миг он уже думал о том, что на последовавший за этим день Мати как-то странно себя вела. Это не могло быть простым совпадением.
      "Нет, это не случайность. В мире ничего не происходит просто так. Особенно в эпоху легенд…" -Я только одного не понимаю… – начал было Евсей, но его перебил смешок Лиса:
      – Счастливчик! А вот я не понимаю ничего. То есть абсолютно!
      Евсей не слушал его, продолжая:
      – Если рукопись взяла Мати, если она прочитала ее до конца, она должна была бежать от сна, делать все, чтобы не заснуть!
      – Почему?
      – Да потому что тогда она боялась бы сна! Боялась более всего на свете!
      – Не понимаю. Это ведь только легенда.
      – В любой легенде есть своя правда. Вспомни Керху – город госпожи Кигаль. Если бы не Шамаш, горожан бы та же судьба, что и жителей города Нинта -Но сейчас Шамаша нет с нами и… – в глаза воина пробрался ужас, чтобы проникнуть через них в душу. …-Шамаш! О, господин! – воздев руки к небесам, воскликнула Лина. – Вернись!
      Скорее вернись! Нам так нужна Твоя помощь!
 

 
      Колдун сидел на черном камне возле зеркала мира, следя задумчивым взглядом за роем вившихся в нем отражений.
      Кигаль замерла рядом с ним, поджав под себя ноги, в задумчивости перебирая искры бусинок-свечей, вплетенных в ее шаль, словно звезды в покрова ночных небес. Волк держался в стороне, на почтительном удалении от небожителей. Не стремясь, да и не желая попадаться им на глаза, он устроился в углу и, полагая, что в дворце бога судьбы ему не от кого защищать своего хозяина, свернувшись в калачик, спокойно спал.
      – Шамаш, хватит, – наконец, не выдержав, проговорила повелительница подземного мира. – Мир огромен, а дракон – лишь тень на его лике!
      Колдун молчал, не слыша ее, продолжая упрямо следить за сменой образов в мерцании волшебного камня.
      И, так и не дождавшись ни слова, Кигаль, качнув головой, заговорила вновь:
      – Этот поиск бесполезен! Даже если дракон существует на самом деле, а не в сказках, он – не замок, стоящий на одном месте, а странник, вечно перемещающийся по свету. Мы ищем его здесь, а он, возможно, уже где-то там, где его не было прежде, когда мы искали там его след. Нам не хватит целой вечности, чтобы совпасть с ним во времени и пространстве, а случай явно не на нашей стороне.
      – Я не верю в случайность.
      – Ну, тогда тебе придется поверить в то, что твой друг скрывается от тебя. Ибо иной причины, почему мы до сих пор не можем его отыскать, я не вижу.
      – Возможно… – сведя брови, проговорил Шамаш.
      – Возможно?
      – Возможно, он считает, что я бросил его в тот миг, когда был более всего ему нужен, пошел по самому простому и легкому для себя пути – похоронил и забыл навсегда.
      – Но ты же помнишь…
      – Вспомнил, когда Хан сказал мне, что дракон жив…
      – Даже если у него есть повод избегать тебя, я не совсем понимаю, как ему это удается. Ведь он – всего лишь животное, пусть и разумное, а мы с тобой – великие боги.
      – Кигаль… – начал колдун, но замолчал, привлеченный тихим, едва слышным звуком- шорохом за своей спиной. Следом донеслось низкое ворчание волка, недовольного тем, что что-то прервало его сон, однако не несшее в себе ни тени угрозы или предупреждения.
      Одновременно оглянувшись, небожители увидели вошедшего в зал Намтара.
      Бог судьбы, на ходу меняя облик змеи, столь удобный для путешествия по подземным странам, на человеческий обличай, приблизился к ним, остановился рядом.
      Несколько мгновений он смотрел на бога солнца, затем чуть наклонил голову в знак почтения и тихим шипящим голосом проговорил:
      – Рад видеть тебя в добром здравии.
      – Здравствуй, Намтар. Прости, что мы пришли в твой дом незваными гостями…
      – О чем ты! Что за пустяки! – улыбка коснулась тонких губ бога судьбы. – Я рад любым гостям. А уж тебе и подавно. Мы давно не виделись, Ут.
      – Шамаш.
      – Прежде тебе нравилась другая часть своего имени. Впрочем, – он пожал плечами, – так или иначе, оно твое, – замолчав, он перевел взгляд поблескивавших желтым пламенем глаз на Кигаль, несколько мгновений смотрел на нее, словно ожидая, что та заговорит с ним, затем повернулся к богу солнца: – Могу я спросить, что привело вас сюда?
      – Шамаш хотел найти дракона, – ответила Кигаль.
      – Дракона? – Намтар удивленно приподнял бровь.
      – Того, что принес его сюда, – пояснила богиня.
      – А! Ты о порождении мира бредовых грез! Но зачем он вам? Ведь это не более чем призрак сна. Его не найти с помощью моего зеркала…
      – Дракон – небесный странник – из плоти и крови, – тихо заговорил колдун.
      – Шамаш, – богиня смерти болезненно поморщилась, – какая сейчас разница?
      – Вообще-то… – начал бог судьбы, удивленно поглядывая то на повелительницу подземного мира, то на владыку небес. С одной стороны, он не мог представить себе дракона чем-то иным, кроме образа фантазии, доподлинно зная, что ни одна из земель их мира никогда не рождала подобного создания иначе, как в своих грезах.
      С другой – не понимал, почему Кигаль не скажет этого брату? Чего она ждет?
      Боится лишний раз напоминать ему, едва оправившемуся от болезни, о том, что все, о чем он сейчас помнит, по большей части было порождением бреда? "Какая разница?" – и это спрашивает богиня смерти? Ей ли не знать, чем живое создание отличается от мертвого, а существующее от не существовавшего никогда?
      Но та не дала ему ничего сказать. Не позволила она ответить на вопрос и Шамашу, остановив его мягким прикосновением руки к плечу:
      – Я знаю различие, – ее брови были сведены, глаза напряженно поблескивали. – Мой вопрос не требует ответа. Я лишь хотела сказать, что важно не то, тень он или явь, а что мы никак не можем его найти. Будучи явью дракон должен иметь отражение в зеркале мира. А тень не может противиться воли зовущего ее… – богиня вздохнула.
      Бог судьбы несколько мгновений непонимающе смотрел на нее.
      – Мда-а, – протянул он спустя несколько мгновений раздумий, начав осознавать смысл сказанного Кигаль. – Действительно странно… Как же его найти, если зеркало…
      – Свышние, ты же бог судьбы! Ты знаешь все тропы, проведенные между прошлым и будущим! Вот и скажи нам, на какой из них он сейчас стоит!
      – Я не знаю, – растерянно развел руками Намтар.
      – Это еще что значит?
      – Не знаю – и все.
      – Да ты смеешься надо мной!
      – Успокойся, Кигаль, – Шамаш, остававшийся в стороне от разговора, понял, что ему пора вмешаться, пока богиня смерти не вышла окончательно из себя, с каждым мигом все глубже и глубже погружаясь в алое марево гнева.
      – Этот…
      – Достаточно! – голос колдуна стал холоден и резок, взгляд напряженно сощуренных глаз пронзил богиню насквозь морозным пламенем черного огня.
      Вздохнув, та только качнула головой, не чувствуя в себе сил для спора с повелителем небес.
      Намтар, втянув голову в плечи, опустив взгляд, не смея взглянуть на старших богов, чуть слышно прошептал:
      – Шамаш, прости, но я действительно не знаю! Это странно. Я сам не могу понять, как такое возможно. Но это правда! – он несмело поднял на бога солнца полный отчаяния взгляд, прося собеседника понять его и поверить в искренность произнесенных слов.
      – Однако у этого может быть объяснение, – тихо молвил колдун. – Мой друг не был рожден в этом мире, линии его пути были прочерчены на лике иной земли.
      – Ты хочешь сказать, – Кигаль заставила себя успокоиться и задуматься над словами брата, – что у него может и не быть своей судьбы в нашем мироздании?
      – Да.
      – Но ведь сейчас он живет здесь!
      – И что же?
      – Без судьбы? Это невозможно!
      – Кигаль…
      – Да, брат?
      – Ты когда-нибудь заглядывала в зеркало судьбы?
      – Ну… Разве мы с тобой не делали этого на протяжении последнего времени?
      – Мы искали того, кто находится по иную сторону грани. Я же говорю о другом: ты смотрелась в это зеркало?
      – Ты имеешь в виду, могу ли я увидеть в нем свое отражение? Да, конечно, – она подошла к камню, коснулась его рукой, замутняя скрытые в нем просторы.
      Едва скрытый в нем мир отражений стал мутным и неподвижным, на зеркальной глади появилось отражение Кигаль – разумеется, не ее людского обличья, которое она носила как человек одежду, а стихийного, истинного тела, где пламень то застывал камнем, то тек, словно вода, то взмывал вверх становясь легче воздуха.
      – Видишь? Если я захочу – оно пропадет, – и, в подтверждение своих слов, богиня провела над камнем ладонью, стирая отражение, словно след со снежного покрова пустыни, – потому, – продолжала она, – что я – хозяйка своей судьбы. Она у меня есть, но не она властвует мной, а я управляю ею.
      – Это дар всех богов, – едва она умолкла, заговорил Намтар. – Хотя одним он подвластен в большей мере, другим – в меньшей. Неужели ты не помнишь?
      – Тут дело не в памяти, – качнул головой колдун.
      – Тогда в чем же?
      – Шамаш, в этом зеркале отражается все, – тихо, с некоторой долей печали в голосе, промолвила Кигаль. – В сущности, даже призраки и тени, у которых нет ничего, за исключением прошлого, решись они заглянуть камень судьбы, нашли бы в нем себя – такими, какими они были когда-то. Вот… – бледной дымкой тумана посреди зала затрепетала серая тень.
      – Великая госпожа… – прошептала женщина-привидение, падая ниц перед своей повелительницей.
      – Встань и подойди сюда, – приказала ей Кигаль. Богине не терпелось поскорей разобраться в тех странностях, которые, как совершенно неожиданно оказалось, хранило в себе зеркало судьбы.
      Тень, безгласно подчиняясь ей во всем, подплыла к не сводившим с нее взгляда богам, замерла с ними рядом, склонившись в низком поклоне.
      Пришелица прятала глаза, боясь встретиться взглядом с повелителями стихий, огонь которых был способен одной искрой своей растопить ее, словно кусок воска. И, все же, чувствуя близость бога солнца, она была не в силах побороть в себе желания взглянуть на Него хотя бы искоса… и затрепетала, замерцала, увидев теплую улыбку на устах повелителя небес. Казалось, еще мгновение и она, порвав оковы, удерживавшие ее в подземном мире, поднимется в небеса в столь желанном и легком полете… Но тут…
      – Взгляни сюда, – властный голос богини смерти обжег ее своим холодом, заставив, наверное, впервые, вместо того, чтобы слепо подчиниться приказу, в ужасе отпрянуть в сторону.
      – Зачем ты пугаешь ее, Кигаль? – качнул головой колдун.
      – Во имя Свышних, Шамаш! – болезненно поморщилась богиня. – Она всего лишь тень!
      – Я знаю. Но ведь это не повод мучить ее, – он повернулся к пришелице, заговорил с ней. – Не бойся, милая. Мы хотим лишь, чтобы ты взглянула в зеркало и сказала, что ты в нем видишь. Это не причинит тебе никакого вреда, разве что навеет грустные воспоминания…
      – У тени не может быть воспоминаний. И грусть она тоже не знает. На то она и тень… – проворчала Кигаль, но, встретившись взглядом с неодобрительно качнувшим головой колдуном, пожала плечами. – Ладно, поступай, как считаешь нужным.
      Главное, чтобы это помогло.
      – Подойди к камню, – произнес колдун.
      – Конечно, конечно, господин моей веры, – прошептала та, подплыв к камню, повернулась к его глади.
      Прошло несколько мгновений и серый мутный покров зеркальной глади начал проясняться. На нем закружилось, затрепетало что-то далекое, неясное, которое постепенно стало складываться в очертания смертной женщины, горожанки. – А она была красива… – на миг в голосе богини вспыхнула зависть, но потом на смену ей пришло сочувствие, ведь она лучше, чем кто бы то ни было другой, понимала: когда теряешь все, труднее той, кому не просто есть что терять, но предстоит расстаться с очень многим. – У тени нет настоящего и будущего, но у нее есть прошлое…А камню безразлично, было это или будет. Он отражает то, что видит.
      – Если в зеркало смотрит тот, кто помнит, каким был призрак до того, как лишился плоти… – глядя то на тень, то на ее отражение, начал Шамаш.
      – Он увидит его таким, каким он был, – подхватила его мысль богиня смерти.
      – Великая госпожа, – прервала нависшее было над залой молчание тишины женщина-тень, чьи неясные туманные очертания трепетали, словно на сильном ветру, – могу ли я теперь удалиться?
      – Почему? – не поднимая на нее взгляда, спросила Кигаль.
      – Госпожа? – тень затрепетала еще сильнее. Ей хотелось поскорее исчезнуть, забиться в одну из бесчисленных нор подземного мира и забыться там пустым, отрешенным от всего сном-существованием. Но она не могла сделать этого, когда вопрос богини, совершенно не понятный несчастной слуге, удерживал ее на месте.
      – Почему ты хочешь уйти?
      – Здесь… – очертания тени стали мерцать, то расплываясь, то сжимаясь вновь. – Есть что-то, что тревожит мой дух.
      – И что же?
      – Смилуйся, госпожа! – взмолилась та. – Я всего лишь тень! Откуда мне знать ответ на Твой вопрос!
      – И все же… – Кигаль продолжала удерживать ее наполнившимся огнем взглядом желтых глаз.
      – Не гневайся на меня! Отпусти мой дух! Или развей его по ветру! Прошу Тебя, госпожа! Только не продлевай это мгновение на вечность!
      – Пусть идет, Кигаль.
      Богиня смерти повернулась к брату, несколько мгновений молча вглядывалась в его спокойное, немного грустное лицо, а затем, по-прежнему не говоря ни слова, взмахнула рукой, отпуская рабыню.
      Приведение, залучившись от радости, склонилось на миг в поклоне, благодаря небожителей за понимание и сочувствие, а затем, мелькнув едва заметной радужной тенью, исчезло.
      Проводив ее взглядом, Кигаль качнула головой и тихо молвила: – Зря. От нее бы ничего не убыло, проведи она еще несколько мгновений здесь. А мы, может быть, узнали б больше, чем знали сейчас.
      – Проведи она здесь даже вечность, это нисколько не приблизило бы нас к разгадке.
      – Почему ты так в этом уверен? Потому что твой дракон не призрак? Ну и что, ведь… – она умолкла, заметив, что Шамаш, качнул головой:
      – Дело не в драконе. Вернее – не только в нем, – проговорил он, а затем повернулся к богу судьбы: – Скажи, есть ли те, кто бы не имел отражения в твоем зеркале?
      – Нет! – воскликнул тот, затем, с некоторым сомнением взглянув на Шамаша, понимая, что повелитель небес задает этот вопрос не просто так, задумался, начал перебирать всех созданий плоти и стихии: – Люди – само собой разумеется. И наделенные даром, и лишенные его. Они видят свое отражение, но не могут его изменить. Боги властны над судьбой, а, значит, и над зеркалом…
      – В чем мы уже убедились, – проговорила Кигаль, не понимая, к чему это все, однако, не прерывая рассуждений. Она слишком хорошо знала Шамаша, чтобы не понимать, что за его вопросом что-то скрывалось.
      – Отражение призраков – их прошлое, – между тем продолжал Намтар. – Тех стихий и теней, которым предстоит однажды обрести плоть – будущее… Звери и птицы имеют отражение, хотя и не понимают ее природу, принимая за иную жизнь… Демоны и духи? Ну, – Намтар пожал плечами, – они тоже наделены судьбой.
      – Тебе приходилось видеть отражение кого-нибудь из них? – спросила Кигаль.
      – Да, – его лицо нахмурилось, глаза сощурились, вобрав в себя мрачный болезненный блеск догоравшей свечи. – Приходилось… Ведь Куфа – тоже часть мироздания, пусть она и находится на самой его границе… Правда, заглянув туда раз, я сделал все, чтобы случайно не совершить эту ошибку вновь.
      – Столь мрачное зрелище?
      Намтар лишь посмотрел на нее, не говоря ни слова в ответ, но его взгляд был достаточно красноречив, чтобы богиня смерти, которой за свои вечности многое пришлось повидать такого, что сделало ее сердце холодным, не стала продолжать расспросов.
      – Раз так, я ничего не понимаю.
      – Как и я, – вынужден был признать бог судьбы, хотя ему и очень не хотелось делать этого, ведь речь шла о том, что составляло суть его власти. – Если дракон есть, был или будет, он должен иметь отражение в зеркале. А если отражения нет…
      – Это невозможно, – прервала богиня размышления своего вестника, недовольная направлением его мыслей.
      – И так невозможно, и эдак…
      – Кто бы знал, как я не люблю эти загадки! – Кигаль резко повернулась к камню спиной.
      – М-да, – обронил Намтар, затем взглянул на молчаливо стоявшего возле зеркала мира бога солнца. – А ведь знаешь, хозяйка, – словно во власти откровения вновь заговорил он, – этих загадок куда больше, чем мы с тобой полагаем.
      – О чем ты? – резко повернувшись к нему, спросила Кигаль. Богиня начала терять контроль над своими чувствами, ее захлестывали то волны грусти, то ярости, любопытства и даже страха – казалось бы, забытого окончательно и бесповоротно еще несколько вечностей назад. Это тотчас проявилось в перемене ее облика.
      Человеческое тело, не способное вобрать в себя всю полноту переживаний, спало старой ненужной одежной, обнажая яркое стихийное тело, которое струилось, легко меняя цвета и очертания, отзываясь на каждое движение души.
      – Подойди, – осторожно поманил он ее к себе. Когда богиня приблизилась к зеркалу, он тихо полушепотом спросил, указывая рукой на камень. – Видишь?
      – Нет, – как та ни вглядывалась, все, что явилось ее взору, была гладкая поверхность камня.
      – А должна бы…
      – Перестань говорить загадками! Я же сказала: терпеть их не могу! – не сдержавшись, воскликнула Кигаль.
      – Тихо! – опасливо глянув на Шамаша, пришикнул на нее вестник.
      – Это еще почему? Ну что, что ты мне пытаешься втолковать? И почему шепотом?
      Намтар уже открыл рот, чтобы ответить, но тут, оторвав взгляд от камня судьбы, вместо него заговорил колдун:
      – Пойдем отсюда, Кигаль. Этот камень бесполезен в моих поисках.
      – Почему ты так уверен в этом? – богиня смерти тотчас бросилась к брату. Ей совсем не хотелось, чтобы тот, чувствуя себя побежденным, опустил руки. – Может быть, мы просто что-то не так делаем? Твой волк, – вспомнила она о лежавшим в стороне от небожителей золотом звере, который лишь изредка поднимал голову, чтобы взглянуть на них и убедиться, что с его хозяином все в порядке. – Он ведь тоже видел дракона. Он обладает достаточным разумом, чтобы понять, кого мы ищем.
      Пусть он взглянет в зеркало. Может быть, он заметит что-то, невидимое нам…
      – Кигаль…
      – Нет, позови его, позови! Пусть попробует…
      – Кигаль, – остановил богиню Шамаш. – Это бесполезно.
      – Но почему?!
      Колдун вздохнул. Несколько мгновений он молча смотрел на богиню смерти, затем повернулся к Намтару, который как-то сжался под его взглядом, поспешив отвести взгляд, словно боясь, что в его глазах бог солнца увидит то, что ему может не понравиться.
      Шамаш качнул головой:
      – Намтар, я не из тех, кто спешит отвернуться от правды только потому, что она мне не по душе, – он вновь вернулся к камню, провел над ним рукой.
      – Я все равно не понимаю, о чем это вы, – заглядывая ему через плечо, пробормотала Кигаль. – И ничего не вижу.
      – Да. И я не вижу.
      – А мы должны? – она с подозрением взглянула на брата, начиная понимать…
      – Пока вы с Намтаром выясняли, кто отражается в зеркале, я понял, что не только дракон не имеет отражения.
      – И кто?
      – Я.
      – Что?! А в обычном зеркале…
      – Я вижу свое отражение. Людское. Но не в камне судьбы.
      – Конечно, ведь ты не человек!
      – Но кто же я тогда?
      – Ты что, опять? Брат, мне уже надоело повторять! Конечно, я понимаю, ты целую вечность был болен и…
      – Не играй, Кигаль, не надо. Сейчас не время. Мы оба знаем, о чем идет речь. Мне известно, кем я был. И было бы не лишним узнать, кто я сейчас.
      – Бог солнца, повелитель небес… – начал перечислять Намтар, спеша увести собеседника подальше от тех мыслей, которые, как ему казалось, возвращали едва оправившегося от болезни небожителя назад, к грани бреда.
      – Помолчи, – остановила его богиня. Несколько мгновений она смотрела на брата: – И все же… – подталкиваемая любопытством, вновь заговорил она. – Что ты имел в виду, говоря, что не имеешь отражения?
      – У меня нет судьбы.
      – Шамаш, прости, но ты говоришь ерунду! Это просто невозможно!
      – Однако это так, – спокойно возразил колдун.
      – В мироздании нет никого, кто бы… – начал Намтар, но богиня смерти остановила его:
      – Подожди. Дай мне разобраться во всем… Шамаш… Так или иначе, у тебя ведь была судьба?
      – Да.
      – Но сейчас ее нет?
      – Если я правильно понял природу силы отражения, скрытой в этом зеркале – да.
      – Вообще-то, – подземные боги переглянулись, после чего Намтар продолжал: – Мы и сами не особо хорошо знаем… Просто принимаем камень судьбы таким, какой он есть. Так что…
      – Вы никак успокаиваете меня, – колдун усмехнулся. – Не надо. То, что касается меня одного, мой дух тревожит менее всего.
      – А вот меня это очень даже беспокоит… – пробормотала Кигаль, нахмурившись…
      – Действительно, Шамаш, – встрепенулся ее вестник, обрадованный тем, что может быть полезен великому богу. – Позволь мне помочь! Я постараюсь найти для тебя лучшую судьбу…
      – Право же, брат, – видя, что тот готов отказаться, опередив его, заговорила богиня смерти. – Поиск судьбы – его дело, не наше с тобой. К тому же… – она хотела сказать что-то еще, но умолкла, почувствовав, как вдруг забился, затрепетал дух воздушной стихии, наполнявший зал.
      – Что…? – закрутила головой Кигаль, почувствовав: что-то не так, но еще не понимая: что?
      И тут движение воздуха сложились в возглас, полный боли и мольбы:
      "Шамаш… О, господин! Вернись! Скорее вернись! Нам нужна Твоя помощь!
      – Торговцы! Они зовут меня! – резко повернувшись, колдун зашагал прочь от камня.
      – Хан, – уже на ходу окликнул он волка, который тотчас, словно и не спал вовсе, подскочил к хозяину, ожидая его приказания. – Мы возвращаемся в караван.
      – Постой, Шамаш, – попыталась задержать его Кигаль.
      – Мне нужно идти!
      – Да постой ты! – не выдержав, воскликнула богиня смерти. – Не спеши… Сперва нужно во всем разобраться.
      – На это нет времени!
      – Не торопись! Уж что-что, а спешка никогда не приводила ни к чему хорошему. И вообще, эти смертные позвали тебя не просто так, и не потому, что соскучились.
      Им нужна помощь!
      – Вот именно!
      – Остановись! – она приблизилась к нему, взяла за руку, удерживая на месте, заглянула в глаза, замедляя течение мыслей. – Подумай. Подумай вот о чем: чтобы помочь, нужно знать, в чем дело.
      – Я знаю, – хмуро глянул на нее колдун. Его лицо оставалось напряженным, но в глазах замерцали огоньки внутреннего напряжения и недовольства тем, что богиня удерживает его, не позволяя сделать то, что он должен был. – В детях. Они спят…
      – И не могут проснуться уже десять дней, – проговорил стоявший за его спиной Намтар.
      – Что ты сказал? – колдун резко обернулся. Взгляд, устремленный на бога судьбы, был остер, как лезвие наточенного кинжала, и резок, словно порыв ледяного ветра.
      – Десять дней…
      – Когда я уходил, было… Я не мог отсутствовать так долго! Ведь я замедлил ход времени каравана!
      – Но для тебя оно ускорилось, – вздохнула Кигаль. – Так бывает. Время – жестокая стихия, дикарка, не терпящая над собой ничьей власти и спешащая отомстить, едва улучив момент…
      – Ладно, – остановил его колдун, – я понял. Лучше скажи, что с детьми?
      – Не знаю, – подал плечами Намтар.
      – Ты ведь бог судьбы!
      – Вот именно. А они – дети, чьи пути еще не определены.
      – Так… – помрачнев, колдун скрестил руки перед грудью, оглядел хмурым взглядом своих собеседников.
      – Шамаш, – чуть наклонив голову, проговорила Кигаль, – смертным вряд ли известно, что происходит. Иначе они не стали бы призывать тебя.
      – Она права, – поспешил поддержать свою хозяйку Намтар, – ни к чему спешить в мир людей. Нужно разобраться…
      Колдун остановил его холодным взглядом чуть прищуренных глаз.
      "Хан, – позвал он волка, – пойдем".
      – Но мы же говорим тебе…! – всплеснув руками, воскликнула Кигаль, расстроенная тем, что брат никак не хотел ее понять.
      – Мне нужно идти.
      – Куда!
      – Искать Лаля.
      – Лаля?! – в один голос воскликнули Кигаль и Намтар. – Но, во имя Свышних, зачем?!
      – Потому что дети спят.
      – И что же? Какая тут связь?!
      – Есть два повелителя сновидений – Айя и Лаль…
      – Да… – подземные боги переглянулись. – Действительно…
      – Разумеется, Айя тут ни при чем… – Кигаль, вернувшая себе людской облик, потерла ладонью подбородок.
      – Ну конечно, ведь… – Намтар чуть заметно кивнул в сторону Шамаша.
      – Да… И не только поэтому… Ты не знаешь всего… Впрочем, не важно… Выходит, малыш опять замыслил какую-то пакость… Вот что. Я тоже пойду.
      – К Лалю?! – ошарашено глядя на нее, воскликнул бог судьбы.
      – Нет… – она взглянула вслед удалявшемуся богу солнца, поджала на мгновение губы. – У меня нет времени на объяснения… – а потом, уже сорвавшись с места, бросилась: – Вот что, оставайся здесь. Следи за тем, что будет происходить. Если нам понадобится твоя помощь…
      – Вам будет достаточно меня позвать, – кивнул, показывая, что понял хозяйку, Намтар. …"Шамаш, мне это совсем не нравится…" – проворчал Хан.
      "Мне тоже… Я не должен был оставлять караван!" "Я говорю о твоем стремлении увидеть Лаля. Зачем он тебе? Хочешь вызвать на бой?" "Нет. Поговорить. Если это действительно он удерживает детей, может быть, мне удастся убедить его отпустить своих пленников".
      "Я…-волк мотнул головой, словно прогоняя наваждение. Это было таким странным.
      Он не привык к столь прямолинейным поступкам и вообще, как можно говорить с тем, от кого хочешь защитить спутников? О чем? Нет! Хан вновь мотнул рыжей головой, стряхивая со шкуры снег. – Прости. Ты так не похож на других, что порою мне бывает очень сложно понять тебя. Как сейчас".
      "Мои планы не кажутся мне странными. Они вполне логичны".
      "Лаль – враг!"
      "Не мой".
      "Госпожи Айи, и… – взгляд волка стал недовольно злым, словно он был раздосадован на себя за то, что никак не мог втолковать хозяину эту простую мысль… – и потом разве не он стремится убить твоих спутников?" "Если бог хочет лишить жизни смертного, он делает это. Или нет? ".
      "Да! Но не когда его интересы сталкиваются с волей более могущественного небожителя! Тогда он будет крутиться, запутывая следы… Что бы там ни было, ты зря надеешься с ним договориться. Кто знает, может быть, он просто усыпляет твое внимание. Я уверен, он хочет обмануть тебя. Он – мастер обмана, и… Ладно, не важно. Ты все равно меня не слушаешь… Но, может быть, ты послушаешь других, тех, кто будет равен тебе".
      – Шамаш! – окликнула его Кигаль. Богиня догнала брата, пошла рядом. – Нам надо поговорить.
      – О Лале?
      – Да…- богиня поджала губы. – Сперва кажется, что он – сама невинность, что он не может быть никому опасен, за исключением разве что самого себя. Но на самом деле… На самом деле все совсем не так… Хочешь, я рассказала тебе о нем?
      – Я предпочел бы узнать все из первых уст.
      – Его собственных? Это будет ложь от первого слова до последнего. Ты читал книгу Мара?
      – Да. Но того, что рассказано в ней, слишком мало, чтобы разобраться в происходящем теперь.
      – Конечно. В легенде ведь говорится лишь о том, каким видели Лаля люди, а ты хочешь узнать, какой он на самом деле… Он – брат Айи. И ее враг. Самый злейший из врагов. Самый безжалостный и беспощадный.
      – Я слышал.
      – От кого? – богиня напряглась, словно считала лишь себя вправе рассказывать Шамашу об этом мире.
      – Мне рассказал Хан.
      – Да… – богиня перевела задумчивый взгляд на спутника бога солнца, который, следя за их разговором, хмуро посмотрел на нее. -Лаль всегда завидовал ей. Самый младший из богов, он больше всего на свете хотел, чтобы им восхищались, боялись и благоговели. И в этом стремлении чуть было не уничтожил весь мир, почти поменяв явь и сон местами… Детские шалости, нет ничего опаснее их. Потому что за ними редко следует наказание. Вот ты. Ты стал бы вести бой с ребенком?
      – Нет.
      – А наказывать его?
      – Нет. Он ведь всего лишь ребенок.
      – Конечно. Я знала, что ты так ответишь. Детям многое прощается. И не важно, кто этот ребенок: малыш – смертный, родившийся лишь мгновение назад, или бессмертный бог, который прожил уже не одну вечность, но не повзрослел ни на миг, потому что не хотел этого.
      – Что бы там ни было, дети каравана должны проснуться.
      – Тебе не найти Лаля в этом мире. После того, что случилось в прежнюю вечность, Айя заточила его в краю сновидений. Путь же туда открыт лишь спящему.
      – Ты хочешь сказать: чтобы встретиться с ним, я должен уснуть? – это условие не казалось ему непреодолимым препятствием.
      – Да пойми ты! В своем сне он – повелитель, а все остальные – только спящие! Он делает все, что хочет, в то время как… Да и не это главное. Как ты собираешься попасть в мир, о котором ничего не знаешь, в существование которого, может быть, даже не веришь, привыкший видеть сны отражением реальности? Прежде, чем что-то предпринимать, нам надо попытаться разобраться, найти ответ хотя бы на некоторые вопросы! – ее слова убеждали разум, глаза молили душу понять и, послушавшись совета, не бежать вперед во власти чувств, не разбирая дорогу.
      – Не нравится мне все это! – качнув головой, прошептал колдун. – То, что происходит в караване последнее время…Так не должно было случиться!
      – Да. Не должно… У меня тоже такое чувство, что кто-то изменил судьбу караванщиков… Но разве это под силу маленькому божку?
      – Ты сама говорила, что он – повелитель сновидений. Значит, во сне он может все.
      – Но не наяву! Сон – совершенно особенная стихия, которая в той или иной степени имеет власть над всеми спящими. Но он не властен над бодрствующими! И, потом, караванщики спят снами Айи, а не Лаля. Да они даже имени его не помнят!…Вот что, пошли к Гештинанне.
      – Зачем? – удивленно взглянул на свою спутницу Шамаш. – Она богиня прошлого, не будущего.
      – Но в прошлом происходило многое из того, что творится сейчас. Пусть это не полное подобие, но что-то похожее… И, потом, ей служат летописцы – создатели первого цикла… Думаю, нам стоит встретиться с ними и расспросить обо всем, что осталось за текстом легенд. И может быть тогда нам будет дана дорога вперед.
      – Раз ты уверена, что прямого пути нет…
      – Ну конечно!
      – Ладно… Мне сейчас пригодится любая помощь, помощь всех, кто предложит ее.
      – Вот и хорошо! – обрадовалась Кигаль тому, что ей, наконец, удалось хоть в чем-то переубедить брата. – Идем!
      – Кигаль, нам нужно торопиться. Будет лучше разделиться…
      – Ты хочешь, чтобы я пошла к ней одна?
      – Нет… Наоборот.
      – К кому же ты отправляешь меня?
      – Если ты согласна…
      – Помочь тебе? Всем, чем могу! И не сомневайся в этом, если не хочешь меня обидеть! Так что мне делать?
      – То, что я не могу встретиться с Айей ведь не значит, что это не под силу и другим?
      Богиня поспешно кивнула, показывая, что поняла:
      – Я разыщу ее. И расспрошу обо всем. Ты прав: в конце концов, она тоже богиня сна.
      Она должна разобраться в том, что творится, помочь нам понять, с кем вести бой.
      И вести ли его вообще, или попытаться договориться…
 

 
      Когда повелительница смерти ушла, Шамаш остановился на миг, огляделся вокруг, а затем отправился на поиски богини-летописца.
      Колдун не особенно представлял себе, где ее искать. Однако страх за детей подгонял его, не позволяя задержаться на месте даже для того, чтобы оглядеться.
      Каждый новый миг ложился тяжким грузом на плечи, давил сильнее всех снежных покровов пустыни и толщ земных пределов.
      "Хозяин, – волк, застыв возле разлома земной коры, похожего как две капли воды на тот, первый, что привел Шамаша во дворец Кигаль, окликнул Шамаша, выводя его из оцепенения размышлений, стремясь поскорее вернуть к реальности. – Мы пришли".
      "Возвращайся в караван", – скользнув по своему спутнику быстрым взглядом холодных глаз, проговорил колдун.
      "Я не оставлю тебя одного!" – приглушенно зарычал зверь.
      "Ты сделал все, что мог. Спасибо. Дальше ты не можешь сопровождать меня, когда подземный мир закрыт для живых".
      "Но я ведь был с тобой в пещере судьбы!" "Это другое дело. Исключение из правил. Единственное".
      "Тогда я дождусь тебя здесь, на грани, как ждал, пока ты говорил с Кигаль".
      "Нет. На обратном пути я буду слишком торопиться, чтобы пользоваться дорогами земли. Возвращайся. Когда я доберусь до каравана, я хочу, чтобы ты был уже там".
      "Хорошо", – поняв, что на этот раз ему не переубедить бога солнца, вынужден был согласиться снежный охотник.
      "Будь осторожен".
      "Буду, – взгляд, устремленный на Шамаша, был серьезен, как никогда. – Возвращайся быстрее. Ты нужен нам", – и, сорвавшись с места, волк золотым бликом заскользил по снегам пустыни, уносясь к горизонту.
      А Шамаш шагнул вниз, в подземный мир, где царили огонь и окружавшая его со всех сторон твердь.
      То место, в которое он попал, походило скорее не на пещеру, а зал дворца Хранителя, просторный, с высокими потолками, отделанными голубоватой лепниной, стенами, покрытыми фресками, и мраморным, отполированным до зеркального блеска полом. В нем не было окон, впрочем, здесь в них и надобности не было, когда мягкий матовый свет исходил от всего вокруг, придавая любой даже самой обыденной вещи – низенькому столику для фруктов или трехногим табуретам – неповторимый вид.
      Этот зал создавал странное чувство пограничья, остановившегося пространства и времени, когда все вокруг представлялось застывшим отражением того, что когда-то было живым, когда-то, но не теперь.
      И вдруг посреди этой безмолвного неподвижия ощутилось движение, воздух всколыхнулся, словно от вздоха удивления и восторженной радости.
      Повернувшись на звук, колдун увидел двух мужчин средних лет с сухощавыми безбородыми лицами и аккуратно подстриженными волосами. Они были одеты как горожане и отличались от них лишь необычно бледной кожей, которая имела синеватый отлив, свидетельствовавший о том, что ее обладатели жили в мире, лишенном солнечного света.
      Шамаш шагнул в их сторону, намереваясь извиниться перед хозяевами за то, что нарушил их покой, и узнать, куда он попал. Но те, склонившись перед ним в низком поклоне, пятясь, поспешили скрыться.
      Колдун пожал плечами. Произошедшее показалось ему странным и, в то же время, по-своему забавным. В прошлом мире лишенные дара избегали подобных ему, не желая или боясь говорить, в этом к нему относились с благоговейным трепетом, принимая за бога.
      Эти же двое… Он заметил в их глазах и страх, граничивший с ужасом, и благоговейный трепет.
      – Шамаш! – вновь воцарившуюся было в зале тишину неподвижного покоя разрушил громкий возглас.
      Через залу к нему бежала невысокая сероволосая женщина в свободных легких одеждах, стелившихся за ней вослед тонким шлейфом-паутиной. Казалось, что она бросится богу солнца на шею, однако, все же, в последнее мгновение ей удалось подчинить себе свои чувства и остановиться в шаге от гостя, не спуская с него взгляда радостно лучившихся глаз.
      – Дай я хотя бы посмотрю на тебя! Ты совсем не изменился за эти века, одет только странно, по- людски… Но это, наверно, потому, что ты сейчас с ними, на земле…
      – Здравствуй, Гештинанна.
      – Прости, что веду себя как девчонка, но я так рада видеть тебя! Я знала, что ты вернулся, давно хотела встретиться, поговорить, ты ведь, наверно, узнал за это время столько всего, неизвестного более никому. Говорили даже, что ты побывал в ином мире… – она огляделась вокруг, совсем как смертная, делавшая что-то запрещенное и боявшаяся быть застигнутой врасплох. Затем богиня вновь заговорила, приглушив голос до заговорщицкого шепота, объясняя свое поведение, которое могло показаться гостю по меньшей мере странным: – Я понимаю, ты не ожидал такой детской непосредственности и болтливости от богини памяти. Ты привык видеть меня серьезной, погруженной в свою работу. Но… Я просто несказанно рада тому, что ты, наконец, пришел! Я говорю сбивчиво. Спешу успеть все сказать. Ты, наверно, не знаешь, но Кигаль запретила кому бы то ни было говорить с тобой. Она считает, что ты должен вспомнить обо всем сам, что мы можем помешать тебе, отбросить своими чрезмерно яркими огненными чувствами обратно, за грань безумия. Я нарушаю ее запрет. Но я просто не в силах сдержать себя! Эта зала – одна из первых среди тех, что отвела мне для работы Кигаль. Ты раньше часто заходил сюда, рассказывал о людях, помогал понять их. Ты помнишь?
      – Я… – колдун хотел сказать, что не может этого помнить, ведь все, что было, происходило не с ним. Но тогда ему пришлось бы очень многое объяснять, сомневаясь при этом, что собеседница поверит его словам, когда ей хотелось верить совсем в иное. Так хотелось, что она даже не заметила, не заметила, что говорит вовсе не с тем Шамашем, которого знала многие тысячелетия назад. Он мог еще понять, что, возможно, между ним и тем, прежним было какое-то внешнее сходство. Но ведь богиня должна видеть и душу, а в мироздании нет и не может быть двух одинаковых душ. Так или иначе, он решил просто ответить на заданный вопрос, дав правдивый ответ, но не объясняя, что за ним стоит. – Нет, не помню.
      Прости.
      – Ничего, ничего! – поспешила успокоить его Гештиннна. – Ты вспомнишь!
      Обязательно! Нужно лишь время.
      Шамаш огляделся вокруг.
      – Когда я пришел сюда, здесь были смертные.
      – Не смертные – тени умерших, лишь наделенные людским обликов… Это летописцы, мои помощники. Они заканчивали историю одного из людских городов, недавно погибшего под снегом. Увидев тебя, они сразу, обезумев от радости, бросились ко мне, спеша поделиться благой вестью.
      – Мне показалось, что они скорее испугались, чем обрадовались.
      – Нет, что ты, конечно нет!
      – Я видел страх в их глазах.
      – Ну, возможно…Э-х, – она небрежно махнула рукой. – Не обращай внимания. Кигаль тут всех так застращала, что даже мы, боги, не смеем имени твоего произнести всуе, чего уж там говорить о тенях.
      – Эти летописцы – авторы второго цикла?
      – Да. Те, которые написали первый, сейчас доделывают историю каравана.
      – Каравана? – услышав это, колдун сразу же насторожился. Он слышал, что летопись Гештинанны заканчивается смертью и, видя, как близко опасность подобралась к его спутникам, заволновался, понимая, что речь может идти именно о них.
      Богиня же, не сводя взгляда с лица Шамаша, лишь беззаботно улыбнулась, видя только то, что хотела видеть.
      Гештинанне всегда нравился Ут. Да что уж там, она была в него влюблена. Хорошо, что во все времена бог солнца редко спускался в подземный мир. Будучи рядом с ним ей было бы невыносимо трудно скрывать свои чувства. И не важно, что она прекрасно знала: ей не стоит рассчитывать на взаимность. Серая мышка, разве она пара ему? Она и в летописи-то ушла с головой во многом именно потому, что там, в неизменном мире прошлого, могла представлять себе, что было бы, сложись все иначе, не боясь, что кто-то узнает ее мысли или что они как-то повлияют на настоящее и будущее.
      Ее улыбка стала немного грустной: она вспомнила, что когда-то, на самой заре времен, была веселой, смешливой певуньей, богиней виноградной лозы, не грустившей ни о чем, не знавшей тоски. Все остальное, даже это добровольное заточение в подземном мире, произошли потом. Но может быть теперь, когда прошлая вечность закончилась, все измениться?
      Гештинанна украдкой взглянула на Шамаша. Нанше говорила, что бог солнца забыл Айю, что им больше никогда встретиться вновь. И если так – у нее есть шанс…
      – Что за караван? – голос Шамаша заставил ее вздрогнуть. Прошло несколько мгновений, прежде чем она смогла взять себя в руки и немного успокоилась, поняв, что бог солнца если и заметил ее переживания, то не обратил внимание, обеспокоенный судьбой своих смертных спутников.
      – Прости, я задумалась… Ты так неожиданно пришел… Нет, нет, не думай, я очень рада, просто… – смутившись, она умолкла, чтобы затем, наконец, ответить на заданный ей вопрос: – Не беспокойся, речь идет о смертных, с которыми ты никогда не встречался. Между твоим караваном и этим было больше восьми лет пути, так что…
      – Они стоят на краю гибели? Им можно помочь?
      – Помочь? – богиня глядела на него не понимая. – Кигаль позаботится о их душах.
      Они были достойными людьми и заслужили покой. Так что…
      – Я имел в виду, можно ли спасти этих несчастных?
      – Зачем? Они закончили свой путь.
      – Они мертвы?
      – Да. Караван уже почти подходил к городу, когда угодил в трещину. Дело было ночью, все случилось так быстро, что кроме дозорных никто ничего не успел заметить. Это была легкая смерть, во сне. Большинство людей мечтают именно о такой. Впрочем, если они тебе нужны, если у тебя есть для них дело, Нинти могла бы их оживить. Еще не поздно.
      – Нет, – колдун качнул головой. В его глазах отразилась грусть. – Нужно до последнего сражаться за жизнь живого. Но возвращать тех, кто уже ушел за грань – еще большая жестокость, чем слепое убийство.
      – Не могу сказать, что я до конца понимаю тебя, однако с тем, что мне ясно, я согласна, – задумчиво проговорила богиня, мысленно повторяя последние слова бога солнца, рассматривая символ каждого из них со всех сторон, во всех существующих значениях, стараясь ничего не упустить.
      Нет. Ей нужно было время. Ничего. Шамаш всегда говорил загадками и ей казалось очень забавным их разгадывать. Вряд ли он и на этот раз отошел от своих привычек и, значит, лежавшее на поверхности – лишь блеклая тень скрывающегося в глубине.
      – Ты… Ты ведь искал меня, да? Зачем?
      – Чтобы поговорить.
      – Со мной? – ее глаза блеснули радостью. Она не могла поверить, что это действительно происходит с ней. На младшую богиню редко кто обращает внимание. А ей так хотелось быть полезной… – О чем? – Гештанинна была готова сделать для него все, что угодно!
      – Тот караван, с которым я иду. В нем есть дети, рожденные в снегах… – ему было трудно говорить с ней, он почти физически ощущал волны напряжения, наполнявшие все вокруг не то звоном, не то свистом.
      – Да, я знаю, – кивнула та. Богиня хотела помочь ему, облегчить рассказ, не замечая, что лишь мешала, перебивая его.
      – Дело в том, что они спят…
      – Ну и что?
      – Люди ведь не случайно воспринимают и смерть как сон, вечный сон. Этому должны быть причины, и…
      – Но ты-то способен отличить одно от другого! – она сжала руки в кулаки, собралась, думая лишь об одном: как бы случайно не выдать свои чувства. Ей хотелось, чтобы он видел в ней сильную, властную женщину, не нуждавшуюся ни в жалости, ни в сочувствии, способную постоять за себя. Но, незаметно для себя, она увлеклась и твердость вдруг переродилась в жестокость, а независимость – в эгоизм. – И вообще: если они спят, их можно разбудить.
      – Как? – "Как разбудить от сна – навета, насланного, возможно, одним из богов, не причинив вреда спящим?" Это был именно тот вопрос, на который он искал ответ.
      – Ну… Потрясти за плечо, плеснуть ледяной водой, растереть снегом… Слушай, людям ведь это лучше известно. Почему они не могут сами в этом разобраться? В конце концов, мы не должны делать за них все, в том числе вытирать сопливые носы.
      Если бы речь шла о спасении, воскрешении, в общем, сотворении чуда, на которое смертные не способны – другое дело, а так… Ты им не отец, а они – не маленькие детишки.
      Колдун, не говоря ни слова, повернулся, собираясь уходить.
      – Ты что? – богиня удивленно глядела на него. – Обиделся? Ну, это слишком! Нельзя быть таким эмоциональным и чувствительным, как девушка на выданье!
      – Гештинанна, я вижу, что не в силах разобраться во всем сам и пришел за помощью.
      Если ты не хочешь помогать – это твое дело. Мне же нужно искать того, кто согласится.
      – Да здесь не в чем помогать! – она догнала его, схватила за руку, удерживая. – Ты словно сам еще спишь во власти того ужасного бреда, что был способен лишить жизни бессмертного… Шамаш, очнись! Ты беспокоишься по таким пустякам!
      – Это не пустяки, – качнул головой колдун.
      – С чего ты это взял?!
      – Я знаю. Чувствую. Отпусти, – он шевельнул рукой, стремясь освободиться из цепких пальцев богини памяти. – Мне нужно идти.
      Гештинанна на миг закрыла глаза, борясь с волной, которая своей ледяной пеленой накрыла ее с головой, разрывая все цепи и оковы, созданные ею самой.
      – Прости меня, – она виновато взглянула на него. – Прости. Я… Я не хотела тебя обидеть, просто… Ну, – она нервно дернула плечами, – я не знаю, что на меня вдруг нашло. Прости! И, пожалуйста, не сердись на меня! Я… – стыдливо опустив взгляд, она замотала головой, словно отгоняя от себя наваждения, всхлипывая, словно какая-то смертная девчонка, стремившаяся к одному, а получавшая совсем другое.
      – Я не сержусь, – спокойным, ровным голосом проговорил он. Колдун уже почти освободил свою руку, как Гештинанна сжала ее с новой силой.
      – Я очень хочу помочь тебе! Всем, чем смогу! Только объясни мне все еще раз!
      – Дети спят…
      – Да, да… – на этот раз она просто слепо приняла на веру то, что маленькие смертные нуждаются в помощи и теперь мысленно искала выход… – Мы могли бы позвать Гуллу. После того, что ты сделал для нее в Керхе, она совершит ради тебя все возможные и невозможные чудеса… Но ты ведь сам столько знаешь о врачевании, больше всех нас… И если… Если ты не можешь им помочь, то кто же тогда сможет?
      – Я не думаю, что дети больны. Здесь что-то другое… У меня такое чувство, – после некоторой паузы продолжал Шамаш,- что они не просыпаются потому, что их удерживают за гранью сна.
      – Но кто?!
      – Лаль.
      – Он может, – став вмиг серьезной, кивнула богиня. – Если ему стало скучно одному в мире сна и надоело придумывать себе неживых друзей по играм. Но в этом случае он не отпустит детишек. Он сделает так, чтобы им не хотелось и было некуда возвращаться. Убьет родителей. А потом попытается с помочью спящих изменить людской мир, подчинив его сну… – она поежилась от вдруг нахлынувшей на нее волны холода и страха. Богиня, жившая прошлым, не могла забыть того, что случилось когда-то…- Так и происходит? – едва слышно прошептала она, а затем, прикусив губу, замерла в трепетом ожидании ответа.
      – Да.
      – Все повторяется… – она побледнела. Голос угас, лишившись силы и твердости, с каждым новым словом все больше и больше походя на неразборчивое бормотание старухи. – Сперва история с Керхой, а теперь это… Но что нам делать, как помешать ему? Ты ведь знаешь: Лаль находится по другую сторону реальности. Точно так же, как он не в силах проникнуть в наш мир иначе, чем в сон спящих, мы не в состоянии достичь его владений…
      – Сможем, если уснем.
      – Все не так просто! Снов ведь много и как найти нужный? И, потом, тогда мы будем в полной его власти, ведь он – повелитель сновидений, а мы лишь гости – спящие…
      Получается, – она горько усмехнулась, – даже самые могущественные боги бессильны перед малышом Лалем… Но, – она задумалась, – зато люди… Прошлый раз они справились со всем сами…Ты помнишь?
      – Нет, – качнул головой колдун. – Все, что мне известно, я прочел в легендах… Я хотел бы поговорить с теми, кто их написал…
      – Летописцы – не те помощники, которые тебе нужны, – горько усмехнулась богиня истории, – они всегда были и будут только наблюдателями, свидетелями – не более того. Здесь же должны быть деятели… Но где взять второго Мара?-она качнула головой, всем своим видом говоря: "Увы, это невозможно…" -Тогда будем надеяться, что ответ найдет Кигаль.
      – Где она? – Гештинанна встрепенулась, нервно дернула плечами, закрутила головой в поисках своей хозяйки. – Ты уже говорил с ней?
      – Да. Она не знает, как помочь спящим. Сон – не ее стихия. Я просил ее узнать…
      – У кого?
      – У Айи.
      – Айя… – лицо женщины погрустнело, в глазах вспыхнули тайные огоньки зависти и обиды.
      – Лаль ее брат.
      – И враг, – поспешно добавила Гештинанна.
      – Однако, Айя ведь тоже богиня сновидений. И кому, как не ей знать, что происходит.
      – Уж от кого от кого, а от нее люди помощи никогда не дождутся…Так было и так будет… Ей нравится, когда ей поклоняются, когда ее превозносят или боятся…
      Однако ради этого она не ударит и палец о палец. Есть – хорошо. Нет – ну и не надо…
      – Позови, пожалуйста, летописцев, – прервал ее Шамаш.
      – Да, сейчас… – задумавшись, она скрестила руки перед грудью, опустила голову, словно ища ответ на каменном полу у себя под ногами. – Лаль… – ее губы дернулись, растянулись в болезненной усмешке. – Он ведь самый младший среди нас, ты знаешь… Забавный паренек, который… – не договаривая одной фразы, она бралась за другую, чтобы и ее бросить, словно все речи, мысли потеряли свое завершение.
      – Я так давно о нем ничего не слышала… С древней эпохи… Да, с тех самых пор… – она вздохнула, качнула головой, умолкая, погружаясь еще глубже в свои размышления.
      – Гештинанна, все же, не могла бы ты поторопиться, – вынужден был повторить свою просьбу колдун, видя, как песком сквозь пальцы утекают мгновения, которые, возможно, в конечном итоге, решали все.
      Но богиня просто не слышала его.
      – Может быть… – начала она, но договорить не успела: в яркой вспышке света в зал вошла Кигаль.
      – Шамаш, у нас проблемы, – она поспешно приблизилась к колдуну, – Айя спит. И я не смогла ее разбудить.
      Он кивнул. Хотя на его лицо и набежала тень, однако оно осталось спокойным, словно он ожидал чего-то подобного.
      – Спит? Что это за сон, от которого не может проснуться даже повелительница сновидений! И вообще, что, в конце концов, происходит? – воскликнула Гештинанна, вмешиваясь в их разговор. – Я летописец и должна знать!
      – Шамаш, ты что, так ничего и не объяснил ей?
      – Я пытался, – колдун развел руками, показывая тщетность всех своих усилий.
      – Все действительно настолько серьезно? – переводя взгляд с Шамаша на Кигаль, спросила Гештинанна.
      – Да, – ответили те в один голос.
      – И даже более того, – продолжала богиня смерти. – То, что происходит, каким-то образом раскачивает границы между явью и сном. А это представляет опасность не только для людей, но и всех нас, когда мы – такая же часть реальности, как и смертные. Я не хочу вдруг заснуть и проснутся какой-нибудь мерзкой тварью вроде снежной змеи или городской помоечной крысы!
      – Значит, Лаль вновь что-то замышляет… – пробормотала богиня прошлого.
      – Гешти, чем ты слушаешь? Именно это я и сказала!
      – Как во времена древнего цикла? Но разве минувшая вечность не доказала, что подобное ему не по силам? К чему повторять то, что уже раз закончилось суровым наказанием? Ему не хватит могущества…
      – А что если ему хватило ума найти себе помощников?
      – Неужели кто-то по доброй воле решился ему помогать? – удивленно взглянула на Кигаль богиня истории. – Я согласна, Черные легенды могли забыться. Но люди все так же ненавидят Лаля. Хотя и не помнят причины своей ненависти.
      – Помощь можно получить не только по доброй воле, но и обманом, – качнув головой, проговорил Шамаш.
      – Да кого он обманет?!
      – Во сне все готовы обмануться, более того, стремятся к этому. Тем более, когда речь идет о детях.
      – Детях! При чем здесь смертные, тем более те из них, которые еще настолько малы, что даже собственной судьбы не имеют!
      – Наделенный даром ребенок, не только не подчинивший себе дар, но даже не разбудивший его, много опаснее того, кто знает о своих способностях и всецело их контролирует, – проговорила Кигаль, спеша поддержать брата, с которым была согласна, хотя, скорее по каким-то своим соображениям, которыми она не собиралась делиться с другими. Во всяком случае до тех пор, пока в этом не возникнет необходимость.
      Лицо колдуна помрачнело, брови сошлись на переносице, глаза мерцали настороженным хмурым блеском. Он думал о том, что, возможно, все сложилось бы иначе, скажи он детишкам, что они – наделенные даром. Конечно, отношение почитания, которым окружили бы их все, могло повлиять на их характер, превратив в изнеженных и слабодушных созданий, которым было бы неимоверно трудно пройти испытание. Но они бы хоть знали правду о себе. Хотя… Что бы это изменило в сложившейся ситуации? Ничего. Может быть, только б все еще сильнее усложнило.
      Вон малышка, он даже начал обучать ее колдовству, но разве это помогло ей?
      Этот мир… Шамаш недовольно поморщился. Временами ему казалось, что здесь все перевернуто с ног на голову, и он идет не по земле, а небесам. Не удивительно, что когда он прочел книгу Мара, его даже взяло сомнение, а не преуспел ли маленький бог в своих попытках поменять местами реальный и нереальный миры?
      Когда жизнь так похожа на сон, в котором возможно абсолютно все, даже самое нереальное…
      – Сколько их? – между тем спросила Гешти.
      – Кого? – ее собеседники одновременно взглянули на богиню истории.
      – Детишек, сном которых завладел Лаль.
      – Шестеро, – ответил Шамаш.
      – Ну, это не страшно, – Гештинанна как-то сразу успокоилась. – Прошлый раз он одурманил несколько тысяч смертных, десятую часть из которых составляли маги. И все равно ему ничего не удалось…
      – Сейчас все иначе, – нахмурившись, проговорила Кигаль.
      – Конечно, иначе – много проще.
      – Как раз наоборот.
      – Но… – Гештинанна несколько мгновений, ничего не понимая, смотрела на нее, ожидая, что та объяснит свои слова. Однако повелительница мира смерти молчала и тогда богиня памяти повернулась к Шамашу. – Ты тоже так считаешь? Да? Но ведь это несерьезно!
      – Дело не в количестве, а в силе, – колдун потер усталые глаза.
      – Да, – подтвердила Кигаль -Ты сказала это с такой поспешностью, словно знаешь нечто, укреплявшее тебя в этой вере, – не спуская с нее взгляда внимательных глаз, сказала Гештинанна. – Не хочешь рассказать нам?
      – Нет.
      – Но мы вправе знать! Возможно, это поможет разобраться с ситуацией, которая, как ты полагаешь – хуже некуда, – продолжала настаивать та.
      – Нет! – от Кигаль повеяло холодом смерти. Голос стал жестким и властным. Она не собиралась говорить – и все тут!
      – Не настаивай, Гештинанна, – качнул головой, останавливая богиню, колдун. – Раз Кигаль молчит, значит, у нее есть на то весомые причины. Порою знания бывают опаснее, чем незнание. А нам сейчас и других проблем хватает.
      – Ладно, – она могла бы еще поспорить с хозяйкой и подругой, как поступала не раз, но ей совсем не хотелось выглядеть в глазах Шамаша упрямой дурой, настаивавшей на своем даже понимая, что это ни к чему не приведет. И, все же… – Однако Айя нам необходима!
      – Нам придется разбираться во всем самим…
      – Скажи на милость, как ты можешь разобраться с этим, ты, богиня смерти? Убив спящих?
      – Гешти! – глаза богини вспыхнули злостью.
      – Что "Гешти"? Что? Я уже несколько вечностей Гешти! И ничего от этого не изменится!
      – Ты говорила, – Шамаш вмешался в их перепалку, не дав перерасти в нечто большее, – что во времена Мара люди сами…
      – Да, конечно! В прошлый раз они сделали всю черную работу за нас! Но в конце-то концов, вспомни, они заключили договор с Айей! Чтобы вернуться на землю живыми победителями, а не мертвыми героями! Конечно, если тебе все равно, что станет со спящими, если все, чего ты хочешь, это остановить Лаля, пожалуйста, вперед! Но мне-то показалось, что тебя заботит как раз жизнь детей твоего каравана!
      – Это так.
      – А раз так – нам нужна Айи! Только она может разбудить уснувших сном Лаля живыми!
      Кигаль качнула головой. В ее глазах, устремленных на младшую богиню, плавилась тоска:
      – То, что я скажу… Мне бы не хотелось, чтобы ты восприняла это как шутку или бред чрезмерно разыгравшегося воображения. Все совсем не так, как в прошлый раз.
      В вечности не найти двух одинаковых мгновений. Они могут быть похожи, как две капли воды… Но эти капли – не одно и то же. На этот раз нам придется рассчитывать только на себя, исходя при этом из того, что, возможно, нам будет противостоять сила не только Лаля и горстки смертных детишек, но и Айи!
      – Скорее снежная пустыня покроется травой, чем Айя встанет на сторону Лаля! – воскликнула Гешти. – Пусть они и брат с сестрой, но ненавидят друг друга… Так же, как вы двое свою младшую сестрицу Инанну!
      – Я не испытываю ненависти к Инанне…
      – Шамаш, это… Это не важно! – Гешти смотрела на него с тенью удивления.
      Собственно, она хотела сказать другое: – "Важно не это", имея в виду, что, возражая против того, что казалось если и не несомненным, то уж точно не связанным с происходившим, бог солнца не заметил того, что должно было не просто задеть, но возмутить его. Или он действительно забыл Айю, забыл окончательно и бесповоротно? И поэтому остался безразличен к обвинению Айи, в сущности, – в предательстве. Да, Гешти завидовала Айе, и, все же… Она не могла не испытывать возмущения, слыша явную несправедливость. – Айя никогда бы не встала на сторону Лаля! Что бы ни произошло. Это невозможно! Не сомневайся…
      – Гешти, помолчи, – поморщившись, остановила ее Кигаль, – не говори о том, чего не знаешь.
      – Ты всегда не любила ее, и теперь пользуешься…
      – Гештинанна!
      – Это несправедливо!
      Повелительница мира смерти молча смотрела на богиню памяти в упор. Она не произнесла ни слова, чувствуя, что следующее может взвиться яростным ветром, готовым стереть в прах все на своем пути. А затем Кигаль заметила, что бог солнца, сильно хромая, подошел к стоявшему чуть в стороне высокому вырезанному из черного камня креслу и тяжело опустился на него.
      Обе женщины забыли о ссоре, поспешили к нему.
      – Больная нога? – сочувственно глядя на него спросила Кигаль.
      – Шамаш, то, что ты не отказываешься от смертного тела, несмотря на все его недостатки – в конце концов, твое дело. Но почему ты не позволил Нинти исцелить твои раны? Хочешь, я позову ее?
      – Не надо.
      – Что мы будем делать? – голос богини смерти был тих.
      Колдун молчал. Он понимал, что бессилен что-либо изменить. Это не его сражение.
      Не ему идти в бой.
      – А если оставить все, как есть? Пусть события идут своим чередом! – Гештинанна резко взмахнула руками, словно собираясь взлететь. – Вспомните прошлое: что бы мы ни делали, всякое наше вмешательство оказывалось лишь временным решением проблемы, за которым следовала масса новых проблем! – она надеялась, что бог солнца поймет ее, поддержит… Но он качнул головой.
      О, колдун прекрасно понимал ее! Высшие научили его: единственная помощь, которая бывает чиста, свободна от корысти, любви или ненависти, ответственности при поражении и торжества в случае победы – кубок с отравой, переданный в руки больному, закончившему свой земной путь.
      Судьбу подобных должен решать подобный. Пока он был человеком, чувствовал себя простым смертным, эти мысли, сомнения даже не закрадывались ему в голову. Но теперь… Шамаш вдруг с совершенной ясностью понял причину, по которой, зная в сущности все ответы, все, что было нужно для того, чтобы найти путь, он не видел его. Не удивительно.
      Горькая усмешка скользнула по обветренным, потрескавшимся губам. Все это время он искал тот путь, что был бы общим для него и каравана. Но этого пути нет. Его никогда не было и никогда не будет. Их дороги просто пересеклись. На день, на год или на сто лет – неизвестно. В его власти продлить это время или укоротить его, но он не в силах изменить ни свой путь, ни их, сводя две совершенно разные дороги в единую тропу.
      "Бог, человек? – вновь болезненная усмешка. – Какой ерундой я себя мучил? Какая разница, кто я? Главное – не мы, а наши дороги. Но разве не мы определяем их, не мы идем ими? Что они? Всего лишь камень под ногами. Почему же, несмотря ни на что, выходит так, что не мы повелеваем ими, а они нами…? " -Гештинанна, составители древних легенд, позови их пожалуйста, – в какой уж раз повторил он.
      – Я… – она и прежде слышала его просьбу, просто ничего не говорила в ответ.
      Конечно, ей казалось страшно несправедливым, что он предпочитает разговор с призраками давно умерших беседе с ней, но… Богиня лишь опустила голову на грудь, пряча глаза, в которых плавились, готовые пролиться огненными слезами, капли боли и обиды. – Я уже позвала. Они скоро придут.
      – Как скоро?
      Она пожала плечами, чувствуя себя цветком под ногой демона. – Не знаю. Здесь, в подземном мире мы не задумываемся над временем, ведь все короче вечности.
      – Поторопи их, пожалуйста.
      – Конечно, но…
      Она умолка, заметив, как Кигаль взглянула на брата, словно спрашивая о чем-то.
      Стихии, составлявшие ее тело, затрепетали, залучились, в ожидании того, что сейчас старшие боги, наконец, отвлекутся от своих мыслей настолько, чтобы заметить ее, понять, что она может помочь им лучше каких-то призраков, ведь она…
      Но тут они заговорили. Не о ней. Почему? Она не могла этого понять!
      – Мы теряем время, – недовольно нахмурившись, качнул головой колдун.
      – Поиски пути – не потеря времени! – вскинула голову Гештинанна, однако Шамаш не слушал ее, продолжая:
      – Приведи летописцев в караван, пожалуйста.
      – Они призраки и не могут… – начала Кигаль, но бог солнца прервал ее:
      – Смогут – если ты разрешишь. Так нужно.
      – Но зачем столько сложностей? – ее острокрылые брови приподнялись от удивления.
      – Мы могли бы поговорить с ними здесь! И зачем вообще выставлять на показ смертных свою слабость?
      – Это их дети, их будущее и их сражение! Как и тогда, много лет назад, лишь они могут победить в нем! – прошептала Гештинанна.
      – Что за ерунду ты несешь? – богиня смерти взглянула на нее, как мудрая старая женщина смотрит на наивное дитя. – Или не хочешь понять? Не видишь разницы в повторениях? Ведь я говорила…
      – Я потороплю летописцев, – обиженно проворчала она, демонстративно отворачиваясь от хозяйки. – А то так их действительно нужно будет ждать целую вечность. Тем более, что призракам не известен путь наверх, в мир людей, – и, не дожидаясь, что скажут старшие боги, она исчезла.
      – Странная она какая-то сегодня… Сама не своя. Несколько раз мне даже казалось, что с нами говорит Нанше, принявшая облик Гешти. Это скорее в духе той, так вести себя… Рассеянная, забывчивая, глупая… И к тому же упрямая. Видно, твой приход стал для нее совершенной неожиданностью, – говоря это, Кигаль подошла к Шамашу, села на краешек возникшего рядом с ним мраморного кресла. – Странно. Уж не влюбилась ли она в тебя? Вот интересно: она и прежде любила Ута, просто прятала свои чувства так старательно, что никто об этом не подозревал, придумала себе любовь за те тысячелетия, что тебя не было, переосмысливая прошлое, благо оно было в ее полном распоряжении, или влюбилась в тебя сейчас, с первого взгляда?
      – Кигаль… – Шамаш осуждающе качнул головой. – Чувства вообще не следует обсуждать. А уж если это чувства той, которая сейчас не с нами…
      Она сделала вид, что не слышит его, продолжая. – И, все же, я понимаю Гешти. Ты – удивительный мужчина…
      – Нам пора, – спеша прервать этот разговор, проговорил он.
      – Только одно мгновение. Скажи, зачем тебе летописцы? Тебе нужна их память? Да, конечно, она – их дар. Летописцы помнят все, что видели и слышали. Но знания всех их не сравнятся с тем, что известно Геште. Она ведь все-таки богиня. Притом она очень умна. Мы могли бы разузнать обо всем у нее… Несколько мгновений – и она бы пришла в себя.
      – Кигаль…
      – Прости, я забыла: ты не любишь обсуждать других за глаза. Кажется, это то единственное, в чем мы с тобой никогда не поймем друг друга. Я все-таки женщина.
      В первую очередь женщина, а потом уже – богиня… Не сердись на меня. Поверь: нам всем уже поздно изменяться. Это под силу лишь смертным: менять свои взгляды и привычки, словно одежды. Пусть любимые и дорогие, но все же только лишь покровы, укрывающие тело – не более того… Слушай, давай я верну назад Гештинанну. Пусть она чувствует себя обиженной, но… Но если она действительно любит тебя, то быстро обо все забудет. К тому же, еще одно мгновение спустя, когда первые из случившихся событий отойдут в прошлое, открывшись ее взгляду, она заметит, поймет ту опасность, которая угрожает всему, и…
      Колдун качнул головой. Его лицо было мрачным. Смуглая кожа отливала синевой.
      – Нет.
      – Но почему?!
      – Дело не в ответах.
      – А в чем же?
      – Летописцам открыт путь.
      Кигаль пристально взглянула на брата. В ее глазах забрезжил огонь понимания.
      – Путь во владения Лаля… – прошептали ее губы. Богиня тотчас выпрямилась, ее плечи расправились, голова откинулась назад. Все. Она, наконец, поняла!
 

 
      Евсей подошел к стоявшему возле отвернутого полога шатра Атену.
      Хозяин каравана зябко кутался в полушубок, переступая с ноги на ногу. Скрестив руки перед грудью, он прятал кисти подмышками. Шапка была надвинута на самые глаза, взлохмаченные усы и борода топорщились во все стороны, покрытые льдом, дыхание белым паром срывалось с обветренных губ.
      – Холодно, – прошептал Евсей, получше запахнув полушубок. – Мороз просто зверь, – он кивнул головой в сторону царившей за гранью шатра снежной пустыни. – Вон как метель метет – в двух шагах ничего не видно… Что смеешься? – услышав соскользнувший с губ брата смешок, спросил он, повернувшись к хозяину каравана.
      – Ты просто забыл, что такое настоящий холод, – он не повышал голоса, прятал дыхание в ворот полушубка. – С тех пор, как Шамаш идет с нами, нас окружает Его сила, защищая от холода.
      – Да… – летописец недовольно поморщился. Ему не хотелось думать о прошлом, вспоминать обычную повседневную жизнь, лишенную чудес, место которых занимали вечные заботы о том, как выжить в снегах, сэкономить достаточно тепла и пищи, чтобы добраться до очередного города, там продать товар и на вырученные деньги купить достаточно припасов, чтобы одолеть следующий переход. И снова путь, снова снега, и так по кругу до бесконечности… В сравнении с нынешней жизнью, прежняя казалась не стоившей того, чтобы ею жить. И Евсей не поменял бы и мгновения пути по дороге бога на пусть даже вечность былой череды серых однообразных дней. – Видать, Он далеко ушел от каравана.
      – Его нет на земле, – глядя в снега, чуть слышно проговорил Атен.
      – С чего ты взял?
      – Посмотри вокруг. Не замечаешь ничего необычного?
      Евсей обвел взглядом караван, дремавший под защитой шатра. Над повозками витало казавшееся не просто ощутимым, но видимым напряжение, подобное сгусткам тумана, покрывавшим низины.
      – Ты не туда смотришь, – донесся до него хрипловатый голос Атена. – Там, – он кивнул головой в сторону снежной пустыни.
      Евсей старательно пригляделся к белому царству снега, холода и ветра. Но сколько он ни смотрел, глаз не находил ничего примечательного, словно медленный танец снежинок скрыл за собой все, как серая дымка сумерек скрадывает краски земли и небес.
      – Я ничего не вижу, – наконец, сдавшись, проговорил он.
      – Время. Оно замедлило свой бег.
      – А ведь верно, – теперь, когда брат сказал, Евсей вдруг сразу понял, что ему казалось странным, но столь неуловимым, что он не обращал на это внимания: снег летел не просто медленно, он словно висел в воздухе, застыв белым птичьим пухом.
      И эта безмолвная тишина, лишеная не только завывания ветра, но даже его дремотного храпа-бормотания… – Шамаш не только бог солнца, Он еще и повелитель времени. И ты думаешь… Ты боишься, что Он не вернется и мы так и останемся застывшими навек тенями на границе всех времен?
      – Он никогда не поступил бы так!
      – Конечно…
      – Может быть, Он услышал, как Лина звала Его на помощь, и, будучи слишком далеко от каравана замедлил течение мгновений?
      – Уже полдня минуло…
      – Всего полдня! Не забывай: ведь Он ушел от нас на целых десять дней пути… А, может быть, все и не так… – его лицо вмиг помрачнело.
      – Не беспокойся, брат, – в глазах Евсея зажглось сочувствие. – Все исправится. Мы пережили столько всего, пройдем и через это.
      Атен тяжело вздохнул.
      – "Тропа богов требует от идущих по ней жертв" – так, по-моему, говорили Гамешу, когда Губитель, лишив его жену рассудка, вынудил совершить преступление, за которое ее изгнали… – чуть слышно прошептал он.
      – Слова людей, не небожителей. Неужели ты станешь верить им, зная, как Шамаш относится к жертвоприношению?
      – Гамеш имел ввиду самопожертвование. А это нечто совершенно другое, – Атен был серьезен и хмур. – Жертвоприношение – стремление пожертвовать кем-то ради себя, жертва – готовность отдать что-то свое ради других… Евсей, я очень боюсь за дочку. То, что происходит… Это страшно! Раньше, прежде, в общем, давно, я знал: если со мной или с ней что-то произойдет, если мы умрем, мы встретимся в вечном сне госпожи Айи. Но теперь расставание может оказаться вечным!
      – Брат, этого не случится! Шамаш не допустит, чтобы с Мати приключилась беда, ведь она – Его любимица, и…
      Но хозяин каравана не слушал его:
      – Я готов отдать все, что у меня есть, все что угодно, лишь бы вечность не развела наши пути по разные стороны горизонта!
      – Ну, перестань! С чего вдруг столь мрачные мысли? Шамаш вылечил тебя от смертельного яда снежной змеи, исцелил всех нас от безумия, так неужели же Он не найдет способа помочь малышам, которые всего-навсего спят? Ведь они живы! Яд ягод Меслам не убил их, а, значит, есть надежда…
      – Если бы все было так просто…! – а затем, не выдержав, он произнес вслух то, что все последние часы звенело у него в голове, ища, требуя выход наружу: – Ну почему, почему Он ушел именно сейчас, когда Он нам так нужен?!
      Евсей качнул головой. В его взгляде, устремленном на брата, читался укор:
      – Кто мы такие, чтобы судить о поступках небожителей или учить Их, что делать, как поступать? Единственное, что нам дано – верить в Них. И не отчаиваться…
      Атен, может быть, Он уже давно сменил одни поиски на другие и теперь ищет способ помочь детишкам…
      – Не находя его! Ведь иначе Он бы уже вернулся, верно? – полный боли смешок сорвался с потрескавшихся губ. – Если уж Он его не может найти, то, значит, выхода вообще не существует…
      – Атен, Шамаш, конечно, величайший из небожителей. Но не забывай: Он – не повелитель сна. Это стихия Его божественной супруги. Возможно, Он пошел к Ней…
      – Куда! Для того, чтобы увидеться с Ней Ему не было нужды покидать земной мир, ведь вот она, снежная пустыня – Ее безраздельные владения!
      – Богини подземного мира говорили мне, что Шамаш не может встретиться с госпожой Айей, потому что Губитель набросил Ей на плечи плащ-невидимку.
      – Как это? – Атен растерялся. Он привык считать повелительницу снегов всесильной, всевластной владычицей. И не важно, что когда-то Она была всего лишь младшей богиней, вечной девочкой-невестой.
      – Не знаю, – пожал плечами Евсей. – Я только передаю тебе слова хозяек мира смерти. Как бы мне ни было интересно, я не осмелился расспрашивать Их.
      – Конечно, я понимаю… Но неужели госпожа Айя не могла снять этот плащ?
      – Значит, не могла… Атен, ты задаешь мне вопросы, ответ на которые знает лишь Она!
      – Да… Но что же тогда… – он не успел договорить начатой фразы.
      Вдруг раздался звук, заставивший караванщиков вздрогнуть. В еще мгновение назад царившей неподвижной тишине он показался раскатом грома, полным холода и властности. Подхваченный гулким эхом он еще не успел затихнуть, как в мир за пологом шатра вернулось движение. Откуда ни возьмись, налетел ветер, разбросавший в разные стороны хлопья снежинок, спеша отделить небо от земли и прочертить между ними четкой черной нитью грань горизонта. А еще через миг перед глазами караванщиков возникли бог солнца и его старшая сестра – повелительница подземного мира Эрешкигаль.
      Увидев последнюю, Атен и Евсей на миг застыли на месте, окаменев, разучившись дышать, затем их ноги как-то сразу ослабли, подломились, так что караванщики были готовы упасть перед Ней на колени и лишь присутствие Шамаша, в котором они видели своего божественного покровителя и господина, удержало их.
      – Гештинанна еще не пришла? – без приветствий и долгих величественных речей по-деловому спросила Кигаль.
      – Госпожа… – голос Евсея сорвался в сип, слова отказывались складываться в звуки. Он никак не мог прийти в себя, хотя и казался гораздо увереннее Атена.
      Ведь ему уже раз приходилось говорить с повелительницей подземных стран и он знал, как благосклонна госпожа Кигаль к спутникам своего божественного брата.
      – Значит, нет, – кивнула та, понимая, что смертные потрясены ее приходом, и не важно, что она явилась им в людском обличии, когда даже в нем была узнаваема, люди же в большинстве своем видят не столько зрением, сколько памятью. А раз так, ей не приходилось ожидать от торговцев более вразумительного ответа. Впрочем, ей было достаточно и этого.
      Скользнув по собеседникам быстрым взглядом, в которых поблескивали огоньки интереса, она повернулась к Шамашу.
      – Кто они? – спросила богиня.
      Колдун ответил не сразу. Несколько мгновений он молчал, чуть наклонив голову.
      Сначала он просто хотел попросить своим спутников назваться, но, взглянув на них, понял, что им потребуется еще много времени, чтобы прийти в себя, а до этих пор они вряд ли вспомнят даже свое имя, которое, в действительности, сейчас не имело никакого значения, когда богиня хотела узнать нечто иное.
      – Хозяин каравана и его брат – летописец, – наконец, проговорил он.
      – Значит, эти смертные – из тех, кому следует знать правду? – ее слова звучали как вопрос, хотя, по существу, были утверждением, нуждавшимся лишь в подтверждении.
      Шамаш кивнул, добавив:
      – Все они имеют право знать. Ведь это их путь.
      – Тогда нужно посвятить их в дело.
      – Дождемся Гештинанны.
      Кигаль ощутила напряжение, звучавшее в голосе ее собеседника, в ее глазах зажегся вопрос, который, однако же, так и не сорвался с ее губ. В конце концов, решила она, Шамаш лучше знает, как следует поступать. Что же до тревоги и волнений, то для них было предостаточно причин.
      Ее сощуренные глаза придирчиво оглядели все вокруг. Ох как же ей не нравилось это место!
      – Ты чувствуешь? Здесь – око бури, – она подошла поближе к богу солнца, словно прячась под его защиту.
      Кигаль было не по себе. Она устала казаться сильной и властной, ей хотелось хотя бы немного побыть ранимой и беззащитной женщиной, а рядом с Шамашем это было не сложно, более того, казалось само собой разумеющимся, ведь он был могущественнее ее. Но разве могла она позволить себе подобную слабость в такое время, да еще на глазах смертных? Однако… Прислушиваясь к своим чувствам она понимала, что дело не только в ее желании, но и в том, что окружало их. Что-то неуловимое, стихийное все более и более сгущалось вокруг каравана, нечто, заставлявшее искать защиту. Или стремиться убежать прочь.
      – Мне никогда не было так неуютно, – пробормотала она. – Даже рядом с Нергалом.
      Но ведь Лаль… Свышние, да кто вообще такой Лаль!…Послушай, – ее вдруг словно озарило, – а, может, за ним стоит кто-то еще? Я могу поклясться всем сущим, что чувствую дыхание Нергала!
      – Возможно, так оно и есть, – нахмурившись, проговорил Шамаш.
      – О-о-х! – полный ужаса вздох заставил колдуна обернуться, посмотреть на хозяев каравана, которые с трепетом внимали разговору богов, ловя каждое слово. За их спинами виднелись силуэты простых торговцев.
      Люди начали собираться поодаль, не решаясь приблизиться. Если к Шамашу за год дороги они привыкли и знали, что Ему ненавистно даже само слово "господин" воспринимается Им так, словно это – не дань признания, преклонения, уважения, служения, – в общем, всего того, что люди испытывают к наиболее любимым ими богов, – а какое-то оскорбление, то богиня смерти всегда представлялась им совсем иной – далекой, отчужденной, величественной…
      "Кому подчинены Несущие смерть? " – спросил Шамаш Кигаль, переходя на мысленную речь, не желая тревожить дух смертных, которые и так были на пределе в ожидании беды.
      "Как это кому они подчинены? " – непонимающе взглянула на брата повелительница подземных краев.
      "Золотые волки – помощники Айи, змеи – Намтара… " "А, ты в этом смысле… Нет, пусть я – богиня смерти, но у меня совсем другие помощники. Мне служат вестники и проводники, связующие мир жизни и смерти – коты, жуки, кукушки. А Несущие смерть… Какой мне от них прок, когда они способны лишь отнимать жизнь? И, потом, разум этих тварей пуст, дух ослеплен яростью, так что их невозможно даже держать в повиновении. Единственная работа, на которую они способны – делать то, что они творят и так, без нашего на то желания – убивать".
      "Кто их хозяин? " "Нергал… Но это еще ничего не значит! – поспешно добавила она. Кигаль-то заговорила о Губителе с единственной целью – надеясь, что Шамаш разубедит ее, может быть даже высмеет столь по-женски безосновательные страхи. Она не ожидала, что брат не просто воспримет ее слова всерьез, но даже подтвердит опасения. – Лаль мог подкараулить их в краю снов. И вообще… – она понимала, что ловит тень, собирая прах со следов. – Давай не будем говорить о Нергале, – процедила богиня смерти сквозь сжатые губы. – Наш противник маленький Лаль. И все. Пусть так оно и остается".
      Колдун пожал плечами. Какая разница, о чем говорить, а что умалчивать?
      Реальность ведь от этого не изменится.
      К тому же, тут как раз появилась богиня памяти, сопровождаемая двумя из своих помощников-летописцев.
      В подземных владениях последние были наделены человеческими телами, пусть более плотными, каменно-холодными, но, все же, осязаемыми. В солнечном же свете лишь боги были способны различить людские черты в блеклых тенях, с размытыми контурами и прозрачными стихийными покровами.
      Торговцы, не ожидавшие таких гостей, в ужасе попятились. Губы зашептали слова заклинаний – оберегов от бесприютных душ.
      Тем временем летописцы, опустив головы на грудь, словно боясь посмотреть на мир, который был оставлен ими навсегда не одну вечность назад и с каждым новым мигом расставания становился все более и более любим. Они не смели заглянуть и в глаза людей, не желая увидев в них себя такими, какими они стали. Беззвучными тенями они подошли к ждавшим их небожителям и замерли, склонившись в низком поклоне.
      – Шамаш, – решительно заговорила Гештинанна, – древний цикл написан пятью летописцами, когда жизнь Нинта была длиннее обычной людской, – она объясняла, почему потребовалось столько народу там, где обычно справлялись двое, хотя ее собеседнику все это должно было быть известно и так, надеясь, в свою очередь, тоже получить хоть какие-то объяснения. – Но как я поняла, речь идет о части, посвященной Лалю и поэтому привела только этих двоих, – видя, что собеседник не торопится отвечать на ее незаданные вопросы, чуть слышно вздохнув, продолжала она. – Если нужно, я могу позвать остальных…
      – Нет, – качнул головой колдун. – Ты сохранила им память?
      – Конечно, это же мои помощники! – она удивленно заморгала глазами, не понимая, почему Шамаш спрашивает о само собой разумевшихся вещах.
      Может быть, разобраться во всем ей мешала обида. Пусть прежде Шамаш редко заходил в владения старшей сестры и потому постоянно пропадавшая в них богиня памяти нечасто встречалась с ним, пусть при каждой встрече он был подчеркнуто устранен, но Гешти всегда понимала его с полуслова, они говорили об одном и том же, с ней он мог поделиться своими тревогами и заботами о людях, зная, что только она воспримет эти слова всерьез, и постарается помочь. И вот теперь, когда грань, отделявшая Шамаша, исчезла, оказалось, что на смену ей пришло великое множество преград, мешавших не только приблизиться, но даже понять!
      Тем временем колдун, не дожидаясь, пока богиня памяти справится с вдруг накатившими на нее чувствами, повернулся к призракам:
      – Простите, что из-за меня вам пришлось подняться в земной мир. Я сожалею, если это причинило боль вашим душам.
      – Мы слуги богов, – те низко поклонились повелителю небес, тронутые его заботой, – и исполняем Их волю, видя наслаждение в служении.
      – Будьте искренними, забудьте о том, кто я, говорите со мной так, словно я – равный вам.
      – Как прикажешь, – они послушно выпрямились, подняв головы, окинули взглядом невидимых глаз все вокруг, после чего повернули прозрачные лица к богу солнца. – Да, нам было больно вновь войти в мир, который когда-то был родным, сейчас же стал совершенно чужим. Но эта боль приносит больше радости, чем все, что было у нас в жизни и смерти, когда в ней явилось исполнение самой заветной мечты.
      – В каком бы облике мы ни пришли сюда, – продолжал второй летописец, – сколь краткой ни была бы эта встреча, – не важно, когда даже одно мгновение будет согревать нас долгие годы.
      – Нам лишь тяжело видеть мир таким, какой он стал.
      – Разве вы не видели перемены, занося в летопись Гештинанны жизнь и смерть людей? – спросила Кигаль, в голосе которой ощущалось старательно скрываемое раздражение.
      – Госпожа, – летописцы склонили головы в поклоне, не глядя на богиню смерти, соблюдая закон, который та не дала им разрешения нарушить, – все было, казалось иначе. Одно дело наблюдать за происходящем стороны, сквозь зеркала, делающие явь похожей на сон, другое – столкнуться со всем лицом к лицу, когда никаких надежд и сомнений уже не остается.
      – Повелитель небес, – они вновь повернулись к Шамашу и замерли, ожидая, когда тот скажет, зачем они были подняты из подземелий на белый свет.
      – Будучи современниками Мара, вы должны были пройти через те времена, когда люди выбирали владыку вечного сна. Так ли это?
      – Да.
      – Кто-нибудь из вас шел путем Лаля?
      – Господин…! – в глазах мужчин, которые с благоговейным трепетом смотрели на владыку небес, боясь пропустить хотя бы слово, зажегся ужас. Но они не смели оставить Его вопрос без ответа и потому один из них продолжал:
      – Я встал на эту дорогу будучи юношей! То была ошибка не выбравшего судьбу! Потом, осознав ее, я сделал все, чтобы исправить, искупить свою вину! И заслужил прощение госпожи Айи! Господин, Ты ведь тоже простил нас, и…
      – Успокойся, – остановил его колдун, – я ни в чем не виню тебя.
      – И Ты не станешь судить меня вновь?
      – Конечно, нет.
      – Но зачем тогда Ты заговорил…
      – Мне нужен ответ. Ты помнишь путь Лаля? Ты мог бы пройти по нему вновь?
      – Нет! Я не… – он задрожал, замерцал от ужаса. Ему была невыносима сама мысль, воспоминание о том, что и сейчас, несмотря на все минувшие годы, все обретенные знания, или, может, именно благодаря им, казалось ему страшнее самой жуткой из смертей. – Прости, господин, – только когда слова сами начали срываться с его уст, услышав свой голос он понял, что осмелился перечить богу солнца. О, конечно, повелитель небес разрешил им быть искренним. Но даже исполняя волю господина, слуге следовало знать меру дерзости.
      Опустившись на колени летописец замер, готовый принять любую кару за свой проступок.
      – Встань, – если бы перед ним был человек, колдун подошел бы к нему и помог подняться, но он не решился коснуться неустойчивого призрачного покрова, боясь нарушить его равновесие и навредить тени.
      – Может быть, я смогу тебе помочь? – спросила его Гештинанна.
      Узнав причину, по которой богу солнца понадобились ее помощники, она сначала растерялась, не сразу поверив в то, что правильно поняла его слова. А затем ее душа задрожала от обиды. Неужели болезнь настолько изменила его, и он стал ценить слово смертного больше, чем богини?
      – Я храню воспоминания многих из тех, кто жил в то время, – все же, сделав над собой усилие, проговорила она, – и помню путь во владения Лаля так отчетливо, словно шла по нему сама…
      Ничего не говоря, колдун лишь поднял на нее задумчивый взгляд печальных глаз.
      – Шамаш, я знаю дорогу! – она была готова просить, умолять, так ей хотелось быть ему полезной, чтобы он обратил на нее внимание, понял, что она – не серая тень, способная лишь записывать события, которые совершают другие, но и сама что-то делает, что она может даже изменять судьбу… – Я пройду через врата и я сделаю все лучше любого смертного, будь то человек или его призрак! Их терзает страх, которым полнится, словно пустыня снегом, память. Я же свободна от чувств. Они не помешают мне…
      – Ты что же, решила сама отправиться в путь? – с долей удивления, за которым просматривалась тень неодобрения, спросила богиня смерти.
      – Да! Конечно! Лаль мне не враг и…
      – Ты сошла с ума, Гешти! – с сочувствием глядя на нее, качнула головой Кигаль. – Очутившись в мире сновидений, ты станешь всего лишь еще одной спящей – и только…
      – Это не важно!
      "Гештинанна! – резко одернула ее Кигаль. – Перестань! Постыдись людей! Ты ведь богиня! Приди, наконец, в себя! Прислушайся к тому, что ты говоришь: "Это не важно!" А что тогда важно? Зачем отправляться в путь, если он – не более чем сон?
      Чтобы подарить Лалю еще и свои силы заодно со знаниями? То, что ты говоришь, это слова непроходимой дуры, а не дочери мудрости!
      Богиня истории несколько мгновений стояла, удивленно хлопая глазами, словно до этого мгновения спала, а теперь, проснувшись, никак не могла понять, где она и что происходит. Затем она застыла, на миг, обратив свое стихийное тело в камень.
      Наконец, став прежней хладнокровной и разумной повелительницей своих чувств, она повернулась к Кигаль, заговорив с ней на языке мыслей: – "Прости. Не знаю, что на меня нашло… Просто безумие какое-то!" "Конечно, безумие, – хмыкнула та. – Как еще можно назвать любовь?" Богиня памяти достаточно пришла в себя, чтобы не броситься сразу же отрицать то, что было истинной правдой. Ее щек коснулся румянец, однако смущение быстро прошло. В глаза вошла задумчивость, на лицо набежала тень сомнения.
      "Что-то здесь не так. Я не Инанна, чтобы сходить с ума от чувства…" Богиня смерти взглянула на нее с снисхождением:
      "Ты просто никогда прежде не влюблялась и не понимаешь, сколь сильным может быть страсть".
      "И все же… – брови Гештинанны сошлись. – До этого мгновения я чувствовала себя будто в бреду, так, если бы кто-то, ослепляя меня пламенем вспыхнувшей в моем сердце страсти, подчинил себе мою душу, лишая способности мыслить, заставляя действовать, опираясь на эмоции, не знания… Кигаль, я чувствовала себя так, словно съела пригоршню ягод Меслам! " Богиня смерти взглянула на нее с испугом: "Если все зашло настолько далеко… – она повернулась к Шамашу, который стоял, ожидая, когда все справятся со своими переживаниями, подготовившись к тому, чтобы действовать. – У нас очень мало времени, – проговорила она, именно так – "у нас", не разделяя себя и людей, понимая, что в отличие от всех прежних времени и событий, нынешние одинаково опасны для всех, когда могут изменить один из основных непреложных законов мироздания – грань между явью и сном… – Я знаю, что говорю: Лаль всегда был страшно упрям…" "Да… – вздохнула Гештинанна, наверное, впервые за весь этот разговор, соглашаясь со своей хозяйкой. – Он упрям…" "И мстителен. И безрассуден… И может убить пленников, когда за ними придут освободители…" Богиня памяти скользнула взглядом по замершим поблизости смертным. В ее глазах затеплилось сочувствием – женщина понимала, что бессильна изменить то, что было суждено.
      "Жаль… – вздохом сорвалось с ее поджатых, превратившись в тонкие бледные нити, губ. – Нам не приходится выбирать…" "Да! – Кигаль, наоборот, вскинулась, – мы не можем допустить, чтобы мироздание развалилось на части, потеряв одну из связующих нитей!" "Я понимаю… – Гештинанна вздохнула. – Смертные не станут рисковать жизнями своих детей… Пока они спят – они живы, но кто знает, что случится, если попытаться их разбудить… Я была права: лучше ни во что не вмешиваться…" "Нет! Ты не так все поняла…!" – лицо богини смерти исказилось гримасой боли.
      Оно было бледным, в то время как глаза горели нездоровым пламенем. В них плавилось отчаяние.
      "Разве? – Гешти устало взглянула на нее. От недавнего всплеска страстей не осталось и следа. Она вновь была сама разумность и рассудительность. – Если мы вмешаемся, новой войны не миновать".
      "Ну и что? – пренебрежительно фыркнула ее собеседница. – Он – всего лишь маленький божок, а мы…" "Но он бог. Которому ничего не стоит убить смертных. Поверь, пойми: нам будет лучше ни во что не вмешиваться. И пусть Лаль играет своими новыми игрушками. До тех пор, пока они его привлекают – они будут живы… А за это время мы отыщем способ справиться с ним".
      "Нет!" – с еще большим упрямством повторила Кигаль.
      "Но почему! – богине памяти ее рассуждения казались более чем разумными – истинными. Она не видела в них никакого изъяна. – Ведь речь идет всего лишь о нескольких смертных. Которых мы все равно не в силах спасти…" "Ты только что сама хотела отправиться в путь, лишь бы помочь…" "Я уже сказала, что была во власти чего-то, непонятного мне, подобного навету. Я не понимала, что делаю. Для меня было неважно, помогу я смертным или, наоборот, все лишь испорчу. Единственное, чего мне хотелось – сделать что-то для Шамаша, обратить на себя его внимание. Я была слепа и поэтому ошибалась. Сейчас же все совсем не так! А если ты не понимаешь этого, прислушайся, если не к моим словам, то к своим мыслям!" "Не могу!" – Кигаль всплеснула руками, не зная что сказать. У нее на глазах рушились все планы, которые она вынашивала столько веков! Да что там планы, все будущее, каким она его видела!
      "Успокойся. Неужели пришла моя очередь говорить тебе это? Право же, я не ожидала от тебя такой заботы о смертных!" "Причем здесь..!" – в порыве отчаяния начала она, однако, поймав себя на том, что чуть было не выдала секрет, который должна была хранить ото всех, прикусила язык.
      Не в силах успокоиться, она, нервно дернув плечами, повернулась к богу солнца: – Шамаш! – окликнула она его, стремясь заручиться поддержкой брата.
      Колдун словно не замечал их. Он смотрел на стоявших вокруг торговцев, и его лицо было хмурым и напряженным.
      Караванщикам только-только удалось совладать с чувством оцепенения, вызванным приходом подземных богинь, чье появление, несмотря на то, что их привел бог солнца, и внешнюю дружелюбие, не сулило ничего хорошего. Атен уже даже открыл рот, чтобы, отвечая на немой вопрос Шамаша, рассказать обо всем… не произошедшем, нет, скорее – обнаружившемся за время Его отсутствия. Но голос повелительницы подземного мира, громом прозвучавший в душе смертного, заставил его, затрепетав, словно крохотный лист в порывах разбушевавшегося ветра, замолчать.
      – Нам надо поговорить!
      – Не сейчас… – колдун нахмурился.
      – Нет, именно сейчас! – резко прервала его Кигаль. Богиня была готова настаивать на своем, не важно, нравится это ее брату или нет. Взмахнув рукой, она очертила вокруг себя и своих собеседников круг, отделивший их троих от всего земного мира, делая невидимыми и неслышными для смертных.
      – Теперь мы можем спокойно все обсудить, – промолвила она с заметным облегчением.
      – Зачем? – колдун болезненно поморщился. – Мы и так по большей части говорили на языке, не понятном простым смертным…
      – Я не хочу, чтобы услышали как раз те, кому он понятен! Что же до смертных…
      – Им тоже незачем подслушивать наш разговор! – недовольно нахмурилась Гештинанна.
      – Сейчас не место и не время для секретов от торговцев! – возразил Шамаш.- Неужели ты не понимаешь, что тем самым подрываешь их доверие к нам?
      – Доверие? Х-х! – с губ Гештинанна сорвался удивленный смешок, когда она не ожидала услышат из уст бога солнца столь наивного замечания. – Да при чем здесь оно, когда смертные обязаны не доверять, но верить в нас!
      Колдун качнул головой. Он не мог согласиться с ней, однако не знал и как возразить, когда видел, какими глазами, полными благоговейного ужаса и слепого почитания глядели на Кигаль караванщики.
      "Вера… – вновь, как когда-то, ему приходилось думать о ней иначе, чем было привычно для рожденной иным миром души. – Она правит этим миром. Она дает ему силы. Возможно, – он взглянул на богиню, – она права. А я ошибаюсь…" Кигаль тотчас почувствовала сомнения, проникшие в его сердце, спеша их развеять:
      – Послушай меня. Это важно. Особенно если ты хочешь помочь спящим…
      – Шамаш, нельзя помочь всем, – перебив свою хозяйку, быстро, с жаром в голосе заговорила Гештинанна. – Ты ведь знаешь. Так уже было, и…
      – Молчи! – грозно прикрикнула на нее Кигаль, глаза которой засверкали гневом и с трудом сдерживаемой яростью. И та, которая еще миг назад казалась простой, может быть, лишь чем-то сильно взволнованной женщиной, превратилась в грозное могущественное божество, против которого никому не следовало идти.
      Справившись с эмоциями, она повернулась к брату:
      – Выслушай меня. А потом решай.
      – Но…
      – Шамаш, – она устало вздохнула, качнула головой. – Я знаю, что ты хочешь сказать.
      Что не должен решать за этих людей. Что это их путь, их дети… Но неужели же ты никогда прежде не принимал решение за других? Невозможно, чтобы тебе не приходилось делать этого!
      – Ты права, – вынужден был признать колдун.
      – А раз так, – останавливая его на этом, не позволяя продолжать, возражая, что то был другой мир и вообще, вновь заговорила Кигаль. – Раз ты взял на себя ответственность за судьбы этих людей, даря им жизнь там, где их ждала смерть, тебе, а не им решать, куда идти.
      – Вперед, – чуть слышно прошептал Шамаш. Его губы дернулись в грустной усмешке: – Разве у них есть выбор?
      – Есть! – воскликнула богиня памяти, понимая, что если она хочет помешать Кигаль исполнить задуманное, то должна действовать сейчас. Да простит ее хозяйка подземных земель, но Гештинанна была уверена, что в вечности права именно она. – Ну конечно! Они могут остаться стоять на месте! И тогда спящие не проснутся. Но и не умрут!
      Колдун молчал. Скрестив руки перед грудью, он несколько мгновений смотрел то на одну богиню, то на другую.
      – Шамаш, все не так, как кажется на первый взгляд, – продолжала Кигаль, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно ровнее и тверже. – Мы не ведем спор, прося тебя рассудить нас, а указываем два пути. Каждый из них ведет в свое будущее. Вопрос лишь в том, какое из этих будущих будет лучшим для мироздания. И для твоих спутников, являющихся его частью, немаловажной частью, ведь не случайно ваши пути пересеклись.
      – Мне не нравится ни одно из них, – пробормотал колдун.
      – Но третьего не дано! – воскликнула Эрешкигаль.
      – Когда-то я это уже слышал…
      – Ты говоришь так, словно сомневаешься, что все происходит в действительности!
      Шамаш, правда – она ведь остается правдой, даже если не нравится нам! Таков мир.
      Можно идти вперед или стоять на месте.
      – Но путь не единственен…
      – Да… – начала было Кигаль, но Гештинанна прервала ее:
      – Это не важно! Направление не имеет значения, лишь дело или бездействие!
      – Направление… – колдун поджал губы, задумавшись. В его глазах затрепетали огоньки осознания чего-то… Но богини не дали ему возможности понять. Они продолжали:
      – Шамаш, может быть, ты забыл то, что было до твоей болезни, но ты ведь помнишь произошедшее после. В Керхе…
      – Да, вспомни, что было в Керхе! – обе женщины говорили об одном и том же, но каждая – в своих интересах. – К чему бы привело твое бездействие в том городе?
      – Все было бы иначе! Но почему ты полагаешь, что хуже, не лучше?! Шамаш, – богиня истории повернулась к повелителю небес, – послушай, то, что я предлагаю, лишь на первый взгляд кажется жестоким. Но на самом деле это правильно. Путь, проверенный временем…
      – Шамаш…
      Они долго объясняли ему, убеждали, стремились объяснить…
      – Хорошо, – наконец, проговорил колдун.
      Богини тотчас умолкли, хотя и не поняли, с кем из них двоих он соглашался.
      Впрочем, каждая была убеждена, что именно с ней, а потому они не стали уточнять.
      Кигаль, решив, что пора переходить от слов к действиям, взмахнула рукой, снимая купол, окружавший небожителей во время разговора.
      Шамаш же знаком велел Атену и Евсею приблизиться, затем, быстро оглядевшись вокруг, громко позвал:
      – Лекарь, воин, идите сюда.
      Кода те подошли, он продолжал, обращаясь к Лису:
      – Будет лучше, если кто-нибудь продолжит следить за безопасностью каравана.
      Отбери лучших дозорных из тех, кто успел отдохнуть, расставь вокруг шатра на расстоянии взгляда.
      – Стражей, а не дозором? – уточнил Лис, внимательно глядя на бога солнца, стремясь как можно лучше понять приказ, чтобы затем наиточнейшим образом его выполнить.
      – Да, – подтвердил колдун. – Я пришлю к вам волка. Он поможет заблаговременно узнать о приближении врагов… – Шамаш чуть наклонил голову. Предпринятые меры казались ему недостаточными. – И вот еще что. Предупреди всех и помни сам: я установлю между воинами вешки. Вокруг них будет сила, которая в случае опасности привлечет к себе врагов, принимая первый удар на себя и давая вам время подготовиться.
      – Я все понял!
      Колдун повернулся к Лигрену: – Как детишки?
      – Спят, – вздохнув, лекарь виновато развел руками, словно говоря: "Прости, всего моего искусства, всего знания недостаточно, чтобы разбудить них…" -Я… – хозяин каравана, не спускавший настороженного взгляда с помрачневшего лица Шамаша, решил, что бог солнца по какой-то причине недоволен им…
      – Ты бессилен им помочь, смертный, – Гештинанна прервала хозяина каравана прежде, чем тот успел сказать хоть что-нибудь. В ее голосе была грусть, а в глазах – сочувствие.
      – А вы? Вы поможете нашим малышам? – он никогда прежде не решился бы вот так взять и заговорить с богиней, но страх за дочь давал ему силы. – Вы ведь поэтому пришли?
      – Да, караванщик, – кивнула Кигаль. – Мы пришли, чтобы помочь! Расскажи о спящих.
      Как они себя чувствуют?
      – Мы… – Лигрен был так взволнован, что его голос вдруг сорвался, переходя в сип.
      С нескрываемым страхом взглянув на подземных богинь, он, стремясь успокоиться, перевел взгляд на Шамаша, а затем, смотря лишь на него, заставляя себя не замечать его божественных спутников, продолжал: – Мы только совсем недавно начали понимать, что с детишками что-то не так… И мы узнали, что они съели ягоды Меслам…
      – Для людей это яд, – качнула головой Кигаль. – Если больше одного плода…
      – Больше, госпожа, – опустив голову, вздохнул Лигрен, понимая всю тяжесть случившегося.
      Богиня смерти нахмурилась. Ее губы превратились в тонкие бледные нити, на лицо легла тень, а в глазах было столько беспокойства, что его хватило бы, чтобы окутать всю землю снежным покрывалом. Однако в облике повелительницы мира смерти не было видно предвестников ярости.
      – Но они не мертвы! – видя в этом добрый знак для себя, воскликнул лекарь. – Они спят. Только спят! И… Вы ведь поможете нам? Вы ведь пришли, чтобы помочь, правда?
      – Правда, – вновь подтвердила, успокаивая его, Кигаль. – Правда, – но, несмотря на то, что ее голос звучал ровно и спокойно, в глазах закружили тени, чей сумрачный танец не предвещал ничего хорошего. – Интересно, как эта гадость попала к ним…
      – Да уж, – прошептала Гештинанна, – ведь, насколько мне известно, плоды Меслам запрещены.
      – Да, госпожой Айей… – пробормотал Лигрен, втягивая голову в плечи, готовясь к тому, что гнев подземных богинь вот-вот обрушится на него, испепеляя.
      – Тогда как же это понимать?
      – Гештинанна! – остановил ее укоризненный взгляд Шамаша. – Зачем ты пугаешь его?
      Он и так все расскажет. И по доброй воле быстрее, чем по принуждению.
      – Вот-вот, – хмуро взглянув на спутницу, проговорила Кигаль, – так ты только затягиваешь разговор. И, сдается мне, делаешь это осознанно. Все еще не рассталась со своей идеей?
      – Это тут совсем ни при чем! – та была готова вскипеть от нанесенной, да еще в присутствии смертных, обиды, тем более, что обвинение казалось совершенно незаслуженным, хотя… Ради истины, она должна была признать, что где-то в глубине души, возможно, так оно и было. В слух же, несколько успокоившись, решив, что спор ни к чему хорошему не приведет, продолжала: – Я просто хочу во всем как следует разобраться. Надеюсь, так же, как и ты, Кигаль!
      – Не сомневайся. Я не Нанше, чтобы бросаться, не задумываясь, в омут вниз головой!
      – Лекарь, – голос Шамаша заставил обеих женщин замолчать. – И, все же, как ягоды попали к малышам?
      – Случайно… – прошептал тот, еще не до конца придя в себя.
      – Случайно! – вскричала Гештинанна, на лице которой удивление было готово смениться гневом. – Да в вашем мире ничего не происходит случайно! А если что-то случилось помимо вашей воли, смертный, так и скажи! И мы разыщем того, кто стоит за этим, не важно, бог он, демон или дух!
      – Госпожа… – лекарь вновь сжался, ощутив такой холод, которого не чувствовал никогда прежде, даже в самые лютые морозы. – Я имел в виду… Я хотел сказать…
      В том, что произошло, не было ничьего злого умысла, просто…
      – Расскажи, смертный, – кивнула ему повелительница подземного мира, – как все было, а выводы уж позволь нам сделать самим.
      – Но почему Вы спрашиваете? – удивленно пробормотал Евсей. – Неужели Вы сами не знаете? Ведь Вы боги…
      – О, мы можем узнать и по-другому! – повернулась к нему Гештинанна. – Но, поверь мне, летописец, тебе не понравится, если мы поступим так. Это ведь очень неприятно наяву, не во сне, который защищает от сильных чувств, видеть в глазах вечных отражение своей смертной жизни, чувствовать себя снежинкой, – она поймала ее, словно пух белой птицы, продолжая, – которая растает, а мы и не заметим…
      – Мы не делаем этого, – продолжала Кигаль, – потому что так хотел Шамаш. У него свое отношение к чтению мыслей. Что должно быть известно вам, избранным им в свои спутники по земному миру, и так… В общем, – она развела руками, – вам придется все объяснить нам.
      – Конечно, это медленнее… – богиня чуть наклонила голову, – но не лишено своего смысла. Так что же произошло?
      – Рабы… – несмело начал Лигрен. Менее всего на свете ему хотелось говорить о проступке Рамир, боясь, что боги, в порыве ярости, осудят ее, не принимая в расчет ничего остального, хорошего, что могло бы ослабить кару, облегчить наказание… Но разве мог он промолчать под огненными взглядами небожителей, или, тем более, даже подумать страшно, солгать Им? – Они всегда возят с собой ягоды Меслам, – единственное, что было в его силах, это постараться смягчить гнев подземных повелительниц, вызвав их сочувствие. – Они используют их лишь для себя, как лекарство от жестокой тоски или средство последнего дня… Вы ведь знаете – жизнь рабов грустна и тяжела, у них нет ничего, даже собственной судьбы, а будущее если и несет в себе проблеск надежды, то такой робкий, что его трудно разглядеть среди окружающего непроглядного мрака…
      – Продолжай, смертный, – если богиня смерти и была чем-то недовольна, то только медлительностью рассказчика, – я понимаю твою заботу о спутниках. Не бойся: мы не станем никого судить, не разобравшись во всем. Итак?
      – Рамир… – его душа была готова заплакать, будто он приговаривал к вечному проклятию собственную дочь. Но он не мог не подчиниться воле небожителей. – Она дала ягоду дочери хозяина каравана, потому что не могла отказать ее просьбе…
      – Она действительно не хотела никому причинять зла, – поддержал его Атен. – У рабыни нет собственной воли, так что… И, потом, с некоторых пор они подружились с моей малышкой и девушка старалась угодить ей во всем.
      – Это понятно… – проговорила Кигаль. – Однако… – она качнула головой. – Остается еще вопрос, с чего это вдруг ей понадобились ягоды Меслам…
      – И откуда маленькая караванщица вообще о них узнала, – подхватила Гештинанна. – Вряд ли от своих спутников… К тому же, – она повернула голову к Лигрену, – ты говорил, что ваши дети съели больше чем по одной ягоде. А девочке дали только одну. Откуда взялись остальные?
      – Какая разница? – недовольно поморщилась Кигаль. Для нее главным было не как все случилось, а почему произошло, когда первое оставалось лишь в прошлом, второе же могло иметь последствия для будущего.
      Но Гештинанна, толи в обычном стремлении понять все, чтобы создать наиболее полную картину произошедшего, толи действительно желая затянуть разговор, оттягивая срок действий, продолжала свои расспросы:
      – Как такое возможно?
      Взгляды смертных, их души метнулись к повелителю небес, моля Его остановить богинь. Но Шамаш молчал, не вмешиваясь. Впрочем, он просто больше не слушал разговор, и так зная ответ. Ему просто нужно было время, чтобы все обдумать.
      – Нам кажется… – караванщики опустили головы: – Их взяла Мати.
      – Нам не следовало этого говорить, – тяжелым, полным муки вздохом сорвалось с губ Евсея. Еще миг назад они с такой самозабвенностью защищали рабыню и вот теперь, как-то походя, небрежно, даже не задумываясь над тем, что делают, обратили грядущий гнев подземных богинь на несчастную душу девочки… – Возможно, мы ошибемся… Я… Я не верю, что моя племянница способна на нечто подобное. Она не могла украсть! Шамаш, – он повернулся к богу солнца, ища Его понимания и поддержки. – Ты ведь знаешь сердце Мати! Скажи же…!
      – Малышка здесь ни при чем…
      Облегченный вздох уже готов был сорваться с губ летописца и его мрачного в напряженном молчании брата, но Шамаш продолжал:
      – Однако то, что ягоды взяла она – правда.
      – Все-таки украла… – Евсей побледнел. Ему стало ужасно стыдно, так стыдно, что он готов был провалиться сквозь землю. И еще… Он думал о том, что, возможно, не заговори он об этом, не заостри он внимание богов на вине девочки, возможно, те не сочли бы ее столь уж большой, а теперь… И, все же, ругая себя на чем свет стоит за болтливость, он продолжал, потаясь объяснить произошедшее, обелить племянницу в глазах богов. – Даже если это так… Она делала это не по своей воле! Кто-то отравил ее душу, кто-то очернил ей глаза. Она не знала, не понимала, что творит! Это все бог сна! Он обманул ее, одурманил…
      Кигаль и Гештинанна, переглянувшись, кивнули друг друга, когда сказанное смертным подтверждало их мысли и подозрения.
      "Обман – стихия Лаля", – говорили глаза одной.
      "А ребенок – самая легкая добыча, когда более доверчивого стремящегося обмануться в своей вере во все на свете создания не найти", – соглашался с ней чуть подернутый дымкой размышлений и воспоминаний взгляд другой.
      Но караванщики не смотрели на Них. Они не спускали взгляда с лица бога солнца – того из небожителей, чей суд был самым важным для людских душ.
      – Ты ведь не осуждаешь ее? – задал Евсей тот вопрос, который беспокоил в этот миг их всех, но произнести решился только он.
      Шамаш взглянул на летописца с нескрываемым удивлением. Ему и в голову не приходила мысль о том, что в мироздании есть поступок, за который можно осудить или даже покарать ребенка.
      Другое дело – понять истинную причину самому, чтобы потом объяснить маленькому человечку, чего не следовало делать и почему.
      Но вопрос был задан и на него нужно было дать ответ.
      – Нет… Скольких ягод вы не досчитались? – спросил он Лигрена.
      – Рамир не уверена. Ей никогда прежде не приходило в голову считать…
      – И все же?
      – С десяток.
      – Свышние… – сорвалось с губ богини смерти, в сощуренных глазах которой отразился ужас. – Я и представить себе не могла, что все настолько плохо!
      – Хуже некуда, – Гештинанна вздохнула. В ее глазах, обращенных к смертным, горело искреннее глубокое сочувствие. – Кигаль, – вслух, не тая слов от караванщиков, проговорила она, – наш спор был лишен смысла. Тут бессильны даже мы.
      – Нет! – полный ужаса возглас прокатился по каравану. Насколько бы ни были реальны прежние страхи, они казались всего лишь призрачными угрозами в вере в то, что боги не оставят в заботах своих избранный Ими караван. Но если…
      – Я велел приготовить бодрящий отвар, – голос лекаря звучал откуда-то издалека, теряясь в отзвуках мыслей, как тень среди тумана, – но вряд ли это поможет.
      Слишком уж доза большая…
      – Это несправедливо! – полное обиды и боли сорвалось с губ Кигаль. Ей-то казалось, что она предусмотрела все, и вот выходило, что все рушилось из-за какого-то пустяка, маленькой ягодки Меслам! – Не честно! Я так старалась… – сжав пальцы в кулак, она в ярости стукнула ими по воздуху, высекая из него молнии.
      – Кигаль, может быть, ты, наконец, объяснишь… – начала Гештинанна, но богиня смерти резко прервала ее:
      – Нет! Я еще не сдалась! Скажи, – она подплыла к Атену, остановившись всего лишь в шаге от смертного, – скажи, какой сон снится детям! Что они видят: мечту или кошмар?
      – Госпожа, я… – конечно же, он был готов во всем, что угодно помогать богине, не оставившей надежды на спасение ее малышки, но… Он болезненно поморщился, не понимая, чего Она от него хотела, ведь караванщик был по эту грань реальности и при всем своем желании никак не мог заглянуть в сон, которым грезила его девочка.
      Да если бы он был в силах оказаться в ее сне, он бы, несомненно, нашел способ увести ее за собой… или остаться с ней, не важно, главное – быть с дочкой, знать, когда ей понадобиться помощь, спасти ее от бед, которые навеки останутся невидимыми для находящегося за пределами сна.
      – Их сон спокоен, – ответил за него Лигрен, который, в отличие от хозяина каравана, понял, что имела в виду богиня. – На лицах лежат улыбки. Нет знаков, которые оставили бы страдания души… Они видят добрый сон, госпожа, – вздохнув, проговорил он.
      Лекарю это представлялось плохим знаком, когда из кошмара пытаются убежать, возвращаясь в реальный мир, от исполнения же мечты никто никогда не уйдет, как ни зови, ни умоляй. Но богиня смерти, наоборот, получив ответ, несколько успокоилась:
      – Значит, еще не все потеряно…
      – Кигаль… – Гештиннна качнула головой. – Не делай этого. Не вмешивайся. Поверь мне: это не приведет ни к чему хорошему.
      – Но я не могу иначе!
      – Оставь все эмоции позади, взгляни вокруг. Ты видишь: грань между явью и сном сейчас столь хрупка, что стоит нам сделать неверный шаг, как все мироздание сорвется в бездну, ведь отражение и реальность не могут стоять по одну сторону зеркала.
      – Мы будет осторожны!
      – И как ты себе это представляешь? – не выдержав, вскричала Гештинанна.- Что ты вообще знаешь о крае сновидений?
      – Да уж побольше тебя! Ведь я богиня смерти, а смерть – это вечный сон!
      – Ты – повелительница души, спит же разум!
      Когда слова иссякли, они замолчали, продолжая глядеть друг на друга, не в гневе, ненависти или презрении, нет – в безнадежном поиске иной возможности, того пути, которого как они совершенно точно знали, просто не было.
      – Госпожа! – донесся до них полный слитых воедино надежды и отчаяния возглас женщины.
      Лина, вырвавшись из рук пытавшихся удержать ее женщин-караванщиц, подскочила к богине смерти, упала на колени перед повелительницей подземных земель: – Верни малышей, прошу Тебя! И я буду твоей слугой в вечности!
      – Не надо, – властным движением руки та велела ей подняться. – Не надо просить меня, смертная, о том, что я готова сделать и так. И не надо предлагать мне службу, которая принадлежит моему брату, когда ты – одна из его спутниц.
      – Но ты поможешь? Ты вернешь детей?
      – Мать, – Кигаль не успела ответить на заданные смертной вопросы, как, опередив свою хозяйку, заговорила Гештинанна, – вспомни, с кем ты говоришь. Богиня смерти не может дать жизнь! Даже если ей удастся каким-то образом разбудить спящих, они вернуться не к вам, а к ней!
      – Господин… – прошептала Лина, повернувшись Шамашу. Она не знала, что сказать, как вновь попросить о том, о чем уже просила. "Пусть так, – читалось в ее глазах, – пусть они вернутся не в мир живых, но в края смерти. Пусть, если иначе нельзя.
      Только бы они вернулись! Только бы вечность хранила в себе надежду на новую встречу!" Из ее глаз потекли слезы, молчаливый и бесконечный поток которых она была не в силах сдержать.
      Колдун, медленно, словно через силу, повернувшись к караванщице, посмотрел на нее.
      Он знал, что такое выбор, как тяжел и болезнен он может быть. Жизнь долго учила его выбирать, стремясь сохранить главное, отказываясь ради этого от всего остального. Самое ужасное, что, несмотря на жуткую боль, пронзившую сердце, разум продолжал мыслить трезво и отрешенно, указывая, как следует поступить. Но мог ли он…
      – Шамаш, – сиплым, отказывавшимся подчиняться, срывавшимся в хрип голосом начал Атен. Он выглядел ужасно, за краткий миг постарев на многие годы. Со сгорбленной спиной и опущенными плечами, безвольно повисшими руками и вымученным пустым взглядом он совсем не походил на того сильного и гордого хозяина каравана, который еще недавно мерил шагами белые просторы бескрайней снежной пустыни. Это был старик, уставший от жизни настолько, что она больше не приносила ни радости, ни счастья. – Если так нужно для блага мира… Ты должен думать обо всех. А мы…
      Мы как-нибудь… Только, – на миг в его глазах зажегся огонь, но и это была не надежда, а мольба, – прошу, сделай так, чтобы смерть не разлучила нас. Пусть хотя бы в вечном сне мы будем вместе!
      – Смерть не может быть лучше жизни, – качнув головой, чуть слышно проговорил колдун.
      – Шамаш, подумай! – попыталась остановить его Гештинанна.
      – Тут не о чем думать.
      – Но есть еще и другие люди, весь остальной мир…
      – Правда в том, – глядя в упор на богиню памяти, медленно, подчеркивая каждое слово, заговорил он, – что мне нет никакого дела до этого остального мира. Он и так умирает, смирившийся со своей смертью. Ну и пусть. Этот же караван – то единственное, что имеет для меня смысл.
      – Да, такова правда, – вздохнула Гештинанна, вынужденная смириться с тем, что ей не удалось убедить бога солнца в том, что она считала наилучшим. – Но истина ли? …Поможешь ли ты своим спутникам, вмешавшись, или, наоборот, навредишь?
      Вскинув голову, колдун взглянул на нее. В его глазах была грусть и глубокая, разрывавшая душу на части, боль. Однако он ничего не сказал. И вместо него заговорила повелительница подземного мира, повернувшись к спутникам бога солнца:
      – Надо действовать, пока еще не слишком поздно! Соберите всех спящих детишек в одном месте.
      – Госпожа… – хозяин каравана не совсем понял приказ и вынужден был просить разъяснений, несмотря на весь тот страх, что волнами жуткого холода захлестывал его с головы до ног. – В одной из повозок?
      – Нет. Прямо под куполом шатра. Постелите на снег одеяла, зажгите кругом костры… – она подобно стеклянному сосуду наполнилась пламенем огненной воды, залучилась им, черпая все новые и новые силы из стремления помочь.
      – Нужно позвать Нинти, – задумчиво проговорил Шамаш.
      – Да, – сестра тотчас согласилась с ним. – Она, конечно, не из сильных богинь, но уж свое ремесло знает. И, потом, девочка нам кое-чем обязана… Схожу за ней…
      Но чуть позже…
      – Гулла говорила, что легче оживить целое войско, чем поддержать жизнь в одном-единственном умирающем, – качнув головой, прошептала Гештинанна. – Если спящие подойдут к грани смерти, она сможет вытянуть одного из них, от силы двух, но никак не больше. А детишек, ты говоришь, шестеро…
      – Об остальных позабочусь я…
      Гештинанна сочувственно взглянула на повелителя небес. Она понимала, что это невозможно даже для него. Ведь не важно, сколь велико могущество, когда в деле исцеления главным было иное – способность сконцентрировать все свое внимание на одной точке – человеческом теле, снимая с него черные покрова хвори, возвращая свет здоровья. Сосредоточиться же на одном означало забыть обо всем остальном.
      – Сати тоже может нам помочь, – осторожно, так, чтобы не переступить грань дозволенного, проговорил Лигрен.
      – Асанти… – Кигаль кивнула. – Позови ее.
      – Да, госпожа…- Лигрен был готов сорваться с места в любой момент, чтобы броситься исполнять волю небожителя.
      – И Эриду тоже…
      – Как прикажешь, госпожа! – он исчез так быстро, словно был и не человеком вовсе, а тенью.
      – А я пошла за Гуллой, – и Кигаль исчезла.
      Шамаш продолжал стоять, скрестив руки и опустив голову на грудь, дожидаясь, когда все соберутся. За все дальнейшее время приготовлений он не проронил ни единого слова, не удостоил никого даже взглядом, так, словно вокруг него была пустота.
      Сначала Лигрен подвел к нему Сати и Ри. Потом появились Кигаль с Нинти.
      – Шамаш! – обрадованная новой встречей, богиня врачевания бросилась к богу солнца, но боль, которой полнились его глаза, заставила ее остановиться. Улыбка сошла с ее губ. – Прости… – пробормотала она. – Кигаль мне все рассказала… Ну, в общих чертах…
      – Извини, что пришлось потревожить твой покой.
      – О чем ты говоришь! Ты столько сделал для меня, и…
      – Прости, но у нас нет времени на все эти слова… Кигаль сказала, какой помощи мы ждем от тебя?
      – Да, я должна быть возле спящих и когда те станут просыпаться – постараться удержать их в мире живых.
      Колдун кивнул, а затем повернулся к торговцам, обвел их взглядом. И караванщикам показалось, что он чего-то от них ждет. Ответа на какой-то не заданный вопрос.
      Или, может быть, решения…
      – Господин, – переглянувшись со своими спутниками, видя, что те не в силах произнести решающих слов, несмотря на то, что у многих они уже лежали на устах, заговорил хозяин каравана. – Нас ведь впереди ждет выбор? Этот выбор… – он понимал, чувствовал, что должен сказать совсем иное, но ничего не мог с собой поделать. – Сделай его за нас! Мы всецело доверяем Твоей мудрости, и…
      Колдун нахмурился, не скрывая разочарования.
      – Разве по законам пустыни караванщики не решают свою судьбу сами? – проговорил он. – Или вы рабы, для которых все определяют другие?
      Рабы? Ужас вспыхнул в глазах Лигрена. Нет, конечно нет! Чтобы вольный человек отдал свою свободу! Тем более недавний раб, которому пришлось через столько пройти, чтобы заслужить второй шанс! Но… Закусив нижнюю губу, бывший жрец задумался. Разве не все смертные всецело зависят от воли богов, тем самым пусть не по названию, но по сути являясь Их рабами? Да, это больно и неприятно, осознавая себя личностью, не грязью под ногами, понимать, что принадлежишь подобному тебе. Но боги иные. И Им принадлежать не стыдно.
      – Если господин пожелает… – лекарь готов был вновь и вновь повторять эту фразу, прячась за ней, словно под куполом шатра.
      Несколько мгновений висела напряженная тишина. Шамаш молчал и в этом его молчании была и задумчивость, и сомнение и желание сделать передышку перед последним броском. Вместо него заговорила Кигаль:
      – Вы так и не научились понимать его, смертные, – хмуро глядя на караванщиков, проговорила она. – Несмотря на то, что были его спутниками год. Для вашей жизни это – целая вечность. Я многое могла бы объяснить вам, что облегчило бы и ваш путь, и его. Однако, – она с сожалением качнула головой, – сейчас у нас нет на это времени. Может, в другой раз. А пока лучше молчите, если не знаете, что сказать… Шамаш? – Кигаль повернулась к брату.
      Колдун лишь кивнул. В конце концов, она была богиней этого мира, а он – чужаком, который к тому же не видел иного пути к спасению.
      – Путь в мир сна открыт, – повернувшись к смертным, твердым решительным голосом заговорила богиня смерти. – Нескольким из вас нужно отправиться туда, вернуть спящим память об истинной земле, помочь сделать правильный выбор и вернуться назад. Живыми, если нам удастся восстановить нити, связывающие воедино их души и тела…
      Это был шанс! Глаза караванщиков загорелись огнем решимости, жажды действий.
      – Что мы должны сделать?
      – Вы – ждать, – она вновь была прежней повелительницей смерти, говорившей с тенью нетерпения и неудовольствия тем, что ее перебивали, однако же, все же снисходившей до ответа, понимая, что без этого не обойтись. – Действовать будут они, – богиня повернулась к Сати и Ри, пронзив их холодным взглядом, – если, конечно, вы готовы рискнуть своими жизнями ради тех, кто спит.
      – Да! – не колеблясь ни мгновения, в один голос ответили Ри и Сати. Эта решимость, жажда совершить Поступок во имя великой богини, пересилила даже страх перед Нею.
      – Тогда… Мое прикосновение заставит вас заснуть. Вы окажетесь в том сне, в который попали малыши. Все, что вам нужно – убедить их проснуться. Это не сложно.
      Итак…
      – Госпожа… – когда богиня уже готова была коснуться караванщиком слабым дыханием своей силы, ее остановил Атен. – Там ведь моя дочь. Это мой долг, мое право рисковать ради нее. И… Она любит меня, верит мне… Она меня послушает, я уверен, – не смея взглянуть на повелительницу смерти, он оглянулся на брата.
      – Да, госпожа, – видя, чувствуя, что тому необходима поддержка, проговорил Евсей, – позволь нам идти… Ри с Сати… Они, конечно, достойны. Но они так молоды, что могут не найти тех слов, которые помогут, убедят…
      – А еще моя дочь недолюбливает Асанти…
      – К тому же, она понадобится здесь. Ведь у девочки дар целительницы, и… – летописец замолчал, ожидая, когда Шамаш произнесет решение, которое, казалось, уже было предопределено.
      Но бог солнца молчал. Вместо него вновь заговорила Кигаль, которая, казалось, даже не заметила, что смертные не просто прервали ее, остановив в тот момент, когда она должна была перейти от слов к действиям, но осмелились с ней спорить, сомневаясь в правильности принимаемых ею решений:
      – Все это не имеет ровным счетом никакого значения. Важно другое – чтобы все произошло именно так… – затем Кигаль взмахом руки подозвала к себе призраков.
      – Сейчас, когда вы знаете, что происходит и какова цена поражения, я спрашиваю вас: вы готовы помочь?
      – Да, госпожа! – без колебания ответили тени, склонились перед своей повелительницей в низком поклоне. – Приказывай, мы все исполним!
      – Нужен проводник, который указал бы странникам по просторам сна нужные врата.
      Один из вас однажды в своей жизни уже проходил через них…
      – Я укажу путь, госпожа! Я буду рядом с ними…
      – Ты должен будешь лишь довести их, – она качнул головой в сторону Ри и Сати, – до врат. Это все, что от тебя требуется. Не переступай черты. Дождись странников и помоги вернуться назад тем, кого они выведут из края Лаля.
      – Да, госпожа.
      Затем Кигаль повернулась к молодым караванщикам, которым предстояло ступить на тропу мира сна.
      – Когда человек засыпает, он забывает о мире яви, – проговорила она тем вкрадчивым голосом, который проникал в саму душу, заставляя ее внимать словам и запоминать их навеки. – Но память уходит не навсегда. Она может вернуться. Для этого нужно, чтобы во сне зажегся огнем, указующим путь, некий образ. Призрак – вот ваш знак. Он отправится за вами в край сна, он найдет вас и, явившись, напомнит о том, что вам предстоит совершить… Важно, чтобы все случилось именно так, а не иначе, ведь изменение может стать брешью в ткани пространства… – видя, что сон начал одолевать молодых караванщиков, она жестом велела Атену и Евсею поднять их. – Перенесите их к другим спящим. Пусть все они будут рядом…
      – Это жестоко! – спустя несколько мгновений безликой тишины сорвалось с губ богини врачевания.
      – Жестокий мир, жестокое время, – вздохнув, качнула головой подошедшая к ней Гештинанна. Хранительница памяти, она давно смирилась с тем, что история пишется кровью несчастных по бумаге бед.
      Что же до Нинти… Разум требовал, чтобы она забыла о сочувствии, жалости, сострадании, обо всем, думая лишь о грядущем, но сердце… оно не настаивало, просто повторяло вновь и вновь: "Какое же может быть грядущее, если у настоящего отнять то зерно, из которого оно родится".
      – Все так и не так… Все так, как должно быть, и, в то же время, этого быть не должно…
      – Ладно, я и не ожидала от Кигаль ничего другого, – не унималась Нинти, – но Шамаш мог бы уменьшить эту жестокость, вместо того, чтобы увеличивать ее! – ей было больно это говорить, но она не могла промолчать.
      Кигаль вырвала Нинти из самого радостного и светлого оазиса на земле, привела в мертвый холод снежной пустыни, по дороге рассказав массу такого, чего ей менее всего хотелось знать, скрывая свою ранимую душу под защитой святого неведения. И вот теперь еще и бог солнца, столько сделавший для нее, тот, которого она почитала, любила, возносила, ради которого была готова на все что угодно, в решающий для его спутников миг стоял в стороне и, как ей казалось, с полным безразличием, даже холодом взирал на происходившее со спутниками, о которых заботился бы любой, даже самый черствый и жестокий демон. – Как он мог поступить так? – она скользнула взглядом по стоявшей поодаль Кигаль, словно видя в ней причину и виновницу этой странной и такой страшной перемены. Может быть, Шамаш поддался каким-то чарам сестры? Или случилось что-то еще? Но если так, он нуждается в ее помощи. И она поможет, даже если он, не осознавая, что происходит, не позволит ей сделать это.
      – Как "так"? – голос Гешти заставил ее на мгновение отрешиться от прошлого и будущего, чтобы вернуться в настоящее.
      – Среди спящих младший брат Сати. Жестоко отнимать у родителей обоих детей, – она говорила тихо, чуть слышно, чтобы ее не услышали смертные, для ушей которых не предназначались разговоры, хранившие в себе тень несогласия младшей богини с поступками великой повелительницы.
      – Они еще не мертвы, – качнула головой богиня памяти.
      – Но ты ведь знаешь: это случится, если все будет идти так, как идет!
      Гештинанна качнула головой. Она хотела сказать: "Тебе не известно и половины происходящего…" – но промолчала. В конце концов, кто она такая, чтобы учить других? И, к тому же, то, что Шамаш не поддержал ее, внесло некоторое смятение в ее душу. А что если она ошиблась? Ведь зеркало времени не всегда прямое, а значит отражения настоящего и прошлое могут не совпадать.
      – Если ты считаешь нужным, останови, – словно случайно обронила она.
      – Нет! – в ужасе прошептала Нинти, и в глазах, и в голосе которой отразился страх, – я никогда, воистину никогда не осмелюсь пойти против воли Шамаша! Я здесь лишь затем, чтобы сделать для него все, что могу! Просто… Пойми… Эти молодые караванщики…
      Ри и Сати… Я знаю их, знаю, что им пришлось пережить в моем городе. Они прошли через самое ужасное испытание, которое только может придумать судьба, и достойны того, чтобы дальше их ждало лишь счастье. И более никаких опасностей, никакой боли… – она вздохнула. – Ты скажешь – это только чувства…
      – Да, чувства, которым сейчас нет места, – проговорила присоединившаяся к ним богиня смерти.
      – Но, Кигаль, ведь есть еще и разум! – воскликнула Нинти. – Можно было поручить эту миссию кому-то другому…
      – Почему же ты молчала, не говорила об этом раньше?
      – Как я могла! Когда? Все случилось так быстро! Словно уже было предопределено…
      И, потом, кто я такая, чтобы спорить с вами: вы – великие боги, а я…
      – Если бы ты этого действительно хотела, тебя ничто бы не остановило, – холодно проговорила Кигаль. – И раз ты не сделала этого – о чем сейчас говорить?
      Ее слова показались Нинти безжалостно жестокими. Они словно окатили ее с головы до ног ледяной водой, а затем еще и обдали безжалостным морозным ветром. А самое ужасное – Кигаль была совершенно права. Почему богиня врачевания ничего не сказала Шамашу? Почему вместо этого стала обсуждать его поступки с другими богинями, судача, словно старая клуша? Ей стало стыдно.
      – Девочка моя, – Кигаль подошла к ней, обхватила за плечи, словно младшую сестру, стараясь успокоить. – Не суди себя. Но и нас не осуждай. Поверь мне: мы не заслуживаем этого. И Шамаш -меньше чем кто бы то ни было. Он сделает все, что в его силах, даже более того, когда поймет, как должен поступить. Он согласился с избранным мной путем лишь потому, что не видит иного. Ему нужно время. Время, которого нет. Поэтому мы не должны ждать, нам нужно действовать, возможно, помогая ему понять…
      – Но Кигаль, ведь ты рассказала мне обо всем! Или есть что-то, чего не знает он?
      Так скажи же ему!
      – Что? – вздохнув, она качнула головой. – Если б я знала, что именно поможет в его поисках, а что, наоборот, помешает…
      – А Ри и Сати? Это был твой выбор или случая?
      – Ни то и ни другое.
      – Как это?
      – Все дело в том, что кроме этих двоих никто просто не сможет пройти во владения Лаля.
      – Но почему?!
      – А разве караванщики не дают обет верности Айе, выбирая ее повелительницей своих снов? Да они не способны даже имени Лаля запомнить!
      – Есть же еще рабы…
      – Дети никогда не послушают того, что станут говорить им рабы, скорее сделают все наоборот. Так что, Нинти, это, конечно, жестокое решение. Но единственно возможное.
      – Да, – тяжело вздохнула богиня врачевания. Теперь она и сама видела, что это так.
      А затем на смену всем отпылавшим в ней чувствам, пришла твердая, уверенная решимость: -.Я сделаю все, чтобы им помочь, все, чтобы их старания не пропали даром, чтобы они не просто победили Лаля, но и вернулись в свой мир живыми!
 

 
      Мати было так весело, как никогда прежде. Она чувствовала себя действительно счастливой, без всяких совершенно ненужных, но таких прилипчивых сомнений и опасений. Жизнь казалась легкой и беззаботной, все желания исполнялись, едва рождаясь.
      Она играла с младшими в прядки, когда ей подумалось, как было бы здорово превратиться в какого-нибудь незаметного зверька. И в тот же мог она стала маленький рыжий котенок, который юркнул в траву, чтобы, удобно устроившись на солнышке, согреваясь его теплом и наслаждаясь покоем, преспокойно наблюдать, как остальные ищут ее. И те, наивные, ходили кругами вокруг да около, но не видели, не узнавая.
      Когда же один из близнецов, забыв об игре, со словами, "кис-кис-кис, иди сюда", – потянулся к котенку, тот прямо у него в руках превратился в змею, которая, напугав паренька до полусмерти, выпала из задрожавших рук и, наконец, превратилась в весело смеявшуюся, держась за живот, девочку.
      – Проиграли! Проиграли!
      Младшие настороженно молчали. У них подобное превращение не получалось, сколько они ни пытались. И им было завидно и обидно.
      – Ну, не расстраивайтесь, – вновь, как уже не раз, появившись в тот самый момент, когда из глаз детишек были готовы политься слезы, поспешил успокоить их Лаль.
      – Но мы тоже хотим! – всхлипнули ли те. – Сделай так, чтобы мы тоже могли стать какой-нибудь зверюшкой, ну пожалуйста!
      Лаль бросил осуждающий взгляд на Мати, качнул головой, а затем, повернувшись к малышам, вытащил из длинных рукавов целое море самых восхитительных сладостей – леденцов, тянучек, плюшек и пирожков, в общем, всего, что только может пожелать детская душа, проголодавшаяся за время долгой игры на свежем воздухе.
      И слезы высохли, так и не пролившись, на губах загорелись улыбки, сперва осторожные, недоверчивые, затем радостные, счастливо-блаженные:
      – М-м, как вкусно!
      Осторожно приблизившись, Мати тоже потянулась за угощением, но Лаль несильно шлепнул ее по пальцам, останавливая:
      – Это не для тебя!
      – Да, не для тебя! – поспешили поддержать ее младшие.
      – Но я тоже проголодалась! – теперь она была готова заплакать от обиды. – Э-х, – топнув ногой, она повернулась ко всем спиной. – Ну и не надо! Я сама все сделаю! – девочка потерла ладошки друг о дружку, согревая их, набирая силы, закрыла глаза, старательно представляя себе то, что бы ей хотелось съесть… Кусок пирога, большой, с взбитыми сливками и варением…
      На ее лицо уже легло блаженное выражение предвкушения. Вот, сейчас она откусит кусочек… Но стоило ей открыть глаза, как радость сменилась удивлением и, затем, новой обидой, когда она увидела, что держит в ладонях грязный комок мокрой, рыхлой земли.
      – Фу! – увидев, что в земле что-то копошится – толи черви, толи личинки жуков, ее всю передернуло от омерзения. Она поспешно стряхнула все с рук, закрутила головой, ища ближайшее озерцо или, на худой конец, лужу, в которой можно было бы вымыть руки, наконец, отделавшись от ощущения чего-то липкого, противного, жутко мерзкого.
      А в спину ей ударил, как брошенный камень, смех.
      – Так тебе и надо!
      Губы от обиды задрожали, глаза наполнились слезами. Мати хотелось убежать прочь, скрыться ото всех, чтобы не видеть никого, не думать, не вспоминать…
      Она бросилась, сломя голову, прочь, не замечая ничего вокруг. Если бы деревья не расступались перед ней, втягивая под землю длинные причудливо переплетавшиеся кони, если бы ямы сами собой не закрывались, она бы непременно налетела на что-то, упала, ушиблась…
      Она давилась от слез. Ведь это был ее сон, ее! А они его испортили! И ведь знала же она, что так и будет, не случайно не хотела брать младших с собой. Нет же, Лаль переубедил, а теперь еще встает на их сторону, вместо того, чтобы поддержать ее, посмеяться с ней вместе!
      – Мати… – бог сновидений потряс ее за плечо.
      – Уходи! Я не хочу тебя видеть! Ты плохой! – бросила девочка, не отнимая ладоней от лица.
      – Мати, перестань плакать, – тот не собирался отступать.
      Собственно, ей не очень-то и хотелось оставаться одной. Тогда ей стало бы только хуже… Вот только слезы… Казалось, что приход бога сновидения превратил их в два бесконечных водопада, поток которых она никак не могла остановить.
      Но нет, она знала, что для этого нужно. В общем-то – малость, одно краткое слово, наделенное удивительной силой в чужих устах, врачующее уже самим своим звучанием душу, возвращая в нее покой. "Прости" – вот все, что она хотела услышать. И она бы простила, конечно, с легкостью, забыв обо всех обидах. Но… Девочка, несмотря на всю свою бесшабашность, понимала, что не может ждать извинений от повелителя сновидений. Ведь он все-таки бог.
      – Прости, – прервал ее мысли голос Лаля. Мати даже растерялась. Хлопая длинными ресницами, чуть приоткрыв рот, безуспешно пытаясь сказать хоть слово, она во все глаза смотрела на бога сновидений. Тот же, читая ее мысли и мечты, продолжал: – Не сердись на меня, но я вынужден был так поступить. Пойми: я – хозяин этих земель.
      Я хочу, чтобы всем моим гостям было хорошо. Ты обидела малышей и мне пришлось их успокаивать тем способом, который показался мне самым быстрым и легким.
      – Но ты обидел меня!
      – Прости. Хочешь, время повернется вспять, вернется к началу событий, которые пробудили боль в твоем сердце, потекли слезами из глаз?
      – Зачем? Чтобы увидеть еще раз? – уж чего-чего, а повторения она хотела меньше всего. Лучше было бы, наоборот, уйти подальше вперед, в будущее, туда, где все бы уже забылось, оставшись далеко позади. – Я понимаю, что была не права, когда смеялась над младшими, – обхватив руками прижатые к груди колени и уткнувшись в них лбом, проговорила Мати. – Им ведь, наверно, было так же обидно, как и мне сейчас.
      – Да. Хорошо, что ты понимаешь это. Нельзя желать другим того, чего не хочешь для себя.
      – Угу… Лаль, а почему люди не почитают тебя? Ну… Я хотела спросить… Ты такой добрый, заботливый. Придуманные тобой сны светлые и веселые. Люди должны поклоняться тебе. Но когда я спросила отца, он даже имени твоего не мог вспомнить, говорил, что ты – творец кошмаров и вообще, не бог, а дух. Почему?
      Ведь это несправедливо!
      – Не думай об этом, Мати. Забудь.
      – Неужели тебе ничуть не обидно? – она подняла голову, спеша взглянуть на своего собеседника и прочесть на его лице, глазах то, что не было облечено словами.
      Бог сновидений сидел рядом с ней на зеленоватом, покрытым густым мхом камне, перебирая в руке переливавшиеся тусклыми, наделенными зеркальным мерцающим блеском камешки. Его глаза были опущены, губы плотно сжаты.
      – Если бы я сказал, что мне не обидно, ты бы не поверила мне, так ведь? – наконец, спросил он.
      Та кивнула, чувствуя, как ее собственная обида тускнеет, блекнет и теряется рядом с его печалью.
      – Не грусти, – она не сводила с него доброго, лучистого взгляда, спеша поддержать того, в ком видела своего самого лучшего друга. – Хочешь, я буду почитать тебя?
      – Ты? – в глазах Лаля печаль сменилась удивлением… Или это было не удивление – только полог, за которым скрывалось торжество, будто бог сновидений ждал от своей гостьи именно этих слов.
      – Да. Как бога сновидений.
      – Мати… А я мог бы стать твоим богом?
      – Моим богом? – не совсем понимая его, переспросила девочка.
      – Я хотел бы стать твоим покровителем.
      – Ну… – это было так неожиданно, что в первый миг она даже растерялась.
      – Мое покровительство не будет тебе в тягость. Служение богу сна просто – нужно только спать и видеть сны.
      – И все?
      – Да. Ну, может, еще, если сама этого захочешь, помогать мне придумывать сновидения и посылать их смертным. Поверь, это очень даже забавно.
      – Но я не умею!
      – Научишься. Это не словно… Так что ты скажешь?
      – Я не знаю… – она пожала плечами. Конечно, ей хотелось научиться сочинять сны, словно сказки, а потом управлять ими, подчиняя себе. Это было бы так здорово. У нее даже перехватило дыхание от предвкушения чуда, которое вот-вот должно было спуститься золотой птицей к ней на ладони. Но… Но что-то мешало ей просто взять и согласиться – что-то неясное, чей-то голос, похожий на ее собственный, звучал в голове, нараспев повторяя краткое "нет", складывая из него песенку-заклинание, такую забавную, что рожденные ею смешинки защекотали в носу. – Ой! – Мати ошарашено уставилась на стайку маленьких серебристых рыбок, подплывших к самому ее лицу. – Что это? Летающие рыбки! – восхищенно воскликнула она. – Смотри!
      Смотри скорее, пока они не улетели!
      Лаль взглянул на них, поманил пальцем и вот уже они закрутились вокруг его руки, как обруч, словно танцуя под слышную лишь им одним мелодию.
      – Здорово! – восхищенно прошептала Мати. Как бы ей хотелось, чтобы эти крохотные комочки-создания слушались и ее. Она бы приказала им… О, с ними было бы так интересно поиграть, поговорить, ведь они должны знать столько всего интересного…
      – Рыба разговаривает лишь в сказке, – прочитав ее мысли, хмыкнул Лаль. – Во сне это невозможно.
      – Почему? – Мати даже расстроилась. Она-то думала, что сон даже больше, чем сказка, что он – само чудо.
      – Увы, – его голос стал задумчив, немного грустен, – сновидение – лишь обратная сторона были, отражение яви в зеркале небыли, но не она сама. Это… Это мираж посреди снежной пустыни, образ оазиса, кажущийся на расстоянии столь же волшебным и прекрасным, как самый чудесный город, но стоит подойти поближе, протянуть руку – и все рассеется.
      – Но ты говорил, что во сне возможно все, чего я захочу. Если я захочу попасть в сказку…
      – Ты и попадешь в нее. Однако это будет не сама сказка, а лишь сон о ней. Впрочем…
      Если ты очень-очень захочешь, и не ты одна, а все люди, может быть, у вас и получится…
      – Лаль, – Мати уже не слушала его, думая о другом, – но ведь рыбки летают только в сказках!
      – А кто тебе сказал, что они летают?
      – Ну вот же, вот, – девочка ткнула пальцем вперед. – Ой, – она поспешно отдернула руку, но поздно: испуганные ею маленькие создания поспешно унеслись прочь. – Ну, ты сам видел: они летали!
      – Не летали. Они плавали.
      – Плавали по воздуху… – задумчиво проговорила Мати, рассматривая эту фразу с разных сторон, словно покрытый занятным рисунком камешек. – Так боги называют полет?
      – Полет есть полет. А эти маленькие шалуньи именно плавали. В воде.
      Она не смогла сдержать смешок.
      – Что хихикаешь?
      – Если они в воде то и мы, выходит тоже?
      – Да.
      – Но это невозможно! Вода мокрая, я бы почувствовала! И, главное, мы… Ну, не знаю, как ты, ты все-таки бог, а я бы точно захлебнулась… – и стоило ей об этом подумать, как она почувствовала, что липкая влага обдала ее волной со всех сторон, окружая прозрачной стеной. Она нервно дернулась, вздохнула… И вдруг поняла, что не может дышать, испугалась, закрутилась, не зная, что делать, по-рыбьи то открывая, то закрывая рот, но ловя не живительный воздух, а все ту же пресную безвкусную воду.
      – Быстро наверх! – заметив, что с Мати случилось что-то неладное, крикнул Лаль, а затем, сорвавшись со своего камня, схватив девочку, потянул вверх, к поверхности.
      Она пришла в себя лишь на берегу. Сердце стучалось так быстро, что, казалось, вот-вот выскочит из груди, его стук гулкими ударами отдавался в голове, уши словно снегом забило, перед глазами кружили золотые мухи.
      Несколько мгновений Мати только и делала, что откашливалась и отплевывалась.
      – Ш-што с-с-случилось? – стуча зубами, не понимая, почему ей так холодно, когда вокруг царит жара, с трудом выговаривая слова заплетающимся языком, спросила она.
      – Я говорил тебе: сон – это мираж. И стоит прикоснуться к нему рукой, как его нереальные образы растворяются, обретая черты яви.
      – Значит, если бы я не поняла, что нахожусь под водой, или не подумала, что там невозможно дышать…
      – Ты продолжала бы преспокойно сидеть на дне озера, любуясь его красотами…
      Хорошо…
      – Что тут хорошего!
      – Хорошо, что ты все поняла. Тебе нужно было кое-что усвоить, и сон дал наименее трудный урок.
      – Ничего себе – "на-и-ме-не-е"! – это слово было новым для нее, и она произнесла его по слогам, чтобы не ошибиться. Впрочем, несмотря на незнание, она прекрасно поняла, какой смысл Лаль в него вкладывал. – Я ведь могла задохнуться и утонуть!
      – Успокойся. Я же был рядом и вытащил тебя.
      – А если б тебя не оказалось поблизости, если б ты остался с младшими?
      – Ты б выплыла сама. Даже не умея плавать. Озеро неглубокое. Вода вытолкнула бы тебя на поверхность.
      – А если…
      – Мати, вода – одна из самых добрых и милосердных стихий. Она щадит своих пленников, в отличие от воздуха или огня. Чем в страхе оглядываться назад, лучше на миг представь себе, что могло случиться, взмой ты на крыльях ветра в небеса, а потом, под облаками, вспомни вдруг, что обычные люди не летают. Что бы случилось с тобой тогда? А что было бы, если б ты забралась огненной ящеркой погреться в жерло вулкана, а затем, в самом сердце огня, поняла, что ты – маленькая смертная девочка, а не дух пламени?
      – Б-рр! – она нервно дернула плечами. Страх мурашками пробежал по спине, забрался в душу, морозя ее своим дыханием. А затем на смену ему пришла еще большая обида, чем та, что загнала ее на дно озера: – Что же теперь, – на ее глаза вновь навернулись слезы, – мне и летать нельзя? Но я хочу!
      – И летай себе на здоровье.
      – Как? Теперь я буду бояться. Я не хочу умереть здесь, – странно, но, несмотря на то, что ей нравилось в мире сна, одна мысль о том, чтобы встретить в этом краю свою смерть рождала в ее душе страх, граничащий с паническим ужасом, который заставлял бежать прочь… Почему?
      – Наяву для людей смерть – это сон, вечный сон, – прочитав ее мысли и отвечая на них, а не на произнесенный вслух вопрос, проговорил бог сновидений, – а во сне, наоборот, смерть – это пробуждение, – его губ коснулась улыбка. – Ты не хочешь умирать здесь, потому что не хочешь уходить отсюда. Я очень рад, что мой мир так понравился тебе…
      – Лаль, – девочка слишком близко боялась смерти, чтобы не задумываться над ее природой, не задаваться множеством вопросов: – А если кто-то захочет проснуться среди вечного сна, он оживет?
      – Если сможет проснуться – то да. Во всяком случае, так должно быть, так было установлено, когда определялся порядок вещей.
      Мати поморщилась: – Ты сказал это с таким выражением, словно это и не правда вовсе, а обман. Или заблуждение.
      – Я не знаю, Мати. У меня собственный мир сна и я никогда не бывал в другом…
      – Ты сам придумываешь себе сны?
      – Я не сплю.
      – Никогда?! Но разве это возможно?
      – Конечно. Я бог, а, значит, для меня возможно все.
      Она взглянула на него с тенью сочувствия: – Бедный! Во сне столько всего интересного!
      Ее прервал взрыв смеха:
      – Ты никак меня жалеешь! – это было так забавно, что Лаль хохотал и все никак не мог успокоиться. – Но почему? Я не вижу снов, но только потому, что живу ими!
      – Твоя жизнь это сон?
      – Да.
      – А что будет, если ты проснешься?
      – Ничего. Я никогда не проснусь. Я не хочу просыпаться!
      – И все-таки?
      – Мати, я уже говорил, что здесь действует закон желаний: чего ты хочешь, так оно и будет… – нет, он мог часами рассказывать о других, о своем мире, восхваляя его, представляя в лучшем виде и самом выигрышном свете, однако о себе не хотел говорить ни слова, ни полслова.
      – Но ты был в этом мире один… Неужели тебе никогда не хотелось найти друзей?
      – Хотелось.
      – И поэтому ты нашел нас? А как? И как ты попал в мир за гранью пробужденья?
      Заснул здесь и проснулся там?
      – Нет. Я ведь говорил, что не сплю! Это вы заснули там, а проснулись здесь! – на смену напряжению стало приходить раздражение, которое Лаль уже не мог скрывать.
      – Давай не будем об этом. Я становлюсь злюкой, когда вспоминаю, как поступили со мной другие боги во главе с моей сестрой!
      – У тебя есть сестра?
      – Была, – отрезал Лаль. Ему не хотелось говорить о ней.
      – А я не знаю, был у меня братик или нет, – прошептала Мати. Ее острокрылые бровки сошлись на переносице. Она старательно пыталась вспомнить, но никак не могла, словно кроме этого сна ничего и не было вовсе. – Странно… – пробормотала она. – Лаль, почему я ничего ничегошеньки не помню с того самого момента, как пришла в твою землю? Я ведь знаю, что жила в краю яви… Но где? Тот мир красив?
      Мне было так же хорошо, как здесь? Наверное, нет, ведь иначе я бы не убежала сюда, верно? Мне было плохо там, да?
      – Мати… – он собирался сказать, что да, она была одинокой, чувствовала себя всеми забытой и брошенной. Но промолчал. Нет, он не хотел, чтобы она вообще вспоминала о яви, думала о ней. – Какая разница? Забылось – значит, так было нужно, чтобы воспоминания не омрачали радость нынешнего дня. Не думай об этом. В памяти нет ничего хорошего. Когда вспоминаешь о плохом – боль и грусть минувшего дотягиваются до нас и в нынешнем дне, когда о хорошем – становится обидно, что его время минуло и назад нет возврата. Поверь мне, все так и никак иначе. Я знаю это по собственному опыту.
      – Ты странный, Лаль. Ведешь себя как ребенок, а говоришь как взрослый…
      – Это плохо?
      – Не знаю, – она пожала плечами. Ей взгрустнулось… Девочка подтянула ноги к груди, обхватила их руками, положив подбородок на коленки. Ее взгляд скользил по глади озера – тихому, зеркальному покрывалу, в котором отражалось небо с плывшими по нему белоснежными облаками, впитывая в себя задумчивый покой.
      – Не грусти, Мати, – Лаль сел с ней рядом. Он вытянул вперед руку, раскрытой ладонью к небу, на которую спустя мгновение опустилась маленькая серенькая пичужка. Сама на вид невзрачна, но каким же красивым была ее песня! Она вилась над землей подобна причудливому кружевному узору, в котором золотая нить счастья и радости сплеталась с серебром тихой грусти.
      Девочка затаила дыхание, не смея произнести ни слова, боясь, что вырвавшееся на волю слово вспугнет чудесного певца и она никогда больше не услышит его чарующей песни. В глазах ее горел восторг.
      Лишь когда, умолкнув, качнув головой, словно кланяясь своим благодарным слушателям, птичка расправила маленькие крылья и легко вспорхнула с руки бога сновидений, возвращаясь в бескрайние просторы небес, для которых была рождена, Мати, проводив ее долгим взглядом, повернулась к Лалю.
      – Кто это? – тихим, едва слышным шепотом спросила девочка.
      – Ларти, мой друг. Эта птица постоянно рядом со мной. Я зову ее, всякий раз когда мне становится грустно, и она поет… Ее песня успокаивает меня. Слушая ее, я придумаю лучшие из своих снов.
      – Она чудесна! Как бы мне хотелось стать подобной ей и взлететь в небеса…! Но ты же говорил, если я вспомню о том, что люди не летают посреди небес, то упаду и разобьюсь… – она тяжело вздохнула, жалея о невозможном.
      – Так не вспоминай.
      – Но как я смогу… – если бы это было так просто!
      – Сможешь. Как захочешь – так то и будет.
      – Ты всегда так говоришь, – Мати глянула на него, подозрительно прищурившись, словно выискивая на его лице черточку, которая уличила бы его во лжи.
      – Я не просто говорю – так оно есть на самом деле, – спокойно пожал плечами Лаль.
      – Просто нужно знать, чего желать.
      Девочка несколько мгновений продолжала молча смотреть на него, раздумывая над услышанным. Но желание взлететь пичужкой в небо, взглянуть на землю снов из поднебесья оказалось сильнее всех сомнений и, наконец решившись, она проговорила:
      – Я хочу забыть о том, что люди не летают, что огонь жжется, а в воде нельзя дышать, обо всех нельзя и невозможно, ведь здесь, в мире сна, может быть все! – и стоило ей произнести последнее слово, как девочка исчезла, а в небеса взмыла маленькая серая птичка.
      Лаль проводил ее взглядом, чтобы, едва она исчезла из виду, откинуться назад несколько мгновений лежать, отдыхая, в невысокой темно зеленой траве озерного бережка. Далекий лазурный купол небес расстилался над ним легкими шелками, в которых играли ветра, вышивая трепещущий воздух золотом солнечных лучей.
      Окружавший его мир в точности соответствовал тому, каким бог сновидений мечтал видеть свою землю. Разве кому-нибудь пришло бы в голову назвать этот сон кошмаром? Разве душа путника, случайно забредшего сюда, могла бы остаться безучастной к красоте окружающего мира, сладкому покою застывшего в зените дня?
      Никто и не помыслил бы о том, чтобы сравнить его с безликой белизной и пустотой снежной пустыни, ее холодом и близостью смерти. Но…
      В глазах Лаля разгораясь все сильнее и сильнее, плавилась грусть. Ведь тот безжалостный и жестокий мир был реальностью, а его край – лишь сном. Достаточно взмахнуть рукой, чтобы исчез без следа, испугаться, подумать о чем-то плохом – и хрупкое равновесие нарушится, красоту сменит уродство, мечту – кошмар.
      Ему приходилось постоянно думать об этом, не прекращая ни на мгновение поддерживать искорку огня, не в силах превратить ее в свободный костер, и, в то же время, понимая, что, стоит ей погаснуть, и всему придет конец, ведь сон навсегда останется лишь сном…
      Полный душевной муки вздох сорвался с его губ.
      – И почему всякий раз, когда я тебя вижу, у тебя такой вид, словно ты – смертный, более того, лежащий на одре умирающий? – донесся до него голос, в котором звучала нескрываемая издевка.
      Лаль тотчас вскочил на ноги, закрутил головой, ища заговорившего с ним, и почти тотчас увидел в нескольких шагах от себя сгусток холодной, серой тени, имевшей неопределенную форму и расплывчатые очертания.
      – Нергал… – прошептал хозяин, у которого при виде незваного гостя внутри все затрепетало. Этот трепет серой блеклой волной прошел по окружавшему миру и бог сновидений, защищая свое детище, заставил себя успокоиться.
      – Ты даже не пытаешься скрыть раздражения от моего прихода, – рассмеялся тот. – Или это не раздражение, а страх? Ты боишься меня, маленький божок?
      – С чего бы это? – пробормотал Лаль. – Ты в моем мире, – но прогнать Нергала он не решился. Ему ли тягаться с одним из высших богов? А, коли так, к чему злить собеседника?
      – Не бойся, крошка, – смех Нергала, когда тот прочел мысли и опасения хозяина края сновидений, перерос в раскатистый, как гром, хохот. – Мы ведь союзники. Во всяком случае, пока наши интересы совпадают.
      – А они совпадают?
      – Мне кажется – да.
      – Раз уж ты пришел ко мне, не мог бы ты принять хоть какой-нибудь облик? – Лаль чувствовал, как нарастает в нем напряжение, передаваясь окружающему миру, в котором небо начало затягиваться тучами, а по зеркальной глади озера прошла нервная рябь. Ему было трудно говорить с собеседником, которого он не мог отождествить ни с одним образом, а ведь для сна такая связь имела одно из главнейших, если не самое важное значение. Он чувствовал, что еще немного, и все образы начнут тускнеть, теряя очертания.
      – Сколько угодно, крошка! – тень стала медленно, неповоротливо стекаться, собираясь воедино. Со стороны казалось, что она – толстое неповоротливое существо, которое с трудом переваливается с ноги на ногу, готовясь сделать шаг.
      Сначала на ее месте возник огромный черный бык с золотым серпом остро отточенных рогов, из раздутых ноздрей которого потоками пара вырывалось горячее дыхание.
      Увидев этого зверя, Лаль попятился, скорее от неожиданности, чем страха. Впрочем, нет, следовало признать – он действительно был напуган, боясь, что тонкая ткань его мира может не выдержать веса исполина и прорваться…
      Видно, именно этого – напугать – и хотел бог погибели. Достигнув желаемого, Нергал, довольный, хохотнув, вновь стал превращаться, обретая на этот раз облик высокого широкоплечего мужчины в расцвете сил, с длинным, загнутым за пояс ножом и висевшим в прикрепленных к поясу кожаных ножнах кривым мечем – ну ни дать ни взять настоящий снежный разбойник. Или воин-караванщик… Не важно, когда в глазах Лаля, в его мире они оба были похожи друг на друга, как отражения в зеркалах озер.
      – Так лучше? – этот облик удивительно подходил ему, и, кажется, нравился. Не случайно же он выбрал именно его. – Мне совсем не хотелось причинять тебе неудобство. Просто я никак не могу привыкнуть к этой нелепице – принимать обличие, которое по своим свойствам является элементом жизни и смерти, не свойственной нам, богам. Ведь мы – существуем вечно и неизменно…
      – Зачем ты пришел? – вздохнув, спросил бог сновидений.
      – Ну, Лаль, нельзя же так! – воскликнул Нергал, но его возмущение было настолько наигранным, что не возникало никакого сомнения в неискренности его чувств. Он совершенно отчетливо ощущал ту волну напряжения и неприязни, которой веяло от бога сновидений. Но Нергала это обстоятельство нисколько не раздражало. Он привык к подобному отношению к себе, хотя, наверное, от союзника мог ожидать иного. А, впрочем, зачем? Лучше привычная, открытая всем ветрам и взглядам ненависть, чем незнакомая дружба, за спиной которой постоянно мерещится нож предательства. Особенно если сам готов предать в любой момент. – Ни "здравствуй" тебе, ни "как дела? голова еще цела?" – он низко захохотал – заухал, как сова, а затем продолжал, не в силах отказать себе в удовольствии позабавиться над по-детски наивным младшим богом, – сразу "зачем пришел" да "зачем пришел"! Я тебе скажу: никудышный из тебя хозяин. Если ты так обходишься со всеми своими гостями, не удивительно, что смертные предпочли Айю, ведь людям главное, чтобы стелили мягко, а спать они готовы даже в сугробе посреди снежной пустыни.
      Видя, как посерело от с трудом сдерживаемого раздражения лицо Лаля, Нергал потянулся с видом человека, довольного проделанной работой. Затем, не желая переводить своего союзника через грань ярости, когда в этом еще не было необходимости, он примиряюще взмахнул руками, показывая свою открытость и доброжелательность.
      – Давай оставим этот разговор. К чему нам ссориться? Ну разумеется, я скажу, зачем пришел! Иначе для чего было вообще забираться сюда? Собственно, ты и сам все прекрасно знаешь. Как развиваются наши дела? Не пришла ли пора действовать мне?
      – Нет! – резко, с чрезмерной поспешностью ответил Лаль.
      – Что – "нет"? – Нергал глядел на собеседника, сощурив один глаз, как-то оценивающе пренебрежительно. – Не пора? Но ты ведь уже выполнил свою часть уговора.
      – Еще нет! – упрямо продолжал настаивать на своем бог сновидений.
      – Да? А кого же тогда я видел тут неподалеку? Это ведь маленькие смертные, не так ли? Ты заманил их, как мы и договаривались? И, при этом, заметь, не без моей помощи…
      – Знаешь что… – начал было Лаль, но вдруг замолк, опустив голову на грудь, уткнувшись взглядом в землю под своими ногами.
      – Пока еще не знаю, – голос Губителя стал тих, шепеляв, как шуршащая походка хищного зверя, спешившего усыпить свою добычу, осторожно подбираясь все ближе и ближе, прежде чем наброситься на нее в последнем броске. – Но, надеюсь, ты мне скажешь…
      – Я не отдам тебе их! – с неожиданной даже для самого себя решимостью произнес Лаль.
      – Что-ты-сказал? – голос громыхал, заполняя собой все, оглушая раскатами грома.
      Небо скрылось за тяжелыми, голубиного цвета тучами. Ветра заметались, ища нору, в которую они могли бы спрятаться, укрыться от страха, заполнявшего собой все надземное пространство, пронизывая нитями-нервами все вокруг. Деревья затрепетали, противясь тому, что могло вот-вот произойти, в то время, как трава припала к земле, готовясь к худшему, цветы смиренно пригнули головы вниз, подставляя свои тоненькие шейки-стебельки под удар немилосердного палача, чей меч уже был занесен над всей землей.
      Но…
      – Я не отдам тебе своих гостей! – почему он должен, если ему не хочется? – Они нужны мне самому!
      – Ну конечно же! Они пришли к тебе, доверились, еще немного, и признали бы своим покровителем, – губы Нергала кривились в хищной усмешке, несшей в себе больше угрозы, чем веселья. – Ты ведь так об этом мечтал! Столько веков! Со времен того смертного… Как бишь его?
      – Мар.
      – О, потрясающе, ты даже имя его запомнил!
      – Еще бы. Ведь, спутав мои планы, он, в сущности, предотвратил конец своего мира, который должен был наступить уже тогда! – в глазах бога сновидений Мар был одним из величайшим из смертных.
      – Спаситель мира! – Нергал презрительно фыркнул. – И что он получил в награду?
      Лишь проклятия современников, которые не удосужились даже прочесть над его телом должным образом молитвы, дабы душа умершего обрела покой… Жалкое смертное существо, которое мне сейчас, по прошествии вечности, даже жаль…
      – Он был и твоим врагом!
      – Врагом? – Губитель рассмеялся. – Бог не воюет с жуком у своих ног, он не замечает его, пока тот не мешается, когда же начинает жужжать или копошиться – давит без всяких там рассуждений – только и всего.
      – Мар убил Нинта.
      – Постой, я что-то начинаю сомневаться – я во владениях весельчака Лаля или в душных пещерах Гештинанны? К чему все эти воспоминания? Что такое легенды? Лишь сказки, которыми тешат себя смертные, дабы почувствовать хотя бы частицу того величия и могущества, что дано нам, богам.
      – И, все же, Нинт…
      – А что он? Такой же жук.
      – Он умер с твоим именем на губах, – по мнению Лаля, такая верность заслуживала награды.
      Но Нергал, видимо, считал иначе:
      – И что, я должен оплакивать его целую вечность? Глупости! Да я забыл о его существовании, едва он перестал быть мне полезен!
      – Однако ты называл его другом, а Мара врагом…
      – Я? Никогда! – возмутился он. – Чушь! Смертные не могут быть ни нашими друзьями, ни врагами! Только такой идиот, как Шамаш, может думать иначе! Они не более чем слуги, которые только и знают, что выполняют наши приказы.
      – Они не слуги!
      – Перестань! – поморщился бог погибели. – В твоих словах столько фальши, что в них не поверил бы даже самый наивный из твоих верующих! Разве не служения ты ждешь от людей? Разве не ради этого затевал все тогда и теперь?
      – Почему ты так уверен, что мне нужны именно слуги, а не друзья?
      – Называй, как хочешь, – фыркнул Нергал. – В конце концов, слова сути не меняют…
      Они нужны тебе не просто так, ты хочешь использовать их, переманить их в свой мир, ибо заточен в нем, даже не столько властью сестры, сколько собственным желанием…
      – Земной мир холоден и пустынен. И он умирает.
      – Да. Медленно, но верно. А твой край связан со смертными, соткан из их снов. И если они все умрут, если перестанут видеть сны. Пшик, – Нергал взмахнул руками, – и от этой земли ничего не останется. А жаль, – он огляделся, – здесь красиво…
      Если даже я сочувствую сему краю, то каково должно быть тебе, – голова качнулась.
      – Бедненький. Конечно, тебе нужно, чтобы как можно больше людей выбрали твой сон своей судьбой. Ты усыпишь их навеки, будешь показывать им сны, делая для них все возможное, понимая, что вечность их сновидений нужно тебе больше собственного бессмертия. Это все, что тебе нужно… И вот, когда маленькие караванщики пришли к тебе, ты решил, что справишься и без меня. Как говорится, спасибо этому дому, пошли к другому… Так? А если так… Может быть, ты с самого начала задумал меня обмануть?
      – Нергал…
      – Нет, постой. Что-то во мне подозрения разыгрались. Давай во всем разберемся. Ты хотел того же, что и было нужно мне – затащить сюда смертных… Да, конечно, в отличие от меня, тебе было все равно, кем они будут. И ты решил воспользоваться моей доверчивостью… Я, наивная душа, считая тебя богом своего слова, все рассказал, научил, даже провел в земной мир. Я передал в твое распоряжение своих слуг, чтобы те сделали всю грязную работу, отвлекли внимание взрослых, оставив в твоем полном распоряжении малышей. Детишки – легкая добыча, не так ли? Их было несложно убедить… И они – очень удобная добыча. Приманка, за которой придут другие… И другие… И еще… Ты добился своего. Больше тебе ничего не нужно. В отличие от меня… Нет, нет, не говори ничего, не надо. К чему слова? Я знаю, что такое сон. Он – такой же обман, как и погибель. Мы – одного поля ягоды и стоим друг друга. Нам следовало бы быть братьями… Так что, я не осуждаю тебя, совсем нет – восхищаюсь: обмануть меня!
      – А если и так, что тогда? – с вызовом глянул на него Лаль.
      – Ребенок! Какой же ты все такие еще ребенок! – усмехнулся Нергал. – Интересно знать, а ты все просчитал? Ведь, может статься, тебе было бы выгоднее довести все до конца, вместо того, чтобы перебрасывать кости. Ты ведь достаточно умен, чтобы не злить меня, верно? Я для тебя – наилучший союзник, о котором ты только мечтал. И наихудший враг, между прочим, тоже. И еще. Подумай. Ну к чему твое упрямство? Ты же ничем не сможешь мне помешать. Это ведь только здесь ты великий и могущественный бог, а там, за гранью – маленький божок, которого люди и за небожителя-то не считают. Отдай мне причитающееся мне по доброй воли!- в его голосе, еще мгновение назад мягком, успокаивающем, зазвучал резкий холод нескрываемой угрозы. – Так будет лучше для всех: и для тебя, и для этого мира, которому не выдержать боя с творцом погибели, и даже для того создания, которое я хочу забрать…
      – Как же, лучше! – хмуро проворчал Лаль, понимая, что, вообще-то, Нергал прав: без его помощи богу сновидений не выполнить и половины задуманного… И, раз так, плата, о которой он просит, не столь уж велика.
      – Лучше, лучше, поверь мне. Я-то знаю. В отличие от тебя. Я многое о них знаю.
      Ведь ты же не думаешь, что я выбрал первых попавшихся детишек… Да, кстати, а тебе не приходило в голову задуматься над тем, зачем мне они понадобились?
      Молчишь? Значит, не приходило. А жаль. Это позволило бы мне не вдаваться в объяснения… Ну ничего, мне не трудно.
      – Не утруждай себя.
      – Да о чем речь! Я не просто оказываю тебе услугу, я… Я сам хочу рассказать!
      Хочу… Кажется, именно это является главным в законах сна, во всяком случае, так ты сказал девчонке… Кстати, ты знаешь, кто она?
      – Та, которую ты выбрал? – он не сомневался ни на мгновение. Потому что таким был бы и его собственный выбор. – Девочка, с которой я говорил? Маленькая смертная.
      Караванщица, – спокойно пожал плечами Лаль, – дочь хозяина каравана.
      – А, ты все же пытался кое-что разузнать! Замечательно! Хотя, если это все, что тебе известно, то ты не особо утруждал себя поисками. Ну, ничего, я доскажу остальное. Твои гости действительно дети каравана. И в других обстоятельствах никто бы особо не переживал по их поводу: город дал, пустыня забрала – все просто, ясно и понятно. Никто не помнит, не грустит, не зовет на помощь богов с просьбами о помощи или отмщении. Но дело в том, что… ах, как нехорошо вышло…
      Ты ведь слышал о возвращении Шамаша?
      – Да, – Лаль хмыкнул. "И за те несколько мгновений, что прошло с его возвращения, он успел тебя победить", – читалось в его усмехавшихся глазах, однако губы молчали.
      – Ты ведь не думаешь, что я оставлю все это вот так? Проглочу нанесенное мне, да еще на глазах смертных, оскорбление, словно какую-то безделицу, пустячок вроде отдавленной пятки? – его глаза сверкнули столь жуткой яростью, что смотревшему в них Лалю стало не по себе. – Нет, я отомщу, отомщу ему!
      – Мсти! – разве он был против? – Только при чем здесь эти маленькие смертные?
      – Как при чем? Да при том, что я не люблю открытых сражений! Мне они не интересны.
      Охота – другое дело, когда выслеживаешь добычу, ищешь ее уязвимое место, бросаешь наживку, а затем, – он резко выбросил руки вперед, вцепившись мертвой хваткой в плечи Лаля, заставляя его вздрогнуть, – ловишь! Так вот, охота уже началась, мой мальчик.
      – Какое мне дело…
      – Сейчас объясню. Обожди мгновение. Да, когда-то Шамаш был твоим кумиром. Ты хотел, мечтал походить на него: еще бы – такой спокойный, рассудительный, добрый, и, главное, всеми почитаемый и любимый. Вот только… Если бы у него было побольше решительности, твердости… Конечно, в своем глазу недостаток – слезинка, а в чужом – снежный ком. Однако… Ты знаешь, – он словно размышлял вслух, просто так, без всякой причины, – а ведь он исправился. Конечно, о решительности он вспоминает лишь тогда, когда видит в ней необходимость, но уж когда она пробуждается – то всем хватает.
      – Вечность здесь остужает любое восхищение… – задумчиво глядя в сторону, проговорил Лаль. – Все чувства, за исключением мести!
      – Да, о ней я и говорю… О ней, родимой… Оставь здесь детишек – и сам убедишься.
      – Что ты имеешь в виду?
      – Шамаш не будет сидеть, сложа руки. И едва найдет способ уничтожить твой милый сердцу край, не повредив при этом своим маленьким спутникам, ты и глазом моргнуть не успеешь, как окажешься посредине пустоты.
      – Шамаш не станет уничтожать, он…
      – Станет, поверь мне. Это не прежний Шамаш. Тот и меч-то в руки брал как символ церемонии. А этот меня… вернее, человека, в чьем теле я находился, насквозь проткнул клинком. И не особо по этому поводу переживал. А тело-то, пока я в нем был, между прочим, оставалось еще ох каким живым!
      – Ты хочешь сказать, что он…
      – Убил смертного. В былые времена Шамаш бы и не помыслил о том, чтобы защищаться таким образом.
      – Болезнь столь сильно изменила его?
      – О, еще как! Он стал таким, каким ты хотел его видеть – жестким, властным. Даже жестоким. Впрочем, зачем я тебе все это говорю? Оставь детей у себя – и ты сам все увидишь. Или не увидишь. Сдается мне, что его рука в миг гнева так горяча, что попадаться под нее не стоит никому, даже богу. А не то – раз – и превратишься в облачко.
      – Но зачем ему уничтожать мир сна?
      – Чтобы отомстить тебе.
      – За что?!
      – Ну, у тебя достаточно богатое воображение, чтобы представить себе, как со стороны выглядит все происходящее…
      – Как?
      – Ах, прости, я не все рассказал! Ничего, сейчас я все исправлю… Ты ведь не думаешь, что все те затеи со снежными тварями, болезнями и прочей завесой мне были нужды, чтобы отвлечь внимание каких-то там смертных? Нет, я хотел занять Шамаша, сделать так, чтобы его глаза смотрели в другую сторону до тех пор, пока я не приготовлю ловушку. Ты спросишь меня, а какое вообще Шамашу дело до этого каравана и его людей? Да, он всегда заботился о смертных больше, чем кто бы то ни было другой из небожителей. Но не настолько же, чтобы отслеживать судьбу каждого незначительного создания, которое еще даже не знает, что оно собой представляет… – он причмокнул. – Вот только твои гости пришли к тебе не из простого каравана. Их родители – спутники Шамаша. К этим детям он проявляет особую благосклонность и сделает все, чтобы вызволить их.
      – И он придет сюда… Вот, выходит, зачем я тебе понадобился… Ты хотел, чтобы он считал, будто его противник – маленький божок сновидений, к которому никто из великих богов не относится серьезно.
      – Кто же будет в своем уме биться с ребенком? – Нергал рассмеялся.
      – И ты решил спрятаться за моей спиной? – ему вдруг стало смешно. – Моей, кого ты называешь не иначе как маленьким божком? Неужели великий бог так испугался?
      – Это не страх, а мудрость. К чему принимать все стрелы в себя, когда есть щит? К чему выходить в открытое поле, являя свой облик противнику, когда есть камень, за которым можно укрыться и ударить в тот миг, когда соперник будет менее всего ждать нападения? Учись, мой мальчик, это – великое искусство сражения, настоящая, самая реальная из всех жизней… Воистину, это был замечательный план! И я сделаю все, чтобы он удался! – Губитель пристально глянул на Лаля, давая понять, что последняя фраза относится и к нему. Затем же он, вернув себе безмятежный вид, продолжал. – Так что, теперь, когда ты знаешь правду, ты сделаешь то, что я скажу?
      – Почему я должен тебе помогать? Почему в этом сражении я должен встать на твою сторону, а не на его?
      – Да потому что у тебя нет выбора! Бог солнца всегда был щепетилен и недоверчив.
      Сейчас в его глазах ты – виновник беды, нависшей над детишками.
      – Ну…
      – О чем ты думаешь? Вернуть их ему? Всех? Мне ты не хочешь отдать одного, жмешься…
      Что ж, давай! Ха, я представляю себе, что Шамаш почувствует, когда получит детишек назад умирающими, как он будет страдать, сознавая, что не в силах спасти малышей… Мне бы очень хотелось увидеть боль, истинную, всепоглощающую боль в его глазах! Мне бы очень хотелось, чтобы он ощутил свою беспомощность, слабость, почувствовал… Может быть, ради этого я даже оставлю свою идею с битвой. На время. Сразиться с ним я еще успею…
      – Постой, Нергал, что ты имеешь в виду? Почему детишки вернутся мертвыми? – Лаль насторожился. Нет, ему они были нужны живыми! Иначе к чему все это? – Я вовсе не собираюсь их убивать!
      Губитель взглянул на него снисходительно. О, как же ему нравилось видеть другого таким растерянным, слабым, раздавленным!…Когда это происходило, он совершенно явственно ощущал, как нарастают его собственные силы, как ими полнится грудь, даже быстрее, чем при вспышке ярости или вопле страха:
      – Они съели ядовитые плоды Меслам.
      – Только по полторы ягоды! Это не смертельно!
      – Для взрослого. Они же меньше. Рост, вес… Чувствуешь разницу? Им и яда нужно меньше, чтобы отравиться. Но не это главное. Малыши – так, компания. И вообще, они здесь потому, что понадобились тебе, не мне. Главное – девочка, эта любимица Шамаша, о которой он заботиться, словно о собственном ребенке. Как ты думаешь, сколько ягод она съела? Я тебе подскажу: крошка не знает страха и поэтому часто перебарщивает. Чудачка. Нет, она мне положительно нравится…!
      – Сколько? – прервал его вмиг помрачневший Лаль, который чувствовал себя так, словно у него отнимали его самую любимую игрушку.
      – Три, – беззаботно ответил Нергал. – И даже больше. Все, что оставалось. Не пропадать же добру.
      – Свышние! – в ужасе пробормотал Лаль. – Но это…
      – Слишком много даже для взрослого, не то что маленькой худенькой девочки, которая, мой милый друг, в сущности, уже мертва. Просто еще сама не знает об этом.
      – Ты врешь! Это не может быть правдой! – с чего это вдруг ему верить в слова того, кто по праву считался отцом лжи? Верить в то, что не могло, не должно было произойти?
      – Хочешь – верь, хочешь – нет, – беззвучно смеясь над ним, развел руками Нергал.
      – Дело твое. Но если бы все сказанное было обманом, неужели же ты не почувствовал бы этого? Разве ты не бог?
      Лаль поджал губы. Да, вынужден был признать он, непременно почувствовал бы. Ведь ему известно, что такое ложь, ему ведома ее природу. Он сам столько раз брал ее в свои помощницы и прекрасно знал, как звучит обман.
      "Во всяком случае, – мелькнуло у него в голове, – это многое объясняет… Это объясняет, почему девочка начала все забывать…" -Так что, – продолжал Нергал, – я не забираю у тебя ничего, что бы ты и так не потерял…
      Лаль смотрел на него в упор, чуть наклонив вперед голову. Всегда неприятно, когда твои планы нарушают. Тем более, когда их рушат твоими же собственными руками. Нет, зря он понадеялся на свое везение. Не ему, младшему из богов, тягаться с великим повелителем Погибели. Силы явно не равны.
      Прочтя эти мысли в его глазах, Нергал, довольный, хмыкнул.
      – Мы могли бы помочь друг другу… Я уже сказал – мы похожи. В тебе я вижу себя…Во всяком случае, такого, каким я был когда-то очень давно, много вечностей назад.
      Не случайно же я сказал: нам следовало родиться братьями. И, потом… Нами движет одно – месть. Ты сам говорил, что хочешь отомстить.
      – Не Шамашу.
      – Тебе следует ненавидеть его, не ударившего пальцем о палец, когда его женушка решила заточить тебя здесь, изгнав из мира реальности. А ведь, встань он на твою сторону, все было иначе… Или ты считаешь все случившееся с тобой справедливым?
      – Нет! – процедил Лаль сквозь стиснутые зубы. Его глаза налились алой дымкой злобы, волна которой все росла и росла в груди, готовясь вырваться на волю.
      – Ты же не требовал ничего, не принадлежавшего тебе. Ты вступал в спор, надеясь, что он будет честным. Но Айя, вместо того, чтобы действовать открыто, заключила за твоей спиной несправедливый договор с королем магов.
      – Это было нечестно!
      – Об этом я и говорю! Почему же тогда бог справедливости поддержал ее, а не тебя?
      – Она – его жена.
      – Ну и что? Кигаль вот тоже моя супруга. Однако ей это нисколько не помешало принять противную мне сторону в битве с Нинтом.
      – Он… Да какое мне сейчас дело до того, что именно двигало им! – не выдержав, воскликнул Лаль. – Это было давно! Если что и интересует меня – так это настоящее.
      – А что настоящее? Он среди смертных, а я тут, с тобой.
      – Почему?
      – Иными словами, ты спрашиваешь, что подталкивает меня к тебе? Не переживай, малыш, не пламенная страсть. Хотя, надо признать, ты ничего… Ладно, ладно, не вспыхивай невинной девчонкой! Я так, к слову, ничего личного… Все говорят, что у меня чрезмерное самомнение. Возможно, так оно и есть. Но я не глупец. Я уже проиграл одно сражение и не хочу повторять ошибок. Я уже говорил – Шамаш изменился. Сейчас он не отталкивает от себя других своим величием, не сторонится их в безразличии. Теперь, видя в этом необходимость, он принимает помощь всех, кто готов помочь. И он помогает другим. Не одним людям, говоря, что боги сами должны о себе позаботится, но всем. И когда наступит время сражения, он не останется один. Нет, это будет не противостояние двоих, но бой армий. И, понимая все это, я должен действовать. Уже сейчас, – его глаза вновь вспыхнули пламенем, не гнева, не ярости, но множества ночных светил, всех светил ночного неба, слившихся в двух точках – зрачках. – Лаль, я не заставляю тебя слепо выполнять мои планы. Поступай по-своему. Так даже будет лучше, когда согласованные удары отразить легче, чем разобщенные. Мне важно лишь одно: чтобы ты был на моей стороне, чтобы ты не мешал мне, но помогал. И я помогу тебе.
      – Ты уже помог…
      – Не сердись. Такова уж моя природа – решать за других, подставлять их, пользоваться чужой слабостью…
      – Нет, – прервал его Лаль, серьезное лицо которого оставалось совершенно спокойным. – В моих словах не было усмешки. Я говорил так, как думал. Ты помог мне принять решение, чего я целую вечность не осмеливался сделать. Я сделал выбор. Выбор не между добром и злом, светом и мраком, жизнью и смертью, а между фантазиями и реальностью. До сих пор я лишь думал… Придумывал, как оно будет, как могло и может быть. Мне было страшно сделать хотя бы что-нибудь, что воплотило бы мечты в жизнь. Но теперь… Я понял, что лишь действуя, живя – не просто придумывая жизнь – можно обрести настоящее существование для себя, когда можно будет создать все, что угодно, даже свой собственный мир, который будет много лучше этого жалкого миража посреди пустыни слепого волшебства, ибо в отличие от всего, что окружает меня сейчас, он будет живым.
      – Да… Может, ты и прав, – Нергал задумался. – Все слито воедино, все вытекает одно из другого: месть и помощь, ненависть и союзничество.
      – Но чтобы быть на твоей стороне, помогать тебе, а не мешать, я должен знать твой план.
      – Впервые слова не ребенка, но взрослого. Прежде всего, ты отдашь мне то смертное существо, ради которого я пришел к тебе…
      – Но смертные…
      – Что "смертные"? Боишься, что они отвернутся от тебя, узнав, что ты помог мне в бою с Шамашем? Этого никогда не случится! У смертных в почете сила, властность.
      И жестокость, мой друг, жестокость! Раз они не признают тебя добрым, признают злым. Вон твоя сестра никогда не была с ними ласкова, а ее они почитают как повелительницу земли. Да и меня своим вниманием не обходят. Я внушаю им такой страх, что они и имя мое произнести бояться – великолепно! Чем больше страх, тем больше величие. И больше тех, кто горит желанием стать моим рабом в вечности.
      – Мне не нужны рабы.
      – Называй их друзьями, последователями. Какая разница? Главное, чтобы они появились. А потом – делай с ними, что хочешь: придумывай им временные или вечные сны, создавай миры или погружай в пустоту бездны – решать тебе и только тебе.
      – И у меня получится?
      – Что?
      – Ну, стать… Таким?
      – А почему нет! Я с радостью помогу тебе сделать первый шаг, измениться…
      – Ну, – он наклонил голову на бок, оценивая ситуацию, как если бы он никак не мог решиться.
      – Я не лгу тебе, – тихо, с нескрываемой печалью проговорил Нергал. И в его голосе была такая искренность, которую нельзя подделать, даже если ты бог. В нее не просто хотелось верить, но было невозможно усомниться. – И знаешь еще что… – продолжал он. – Я тут подумал… О твоих страхах, подозрениях по всякому не очень разумному поводу… В связи с тем, что я обычно выбираю в союзники женщин.
      Так вот, чтоб тебе не думалось. Почему бы нам не стать побратимами? А, как ты думаешь?
      Чувства: сомнение, боль, грусть, обида, потом надежда, озарение, радость, – все они соединились, смешались в какую-то непонятную смесь, которая уже через миг обратилась в слепую решительность.
      – Да!
      – Ах, братец, – Нергал, довольный, потер руки, – вдвоем мы с тобой сотворим такое…
      Такое, что заставит всех с нами считаться!
 

 
      Забравшись на вершину холма, Мати, обхватив ноги, сидела в густой сладко пахнувшей траве и смотрела вниз. Повсюду, куда ни падал ее взгляд, царил зеленый сад, полный удивительных деревьев и сказочных цветов.
      Странно, но, несмотря на всю завораживавшую красоту окружавшего ее мира, с некоторых пор душой девочки властвовала грусть. Она подкралась столь незаметно, что Мати не поняла, ни откуда она появилась, ни что стало ее причиной. Она даже не помнила, когда это произошло. Просто… Просто небо перестало быть лазурным, трава – изумрудной, а цветы – рубиновыми, золотыми и жемчужными. Цвета поблекли, потускнели. Из сердца ушла та радость, что влекла за собой в полет, зачаровывала чудом превращений.
      Не было слышно пения птиц. Животные не подходили, смело глядя в лицо гостье, не звали за собой в леса. Младшие, нарезвившись, вдоволь наевшись самых вкусных и сочных плодов, которые они только могли себе представить, сидели в тени деревьев где-то у подножия холма, невидимые за густыми зелеными кронами и от этого Мати чувствовала себя совсем одинокой.
      Может, то, что она ощущала в эти мгновения, было всего лишь усталостью. Эта мысль успокаивала, ибо в таком случае, после небольшого отдыха все вернется назад: и краски, и радость приключений, и восторг открытий… Однако… Ей почему-то не хотелось ни отдыхать, ни веселиться, ни сидеть, ни бегать. Совсем ничего. Словно желания оставили ее безвозвратно, оставив вместо себя лишь холодную безликую пустоту.
      И вот она сидела на вершине холма, скользя скучающим взглядом по лежавшему у нее ног миру. Ей было грустно. И ничто не могло развеять эту грусть. Даже воспоминания, когда события последнего времени тускнели быстрее, чем краски мира, в котором они происходили. Что же до того, что предшествовало ее приходу в этот край… Время от времени, когда в памяти всплывали какие-то образы, столь тусклые, что казалось, будто они принадлежат древнему прошлому, ей казалось, что она знает, чего ей не хватало. Мати даже начинала понимать причину грусти. И не важно, что тени прошлого растворялись так быстро, что она не успевала их поймать, чтобы заглянуть в глаза и вспомнить тех, кто прежде был рядом с ней и того, что они значили для нее. Главное, среди них было нечто настолько большое, что его не смогла бы растворить в себе даже пустота.
      Снежная пустыня. Этот образ был тем единственным, что хоть как-то связывал ее с прошлым, не давая окончательно оторваться от него и кануть в настоящем, словно в бездне. Она любовалась им, словно самым чудесным из цветков на лесной поляне, согревала в своих ладонях, защищая от бед и непогод, которые, казалось, притаились, дожидаясь своего часа где-то за гранью горизонта. Он сверкал камнем в талисмане, висевшем у нее на груди. Стоило ей коснуться его, как руки наполнялись теплом, а душа – покоем, стоило заглянуть – и она видела белесую снежную дорожку, или, может быть, нить, что соединяла воедино ее душу и сердце, стоило прислушаться, и до нее доносилась задумчивая песня ветров и скрытый за ней голос…
      Она тосковала по пустыне. И ничто: ни безразличие, рожденное окружившими ее душу тенями, ни усталость, заставившая опустить руки, забыв о желаниях, отказавшись от всего на свете, – не могло этого изменить.
      Мати вздохнула, провела непривычно теплой ладонью по лицу, смахивая невесть откуда взявшиеся слезы.
      – Ты что это? – неслышно ступая по воздушной тропинке к ней поднялся бог сна, сел рядом на камень, наклонился, стараясь заглянуть в лицо девочке. – Никак плачешь?
      Тебя кто-то обидел?
      – Нет…
      – Что с тобой?
      – Не знаю, – всхлипнув, Мати качнула головой.
      – Тебе надоело здесь, – понимающе кивнул Лаль.
      – Я… – девочке казалось, что, подтверди она это предположение, и Лаль обидится.
      Конечно, ведь это его мир. Он придумал его. Он думал, надеялся, что все будет чудесно, просто замечательно, что эта земля непременно всем понравится, ибо никак по иному и быть не может. И вот…
      Ставя себя на его место, Мати знала, что непременно бы обиделась: так стараться для других и, вместо благодарного восхищения увидеть на их лицах лишь скучающее безразличие.
      Нет, ей совсем не хотелось расстраивать Лаля, который был добр к ней и ее друзьям, забрав из прошлого, от которого веяло болью, страхом и смертью.
      – Я… Здесь так чудесно, прекрасно, просто здорово…
      – Не обманывай меня, маленькая смертная, – грустно улыбнулся тот. – Я ведь бог и знаю твои мысли.
      – Прости… – опустив голову, сконфуженно прошептала Мати. Ее щеки зарделись стыдливым румянцем, она чувствовала себя провинившейся.
      – Нет, ты ни в чем не виновата, – Лаль чуть коснулся ее плеча, дождался, когда гостья вновь взглянула на него, а затем улыбнулся, подбадривая. – Все в порядке.
      Я понимаю. Ты очень добрая девочка. Ты не хотела меня обидеть, – он огляделся вокруг. В его глазах вспыхнула грусть. Но она погасла так быстро, что Мати решила, что ей показалось. – Все в мироздании рано или поздно надоедает. И нуждается в переменах. Так?
      – Так, – тяжело вздохнув, кивнула Мати.
      – Ну что же, значит, пришло время изменений, – новый, незнакомый голос заставил девочку вздрогнуть.
      Увидев вышедшего из тени Лаля незнакомца – высокого, кряжистого мужчину, – она скорее от неожиданности, чем страха отпрянула назад. Бог сна подхватил ее в тот миг, когда девочка уже была готова сорваться с вершины холма и кубарем покатиться по крутому склону вниз.
      – О! – толи смешок, толи возглас наигранного удивления сорвался с губ незнакомца.
      – Никак я испугал тебя?
      – Я просто… не ожидала… встретить здесь еще кого-то… – пробормотала та, глянув сперва вниз, представляя, каково бы ей было, не останови ее бог сновидений.
      Затем она посмотрела на гостя. Нет, конечно, он выглядел куда менее страшным, чем падение со столь большой высоты в миг, когда она была бы не готова, не способная взлететь в небо птицей.
      Постепенно в ее глазах опасливое недоверие к чужаку начало сменяться любопытством.
      Пришелец не мог не видеть этого. Однако еще какое-то время он продолжал молчать.
      И лишь дождавшись, когда любопытство усилится настолько, что вытеснит из души девочки последние отблески настороженности, он приблизился к ней, опустился рядом на корточки чтобы, разговаривая, не нависать над малышкой мрачной пугающей скалой, одним незначительным движением сокращая лежавшую между ними пропасть, одним этим поступком завоевывая доверие и доброжелательность девочки.
      – Прости. В следующий раз я предупрежу о своем появлении, – его голос был низким, тяжелым, и, в то же время, не срывался в хрип или шепот, звуча ровным, сочным басом.
      – Кто ты? – заглянув в глаза чужака, пытаясь разглядеть в них отражение души, но видя лишь кружившие вокруг мерцавшего огня серые тени, спросила Мати.
      – Мой брат, – ответил за него Лаль.
      – Брат? – девочка раскрыла рот от удивления. – Разве у тебя есть брат?
      – Теперь – да, – улыбнувшись, проговорил чужак. – Меня зовут Эрра, – он протянул девочке большую, усыпанную кольцами руку, в которой маленькая ладошка Мати потерялась без следа. И, все же, девочка почти не почувствовала прикосновения, будто тронула тень, что-то неживое, лишенное и тепла, и холода. Ощутив некое подсознательное беспокойство Мати потянула руку, спеша вырвать ее из ладони этого странного мужчины… Но тот удержал ее, заглянул в глаза девочки:
      – Тебе незачем меня бояться, маленькая. Я не призрак, а бог.
      – Бог? – в ее взгляде сперва было недоверие, затем – восхищение. О, это было здорово – познакомиться еще с одним богом! – Ты тоже повелитель сновидений, как и Лаль? – спросила она.
      – Нет, – рассмеявшись, он выпустил руку смертной и выпрямился в полный рост. – Я властвую над кое-чем более реальным, чем сны.
      – Расскажи! – в ней не было страха, нет, лишь одно любопытство, которое так старательно и аккуратно подогревал собеседник, зная, когда следует продлить молчание, а когда – сказать слово.
      – Неужели ты никогда не слышала обо мне? – удивленно воскликнул тот, впрочем, и в его удивлении было что-то ненастоящее, нереальное, как и в касании руки. – Ну, этого просто не может быть!
      Та долго глядела на своего собеседника, старательно вспоминая… Ведь если он говорил, что она не могло его не знать, значит, она должна была помнить… Но нет. Ее память была чиста, словно небеса над головой.
      Лаль стоял чуть в стороне, не вмешиваясь в разговор, но, в то же время, не пропуская из него ни слова. Нельзя сказать, что он был очень удивлен тем, что Нергал не назвал своего настоящего имени. Скорее, ему показалось странным, что тот воспользовался малоизвестным и давно забытым, но, все же, своим именем, а ведь мог выбрать любое, назваться хоть Намтаром, хоть… Нет, только не Шамашем.
      И потому, что душа этой крошки, несомненно, почувствовала бы обман, не способная забыть своего спутника-покровителя, и потому, что Нергал, несмотря на весь свой изощренный ум, хитрость и особое, вернее, весьма специфичное чувство юмора, никогда бы не назвался именем своего заклятого врага, даже для того, чтобы осквернить его.
      – Ну, постарайся, малышка! – тем временем продолжал Эрра. – Ты должна помнить!
      – Нет, – Мати виновато развела руками. – Я не помню ничего с тех пор, как попала сюда.
      – Совсем ничего? – Эрра не спускал с нее взгляда пристальных, не мигающих глаз, в глубине которых с новой силой разгорался холодный синий огонь.
      – Ну… – та задумалась. – Почти. Я помню снежную пустыню, помню, что я – караванщица, что меня зовут Мати, что у меня есть друзья, младшие, которые сейчас где-то там, – она махнула рукой вниз, в сторону застывших у подножия холма деревьев, а затем хотела вернуться к перечислению, но собеседник остановил ее.
      – Вообще-то, я имел в виду несколько иное. Прости, наверно я не совсем ясно выразился. Со мной такое бывает, ведь я не бог речей. Я хотел узнать, кого из небожителей ты помнишь.
      – Лаля, – та бросила быстрый взгляд на бога сновидений, – и еще… – она, задумавшись, наморщила лоб, – еще… Я не могу вспомнить! – ее глаза наполнились болью и чувством вины за то, что она оказалась не в силах ответить на столь простой вопрос небожителя.
      – Ну ничего, ничего, не переживай, – пробасил Эрра, – я не сержусь. Я же вижу, ты умненькая девочка, которая все знает, просто забыла. На время. Давай, я расскажу о себе. По тому, как я одет, ты, наверное, догадалась, что я – бог войны.
      Сражения – моя стихия, дух битвы – пища. Я покровительствую воинам, чья храбрость не знает предела. Для них я – любимейший бог на земле. Не случайно смертные всегда изображали меня победителем – воином с серповидным мечом, вот этим, – он указал рукой на прикрепленные к поясу ножны, которые, казалось, были сделаны из чистого золота, – и дубиной… Ее я с собой не захватил, ведь я шел в гости, а не на бой.
      – Здорово! – прошептала, не спуская с него восторженного взгляда, Мати. – Эрра, – даже зная, что перед ней бог, ей все равно даже в голову не приходило обращаться к нему так, как подобает – "господин Эрра". Возможно, она просто не помнила об этом. А, может, не хотела, – а у тебя есть другие братья или, может быть, сестра?
      – Есть, – в его глазах зажглось удивление. Конечно, он знал, что будут вопросы, более того, с нетерпением ждал их, но что маленькая смертная спросить его о семье… – Почему тебе это интересно?
      – Не знаю, – та пожала плечами, – может быть, потому что Лаль сказал, что вы братья. Не знаю, – повторила она.
      – Да, у меня есть еще один брат, Нимрод.
      – Я никогда не слышала о нем.
      – В этом нет ничего странного. Ты ведь караванщица, твоя жизнь проходит в снежной пустыне, а мой брат – повелитель плодородия. Его почитают в городах.
      – В городах? А что такое город?
      – Неужели ты и этого не помнишь?
      – Нет, – конечно, ей было обидно обо всем забыть но, с другой стороны, это ведь означало, что ей предстоит узнать еще столько интересного, любопытного, потрясающего и важного. Смирившись с тем, что она не в силах вспомнить ничего из прошлого, она оставила все попытки, решив, что минувшее не может быть таким важным, как настоящее. Оно ушло. И все. Ее глаза лучились. В них не осталось и следа от прежней тоски.
      – Города, – начал объяснять Эрра, – это такие места, где живут люди, которые предпочли покой оседлой жизни вечному странствию по снежным дорогам.
      – А почему они сделали это?
      – Что?
      – Ну… Предпочли.
      – Взгляни вокруг. Тебе нравится этот мир, который окружает тебя: зеленый лес, сад, поля и луга?
      – Конечно!
      – Вот и им нравится. Они считают, что лучше жить в тепле сада, чем скитаться среди вечного холода и пустоты. И ведь действительно лучше, разве не так?
      – Так-то так… – ей, конечно, понравилось бы жить в таком месте. Наверное. И, все же… В снежной пустыне было что-то, что звало ее к себе, не отпускало, не давало забыть… Девочке вновь захотелось заглянуть ей в глаза, почувствовать на себе ее взгляд. И рука потянулась к скрытому под складками одежды талисману, вытянула его на свет…
      – Что это у тебя? – Эрра тотчас заинтересовался, протянул руку: – Дай-ка взглянуть.
      – Это… – она с неохотой протянула ему камень, не снимая удерживавшей его на шее цепочки. – Это мой талисман.
      Несколько мгновений бог с интересом рассматривал его, затем, взглянул на девочку, удерживая камень в руках, несмотря на то, что совершенно явственно ощущал страстное желание маленькой смертной скорее спрятать его подальше от чужих глаз.
      – Магический камень? Ты позволишь мне оставить его у себя? На некоторое время.
      – Ну… – конечно же, ей хотелось расставаться с талисманом, однако не могла же она сказать "нет" богу. – Ладно, – тяжело вздохнув, она сняла цепочку. – Возьми.
      Только… – в последний миг она замешкалась, лоб нахмурился, брови сошлись у переносицы. – Ты ведь вернешь его мне? Потом?
      – Ну конечно! – поспешил заверить ее Эрра. Разумеется, он отдаст. Зачем ему камень, имеющий значение лишь для смертных?
      Проводив взглядом свой талисман, который перекочевал из рук Эрры за его пояс, девочка недовольно качнула головой:
      – Только не потеряй, – проговорила она.
      – Обещаю, – заверил бог войны.
      Мати вновь вздохнула с явным сожалением. Она вдруг ощутила какую-то пустоту внутри своей души.
      – А куда мы пойдем? – спросила она.
      – Пойдем?
      – Ну, я подумала, может быть, ты покажешь мне свой мир.
      – Мати, – вмешался в их разговор до тех пор молчавший Лаль. – Ты ведь еще здесь не все осмотрела, – ему не хотелось отпускать девочку с Нергалом.
      – А мне кажется, ты уже все здесь видела, – Эрра не спускал с девочки взгляда чуть прищуренных глаз, притягивавших к себе все внимание маленькой собеседницы, подчиняя ее своей воле, очаровывая. – И теперь самое время взглянуть на что-то еще. Да, деточка, я с радостью покажу тебе свой мир. Там, конечно, нет такого сада, но есть нечто получше. Город.
      – Город? – глаза Мати вспыхнули предвкушением чувства. – А какой он?
      – Ну, стоит ли забегать вперед? Мы ведь все равно пойдем в него. И ты увидишь все сама. И, потом, мне бы хотелось, чтобы это явилось для тебя сюрпризом. Ты ведь любишь сюрпризы?
      – Да, – кивнула девочка.
      – Ну конечно! Разве могло быть иначе?
      – Эрра, а как он называется, твой город?
      – Куфа.
      Услышав это слово, Лаль вздрогнул, с ужасом взглянув на Нергала, не понимая, что тот делает? Зачем говорит правду, когда так просто ее скрыть? Да, маленькая смертная почти все забыла, но людская память – странная штука – достаточно маленькой искры, и она воспламенится былым костром. Ведь не случайно на земле людей говорят: "Можно забыть весь свет радости, но только не отблеск страха". А разве есть нечто, чего смертные бояться больше, чем попасть в город мертвых?
      Но, к его удивлению, в глазах девочки, по прежнему горело лишь любопытство, не тронутое и тенью страха. Название ничего не сказало ей, оно лишь подогревало любопытство и страстное желание поскорее попасть в этот, должно быть, удивительный сказочный мир, ведь им правит такой сильный бог.
      – Мати… Тебя так зовут? – встретившись с ней взглядами, спросил Эрра.
      – Да, – с готовностью кивнула та.
      – У меня тут есть кое-какое дело. Подожди меня. Я быстро все улажу и вернусь за тобой. И тогда мы сможем отправиться в путь. Я обещаю тебе удивительное приключение, которое ты никогда не забудешь.
      – Хорошо. Я буду ждать. Только ты возвращайся поскорее. Мне очень любопытно взглянуть на Куфу, – поразительно, но в ее устах это жуткое название, от которого всегда прежде веяло холодом и страхом, звучало почти как Мир благих душ.
      – Мати… – когда Нергал уже повернулся, собираясь уходить, к девочке подошел Лаль, наклонился, собираясь сесть с ней рядом в траву и поговорить о том, что маленькая смертная забыла во власти его сна, но о чем она должна была вспомнить, прежде чем идти куда-то с богом войны.
      – А ты что это, собираешься остаться с ней? – заметив это, Эрра остановился, с деланным удивлением взглянул на своего союзника. – Нет, братишка, так не годится!
      Ты мне нужен. Не могу же я все делать сам! Идем же, идем, – он поманил бога сна за собой и тому ничего не оставалось, как подчиниться.
      – Ты не мог бы выбрать другую смертную? – когда они ушли достаточно далеко, чтобы девочка не могла их слышать, спросил Нергала Лаль.
      – А почему я должен?
      – Если тебе все равно…
      – Нет, не все равно! – зло огрызнулся тот. – И к чему эти глупые вопросы, когда я тебе уже все объяснял! Все происходит так, как должно случиться! И никак иначе быть не может, потому что иначе и не будет вообще! А даже если бы все было иначе, тебе-то какая разница?
      – Нужно же для кого-то придумывать сны…
      – Так вон же, – Нергал махнул рукой вниз, в сторону сада, – там целая толпа.
      Сочиняй свои сны, сколько пожелаешь! Я ведь не собираюсь забирать с собой и их тоже!
      – Нергал…
      – Ну что ты пристал ко мне!
      – Мне дорога эта девочка, – опустив голову на грудь, старательно пряча глаза, чтобы собеседник не смог разглядеть в них тех чувств, что коснулись души, проговорил он.
      – Не понял, – удивленно взглянул на него Нергал. – В каком смысле? Хочешь подороже ее продать? Или обменять на какую-то более существенную услугу, чем союзничество со мной?
      – Я имел в виду… – начал оправдываться тот, но Губитель не стал даже слушать его.
      – Да знаю я, что ты имел в виду! Глупец! Ладно, – он вдруг сменил гнев на милость и вальяжно, как только что насытившийся и разомлевший на солнышке хозяин, разговаривавший с верным слугой, махнул рукой, – раз тебе она так нужна, позабавься. А я подожду. Если будешь не против – посмотрю со стороны. С некоторых пор меня занимает подобное зрелище… А захочешь – и поучаствовать могу.
      – Я… – Лаль вспыхнул как мак на склоне холма.
      – Что, я опять что-то напутал? Тебе не это от нее нужно?
      – Она же еще совсем крошка!
      – Ну, положим, не так уж она мала по людским-то годам. К тому же, ты сам еще дитя, потому что многого не знаешь. Послушай же старшего брата: малышки тоже бывают очень ничего… Что ты на меня так смотришь?
      – Это… – тот даже не мог подобрать нужного слова.
      – Это дело вкуса, – соглашаясь кивнул Нергал. Он огляделся вокруг. – Впрочем, мы же в мире сна. А тут нет ничего невозможного. Поторопи года – оглянуться не успеешь, как она будет в расцвете лет…
      – Нергал!
      – Что? Помочь тебе со временем или ты сам управишься?
      – Нет, – качну он головой.
      – Не хочешь – дело твое. Собственно, – его губы сжались в тонкую серую нить, лоб пересекла морщина размышлений, – я ничего такого и не имел в виду, просто хотел тебя подзадорить.
      – Оскорбить!
      – Э, малыш, да что ты понимаешь? Для тебя мои слова уж скорее комплимент. Если кого они и могли бы оскорбить, то эту маленькую смертную. Но кто ее станет спрашивать?
      – Я!
      – Передав мои речи?
      – Нет… – раздосадованный тем, что, восприняв всерьез разговор, который оказался не более чем шуткой, он оказался по уши в грязи, если не от слов, то уж точно – от мыслей.
      – Дело твое, – усмешка скривила губы Нергала, который на этот раз, для разнообразия, просто играл роль негодяя, вместо того, чтобы быть им на самом деле. – Ладно, – он махнул рукой, – хватит. Помечтали – и славненько. Лично мне достаточно того, что я увидел в своем воображении. И, могу сказать, мне это понравилось…
      – Нергал! – Лаль весь вспыхнул от гнева, который не способно оказалось угасить даже осознание того, что речи собеседника – заведомая ложь.
      – Перестань, – поморщился бог погибели. – Я же сказал, что просто шучу. Допускаю, что эта шутка может выглядеть не совсем пристойной, но уж такой у меня юмор, не обессудь, – он хохотнул, однако уже через мгновение его лицо стало совершенно серьезным. – Да и разговор не обо мне, а о тебе… Я так понимаю, что эта девочка зажгла в тебе не желание позабавиться, а нечто большее, возможно, даже чувство…
      – Она… Она не обычное существо. Если бы ты узнал ее получше, то сам бы понял…
      Она… И я… Мы похожи, так, словно… Тут дело не в любви, в другом…
      – В чем же тогда?
      – Я еще сам не понял, просто…
      – Ну, не смущайся. Я ведь все понимаю, – продолжал Нергал, не заботясь о том, что, возможно, переступает через грань допустимого в своем стремлении позабавиться над тем, кто казался ему в этот миг таким смешным. – Самый маленький божок достаточно вырос, чтобы воспылать страстью, доступной лишь взрослым, – он цокнул, качнул головой, словно в сомнениях. – Не хотелось бы мне тебя разочаровывать, но ты лишь чувствуешь себя выросшим, на самом же деле остаешься все тем же наивным мальчишкой. Только глупцу придет в голову влюбиться в смертную, которая к тому же…
      – Я не глупец! Я не лю…
      – Да, ты не первый и не последний. Что забираться далеко в минувшее! Вот Нинти как счастлива… Только это ведь не надолго! – прошептал Нергал и при этом в его глазах мелькнула столь яростная угроза, что Лаль поспешил прикусить язык.
      Спустя несколько мгновений молчания, которое, переполнявшее душу множеством мыслей и переживаний, показалась мучительней любых обид, бог сновидений тихо произнес:
      – Знаешь, когда ты заговорил с Мати, я решил, что ты изменился. Ты был откровенен и, как мне показалось, искренен. Неужели это был лишь обман, призванный расположить к себе маленькую смертную?
      – И это тоже. Не забывай: мне нужно, чтобы она последовала за мной по доброй воле.
      – Да, – Лаль кивнул. – Теперь я вижу: ты прежний. Ты играл не только сейчас, но и тогда… Ты играешь с тех самых пор, как пришел в мой мир…
      – Ну, нужно же мне немного поразвлечься? Прости, что разочаровываю тебя… – и тут его лицо посерьезнело, лишившись и намека на веселость, глаза сощурились, вобрав в себя лед и пламень губительной смерти. – Знаешь, что я тебе скажу, если то чувство, что ты испытываешь к этой малышке – не мгновенная страсть…
      – Нет! Это не то чувство…
      Нергал не дал ему договорить:
      – Не перебивай меня, пожалуйста, – это совершенно обыденное слово в устах бога погибели казалось совершенно чужеродным и неестественным, – дай договорить. Если это не забота старшего брата, не привязанность друга и не ответственность отца, если ты надеешься, что со временем оно перерастет именно в ту любовь, которую, единственную и неповторимую всякий когда-то мечтал найти, если это так… Век смертных слишком короток, их душа хрупка и незащищена. А наши чувства… Они разгораются слишком ярко и горят много дольше… Вот тебе мой совет, – к немалому удивлению его собеседника в голосе мрачного бога была не издевка, а грусть. – Если ты ее действительно любишь, забудь о ней. Это лучшее, что ты можешь сделать и для нее, и для себя. Все остальное – лишь обман. Таков удел богов: чем сильнее мы любим, тем больше обманываем. И обманываемся сами.
      – Откуда тебе знать! Ведь ты – повелитель ненависти, не любви!
      – Где одно, там и другое. Любовь и ненависть так тесно связаны, что вряд ли вообще стоит разделять их. Они перетекают друг в друга, так что порою через некоторое время мы сами не знаем, как назвать то чувство, что мучает нас: любовь или ненависть… Лаль, пусть я отец лжи, но в этом ты можешь мне поверить. Я знаю, о чем говорю. Я знаю силу этого чувства, которому покорны все, даже великие боги…
      Лаль мог поклясться, что слышал за всеми этими словами имя Айи.
      "Значит, в сказках людей есть доля правды… – мелькнуло у него в голове. – Странно, – он никогда бы не поверил, что Губитель способен что-то чувствовать, а не играть в чувства… Если Лаль и предполагать, что ему ведомы эмоции, то скорее уж ненависть. Он бы сам возненавидел ее – ту, которая любит, любила и всей своей сущностью верна извечному врагу Нергала – Шамашу.
      – Тебя это удивляет? – болезненно усмехнулся Эрра, прочтя мысли названного брата.
      – Нет, – качнул головой Лаль. – Вернее, удивляет. Но не это. Другое. Как, зная все это, чувствуя, ты можешь советовать мне забыть? Ты же помнишь Айю…
      – Она богиня, равная мне и наделенная вечностью, которая, внося перемены во все, дает надежду. А эта маленькая караванщица куда более смертна, чем тебе кажется.
      – Мой сон подарит ей…!
      – Забудь о вечности. И о девчонке тоже.
      – Ну сколько можно! Я не могу больше слушать этого! Ты просто… перевернул все вверх дном! Я… Дело совсем в другом! То чувство, которое я испытываю к малышке…
      Ты перечислил множество разновидностей заботы, но не назвал еще одно: опека богом своей посвященной!
      – Ты хочешь сказать… – Нергал взглянул на него с удивлением, весь вид которого говорил: "Я многое мог себе представить, но только не это!" -Я хочу, чтобы она была моей посвященной! – не выдержав, выпалил Лаль.
      – Ты в своем уме? – округлив от удивления глаза, воскликнул Губитель.
      – Ты… – повелитель сновидений сжал кулаки, его глаза сверкнули такой яростью, которая, казалось, еще мгновение – и воспламенит своим огнем одежды Нергала.
      – Да успокойся ты! – прикрикнул на него тот. – Очнись! Открой глаза! Неужели ты не видишь, не чувствуешь, что она – посвященная твоей сестры?
      Бог сна глядел на собеседника широко раскрытыми глазами, не зная, что сказать.
      – Это… Это невозможно! – наконец, сумел выдавить он из себя.
      – Вот, – он вытащил из-за пояса талисман, который взял у Мати. – Взгляни. Что ты видишь?
      – Снег… – он взял талисман в руки, поднес к глазам, стремясь разглядеть что-то еще. – Снежную пустыню, – пожал плечами Лаль, который все равно не понимал, к чему ведет Нергал, как белая тень пустыни в талисмане девочки связана с ее судьбой.
      – Вот именно! Чтобы камень, призванный нести тепло, хранил в себе память не о зное города, а о холоде белой пустыни? – Нергал фыркнул.
      – Вот значит как… А я-то думал, что меня к ней тянет… Ты прав – от любви до ненависти один шаг… – покрутив в руке талисман Лаль вернул его собеседнику. – Айе следовало бы беречь от меня своих посвященных… – пробормотал он ни с того ни с сего.
      – Кто знает? Может, сестренка не берет тебя в расчет, понимая, что ты ей не ровня.
      Или же ей просто не до того. Не люблю гадать. Да и к чему? Важно не это, другое – нити, связывающие смертного с покровителем куда крепче, чем думают даже они сами. Их не порвать, от такой судьбы не отказаться, ее не изменить. И что бы ты ни делал, твоя маленькая смертная не отвергнет служение Айе, для которого была рождена, и очень скоро отправится к ней. И ты тут ничего не сможешь поделать…
      – Можно было бы попытаться… – задумчиво начал Лаль.
      – Отомстить Айе, отняв у нее посвященную? Даже мне не приходило в голову одновременно вызывать на бой двух богов, – качнул головой Губитель, однако, в его глазах был не упрек, а скорее одобрение, и, возможно, еще доля удивления, когда он не предполагал, что маленький бог зайдет так далеко в своей жажде мести.
      Губитель скосил взгляд на Лаля. А что, это не плохо… Месть – сильное чувство.
      Оно может оказаться очень кстати…
      Нергалу было необходимо, чтобы кто-то из богов был постоянно рядом с ним, подпитывая своими силами, страстями. Вот Инанна… Да, она была прекрасным союзником. Сколько горения, настойчивости, да вообще чувственности! Жаль, что теперь она слишком занята заботами о своем жалком супруге, чтобы ее хватало на что-то еще!
      Бог сна представлялся ему идеальной заменой. Их планы во многом совпадали. И вообще, остальные боги как будто сами толкали их на союз друг с другом, отвергая, окружая стеной отчужденности.
      Нергал вновь цокнул языком. Осуществление его замыслов приближалось к своему апогею. И не важно, что до сих пор этот план представлял собой не четкую картину, а как всегда лишь туманные наброски, не имевшие стройных очертаний. Так было даже интереснее. И безопаснее – никто не станет помехой, проведав об его дороге и встав на ней, ведь и дороге-то как таковой и нет вовсе, так, пустыня – к цели ведет, а какой тропой – решать лишь ему…Но в этом плане, сколь неопределенном он ни был, было несколько непреложных деталей, без которого все рушилось, так ни во что и не сложившись. Всего каких-то три пункта: Шамаш – враг, Лаль – союзник и смертные – приманка. И прочнейшая связь между ними, наипрочнейшая! Ибо если исчезнет одно, то развалится все остальное…
      – Значит, Айя хочет отнять у меня и эту девочку… – прервал его размышления шепот Лаля. – Ты говорил, что малышка посвященная Айи…
      – Да, да, верно, – вообще-то Губитель совсем не был уверен в этом. Конечно, походило, что все так и есть, но… А, какая разница? Главное, чтобы ничто не нарушало его план. Раз малышу хочется в это верить – он готов укрепить его в этой вере, а, если нужно, может и сам поверить в обман.
      – Месть! – сощурив глаза, прошептал Лаль. – Я отомщу ей за все! И за это тоже!
      – Да, пусть будет месть. Очень хорошо. А теперь забудь обо всем остальном. Об иных чувствах. О том, что испытывал к кому-то привязанность, хотел о ком-то заботиться… Если будешь в одно и то же мгновение любить и ненавидеть…
      – Но… – ему не хотелось терять ни частицы себя. – Когда я отомщу… Мне захочется чего-то еще…
      – Хорошо, хорошо! Отдай эти чувства мне. На время. Я сохраню их в целостности и сохранности.
      – Но как же ты…
      – Э, не думай обо мне! – Губитель пренебрежительно махнул рукой. – Во мне столько ярости и злости, что даже рядом с богиней любви я не стал иным. А ты… Ты такой же злодей, как и я… Ну, разве что, чуть поменьше…
      – А я смогу… – он все еще сомневался.
      – Конечно! Это ведь сон, а ты – его повелитель! Не сомневайся!
      – Да! Я повелитель сновидений! – он расправил плечи. Его глаза блеснули.
      "Ты хочешь, а, значит, так оно и есть, – Нергал чуть наклонил голову, глядя на своего собеседника, лицо которого стало меняться, каменея, лишаясь не только эмоций, но и душевности, превращаясь в ледяную маску. – Вот и все, – его губ коснулась усмешка. – Повелитель сновидений оказался слабее своего творения, сам того не замечая, попав во власть закона этого мира…" -Что ж, отлично, – проговорил он вслух. – Я рад, что мы так хорошо понимаем друг друга… Я забираю девчонку?
      – Забирай.
      – Не хочешь узнать, что будет дальше? Мои планы…
      – Нет. У меня есть собственные планы и нет времени на разговоры… Что смотришь на меня так, будто в первый раз видишь?
      Нергал потер рукой шею:
      – Да собственно… Таким я тебя действительно вижу в первый раз, – проговорил он.
      Странно, но в его душу закрались сомнения. Хотя пока все происходило в полном соответствии с его планами и желаниями. Негал получил того союзника, которого хотел иметь… Вот только нынешний, лишенный всех чувств, Лаль почему-то нравился ему куда меньше, чем прежний… Как управлять тем, кто ничего не боится, ничего не любит, ничем не дорожит? Ему раньше и в голову не приходили все эти вопросы, а теперь, задумавшись, он понял, что не может найти на них ответ. – И чем же ты собираешься, интересно мне знать, заняться?
      Бог сновидений не произнес ни слова в ответ, лишь взглянул на Губителя… И последний разглядел в его глазах нечто такое, что заставило его, поспешно отвернувшись, бросить на ходу:
      – Ладно, дело твое. Мне тоже пора. Так что, я забираю девчонку и исчезаю…
      Молчание. Безразличие в душе и холод во взгляде.
      – Если понадобишься, я пришлю за тобой духа…
      И вновь тишина.
      – Я закончу свои дела, а потом помогу тебе…
      Это странное молчание, от которого все больше и больше веяло пренебрежением, начало раздражать Нергала: "Да что он возомнил о себе, жалкий дух?" -Слушай, малыш… – Губитель обернулся, но рядом с ним уже никого не было. Лаль исчез, не оставив и тени на полотне своей земле.
      – Мда… – сорвалось с губ замершего в растерянности бога погибели. Ему вдруг стало не по себе. На ум пришла поговорка смертных: "Страшен не злодей, но зло, сотворенное им…" Прежде он лишь смеялся над этими словами, видя в них само воплощение заблуждения. Теперь же, задумавшись, ощутил некое смутное беспокойство.
      "Какое же чудовище я создал, если оно пугает даже меня? Нет, – перебил он себя, – ну что такое! Это же, по меньшей мере, глупо – мне бояться и кого? Чепуха! – он мотнул головой, прогоняя странные мысли. – Надо же, придет такое в голову! – он резко дернул плечами, срывая с плеч сковывавшие движения паутинки сетей странных, незнакомых ему доселе чувств, подобных страху смертного, заглянувшего в глаза своему концу. – Что это я, в самом деле? – ну уж нет, он не мог позволить себе бояться, он должен был выбросить всю эту ерунду предчувствий из головы, взглянуть на все иначе, спокойнее. – Я получил то, что хотел. Лаль – мой союзник. Мы слишком похожи, чтобы стать врагами. Да и делить нам нечего. Так что, чего я опасаюсь? Главное, что любимица Шамаша у меня… И теперь остается лишь сделать, чтобы он узнал об этом. И пришел ее спасать… О, я достаточно хорошо знаю его, чтобы не сомневаться: он не бросит малышку в беде… Займемся делом. И пусть предвкушение мести вытеснит из моей души все эти глупые предчувствия…"
 

 
      – Мы уже в мире сна? – спросил Ри, не в силах скрыть любопытства.
      Все случилось так быстро, что он даже не успел испугаться тому, что могло ждать впереди.
      А ведь еще мгновение назад, отправляясь в этот удивительный путь, он думал о том, чтобы все как можно лучше рассмотреть, подробнее запомнить, чтобы потом помочь Евсею составить очередную легенду. Молодой караванщик не сомневался, что увиденное им будет достойно того, чтобы об этом помнили. И вот, как он ни старался, что ни делал, события почему-то проходили мимо него, словно назло, не желая оставлять в памяти даже самое блеклое отражение.
      Единственное, что он помнил, были тени… Тени не образов – чувств.
      Его взгляд затуманился, мир поблек перед глазами, голова, а затем и все тело налилось такой тяжестью, словно метель свалила его, прижала к земле, а затем намела поверх огромный неподъемный сугроб. Но прошло лишь мгновение и тяжесть сменилась удивительной легкостью, такой, что, казалось, вдохни поглубже – и полетишь.
      Он огляделся вокруг. Ничего. Нет, это было не "так себе", и даже не "ничего необычного", а именно ничего в самом простом и безликом значении этого слова. Но, с другой стороны… Ри ведь бывал прежде в пустоте, в той, настоящей. Ему было с чем сравнивать. И, сравнивая, он понимал: здесь все иначе – не холод отчужденности, а ожидание творения. Казалось, что все вокруг тянется навстречу, ожидая прикосновения, которое даст жизнь.
      – Это не владения Лаля, – ответил один из серых спутников-призраков. – И даже не сон. Это приграничье, подступы к царству сновидений.
      – Странное место, – прошептала Сати, проведя перед собой рукой, толи пытаясь что-то нашарить, толи отвечая на движение окружающего мира, толи просто приглаживая воздух.
      – Не бойся! – Ри бросился к ней, стремясь защитить… Он и сам не знал от чего.
      От всего. Всего, что было или будет, не было и быть не могло.
      – Я не боюсь, – грустно улыбнулась та. Чего бояться, когда ничего не жаль потерять? Сати медленно огляделась вокруг. – Здесь все необычно. Мир… Он словно ждет, когда мы его разбудим…
      – Он ждет. Ты права, – проговорил призрак, – но не пробуждения, а того момента, когда вы заснете достаточно крепко, чтобы, отрешившись от реальности, увидеть то, что ждет за гранью.
      – То, чего нет?
      Тот кивнул:
      – Да. Все, что существует, наделено обликом, порою даже не одним. Но вовсе не обязательно, что все, имеющее обличие, существует. Ты понимаешь, что я имею в виду, странница?
      – Да. Хотя не со всем согласна. Вот моя грусть. Она есть. Я чувствую ее всем сердцем, она реальна. Но глаз не видит ее, ведь у нее нет облика…
      – Есть. Оно просто невидимо для тебя. Потому, что ты не хочешь его видеть. Лик есть у всего: надежды, веры, боли… Как он есть у любви.
      – Прежде чем мы пойдем дальше, – продолжал второй призрак, – вы должны понять: сон – это не явь, но и не небыль. Он стоит на грани, сплетаясь из множества нитей, среди которых ваши чувства, память, фантазии… Но во сне есть и то, что приходит из-за скрытого за гранью мироздания.
      – И что же это? – обратив на него сосредоточенное, даже жесткое лицо человека, с опаской глядевшего на все неизвестно, видя в нем скорее зло, чем добро, спросил Ри.
      – Не знаю, – ответил летописец, – все, кто увидел, понял – не смогли вернуться, навеки оставшись за чертой.
      – Странно, – прошептала Сати, – я каждую ночь вижу сон, порою даже не один, но никогда прежде не попадала в подобное место на грани яви и сновидений.
      – Обычно спящий минует его так быстро, что не замечает, как не видит мига в потоке времени.
      – Почему же сейчас все не так?
      – Чтобы попасть не в какой-нибудь сон, а именно в тот, что нам нужен, необходимо иметь возможность выбирать.
      – Но ведь у нас нет такого права, – глядя то на своего друга, то на призрачных спутников, проговорила Сати, – или есть?
      – Госпоже было нужно, чтобы оно у вас было. И Она наделила вас им.
      – Госпожа Кигаль? Ты о ней говоришь? Но разве мы в пределах ее владений?
      – Нет. Но Богиня смерти – величайшая из повелительниц. Ей многое дано. И Она понимает: вам нужна эта остановка, чтобы понять, что такое сон. Иначе весь путь не будет иметь смысла, ведь вы должны войти в тот мир не безропотными рабами, а хозяевами своей воли.
      – И что же это? Что нам нужно знать, чтобы оставаться свободными?
      – У сна есть свои законы. Главный из них – всем правят желания. Если вы захотите попасть в кошмар – вы окажетесь в нем, будете думать о страхе – и он станет вас пугать, а захотите счастья – и что бы ни случилось, как бы повелитель сна не стремился к иному, вы будете счастливы.
      Ри усмехнулся:
      – Это просто – желать лучшего.
      – Увы, все не так просто, как ты думаешь. Истина дается в чужие руки с неохотой, спеша уколоть шипом розы или ужалить ядовитым зубом змеи.
      – Но вы говорили…
      – Дело не в словах, а в том, что за ними стоит. Правд множество, истина же всего одна.
      – Мы прошли испытание и знаем, каково выбирать, – Ри был готов обидеться. Пусть те были древними летописцами, но они давно умерли, превратившись в тени, которым не престало учить живущих, как им жить. Искусству умирать – еще может быть, но и только!
      – Здесь все наоборот, – не обращая внимания ни на его слова, ни на чувства, монотонно продолжала тень, – не вам дается множество дорог, из которых вы выбираете одну, а вы испытываете бесконечность чувств, желаний, фантазий, одно из которых повелитель сновидений и спешит осуществить…
      – Тогда в чем же вообще выбор! – вскричал Ри, чувствуя начавшее нарастать в его душе напряжение.
      – В желании.
      – Я ничего не понимаю… – пробормотала Сати.
      – Я тоже, – Ри подошел к ней, встал рядом, словно проводя грань – противостаяние между живыми и мертвыми.
      – Смертный может выбирать свой сон. Но для этого ему нужно подчинить себе все свои желания, все абсолютно.
      – В этом нет ничего сложного…
      – Совсем наоборот, – прервал юношу призрак. – Ты недооцениваешь власть чувств над собой. Подчинить их то же самое, что держать в полном повиновении свои мысли, заставляя приходить в голову только нужные, а не все равно какие… Не понимаете?
      Хорошо, – в голосе тени послышался глубокий усталый вздох, словно той надоело долгое, но безрезультатное объяснение. – Попробуем иначе. Представьте себе, что вы встречаете бога, который, будучи благосклонен к вам, обещает исполнить желание. Но только одно, одно единственное.
      – Ну и…
      – Бог слышит ваши мысли столь же отчетливо, как и речь, не делая никаких различий между словом, произнесенным в слух, и мелькнувшим в голове. И, в результате, исполниться может не заветное желание, а то, которое лишь случайно забрело к вам под действием голода, жажды или чего-то там еще…
      – Ты хочешь сказать, – осторожно подбираясь к пониманию, как охотник к добыче, начал Ри, – что если моим случайным желанием будет глоток воды, – он провел шершавым языком по вмиг высохшим губам, – то…
      – То сон выбросит тебя в сердце озера, спеша удивить своей щедростью, которая знает границ.
      – Да-а-а, – с шумом выдохнул Ри.
      – Но мы же не можем властвовать над всеми чувствами и желаниями, когда среди них есть те, которые выше нас! – проговорила Сати, с ужасом глядя на призраков, словно те подвели ее к самой границе ужасного кошмара!
      – А есть еще память, фантазии…
      – Все так сложно…! – качнул головой Ри, у которого уже не было прежней уверенности, что они смогут выполнить поручение небожителей.
      – И мы должны со всем этим справиться! – в ужасе прошептала Сати.
      – Мы не сможем. Ээто выше человеческих сил.
      – А вы не люди.
      Казалось бы, они дошли в своем удивлении до предела, все, дальше некуда, но эти слова заставили их остолбенеть, лишившись дара речи.
      – Кто же тогда мы? – прошло не одно мгновение, прежде чем случайные искры мыслей, подобные вспышкам пламени в потоке огненной воды, стали вновь складываться в образы, обретая звучание слова.
      – Спящие.
      – У-ух, – и Ри, и Сати вздохнули с облегчением. Они ожидали услышать нечто совсем иное, вроде "призраки" или "духи".
      – Спящие – это особое состояние, достигая которого все – и смертные, и духи, и демоны и даже боги становятся похожими. Сон равняет их. В нем нет женщин и мужчин, детей и взрослых, людей и животных, нет никаких иных различий, ничего, за исключением одного-единственного – между повелителями снов и их рабами.
      – Но мы – не властители снов! Ведь у нихесть лишь два бога – госпожа Айя и… и Лаль, – они впервые произнесли вслух это имя и умолкли, пораженные тому, как легко соскользнуло с их губ то слово, которое все остальные караванщики предпочитали не помнить.
      – Все относительно, спящий, – призрак привел своих спутников к грани и когда те уже занесли ногу над пустотой, понял, что пора указать им спасительный путь – невидимый мост над бездной. – Если между нами и богами нет разницы…
      – То мы можем представить себя повелителями сновидений! – вскрикнула Сати, пораженная своим открытием.
      – Да! – Ри потребовалось лишь одним мгновением больше времени, чтобы понять, о чем идет речь. И сразу же все слова, которые казались разрозненными звуками, сложились в стройный узор. – И тогда мы сможем…
      – Но осмелимся ли мы? – прошептала Сати, которая успела сделать в своих размышлениях следующий шаг – от радости озаренья к боли и страху новых сомнений.
      – А почему бы и нет? – пожал плечами Ри, думая о себе. – Раз во сне нет разницы между смертными и богами. О Лале же говорят, что он всего лишь подросток, такой, каким я сам был недавно.
      – Да, но госпожа Айя… Простит ли Она меня за это, за мою дерзость?…Представить себя Ею…!
      – Это только сон, спящая. Здесь нет лунной богини. Только ты, представляющая себя наделенной способностью повелевать снами. Только ты, – повторила тень. И тут ее очертания начали меняться, обретая пусть блеклые и расплывчатые, но, все же очертания.
      – Госпожа! – первой узнав повелительницу смерти, воскликнула Сати, а затем сжалась в испуге под горящим взглядом грозной богини.
      – Тихо, девочка! – остановила ее Кигаль. – Не бойся. Я здесь лишь для того, чтобы помочь.
      – Госпожа… – начал было Ри, собираясь спросить…
      Но богиня остановила его:
      – Не прерывай меня. У нас осталось совсем мало времени… Сейчас я – лишь тень.
      Сей мир не подпускает меня к себе. Я чужая для него даже в большей мере, чем он чужд мне. Но те слова, которые я должна была вам сказать, указывая направление пути, могли прозвучать только здесь.
      – Но почему Ты… – караванщик был поражен, его глаза полнились непониманием, когда ему казалось, да что там, он был почти уверен, что их призрачные спутники – два мужчины – летописца древности. Их голоса… Они звучали так похоже! И вообще… Он хотел спросить… Но умолк, не договорив фразы до конца, ведь, что бы там ни было, он не мог не то что требовать, но даже просить объяснений от богини.
      – Так было нужно, – черты богини начали теряться, растворяясь в безличии тени. – Если бы вы знали, что с вами говорю я, то приняли б на веру любое сказанное мной слово.
      – Да! – Конечно! Как же иначе? И все сразу стало бы таким простым! Не было бы сомнений, и вообще…
      – Но здесь нужна не вера, – качнула головой тень, отступая на шаг назад, – а понимание. Чтобы продолжать этот путь, вы должны были не просто увидеть его, но прочувствовать, ощутив в себе каждую снежинку, что ляжет под ваши ноги, – она все удалялась и удалялась, голос звучал так тихо, что приходилось напрягаться, чтобы расслышать произносимые слова. – Это все, что я могла для вас сделать.
      Дальше вы пойдете одни. Летописец Мара укажет вам нужные врата, – второй призрак, оставшийся со странниками, низко склонил голову в немом покорстве. – Помните, что вы узнали на приграничье, – и исчезла.
      – Пора, – беззвучно проговорил дух минувшего и в тот же миг серая дымка тумана, скрывавшая за собой все вокруг, спала, открывая взглядам спящих ровную, мощеную серым камнем площадь, бесконечную как сама пустыня.
      Это место было похоже… Странники не могли сравнить его ни с чем, что видели прежде, ибо оно имело знакомые черты, однако соединенные в столь причудливый узор, что его смысл и назначение оставались покрытыми тайной.
      Камень под ногами. Гулкое эхо, отзывавшееся на каждый шаг… Такой предстала бы, наверно, перед их взорами торговая площадь покинутого города, застывшего на грани умирания. А ее бесконечность лишь усиливали тягостно гнетущее впечатление.
      Но стоило взглянуть на все иначе, и перед глазами возникал огромный дом, с которого безжалостный ветер сорвал крышу, разрушил до основания все стены, не оставив ни камня, но где, по причуде судьбы или желанию решившего позабавиться бога, остались все двери – множество дверей: больших, в которые могла бы проехать целая повозка, и совсем крошечных, в которые смогла бы проскочить разве что мышка или жучок. Среди них были покрытые золотой чеканкой с драгоценными камнями, которые сверкали в лучах собственного света будто врата в небесные земли богов, а были и старые, обшарпанные, покосившиеся так сильно, что, казалось, – один порыв ветра – и они, не удержавшись, рухнут, обращаясь в прах.
      К горизонту уходило их бесконечное множество, в котором не было ни одних врат, похожих на предыдущие, или хотя бы отдаленно напоминающие последние, словно то существо, которое создало это место, обладало воистину безграничной фантазией.
      Призрак быстро скользил между ними, ведя своих путников к тем, за которыми были владения повелителя сна. Ри и Сати показалось, что прошла целая вечность, прежде чем их проводник, не проронивший с тех пор, как они оказались в краю бесконечных врат ни слова, словно оно было способно открыть не ту дверь, выпустив на волю все беды мира, остановился.
      С губ караванщиков, которые уже мысленно представляли себе, какими будут врата в мир сновидений, сорвался вздох разочарования. Это были самые обычные дверные створки, как в доме мелкого ремесленника или небогатого купца – ни золота, ни дорогого дерева – лишь обычный сероватый камень, пусть ровный, старательно отшлифованный, но лишенный каких бы то ни было украшений, словно хозяин не мог себе их позволить…
      У этой двери не было ни засова, что преграждал бы пришельцам путь, ни ручки, взявшись за которую было бы легче ее отворить.
      – Вот они – врата мечты, – указав на них рукой, сквозь которую как тонкую шелковую ткань было все видно, проговорил призрак.
      – Врата мечты? – повторил Ри. – Странно. Почему дверь во владения бога обмана называются так красиво и солнечно?
      – Мечта – она и есть обман – обещает исполнение и всякий раз обманывает, когда, исполнившись, перестает быть самой собой.
      Двери открылись, повинуясь воле невидимой силы, или голосу, или чему-то иному, сокрытому до поры. Но караванщики даже не задумались над причиной произошедшего.
      Они во все глаза смотрели на мир, простилавшийся за дверями.
      Это был сад, самый чудесный из всех, что им когда-либо приходилось видеть в своих жизнях. Вырывавшийся из его пределов теплый игривый ветерок доносил на своих крыльях сказочные ароматы цветов, дыхание свежей зелени, напевы восхитительных птиц… Рядом с этим местом казался менее восхитительным и желанным даже божественный сад благих душ, чей облик, пусть и потерявший с течением времени былой блеск, обретая новые черты взамен забывшимся, продолжал храниться в памяти тех, кому посчастливилось побывать в нем при жизни.
      Тот мир раскрывал свои объятия, позволяя прийти в них, этот – звал к себе, манил, обещая все на свете и исполнение самой заветной мечты в придачу.
      Но в тот миг, когда караванщики уже, отдавшись во власть чувствам, хотели войти в сад, между ними и дверью встал призрак летописца. Он молчал, не останавливая своих спутников, никоим иным образом не пытался их задержать. Но когда те, не понимая, в чем дело, подняли на него взгляды недоумевающих глаз, через прозрачную дымку – полотно призрачной плоти – они увидели скрывавшийся за дверью мир совсем иным – безликой серой массой, охапкой поблекшего, подтаявшего во власти тепла приграничья снега. И то, что еще мгновение назад казалось мечтой, стало самым большим разочарованием. И слова… Они вновь и вновь звучали в их ушах. Мечты – это обман. Надежда и разочарование – две стороны одной монеты, – говорил им собственный опыт.
      То, что еще мгновение назад представлялось невозможно сложным, теперь виделось простым: ведь караванщикам приходилось выбирать всего лишь чему верить – мечтам или реальности.
      И стоило им сделать этот выбор, как сомнения порвали цепи притяжения мира сновидений, поменяв господина и недавних слуг местами.
      – Ступайте, – увидев в их глазах отражение понимания, призрак отступил назад. – Теперь вы свободны от обманного заклятия сна и сможете исполнить поручение госпожи Кигаль. Я же буду ждать вас здесь, следуя воле повелительницы моей души, – и, оставаясь, как казалось, не просто позади, но в минувшей жизни, призрак померк, распавшись на сгустки туманной мглы.
      – Тебе страшно? – Ри подошел к Сати, взял ее за руку, стремясь не только успокоить подругу, но и успокоиться самому.
      Молодая караванщица не вырвала из его горячей ладони холодных пальцев, отталкивая от себя, но лишь взглянула на него с той отрешенностью, с которой обычно смотрят на старого знакомого, привычного и безразличного, как доски в повозке. Помолчав несколько мгновений, словно прислушиваясь к происходившему в своей душе, она качнула головой:
      – Нет, – произнесла она, не просто храбрясь, надеясь или веря, но зная, что все именно так. – Раз небожители уверены, что мы сможем выполнить Их волю, значит, так оно и будет.
      – Неужели ты сейчас думаешь лишь об этом? Не о том, что нас ждет впереди? А если нам предстоит встретить Губителя? – он осознанно говорил те слова, которые должны были взволновать подругу, стараясь вывести ее из состояния смиренного безразличия, в котором она пребывала с тех пор, как караван покинул Керху.
      Сати даже не вздрогнула, услышав роковое имя, лишь подняла на Ри взгляд глубоких печальных глаз, в которых царила грусть. "Мне все равно, – говорили они, – все самое ужасное, что могло произойти, случилось, все, что можно было потерять, я потеряла. Я более не живу своей жизнью, ибо в ней не осталось места счастью, мой путь – служение богам, помощь людям. Теперь мне не приходится бояться за себя, только за других…" -Будь осторожен, – тихо проговорила она, глядя на Ри как заботливая сестра на брата.
      – Я не дам тебя в обиду! – сжав ее пальцы, сказал тот с тем видом, каким дают не простые минутные обещания, но вечные клятвы.
      – Нам нужно идти. Госпожа Кигаль говорила: у нас мало времени. Так что, – она потянула его за собой к открытой в сад двери. – Пойдем, братик.
      – Братик? – удивленно взглянул на нее нее Ри.
      – Конечно, – та улыбнулась.
      Впервые за столько бесконечно-долгих дней он видел ее улыбку! За ее свет, сколь бы тусклым он ни был, караванщик был готов отдать все мироздание. И, все же, брат… Это было не то слово, которое он хотел услышать из ее уст.
      – Конечно брат, ведь Айя и Лаль…
      – Брат и сестра, – кивнул Ри, понимая теперь, что стояло за словами подруги. – Ты права… Но я никогда не смогу тебя ненавидеть, как Лаль ненавидит госпожу Айю.
      – Я тоже не хочу ненавидеть тебя. Мы будем другими. Такими, какими мы захотим.
      Ведь мы останемся собой.
      – Несмотря ни на что.
      И так, взявшись за руки, они переступили границу мира снов. Стоило им сделать это, как дверь закрылась за их спинами, растворившись среди образов сада мечты так, словно ее никогда раньше и не было.
      – И, все-таки, – вздохнув, прошептал Ри, глядя по сторонам, не в силах не удивляться красотами сказочной земли, – пусть даже я знаю, что это только мираж среди снегов пустыни…
      – Всем нам время от времени хочется обмануться, – закончила его мысль Сати.
      Ри взглянул на нее, не уставая восхищаться теми переменами, которые произошли с Сати после испытания. Из наивной самовлюбленной девчонки она превратилась в умную, заботливую женщину, слышавшую голос души, не только чужой, но и своей тоже.
      – Ты права. Ладно, – он вновь огляделся вокруг, но на этот раз не просто стремясь порадовать душу или запомнить образы – картинки, которые потом можно будет вплести в полотно легенды, но и ища цель своего прихода. Ведь они должны были не только наблюдать, но и действовать. – С чего начнем?
      – Нам нужно найти детей.
      Их окружал сад, полный прекрасных цветущих деревьев, которые, тихо наигрывая на струнах ветра, пели задумчивую долгую песню-шорох, в которую вплетались, словно атласная нить в серую косу, трели не видимых за листьями деревьев пичужек. Под ногами густым зеленым мехом огромного спящего вечным сном зверя расстилались травы, то вставая по пояс, то припадая к самой земле, едва касаясь щиколоток ног странников. И среди буйной зелени то там, то тут виднелись маленькие головки хрупких цветов.
      Они шли, раздвигая кусты, надеясь, что детишки затаились где-то совсем рядом, и, испуганные, прячась за листвой, ждут, когда взрослые придут им на помощь.
      Но за ветками кустов их встречали лишь любопытные глазки-бусинки зверков, никогда не знавших ножа охотника, а потому не испытывавших страха перед нежданными гостями.
      – Малыши, где вы? – пройдя уже, как им показалось, половину сада, но так никого не найдя, позвал Ри, надеясь, что, услышав знакомый голос, они непременно отзовутся.
      На его зов откликнулись птицы, закричали, зашумели, словно уставшие матери, у которых и так дел невпроворот, а тут еще гости свалились как снег на голову.
      Заволновались деревья. Стремясь помочь в поисках, они засуетились, заметались, приподнимая раскидистые нижние ветки, спеша заглянуть под них и убедиться, что пропажа скрывается не там.
      Даже звери выбрались из своих укрытий и застыв перед странниками, стали смотреть на них глазами, в которых одновременно был вопрос: "А что случилось?" и желание помочь: "Хотите, мы поищем? Нам будет проще, мы ведь знаем эти края. Только скажите, кого нам искать".
      Но разве караванщики могли перепоручить другим, доверить созданиям чужого, враждебного мира выполнение того поручения, что возложили на них небожители, разве могли они обмануть Их ожидания, дав себя обмануть?
      Еще раз внимательно оглядев все вокруг, Ри повернулся к Сати.
      – Этот мир куда больше, чем я думал, – проговорил он.
      – Однако, в то же самое время, он столь маленький, что помещается в наших головах.
      Ведь все это, – она развела руками, – лишь сон, наш сон.
      – И мы его повелители… А раз так, нам с самого начала было нужно пожелать, чтобы поскорее найти малышей…
      – Дорогу, которая прямо, не петляя и не сворачивая, привела бы нас к ним.
      – Верно. И эта дорога не обманет нас, не заведет неизвестно куда, потому что она будет проведена нами самими, нашим желанием, став такой, какой мы хотим.
      – Мы и никто другой, – на какой-то миг их сверкавшие глаза встретились, радуясь тому, как хорошо они понимают друг друга.
      А потом они увидели у себя под ногами прямую, как луч солнца и такую же золотую, сверкавшую, излучая свет и тепло, тропинку. Она, пронзив сад насквозь, не замечая никаких преград, словно их и не было вовсе, вывела молодых караванщиков на поле, посреди которого застыло как огромное зеркало чистое синее озеро.
      – Знаешь, – оглядываясь вокруг, проговорила Сати, – если бы я не увидела сквозь плащ призрака истинный облик этого края, то была б очарована им…
      – Настолько, что не захотела бы его покидать?
      – Да, – кивнула она. – Конечно, мы найдем детишек. Может быть, не сразу, но рано или поздно это случится… Поиски – не самое трудное, что нам предстоит. Гораздо труднее будет убедить их вернуться с нами…
      – Вернуться, – повторил Ри, опустив голову на грудь. На его лицо набежала тень.
      – Что-то не так?
      – Да нет… – ему не хотелось делиться своими мрачными предчувствиями, страхами, тем более зная, что этот мир может захотеть воплотить именно их в действительность, но, с другой стороны, он должен был сказать, надеясь, что вместе они смогут быстрее найти путь. – Просто никто нам не сказал, как возвращаться.
      – Но ведь это понятно и так! – воскликнула Сати. – Для того, чтобы проснуться, достаточно лишь захотеть этого!
      – Ты так уверена, словно тебе уже приходилось раньше прибегать к помощи этого средства.
      – Ну конечно! Ри, – она резко повернулась к нему, заглянула в глаза, – что ты делаешь, когда тебе снится плохой сон?
      – Мне не снятся кошмары! И вообще, – ему хотелось поскорее прекратить этот разговор, – здесь лучше не говорить о дурном, – караванщик опасливо огляделся вокруг, словно ожидая, что от одного дурного слова окружающий мир начнет меняться, обращая сказку кошмаром. – Идем…
      – Постой, послушай меня! – продолжала удерживать его на месте Сати. – Вспомни: когда ты был маленьким, тебе снилась метель. Ты рассказывал мне, как она надвигалась на тебя белой холодной стеной, стремясь занести снегом, сковывая им, оставляя в его слепом плену навсегда. Помнишь?
      – Нет! – детские страхи вдруг вновь вернулись к нему, впитав в себя новые, неизвестно откуда взявшиеся силы. – Это было. И прошло!
      – Да, конечно, я только хотела спросить: что ты делал, когда это происходило? Как ты спасался от кошмара?
      – Я не помню! И не хочу вспоминать! – упрямо повторил Ри, глядя на спутницу с нескрываемым раздражением, за которым проскальзывали порывы возраставшей с каждым мигом враждебности. – Слышишь: не хочу!
      – Но это важно! Ты пробовал убежать от него, или…
      – ДА! – не выдержав, зло крикнул он. – Да, я убегал от своего страха! Ты это хотела услышать? Ты хотела, чтобы я почувствовал себя трусом, который не способен справиться с собственным сном?
      – Вовсе нет! – Сати глядела на него с болью, сочувствием и вместе с тем с удивлением. Она никогда прежде не видела его таким: резким, нервным, злым. В какое-то мгновение она даже перестала узнавать Ри, таким незнакомым и чужим он вдруг стал. И, все же, она должна была довести этот разговор до конца, даже ценой той дружбы, которая была жива пусть не в памяти, но в сердце. – Я хотела, чтобы ты вспомнил, что было потом, потом, Ри! Ведь убежать от сна нельзя, иначе как проснувшись! Пока ты в его власти, он настигнет везде, ибо все вокруг – он, он один! Неужели ты не понимаешь…
      – Ты хочешь сказать… – ему потребовалось совершить невероятное усилие воли, чтобы заставить себя успокоиться, взглянуть на все иными глазами и задуматься. – Что я хотел проснуться и потому просыпался? И сейчас нам достаточно…
      – Да! – она облегченно вздохнула, глядя на друга сверкавшими глазами, обрадованная тем, что он вновь стал самим собой, и между ними опять воцарилось уже, казалось, утерянное понимание.
      – Пожелать, – закончил он свою фразу. – Но… – в нем все еще оставались сомнения.
      Пусть их тучи рассеялись и то, что закрывало солнце, было всего лишь маленьким облаком, но и его было достаточно, чтобы нарушить чистоту небесных просторов его души. – Мы ведь с тобой не просто спим. Нас усыпила воля госпожи Кигаль…
      – Ну и что же? Это ведь не смерть, а сон! Что бы ни заставило нас прийти сюда, этот мир все равно остается лишь сном, пусть даже он – сон, который придумал для себя бог сновидений! В нем действуют те же законы – законы исполнения желаний. И если мы захотим проснуться, ничто не сможет удержать нас здесь!
      – Да, госпожа Кигаль говорила…
      – И, потом, небожители ведь следят за нами. Шамаш и госпожа Кигаль. Едва Они заметят, что мы просыпаемся, Они помогут нам.
      – Ты права, – наконец-то в его душу вернулась уверенность. – Знаешь, – он грустно усмехнулся, – не понимаю, что вдруг на меня нашло. Эти сомнения, страхи… Я словно вдруг стал другим. Совершенно другим. Не собой.
      – Может быть, ты начал вести себя как бог сновидений…
      – Как ты стала походить на госпожу Айю?
      – Да, – кивнула Сати. Повернувшись в Ри боком, она взглянула вокруг, на окружавший ее мир. – И богиня поделилась со мной своей мудростью… Сама бы я никогда не смогла понять все это, добраться до истины тех знаний, которые открылись мне… Она столь добра…
      – А Лаль? Неужели он действительно такой – вечно сомневающийся, беспокойный, мечущийся из стороны в сторону? Нет, – он не мог в это поверить. – Не возможно…!
      – Но почему?
      – Ведь он бог! Бог не может быть… слабым! Сомнения – они ведь признак слабости, верно? Сильный не оглядывается постоянно назад, не мечется из стороны в сторону, не в силах решиться, куда делать следующий шаг и делать ли его вообще…
      – Бог сновидений… Бог обмана… – Сати задумчиво качнула головой. – А может быть, он и не бог вообще. Называют же его духом.
      – Дух? Это брат великой госпожи Айи дух?!
      – В эпоху древних легенд Айя была одной из младших богинь. Это время снежной пустыни, эпоха болезни повелителя небес возвысила ее… И, потом, боги всегда были разными. Один сильнее, другой – слабее. Не важно, кто чей брат или сестра…
      – Ну, это… – он умолк, не зная, что сказать. Конечно, он помнил легенды.
      Помощник летописца, попробовал бы он их забыть! И все же… Почему-то ему была противна сама мысль об этом, словно та часть его разума, которая считала себя Лалем, сопротивлялась такому принижению своей сущности. – Ладно, давай не будем об этом. Мы и так заговорились. Пора продолжать путь. Детишки, небось, заждались нас. Пошли… – он потянул ее за собой.
      Но та вдруг остановилась, как вкопанная, глядя себе под ноги широко открытыми от удивления, ничего не понимавшими глазами.
      – Что с тобой? – с сомнением глядя на нее, спросил Ри, думая, что, возможно, сомнения, которые еще совсем недавно властвовали его душой, потеряв над ней власть, перебрались к Сати и терзают теперь ее. Если это так, то ей надо бороться с ними! И он поможет ей, как она помогла ему!
      – Странно, – прошептала караванщица. – Я… Я не помню… Совсем не помню родителей… Какие они?
      – Ну… – он уже хотел описать их и вдруг поймал себя на мысли, что эта часть воспоминаний совершенно стерлась. Он не мог восстановить в своей памяти ни одного образа, ни одного имени, за исключением связанных с богами. Все смертные казались серой безликой массой, лишенной своей собственной сущности. Ри даже не знал, были ли у него самого родители или они погибли когда-то давно и он – сирота.
      – Я не помню… – Сати поднесла ладони к вискам, словно отгораживаясь от остального мира, всецело сосредоточиваясь на воспоминаниях. – Я не помню, есть ли среди тех, кого нам предстоит найти, наши с тобой брат или сестра… Странно… – она хотела сказать – страшно, но почему-то с ее губ сорвалось совсем иное слово.
      – Это сон, – пожал плечами Ри. – Здесь всякое возможно, – смешок сорвался с его губ.
      – Ты что? – не видя причины для веселья спросила караванщица. Не мог же он смеяться над ней! И это в то время, когда им обоим нужна поддержка друг друга, и уж точно не ссора, способная разделить даже брата и сестру.
      – Ничего. Я просто вдруг вспомнил свои сны. Мне много приходилось видеть забавного. Бывало, что я даже не помнил своего имя… А как-то раз мне даже приснилось, что я девчонка! Представляешь?
      – Представляю, – та рассмеялась. Ей сразу стало легче на душе. Сомнения, так и не переросшие в обиды, покинули разум и сердце. – А мне снилось, что я зверек, маленький, с белой пушистой шерсткой, который живет под снегом пустыни и лишь в погожий полдень выбирается на поверхность, чтобы погреться в лучах солнца.
      Знаешь, – она задумалась, но эти новые мысли не прогнали с ее губ улыбки, лишь наделили ее неведомой, далекой грустью, – потом, когда я проснулась, я думала…
      После этого сна я очень долго верила, что нынешняя моя жизнь – не единственная, что так же, как рабыни, надеющиеся на перерождение, я приходила на эту землю и раньше.
      – В облике снежной мышки?
      – Да. Маленькой, беззащитной снежной мышки… – она оглядела все внимательным взглядом, стараясь найти что-то, что напомнило бы ей снежную пустыню.
      Рожденную в городе, ее всегда прежде тянуло в тепло оазиса. Теперь же… Странно, почему она никогда не думала о том, что означала для ее души снежная пустыня, в которой проходит вся ее жизнь? Эта трепетная, нежная и столь страстная любовь к снегам, тоска по бескрайним белым просторам, где, в каких дальних уголках сердца они таились до этого мгновения? И почему эти чувства покинули свое потаенное убежище именно теперь, когда она была в земле, казавшейся воплощением самой заветной, самой страстной мечты?
      А, может быть, это были вовсе не ее чувства? Может, это была любовь к снежной пустыни госпожи Айи, в образе которой караванщица вошла в мир снов?
      Бросив быстрый взгляд на подругу, Ри, не желая прерывать ее раздумий, несших в себе покой и сладость морозного утра, повернулся к распростершемуся перед ними лугу. Зеленый, с разноцветными пятнами-бликами луговых цветов, он, весело играя с лучами застывшего в зените солнца, поднимался к холму.
      Так в сладком созерцании прошло некоторое время. А затем словно ветерок подул, засмеялся, защекотал своим длинным хвостом нос, щеки.
      – Вот что, – ему в голову пришла забавная мысль, которой он поспешил поделиться со своей спутницей. – Давай я покажу тебе мой мир. Раз уж ты пришла сюда. Пойдем, – и он потянул ее в сторону цветущего, щебетавшего на птичьей многоголосие сада, уводя прочь от тропы, которая, стоило цели забыться, потеряла в его глазах всякий смысл.
      Но Сати еще что-то помнила.
      – Подожди, Ри, – она чувствовала, что не должна сходить с тропы, что бы ни случилось, что сейчас это – самое главное, ведь стоит сделать всего лишь шаг в сторону, как все, что еще мгновение назад было важным, потеряет всякий смысл.
      – Ри?! – смеясь, воскликнул тот. – Что это с тобой, Айя? Ты забыла имя своего собственного брата?
      – Ри, это не смешно! – в ее глазах начал разгораться испуг.
      – Лаль! – хохоча, крикнул тот. – Меня зовут Лаль!
      – Перестань! – она схватила его за плечи, встряхнула, словно стремясь разбудить ото сна, который, против их воли начал превращаться в кошмар. – Неужели ты не помнишь совсем ничего? Даже почему мы оказались здесь?
      – Почему? – улыбка сменилась кривой гримасой, в которой была и злость, и ярость.
      – Ты спрашиваешь у меня, почему я здесь? Как будто все произошло не по твоей воле! Это ведь ты заточила меня в этом мире как в темнице, сестренка!
      – Ри! – Сати застонала. Она была готова плакать от бессилия и страха, который начал подбираться к ее душе, усиливаясь с каждым новым мигом. – Ты забыл…
      – Лаль! – теперь голос звучал властно и жестко. – И я все помню! Это ты у нас, как видно, лишена памяти! Но я знаю, что тебе поможет! – и он вдруг с силой оттолкнул от себя спутницу, которая, не ожидавшая подобного, не смогла удержаться на ногах и…
      Она не почувствовала, не поняла, как упала. Просто мгновение назад она стояла на тропе, спустя же краткий миг уже сидела в густой высокой траве, за которой не было видно ничего за исключением синего неба над головой, по которому плыли белоснежные образы-облака.
      Руки были перемазаны черной жижей земли и зеленым травяным соком, одежду словно пудрой покрывала цветочная пыльца, в волосах запутался репей.
      По ее щекам текли слезы отчаяния, а губы вновь и вновь упрямо повторяли: "Я Сати, Сати", – хотя разум уже потерял ту грань, что тоненькой ниточкой отделяла явь ото сна. И теперь она уже сама не знала, кто она на самом деле. Может быть, действительно Айя, а несчастная караванщица ей просто привиделась в том сне, несбыточной мечте, которая влекла ее поближе к Шамашу, несмотря на знание, что, во власти заклятья, ей никогда не быть с ним рядом.
      "Шамаш…" – это имя легло грустной улыбкой на потрескавшиеся губы. Оно успокаивало, давало силы и решительность.
      Она резко встала, стряхнула с себя капельки росы, прилипшие к телу и одежде сухие травинки, лепестки цветов и комья земли.
      "Шамашу нужна помощь! Дети его спутников спят, околдованные властью моего несносного брата. И только я могу их разбудить. Я! Ведь я – повелительница сна!
      Я найду их, Шамаш! И… И может быть, тогда власть заклятия падет, и ты вспомнишь меня!" Она хотела вернуться на тропу, с которой ее сбил Лаль, но, бросив лишь один взгляд вокруг, поняла, что находится где-то совсем в другом месте. Это была маленькая полянка, по краям которой ощетинились острыми листьями, словно стражи копьями, заросли крапивы, а дальше, за ними, высоким до самых небес забором вставал мрачный серый лес, глядевший на нежданную гостью настороженно-хмурым взглядом бесконечного множества серых глаз.
      – Ты хочешь меня остановить? Не выйдет! – озираясь по сторонам в поисках брата, который не мог уйти далеко, лишив себя наслаждения видеть свою старшую сестру такой растерянной, испуганной, раздосадованной воскликнула она. – Я найду дорогу!
      Я отыщу детей каравана, которых ты похитил, и уведу их отсюда! Слышишь? А потом я вернусь и проучу тебя, несносный мальчишка!
      Она не видела брата, но это ничуть не уменьшило ее уверенность в том, что Лаль наблюдал за нею. Это заставляло расти ее гнев, который, затмив собой все остальные чувства, быстро перерос в ярость. "Да что он о себе возомнил!" Она готова была взорваться, испепелить взглядом все, чего он коснется, и лишь опасение причинить вред маленьким смертным, плененным миром сна, удержало ее.
      – Что бы ты ни затеял, ты еще б этом пожалеешь! – процедила она сквозь стиснутые зубы, пробираясь через заросли крапивы, упрямо заставляя себя не замечать, как стражи повелителя сна нещадно жалят тело. – Я не чувствую боли, – шептала она. – Ведь я – богиня, а это всего лишь крапива! К тому же – ненастоящая. Она мне только кажется, а на самом деле ничего нет! А ничего не может жалить!
      Очутившись в лесу, она позволила себе на миг остановиться, вздохнуть с облегчением и, не оглядываясь, прошептать проклятия невидимому противнику, а потом вновь двинулась вперед, не выбирая дороги, зная, что единственный путь через этот мир прочерчен у нее в душе. Колючие ветки кустов цеплялись за одежду, корни, извиваясь змеями, ловили ноги в расставленные ими капканы, коряги преграждали дорогу, а стволы деревьев росли так близко друг от друга, что, казалось, между ними не протиснется ни тень.
      Сати-Айя поднесла ладони к губам, подула на них холодом снежной пустыни, исподлобья поглядывая вокруг, ища знаки приближения той силы, которую она призывала себе в помощь. Но стоило где-то далеко завыть голодными волками лютым зимним ветрам, первой дымки изморози коснуться листвы ближайших деревьев, побелить землю под ее ногами, как она резко остановилась:
      "Дура, что же я делаю? Да, я заморожу мир снов, что станет с маленькими смертными? Они ведь тоже замерзнут, как и все эти цветы, деревья, травы!" -Ты этого хотел, да? – уверенная, что брат где-то поблизости, воскликнула она. – Чтобы я собственными руками убила их, а потом вечность терзалась чувством вины и никогда больше не осмелилась заглянуть в глаза Шамашу? Почему ты молчишь?! Ведь я знаю, что ты рядом, что ты меня слышишь? Ну, молчи, молчи. Ты прячешься от меня – значит, боишься. Это хорошо. Бойся меня, негодный мальчишка! Ты и представить себе не можешь, как я разозлилась на тебя!
      И тут… Ей вдруг показалось, что она услышала чей-то тихий, полный страха и отчаяния плач.
      "Ну наконец-то!" – с ее губ сорвался вздох облегчения. Надо признать, что ей надоели поиски, хотелось поскорее покончить с ними и предаться тому, о чем она мечтала все последнее время – мести!
      Поспешив на едва различимый в гомоне всполошенных птиц и настороженном шепоте-ворчании деревьев звук, она уже через несколько мгновений оказалась возле густых кустов.
      Раздвинув усыпанные шипами ветки, она увидела за ними девочку лет двенадцати.
      – Мати! – позвала Айя, но стоило маленькой смертной оторвать ладони от заплаканного личика, как она поняла, что ошиблась.
      Это была совсем другая девочка – кареглазая и круглолицая. Ее одежда была непохожей на то, что носят караванщицы. Длинное золоченое платье с накинутым поверх него легким полупрозрачным плащом, который так походил на поникшие крылья бабочки, лишившейся способности летать.
      Некогда красивый наряд поблек. Горожанка была с головы до ног перепачкана грязью, измазана соком ягод и трав, к коже обнаженных рук и ног прилипли высохшие пластинки травинок и листьев деревьев, рядом с которыми виднелись довольно глубокие царапины, на чьих неровных краях чернели капельки запекшейся крови.
      Такие же царапины были на щеках девочки, и лишь ее длинные волосы, старательно заплетенные в длинную косу, казались ухоженными. Возможно, малышка ценила их более всего, а, может быть, ей просто было легче заботиться о них, чем о чистоте одежды или кожи, находясь посреди дремучего леса.
      – Не бойся меня, милая. Я не сделаю тебе ничего плохого, – Сати присела с ней рядом на корточки, протянула руку, чтобы коснуться ее щеки, но девочка поспешно отшатнулась. В ее глазах не было страха, скорее настороженность, как у звереныша.
      – Кто ты? – спросила богиня сновидений, а потом, не дожидаясь ответа, продолжала:
      – Ты ведь горожанка, правда?
      Та несколько мгновений смотрела на нее затравленными глазенками, а затем, вдруг разревевшись, прижалась к взрослой.
      – Тише, тише, – теперь, наконец, Сати могла выплеснуть на малышку всю свою заботу, гладя по волосам, делясь своим теплом и уверенностью. – Не нужно плакать. Ничего не бойся. Это сон. Только сон.
      – Мне было так одиноко! Я хочу домой!
      – Конечно. Я отведу тебя домой, – ответила она, понимая, что лишь эти слова успокоят найденыша, но при этом сама она чувствовала, как нарастает в ней озабоченность.
      Айя не была уверена, что сможет исполнить свое слово, когда она даже не знала, откуда, из какого города пришла в мир сновидений эта крошка. Где она проснется?
      И проснется ли вообще? А, может, пытаясь ей помочь, она сделает только хуже, разлучив тело с душой, превратив живое существо в потерявшегося навеки призрака или духа? Может быть, лучше оставить все как есть? Во всяком случае, пока. А потом спросить у Шамаша, как следует поступить. Ведь она всегда сможет сюда вернуться. Вот только дождется ли ее возвращения эта несчастная, насмерть перепуганная девочка?
      – Не оставляй меня! – словно прочтя ее мысли, увидев тень сомнения в излучинах глаз, зашептала девочка, которая что было силы вцепилась ей в руку, не отпуская, боясь одиночества больше, чем близости чужачки.
      – Бедняжка! – вздохом сорвалось с губ Айи. Жалость захлестывала все остальные чувства, блестя слезинками на ресницах. Нет, конечно, нет! Она не оставит ее здесь совсем одну, такую несчастную, напуганную и израненную! Она не могла так поступить с ней! Как не могла больше думать об этом… Еще мгновение – и ее сердце просто разорвется на части! Да и, к тому же, ну и что из того, что у нее что-то там не получится? Она всегда сможет подарить малышке самый чудесный сон, сделать своей снежной дочкой, и вообще…
      – Пойдем, пойдем со мной, милая…
      "Я что-нибудь придумаю. Обязательно!" – мысленно добавила она, придерживая ветки кустов, не обращая внимая, что они своими острыми колючками впились ей в руки, раня в кровь.
      Она взяла девочку за руку, которую та, доверчиво протянув, больше уже не пробовала вырвать.
      – Ты давно здесь? – стремясь как-то отвлечь девочку от страшных мыслей, готовых вновь пролиться слезами из глаз, спросила она.
      – Да… – та тяжело вздохнула. В ее глазах вспыхнули слезы. – Очень! Сперва было хорошо, – спустя какое-то время продолжала она. – Весело. Сон был светлым, счастливым. Но потом… – прикусив губу, она мотнула головой, отгоняя от себя болезненные воспоминания.
      – Я понимаю, – о, конечно же, Сати ее понимала. Ведь ей самой пришлось ох как много всего пережить!
      Или не ей, а той смертной, которой она время от времени видела себя… Не важно.
      Ведь эти переживания были так четки и чувственны. Остановившись, она повернулась к девочке, склонившись к ее лицу, взяла за плечи:
      – Послушай меня. Послушай! Ты скоро, очень скоро вернешься домой, к своим родителям, – вкладывая в слова всю силу убеждения, готовую заменить уверенность, которой не было в ней самой, зашептала Айя-Сати, – я сделаю все! Я обещаю!
      – Из этого сада нет выхода! – всхлипнула девочка, по щекам которой, мешаясь с кровью и грязью, вновь потекли слезы. Ее глаза смотрели на чужачку как-то потерянно, беспомощно. – Я искала! Все это время! И нашла бы, если б он был…
      – Ты всего лишь девочка, у которой и судьбы-то своей нет! – начала Айя, но горожанка остановила ее:
      – Я – Хранительница, – глядя на взрослую все еще мокрыми от слез глазами, но уже не задыхаясь от рыданий, удивительно серьезно проговорила она. И ей нельзя было не поверить.
      – Наделенная даром? – прежде Сати испугалась бы. Но живя в мире легенд, идя по одной дороге с богом солнца, а сейчас и вовсе с каждым мигом все более и более чувствуя себя госпожой Айей, она посмотрела на свою находку разве что с большим удивлением, и только. – Мне казалось, что с времен древних легенд дар дается только мужчинам…
      – Время древних легенд? – девочка глядела на нее с непониманием. – Ты говоришь так, словно свод не единственный, а один из многих…
      Айя хотела сказать – "Да, так оно и есть!", но промолчала. Зачем смущать душу бедной малышки? Не все же смертные, как спутники Шамаша, знают правду о смене вечностей.
      Она не спускала глаз с лица девочки, с каждым мигом все лучше и лучше понимая эту грусть в ее взгляде и затаенную, всеми силами скрываемую боль, искривившую губы.
      Маги всегда чувствовали свое одиночество. Счастье города, когда в нем рождался наделенный даром, но как же трудно приходилось этому малышу, если боги не хранили его в неведении о его даре до наступления совершеннолетия, открыв все еще в младенчестве! Огораживая маленьких хранителей от всего, что могло повредить им, взрослые лишали их детства, обычного, живого, полного игр и веселых затей. А тут еще девочка-волшебница, чудо, которое встречалось так редко!
      Эта малышка… Она была не такой, как все. Взрослее, сдержаннее, что ли.
      Несмотря на то, что это был только сон. "Надо будет поговорить об этом с Шамашем, – мелькнуло в голове у Айи. – То, что происходило на земле во время его болезни…
      Это нужно изменить…" -Как случилось, что ты заснула? – она задавала вопросы, а сама удивлялась в душе: что она делает? Не все ли равно? И, потом, она ведь могла просто прочесть их память, просмотреть ее словно книгу легенд, однако… "Нет, это было бы не правильно, – едва заметно качнула богиня сновидений головой. – Шамашу это бы не понравилось".
      – Ягоды, – пожала плечами девочка. – Они были такие неприметные… Я не знала, что они…что у них есть сила.
      – Ты нашла их в городе?
      – Нет. Мне их дали.
      – Кто?
      Девочка молча пожала плечами. Она не помнила. Да и какое теперь это имело значение?
      Видя, что глаза маленькой хранительницы стали вновь наполняться слезами, а плотно сжатые губки начали подрагивать предвестником рвущихся наружу рыданий, Айя решила прекратить расспросы.
      – Все хорошо… Все хорошо… – зашептала она, проведя рукой по шелковистым волосам девочки, успокаивая ее, делясь своей силой и теплом покоя.
      Тем временем они вышли из леса, оказавшись на лугу, прорезанном словно лезвием ножа резким взмахом идущего через весь лежавший перед ее глазами мир шрама тропинки. Она огляделась вокруг, сперва с интересом, затем – с опаской. Айя искала детей каравана. И боялась вместо них встретить брата, который мог… Да что там, непременно попытался бы отобрать у старшей сестры ее находку, крича, что все, попавшее в мир сновидений, признавшее его власть над собой, принадлежит лишь ему.
      В чем-то он был прав. Ведь это был его сон, не ее. Вот только ей не хотелось с этим мириться. Она даже прижала девочку покрепче к себе, боясь, что у нее ее отнимут, внимательно огляделась вокруг. Но ровная покрытая невысокой травой, не способной скрыть ничего, что поднималось бы над ней, земля была пустынна, так же, каким казался теперь и оставшийся позади сад.
      Девочка тоже смотрела вокруг. В ее глазах нарастало беспокойство. Ей было плохо и одиноко в лесу, но там она чувствовала себя куда в большей безопасности, чем здесь, на открытой всем взглядам и бедам равнине.
      – Все в порядке, – проговорила Айя, не столько для горожанки, сколько для себя, стремясь услышать эти слова, чтобы было легче поверить в них. – Идем, – она повела девочку к тропе.
      – Нет, – заупрямилась вдруг та, – лучше вернемся, – она с опаской поглядывала на нечто, скрывавшееся за холмом.
      В первый момент Айя замешкалась, растерявшись. В ее душу прокрались сомнения. Но…
      "Что за бред?" – поспешила она их прогнать. Чего ей бояться? Она ведь богиня.
      Более того – она – повелительница сновидений, и этого сна, в котором она находилась сейчас, тоже. А раз так, если она не захочет, чтобы что-то произошло, этого и не случится.
      Остановившись, она вновь повернулась к девочке, наклонилась к ней, взяла за плечи:
      – Ты же хочешь уйти отсюда, вернуться назад, домой?
      – Да, – та кивнула, однако при этом, пряча глаза, отвернулась в сторону от собеседницы, не желая, чтобы кто-то распознал страх ее души.
      – Тогда попроси этого у сна. Пожелай проснуться. И ты проснешься.
      – Я не могу, – по-прежнему глядя в сторону, прошептала девочка. – У меня ничего не получится!
      – Ты пробовала?
      Конечно, она пробовала! Ведь она знала, помнила, что в ее хрупких крошечных ручонках живет великая сила! Но эта сила… Она, такая послушная в первое время пребывания в этом сне, казавшемся светлым и прекрасным, теперь вдруг отказывалась повиноваться, не отзываясь на зов своей хозяйка, будто не слыша ее, уснув в самой дальней, закрытой части души.
      – Попытайся еще раз! – настаивала Сати, зная, не сомневаясь ни на миг, что выход именно в этом.
      – Не получается! – она с силой сжала кулаки, стукнув ими один о другой. – Сон не отпускает меня!
      – Давай… – начала Айя, но замолчала, не договорив фразы. Она хотела сказать: "Давай попытаемся вместе". Но… "А что, если у нас получится? Какие сомнения? Конечно, у нас получится! И тогда я покину сон, не забрав детей каравана!" Нет, она не могла так поступить, даже несмотря на всю жалость, которую она испытывала к этой чудо-девочке. И что из того, что она так нужна в своем городе, где ей предстояло стать не просто Хранительницей, но матерью будущего для смертных? Все это не важно! Так или иначе, произойдет то, что должно произойти.
      Главное – исполнить просьбу Шамаша… Ее Шамаша.
      Сати… Айя… Она сделала выбор между двумя образами, перестав чувствовать себя несчастной караванщицей, становясь повелительницей сновидений и снегов, для которой судьба смертных – не мгновение жизни, а вечность их снов.
      – Послушай меня. Я не могу уйти из мира сна прямо сейчас. Мне нужно найти других его пленников.
      – Я никого здесь не встречала…
      – Они появились недавно. Возможно, ваши пути просто не пересекались. Это совсем маленькие детишки, младше тебя.
      – Маги? – девочка с интересом взглянула на нее.
      – Нет.
      – Зачем тогда их искать?
      – Как это зачем? – удивилась богиня сновидений.
      – Ну… – девочка пожала плечами. – Зачем они, если в них нет силы?
      – Что же, если они простые люди, то им и жить ни к чему! – возмутилась небожительница, а затем задумалась. А действительно, зачем? Зачем они понадобились Шамашу? Просто так? Нет? Бог солнца ничего не делает, не имея на то причины. Так было всегда.
      А если… В ее голове родились подозрения, глаза сощурились, сердце раскаленной иглой пронзила боль.
      "Это ведь из-за дочери хозяина каравана. Он привязался к ней так, словно…" – она прикусила губу, прервав размышления, когда неизвестно откуда взявшаяся ревность и так окутала ее с головы до ног, увлекая за собой, заставляя поступить назло не так, как она должна была, а наоборот, только бы…
      А потом тяжелый вздох сорвался с губ, в глазах зажглась боль. Нет, она не могла…
      Если даже Шамаш влюбился в нее… Если так… Что же… Пусть… Она была готова сражаться за своего мужа со всеми стихиями, всеми богами и даже с самой пустотой.
      Но только не с ним самим.
      "Пусть… В конце концов, век смертной – всего лишь мгновение, а нам отдана вечность…" -Я должна их найти, – проговорила она, – потому что этого хочет Шамаш.
      – Бог солнца? – девочка вздохнула, затем кивнула головой, более не споря с чужачкой. Если такова воля повелителя небес…
      Родители все время говорили ей о богах, о том, что Их надо слушаться, и вообще…
      Что ж, взрослых можно было понять, когда это было единственным, что могло удержать в повиновении избалованную всем городом девчонку, особенно когда та начинала шалить, переставая слушаться людей.
      Айя улыбнулась. Это хорошо, что девочка была понятливой. И воспитанной на традициях не просто веры, но подчинения слову небожителя…
      – Э-гей! – донесся до нее возглас.
      Она тотчас увидела Лаля. Бог сна стоял в окружении детишек каравана, беззаботных и веселых, не испытывавших, как казалось, никакого страха при виде повелителя этих земель, считая его не владыкой, а другом…
      "Они не знают, что скрывается за внешне милой и безобидной личиной, – мысленно прошептала Айя, замедлив шаг, но не останавливаясь на месте, продолжая двигаться вперед. Ее лицо покрыла ледяная маска, скрывшая все бушевавшие под ней чувства.
      Взгляд стал насторожен и цепок, стремясь не упустить ни одного движения воздуха, которое несло бы в себе угрозу. – Если ты ищешь сражения, будет тебе сражение, – ее губы искривились в надменной улыбке. – Посмотрим, что изменилось за минувшую вечность!" -Оставайся здесь, – выпустив руку девочки, приказала она. Сама же, выпрямив спину и расправив плечи, чуть откинула назад голову, гордая и величественная, стала приближаться к брату, медленно, стремясь продлить эти мгновения, будто они – время победы и торжества.
      Айя думала, что Лаль ударит первым. Это было в его характере. Но он ждал. Более того, она не видела на лице бога сна ни гнева, ни презрения. Оно было открыто и весело. В глазах лучилась радость, так, будто все происходившее несло в себе исполнение самой заветной мечты.
      "А что если так оно и есть? – вдруг холодом обдала ее душу мысль. – Что если это не просто сон? Что если…"
 

 
      Незаметно для окружающих, Шамаш покинул площадку между повозками, на которой, собрался почти весь караван, ожидая решения своей судьбы. Едва он удалился достаточно, чтобы людской дух ослабел, к нему подскочили золотые волки, закружились рядом, тихо поскуливая, стараясь привлечь к себе внимание хозяина.
      "Ну что с вами? – колдун наклонился к ним, потрепал за загривки. – Чуете рядом беду?" "Беспокойство, – волк чуть наклонил голову. Его губы трепетали, ловя дыхание ветра. – Все вокруг волнуются, даже ты. Это заставляет нас нервничать. Что происходит?" "Да, – поддержала брата волчица. – Объясни. Мы должны знать. Только тогда мы сможем помочь".
      "Ты ведь не откажешься от нашей помощи?" – волк глядел на Шамаша настороженно, словно боясь услышать отказ, приказ уйти и не мешаться под ногами, когда не в их власти что-либо сделать.
      "Дети огня беспокоятся потому, что шестеро их малышей уже очень долго спят и никак не просыпаются", – задумчиво проговорил тот.
      "Мы знаем. Мати тоже спит, – Шуллат тряхнула головой, потерла лапой нос. – Но ведь это не страшно. Все спят. Некоторые даже впадают в спячку на год".
      "Караванщики – не жители снегов, – напомнил ей Шамаш. – То, что происходит сейчас, необычно. А все необычное внушает страх".
      "Дети огня привыкли готовиться к худшему, – Хан лег в снег, не спуская с хозяина взгляда поблескивавших рыжих глаз. – Поэтому и беспокоятся, имея на то лишь отдаленную причину. Зачем? Все что случится – случится. Нужно бороться с тем врагом, который стоит перед тобой, а не думать о том, который может ждать за горизонтом. А может и не ждать…" "Не сердись на нас, но брат прав, – скульнула волчица. – Так они только призывают беду на свои головы. Скажи им – пусть успокоятся…" "Или то, что тревожит тебя – тоже сон?" – спросил хозяина Хан.
      "Да".
      "Но почему? Шамаш, если бы вокруг было хоть что-то угрожающее, мы бы почуяли беду".
      "У сна иная природа. Он – отец миражей и обманов. В нем все может стать совершенно иным быстрее, чем здесь меняется направление ветра. То, что было светом, может на самом деле оказаться мраком. Или стать им спустя мгновение".
      "Но он никогда не убьет спящего, ибо живет им".
      "Да, вы правы. Но это не все. Сон также умрет, если спящий проснется. Ему нужно, чтобы пробуждение не случилось никогда. Если бы у сна было свое собственное сознание, которое не захотело бы идти навстречу концу, оно постаралось бы стереть из памяти спящего все, что находится по иную грань реальности…" "Сон – всего лишь картинка".
      "Скорее – зеркало. И если чего-то нет по одну сторону отражений, то этого нет и по другую".
      "Ты имеешь ввиду, – волки насторожились, – что этот сон опасен бодрствующим? – они не задумывались над этим. Все казалось им однозначным – или одно или другое, или нападают на тебя, или не нападают вовсе. А так получалось… Они замотали рыжими головами, словно отгоняя наваждение. Все это было выше их понимания. – Но если все так, как мы сможем помочь! Наш дух подвластен сну. Таков закон. Мы не в силах встать над ним!" "Тот, кто подчинен, порою способен сделать куда больше, чем свободный".
      "Например?" "Заметить перемены, едва они начнут касаться мира яви".
      "Да, – глаза зверей радостно сверкнули. – Это мы можем! – они, еще мгновение назад сидевшие на снегу, вскочили на лапы, закружились, задирая кверху заостренные морды. – Прикажи!" "Сойдите с тропы. Отбегите чуть в сторону от каравана. И следите, внимательно следите за тем, что будет происходить".
      "Но чего нам ждать? Что искать?" "Того, что будет необычным, нереальным… Воздушной трещины, зеленого дерева посреди снегов, поворота или тупика".
      "Да… Мы поняли. И расскажем тебе, едва случится какая-то странность", – Хан убежал в снега, в то время как Шуллат задержалась.
      "Господин…" – в ее взгляде была настороженность, соединившая воедино сомнение, предчувствие и страх.
      "Да, Шуллат?" – он повернулся к ней.
      "Ты чего-то недоговариваешь…" Вздохнув, колдун чуть наклонил голову в знак согласия.
      "Почему? Нет, не так. Чего? Скажи, я должна знать! У меня такое чувство, что это важно, очень важно для меня!" – волчица заскулила, ее губы подрагивали, в глазах была мука боли.
      "Так нужно…" "Ты… Ты привел в караван других небожителей…" "Чтобы они помогли".
      "Да, конечно, просто… Я не понимаю, что они могут сделать!" "Дети отравились ягодами Меслам…" "Ты знаешь, что собой представляют эти плоды?" – чуть наклонив голову, спросила его волчица.
      "Только из легенд".
      "В твоем мире их не было?" "Не знаю. Может быть, они просто по-другому назывались".
      "Если так, то их не было. Иначе ты бы не забыл их, узнал, какое бы имя они не носили. Ягоды Меслам – нечто особенное. Они – яд, но не отрава".
      "Что ты хочешь сказать?" "Ими нельзя отравиться. Ими можно только отравиться", – она использовала один и тот же образ, однако вкладывала в каждый из них особенный смысл. Может быть, поэтому, поняв разницу, он не понял, в чем она состояла.
      "Объясни", – попросил он.
      "Отравиться – это когда съешь что-то не то и чувствуешь себя плохо. Потом пожуешь какой-нибудь целебной травки – и выздоровеешь. Или ничего не станешь делать – и умереть. А отравиться – когда что бы ты ни делал, все равно ничего не изменишь. Если съел много яда и тебе суждено умереть – умрешь, если мало и суждено выжить – будешь жить… Это… Это как при укусе Несущих смерть… Но только там больше смерти, потому что сильнее яд. А тут – жизни, ведь яд слаб, и нужно съесть много, чтобы он победил… В общем, все так, и никак иначе. И поэтому повелительница врачевания не нужна. А подземные богини, – глаза волчицы зажглись недоверчивыми огоньками. – Да, Они могущественны, особенно госпожа Кигаль, но все их поступки, даже в искреннем стремлении помочь, направляют к тропе смерти, не жизни. Было бы лучше положиться на судьбу. Пусть все идет так, как должно идти".
      Колдун молчал, задумчиво глядя в сторону, не соглашаясь с ней, но и не возражая.
      В его глазах не было ни отрешенности, ни безразличия, однако, заглянув в них, Шуллат, не выдержав, напряженно рыкнула:
      "Да скажи, наконец! Я все равно узнаю! Я не отвяжусь от тебя, пока ты не скажешь!
      Ну же!" – в один и тот же миг она молила и требовала.
      "Малышка не проснется", – наконец, чуть слышно проговорил тот.
      "Не проснется? – Шуллат все еще не понимала, те же сомнения, которые уже пробрались в ее сердце, заставляли зверя нервничать, подрагивать всем телом, чувствуя необходимость куда-то бежать, однако не зная, куда. – Почему? Ты думаешь, что она съела слишком много ягод? Но она ведь до сих пор жива, а прошло уже десять дней… Или дело в чем-то другом?" "Я не знаю, Шуллат. И не спрашивай меня больше ни о чем. Не надо. Прошу тебя".
      "Как пожелаешь… – тяжело вздохнув, мотнула рыжей головой волчица. Но она не могла просто вот так сидеть и ждать неизвестно чего. И она продолжала: – Почему ты не остановишь Их, если понимаешь, что Они не правы?" "Они богини, Шуллат…" "А ты бог".
      "Я чужак в этом мире".
      "Так будет до тех пор, пока ты не прекратишь твердить это, вместо того, чтобы постараться найти в нем свое место!" "Шуллат…" "Что, господин? Я не права? Скажи мне!" "Я не знаю", – тот опустил голову на грудь, скрестил руки, словно закрываясь от всего, что было вокруг, что ранило душу больнее, чем пламень жжет тело.
      "А кто знает? Кто может это знать, кроме тебя?" "Сейчас не время…" "Искать ответ? Почему? Чем нынешний день отличается от предыдущего?" "Все… очень сложно".
      "Я понимаю, хозяин, – ее голова наклонилась, словно в кивке, – и не прошу Тебя ничего упрощать. Я хочу лишь, чтобы ты не скрывался за этой безликой, бесчувственной фразой, перешагнул через нее. И, может быть, тогда все найдется: и место в мире, и способ помочь", – и, повернувшись, она убежала в снега, туда, где золотым бликом света у самого горизонта ее ждал брат.
      – Возможно, ты и права… – глядя ей вслед, задумчиво молвил колдун. Во всяком случае, так было легче – делать хоть что-то, вместо того, чтобы жалкой беспомощной тенью стоять в стороне.
      "Я не могу, не хочу бездействовать! Это… Это не мой путь… Но…" Откуда же взялось это "но"? В чем была причина сомнений, которые никогда прежде не были так сильны в сердце колдуна, удерживая его на месте в то самое мгновение, когда он был готов броситься в гущу событий?
      Он стоял у отдернутого полога шатра, провожая волчицу взглядом, полной грудью вдыхая морозный воздух снежной пустыни, который успокаивал, затуманивал, позволяя хотя бы на время отрешиться от всех проблем и вопросов, забыть то, что оставалось позади. Затем, когда она исчезла за горизонтом, он огляделся вокруг.
      Небо было серым, холодным, и таким низким, что не возносилось легкими, воздушными сводами храма, а давило на плечи чревом пещеры, грозя того и гляди рухнуть на землю.
      Падал снег, кружась в медленном танце под придуманную ветром мелодию – тихую, задумчивую, и такую грустную, что, казалось, будто это не капельки талой воды застывали возле глаз, а слезы…
      – Шамаш! – окликнул его чей-то голос. Но он даже не обернулся, слишком глубоко погруженный в свои мысли. А, возможно, он и не услышал, что его зовут, не ожидая этого.
      С приходом других богов, караванщики начали глядеть на него иначе, сразу вдруг вспомнив, что он небожитель, а не такой же, как они, идущий по тропе жизни.
      Смертные стали чрезвычайно почтительны, словно решив, наконец, наверстать упущенное, когда впервые за долгие месяцы дороги им, наконец, выпала возможность вести себя с богом солнца так, как они считали правильным.
      Конечно, торговцы уважали и любили Шамаша, но в их сердцах был и страх, ведь небожитель – грозный повелитель стихий, от которого ожидаешь не только помощи, но и кары, ведь среди смертных нет абсолютно безгрешных. Поэтому сейчас, когда караванщики держались на почтительном удалении от него, не решаясь привлекать к себе внимание вопросами и просьбами, Шамаш, а, возможно, и они сами не понимали до конца, что ими руководит – благоговейный трепет или не менее благоговейный ужас.
      Как же это ранило его душу! Сильнее всех обид и проклятий родного мира, где даже само слово "колдун" было написано на знамени лишенных дара символами презрения и отвержения. Какая разница, ненавидишь или преклоняешься, когда и в том и в другом случае возводится грань, которую ничто не способно преодолеть, ибо она прочерчена не на земле, а в душах людей, их мыслях и чувствах?
      – Шамаш! – вновь позвали его. На этот раз голос звучал уже совсем близко и не казался призраком, отблеском, подобным миражу, принесенным из неведомых краев легкокрылым ветром.
      Колдун оглянулся.
      – Да, летописец? – спросил он подходившего к нему караванщика.
      – Ну, – тот неопределенно, чуть скованно повел плечами, поплотнее запахнул полушубок, будто спасаясь от холода. – Я просто… Не знаю… – он качнул головой, не понимая, что он делал и почему, какая сила управляла им: воля богов или его собственная душа… – Я… – он, глядевший до этого мгновения себе под ноги, словно считая снежинки в покрове земли, наконец, поднял взгляд на Шамаша.
      – Мне почему-то показалось, что я Тебе нужен…
      Несколько мгновений колдун молчал, глядя на Евсея внимательными, чуть сощуренными глазами, в которых поблескивали толи лучи света, толи пламень грусти.
      Шамаш не звал летописца. Да он никогда бы и не сделал этого, привыкший делить знания, уверенность, решимость, но никак не сомнения и грусть. Зачем? Это не уменьшит их, наоборот, увеличит в стократ.
      Но уже сам приход караванщика, который доступным лишь ему образом понял, что нужен, помог колдуну взглянуть на многое иными глазами.
      – Прости… – наконец, проговорил он. – Я привык действовать, а не стоять, сложа руки. Мне тяжело ждать неизвестно чего…
      – Так не жди! – во власти порыва первого чувства, не успев задуматься над тем, что делает, воскликнул Евсей. Летописец внимательно следил за происходившим, и вынужден был признать, что ему не особенно нравилось то, как складывались пути легенды, писавшейся у него на глазах. Евсей хотел, чтобы бог солнца перестал быть сторонним наблюдателем и превратился в участника событий. Он верил, что лишь Шамаш и никто другой: ни добрая и заботливая богиня врачевания, ни мудрая повелительница памяти, ни великая госпожа Кигаль, – может провести дорогу, которая приведет всех их к спасению.
      Колдун поднял на него взгляд, в котором была глубокая грусть по далекому, потерянному навсегда… Но Евсей все переиначил, увидев ее причину в том, что повелителя небес расстроила та бесцеремонная поспешность, с которой смертный принимал за Него решение, даже не задумываясь над тем, что может ошибаться перед ликом вечности. Он быстро проговорил:
      – Я не должен был так с Тобой говорить, но… – он с трудом находил нужные слова, бросал фразы, едва понимал, что не в силах довести их до конца. А потом начинал все с начала, пытаясь вновь и вновь хоть как-то, пусть в самом блеклом, слепом свете донести до небожителя чувства, которые он испытывал, которые заставляли его продолжать, стремясь объяснить мир таким, каким он все видел. – То, что происходит сейчас… Мне… Нам всем очень тяжело и… Шамаш, мы… Мы позвали Тебя на помощь не только потому, что нуждались в ней. Ведь по разумному, нам следовало бы обратиться к госпоже Айе. Сон – Ее владения. Но… Ты… Ты привел подземных богинь…пытаешься нам помочь…
      – Пытаюсь, – горькая усмешка скользнула по губам колдуна.
      – Я… Я не так сказал… Я имел в виду совсем другое… – едва увидев ее, торопливо заговорил караванщик, поняв свою ошибку и стремясь поскорее ее исправить ее. – Ты… Ты помогаешь нам…
      – Нет, – он не допускал ложь даже сейчас, когда, возможно, она была бы во благо.
      – Правда в том, что я не в силах ничего изменить, потому что не понимаю…
      Летописец, мне очень многое непонятно и неизвестно в происходящем сейчас.
      – Спрашивай! Я с радостью отвечу!
      – Дело не в ответах, – качнул головой колдун, – а в вопросе. Возможно, если бы я смог сложить его, то тотчас бы все понял. А так… – он качнул головой, потерянно глядя себе под ноги.
      – Да, конечно… – кто он такой, чтобы объяснять повелителю небес, как Ему быть, что делать? В душе караванщика всколыхнулось чувство, которое, возможно, можно было назвать обидой, осознанием собственной ничтожности перед лицом великого. Но оно угасло так быстро, что Евсей даже не успел испытать жалость к самому себе.
      Шамаш заговорил вновь.
      – Скажи… – все же, что бы там ни было, он продолжал искать. И был готов воспользоваться в этих поисках любой помощью, надеясь, что истина может быть где-то совсем близко, будучи невидна лишь потому, что скрывается за туманом непонимания.
      – За эти десять дней, что меня не было, в караване не происходило ничего необычного?
      – Ничего, – Евсей пожал плечами. Он старался вспомнить хотя бы что-нибудь – тень на ветру, странный сон или непонятно откуда пришедшую мысль, но не мог. – Только мы никак не могли добудиться детей… И еще… Прямо перед твоим приходом…
      Атен заметил, что время вокруг каравана идет как-то не так, словно оно остановилось… Но он решил, что это Ты замедлил его бег…
      – Да, верно, – колдун кивнул. – Мой путь был не близок, а я не хотел надолго покидать караван…
      – Шамаш, а может быть… – ему вдруг пришла в голову мысль… Нет, это не простая мысль – озарение! – Может быть и там, за гранью яви, тоже кто-то изменяет течение времени? Может быть, дети не просыпаются всего лишь потому, что не знают, как долго спят? – это было так просто! И, в то же время, все объясняло. – И Ты не можешь найти путь к спасению потому, что он не нужен! Некого спасать! – караванщик был весь захвачен этой идеей. Его глаза горели, в голове, во всем теле было свободно и легко, как бывает лишь при приближении к истине. – Это лишь наши страхи! В последнее время произошло столько всего… И мы ждали продолжения череды бед. На самом же деле с детьми все в порядке! Нам достаточно просто подождать… – замолчав, он поджав губы, вдруг поняв, что ожидание это может продлиться и год, и два, и целую вечность, когда… "Нет, не так! – ведь госпожа Кигаль послала за спящими Ри и Сати. – Они расскажут детям о времени, и тогда… – но на этот раз чувство счастья было еще кратче, когда на смену облегчению пришла тяжесть новых сомнений: – А что если и они угодят в ту же ловушку времени?
      Что тогда?" Евсей взглянул на Шамаша. В его глазах была мольба о помощи: "Ты же повелитель времени! – кричали они. – Сделай что-нибудь!" Колдун отвел взгляд. Он все понимал. Все видел и слышал. Но сделать ничего не мог.
      – Время… – вздохом сорвалось с его губ. – Оно подвластно мне в той же мере, в какой я нахожусь в его власти. Это словно замкнутый круг, разорвать который не в силах никто из знающих, что есть вчера, сегодня и завтра…
      – Но ведь что-то можно сделать! – не выдержав, вскричал Евсей, и тотчас, ощутив укол вины, отвел взгляд, слишком поздно поняв, что его слова прозвучали как упрек, обвиняя бога солнца в том, что Он ничего не делает, хотя Ему бы следовало позаботиться о своих спутниках. – Прости, – прошептал летописец. Он менее всего хотел причинить боль душе Шамаша, которая, как он все явственнее видел, терзалась от невозможности что-либо изменить в ходе происходивших событий. – Я не хотел… Я хотел сказать… Что бы там ни было… Поступки людей определяются волей богов, которые идут одной дорогой с теми, кто выполняет Их поручения, так что…
      – Это не… – не договорив фразы, он умолк, плотно сжав губы, качнул головой. Что делать, когда в душе не осталось веры? Искать или постараться обойтись без нее?
      Во всяком случае, не отнимать ее у других, которым больше повезло в этих поисках, ведь, может быть, она – единственное оружие, которое оставила судьба.
      Впрочем, караванщик понял, что он хотел сказать, и так.
      – Не правильно? Ты это собирался сказать? Потому что хочешь, чтобы мы чувствовали себя свободными? Но, Шамаш, служение богам – это ведь не рабство. Судьба – не цепи, а тропа под ногами… Ри и Сати… Они ведь исполняют поручение Твоей великой сестры, с решением которой Ты согласился, не потому, что их заставили это делать. Они верят, что поступают правильно, что им дан шанс спасти чужие жизни, и… Или ты беспокоишься, что они не выполнят возложенного на них поручения, что у них не хватит сил?
      – Дело не в них, а во мне… – спустя несколько мгновений тягостного молчания, проговорил колдун. – Конечно, сейчас главное – спасти детей. Не важно, кто это сделает: я или кто-то иной… Но делать все самому куда проще, чем ждать, когда поступки других достигнут цели. Особенно…
      – Считая, что эта цель недостижима? – прошептал побелевшими губами караванщик, который начал понимать, что стояло за бездействием бога солнца. Действительно, зачем пытаться, если все бесполезно?
      – Это зависит от того, какую цель перед собой ставить…
      – Разбудить спящих! – для него это было несомненно. – Вернуть их всех родителям в целости и сохранности!
      – Всех… – он опустил голову на грудь, не мигая глядя на снег под ногами.
      – Всех не… – летописец хотел сказать: "Что ж, если не всех, если кем-то придется пожертвовать ради других… Ладно. Пусть так!" – но он не смог, вспомнив отношение повелителя небес к жертвоприношениям. И вообще… Кого отдашь?
      Это ведь дети… А что если судьба оставит за гранью Мати? Смог бы он согласиться с такой судьбой?
      – Моя беда, – между тем, прерывая полные ужаса размышления караванщика, заговорил колдун, – в том, что в душе нет веры. И никогда не было. Во всяком случае, той, какой ее видите вы. Я говорю о вере в других. Все, что мне дано – знание и основанная на нем убежденность в том, правильно я поступаю или нет.
      – Вера нужна, – вздохнув, качнул головой летописец. – Даже небожителям. Порою вера – все, что остается. Если демонов в легендах о Гамеше называют Сохранившими ярость, то духов – Сберегшими веру, – Он говорил медленно, осторожно, боясь вспугнуть доверительный разговор, в котором, как он чувствовал, повелитель небес нуждался сейчас более всего. – У первых нет надежды на освобождение, о котором они не в силах даже мечтать, последние же, веря, надеются, чем и существуют…
      Поверь: Шамаш, Ри и Сати смогут пройти этот путь. И вернуться. Они оправдают Твое доверие, ибо верят в Тебя, в то, что Ты всегда рядом с ними и поможешь, если будет нужна помощь.
      – Я здесь, – горько усмехнулся колдун, – а они – в мире сновидений.
      – Ты всегда с ними. В их душах…
      – Этого может оказаться недостаточно.
      – Но тогда… – караванщик не понимал, почему же Шамаш все так усложнял? Если Он полагал, что должен сам помочь детишкам – отчего Он не делал этого? А если нет – зачем продолжал мучить свою душу бесполезными исканиями?
      – Я не знаю, в чем истина, а потому боюсь ошибиться, когда понимаю, что не имею права на ошибку. Плата за нее будет слишком высока – чужая жизнь… А не ошибается лишь тот, кто ничего не делает…
      – Но, Шамаш… Разве этот, ничего не действующий, тоже не ошибается?
      Колдун несколько мгновений глядел на него. Затем чуть наклонил голову…
      – Возможно, ты и прав, – чуть слышно проговорил он. – Вот что, возвращайся к детям. А я постараюсь что-нибудь придумать.
      – Позволь мне быть с Тобой. Я летописец и…
      – И твое место там, где вершатся события. Верно. Но сейчас они творятся не мной, а другими. Так что, ступай, – он стоял, дожидаясь, пока караванщик уйдет, и тому ничего не оставалось, как подчиниться воле повелителя небес.
      "Хватит! – оставшись один, колдун мотнул головой, с силой стиснул зубы. – Когда и так плохо, и иначе, из двух зол бездействие – наихудшее…" Чувствуя себя странником, которого туман застал посреди перекинутого через бездну моста, он двинулся в сторону повозки рабов.
      – Рамир, – коснувшись полога, но, не приподнимая его, не заглядывая внутрь, позвал колдун. – Выйди, пожалуйста.
      Какое-то время никто не появлялся. Однако повозка не была пуста. Шамаш слышал приглушенный шелест голосов, доносившихся из нее.
      "Возможно, ее здесь нет, – начал уже думать колдун. – Плохо, если караванщики решили ее наказать… – затем его брови сошлись на переносице, между ними пролегла глубокая морщина. – И будет еще хуже, если, в порыве отчаяния, она решит сама себя наказать…" – он повернулся, ища взглядом того, кто бы знал, где молодая рабыня.
      И тут полог повозки шелохнулся, отодвигаясь в сторону. Из-за него показалась Фейр, которая медленно перевалила свое старое усталое тело через деревянный борт, слезая в снег.
      Она застыла, склонившись в низком поклоне перед богом солнца:
      – Прости меня, господин, что осмеливаюсь заговорить с Тобой…
      – Что с ней? – перебил ее колдун, у которого не было времени на то, чтобы выслушивать за здравия и другие пустые славословия.
      – Прошу, не суди девочку за то, что она не пришла на Твой зов. Она не смеет предстать перед Твоими очами. Она страшно винит себя…
      – Она в повозке?
      – Да, господин.
      – И слышит меня?
      – Конечно, господин. Господин, накажи ее! Она с радостью примет любую кару!
      Только пусть миг Твоего суда останется позади! Душа девочки так сильно страдает, что не знаю, сколько еще этого самоистязания она выдержит. Господин, она очень переживает. Она во всем винит себя. Детям нельзя было давать ни крупинки того, что в горсти может причинить им вред, ибо они не знают меры и страха… И, видя, что натворила, она…
      – Хорошо, что Рамир понимает свою ошибку. Это главное.
      – А кара? Какой она будет?
      – Девочка уже достаточно наказала себя.
      – Но…
      – В сущности, ее вина не больше вины мешочка, в котором хранились ягоды, или этой повозке, где он был спрятан. Малышке были нужны ягоды, и если бы она не получила их от Рамир, то нашла бы иным способом… Фейр, ты мудрая женщина. Постарайся объяснить это своей приемной дочери.
      – Да, господин, – она склонилась в низком поклоне, стесняясь облегчения, выплеснувшегося на ее лицо. Женщина хотела вернуться в повозку, но Шамаш остановил ее.
      – Постой, – он понизил голос. – Я пришел сюда не только затем, чтобы сказать это.
      Мне нужна ягода Меслам.
      – Господин! – в глазах старой женщины, обращенных на колдуна, был ужас. Они словно спрашивали: "Зачем? Зачем Ты делаешь это со мной?" -Я не ребенок, Фейр, и знаю, что такое яд и как нужно быть с ним осторожным, – качнув головой, проговорил Шамаш.
      – Но… – в ее душе ужас переплелся с сомнением.
      – Делай, как я говорю, женщина, – лицо колдуна застыло под ледяной маской. Ему не нравилось отдавать приказы, но у него не было времени на то, чтобы объяснять причину своих поступков.
      – Да, господин, – в страхе прошептала Фейр, поспешно бросившись к повозке.
      Она вернулась так быстро, как только могла, чувствуя, что Шамаш и без того сердится на нее за промедление и еще одна задержка может вызвать вспышку недовольства. Мало кто из небожителей утруждал себя тем, что сдерживает ярости, вызванную проступками людей. Бог солнца всегда представлялся ей самым терпимым среди Них. Но Фейр понимала, что и Его терпение не безгранично.
      – Господин… – склонившись в низком поклоне, пряча глаза, в которых были боль и страх, Фейр протянула Шамашу мешочек.
      – Спасибо, – колдун взял его, высыпал ягоды на ладонь.
      Несколько мгновений он просто рассматривал плоды. Они казались ничем не примечательными и совершенно безобидными – ссохшиеся в морщинистые комочки темного цвета, мягкие, лишенные косточек.
      Ягоды не источали никакого запаха, не были отмечены каким-либо иным знаком, который бы свидетельствовал об их ядовитой природе.
      "Странно", – колдун качнул головой.
      Одним из тех необычных даров, которыми наделила его природа, была способность определять яд. Обычно ему было достаточно одного взгляда на пищу, чтобы сказать, отравлена она или нет, одного прикосновения, чтобы определить, откуда исходит яд.
      Шамаш осторожно взял ягоду двумя пальцами и уже понес ко рту, собираясь попробовать. Но тут золотым вихрем на него налетел волк, который сильным ударом лапы выбил из рук ягоды.
      – Хан! – Шамаш недовольно нахмурился. Он не понимал, что это вдруг нашло на волка, который даже будучи несмышленым щенком, не позволял себе подобных вольностей с хозяином.
      Колдун наклонился, собираясь поднять упавшие в снег ягоды, но Хан остановил его.
      Зверь замер, преграждая путь, предостерегающе рыча и раздувая губы, выставляя напоказ острые белые клыки, не столько пугая, сколько предупреждая.
      "Ты что это, приятель? Я просил тебя следить за караваном, а ты…" "Я и слежу, – рычание стихло, перейдя в приглушенное ворчание. – Ты велел предупредить, если мы с сестрой увидим что-то странное… И мы увидели".
      "Что же?" "Шамаш, ты ведь чуть было не отравил себя! Неужели твой разум одурманен настолько, что ты не понимаешь…" "Это не яд".
      "Ягода Меслам не яд?" – от неожиданности волк сел в снег. Он выглядел потрясенным, ошарашенным, широко вытаращенные глаза были переполнены удивлением, пасть приоткрылась.
      Спустя несколько мгновений, потребовавшихся ему для того, чтобы хоть чуть-чуть прийти в себя, Хан поднялся, попятился назад, затем, остановившись, осторожно, с опаской потянулся носом к лежавшим в снегу плодам, принюхиваясь.
      "Мда-а-а…" – его глаза еще сильнее округлились, морда вытянулась.
      Хан хотел что-то сказать. Но тут девушка-рабыня, выскочив из повозки, бросилась прямо к нему. От неожиданности волк попятился, ошарашено глядя на дочь огня, которая никогда прежде не осмеливалась даже приблизится к священному зверю.
      Он предупредительно заворчал: "Не подходи!" Но Рамир и не собиралась. Девушка даже не видела волка. Она бежала к проступавшим черными пятнами на белом снегу ягодами Меслам.
      – Нет, дочка, нет! – вскрикнула Фейр. Она рванулась навстречу, но движения девушки были много быстрее, и та уже успела, упав рядом с ягодами на колени, схватить две из них и прямо вместе со снегом, на котором они лежали запихнуть в рот.
      Рамир проглотила плоды, не жуя, а затем застыла, коленопреклоненная, смело глядя прямо в глаза повелителю небес.
      Тот и не пытался ее остановить, лишь чуть качнул головой, осуждая за безрассудный поступок.
      – Повелевай, господин! Что я должна сделать? Кого найти в мире сновидений, краю смерти, какую весть передать? – проговорила она и застыла, ожидая приказа.
      Девушка не позволяла себе прислушиваться к своим чувствам, гнала прочь любые мысли и страхи, заполняя напряженную тишину внутреннего мира словами молитв.
      Колдун молчал, не спуская с нее глаз.
      – Господин! – не выдержав, воскликнула Фейр. – Ты же сказал, что простил ее!
      – Встань, девочка, – скользнув по лицу старой рабыни задумчивым взглядом, наконец, промолвил Шамаш, обращаясь к ее приемной дочери, – простудишься.
      Рамир, не смея ни в чем ослушаться бога солнца, поспешно вскочила на ноги. Ей и в голову не приходила мысль, что она может заболеть. Девушка просто не думала о себе, отрешившись от своего человеческого тела, уже сказав последнее "прости" всему земному.
      Колдун тем временем повернулся к волку, который, подбежав к своему хозяину, застыл возле его ноги. В глазах зверя было удивление, непонимание странностей происходившего.
      – Я ведь говорил тебе: в ягодах нет яда.
      – Но… Это невозможно! – прошептала Фейр. Наклонившись, она осторожно, с опаской взяла лежавшую в снегу ягоду, понюхала ее, откусила кусочек. – Ни вкуса, ни запаха… Так, словно это совсем не… Но нет же, нет, это ягода Меслам, я точно знаю! Ее нельзя ни с чем спутать, и… – растерянно разведя руками, она замолчала, не зная, что сказать.
      – Это так странно, – сорвалось с губ кого-то из рабов.
      – Очень странно… – они все громче и громче перешептывались между собой, не в силах сдержать удивления и страха. – Ведь еще недавно бог сновидений хотел убить нас, а теперь… – наверное, впервые не только в радости, но и горе рабы не отделяли себя от свободных караванщиков, с которыми разделяли беды в той же мере, в которой делили удачу. Караван все более и более становился единственным целым.
      – А теперь он отбирает у нас то, что всегда помогало ему получить власть над людьми…
      – И разве, – к ним подошел Лигрен, оставив детей на попечение их земных и небесных родителей, – цель нашего врага была не в том, чтобы мы вновь встали на его путь, отказавшись от договора с госпожой Айей?
      Нити мыслей перемешались… Взрослые люди чувствовал себя крошкам-детьми, игравшими с клубками шерсти и в результате запутавшимися в ней с ног до головы.
      – Господин Шамаш… – лекарь не знал, что сказать, как спросить: что же будет дальше? Не с детьми – а со всеми ими, со всей землей.
      В первый момент, когда подземные богини пришли в караван, увидев столько небожительниц здесь, рядом, он решил, что все беды остались позади, что скоро все разрешится ко всеобщей радости. Но время шло и вместе с ним приходили сомнения… Нет, не в силе и могуществе богинь, но все же…
      А еще госпожа Кигаль… Ее присутствие внушало страх. За детей. Он вдруг совершенно ясно понял, почувствовал, что всех их спасти не удастся – кто-то умрет… Кто-то, чью жизнь повелительница смерти возьмет себе. В качестве платы за помощь.
      Конечно, смерть не так страшна, как этот слепой непонятный сон-разлучник.
      Госпожа будет добра к ней… к нему… к тому, кого заберет. А потом… Потом Она позволит семье соединиться. В саду благих душ. И все будут счастливы. Но не сейчас, не здесь, а когда-нибудь, за гранью бытия.
      Еще совсем недавно жрецу хватило бы и этого, когда вечность отдана душе, не телу, но сейчас…
      "Это несправедливо! – вновь и вновь мысленно повторял караванщик. – Они еще совсем дети! У них впереди вся жизнь – самая чудесная из тех, что смертный может себе представить! И… Все не может закончиться уже сейчас, не оставляя времени на исполнение надежд!" "Богиня смерти… – его лицо исказила гримаса боли. – Конечно, Она могущественна и всевластна, но способна ли Она возвращать жизнь, когда ее путь – приближение к смерти? Шамаш, неужели ты не понимаешь, не чувствует, что только Ты можешь спасти…" – он устремил полный мольбы о помощи взгляд на бога солнца, который стоял в нескольких шагах от караванщика.
      Он ждал от повелителя небес ответа, хоть какого-нибудь. Но тот сначала молчал, задумчиво глядя куда-то в сторону. А потом и вовсе стало не до разговоров, сколь бы важными они ни казались.
      – Шамаш, – к ним быстрой, скользившей над землей, словно на крыльях ветра, походкой приблизилась Кигаль. – Идем. Скорее!
      – Дети просыпаются?
      – Да! – ее глаза сияли восторгом, словно говоря: "Видишь? Нет, ты видишь: у меня все получилось! А ты сомневался!"
 

 
      Сначала изменилось выражение лиц детей, словно кто-то медленно стер с них отрешенность беззаботного блаженства. Затем дернулись веки, толи вздох, толи стон сорвался с сухих обветренных губ, которые еще мгновение назад были растянуты в улыбке, а теперь сжались в тонкие болезненные нити.
      – Тихо, маленькие, – склонившись над ними, словно пичужка над птенцами, заворковала Нинти, – все в порядке. Сейчас. Сейчас вы проснетесь. И тотчас окажетесь в объятиях своих родителей… …-Господин… – зашептал за спиной бога солнца Лигрен. – Если я могу помочь…
      – Тихо! – шикнула на него Кигаль, а затем, отстранив в сторону, подальше от брата, продолжала: – Не мешай ему, лекарь! Сейчас это все, что ты можешь сделать. …-Шамаш, у меня ничего не получается! – намучавшись, безрезультатно пытаясь разбудить Мати и, наконец, не выдержав, воскликнула Нинти.
      – Оставь, – не оборачиваясь к ней, процедил сквозь стиснутые зубы колдун. – Помоги другому.
      Казалось, время остановилось. Пространство сжалось до одной крохотной точки.
      Воздух, который еще мгновение назад заполнял собой все вокруг, закончился и караванщики, сделав последний вздох, замерли, затаив дыхание. Настоящее, превратившись в каменное изваяние, застыло между прошлым и будущим неподвижной гранью, переступить через которую станет возможным лишь тогда, когда неподвижная твердь растает льдом в лучах солнца.
      – Мам… – малыши Лиса и Лины сели, подтянув под себя ножки, принялись тереть кулачками заспанные лица. Они более не были в землях сна, однако, хотя уже и принадлежали реальному миру, сознанием, душой, были где-то на пограничье, жадно цепляясь за последние мгновения сказочного чуда грез.
      А Лина, подскочившая к сыновьям, стоило тем позвать ее, не замечая кроме них никого: ни богов, ни людей, – уже прижимала детей к своей груди, покрывая поцелуями. Ее просто переполняли чувства: и радость, и счастье, и блаженство снизошедшего на ее душу покоя, и тень страха перед мыслью о том, что, возможно, все происходившее сейчас ей только мнится, наполняя явь духом самых заветных мечтаний.
      – Мам! – те заворочались в ее объятьях, жар которых порвал последние нити паутины сна. Голоса зазвучали обиженно, даже зло. – Зачем ты нас разбудила! Нам снился такой чудесный сон!
      – Лис! – женщина обернула к успевшему подбежать к ним мужу счастливое лицо, по которому текли чистые лучистые слезы, похожие на капли солнечного дождя.
      – Господин… – они не знали, как им отблагодарить бога солнца за новое, столь желанное, невозможно великое чудо, надеясь, что глаза, души скажут то, что не под силу губам.
      Устало улыбнувшись им, колдун устремил все внимание на других детей, уже не спавших, но еще не проснувшихся.
      – Спасибо, госпожа! – караванщики, чувствовавшие непреодолимую потребность в том, чтобы хоть кому-нибудь показать свою признательность, хотели пасть ниц к ногам повелительницы смерти, но богиня остановила их:
      – Не надо, – она не сказала больше ничего, старательно пряча готовую соскользнуть на губы улыбку. Кигаль наполняла наносной строгостью глаза, стремясь сделать все, чтобы смертные не увидели, как ее душа просто-таки купается в волнах их искренней благодарности. Ох, как же она была рада, как счастлива за них! Если бы они только узнали…! Но нет, людям не следовало знать того, что повелительница подземного мира совершенно неожиданно для себя обнаружила, что дарить жизнь, сколько бы в ней ни было тягот и сомнений, куда приятнее, чем уводить в края смерти, пусть даже это – сад благих душ.
      Но едва она отвернулась от самой счастливой в это мгновение семьи мироздания, как время вновь остановилось, чтобы пойти вновь лишь в миг следующего пробуждения. И следующего… …-Шамаш! – заметив, что бог солнца, побледнев как полотно снега, покачнулся, Кигаль и Гештинанна бросились к нему, подхватили под руки, поддерживая.
      – Простите, я… – едва слышно, с трудом шевеля отказывавшимися подчиняться, став ватными бесчувственными губами, прошептал колдун. – Устал…
      – Все хорошо, все в порядке, – к ним подскочила Нинти, крепко сжала руку бога солнца, делясь своими силами. – Детишки проснулись. С ними все в порядке…
      – Все? – хриплым, срывавшимся в сип голосом, спросил колдун.
      – Нет, но… – как же ей не хотелось говорить правду! Но богиня врачевания просто не могла солгать ему, столько для нее сделавшему… – Почти, – едва слышно добавила она.
      – Кто? – звуки с трудом соединялись в слова, сознание плыло по волнам безликого моря пустоты. Он понимал, что должен отдохнуть, что все равно сейчас не в силах помочь более никому… Но ему нужно было знать.
      – Ри с Сати, и… – нет, Нинти не смогла сказать ему всей правды. Конечно, он скоро сам все узнает, но пусть не сейчас, позже. А пока… Сглотнув подкативший к горлу комок, болезненно всхлипнув, совсем как обычная земная девчонка, богиня врачевания продолжала: – Его что-то удерживает, а она… Такое чувство, что она сама не хочет просыпаться…
      – Эти двое заснули по моей воле, – качнув головой, проговорила Кигаль, понимая, что пришла ее пора действовать. Выпустив руку бога солнца, она повернулась к Нинти: – Идем, я помогу…
      – Я с вами! – колдун упрямо двинулся следом, хотя и не видел ничего за кровавой мутью, нависшей перед глазами.
      – Но… – начала Гештинанна, собираясь сказать, что в этом нет необходимости, да и смысла особого тоже, однако Кигаль едва уловимым взмахом руки велела ей замолчать, слишком хорошо понимая, что Шамаша сейчас ничего не остановит.
      – Конечно, – она вновь приблизилась брату, взяла за локоть, направляя и одновременно поддерживая. – Идем… Шамаш, – словно между делом продолжала она, – помнишь, мы говорили с тобой, что, возможно, за маленьким Лалем кто-то стоит…
      Тогда я слепо отмела даже мысли об этом, но сейчас… Я начала сомневаться…
      Конечно, Лалю достаточно и собственной глупости, чтобы в один миг обзавестись множеством новых врагом… Но, с другой стороны, он не мог сделать все это сам, один, без чьей-либо помощи… Ты говорил, что это мог быть…?
      – Нергал.
      – Да. Однако… – богиня смерти вновь незаметно начала отдаляться от него, жестами показывая Гештинанне, чтобы та заняла ее место и продолжала начатый ею разговор, сколь бы бессмысленным он ей ни казался. Все, что угодно, только бы отвлечь Шамаша от стремления броситься на помощь и испытать поражение от собственной усталости.
      – Это невозможно! – богине прошлого не нужно было играть ни заинтересованность, ни удивление, когда все эти чувства она испытывала и так. – Лаль и Нергал никогда прежде не были союзниками!
      – И что же? Разве это препятствие?
      – Вообще-то, нет… Но… – быстро глянув на Кигаль, которая уже склонилась над молодым караванщиком, однако, почувствовав, что разговор может оборваться, торопливым взмахом руки велела подруге продолжать. – Но… Как бы они встретились? Нергал заточен в своей Куфе, Лаль – в мире сновидений…
      – Всегда можно найти лаз, что соединил бы две темницы. Найти или выкопать его…
      – Шамаш, конечно, Нергал твой враг… – она не знала, что еще сказать. Ей вообще не хотелось говорить, когда каждое новое слово вносило новое беспокойство в душу, заставляя трепетать, словно свеча на ветру, – да, после проигрыша в последнем бою, он будет жаждать отмщения. Однако это совсем не значит, что каждая беда, вставшая на пути каравана, которому ты покровительствует, исходит от него!
      – Хватит, девочка, – качнул головой колдун, давно распознав истинную цель всего этого разговора, но лишь теперь найдя достаточно сил, чтобы прекратить его. – Пойдем, – он двинулся в сторону Сати.
      – Шамаш… – она хотела удержать его, но разве можно остановить солнце, идущее по своей дороге над землей?
      Торговцы, окружившие проснувшихся малышей, словно защищая их стеной от всего, даже реального мира, склонив головы в поклоне, поспешно расступились перед повелителем небес, пропуская Его к замершей ледяным изваянием на земле молодой караванщице.
      Черты ее лица были тверды и холодны, тонкие губы сжаты, опущенные веки неподвижны. Сати казалась не спящей – жившей тем сном, который делал ее много сильнее и решительнее, чем она была на самом деле.
      Колдун сел рядом с ней на край разложенного на снегу мехового одеяла, несколько мгновений вглядывался в лицо, словно пытаясь проникнуть в тот сон, который скрывался, жил за этим неподвижным полотном, медленно, сжав в белые тонкие нити губы, медленно потер ладони, собирая в них ярким солнечным пламенем силу, которая, лучась, медленно, будто золотой мед, перетекала с пальца на палец, пока не загустела, обретая форму шара. Еще одно мгновение – и он, выпав снежком из рук, упал, рассыпавшись на искры, окропившие своим дождем Сати.
      И холод застывших черт растаял. Веки дрогнули…
      – Нет, нет! – Сати цеплялась за сон из последних сил, но он все равно ускользал у нее из рук, утекая потерянными мгновениями сквозь сито. Слезы заструились по щекам, голова упрямо мотнулась из стороны в сторону: – Я не могу проснуться! Я не должна!
      Но что толку плакать, умолять? Нити сновидений порвались, и восстановить их не было никакой возможности.
      Глаза открылись и тотчас стон сорвался с губ караванщицы:
      – Шамаш! Зачем ты разбудил меня! – она с силой сжала кулаки, чтобы затем, в порыве боли и бессилия, стукнуть ими по жгучему снежному покрову.
      – Успокойся, девочка, – Гештинанна уже протянула руку, чтобы коснуться плеча смертной, стремясь вернуть в ее душу покой, но…
      – Отстань, Гешти! – нервно вскрикнула та, поспешно отстранившись от нее. – Как ты не понимаешь! – повернувшись к богу солнца, продолжала она. – Я не смогла… Я не успела… – она сбивалась, не зная как лучше, как правильнее будет сказать. – Не нашла эту маленькую девочку, Мати! Слышишь! Она осталась там!
      Колдун несколько мгновений смотрел на нее, затем медленно повернул голову чуть в сторону, туда, где над спящей малышкой склонились Атен и Евсей.
      – Я должна вернуться за ней! – глядя на него полными боли и муки глазами, воскликнула проснувшаяся. – Я должна…
      И тут вдруг маленькая караванщица шевельнулась…
      – Но… – она, пораженная, моргнула, не понимая, что происходит, почему, как… – Это не возможно… – и вдруг замолчала, вспомнив: "А ведь я вела с собой смертную, такую же юную, как и эта караванщица. И что если… Что если по какой-то причине в теле Мати просыпается та горожанка? Что если…" – Кошмар! – она пришла в ужас. – Что я наделала!
      Богиня смерти с осуждением взглянула на караванщицу. Простая смертная не смела так вести с себя с небожителями. То, что она одна из спутниц повелителя небес, не освобождало ее от долга почтения. Впрочем… Задумавшись над произнесенными смертной словами, она уже через мгновение забыла, каким тоном они были сказаны.
      Главным было другое.
      – Объясни! – глаза Кигаль сощурились, взгляд стал цепким, не упуская не то что ни одного слова, но вздоха, мановения ресниц.
      – Я нашла во владениях Лаля девочку, сверстницу Мати, горожанку…- начала она, но, видя, что Шамаш поднялся, замолчала, рывком вскочила, не замечая ни слабости в ногах, ни ряби перед глазами. – Нельзя позволять ей проснуться! – и Сати, которая не успела еще в душе расстаться с тем миром, что окружал ее во сне, продолжая считать себя богиней сновидений, бросилась к девочке, веря, что в ее силах усыпить ее вновь. Но ведь в реальности она была целительницей. И спящая очнулась, открыла глаза.
      – Мати, дорогая, родная моя! – вскрикнул Атен, бросившись к дочери.
      Та в страхе сжалась, глядя затравленным зверком на совершенно чужого ей человека.
      – Кто ты? Где я? – сорвалось с ее губ, глаза зажглись огнем жизни, но тотчас погасли. Девочка зевнула. – Я так устала… – это чувство оказалось даже сильнее страха.
      Девочка даже не пробовала сесть. У нее не было сил ни на какое хотя бы самое слабое движение. Все, чего она хотела, это вновь заснуть.
      – Вот и спи, милая, спи, – прошептал подошедший к ней Шамаш. Он провел рукой над ее головой, словно набрасывая невидимое одеяло. – Возвращайся в свой сон…
      – Шамаш… – Атен смотрел на него с непониманием, сомнением, болью. И, все же – без хотя бы тени осуждения. И не только потому, что он, готовый принять любую волю бога солнца, заранее принял грядущее, которое избрал для него и его дочери Шамаш. Как бы ни была сильна его вера, отец просто не смог бы остаться безучастным к происходившему с его девочкой. Хозяин каравана скорее чувствовал, чем видел: что-то не так, что-то нарушилось, дорога пошла не в ту сторону. И нужно остановиться, пока маленькая ошибка не обернулась огромной бедой.
      – Но… – Евсей во все глаза, не отрываясь, не моргая глядел на малышку, вновь погрузившуюся в глубокий сон. – Почему? Он повернулся к богу солнца, ожидая…
      Да что там – требуя от Него объяснений.
      – Летописец… – начал колдун, но караванщик прервал его, не дав ничего объяснить.
      – Разве Ты не обещал нам помочь?!
      – Так было нужно…
      Нет, караванщик не ждал от него объяснений, стремясь лишь к одному – высказать все свои упреки.
      – Зачем? Зачем Ты вновь усыпил ее?! Еще миг, и все бы закончилось, все беды остались бы позади…
      – Евсей, это была не Мати… – тихие слова Атена заставили летописца замолчать, переведя взгляд ничего не понимавших глаз на брата.
      – Но… Но кто же тогда?
      – Не знаю, – пожал плечами караванщик. Весь его вид говорил: "Какая разница?
      Главное – это не моя малышка. Уж свою-то дочь я узнаю всегда, что бы ни случилось. И нет ничего, что заставит меня обмануться…" -Это… Это другая девочка. Горожанка, – воспользовавшись образовавшейся в разговоре немой паузой, проговорила Сати, которая вздохнула с некоторым облегчением, увидев, что девочка заснула, однако продолжала чувствовать внутреннее напряжение, подобное трепету натянутой струны, которой касался холодными перстами ветер. – Я нашла ее в мире сна и… Она была рядом со мной в тот миг, когда мы стали просыпаться… Я хотела вернуться назад, но… – она виновато глянула на бога солнца, прося у него прощения.
      – Ты ни в чем не виновата, – проговорил тот, задумчиво вглядываясь в лицо спящей девочки.
      – Но я не сделала того, что должна была! – между сном и явью пролегла грань, столь же четкая, как городская черта. Она вновь была простой караванщицей, которую заставляли смущенно краснеть воспоминания о том, что она осмелилась возомнить себя самой госпожой Айей.
      Грустная улыбка коснулась губ Шамаша:
      – Ты сделала все, что было возможно, куда больше, чем смог бы кто-то другой: вернула в мир яви всех детей…
      – Но Мати…! – в ее глазах, голосе была не просто боль, но нестерпимая мука.
      – Всех детей, – продолжила начатую Шамашем фразу Гештинанна, – которые могли проснуться.
      – А она… – губы Евсея высохли, став во мгновение ока шершавыми, словно старая, грубо выделанная кожа, и мертвенно-непослушными.
      – Право же, мне очень жаль, – качнула головой богиня прошлого.
      – Но этого не может быть! – воскликнула подошедшая к ним Кигаль, в то время, как сопровождавшая ее Нинти склонилась над последней из спящих. – Шамаш, зачем ты вновь усыпил ее?
      – А что я еще мог сделать? – глядя в сторону, прошептал колдун, и, все же, несмотря ни на что, в нем не было безнадежной отрешенности, наоборот, глаза были сощурены, губы сжаты, мускулы напряжены, как у готового к броску зверя. Да, он сделал все, что мог, но это вовсе не означало, что он на этом остановится, и не будет предпринимать ничего, чтобы изменить пусть даже неизбежное…
      – Позволить ей проснуться! – упрямо продолжала настаивать богиня смерти.
      – Ты что, не понимаешь! – не выдержав, воскликнула Гештинанна. – Это не та девочка, которая была прежде! Проснулось бы совсем другое создание…
      – Да какая разница! Главное, чтобы она проснулась! А потом мы нашли бы способ все исправить! – Кигаль была готова говорить, убеждать до тех пор, пока другие боги ее, наконец, не поймут, не признают ее правоту. Но голос Шамаша, прозвучавший поразительно холодно и властно, заставил ее остановиться.
      – Нет.
      – Нет?
      – Нам ничего не удалось бы исправить, – хмуро продолжал колдун, – потому что малышка умерла б быстрее, чем мы успели сделать что-то еще.
      – Что? – все, кто слышал последние из произнесенных им слов, повернулись к богу солнца, одни с непониманием и несогласием, другие – страхом, ужасным в своей беспомощности. И лишь одно лицо было отрешенно спокойно, голова чуть склонилась в кивке, губы прошептали:
      – Все так…
      – Так?! – Кигаль была готова взвиться на дыбы взбесившейся кобылой и лишь близость смертных вынуждала ее сдерживать свои эмоции, способные, вырвавшись наружу, не только сжечь все вокруг, но и подпортить ее репутацию холодной всевластной и всеведавшей богини, безучастной к голову сиюминутной жалости в знании грядущего. – Шамаш…-она взглянула на бога солнца, но тот внутренне, в душе, казалось, был так неимоверно далеко от этого клочка мироздания, что докричаться до него сейчас было бы не под силу даже свышним. И тогда… – Гештинанна! – она резко повернулась к богине прошлого. Это был не голос просившей рассказать подруги, но требование властной хозяйки дать, наконец, объяснения.
      "Я жду!" – переходя на мысленную речь, давая понять, что дальнейший разговор не предназначается для ушей смертных и остальным богам следует сделать то же, потребовала Кигаль.
      "Неужели ты не видишь, не чувствуешь?" – Гештинанна смотрела на нее с грустью и сочувствием, когда той было потрачено столько усилий, чтобы помочь спутникам брата, и все напрасно.
      "Что я должна видеть?" "Смерть. Это маленькое хрупкое тело, – она качнула в сторону застывшей неподвижным ледяным изваянием девочки, – умирает. Оно бы уже умерло, если бы сон – состояние пограничья – не поддерживал в нем искорки жизни, замедляя и тем самым продлевая их горение…" Чуть наклонив голову, все так же не понимая или не желая понимать услышанное, богиня продолжала испытующе смотреть на Гештинанну, словно испепеляя ее взглядом.
      "Она говорит правду, – вздохнула Нинтинугга. В ее глазах, которые не отрываясь смотрели на маленькую караванщицу, желая навеки запечатлеть в своей памяти образ той, кто уже совсем скоро станет снежинкой минувшего на лице земли, стояли слезы.
      – И ты, повелительница смерти, должна чувствовать это…" "Но это невозможно! – вскричала Кигаль. – Она не может умереть!" "Однако она умирает, – богини вздрогнули, услышав этот голос – по-мальчишески звонкий и задорный, не хранивший в себе ни тени жалости или сочувствия в упрямом стремлении ни о чем не жалеть, предпочитая смеяться над всем и всеми. – Умирает", – повторил на языке мыслей подошедший к ним молодой караванщик.
      "Ри…" – Нинти смотрела на него, ничего не понимая. Она лучше, чем кто-либо из ее подруг, знала, что этот торговец – смертный, которого судьба наградила единственным даром – способностью, становясь свидетелем великих событий, происходивших на земле, вдыхать в затухавшие образы новую жизнь, запечатлевая их на страницах легенд. Он не мог понимать речь богов, не осмелился бы вмешаться в разговор богинь, и… Свышние, да это было не под силу даже магу, не то что простому помощнику летописца!
      "О нет, подружка, – рассмеялся тот, – я не Ри, – он развел руками, – это лишь его тело, не более того. Тело, которым я воспользовался, чтобы покинуть темницу, где я провел в заточении целую вечность".
      "Лаль? – Кигаль с подозрением взглянула на того, кому сама только что помогла проснуться. – Нет, это невозможно…!" "Почему же, повелительница смерти?" "Айя наложила на тебя оковы, которые не позволяют тебе покинуть чертогов сна!" "Да, – кивнула Нинти, – это так… Лаль – пленник того мира. Но не вечный… – в ее глазах горело сомнение. – Могло случиться что-то, сделавшее подобное возможным…" "Ты всегда была сообразительнее этих старух, убедивших себя, что все, кажущееся им невозможным, невозможно на самом деле, и не пытаются не то что проверить, но хотя бы предположить иное", – в его устах, искривленных усмешкой, любые слова в один и тот же миг звучали и как похвала, и как издевка.
      "Лаль – бог, а бог может принять любой облик, войти в тело смертного, живя его жизнью, или сорвать с губ умирающего последний вздох, желая ощутить вкус смерти, оставаясь при этом не менее живым, чем был прежде…-задумчиво прошептала Кигаль.
      Затем ее взгляд, обратившийся на караванщика, стал холоден, наполнившись пламенем угрозы. – Но он бессилен порвать цепи заклятья, сковавшие его вечность назад! Самозванец…" Смех, разнесшийся, казалось, над всей землей, заставил ее умолкнуть.
      "Ну, Кигаль, и повеселила ты меня! Поверишь ли, мне давно не было так смешно!" – тот был беззаботен, ничуть не испуганный яростью грозной богини, будто убежденный, что она ничего не сможет ему сделать.
      И повелительница смерти растерялась. Она не привыкла, чтобы над ней смеялись.
      Это не позволяли себе не только смертные, но и другие боги. Кигаль не дозволяла даже думать о чем-то подобном, одним своим взглядом, видом предупреждая, что наглец пожалеет о непростительной дерзости. Единственным исключением до сего дня был Нергал, но…
      Ей стало не по себе от одной мысли о бывшем супруге, по стихийному телу прошла волна дрожи. Она не хотела думать… Нет, это было просто невозможно! Все, что угодно: пусть уж лучше это действительно проснувшийся Лаль, только не…
      "Не пугайся, Кигаль. Я действительно всего лишь маленький божок сновидений, а не твой грозный супруг. Что же до тела… Возможно, – он взглянул на свои руки, – я и выгляжу как этот жалкий торговец, но на самом деле я – даже куда больше я, чем был прежде! Ты спрашиваешь, как такое возможно? Как это вообще произошло? Все ты, Кигаль. Именно тебе и только тебе я должен быть благодарен за свое освобождение!" "Я не шевельнула бы и пальцем ради этого!" "Знаю, – спокойно кивнул Лаль, – и потому не спешу с благодарностью. Но ведь это ничего не меняет, когда я здесь, стою перед тобой… Так что, Кигаль, хотела ты этого или нет, но ты освободила меня".
      "Значит… – глаза богини сощурились. – Ты с самого начала запланировал все это?" Тот чуть наклонил голову так, что это можно было понять и как да, и как нет.
      "У меня было несколько планов. Не забывай, мне была дана вечность, чтобы придумать их, все подготовить и воплотить в реальность, зная, что хотя бы один достигнет цели".
      "Ты украл детей каравана, зная, что они – спутники Шамаша…" "Ну… В некотором роде…" – уклончиво ответил он. Ведь никогда заранее не знаешь, как будет выгоднее повернуть дело.
      Лаль-Ри чуть повернул голову, взглянул на склонившегося над спавшей девочкой, не просто не слушая разговора богов, но и не слыша его вовсе, Шамаша. Если бы кто-то заглянул в это мгновение в глаза того, кто только лишь выглядел караванщиком, он увидел бы в них усмешку. Но никто этого не сделал. А Лаль уже через миг, полностью подчинив себе смертное тело, стер с его лица те чувства, которые был не в состоянии утаить от небожителей человек, но вполне мог сохранить в тайне бог.
      "Впрочем, ты должна признать, что я вернул их в целостности и сохранности…" "Кроме одной…" – глаза Кигаль сощурились, скрывая за приопущенными ресницами огонь, в котором гнев соединился с болью.
      "Это… Это уже от меня не зависело… Поговорим лучше о другом. О том, как ты меня освободила. Ты не просто привела смертных в мой мир, но и сделала все, чтобы убедить одного из них в том, что он – это я. А ведь заклятью мира сна все равно, какого Лаля удерживать – настоящего или мнимого, когда оно не распознает различий между правдой и обманом".
      "Чем ты, конечно же, не преминул воспользоваться!" "И что я тебе объясняю? Ты ведь сама все прекрасно понимаешь".
      "Да…" – с трудом, через нежелание, выдавила из себя богиня смерти, которой было невыносимо больно признаваться в том, что она не просто потерпела поражение, но сама, своими собственными руками, отдала победу врагу. Ее лицо запылало, затрепетало, теряя очертания. Оно то вспыхивало яростью, то блекло в бессилии.
      "Перевоплощение…" – в глазах богини прошлого читалось любопытство. Гештинанна отодвинулась чуть в сторону, словно стремясь отстраниться от реальности, стать не действующим лицом, но наблюдателем за всем происходившим, стремившимся не пропустить ничего, чтобы потом занести в летописи прошлого, но не более того.
      Шамаш застыл, скрестив руки перед грудью. Он глядел себе под ноги, погрузившись в размышления, воспринимая при этом все, творившееся вокруг с тем спокойствием, будто с самого начала знал, что так и будет.
      И лишь Нинти устремилась к богу сновидений:
      "Лаль, мы с тобой никогда не были врагами…" "Мы помогали друг другу", – кивнул тот.
      "Так неужели мы станем ими сейчас? Лаль, то, что было…" "Увы, – прервал ее повелитель сновидений, – сейчас не время для воспоминаний о происходившем две вечности назад".
      "Лаль, – торопливо заговорила Нинти, почувствовав, что тот в любой момент может исчезнуть, и стремясь задержать его хотя бы на мгновение, – Лаль, мы хотим поговорить с тобой… Только поговорить! Лаль, мы не считаем тебя врагом… Мы понимаем, – оглянувшись на бога солнца, продолжала она, – то, что произошло, было случайностью… Недоразумением. Нужно лишь все исправить… Ты ведь думаешь так же, да? Поэтому ты и вернул детей, правда? Осталось возвратить лишь двоих и тогда…" Бог сновидений несколько мгновений глядел на нее, раздумывая… В его глазах забрезжило что-то… Толи сомнение, толи озарение. Не важно. Все равно кроме него этого никто не знал, а для него имело значение одно единственное чувство.
      Все остальное было игрой. Или обманом, способным приблизить цель.
      "Шамаш, – он окликнул бога солнца, а затем, когда тот повернулся к нему, продолжал: – Ты, наверно, страшно зол на меня за то, что я похитил сон детей, которым ты покровительствуешь… " "Ты вернул шестерых. Помоги возвратить остальных. И я забуду о случившемся", – глядя на него пристальным взглядом настороженно сощуренных глаз проговорил тот.
      "Нет, постой, – вмешалась в их разговор Кигаль. Она не желала прощать, и вообще…
      – Прежде чем отпускать грехи, следует узнать, в чем они состоят – неведении или злом намерении!" "В доверчивости, – поспешно проговорил Лаль. В его глазах отразились боль, печаль, сожаление о том, что все произошло именно так, а не иначе. – Я лишь стремился к свободе. Это все Нергал! Нергал обещал мне помочь порвать цепи, удерживавшие меня на месте. Он предложил мне… Сделку".
      "Почему именно эти смертные?" – продолжала расспросы Кигаль… Хотя это скорее походило на допрос.
      "У нас мало времени…" "Отвечай!" – не терпящем возражений голосом приказала богиня смерти.
      "Хорошо, – смиренно вздохнул Лаль, – детей выбрал Нергал. Он хотел причинить боль Шамашу. Я же ничего не знал! Во всяком случае, до тех пор, пока не стало уже слишком поздно что-либо менять".
      Кигаль кивнула, бросила быстрый взгляд на брата, затем переглянулась с подругой.
      Она не сомневалась, что собеседник говорит правду. Пусть разум, складывавший слова в фразы принадлежал одному из повелителей лжи, но произносились они губами простого смертного, который был бы не способен лгать великой богине.
      "В сущности, – между тем продолжал Лаль, – в его плане я был всего лишь тенью…Тенью Нергала, как вы понимаете. Он моими руками делал свое дело, прячась за моей спиной, так чтобы никто не заподозрил его… Он хотел, чтобы Шамаш думал, что я его противник, а не бог погибели… А я… Я всего лишь надеялся получить в награду за услуги свободу… – замолчав, он закрыл глаза, подставляя лицо под лучи небесных светил, проникавшие через плотный полог шатра, вдохнул полной грудью воздух, наполненный терпким духом костров и сладковатым запахом талого снега. – Я так долго мечтал об этом, что готов был заплатить всем, что угодно, лишь бы вырваться из этой вечной темнице!" Кигаль еще сильнее помрачнела. Пламень, полыхавший в ее глазах, уже не таился, вырывался наружу из-за грани век, полня всполохами полумрак шатра.
      "Значит, все это было затеяно лишь ради того, чтобы отомстить Шамашу…" – прошептала Гештинанна.
      "Не только ему. Хотя, конечно, ему в первую очередь. Кому приятно проигрывать?" "Но почему тогда он просто не вызвал Шамаша на бой, вместо того…" "Нинти, Нинти, – качнул головой Лаль, – ты стала еще более наивной, чем была прежде! Или мы говорим не о том, кого люди называют не иначе как Губителем?" "Он прав, Гулла, – хоть ей того и совсем не хотелось, Кигаль была вынуждена признать правоту бога сновидений. – Нергал опасен именно своей непредсказуемостью… Лаль, ты сказал, что готов нам помочь…" "Да. Все, чего я хотел – обрести свободу. Теперь, достигнув ее, мне нужно подумать о том, как сохранить полученное…" "И ты, как умный мальчик, понимаешь, что проиграешь, если настроишь против себя нас четверых?" "Конечно! Разве мне одному с вами справиться?" "Мне не нравится эта усмешка в твоем голосе, – Кигаль нахмурилась. – Лучше не зли меня. Я и так стою у самой грани, за которой буду готова не просто вернуть тебя обратно в темницу, но придумать и что-нибудь похуже… И не надейся, что в этом сражении с нами Нергал встанет на твою сторону…" "Конечно, – поспешил согласиться с ней Лаль. – Я достаточно хорошо его знаю, чтобы не ждать поддержки в открытом бою".
      "Что ж, вот и умниц, -Кигаль улыбнулась, но не тепло, умиротворенно, а напряженно, как улыбается зверь своему врагу перед тем, как наброситься на него.
      – А теперь, давай вернемся к спящим. Итак?" "Возвратить того, чьим телом я воспользовался, легко. Нужно лишь чтобы Айя сняла свое удерживающее заклятие с мира сновидений. Раз уж я все равно здесь…" "Значит, этим мы займемся потом. А девочка?" "Девочка… – Лаль на миг замолчал, медля с ответом, скользнул быстрым взглядом по лицам окруживших его богов, пытаясь понять, что: ложь или правда – послужат ему лучше… Наконец, он решился: – Нергал вынудил меня отдать малышку ему. Она была частью нашей сделки, – продолжал бог сновидений, не спуская с Шамаша внимательного взгляда, пронзавшего насквозь, заглядывая не только в самое сердце души, но и за нее, стремясь разглядеть, что она скрывает даже от себя. – Я пытался уговорить Нергала оставить ее. Но ты же знаешь, как он упрям. И как яростен в своем гневе.
      Он чуть было не сжег мой мир. Если бы я мог помешать ему…" – он развел руками, словно говоря: "Кто я такой? Маленький божок. А Нергал – повелитель погибели. У меня и оружия-то против него никакого нет, ведь ему в полной мере подчинены те же самые силы, которые в какой-то незначительной своей части открыты мне…" "Опять Нергал! – всплеснула руками Кигаль. – Свышние знают, как же мне он надоел!" "Но зачем ему понадобилась девочка…" – начала Нинти, общаясь к Лалю, но Кигаль прервала ее, отвечая на вопрос прежде, чем он был задан:
      "Чтобы заманить Шамаша в ловушку, конечно!" "Думаю, он хочет отвести ее в Куфу…" "Нужно остановить его…!" "Боюсь, уже поздно. Мы не успеем. Увы".
      "Что ж, – вздохнула Гешти, – значит, нам не остается ничего иного, как смириться…" Кигаль резко вскинула голову, с вызовом глянув на богиню прошлого. В каком бы отчаянном положении повелительница смерти ни была, признать свое поражение даже не вступив в бой было выше ее сил.
      "Мы не должны вмешиваться…" – стремясь урезонить подругу, начала Гештинанна, качая головой.
      "Перестань! Мы уже говорили с тобой об этом! – набросилась на нее богиня смерти.
      "И ни о чем не договорились!" – о, нет, на этот раз она не собиралась отступать, нисколько не заботясь о том, что ее упрямство могло не только обидеть, но и разозлить повелительницу подземного мира. Она знала, что истина на нее стороне, все же остальное – эмоции, и не более того.
      "Хватит! – крикнула на нее Кигаль. – Я не собираюсь тебя слушать! Я уже раз бросила брата в тот миг, когда была ему нужна и не сделаю этого вновь, даже если это будет стоить мне…" "Если ты не хочешь слушать ее, – заговорил вдруг Шамаш, обращаясь к богине смерти, – то послушай меня. Уходи".
      "Ты не понимаешь… – ее черты исказила боль, которую она была не в силах выразить словами. -Ты не знаешь, что происходит…" "Но он понимает, что может случиться, если мы не остановимся, сейчас, немедленно!" – прервала ее Гештинанна.
      "Остановимся! – вскричала Кигаль. – Если бы это было возможно – остановиться!
      Шамаш не сделает этого. Никогда!"
      "Он сказал…" "Он просто не хочет вмешивать во все это нас – и только! Ведь так?" – она повернулась к брату.
      "Да, – спокойно кивнул тот, а затем повторил вновь: – Уходи. Не ввязывайся из-за меня в бой, в котором тебя ждет беда. Если бы я заранее знал о том, что мне не до конца ясно и сейчас, то не позвал бы тебя".
      "Но Шамаш, идя на бой, ты ведь хочешь победить, не проиграть, так? Ради тех, кто нуждается в твоей помощи, правда? А раз так, выслушай меня: Шамаш, ты плохо знаешь Нергала, не знаешь его так, как я! Его месть опаснее всех сражений, ведь в ней он наносит удар по тому, что причиняет самую большую боль и при этом менее всего защищено – по чувствам. Как бы ты не скрывал их, как бы не отрекался, надевая маску льда…" "Я знаю".
      "К чему все это? – Гештинанна качнула головой, отрешенно глядя куда-то в сторону.
      – Мы уже выпустили на волю одного врага мира. Если мы продолжим путь в том же направлении, то освободим и все остальные беды мироздания…" "Не вмешивайся…" "Не в свое дело? – закончила она фразу, которая готова была сорваться с уст богини смерти. – Разве я прошу тебя не о том же? Кигаль, ты самая мудрая и великая из богинь. Неужели ты не понимаешь: мы не можем! Мы не должны…" – не договорив до конца, она умолкла, взглядом, движением головы, порывом души стремясь напомнить Кигаль что-то очень важное и, в то же время, столь тайное, что это было невозможно доверить даже мысленной речи небожителей.
      "Уходите…" – Шамаш не знал, что имела в виду богиня памяти, лишь понимал – нечто очень важное для их обоих. Поэтому на этот раз он не просил – приказывал, чувствуя, сколь труден и болезнен выбор для сестры, а потому принимая решение за нее.
      "Но ты…"
      "Я постараюсь все исправить".
      "Ты вернешь малышку? "
      "Да".
      "И вернешься сам?" – Кигаль глядела на него, моля: скажи "да"!
      И колдун кивнул:
      "Да".
      "Пойдем, Кигаль, – Гештинанна взяла ее за локоть, повлекла за собой. – Мы сделали все, что было в наших силах. Теперь же, стремясь к добру, мы принесем этим смертным лишь зло".
      Богиня несколько мгновений смотрела на Шамаша. В ее глазах была боль, беспомощность, вина…
      – Прости… – прошептала она, а затем исчезла.
      – Спасибо тебе, – Гештинанна на миг склонила голову в знак признательности и уважения. – Спасибо, что понял нас, не стал ни допытываться до причин, двигавших нами, ни настаивать на своем… Если тебе понадобится наша помочь в чем-то другом… В чем-то, что не будет связано с сражением с Нергалом – только позови…
      И еще. Когда все закончится, я приду и помогу твоему спутнику – летописцу написать легенду – возможно, самую грустную и, вместе с тем, самую мудрую из тех, что были написаны за все минувшие вечности…" – и она растаяла воздухе, словно клубы дыма.
      – В этом вся Гештинанна, – мрачно пробормотала Нинти. – Чуть что – сразу в сторону. И одни мысли – о легенде. Будто она и не живет вовсе, лишь наблюдает за происходящим… И, ведь самое такое, это же не страх. Во всяком случае, мне так кажется. А… – она поморщилась. – Брезгливость, что ли. Она словно боится, вляпавшись в грязь, запачкаться. Что же до Кигаль… – она оглянулась, словно проверяя, что богиня смерти действительно ушла, а не стоит, став невидимкой, прислушиваясь к их разговору. – Она никогда не пойдет против Нергала, не станет с ним сражаться, даже если иного способа его остановить не будет, возможно, даже выбирая смерть… и уж точно – худой мир любым сражениям с ним… – она думала, что, заинтересованный ее словами, Шамаш спросит о причинах столь странного поведения старшей из его сестер, всегда казавшейся такой властной и грозной. Но тот молчал, опустив голову на грудь, размышляя о чем-то своем. А уже подобранные, подготовленные слова рвались наружу, не желая, так и не прозвучав, кануть во мрак пустоты. – Я не знаю точно, – продолжала она, – но, кажется Нергал имеет над ними какую-то особую власть. Возможно, знает их тайну. Или еще что-то… Во всяком случае, все говорит за то, что дело не в простом безразличии к делам смертных…
      – Нинти…
      – Нет, Шамаш, действительно, спроси у сестры. Тебе-то она скажет.
      – Зачем? – устало взглянул на нее колдун, не понимая, к чему вообще весь этот разговор.
      – Неужели тебе не интересно узнать, что происходит между ней и Нергалом? Мне уже начинает казаться, что все дело в чувствах, которые не угасли. Несмотря ни на что…
      – Остановись, – прервал ее колдун. – Что бы там ни было, это их личное дело.
      – Я понимаю, – кивнула Нинти. Ей самой было бы неприятно, если бы кто-то стал судачить о ней и Ларсе. Но, с другой стороны, она была не властна над своим любопытством. – Просто… Я подумала… Может быть, все дело в чем-то…Что можно исправить… А Кигаль с Гешти слишком горды, чтобы просить о помощи.
      – Нинти, – вмешался в их разговор Лаль, – давай оставим проблемы Кигаль на потом.
      Они могут и подождать. А вот если Шамаш хочет спасти эту маленькую смертную, то ему действительно следует поторопиться.
      – Но я именно об этом и думаю…! – воскликнула богиня врачевания, а затем, в какое-то мгновение осознав, что в своей спешке несется, как говорят торговцы, впереди дозора, не давая другим ничего объяснить и уж тем более сделать, покраснела, словно горизонт на заре. – Прости, – чувствуя, что ведет себя глупо, шепнула она. – Я… Я просто хотела помочь… Люди этого каравана не безразличны мне, когда и они внесли свою часть в спасение Керхи.
      – Да. Если бы не они, я б не стал вмешиваться ни во что происходившее в твоем городе, зная, что перемена судьбы редко дает спасение, но всегда является шагом навстречу новым бедам… Однако, сейчас разговор не о городе.
      – Конечно, – вздохнула богиня врачевания, смирившись с тем, что все, что ей было дано сделать, она уже сделала. – Только… Шамаш, ты хочешь, чтобы я пошла с тобой? – она храбрилась, однако же, охвативший ее душу страх был слишком силен, чтобы она смогла его скрыть.
      – Нет, – он улыбнулся ей. – Спасибо тебе. Ты и так очень мне помогла.
      – Тогда… Хочешь, я побуду пока в караване, дождусь твоего возвращения здесь? Ну, мало ли, если моя помощь еще понадобится…
      – Нинти, тебе не о чем беспокоиться, – не спуская с нее взгляда открытых, как широкие небесные просторы, и таких же ясно-голубых глаз, проникновенным голосом промолвил Лаль. – Поверь мне, я действительно хочу помочь девочке. Она – такое милое, светлое создание! Если бы я только смог сопротивляться власти Нергала! Но он – великий бог, а я – всего лишь маленький божок, которого некоторые смертные и богом-то не считают… А тебе лучше вернуться в свой город. Кто знает, каким будет следующий шаг Губителя.
      – Шамаш? – богиня врачевания в нерешительности взглянула на повелителя небес.
      Действительно, она уже начинала беспокоиться о своей Керхе.
      – Ступай, девочка, – тихо проговорил колдун… …-Жалеешь, что обратился к ним за помощью? – проводив Нинти взглядом, спросил Лаль. – Да, проще все делать самому, никого не прося, ни от кого не завися. Один всегда и во всем… Никто не предаст, никто не осудит. И ничьи слова не потревожат души сомнениями…
      – Что дальше? – опустив голову на грудь, глядя куда-то в сторону, словно в пустоту, спросил Шамаш.
      – Давно бы так! А то все разговоры, да разговоры, – проворчал Лаль, затем встрепенулся, собрался, обращаясь в движение: – Идем. Я отведу тебя к Куфе.
      Он взмахнул рукой и тотчас мир внутри шатра затрепетал, заскользил, теряя очертания, открывая взгляду еще один полог, доселе пребывавший невидимым оку, за которым была не снежная пустыня, и даже не земля вовсе, а совершенно иной мир, же бескрайний и загадочный.
      Караванщики, решившие, что перед ними явились просторы божественных небес, пали ниц, читая молитвы, повинуясь не разуму и даже не вере, но слепым чувствам, которые повелевали словно хозяин над рабами, не терпя прекословия и не допуская ни тени сомнений.
      – Зачем? – повернувшись к Лалю, спросил колдун, понимая, что бог сновидения сделал все намеренно и вряд ли из-за простого желания показать свою власть над смертными.
      – У нас нет времени прощаться с ними, – холодно ответил тот, – объясняя перед уходом что, как и зачем. Пусть верят и ждут. Разве не таков их удел?
      Шамаш качнул головой, однако не стал возражать. Он уже подошел к тонкой грани, отделявший один край мироздания от другого, но тут на его пути выросла тень.
      – Господин… – призрак летописца древнего времени склонился перед богом солнца в низком поклоне, застыл в смиренном покорстве, будто не замечая, что преграждает небожителю дорогу.
      – Шамаш, поторопись, – крикнул из-за грани Лаль.
      – Не надо, господин, не делай этого! – взмолился призрак.
      – Но я должен.
      – Не верь богу сновидений! Он обманет! Его стремление помочь Тебе – лишь обман!
      – Шамаш, не медли! – голос Лаля звучал все более напряженно, вбирая в себя дыхание заплутавшего среди бескрайних просторов ветра. – Этот смертный… вернее, уже мертвый просто боится меня…
      – Да, боюсь! – воскликнул призрак, о небывалой смелости которого, однако же, свидетельствовало то, что он не испугался не просто вступить в разговор небожителей, но встал на пути исполнения Их планов. – Боюсь, потому что знаю, что было когда-то, и предчувствую, что все может повториться! Господин, – он устремил на бога солнца умоляющий взгляд, – остановись! Прошу Тебя, молю! Ты нужен мирозданию!
      – Я тебе не враг, Шамаш… – в голосе невидимки нервозность сменилась болезненной тоской. Так говорил бы тот, кто уже устал каяться в единственном грехе и объяснять вновь и вновь окружающим, что более ни в чем он не виноват. – Да и кто я такой – мальчишка, полудух – полубог – чтобы сражаться с повелителем небес?
      – Летописец, – задумчиво взглянул на призрака колдун, – происходит лишь то, что должно произойти. Не больше и не меньше.
      – Но…
      – Я знаю, что случится, как и то, что не случится никогда.
      – Ты говоришь загадками, господин.
      – Да. Но разве будущее – не загадка? Не мешай его исполнению, ведь если ничего не произойдет, в первый же миг после ухода прошлого мир растает в объятьях пустоты.
      – Но Ты…
      – Не беспокойся обо мне. Лучше позаботься о смертных, которых я вынужден покинуть в такой миг. Утешь их душу историей.
      – Да, господин, я расскажу им о прошлом. Может быть, оно поможет им принять настоящее таким, какое оно есть…
      – Спасибо, – и он повернулся к черте, чтобы, не задерживаясь более ни на миг, перешагнуть через нее.
 

 
      – Ну что, ты готова к путешествию? – громкий, низкий голос, прозвучавший совсем рядом, заставил Мати вздрогнуть. Ойкнув, она вскочила на ноги, оглянулась, застыла, увидев всего лишь в шаге от себя высокого мускулистого мужчину с вьющимися рыжими волосами, такими же усами и бородой. Из-под густых бровей сверкали глаза – тоже рыжие, с красноватым отливом и таким сухим блеском, что, стоило заглянуть в них, как начинала мучить нестерпимая жажда.
      Пришелец был похож… Она забыла, на кого. Но, как ей казалось, эта схожесть проявлялась не только во внешнем виде, но и одежде, вообще всем облике.
      Девочка не чувствовала себя испуганной или удивленной, просто ветерок неизвестного, налетев в ее крошечный мирок, складывавшийся из ее самой и того, что видели глаза, но уже перестал понимать разум, подхватил душу, словно та была упавшим с дерева листочком, заставил ее затрепетать, понес куда-то…
      – Кто ты? – с неизменным интересом глядя на все новое, что случайно оказывалось рядом с ней, расширяя мир до новых, как казалось, бесконечных пределов, спросила она.
      – Эрра. Мы только что говорили с тобой. Неужели ты не помнишь?
      – Нет, – качнула головой девочка, улыбнувшись своему собеседнику. Все происходившее забавляло ее, но нисколько не расстраивало тем, что с каждым мигом она теряла куда больше, чем находила. Или, может быть, она просто не замечала этого.
      – Я бог войны.
      – Бог? Войны? – оба эти слова были ей столь же незнакомы, как и произносивший их.
      – Кто такой бог? А война? – она провела рядом с собой ладонью, подняла то, чего, холодного и твердого, коснулась ладонь. – Это война?
      – Нет, – он взял из протянутой руки кусочек красного мрамора, удивляясь его чистоте и невинности. "Как он попал сюда? – удивленно подумал он. – Как реальная вещь могла оказаться в мире сна?" Нергал вовсе не собирался что-то объяснять этой маленькой смертной, ничтожной, как песчинка у его ног. Зачем ему делать это? Однако же, обратив свой взгляд на лицо девочки, на котором было ожидание ответа и не сравнимое ни с чем горение любопытства, он проговорил: – Это камень. Простой камень.
      – Ка-а-мень, – протянула та незнакомое слово. В ее глазах, устремленных на маленький кусочек мрамора, сначала был только интерес. Но уже через мгновение за ним забрезжило что-то, похожее на узнавание. – У меня… У меня раньше был камень. Другой. Но сейчас его нет. Наверно, я потеряла его. Я стала такой рассеянной… – она виновато взглянула на своего собеседника, словно извиняясь.
      – Нет. Ты не потеряла. Ты отдала его мне. На время…
      – А… И ты мне его вернешь? Раз он мой?
      – Да. Но чуть позже. Хорошо?
      – Ладно… – проговорила она с долей грусти. Прошло несколько мгновений и взгляд, из которого любопытство вытеснило все, даже не успевшие родиться раздумья, вновь устремился на Эрру: – Так что такое война?
      – Сражение… Ты и этого не знаешь?
      Робко улыбнувшись, она качнула головой.
      – Это когда… – он стал старательно подбирать слова, стремясь использовать простейшие из них, понятные, как ему казалось, любому человеку, даже маленькому ребенку. – Это когда ведут бой, когда… – он вспомнил, что говорит с караванщицей, и продолжал: – Когда сражаются с разбойниками, – ему казалось, что уж имя своего врага невозможно забыть, что бы ни случилось. Но девочка не вздрогнула, на губах продолжала лежать беззаботная улыбка.
      – Раз-бойники, – повторила она. И вдруг, неожиданно для бога погибели, рассмеялась.
      – Что здесь забавного? – удивился тот.
      – Слово. Раз-бойники. А почему не два-бойники, не три-бойники? Почему раз?
      – Крошка, я бы не стал смеяться над этим. Они ведь убивают… – он хотел сказать:
      "и твою маму они тоже убили…" но она не дала ему, перебив:
      – Ты говоришь столько забавных слов! Что такое "убивают"?
      – Несут смерть.
      – А что такое "смерть"?
      Нергал открыл рот, чтобы сказать… И застыл. А действительно, что такое смерть?
      Конец жизни? А жизнь? И что такое конец?
      – Это очень сложно объяснить, – качнув головой, проговорил он, чувствуя себя как-то неуверенно, даже неуютно. – Давай я тебе лучше расскажу что-нибудь другое.
      – Да! – ее глаза вспыхнули. – Расскажи мне: кто такие боги?
      – Как кто такие боги? – расстерялся он. – Боги – это я, Лаль…
      – А я? Я тоже боги?
      – Нет, ты смертная…
      – Почему? Какая между нами разница?
      – Ты умираешь, а я бессмертен…
      Девочка смотрела на него, чуть наклонив голову набок. Ее лоб наморщился, губы сжались, глаза чуть прищурились. Да, Нергал видел, что она пыталась понять. Но никак не могла.
      – Прости меня, пожалуйся, – наконец, проговорила она. – Но, право же, я никак не могу разглядеть, в чем разница. Я очень-очень хочу понять! Прошу тебя, объясни все это как-то иначе. Может быть, тогда у меня получится…
      Эрра терял остатки терпения. Но, вот диво, в нем не закипала ярость, вовсе нет.
      Он чувствовал себя как-то странно. Беспомощным настолько, что у него опускались руки. И, все же, он решил попытаться еще раз, втолковать своей маленькой собеседнице то, что знает все мироздание.
      – Я… Следи за моей рукой, маленькая, – Губитель положил ладонь себе на грудь. – Я… Это понятно? – заметив ее кивок, он продолжал. – Я – бог. Ты, – он указал рукой на нее, – смертная. Теперь ясно?
      Она мотнула головой, при этом ее личико стало таким забавным: на губах – улыбка, в глазах – соединенные воедино веселость, грусть, удивление, чувство вины и безразличие.
      – Это ведь не имя? – глядя на него, прошептала она.
      – О-х, – Эрра тяжело вздохнул. Он и представить себе не мог, что будет так трудно объяснить то, что не требует никаких объяснений. И, в то же время, непонятливость малышки не раздражала его. Наоборот. Разговор с ней принес ему такое облегчение, которого он не испытывал никогда раньше. Ему даже пришла в голову удивительная мысль: вот бы забыть обо всем, стать таким же, как эта крошка, не отягощенным воспоминаниям о прошлом, словами, образами, которые несли бы боль и сомнение. Глядя ее глазами на мир, все выглядело бы легко и беззаботно.
      Он присел рядом с ней на корточки, взял маленькие, чуть волглые ладони, протянутые девочкой с данной лишь ей доверчивостью тому, которого во всем мироздании называли не иначе как Губителем. Она беззаботно заглянула в глаза, прежде метавшие молнии, но теперь смотревшие с заботой, даже добротой.
      – Ты ведь не сердишься на меня, Эрра? – спросила Мати.
      – Конечно, нет, милая, – как он мог на нее сердиться? Ведь она не виновата ни в чем, этот крохотный солнечный лучик, видевший в нем лишь его. Не бога, не злодея-повелителя демонов, просто его, собеседника, единственного друга в это мгновение вечности.
      – Знаешь, – когда он заговорил вновь, даже его голос стал звучать иначе – мягче, теплее. – Ты вдруг напомнила мне одну… одно создание, которое мне безгранично дорого.
      – Да? – эти веселые огоньки, что горели в глазах девочки… Они мерцали, кружились, весело играли, увлекая всех, кто видел их, в свой беззаботный танец.
      – А у меня тоже есть такое существо… Это… Ее зовут… – она мотнула головой.
      – Не помню. Не важно. Главное, она всегда рядом со мной. Вот здесь, – она коснулась рукой груди в том месте, где билось сердце. – Только я не похожа на нее, – девочка весело прыснула. – Я это точно знаю. Она такая… Знаешь, она вся золотая, как солнце, и пушистая…И очень сильная. Она защищает меня от всех плохих…
      – И от меня? – вдруг сорвалось у него с губ.
      – Нет! – она беззаботно рассеялась, глядя на собеседника, показавшегося ей таким забавным. Почему кто-то должен защищать ее от него? Ведь он же не плохой, наоборот, такой добрый, терпеливый. Не ругается на нее, а слушает. И даже не обижается на вопросы, на то, что она все забывает. – А кого я напомнила тебе?
      – Ее зовут… – в первое мгновение он засомневался, стоит ли называть посвященной имя ее богини? Что, если это заставит смертную вспомнить все? "Ну и пусть, – странно, но в этот миг его планы, заботы казались ему совершенно неважными…
      Зачем ему это? Все подождет. Нет, он не променяет эти несколько мгновений покоя даже на все мироздание. – Пусть", – и он продолжал. – Ее зовут Айя. Она – богиня снегов…
      – Айя… – повторила девочка. На ее личико на мгновение набежала тень раздумий. – Красивое имя, – спустя какое-то время проговорила она. – Айя… Наверное, она и сама очень красивая…
      – Да, – Нергалу было легко с этим согласиться. – Она очень красива. Как никто другой.
      – Значит, я тоже красивая? – она смотрела на него с ясно читавшимся в глазах вопросом, и, в то же время, чуть наклонив голову, весело улыбаясь, словно играя.
      – Да, крошка, – кивнул он, – ты тоже красивая.
      Нергал, выпустив ставшие вдруг совсем холодными руки маленькой смертной, выпрямился. Он отвернулся на мгновение в сторону, чтобы девочка, заглянув ему в глаза, не прочла его мысли, которые могли обдать ее таким холодом, что заморозили бы навсегда. Ему самому становилось холодно, когда он думал…
      Думал… Губитель вздохнул. В первый миг, когда нити притяжения ослабли, слишком растянутые размышлениями, он стал корить себя за чрезмерную доверчивость и вообще болтливость. Кто его тянул за язык все рассказывать этой смертной? Зачем было открывать перед ней свою душу, показывая ее такой, какой она была на самом деле, без той маски лжи, что, казалось, так крепко к ней приросла, что уже почти слилась воедино?
      Что если эта девчонка расскажет об этом другим смертным? Что люди станут думать о нем? Кто будет бояться…
      "Она не расскажет, – уже через миг понял он. – Потому что очень скоро забудет и этот разговор. И все остальное… – ему даже стало немножко обидно. Нет, он хотел, чтобы она помнила, чтобы на земле было хотя бы одно существо, которое не видело бы в нем Губителя, не заслуживавшего ничего, кроме презрения и ненависти.
      – Она не вернется на землю, – его глаза наполнились болью. – Она не вернется никуда, потому что умирает. Эта забывчивость… – он начал понимать. – Это след пустоты… Как же близко она подобралась уже к этой малышке! Пустота съедает ее изнутри… Щадит душу, и, в то же время, столь беспощадно разрушает плоть, стирая память… – ему стало искренне жаль малышку. – Нет, – он сжал кулаки, решительно мотнул головой. – Я не хочу этого! Я не позволю…" Его мысли прервал тихий, полный, несмотря ни на что, все той же веселости, голосок девочки:
      – Эрра, когда ты пришел, то что-то говорил о путешествии. А что такое путешествие?
      – Это… – он не нашелся, что сказать, памятуя о том, как мало слов осталось в разуме его собеседницы. Сердце вновь сжалось от боли. И он решился: – Я лучше покажу тебе, милая. Я покажу тебе свой мир. Не суди его строго, может быть, он не такой красивый, как этот…
      – Этот? – в ее глазах, как почудилось Нергалу, вспыхнуло удивление. Девочка огляделась вокруг, затем вновь повернулась к своему собеседнику. – Но разве этот мир красив? Ведь здесь же нет ничего, только пустота!
      С непониманием взглянув на маленькую смертную, небожитель посмотрел вокруг. Не то чтобы он не понимал, о чем она говорила, зная, что сон – мираж. Но даже он, великий бог, до тех пор, пока девочка не заговорила об этом, не ощущал пустоты окружавшего его мира, видя пусть расплывчатое, тягучее, переменчивое, но, все же, что-то. Теперь же…
      Нергал не сразу поверил увиденному. Он даже решил, что это – очередной мираж, придуманный Лалем, но когда пригляделся… Тонкое полотно сновидений стало на его глаза тускнеть, распадаясь на нити, как, стоит приблизить глаз к картине, та из прекрасного произведения, отражающего лучшие стороны сущего, превращается в множество ничего не значащих точечек и штрихов, за которыми – грубый серый холст.
      И пустота…
      Пустота, которая даже не могла сравниться с той бездной, над которой была возведена Куфа, ведь, что бы там ни было, город Нергала был вполне реальным.
      Здесь же… Ему даже стало не по себе.
      "Мир сна…Он может быть сказкой, может быть чудом, может кошмаром, – думал Нергал, глядя вокруг и не понимая, почему он прежде не задумывался над этим, – может быть… Но на самом деле он ничто… Я привык полагать, что этот край находится за гранью магии, в той части бесконечности, где возможно все, где все создается и наполняется жизнью. Но если этого не происходит, если единственное, что берется от этих волшебных свойств – жалкий бестелесный мираж, что же остается? Ничто…" Увидев, как тот повел плечами, словно сбрасывая с себя паутину оцепенения, Мати виновато спросила:
      – Я что-то не так сказала?
      – Нет, милая моя, – он поспешно повернулся к ней, единственно реальной во всем окружающем мире. И вновь ощутил болезненный укол в груди, словно от вошедшего в ранимую плоть кинжала, когда подумал о том, как же это несправедливо, что у нее, настоящей, будущего нет, а у этой безликой пустоты – бесконечное множество. – Вот что, – Нергал заглянул ей в глаза, улыбнулся, стараясь вложить в робкую улыбку все нашедшееся в душе тепло, – давай поскорее уйдем отсюда.
      – И мы пойдем в твой мир?
      – Да. Пусть он небольшой и может показаться тебе мрачным, но он есть. Он существует. Идем же, – и, взяв девочку за мертвенно холодную руку, он повел ее за собой.
      Рядом со смертной путь, который должен был занять одно мгновение, растянулся надолго.
      Спустя какое-то время девочка начала отставать.
      Эрра остановился, повернулся к ней:
      – Что с тобой, милая?
      – Устала, – тяжело дыша, проговорила та.
      – Ты могла бы полететь…
      – Лететь?
      – Ты не помнишь…
      – Нет. Прости.
      – Ничего, моя дорогая, все хорошо, – он присел рядом с ней на корточки, спеша заглянуть в глаза и убедиться, что в них нет ни грусти, ни обиды, ни боли, лишь полное огня любопытство существа, которое живет лишь мгновение и торопится за этот миг понять, впитать в себя все, чем богато это мироздание. – Знаешь, что мы сделаем?
      – Что?
      – Я позову своего друга. Он поможет нам побыстрее добраться до моей земли.
      – Друга? А кто он?
      – Он… – Эрра готов был все ей рассказать, но потом решил: "Девочка вряд ли поймет объяснения, как бы я ни старался". – Милая, потерпи немного. Я его сейчас позову. Он прибежит к нам, и ты увидишь сама, какой он. Хорошо?
      Мати кивнула. Она была рада любой новой встрече.
      – Отлично, – небожитель не смог сдержать улыбки, которая лучилась в уголках глаз, смиряя блеск яростного всесжигавшего солнца его души, которое еще совсем недавно не было способно ни на какие чувства кроме ненависти и ярости…
      – Эрра, а он скоро придет? – спустя несколько мгновений, сгорая от любопытства, спросила девочка.
      – Да, – тот огляделся. Он не слышал приближение зверя, находясь в той части мироздания, которая не знала звука, однако чувствовал – демон уже рядом. В сумраке сгустившихся теней он отыскал знакомое очертание. – Смотри. Видишь?
      – Где? – она не сразу поняла, что у тени, казавшихся ей всего лишь иной, более густой частью пустоты, есть свои очертания, свой образ. А затем когда увидела…
      – Да! – и, сорвавшись с места, она бросилась навстречу тому, что приближалось.
      Эрра хотел остановить ее, но ручка девочки проскользнула у него сквозь пальцы, освобождаясь.
      – Постой! – не на шутку встревоженный, крикнул он ей вдогонку. – Демон может напасть…
      Но маленькая смертная не слушала его, продолжая бежать к тени, которая из неясного смутного очертания уже начала превращаться в огромного крылатого быка с длинными золотыми рогами, подобными перевернутому серпу луны.
      Прошептав себе под нос одно из множества известных его духу ругательств, Эрра бросился вслед за девочкой, спеша остановить ее, прежде чем что-то случиться. Но она бежала так быстро. И еще быстрее приближался к ней грозный бык, который, призванный своим господином, несся к нему, не замечая ничего на своем пути. – Нет!" – когда между маленькой смертной и демоном-быком оставалось расстояние, равное лишь нескольким прыжкам последнего, Эрра, не видя иного способа остановить слугу, стремясь не допустить того, что должно было вот-вот произойти, начал читать заклинание, призванное прогнать демона прочь, или, если это окажется невозможным, развеять его навсегда…
      На какое-то мгновение его охватило странное чувство – горьковатая гнетущая боль.
      Ему было жаль терять слугу, который верой и правдой служил ему целую вечность. И все же, он был полон решимости остановить быка и сделал бы это, если бы… Если бы тот сам вдруг не замер, столь внезапно, что порыв ветра, несший его вперед, сорвался с демона серой тенью, пролетев еще несколько шагов, прежде чем пасть вниз, к ногам своего хозяина, который как раз подбегал к девочке:
      – Милая… – он внимательно оглядел ее, опасаясь, что демон все-таки успел нанести ее душе смертельную рану.
      Но на губах девочки лежала спокойная улыбка, глаза без страха рассматривали огромного зверя, который одним ударом ноги мог бы убить ее, раздавить как муху.
      – Это твой друг? – не поворачиваясь к богу войны спросила Мати.
      – Да, – убедившись, что с ней все в порядке, он вздохнул с нескрываемым облегчением. – Его зовут Алад.
      – Алад! – почтительно повторила Мати, глаза которой горели восхищением. – Он такой… Такой… – она не могла найти слов, чтобы описать то, что видела, чувствовала. – Большой, сильный, красивый…
      Эрра не успел ничего сказать, как маленькая смертная сделала последний шаг, отделявший ее от демона. Рука девочки потянулась вверх, к голове быка, его остроконечным рогам.
      Он хотел уже оттолкнуть ее в сторону, отводя тот удар ярости, который должен был последовать, едва демон ощутит прикосновение чужого, тем более смертного духа.
      Но застыл, пораженный.
      Из ноздрей зверя не валил клубами дым, из пасти не вырывался огонь, глаза – не красные, полные ярости, а карие, добрые, немного задумчивые и грустные, спокойно смотрели на девочку, голова сама опустилась навстречу ее руке.
      – Он хороший! И такой добрый! – продолжая ласково гладить его по скуле, шее, Мати повернула к небожителю сверкавшее от радости лицо. – Эрра, а как он поможет нам добраться до твоего мира? Мы поедем на нем верхом, да? – вспыхнувший в глазах восторг от одной мысли о том, что ждало ее впереди, был так ярок, что бог войны даже зажмурился, как человек, боявшийся ослепнуть, глядя на солнечный диск в мгновение его наиболее сильного свечения. – Вот здорово! – тем временем она вновь повернулась к демону. – Ты отвезешь нас?
      Тот с готовностью кивнул, словно зная язык смертных и понимая, о чем спрашивала его девочка, а затем с кряхтением опустившись на колени, замер, будто приглашая малышку забраться по его высокому мохнатому боку на спину.
      – Давай я помогу тебе, – Эрра осторожно обхватил девочку за узенькую, хрупкую, как ствол маленькой березки, талию, легко, словно снежинку поднял вверх, подсаживая на быка.
      Дожидаясь, пока крошка устроится на спине у демона, возле загривка, он стоял внизу, похлопывая Алада по тугому боку:
      "Молодец…" Бык не привык слышать похвалы от своего грозного хозяина. Губитель был щедр на упреки и обвинения, всегда видя причину неудач в окружающих, считая при этом себя единственным источником побед. Поэтому в обращенном на небожителя взгляде демона было удивление.
      "Ты не сердишься на меня, господин? – спросил он. – Но ведь я нарушил твою волю.
      Я так разозлил тебя, что ты даже решил прибегнуть к силе ужасного заклинания, несущего в себе мою смерть", – конечно, он не мог не слышать слов, что должны были привести в ужас его дух, но прозвучали лишь слабым отблеском чего-то неимоверно далекого, когда все внимание было сосредоточено на странном маленьком существе, оказавшимся у его ног.
      "Прости", – вздохнув, Эрра качнул головой и это еще более удивило Алада, который застыл, оторопело глядя на хозяина, не понимая, что с ним случилось, и чего от него ждать в следующее мгновение.
      "Значит, я поступил правильно? – спустя какое-то время, немного справившись со стихиями, бурлившими под его плотской оболочкой, спросил демон. – Ты хотел, чтобы я остановился?" "Да. Я звал тебя. Но звал не затем, чтобы ты покарал эту крошку".
      Бык повернул голову, чтобы взглянуть своими огромными как блюдца глазами, хранившими в себе отпечаток разума, неведомый обычным животным, на сидевшую у него на спине девочку.
      Она была спокойна, весела, не испытывая ни малейшего страха ни перед грозным исполином, которого видело око, ни перед ужасным демоном, чьей близости не могла не ощущать душа. Как ни в чем не бывало, малышка крутила в руках пряди длинной густой шерсти быка, сплетая их в косичку.
      "Это странное создание, – вновь повернувшись к хозяину, качнул головой демон. – Кто она?" "Смертная".
      "Простая смертная? Нет, это невозможно".
      "Почему?"
      "Она не боится меня!"
      "Она не знает страха".
      "Хозяин, ты сказал ей, кто я?"
      "Да", – спокойно ответил бог погибели.
      "А ты? Ты сказал, кто ты?"
      "Да", – вновь прозвучало в ответ.
      "Почему же ее душа не трепещет от ужаса? Почему она так спокойна? Почему она принимает нас такими, какие мы есть, не ненавидя?" "Она не помнит, ничего не помнит. Малышка не понимает, кто такие боги и демоны, не знает, кто несет добро, а кто зло. В ней нет страха не только потому, что она не понимает, кого надо бояться, а кого нет. Ей не знаком и сам страх…" "Это невероятно! – во взгляде, который демон бросил на маленькую смертную был не скрываемый восторг. – Воистину, она – удивительное существо. Я не встречал среди людей никого подобного ей".
      "И не встретишь…"
      "Что за грусть в твоем голосе, хозяин?" "Она смертная… Слишком смертная…" – вздохнув, тот опустил голову на грудь.
      "Подари ей бессмертие".
      "Я бог погибели, – тот вновь вздохнул, еще более тяжело и безнадежно. – Я знаю великое множество способов лишить жизни человека, демона, даже бога. Но ни одного оживить…" "Ты говорил, что она живая, а раз так…" "Я сказал, что она смертная… Она умирает… Там, на земле ее тело уже, в сущности, мертво… И лишь душа не знает об этом. Потому, что находилась в миг смерти в краю сна… Или потому, что не понимает, что такое смерть…" Демон взглянул на малышку с грустью, затем – на своего хозяина – с сочувствием.
      "Это многое объясняет… Объясняет, почему я не чувствую в ней человека… Мне очень жаль…" "Мне тоже… Но если бы это было не так, она была бы иной…" -Эрра, так мы едем в твой мир? Да? А чего мы ждем?
      – Ничего, моя маленькая красавица… – он старался вести себя с ней как можно ласковей, заботливей, наполняя теплом и радостью последние мгновения, проведенные ею в этом мире.
      Ему не составляло труда поступать так, когда ничто в нем не противилось этому.
      "Пусть она будет счастлива, – это была единственная мысль, которая полнила его, стоило Эрре заглянуть в веселые детские глаза. – Если я могу подарить ей не жизнь, но только смерть, пусть это будет самая легкая, самая светлая из смертей…" -Мы едем? – вновь зазвучал ее голосок, полный веселого беззаботного задора, который дается лишь совсем малышам, не успевшим еще узнать мира, его зла и жестокости, ненависти и опасности…
      – Да, – кивнул Эрра, улыбнувшись ей.
      "Давай, Алад. В путь", – он хлопнул быка по боку, призывая подняться.
      Тот выпрямился.
      – Ой, – вскрикнула девочка, спеша обхватить могучую широкую шею демона. Но ни в ее возгласе, ни на лице не было и тени страха. Это было скорее возглас восторга.
      – С тобой все в порядке? – в отличие от нее, Эрра испугался. Он забыл предупредить девочку, чтобы та крепче держалась. Ему все подобные заботы и волнения были впервой, и он чувствовал себя растерянным и смущенным от того, что почему-то все выходило совсем не так… не совсем так, как должно было быть, как бы ему того хотелось. И, все же, в эти мгновения, складывавшиеся в самое удивительное для него время, ему было так хорошо, легко, как никогда прежде.
      – Да! – вскрикнула сверху Мати. – Это здорово! Почему ты не поднимаешься? Давай!
      – Я…
      Девочка не дала ему договорить.
      – Поднимайся! Здесь много места! И так весело! – она не смогла сдержать звонкий смех, который так и рвался из нее наружу. О, как же она была счастлива!
      Приключение, оно было таким замечательным! А дальше… Дальше все обещало стать еще замечательнее!
      "Хозяин?" – демон оглянулся на бога войны, ожидая его решения.
      "Раз она этого хочет…" – Эрра легко вспрыгнул на спину быка, словно тот был не огромным исполином, а невысокой городской лошадкой.
      – Ты держишься? Крепко? – спросил он сидевшую впереди малышку, и лишь убедившись, что это так, не удовлетворившись одним кивком малышки, скомандовал Аладу: "Вперед!" И демон расправил свои легкие прозрачные крылья-тени.
      Они летели над бездной, скользя воздушными духами – призраками по границе миров.
      Ветер – вечный спутник странников трепал волосы, заплетая тонкие локоны в косы, насвистывая тихую песню, лишенную слов, расстилая мелодию словно тропу-невидимку.
      Над головой поблескивали звездами неведомые миры, столь далекие, что один путь до них занял бы целую вечность. А внизу, под ногами быка вздрагивали отражения, крошась на искры сгоревших костров и исчезая в скрывающейся в бездне пустоте, лишенной не только света и мрака, жизни и смерти, но и пространства и времени – тех сущностей, из которых, словно продольных и поперечных нитей, ткалась ткань мироздания.
      Бог наклонился к уху девочки, прошептав:
      – Смотри!
      – Что? – Мати вскинулась, закрутила головой, ища то нечто, еще более удивительное и восхитительное, что хотел показать ей Эрра.
      – Вон, впереди! Это шатер Куфы, моего города!
      – Куфа! – прошептала девочка.
      Ее глаза уже начали различать впереди яркое красное свечение, застывшее подобно закатному солнцу над побледневшей, лишившись с уходом дня всех красок и надежд, землей. Мгновение, что в обычном мире пролетало стремительно быстро, здесь, на границе пустоты, застыло навеки, позабыв о времени, которое было не властно над этим осколком мироздания.
      Казалось, что они несутся навстречу жаркому, всесжигавшему солнцу, приближаясь к нему ровно настолько, насколько удаляясь от всего остального. Алый диск становился все ближе и ближе, он рос, готовый покрыть собой всю землю и остановился только тогда, когда все оказалось разделенным на две равные части – серая безликая пустота позади, и кровавая, вечно переживающая последнее мгновение своего существования стихия отрицания впереди.
      Отрицание всего ведет к ничему, а отрицание пустоты? Нергал впервые задумался над этим. И ему вдруг стало страшно: зачем же он сражался с сущим всю минувшую вечность, если строил то же, что и разрушал? В чем смысл борьбы, когда победа оборачивается поражением, а поражение победой?
      Нет, он упрямо мотнул головой. Ему не нужно задумываться над этим. Все должно остаться таким, какое есть. Ведь он – бог погибели, разрушитель, бич мироздания.
      Раз оно терпит его, позволяет оставаться, не гонит прочь, за грань пустоты, несмотря на всю его ненависть и ярость, значит, он нужен ему таким. Мироздание строится на противоречиях. А он – главное из них…
      Улыбка скользнула у Нергала по губам. Ему понравилось эта мысль. Она возвеличивала его, наделяя все тем смыслом, который прежде он видел лишь в сражении. Но радость от победы так быстро угасает, а горечь поражения не забывается никогда. Теперь же он может одинаково радоваться и поражению, и победе, выигрывая и от того, и от другого.
      Он взглянул на свою маленькую спутницу, мысленно благодаря за то, что она помогла ему понять нечто очень важное, способное стать основой новой вечности, вечности, где всему будет противостоять не ничто пустоты, а иное бытие, нечто…
      Он пока сам не знал, каким это все будет, просто знал, что будет.
      Тем временем бык достиг высокой городской стены, окружавшей Куфу со всех сторон, являясь одновременно знаком достижения цели для тех незваных гостей, которые осмелились направиться сюда и сумели преодолеть узкую грань-дорогу, лежавшую между двумя безднами, и чертой, ограничивающей свободу жителей красного города, которые – демоны, духи и призраки, – были не вольны покидать городские стены иначе как выполняя волю своего хозяина – бога погибели.
      Эрра спрыгнул вниз, на камни узенькой площадки, висевшей на подобие горной террасы над бездной.
      – Спускайся, милая, – сказал он, протягивая девочке руки, спеша помочь слезть вниз.
      Та быстро скатилась с мягкого лохматого бока быка, не отводя ни на миг восхищенного взгляда своих лучистых глаз с горящих особым, алым пламенем камней, слагавшихся в городскую стену.
      – Эрра, здесь так красиво! – взволнованным шепотом промолвила она, заставляя своего спутника с удивлением взглянуть на нее, когда никто никогда не говорил о красоте этих мест. О могуществе, о силе, властности – да, но не о красоте, ведь Куфа была призвана внушать пришедшему к ней не восхищение, а благоговейный трепет, даже не страх – панический ужас, заставлявший душу дрожать от близости своего конца…
      Он качнул головой, не уставая удивляться этой маленькой смертной, которая вела себя так, словно она была над всеми: людьми, демонами, богами, – пламень, не знавший ничего, кроме горения, ветер, летевший на крыльях мечты вперед.
      Бог поднял голову, чтобы еще раз оглядеть свои владения, словно стремясь убедиться, что они не изменились за время его отсутствия.
      Но нет же: все было как прежде – и дыхание жара, способное иссушить душу, и ужас падения, от которого дух отстоит всего лишь на шаг, и боль осознания того, что пути назад нет. Однако же, за всем этим было что-то еще…
      Эрра, да и не только он, все, кто приходили к этой стене с того самого момента, когда, вечность назад, она была возведена на самом краю мироздания, смотрели на Куфу зрением чувств. И только теперь, к немалому удивлению, небожитель понял, что у его владений есть и иной облик – тот, что виден оку. Он не наделял Куфу этим обликом, однако он был. И маленькая смертная была права: город был красив.
      Губитель никогда не верил в силу образов-слов, полагаясь исключительно на власть эмоций. Поэтому сейчас он был не способен описать увиденное. Это было просто выше данного ему. Но он видел красоту, чувствовал ее и не мог не признать ее истинность.
      Тем временем демоны стражи отворили врата и застыли в молчаливом поклоне перед своим господином, ожидая, когда тот войдет.
      – Пойдем, милая, – взяв девочку за руку, Эрра хотел уже ввести свою гостью в город, но в последнее мгновение та вдруг замешкалась, оглянулась, в ее глазах затуманилось что-то вроде сомнения.
      – Ты не хочешь идти дальше? – спросил Эрра.
      Нет, небожитель вовсе не собирался неволить малышку. Если она передумала… Он заглянул ей в глаза, стремясь отыскать в них то, что могло бы быть знаком страха или горечью разочарования. Но ни в очах, ни в душе девочки не было этих чувств.
      – Что с тобой? – он наклонился к ней, чувствуя тревогу.
      Она с сомнением посмотрела на своего спутника, затем оглянулась назад, на застывшего у врат быка, вновь обратила взгляд на бога войны.
      – А почему Алад не идет с нами? – вдруг спросила она.
      Толи смешок, толи резкое шумное дыхание сорвалось с губ Эрры, который ожидал услышать все, что угодно: слова страха – желание повернуть назад, голос сомнений – стремление повременить, непонятное чувство неприязни, не гнавшее прочь, но и не позволявшее сделать следующий шаг, – но только не этот столь простой, обыденный и потому еще более удивительный вопрос.
      – Алад? – небожитель даже оглянулся на своего спутника – демона. Ему и в голову не приходило задаваться этим вопросом…
      Смотря на господина своими огромными глазами-блюдцами, чуть наклонив голову, бык фыркнул:
      "Хозяин, ты никогда не звал меня внутрь, наверное, опасаясь, что в облике дикого зверя, которого может успокоить только твоя железная воля, и ничто иное, я наведу в Куфе такой переполох и беспорядок, что тебе придется долго возвращать городу истинный неподвижный вид".
      "Ты мог бы принять иной облик…" – взгляд Эрры был задумчив, в мысленной речи звучал не приказ, а допущение.
      "Это было бы здорово, – глаза демона с любопытством посмотрели на стены города, чьей черты он никогда прежде не переступал, хотя ему того порою и хотелось. – Мне есть к кому наведаться в гости".
      "Вот даже как!" – усмехнулся Эрра.
      "Я демон, а не тень…"
      "Чего же ты медлишь?" Алад наклонил голову, в обращенном на небожителя взгляде укор смешивался с грустью, а надежда с сожалением:
      "Я привык странствовать по граням миров. Мне бы не хотелось потерять эту свободу, став вечным пленником круглых стен".
      – Так попроси у Эрры, чтобы он разрешил тебе путешествовать! – внезапно вмешавшийся в их молчаливый разговор звонкий девчоночий голосок заставил бога войны вздрогнуть, а его могучего собеседника – опешив от неожиданности, застыть, разинув пасть. – И давайте же наконец войдем в город! – не замечая их удивления, стала торопить их Мати, которая ну просто сгорала от нетерпения взглянуть на ожидавшее ее впереди, за поворотом. Она даже подошла к вратам, осторожно, не переступая черты, подсознательно зная, что не должна входить в чужой дом прежде его хозяина, заглянула за створки, затем, оглянувшись, вздохнула, видя, что ее спутники не торопятся делать следующий шаг, и, от нечего делать, принялась разглядывать стражей.
      Эти существа… Они показались ей странными и при этом такими забавными, что глядя на них, девочка не могла скрыть улыбки. Впрочем, странными ей сейчас казалось все. Другое дело, что новые незнакомцы действительно очень сильно отличались от всех тех, кого прежде встречала девочка. Они словно были на грани между реальностью и пустотой. Наделенные тонким стихийным телом, подобные тени, не имевшей не четких очертаний, ни устойчивых форм. Подобно теням – вечным спутникам всех странников, они постоянно изменялись, то росли, то уменьшались, порою казались знакомыми, порой – совсем чужими.
      Она даже протянула вперед руку, стремясь коснуться их, узнать, какие эти создания на ощупь – холодные или, наоборот, горячие, но ее остановил голос Эрры, который, наконец, достаточно овладел своими чувствами, чтобы вернуть дар речи.
      – Милая, – небожитель подошел к ней, опустился рядом на корточки, чтобы, как делал уже не раз, став с ней одного роста, заглянуть в глаза, читая ответ не только по губам, но и отражениям образов, скользящих в зрачках, – как ты узнала, о чем мы говорили с Аладом? Ты угадала, да?
      – Я не гадалка, – Мати не знала, что означает это слово, но ей понравилось его звучание, а еще больше – само придумывание нового, что не могло сравниться по увлекательности ни с одной иной игрой. Она засмеялась, так ей стало легко и светло. Однако, заглянув в глаза своего собеседника, в которых был какой-то едва заметный трепет, причину которого она не понимала, девочка посерьезнела – а что если это обидное слово? И вообще, она не должна смеяться над Эррой – он такой добрый, заботится о ней. Нет, ей следовало ответить, тем более что это было так просто сделать. – Я слышала ваш разговор.
      – Но язык демонов… – Эрра растерянно смотрел на нее, не зная, как объяснить произошедшее. – Ведь он понятен только мне одному! Даже другие боги не могут разобрать ни слова в их слепом бормотании, а ты…
      Мати спокойно пожала плечами: она рассказала все, как было. А почему это именно так, а не как-то иначе – она не знала и не хотела знать. Зачем?
      – Конечно, милая… – вздохнул Эрра. Ему ничего не оставалось, как беспомощно развести руками. Память девочки, ее душа были раскрытой книгой, в которых, как казалось на первый взгляд, не было ничего, за исключением тех нескольких символов-образов, которые возникали по мере того, как происходившее захватывало ее. Но теперь оказывалось, что все остальные странички – белые и невинно чистые – полны тайн и загадок, которые никто не сможет разгадать, ибо даже сама их хранительница не знала ни ответа, ни даже самого вопроса.
      – Так мы пойдем? – глядя на небожителя так, как смотрят на давнишнего приятеля, о котором знают все, спросила Мати.
      – Конечно… Только… Что ты сказала об Аладе? Что я должен разрешить ему?
      – Путешествовать.
      – Но он и так путешествует…
      – Да, – прервала его маленькая смертная, – но он хочет путешествовать не только вперед, но и назад… Ну… – она нахмурилась, сосредоточилась, старательно подбирая нужные слова среди тех немногих, что были ей оставлены. – Ну вот я могу идти только вперед…
      – Почему?
      – Какой ты непонятливый! – всплеснула руками девочка. – Да потому что позади меня пустота!
      В глазах Эрры вспыхнуло понимание:
      "Ну конечно! Позади тебя смерть! – Он уже хотел сказать это… И замер с открытым ртом. – Но малышка не знает, что такое смерть! Более того, она сказала – пустота, а смерть – существование, пусть иное, но столь же реальное, как и жизнь. Что же тогда…" -Милая, – осторожно, боясь вспугнуть душу девочки, словно та была маленькой хрупкой пичужкой, спустившейся к нему на руку, – какая она, эта пустота?
      – Никакая, – пожала плечами та. – Никакая, – повторила она, не в силах найти иного слова для того, чтобы описать ее. – Ну ты же сам видел ее!
      На глаза малышки набежала грусть. И Эрра, едва заметив ее серые тусклые тени, отбирающие свет у всего вокруг, чтобы превратить его в безликую отрешенность, поспешил заговорить о другом, прогоняя незваную гостью туда, откуда она приползла.
      – Да, да, конечно… – он вздохнул, затем оглянулся на застывшего чуть позади огромного демона-зверя, который с интересом следил за разговором.
      "Кем бы ты хотел стать?" – спросил Эрра Алада.
      "Мне будет позволено покидать стены Куфы, когда я того захочу?" "Да. Я даю тебе право приходить в город и уходить из него, руководствуясь не только моей волей, но и своим желанием".
      "Спасибо, хозяин!" – в глазах демона вспыхнула благодарность, за которой, как за тонкой дымкой утреннего тумана, искрились лучи радости. Он и мечтать не мог о подобной вольности.
      "Надеюсь, ты понимаешь, – словно спеша остудить его пыл, продолжал Эрра, – что если наши желания не совпадут…" "Я подчинюсь твоей воле как верный слуга! – поспешно ответил Алад, боясь, что его пусть хотя бы мгновенное промедление заставит хозяина передумать. – Я не ищу свободы, когда демону она ни к чему. Все, о чем я когда-либо мог мечтать – это безграничность пути".
      "Что ж, это хорошо… Только ты не ответил на мой вопрос".
      "Какой, хозяин?" – память демонов на образы и звуки была короткой, когда единственное, о чем они хранили воспоминания, были переживания и желания.
      "В чьем обличье ты хотел бы войти в Куфу? – терпеливо повторил Эрра. – Ведь это не будет твой нынешний вид?" " В шкуре быка удобно странствовать по мирам, хранящим в себе множество опасностей, чтобы защищать тебя в пути. Это облик для боя".
      "В Куфе тебе не нужно будет меня охранять. Это мой город, город демонов. Итак?" "Существо, подобное мне тысячелико, – он все еще медлил. – Выбор слишком труден для меня. Позволь маленькой смертной сделать его".
      – Эрра, а демон может быть похож на нас?
      – На нас? – небожитель не переставал удивляться умению малышки стирать все грани, словно их и не было вовсе. Хотя… Возможно, в том последнем сне, который она видела, действительно не было различия между богом и человеком.
      Стоило Эрре чуть наклонить голову в знак согласия с выбором девочки, как огромный зверь исчез, а на его месте встал невысокий черноволосый юноша с тонкими суховатыми чертами лица, острыми скулами и искристыми рыжими глазами, полными задора и веселья.
      – Ну теперь-то мы, наконец, пойдем вперед? – спросила Мати.
      И, не дожидаясь ответа, она схватила обоих своих спутников за руки и потащила к вратам.
 

 
      – Вот она, Куфа!
      Шамаш молчал. Его сощуренные глаза, огненным взглядом прорезая пространство и не замечая его, будто воздух-невидимку, были прикованы к маленькой фигурке, стоявшей между двумя высокими тенями. От нее не веяло ни страхом, ни отчаянием, душа была спокойна, и если какие-то огоньки и вспыхивали на ее бескрайних, подобных небесам, просторах, то это был пламень любопытства, предвкушения новых приключений.
      Не спуская с нее взгляда полных немой грусти глаз, колдун остановился.
      И, словно ощутив на себе его взгляд, девочка тоже остановилась, обернулась, застыла, с интересом глядя на него.
      – Эрра, кто это? – спросила она своего спутника, по тому, как насторожилось, вмиг побледнев лицо бога войны, сощурились горевшие жгучим пламенем глаза, понимая, что тот узнал незнакомца.
      Но Нергал молчал, не в силах ни оторвать взгляда, ни разжать стиснутых в тонкие бледные нити губы. И тогда Мати, не дождавшись ответа, который был не просто нужен ей, а необходим, стала искать его сама.
      Эти поиски были похожи на перебирание снега в бескрайней пустыне, в которую превратилась память, став холодной и безликой. Лицо Мати сперва напряглось, затем дрогнуло, черты исказились, отражая боль. Невозможность найти ответ приводила ее в отчаяние.
      – Эрра! – она взглянула вымученным взглядом на своего спутника, прося помочь ей, дать ответ, пока душа не рухнула в бездну неведения, теряясь в ней без следа.
      – Это бог солнца, Шамаш, – ему менее всего хотелось произносить ненавистное имя врага, но он не мог промолчать, видя, что этим усиливает мучения маленькой смертной.
      – Он мой друг? – с сомнением глядя то на одного мужчину, стоявшего рядом с ней, то на другого, застывшего вдалеке, спросила она.
      – Конечно, – что бы там ни было, он понял, что не способен обмануть ее.
      – Друг, – задумчиво повторила она, – и ты тоже друг… Значит, вы друзья?
      – Мы… Боюсь, что нет, милая… Алад, уведи ее, – не отводя взгляда от врага, набравшегося дерзости, чтобы прийти к Куфе, однако теперь почему-то медлившего, не вызывая противника на бой, приказал повелитель демонов своему слуге.
      – Зачем? – не понимая, спросила Мати. – Он ведь друг…
      – Твой, милая. Мне же он враг.
      – Разве он пришел не в гости?
      – Нет. Он здесь из-за тебя.
      – Из-за меня? – удивилась маленькая караванщица.
      – Он думает, что я похитил тебя и против твоей воли привел в Куфу, чтобы заточить в ней навеки.
      Девочка фыркнула:
      – Но ведь это не так! Я скажу ему…!
      – Он не поверит.
      – В правду?! – это казалось ей невозможным.
      – Он здесь, чтобы вызвать меня на бой… – он ждал этого вот уже целую череду мгновений, мысленно думая о том, что так все и должно было произойти. Нергал хотел принять бой у стен Куфы, ощущая их поддержку за спиной, держа рядом, словно щит, смертную, и наслаждаясь болью и отчаянием повелителя небес, бессильного что-либо изменить… Почему же сейчас это бессилие мучило его самого, не врага? Почему мысль о том, что планы исполняются с такой завидной точностью, не приносила радости, заставляя, вместо того, чтобы торжествовать победу, слать проклятья на голову всех, и себя в первую очередь?
      Эрра посмотрел на спокойно стоявшую совсем рядом, на расстоянии лишь вытянутой руки маленькую смертную, даже не предполагавшую, какой опасности она подвергается. Затем перевел взгляд на своего слугу – демона, который по какой-то неведомой причине медлил, не исполняя волю своего господина. В глазах Губителя непонимание начало медленно сменяться недовольством, вслед за которым, как он совершенно точно знал, вот-вот должна была прийти ярость.
      – Я что тебе приказал! – глухо, не скрывая угрозы, проскрежетал он.
      – Но, господин, – Алад глядел на него не в силах скрыть своего удивления. – Разве все не должно было произойти именно так, и никак иначе?
      – Нет! – мрачно процедил сквозь стиснутые зубы тот. Видя непонимание во взгляде верного слуги, он, удивляясь тому, куда вдруг делась вся ярость, и что почему, придя вместо нее, мягкое, как сгустки облаков, спокойствие окутало душу своим полотном, вздохнув, произнес: – Я сказал тебе – уводи ее! – он не просто приказывал, но просил, и, понимая, что в этом случае нужно не только слепое подчинение, но и понимание, добавил: – Неужели ты не видишь, что вот-вот начнется сражение? И тогда все стихии перемешаются, превращаясь из творцов жизни в самых жестоких убийц! Этот край и так нестабилен, а когда начнется бой… Я не смогу защитить девочку!
      – Но, Эрра, – не понимая своего спутника, проговорила девочка, упираясь, не желая уходить, несмотря на то, что последние слова пробудили в ее душе некоторое беспокойство, пройдя дрожью-невидимкой, а рука Алада, осторожно, словно боясь причинить боль, сжала ладонь, увлекая за собой, – ты ведь сам сказал, что Шамаш – мой друг! Он не причинит мне вреда!
      – Нет, конечно, нет! – он опустился рядом с ней на корточки, спеша заглянуть в лицо девочки, увидеть ее лучившиеся удивительными огнями глаза. – Как и я.
      Никогда! – он говорил так искренне, словно давая обет, при этом грустя о том, что ему придется недолго держать слово, которое, единственное в мироздании, он бы с радостью хранил вечно. – Но бой… – в его глазах зажглась боль. – Его не избежать… Я говорил тебе… И этот бой… Те силы, которые он освободит, не пощадят никого… А мы не сможем их остановить, вновь подчиняя себе…
      – Но зачем вам сражаться? – нет, она совершенно не понимала, почему Эрра упрямился, продолжая настаивать на своем? Ведь незачем делать то, что не хочется?
      – Милая, – он осторожно взял ее за подбородок, поднимая личико, склонившееся к земле поникшим цветком. – Ступай. Послушайся меня, прошу! Это единственный способ, которым я могу защитить тебя, поверь!
      – Хорошо, – кивнула головой девочка. В конце концов, к чему ей было спорить, ведь она так или иначе пришла сюда, чтобы войти в Куфу, а не стоять у ее грани.
      Просто… Она взглянула на Шамаша, застывшего так далеко, что, казалось, между ними пролег целый мир. В какое-то мгновение ей захотелось позвать его, чтобы он подошел, был рядом в тот миг, когда она войдет в город… Но когда Алад вновь потянул ее за собой к грани, девочка больше не упиралась, лишь сказала демону:
      – Мы ведь можем подождать у врат? Пока Эрра и Шамаш закончат… – она наморщила лоб, прежде чем проговорить незнакомое слово, – бой… – которое в ее устах прозвучало почти как "разговор". Впрочем, она ведь так и думала – они хотят поговорить. Но почему-то без нее… Обидно. Но… Она пожала плечами. Эрра был так добр, и ей ведь ничего не стоило исполнить его просьбу.
      Однако девочка не успела переступить черту, лишь занесла над ней ногу, как…
      Задев краем серого, туманного плаща Эрру, оттолкнув его, замешкавшегося от неожиданности на дороге, в сторону, к маленькой караванщице подскочил бог сновидений, замер рядом с ней.
      – Ты не должна этого делать, крошка! Не входи в Куфу! Если ты перешагнешь через грань города демонов, то никогда уже не сможешь вернуться!
      – Лаль? – удивленно взглянул на него Эрра. – Что ты здесь делаешь?
      – Да вот… – он даже не повернул голову в его сторону, лишь неопределенно махнул рукой. – Решил заглянуть к тебе в гости.
      Бог сновидений говорил заведомую ложь, не пытаясь прикрыть ее хотя бы одним словом правды. А Нергал – повелитель обмана, знавший силу лжи так же хорошо, как закоулки Куфы, казалось, даже не замечал этого.
      – Но как…
      Лаль не дал ему договорить.
      – Погоди ты! – он небрежно отмахнулся от старшего и куда более могущественного бога, словно от надоедливой мухи. Весь его вид говорил: "Неужели не видишь: мне сейчас не до тебя. Сначала я должен закончить с кое-каким неотложным делом".
      Лаль пристально смотрел на маленькую караванщицу, словно зачаровывая ее: – Ты помнишь меня, девочка?
      Та, не спуская с него полного веселого любопытства взгляда, качнула головой.
      – Я бог сновидений. Ты была у меня в гостях.
      Она только пожала плечами: возможно, так оно и было. А может, и нет. Какая разница? Ведь все, что осталось позади, поглотила пустота.
      – Ты хочешь пойти с нами? – спросила она.
      – Неужели ты не слышала, не поняла, что я тебе сказал! – не выдержав, воскликнул Лаль. – Тебе нельзя…
      – Мне нельзя останавливаться, – ее личико, потеряв свет былой веселости, вдруг стало серьезным, собранным и таким спокойным, какое бывает только у тех, кто говорит о своем будущем, не просто предвидя, но зная его. – Я здесь, пока иду вперед. Когда я остановлюсь, мне придется исчезнуть.
      – Малышка, о чем ты говоришь! – воскликнул бог снов, которого вдруг охватил странный трепет, когда произнесенные слова, совершенно не понятные ему, убеждали в своей правоте так, словно были непреложными истинами.
      – Она знает, о чем! – мрачно проговорил Эрра, достаточно оправившись от удивления, рожденного поразительной, беспримерной и беспредельной наглостью младшего бога, чтобы перейти от ошарашенного созерцания к действиям. – Прочь с ее дороги! – он резко схватил невысокого, казавшегося не просто худощавым, но хлипким, невзрачным рядом с могучим воином бога сновидений за шиворот, оттаскивая в сторону. – Или хочешь, чтобы она исчезла, сгинула в пустоте? Алад! – гневно крикнул он, обращаясь к своему слуге. – Ты, наконец, исполнишь мой приказ, или…
      – Не надо "или", господин, – демон поспешил выполнить его волю. И врата Куфы закрылись за спиной маленькой караванщицы.
      – Ты хотя бы понимаешь, что только что сделал?! – повернувшись к Нергалу, хмуро проговорил Лаль.
      – Да.
      – И что же? – голос бога сновидения зазвучал зловеще, не скрывая угрозы.
      Нергал скользнул по нему взглядом – как полоснул кинжалом. Глаза напряженно сощурились, однако рваные раны век не наполнились кроваво-красной дымкой ярости, глядя с мрачной злостью затравленного зверя.
      – Тебе-то какое дело? – прохрипел он. – Ну что ты вмешиваешься? – он продолжал, разжигая в душе пламень, словно подливая огненную воду в лампу ярости. – Что тебе надо? Что ты вообще здесь делаешь? И как покинул свой мир, когда это невозможно!
      – Невозможно? – задумчиво повторил Лаль, затем, словно спохватившись, закивал головой: – Да, да конечно, – играя придуманную самим собою роль, он с готовностью согласился бы с чем угодно. Правда не имела значения. И чем очевиднее казалась ложь, тем она была желаннее. – Видишь ли, это как-то случайно получилось. Само собой.
      – Прекрати паясничать! – Эрра недовольно поморщился. – Ты не шут на людском празднике масок!
      – Это ты ведешь себя как шут! – криво усмехнувшись, бросил ему в лицо младший бог.
      Ярость сделала лицо Нергала белым, как покрова снежной пустыни, собрав весь алый пламень ярости в глазах, которые были готовы метать молнии. Губитель с трудом сдержался, чтобы не испепелить насмешника на месте.
      – Не забывайся, – процедил он сквозь с силой стиснутые зубы, – с кем говоришь!
      – Это ты забыл! – вскричал Лаль, который, в отличие от своего грозного собеседника, и не думал сдерживать своих чувств и уж тем более прятать их за маской вежливости. – Забыл все, – продолжал он, подойдя вплотную к богу погибели, ничуть не боясь его гнева, – будто погружаясь в пустоту забвения вместе с этой девчонкой, чья смерть уже так близка, что малышка могла бы взять ее за руку!
      – Я ничего не… – тяжело, порывисто дыша, начал Нергал, но бог сновидений прервал его.
      – Посмотри на себя! Посмотри, каким ты стал! О чем ты думаешь? О ком беспокоишься?
      И тебя смертные называют Губителем? Им стоило бы увидеть тебя сейчас! Может быть, тогда они бы изменили свое мнение о тебе! А заодно пусть увидят и его тоже! – он качнул головой в сторону Шамаша. – Их великий спаситель-избавитель стоит, словно ледяная статуя, палец о палец не ударив, чтобы помочь маленькой дочери своих спутников по тропе земного мира, ты же так беспокоишься о совершенно незнакомой тебе смертной, словно она твоя собственная дочь! Хороша парочка!
      – В ней нет моей крови, – вздохнув, не скрывая своего сожаления, проговорил Нергал. При одном упоминании о Мати ярость вновь покинула его, вся без остатка, прислав себе на смену сочувствие и грусть.
      – Да ты хоть слышишь, что я тебе говорю?! По-моему, нет! Иначе меня бы уже не было на этом свете, потому что грозный повелитель демонов развеял бы мой дух по ветру!
      – Перестань, Лаль, – опустив голову на грудь, он исподлобья глянул на навязчивого собеседника. – Я сейчас не в настроении…
      – Не в настроении?! Да ты просто не в себе!
      Те слова, которые прежде, обратив в камень, Нергал запихал бы обратно в рот любому, кто осмелился бы их произнести, теперь лишь вызвали глубокий вздох.
      – Думай, что хочешь, – ему было безразлично, что говорят, что происходит. Для него перестало иметь хоть какое-то значение все на свете, за исключением маленькой девочки, которая ждала его за вратами Куфы – города, где уже совсем скоро, ей предстояло уснуть вечным сном. Если бы только он знал способ не допустить этого!
      – Беспокоишься о девчонке? – заглянув в глаза Эрре, спросил Лаль, а затем криво усмехнулся: – Уж не влюблен ли ты в нее, братец? Помнишь, что ты мне говорил в моем сне? Надавал тысячу и один совет. А потом еще дал лекарство, которое, надо признать, помогло. Что же ты сам им не воспользуешься? Или забыл…
      – Прекрати.
      – Ты говорил мне…
      – Хватит!
      – Я лишь хотел напомнить, что эта малышка – посвященная Айи… Или… – он с подозрением заглянул ему в глаза. – Именно об этом ты и думаешь? Не хочешь ссориться с той, по которой сохнешь вот уже целую вечность? Хочешь завоевать ее благодарность, возможно, даже расположение, позаботившись о маленькой караванщице? В этом все дело?
      – Да при чем здесь… – у него и в мыслях не было ничего подобного! Какие там далеко идущие планы или мимолетные чувства, когда все скрыла, подчинив себе, одна единственная цель…
      – Действительно хочешь ей помочь? Дело лишь в этом, да? Не выйдет, – казалось, на какой-то миг в глазах бога сновидений зажглось сочувствие. Хотя, скорее всего, это была только его тень.
      – Знаю, – кивнул Эрра. – Знаю, – повторил он. – Только… Только почему-то от этого не становится легче… Ладно, – наконец, он взглянул на собеседника. – Вернемся к тому, с чего мы начали этот разговор…
      – Давно пора! – Лаль вздохнул с облегчением, довольный, что ему удалось хоть немного растормошить Нергала.
      – Зачем ты пришел сюда?
      – Постой, постой, не повторяй все с начала! Я понимаю, нам незачем было говорить о наших делах при смертной, которой ты явно симпатизируешь по каким-то там своим причинам. Нет, не злись, я не собираюсь допытываться, в чем тут дело. Любовь, морковь, кто предпочитает помоложе, и все такое… К чему мне это? Я не любопытен. Но давай, наконец, разберемся во всем остальном… В том, что не твое дело и не мое, а наше. Общее. Ты, наконец, вспомнил? Вижу, нет, – он с сожалением вздохнул. – А жаль… Это бы все упростило…
      – Ответь на мой вопрос, – прервал его Нергал, – прямо, без всех этих нелепых и бессмысленных рассуждений.
      – Да собственно… – он пожал плечами. – Я лишь выполнял твой план. Верный союзническому долгу, – все же, не сдержавшись, хохотнул он.
      – Лаль! – прикрикнул на него Нергал.
      И почувствовав, что на сей раз может нарваться на неприятности, бог сновидений остановился, не переступая грань.
      – Я привел твоего врага, – он махнул рукой в сторону Шамаша, – чтобы ты мог сразиться с ним на своей территории. Или тебя это больше не интересует?
      – С чего ты взял?
      – Ну, ты только что лишил себя одного преимущества, того и гляди откажешься и от всех остальных…
      – Я…
      – Ты! Именно ты! Объясни, наконец, своему союзнику и побратиму, почему ты медлишь, вместо того, чтобы вызвать бога солнца на бой?
      – Сейчас не время…
      – Не время! – всплеснув руками, воскликнул Лаль. – Как это не время! Ты что, разучился чувствовать его ход, сравнивать минувшее и прошлое, ища для себя золотую середину? Я не понимаю тебя!
      – А зачем тебе меня понимать? Какая тебе разница, что движет мною? – горько усмехнулся Нергал.
      – Считай, что мне просто любопытно!
      – Я не стану нападать первым.
      Лаль уже устал удивляться, но не обратить внимания на это воистину поразительное заявление он просто не мог.
      – Но почему, во имя свышних? Ведь, несмотря ни на что уже потерянное, ты все еще можешь победить своего заклятого врага! Этот твой план… Он был просто гениален!
      Неужели ты откажешься от него за шаг до исполнения заветной мечты?!
      – А тебе какое до этого дело? – глядя куда-то в сторону, проворчал Нергал. – Это мой план. И если мне по какой-то своей, тебя не касающейся причине, не хочется его воплощать – значит, так тому и быть…
      – Нет! – возмущенный, задетый до глубины души, Лаль не выдержал. Он не мог больше сдерживать кипевшие в нем чувства. – Ты ничего, совсем ничего не знаешь! Ты так до сих пор и не понял, что сам попался в ту ловушку, в которую хотел заманить меня, обещая исполнить мои мечты, а на деле заботясь лишь о воплощении своих собственных! Так слушай, слушай же! С самого начала, с первого мига это был не твой план, а мой! Я это все задумал и спланировал! Я! И я, маленький божок, обманул тебя, повелитель обмана!
      – Вот как? – Нергал взглянул на него спокойно, лишь с долей скучающего интереса.
      – Да! – в голосе, глазах, всем виде Лаля было торжество. – Вспомни: ведь это была моя идея – заманить детей каравана! Она просто так тебе понравилась, что ты решил ее присвоить! Нет, я не в обиде, я знал, что так и произойдет, я даже стремился к этому, ведь свои замыслы осуществляют с куда большей охотой и рвением, чем чужие! Я управлял твоими чувствами, словами, а ты ничего не замечал, находясь в мире сновидений, моем мире! Ты даже не задумался над этим… А я ведь был не только пленником, но и повелителем сновидений! Ты же – всего лишь одним из множества гостей, не понимающим природы сна, не знающим его законов, раб его желаний!
      – Довольно, – прервал его Нергал. Ему надоело выслушивать столь затянувшуюся хвалебную песнь Леля самому себе.
      – Постой! Я не сказал еще главного! – ухмылка растянула его губы: – Я привел сюда Шамаша не потому, что ты этого хотел, а так как это было нужно мне! Слышишь – мне!
      – И зачем тебе это было нужно? Вряд ли ты решил таким странным образом отомстить мне уж не знаю за что, когда мы с тобой никогда не были врагами. И уж тем более так не благодарят того, кто подарил тебе свободу.
      – Благодарность?! – вскричал Лаль. – Да какое нам с тобой может быть до нее дело, отец подлости? И. потом, вовсе не Шамаш освободил меня из заточения. Хотя мог.
      Ему было достаточно лишь пожелать! Но нет! Какое ему дело до того, что я чувствовал, запертый на целую вечность в тесной клети миражей! Он даже не думал обо мне! Если чья-то судьба его и беспокоила – так только этих жалких смертных!
      – В чем же тогда причина твоих поступков?
      – В мести!
      – Значит, все же хочешь отомстить мне? – он скучающе зевнул, затем взглянул на своего собеседника с сожалением. – И поэтому привел того единственного, кто способен покончить со мной, сюда, в мои владения? Ты всегда был наивен, но это – верх нелепости! Здесь, – он огляделся вокруг, продолжая, – моя сила достигает предела своего могущества. Шамаш же ослаблен дорогой через мир сновидений, по кромке которого ты привел его. Это будет неравный бой…
      – Ты, я вижу, решил, что мне взбрело в голову расторгнуть наш уговор? – он хмыкнул, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не рассмеяться в глаза Нергалу. – Но разве мы – не братья?
      – Да. Только это не препятствие.
      – Ну, я как-то еще не думал об этом. Не успел. Хотя, конечно, имея такую сестру, как Айя… Кровную сестру, между прочим, не названную…
      – Не важно. Что бы ты ни задумал, ты просчитался. Шамаш и не думает меня уничтожать.
      – Разве?
      – Не сомневайся: это именно так. И не только потому, что прежний солнечный бог – тот, каким он был когда-то, называясь Утом, и нынешний – Шамаш – возможно, в чем-то и похожи, но по сути – совершенно разные… Почему Ут хотел победить меня? Он верил, что тем самым избавит мироздание от погибели, болезней, обмана, кровавых войн… В общем, всего, что люди называют одним кратким словом – зло. Но Шамаш знает, что, уничтожив меня, ничего не добьется…
      – Ты говоришь… – он хотел сказать – ерунду, но Нергал не дал ему договорить, закончив сам:
      – Загадками? Возможно. Но если это и так, разгадывать их тебе придется самостоятельно. Я не собираюсь бросать истины под ноги детей, которым они недоступны. К тому же, меня сейчас занимает нечто совсем иное – зачем мой уход тебе? Уж не хочешь ли ты занять мое место? Вот, значит, в чем состоял твой гениальный план? Шамаш побеждает меня, получая славу освободителя. А ты в это время прибираешь к рукам силы, которые и так подчинены тебе, просто не в той мере, в какой тебе хотелось бы…
      – А даже если и так! Что с того! Я много чище, порядочнее тебя, и…
      – Глупыш! Разве можно быть более или менее чистым, когда окружен со всех сторон кровью и нечистотами? О какой порядочности может говорить повелитель бестактности, обмана и прочей мерзости, которые мне с небывалой щедростью оставили другие боги? За ненадобностью, возможно, а, может быть, понимая, что кто-то же должен все это нести, а им самим пачкаться – не с руки, когда даже маленькое пятнышко портит все одежды.
      – Но тебе доставляет удовольствие…
      – Конечно! Как бы я, интересно, существовал, не научившись получать удовольствие от всего этого? И, потом, со временем ко всему привыкаешь. И к запаху, и к вкусу…
      Они даже начинают казаться приятными… В некотором роде… В общем, малыш, ты не удивил меня своим откровением. Даже предательством не удивил. Пока я существую, я всегда жду чего-то подобного. Так что…
      – Так что – ничего, – Лаль решил, что пришла пора положить конец этой игре. – Единственное, что я стремился тебе втолковать все это время – это то, что ты неверно понял мои слова. Месть, о которой я мечтаю, имеет к тебе лишь то отношение, что именно ты укрепил меня в желании отомстить, забыв обо всем остальном. Я благодарен тебе за это: когда существо – будь то человек, бог или демон – ничем не дорожит, оно неуязвимо. Если я и хотел отомстить тебе, то… как бы это сказать… на несколько ином уровне – заставить тебя хотя бы на мгновение ощутить себя на моем месте… и еще… немного помучиться чувствами…
      Впрочем, хотел я этого или нет – так все и вышло…
      – Уходи, – Нергал не мог больше его слушать. В его душе не было ярости и ненависти, лишь усталость и грусть. Но, удивительно, оказалось, что даже они могут быть оружием. – Убирайся прочь! Нам не о чем говорить!
      – Ну вот еще! Никуда я не уйду! Должен же я насладиться зрелищем, ради которого пришел! Жаль, что ты отослал девочку за грань Куфы, защищая стенами демонского города от слепых стихий боя. Это не совсем то, чего я ждал… Ее присутствие здесь помогло бы исполнению моих планов…
      – Лаль, ты говорил, что она тебе симпатична. Не можешь же ты действительно желать ее смерти…
      – При чем здесь я? Девочка ведь не в моем мире, она навеки исчезла за стенами Куфы. Так что это ты отнял у Шамаша то, что было ему дорого.
      – Никого я у него не отнимал… – вздохнув, качнул головой Эрра. – Малышка умирает, – он вынужден был вновь и вновь повторять эти слова, и каждый раз боль, которую они рождали, становилась все сильнее и сильнее, грусть сменялась отчаянием, когда он знал, что бессилен это изменить, способный лишь убивать. И никто не поможет ему, когда никто из богов не поверит ни одному его слову, видя в них лишь ловушку обмана. У него была целая вечность, и не одна, чтобы заслужить такое отношение к себе. Разве перечеркнуть все это одним скоротечным мгновением?
      – Жаль, но она сама виновата.
      – Что? – резко повернулся к нему повелитель демонов.
      – Я четко и внятно объяснил ей, что делать, сколько ягод взять. Смертным вообще не следует нарушать волю богов, а в подобных вещах – и подавно…
      – Как ты можешь так говорить! Она ведь всего лишь ребенок! Куда делось твое сострадание?
      – А оно у меня было? Что-то не припомню… Может, я потерял его, а может – отказался в тот самый миг, когда ты убеждал меня стать взрослее… В общем, было – и нет… И, знаешь, – немного помолчав, криво усмехнулся он, – ты, в общем-то, напрасно ее жалеешь. О смерти, уготованной ей, можно только мечтать. Во сне, не зная, что происходит, не замечая неотвратимых перемен, умирать легко.
      – Тебе-то откуда это знать?
      – Да так… Я хотел бы тебе кое-что сказать. Напоследок. Странно, что ты не понял этого сразу, видя в моих поступках то, чего там и не было вовсе. Поверь, я меньше всего думал о тебе. Или о ней.
      – Что же тогда двигало тобой?
      – То же, что всегда подталкивало тебя. Месть.
      – Мне?
      – Я уже сказал – дело не в тебе! Сколько можно повторять! Право же, мне надоело!
      – Значит, Шамашу?
      – Да с чего мне мстить ему? Он мне даже симпатичен!
      – Что-то я не понимаю, – вздохнув, качнул головой Губитель. – На чьей ты стороне?
      – На своей собственной.
      – Ты собираешься участвовать в бою как третья сила?
      – Я пока еще в своем уме, – хихикнул Лаль. – И слишком хорошо представляю себе, что такое бой между двумя великими богами. Нет, я не буду участвовать в той игре, которая не оставляет мне ни единого шанса не только победить, но даже уцелеть… – на мгновение он умолк, поднял голову, взглянул на Шамаша, кивнул, довольный тем, что тот, покинув наконец место, где оставался столь долго, подошел к ним на расстояние нескольких шагов. – Еще несколько мгновений, – обращаясь к богу солнца, промолвил он. – Последнее слово перед боем. То, что я хотел, чтобы ты тоже услышал. Шамаш, я ничего не имею против тебя лично. Когда-то мне хотелось даже подражать тебе во всем, стать таким, как ты… Но… Право же, я не вижу другого способа отомстить моей сестрице…
      – Айе? – перебив его, удивленно воскликнул Нергал. – Но причем здесь она?
      – Она любит Шамаша. Что может быть больнее, чем терять любимого? Тем более, во второй раз! – довольная улыбка легла ему на губы.
      – Вот значит как, – пробормотал Нергал, бросив быстрый взгляд на замершего, с безразличием слушая Лаля, Шамаша. Что же, такое объяснение было ему понятно. И, потом, разве не так Кигаль отомстила своей сестре Инанне за ее предательство?
      – Месть слепа… – замолчав на миг, бог сновидений повернулся к Шамашу. – Надеюсь, ты понимаешь меня…
      Колдун молчал. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он ожидал чего-то подобного. Впрочем, что бы там ни было, происходившее не трогало его душу, когда Шамашу было все равно, что случится с ним. Главным было другое. И исполнению этого главного Лаль не помешал, но, наоборот, помог.
      – Жалкий червь! – сорвались с губ Нергала полные презрения слова.
      – Всего лишь твой младший брат, повелитель зла. Ты должен бы гордиться мной: я так быстро учусь!
      – Убирайся прочь! Пока я не забыл об этом!
      – Исчезаю! – и тот пропал, растворившись облаком в черном небе.
      – Не везет мне с союзниками, – пробурчать Губитель. – Вечно попадаются… Впрочем, я сам таких выбираю… Эх, – качнув головой, Эрра шагнул навстречу Шамашу. Тот предостерегающе поднял руку:
      – Тебе не следует подходить ближе, – тихим, вкрадчивым голосом проговорил бог солнца. Однако за этой вкрадчивостью чувствовалась такая сила, что даже ее мимолетное прикосновение прошло дрожью по невидимому стихийному телу повелителя демонов.
      – Ты не нападешь первым, – проговорил Нергал, однако же, остановившись. – Кто может знать это лучше заклятого врага? – грустная улыбка легла на его побелевшие стянутые в тонкие нити губы.
      – Ты уже нанес свой удар.
      – Малышка? – он качнул головой. – Я просто хотел хоть немного продлить ее жизнь.
      – Если бы не ты, ней бы ничего не случилось…
      – Возможно. А, может быть, Лаль добрался бы до нее и сам… Он избрал ее своей жертвой.
      Шамаш опустил голову на грудь. Его глаза прищурились, став сгустком темноты.
      – Куфа – не место для нее.
      – Да, – легко соглашался с ним Губитель. Он сам думал так же. – Но ведь ничего иного нет. А назад вернуться она не может, когда там ее подстерегает пустота…
      Давай не будем об этом, – попросил он… – Ты хотел вызвать меня на бой? Если так, к чему разговоры? Давай поскорее покончим со всем этим, – он не собирался ни нападать, ни защищаться. Он и думал-то не о сражении, а лихорадочно искал способ помочь маленькой смертной, сделать для нее еще что-нибудь, когда та смерть, которую он мог ей подарить, не казалась больше ему достаточно светлой и счастливой… Если подобный эпитет вообще возможно отнести к смерти. Вот бы найти возможность сохранить ей жизнь…
      Колдун скользнул по нему быстрым взглядом. На миг их глаза встретились.
      Губитель провел ладонью по лицу, словно смахивая капельки пота. В его глазах было что-то… Необычное, не соответствовавшее сущности повелителя демонов, чужое и, вместе с тем, столь глубокое, что никто, даже самый закоренелый скептик не смог бы усомниться в истинности отражавшейся в них грусти.
      – Перемирие? – вдруг спросил Шамаш.
      Нергал менее всего ожидал услышать нечто подобное. Он даже вздрогнул, а затем, вскинув голову, несколько мгновений, не понимая, что происходит, в упор смотрел на бога солнца.
      – Да… – наконец, неуверенно произнес он. Ему нужно было время, чтобы во всем разобраться, прийти в себя, вернее – вновь стать самим собой.
      – Вы что? – Лаль возник из пустоты, так, словно на самом деле никуда не уходил, просто стоял в сторонке и ждал, что будет дальше. Пораженный, он переводил взгляд с одного противника на другого. – Вы это серьезно? Упустите столь удачный для вас обоих момент разобраться с извечным врагом?
      Впрочем, на него никто не обратил внимания.
      – Если враг есть в вечности, – пробормотал повелитель демонов, – значит, он нужен… – затем он вновь взглянул на противника: – Надеюсь, ты понимаешь, что это именно перемирие? Я не собираюсь припадать к твоей груди, и, покаявшись во всех грехах, просить о вечной дружбе.
      – Ты искалечил слишком много невинных душ, чтобы я мог простить тебя. Я знаю, что ты не остановишься, будешь продолжать губить смертных, мстить и мне, и другим.
      Сражения не миновать. Но сейчас оно нам не нужно.
      – Да о чем вы…
      – Замолчи, Лаль, – оба противника повернулись к нему. Затем Нергал продолжал: – Я вообще не понимаю, чего ты добиваешься? У меня создалось такое впечатление, что тебе все равно, кто из нас победить. Двойное предательство – хитрая штука. Как не поверни – все хорошо. И, в то же время, плохо. Ибо подобного не прощаю даже я.
      – А, ладно тебе, – махнул рукой Лаль, – никого я не предавал! Лишь дал вам обоим то, чего вы хотели! Я помогаю, а ты, вместо благодарности, лишь обвиняешь меня невесть в чем!
      – Скажи, какой тебе от всего этого прок? Только не говори о мести. Я устал о ней слышать. Конечно, она – движущая сила. Но кроме этого должно быть еще что-то.
      Что же? Только не пытайся меня убедить, что ты "помогаешь" совершенно бескорыстно.
      – Да так, пустячок…
      – Убей ты меня сейчас, – тихо проговорил Шамаш, отвечая на вопрос врага вместо не торопившегося с объяснениями бога сновидений, – и вся моя сила перешла бы к Лалю.
      – Это еще почему? – подозрительно глянул на него Эрра.
      – Я сплю, – спокойно пожал плечами колдун. – Я пронес свой дар в мир сна, зная, чем рискую при этом, ведь, если мне не будет пути назад, то не будет этого пути и магии.
      – С твоим могуществом он мог бы претендовать… – Нергал взглянул на него, затем перевел взгляд на Лаля. Его губы нервно дернулись, затем поджались, скривившись от презрения. – Знаешь, – проговорил он, обращаясь к Шамашу, хотя при этом взгляд его сощуренных глаз продолжал буравить бога сновидений, – кажется, я готов пойти на то, о чем раньше и помыслить не мог, лишь бы разобраться с этой… тварью, – у него просто не нашлось другого слова для Лаля. – Давай объединим наши усилия и поквитаемся с ним!
      Колдун едва заметно качнул головой: – Он всего лишь ребенок.
      – Ничего себе ребеночек! – Нергал был готов задохнуться от возмущения. – Да ему несколько вечностей и вообще, он – бог, а у бога нет возраста!
      – Бог – это тот, кто может быть всем, кем пожелает. Так, кажется, принято говорить в этом мироздании.
      – Да. Но это ничего не меняет.
      – Разве? Он, – колдун качнул головой в сторону Лаля, – хочет быть ребенком, не желая взрослеть более чем на несколько мгновений. Даже эти его мысли и мечты о власти – всего лишь детская игра, где все легко и просто, где все получается само собой, все построено… нет, не на обмане – фантазии, а потому чисто и невинно.
      – Невинно?! Это ты о ком? Мы говорим о Лале? Об одном и том же Лале? Да он чуть было не покончил с тобой моими руками! Конечно, я мечтаю разделаться с тобой, о не ради же его…фантазий!
      – Так, – в воцарившейся было тишине, образовавшейся, позволяя обоим богам разобраться во всем, лучше понять сказанное, зазвучал голос пристального глядевшего на бога войн Лаля. – Как я понимаю, сражаться друг с другом вы не намерены…
      – Выполняя твою волю? Ну уж нет! – воскликнул Нергал.
      – И карать меня тоже? – он повернулся к Шамашу.
      – Ребенка не карают.
      – Тогда я пошел. Мне здесь больше нечего делать, – на этот раз он не просто исчез, но действительно ушел, не видя смысла более задерживаться на краю земли, имея перед собой все мироздание.
      – Мне хочется назвать его негодяем, но, боюсь, в моих устах это слово прозвучит как похвала, – продолжая по инерции глядеть на то место, где еще мгновение назад был бог сновидений, процедил сквозь стиснутые зубы Нергал.
      – Забудь о нем.
      – Да, ты прав. Сейчас он – последний, о ком нам следует думать… Малышка ждет нас за стенами Куфы…
      – Не думаю, что мне следует входить в твой город.
      – Я мог бы вывести ее обратно, к воротам… Шамаш, пусть я нарушаю все законы мироздания, но я не собираюсь мириться с неизбежностью того, что предстоит.
      – Неизбежностью… – повторил колдун, опустив голову на грудь.
      – О чем ты думаешь?
      – Ищу путь…
      – Вперед идти некуда. Куфа – это конец всех дорог. Назад, в мир людей малышка вернуться не может, там ее ждет смерть… А вбок… – горькая усмешка сорвалась у него с губ. – Я не представляю себе такого пути… А ты? – он поднял на собеседника взгляд, в котором была надежда: возможно, еще что-то можно исправить…
      Но колдун качнул головой.
      – Я надеялся, что путь сам даст ответ.
      – Но этого не произошло?
      – Может быть, я не там искал, не туда шел… – в его глазах в пламени тоски плавилась боль.
      Прикусив губу, Эрра вздохнул:
      – С каждым пройденным мигом у нас остается все меньше и меньше времени… И не важно, сколь быстро или медленно оно идет, ведь, так или иначе, оно уходит безвозвратно…
      – Возможно, еще не все потеряно, – прошептал колдун.
      Взглянувший на него Губитель заметил пламень, подобный огню свечи, вспыхнувший в глазах бога солнца.
      – Ты что-то придумал?
      – Нет. Но я вспомнил, к кому еще можно обратиться за советом…
      – И кто же знает больше, чем повелители стихий?
      – Высшие.
      – Они не станут с нами говорить, – качнул головой Губитель. В его душе плавились боль и разочарование. Если это была последняя надежда, то больше надеяться было не на что. – Или не скажут ничего определенного. Их слова никогда не помогают, только все еще сильнее запутывают.
      – И, все же, я попробую.
      – Если больше мы ничего не можем… – он пожал плечами. – Почему бы и нет?
      Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, потому что у нас есть время только на одну попытку.
 

 
      Евсей и сам не заметил, как заснул.
      Вымотанный долгим, наполненным множеством событий и переживаний днем, он на мгновение забрался в свою повозку. Нет, совсем не затем, чтобы отдохнуть! Разве ж мог он позволить себе такую роскошь? Просто… Ему нужно было все как следует обдумать, может быть, кое-что записать, готовясь к составлению новой легенды, которая, в чем он не сомневался, должна была вот-вот родиться на свет. Собираясь с мыслями, он всего лишь на мгновение прикрыл глаза… А когда открыл их вновь, понял, что оказался совершенно в другом месте.
      Летописец огляделся вокруг, мысленно подбирая слова, в которые точно одежды, можно было бы облачить все окружавшие его в неподвижном молчании образы.
      От каравана не осталось ни следа на снегу, ни тени у горизонта. Ветер не приносил запаха костров, да и не было его, этого ветра вовсе. Воздух казался неподвижным и безликим, как в мире, застывшем за шаг до пустоты.
      Странное место…
      Казалось, что горизонтная нить порвалась, и небо с землей, не будучи более разделены, слились в нечто тусклое и безликое. Единственным живым пятном, за которое цеплялся взгляд, был город, возвышавшийся, как казалось, над самой бездной. Он был поразительно красив – стройные, точеные стены, высокие башни, резные ворота.
      И, все же… Несмотря на всю величественность, выдававшую обитель бога, с чудесным видом которой не могло сравниться ни одно творение рук человеческих, было в этом городе что-то мертвое, пугающее…
      Душа вдруг, ни с того ни с сего, затрепетала в груди крохотной пичужкой, которую вспугнула еще невидимая, но уже ощущавшаяся опасность. Она просила повернуться, отступить, пока не стало слишком поздно.
      "Успокойся, успокойся же! – мысленно убеждал себя Евсей, – это сон, всего лишь сон!" Он не сомневался в том, что спит. Да и у него не было времени на сомнения, когда совсем скоро, не успев даже как следует оглядеться вокруг, он услышал голос Шамаша. Бог солнца звал его, и караванщик поспешил, исполняя волю своего повелителя, явиться перед оком небожителя.
      Ожидая его, повелитель небес сидел на камне невдалеке от врат неземного города.
      Летописец скорее чувствовал, чем видел, что рядом с Ним был кто-то еще. Впрочем, для него это не имело никакого значения, будь то даже хозяин этих странных и совершенно чужих духу смертного земель.
      – Этот сон… – начал караванщик, собираясь спросить: "Ты призвал меня к себе, чтобы сказать что-то важное? ", но произнесенное богом солнца – -Ты не спишь. – заставило его умолкнуть, удивленно воззрившись на своего собеседника.
      – Но… – ему представлялось невозможным, чтобы окружавшее его было не миражем – одним из отражений мира сновидений, слишком уж нереальным казался красный город, возле которого он оказался.
      – Не спорь с ним, смертный, – заговорил тот, второй, который, до этого мига невидимый, стоял рядом с повелителем небес. Это был могучий, широкоплечий, с горевшими демонским огнем глазами воин, чем-то похожий на снежного разбойника, – у нас нет на это времени.
      – Но если это не сон… Как я сюда попал? – Евсей лихорадочно закрутил головой, стараясь найти хоть тень родного края на лике неизвестных земель. – Где я?
      – Ну вот, опять вопросы! – недовольно пробурчал чужак. – Право же, от смертных одни проблемы – они ничего не делают, пока не поймут, что происходит, боясь ошибиться. Разобравшись же во всем, бездействуют в страхе, что своими поступками могут сделать все еще хуже! – замолчав, он несколько мгновений глядел на караванщика пристальным взглядом холодных не мигавших глаз, затем, чуть повернув голову к богу солнца, бросил: – Однако, если он действительно тебе нужен…
      Шамаш кивнул.
      – Ты стоишь у врат Куфы, – проговорил он.
      – Куфы? – в ужасе прошептал караванщик. – Это – Куфа? – дрожавшим от нервного напряжения голосом спросил он. Его глаза взглянули на окружавший мир совсем по-иному, душа, не сомневавшаяся ни на мгновение в правдивости слов повелителя небес, искала все новые и новые подтверждения этому и, несомненно, находила их. Город, казавшийся еще мгновение назад прекрасным в своем божественном величии, померк, обретая черты самого жуткого из демонских творений. – Куфа… – облаком пара сорвался с его онемевших от холода губ вздох.
      Евсей вспомнил. Вспомнил все, что предшествовало этому странному страшному сну наяву. "Конечно, Куфа. Ведь именно сюда, как говорили небожители, собирался отвести Губитель Мати. Но… – он вновь огляделся вокруг. – Где же девочка? И кто этот странный спутник Шамаша, похожий одновременно на небожителя и демона?" Бог погибели не стал читать мысли караванщики. Странно, но ему почему-то просто не пришла в голову подобная идея. Впрочем, это было и ни к чему, когда все: чувства, мысли, вопросы, – и так отчетливо проступали черточками-символами на лице смертного. И повелитель демонов ответил:
      – Мое имя Эрра. Или Нергал, если тебе так привычнее.
      – Нер-гал?! – запинаясь, по слогам повторил Евсей и замер с открытым ртом и выпученными глазами, словно выброшенная из воды рыба.
      В первый миг он решил, что незнакомец просто пошутил, решив столь неудачным образом напугать или удивить смертного. Но лицо чужака, его глаза если и несли в себе отпечаток какого-то чувства, то печали, а никак не веселья.
      Летописец несколько мгновений в упор глядел на того, кто осмелился назваться именем Губителя, затем повернулся, чтобы взглянуть на Шамаша. Бог солнца, всегда такой чувствительный к любому проявлению лжи, оставался спокоен и безучастен, не возражая против того, что было сказано, словно все так и было на самом деле.
      Но это не могло быть правдой!
      Нет, летописец во многое был готов поверить. Но в такое… Это было выше его сил, когда все: и чувства, и мысли, – убеждали в обратном. Ведь Шамаш и Нергал – заклятые враги, а те, кого Евсей встретил на грани миров, походили скорее на союзников.
      Между ними не было ненависти. Хотя, возможно, они просто очень искусно скрывали свои чувства, прибегая для этого к помощи тех сил, которыми наделены лишь небожители. Но, свидетель последнего сражения бога солнца и Губителя, разве мог он поверить в то, что спустя мгновение, минувшее с тех пор в мире небожителей, они встретятся вновь не для того, чтобы биться не на жизнь, а на смерть, но лишь переброситься парой фраз?
      Караванщик мотнул головой, прогоняя наваждение. Но даже когда тонкие нити недавней дремы порвались, выпуская Евсея из своих сетей, ему не удалось найти ничего, что объяснило бы случившееся, позволяя смириться с ним. Неужели все это на самом деле так? Что происходит?
      Наверное, один из этих вопросов, все же, сорвался с его губ.
      – Что происходит… – начал было тот, кто назвался Нергалом, но затем, замолчав, исподлобья взглянул на Шамаша. – Может быть, ты лучше сам все ему расскажешь?
      Тебя он привык слушать и слушаться, а мне только возражать – и душой, и разумом.
      – Торговец, это может показаться тебе странным… – прервав свое молчание, заговорил колдун.
      – Странным?! – начиная верить в то, что еще мгновение назад казалось совершенно невозможным, не выдержав, прошептал Евсей. Нет, это слово не отражало и самой маленькой толики того, что он чувствовал в этот миг. Караванщик находился рядом с Куфой – самым страшным местом для души, духа – но не трепетал в ужасе, умудряясь разглядеть в кошмаре нечто завораживающе красивое… Он стоял рядом с… Да что там, он говорил с самим Губителем! Но, несмотря на все то, что было, все те беды, которые Он принес и еще принесет каравану и всему земному миру, летописец на не испытывал к Нему ненависти, как ни стремился вызвать в своем сердце это чувства.
      Скорее, ему было жаль Врага. С чего это вдруг?
      – Господин, – глядя на повелителя небес, взмолился летописец, – позволь мне верить в то, что все это лишь сон! Я не в силах принять такую явь, ибо она слишком невероятна!
      – Многие склонны видеть сон в смерти, – не спуская с смертного внимательного взгляда задумчивых и несказанно грустных глаз, тихо проговорил Эрра, – но разве жизнь не подобна сну в куда большей степени? В мироздании все похоже… – вздохнув, пробормотал он. – Разница лишь в том, что приходит на смену: пробуждение, сон или смерть… Не обращай на меня внимание, караванщик, – заметив, что летописец не спускает с него удивленного взгляда широко распахнутых глаз, проговорил он, – сейчас я не более чем свидетель того, что должно произойти… Шамаш, – отодвигая в сторону задумчивую грусть, словно какую-то ненужную, надоевшую вещь, вновь став серьезным и решительным, повелитель демонов повернулся к богу солнца, – я понимаю, всем нам были необходимы несколько мгновений передышки, чтобы провести грань между прошлым и грядущим, отрешиться от первого и стать, пусть пока еще неполноценной, но, все-таки, частью второго.
      Однако позволь напомнить тебе, что у нас очень мало времени. И с каждым новым мигом становится все меньше и меньше.
      – Да, – колдун кивнул.
      – Ты… Ты ведь спасешь Мати? – прикусив губу, Евсей помолчал несколько мгновений, а затем продолжал: – Я понимаю: ее уже не вернуть к жизни. Но, может быть, возможно хотя бы подарить ей милосердную смерть, ту, которая приведет ее в сад благих душ, даруя в грядущим нам новую встречу… Это место… – он огляделся вокруг, ненадолго остановился на шатре Куфы, от которого веяло холодом вечной смерти, – оно не для нее – такой чистой и наивной…
      – Она и не останется здесь, – тихо проговорил Эрра. – Но ты зря молишь о ее смерти. Это-то как раз не сложно… Мы надеемся сохранить ей жизнь. Для этого ты здесь.
      – Я?!
      – Ни я, ни Шамаш не знаем того сна, которым уснула девочка, – между тем, продолжал Эрра.
      – Да, конечно… – понимающе кивнул Евсей. Ведь все сны для бога солнца придумывала госпожа Айя. Что же до Губителя… О нем людям было известно вообще очень мало, так что…
      – Никому не дано повлиять на сон, придуманный другим, – между тем, негромко проговорил Шамаш.
      Евсей тотчас вскинул на него взгляд. Да, сон – именно та стихия, самая лживая и хладнокровная, над которой никто не имеет полной власти, за исключением, разве что, повелителей сновидений.
      – Сон, – продолжал бог солнца, – не мир и не бездна, не жизнь и не смерть. Он нечто на грани… Или, возможно, в одном шаге за гранью того, что мы способны понять. Он связан с реальным миром тысячью нитей, не возможен без памяти, чувств, мыслей и фантазий мира яви, из которых он черпает свои силы, на чем строит свое бытие. Мне известно лишь два способа повлиять на сон: придумать его, словно легенду, находясь еще в мире яви, запланировать каждый шаг и поступок, продумать все – от цвета неба до числа снежинок под ногами, или же явиться в сон с открытым сердцем и чистым разумом, и уже там, осознав отличие между ним и явью, взять в руки нити его судьбы. Первое – это то же самое, что создать мир из ничего, второе – изменить существующее, подчинив своему слову.
      – Это значит… Это значит, что боги сновидений должны быть самыми могущественными среди небожителей! Но ведь это не так! – воскликнул Евсей. – Да, госпожа Айя обладает великими силами, но только на земле! Среди богов, рядом с Тобой или госпожой Кигаль Она – всего лишь юное хрупкое деревце в тени трехсотлетнего дуба… Прости… И Ты, – он воздел руки вверх, – Матушка Метелица прости меня, но это правда! Что же до бога сна, то о нем и говорить не приходится, когда…
      – Давай не будем сейчас вдаваться в религиозные споры, – прервав его, Эрра недовольно поморщился.
      – Он прав, – к удивлению караванщика, кивнул, соглашаясь со своим врагом, Шамаш.
      – У нас не осталось времени на разговоры. Тебе придется довольствоваться тем, что я успел сказать… Пора… …Казалось, что будущий миг остановился на грани миров. Летописец напрягся, подсознательно чувствуя, что должно произойти что-то необычное, что-то, что затем станет главной частью самой волшебной из легенд.
      Шамаш взмахнул рукой, огораживая окружавшую их часть мира словно куполом от всего остального, что могло, вмешавшись в планы, нарушить их ход.
      Звуки стихли, проглоченные неведомой доселе тишиной, в которой стук сердца казался громок, как раскат грома, а дыхание хранило в себе силы яростных ветров.
      Те робкие огоньки звезд, которые сохранились блеклой тенью возле дальнего края горизонта, погасли, но на смену их свету не пришла тьма, когда все вокруг озарилось иным, магическим пламенем, исходившим от самого воздуха, возникая ни из чего.
      Спустя несколько мгновений, налюбовавшись новым обликом окружившего их мира, Евсей повернулся к Шамашу, но, лишь взглянув Ему в лицо, в страхе отшатнулся в сторону, сглотнул комок, подкативший к горлу, сжал пальцы, стараясь сдержать дрожь и мысленно повторяя слова молитвы.
      И прежде глаза бога солнца казались ему необычными, выдавая Его божественную природу – черные, глубокие, притягивавшие к себе не только тех, кто заглядывал в них, но и весь окружавший мир, горевшие собственным, неотраженным светом – мерцанием звезд. Сейчас же в них не осталось ничего человеческого. Перед Евсеем открылись истинные очи великого бога. Веки стали вратами в мир небожителей, зрачки зажглись золотыми солнечными кругами, свет которых прорывался в мир людей, освещая его неведомым, загадочным пламенем.
      Караванщик, не в силах выдержать этого взгляда, зажмурился. Но свет прорывался даже сквозь сжатые веки и человеку пришлось закрыть лицо ладонями, отвернуться в сторону, прячась, силясь отыскать вокруг хотя бы крохотный осколок тени, чтобы спрятаться в нем.
      А затем пламень угас, так же внезапно, как вспыхнул. Во власти любопытства, караванщик осторожно приоткрыл веки. Глаза Шамаша были закрыты.
      – Прости, – проговорил колдун. – Я не думал, что силы, которые мне удастся собрать, будут настолько велики.
      – Господин, я… – в этот миг Евсей был готов на все. Прикажи ему повелитель небес спуститься в подземный мир, подняться в небесный или даже войти в пределы Куфы – он сделал бы это не раздумывая ни мгновение. Караванщик ждал одного – воли своего божества, Его приказа.
      Шамаш почувствовал смятение, охватившее собеседника, трепет души, затмение разума, решимость сердца. Он качнул головой. Это была совсем не та реакция, которой он ждал. Ему казалось, что все случившееся с торговцем за последние мгновения, тот мир, в который он попал, должны были притупить чувства караванщика, сделать его менее восприимчивым к чуду. Ему страшно не хотелось тратить время на новые разговоры, но он понимал – раз так, без них не обойтись.
      – Успокойся, – караванщик воспринял это как приказ и подчинился. Стук сердца снова стал спокойным и ровным, дрожь ушла, – и послушай меня, – на смену слепой решимости пришла готовность мыслить и понимать, – мне понадобится твоя помощь.
      – Смогу ли я… – он был всего лишь смертным, простым смертным, даже не магом!
      – Больше некому, – Шамаш не оставлял ему возможности отказаться.
      – Если Ты этого хочешь… – как он мог спорить с повелителем небес?
      – Я собираюсь обратиться к тем, в кого верю.
      – Ты позовешь Айю?
      – Нет.
      Караванщик вскинул голову. На его лице отразилось удивление. "Кто же может быть ближе Тебе Твоей великой супруги? – но потом он вспомнил встречу с подземными богинями, убеждавшими забредшего к ним смертного, что бог солнца, очнувшись от болезни, забудет Айю, выберет себе другую жену. – Это дело небожителей, – он замотал головой, отгоняя от себя мысли, – кто я такой, чтобы судить?" – и Евсей промолчал, вслушиваясь в тихую, задумчивую речь Шамаша, подобную шороху ветра.
      – Я хочу спросить совета у тех, кого здесь называют Свышними. Но чтобы достичь их, мне потребуется преодолеть долгий путь – путь не для ног, а разума, души, духа, которым придется охватить все мироздание, чтобы приблизиться к высшим. И мне нужно, чтобы кто-то был рядом с той частью моей сущности, которая останется здесь, связанная незримыми узами со мной уходящим… Я понимаю, во всем этом трудно разобраться… В общем, мне дано лишь спросить. Ответ будет дан тебе.
      – Но смогу ли я понять… – Евсей слышал о Них – тех, кто выше богов – творцах мироздания, которые создали из Ничего Все. Он был песчинкой у ног богов, а тут…
      – И не пытайся. Их слова всегда загадка. Просто запомни.
      "Но почему я? – уже готов был спросить Евсей. – Ведь здесь, рядом, Губитель. Он – бог, а я… – но потом он подумал: – Ведь Он – враг, Даже если сейчас между повелителями стихий перемирие, это не означает, что можно доверять Губителю, который ударит в спину в первый же миг, когда захочет этого…" -А…-он оглянулся на Губителя, который с некоторой задумчивой отрешенностью следил за их разговоров, до поры не вмешиваясь в него.
      – Не беспокойся, – горькая усмешка скользнула по бледным губам Эрры. – Я не стану мешать, усложняя и без того непосильную задачу. И не ударю в спину. Не потому, что дал слово, а так как сам этого не хочу, – он говорил так искренне, что караванщик не мог усомниться в правдивости сказанного. Да, перед ним был отец лжи, но… почему-то на этот раз все было иначе.
      – Хорошо, – сглотнув подкативший к горлу комок, летописец кивнул. Он повернулся к богу солнца, который молчал, ожидая его решения, чтобы сказать: – Я… Я сделаю так, как Ты велишь.
      – И еще, Евфрасей…
      Услышав свое полное имя, приобретшее в устах Шамаша особое, не сравнимое ни с чем звучание, караванщик вздрогнул, напрягся, сконцентрировав все свое внимание на том, что должно было быть не просто важным, но наиважнейшим.
      – Я уйду очень далеко, так далеко, что этот мир затеряется среди бесконечности.
      Чтобы вернуться мне нужна будет нить, которая приведет меня назад, домой. Когда высшие дадут ответ, позови меня.
      – Но если… Если расстояние будет так велико… Сможет ли мой слабый голос достигнуть Твоего слуха?
      – Тебе придется постараться.
      Караванщик чувствовал себя так, словно Шамаш провел за его спиной черту, за которую он не мог отступить. Ему ничего не оставалось, как подчиниться неизбежному.
      – Ты понял? – прозвучал у него в голове вопрос Шамаша.
      – Да, – прошептали губы, хотя разум караванщика кричал: "Нет!" – ему было не понятно ровным счетом ничего, за исключением, может быть, того, что ему предстояло стать свидетелем и участником столь необычного события, что его считали чудом даже боги.
      – Это все. Теперь молчи. Ни слова, до тех пор, пока не придет время, о котором я говорил. Помни: любой звук может разрушить полотно мироздания.
      Караванщик в страхе сжался, словно окаменев, не смея не то что сказать, подумать, шевельнуться…
      Шамаш же начал обряд.
      Не имея возможности построить храм вечности в окружавшем его крае, чуждом вере и силе родной земли, он возвел его звездные колонны в своей душе, которую не способен был изменить ни переход через грань между мирами, ни все те события, которые с неимоверной быстротой поглотили чужака, спеша сделать его своим в том доме, который открыл для него свои двери.
      Все было совсем не так, как раньше. Много проще и, в то же время, труднее.
      Колдуну ничего не стоило заглянуть в глаза мирозданию, уравнивая вечность с мигом, раствориться в бесконечности, став ею.
      Но потом… Не было ни покоя, ни безучастного ожидания. То чувство, что охватило его, казалось сродни предвидению приближения чего-то неизведанного, непознанного, воистину чудесного. Он вновь ощущал себя маленьким мальчиком, любопытство которого не признавало никаких границ, стараясь заглянуть за пределы сущего, не боясь ни потеряться в сокрытой за ними пустоте, ни найти нечто, способное изменить все.
      Колдуна окружило сияние, соединившее в себе все оттенки цветов: и те, что были различимы человеческим оком, и те, что доселе оставались непознанными. Это было прекрасное зрелище, изменившее пространство… нет, скорее его видение. Образы, не зная границ, не имея очертаний, словно вода, смешанная со сгустками мутного дыма, текли, переходя один в другой. Они были ничем и, все же, хранили в себе зародыш того, чему еще предстояло возникнуть, став всем для иной бесконечности.
      "Ты пришел… – донесся до него голос, который, став единым, обрел целостность, особенно подчеркиваемую окружавшей его незавершенностью предстоящего творения.
      Казалось, что этот голос являет собой ту ось, вокруг которой все строилось. – Хорошо. Я ждал… Тебе следовало давно прийти ко мне… Почему ты медлил? " "Оказавшись в этом мире, я потерял себя".
      "Потеряв всех… Да… – в голосе было понимание. – Если бы с тобой был хотя бы кто-нибудь, тогда, может быть, все б произошло быстрее… А так… Ладно, оставим это. Ведь ты здесь из-за другого…" "Высшие, – Шамаш обращался к создателю не как единому, а разделенному – таким, каким Бог являлся в пределах мироздания. – Я пришел спросить…" – он в первый раз говорил с ними сам, когда прежде колдуну было дано лишь донести до них свой вопрос, надеясь, что избранный спутник получит ответ. Впрочем, он давно отвык удивляться, принимая все как данность.
      "Ты хочешь узнать, что с той, с чьей дорогой судьба пересекла твой путь? Почему она не может проснуться? Неужели ты не знаешь этого сам?" Шамаш молчал, следя взглядом за кружившими вокруг призраками-тенями незавершенного творения, с удивлением осознавая, что он стал понимать, чем они станут: вот эта родится величественным черным драконом, которому будет суждено стать основателем самого мудрого и могущественного рода крылатых странников, чьи дети покинут колыбель земли и поднимутся к звездам. А эта будет матерью нового человечества, которое подчинит себе созвездия… И, все же… В его сердце не было восторга от приобщения к столь великому знанию. В нем с каждым новым мигом росла, становясь все больше и больше, ужасная рана пустоты.
      "Она не просыпается, потому что в мире яви ее ждет смерть. А она не хочет умирать", – его сердце овеял холод. Мысли стали прямы и остры, словно стрелы.
      "Да. Не боится, а именно не хочет. Не понимая, просто чувствуя, что до того мгновения, как ее судьба была изменена, ей не было суждено умереть в этом сне…" "Ее смерть в прошлом…" "У нее много смертей. И ни одной настоящей. Первую из-за тебя она пережила на целый год…" "Я изменил ее судьбу… И, сделав это раз, я смогу…" "Ты так думаешь? " "Если бы все происходило не во сне, а наяву… Я был бы уверен".
      "Да, сон… В нем могущество обращается слабостью, в нем нет времени, когда все течет по своим собственным законам. И прошлое настигает будущее, изменяя его, как было само изменено когда-то…" "Я не сдамся!" "Что же, воля твоя… – рождавшийся в самом сердце души голос стал холоден и отрешен. – Что бы там ни было, сейчас, здесь важно лишь одно: ты пришел с вопросом…" "Я не стану его задавать".
      "Почему?" – удивился невидимка.
      "Меня не устраивает тот ответ, который вы мне дадите".
      "Тебя не устраивает, что в этом созданном обращенном явью сном настоящем у той, о которой ты беспокоишься, нет будущего?" "Да. Я хочу верить, что это не так… Возможно, есть что-то, неизвестное даже вам".
      "И ты хочешь найти его сам? Заглянуть туда, куда не заглядывал никто, боясь лишиться себя?" "Мне нечего терять. Если бы этот мир знал Потерянных душ, я был бы их королем".
      "Я привел тебя в мир Снежной пустыни потому, что в нем нет Потерянных душ… – казалось, напряжение нарастает во всем, проходя волной ряби по внутреннему и внешнему миру, границы меж которыми стерлись, как и грани меж всем остальным. – Я дал тебе другой путь, без идущего по которому этот мир умрет…" "Не жить, но все время играть чужую роль! Быть кем-то, кого я никогда не знал, но не самим собой!" "Собой… Собой… – повторялось вновь и вновь, подхваченное эхом. – Истина в том, что мир слишком огромен, чтобы всякий, входящий в него касался лишь одной его крошечной части. Он – то зеркало, которое отражает странника, даруя каждому из отражений особую жизнь".
      "Но я – это не мое отражение!" "Твоя беда в том, что ты не умеешь мириться с потерями. И потому не желаешь понять, что пусть прежний мир жив и колдовской народ правит им, но для тебя он потерян навсегда. Как и эта девочка. Подумай лучше о другом. О том, что тебе дано, о том, что ты можешь сделать… Мир, в который ты попал… Неужели его судьба в самом деле тебя совсем не беспокоит? А ведь он принял тебя, как своего.
      Ты должен если не любить, то хотя бы быть признателен ему, как признателен сирота своим приемным родителям".
      "Я вижу будущее заснеженной земли: она обречена и знает это, цепляясь за продолжение жизни лишь ради своих детей".
      "Ты мог все бы изменить. Это тебе дано".
      "Как я могу спасти всех, если не в силах помочь одной?! – в отчаянии воскликнул колдун. – Неужели вы не понимаете! Я не остановлюсь, даже если дальше придется идти по бездорожью! Не назло вам или всему сущему, а просто потому, что не могу иначе! Покарайте меня, если считаете виновным, но позвольте сперва пройти эту
 

 
      "Разве я страж твоей дороге? У тебя нет судьбы. Делай, что хочешь".
      "Нет судьбы…" – горькая улыбка скользнула по его губам.
      "Да. Хочешь узнать, почему?" "Нет, – качнул головой колдун, – сейчас это не важно…" "И все же? " " У меня нет судьбы, потому что я не принял ее".
      "Ты от нее отказался".
      "Дорога, которую вы выбрали для меня – не та, которую я хотел бы пройти".
      "Или она, или ничего. Выбирай".
      "Разве это выбор? " "Он не хуже, чем любой другой… Судьба… Она связывает по рукам и ногам. Но и только она позволяет действовать…!" "А моя судьба в том, чтобы быть богом солнца этого замерзшего мира?!" "Да. Смирись с этим. И тогда ты сможешь все".
      "И вы укажете мне, как спасти малышку?" – ради нее он был готов пожертвовать всем, чем угодно, даже жизнью, не то что свободой.
      "Она в прошлом. Ее уже нет… Шамаш, пойми: та судьба, ради которой я привел тебя в мир снежной пустыни, не рабство и не обман. Это… Вынужденная необходимость".
      Колдун только чуть качнул головой.
      "Если вы не можете спасти ее, я сам отыщу способ! " "И куда ты пойдешь? " "За грань мироздания".
      "Даже если это будет последний сделанный тобой шаг? " "Да!" "Ради чего? Подумай, ты готов пожертвовать всем: возможностью спасти целый мир, жизнью и смертью, всей дорогой, абсолютно всем ради лишь одного мига, о котором ты никогда не вспомнишь, ибо некому будет вспоминать? Зачем тебе это? Когда ты спасал свой народ, я понимал, зачем ты делал это. Но сейчас…" "Все судьбы мира не стоят одной детской слезы".
      "Возможно, ты и прав, – голос стал задумчив, – а, может быть, ошибаешься… Иди, странник. Надеюсь, ты достигнешь своей цели, придя в мир, где не бывал даже я…
      Или где я бродил так давно, что уж позабыл об этом… Ищи. Даже если ты не найдешь того, что ищешь, будешь вознагражден знанием. Пусть познания – дорога, не терпящая остановок. Не сделаешь следующий шаг – и окажешься отброшенным далеко назад… Но кто знает, что произойдет, если этот шаг будет совершен… В любом случае, ты примешь ту судьбу, ради которой пришел в этот мир. Сейчас или потом, по доброй воле или вынужденно. Это случится. Потому что иначе быть не может…Что же до ответа на твой вопрос…" "Я не задавал его! " "Но он был задан… Так или иначе… Даже если ты не в силах его понять, он будет дан тебе, хотя бы для того, чтобы ты смог вернуться в мир снежной пустыни, который, с момента твоего прихода в него и навеки – твой мир, – и голос замолк, затерявшись среди края, не знавшего границ, за исключением одной, той, что отделяло мироздание от окружавшей его пустоты. А затем, вдруг, неожиданно, словно ударом ножа, рассекавшего плоть, он зазвучал вновь, с такой силой и властностью, что были готовы подчинить себе даже самого свободолюбивого и строптивого духа: – Обернись!" Колдун подчинился. И увидел грань, которая, остававшаяся до сего мгновения невидимой, теперь казалась четкой, как кровавая рана на теле. Она отталкивала от себя, пугая, вызывая омерзение, и, в то же время, манила, не позволяла отвести взгляда, заставляя заворожено смотреть на себя, гадая, что там, за краем всего сущего, или, может быть, чего там нет?
      И Шамаш переступил черту мироздания, ожидая увидеть за ней пустоту – немую, слепую, безликую, подобную бездне Потерянных душ. Но то, что пред ним предстало, было не завершением, а началом, бесконечным источником, излучающим великие силы и возможности, землей, которая ждала, когда ее возьмут, поместят в глиняный горшок и бросят семя, из которого родится новая жизнь.
      Эта стихия, окружившая его своими прозрачными крыльями – тенями грядущего, которым она живет, манила к себе, обещая все, что только может пожелать забредший в ее пределы гость. Она просила, умоляла, убеждала…
      Шамаш уже готов был сделать следующий шаг ей навстречу… Но в последний миг остановился… Он стал понимать…
      Начало прекрасно. Оно велико и светло. Но, в то же самое мгновение, оно – конец.
      И наоборот. Потерянные души хотели создать новое и потому разрушали прежнее, становясь пустотой и мечтая обратить все в пустоту. Но даже этот конец был только началом, испытанием, за которым два пути: для оступившегося – обращение в Ничто и вечное ожидание нового рождения, для прошедшего – прикосновение к Нечто, приобщение к силе творения. И то, и другое предполагает отречение и готовность отдать свою жизнь. Грань между ними не в мыслях, не в устремлениях, не в целях, даже не в силах. Это казалось несправедливым, но все дело было лишь в маленькой крошечной искре, которая на яростном ветру или гасла, или разгоралась с новой силой, подчиняясь при этом ведомой лишь ей одной причине.
      Ему многое стало ясно. И тут до него донеслись голоса.
      "Помоги! – неслось к нему из пустоты. – Дай нам новый лик!" "Нет! – откуда-то из глубин памяти шел полный боли и страха перед столь близкой потерей и вечным расставанием вскрик. – Не уходи! Не покидай! Ты нужен нам! Ты нужен мне!" Ему показалось, что с ним одновременно заговорили множество близких, дорогих существ, сливаясь в единый столикий образ, в котором были и драконьи черты, и волчьи, и людские, и чьи-то еще, незнакомые, неразличимые за мутной дымкой.
      Шамаш качнул головой. Он не мог уйти сейчас. Он был не готов к этому шагу, понимая, что пока лишь младенец, которому предстояло пройти долгую дорогу, прежде чем вернется сюда, чтобы остаться навсегда…
      "Нельзя с подножья горы вспрыгнуть на ее вершину. Нельзя сотворить мироздание, не научившись создавать песчинку… Этот путь действительно бесконечен, ведь его конец – это только начало…" Он вздохнул. Пришла пора возвращаться.
      – Шамаш! – донесся до него казавшийся таким испуганным и беззащитным голос караванщика. – Господин, Они дали ответ!
      Произнесенные вслух Слова разорвали сотканное силами мысли полотно, разорвали на части, которые лохмотьями тумана развивались на ветру, пока новый, более сильный порыв не подхватил их и не унес прочь, в черный сумрак бездны.
      Исчезло все. Ничто явилось в своем истинном облике лишенной создания пустоты, которая в руках творца могла бы стать всем, чем угодно, и потому так тянулась к силе созидания, но, отвергнутая им, приходила в ярость, желая отомстить обидчику, причинив столько боли, сколько было в ее силах, заставляя его понять, прочувствовать всю ее обиду, но не убивая, надеясь, что, придет время и странник вернется к ней за ее частью, чтобы из нее сотворить себе новый дом и путь к нему.
      Возвращение было исполнено не усталости, но страдания, которое заполнило собой все тело. Вспышка сверхновой пронзила разум, ослепляя, в голове зарокотал гром, разрывая разум на части.
      – Господин Шамаш! – испуганно вскрикнул Евсей, заметив гримасу боли, исказившую лицо бога солнца. Караванщик бросился к своему повелителю, спеша помочь, поддержать, но резкий взмах руки заставил его замереть.
      – Оставайся на месте! – хрипло проговорил колдун, опустив голову на грудь, так, чтобы растрепавшиеся волосы закрыли от взгляда спутника лицо, по которому уже чертили неровные алые линии хлынувшие из глаз кровавые слезы. Ему было нужно время, чтобы прийти в себя, справиться с болью, вызванной слишком быстрым возвращением.
      – Они дали ответ! – между тем взволнованно кричал караванщик. – Они сказали: "Пусть нет будущего в настоящем, но есть настоящее в прошлом!" – он старательно повторял услышанное, не понимая ровным счетом ничего, когда каждое слово, рожденное в его разуме вспышкой яркого света, хранило в себе множество значений.
      Евсей взглянул на бога солнца. Он ждал, что повелитель небес объяснит ему смысл услышанного. Нет, конечно же, он не ждал рассказа обо всем на свете, тайнах бытия и путях мироздания. Но хотя бы нескольких слов, которые просто подарили бы слепому луч света.
      Рядом с Шамашем он чувствовал себя кем-то большим, чем простой караванщик, обреченный всю жизнь скитаться по снегам пустыни, надеясь после смерти обрести покой сна и тепло сада благих душ. Бывали даже мгновения, когда, замечтавшись, он представлял себя летописцем, чьим словам уготована жизнь в будущих веках, а духу – святое служение госпоже Гештинанне… Конечно, ему следовало быть скромнее, не приписывать себе чужих достоинств, целиком и полностью завися от воли бога, его решения и желаний. Но Евсей ничего не мог с собой поделать.
      Реальный мир стал так похож на самые смелые фантазии, что слился с ними. Грань стерлась и теперь человек и сам не мог понять, где он: наяву, во сне или в придуманных им легендах. Летописец, он не мог остановить полет воображения. Это было выше него.
      И оттого ему было невыносимо больно всякий раз, когда, отрешившись от грез, он начинал сознавать, что, хотя он и спутник повелителя небес, но, при этом – всего лишь человек, который только на мгновение забыл, что есть предел доступного смертному…
      Вздохнув, Шамаш провел ладонью по лбу.
      – Сколько прошло времени? – его голос был хриплым, сипящим, как при простуде.
      – Несколько мгновений… – растерянно проговорил караванщик, в глазах которого было удивление, когда ему казалось странным, что бога интересует течение времени, ведь небожитель выше этого потока.
      Но Шамаш не просто ждал ответа. Услышав его, он вздохнул с явным облегчением:
      – Хорошо, – это означало, что он мог позволить себе немного переждать, прежде чем бросаться в бой. Так или иначе, сперва нужно было все хорошенько обдумать.
      – Странный ответ, – прошептал, качнув головой, Эрра. Он был не в силах скрыть своего удивления, когда ожидал совсем другого. – Но, все же, он дан. И это – не краткое "нет"!
      – Они и раньше пытались мне объяснить… Но я не был готов понять…
      – А теперь ты понимаешь? – повелитель демонов глядел себе под ноги, словно считая искры небесных костров, гаснувших у носков его сапог. -Удивительно… – полный боли вздох сорвался с его губ, которых затем коснулась горькая усмешка – натянутая и трепещущая, точно струна, – бог погибели не желает кому-то смерти…
      Такого со мной еще не бывало! И если ничего не удастся изменить, никогда уже не будет. А я не хочу! Не хочу терять эту часть себя! Пусть она спит во мне, не просыпаясь больше никогда, но только остается! Чтобы знать: когда мне захочется ощутить это чувство вновь, мне будет достаточно бросить взгляд на снежную пустыню, отыскать взглядом малышку и сказать себе: "Она жива. Жива и потому, что тебе этого хотелось!" Я веду себя как законченный эгоист, думающий лишь о себе! – сжав кулак, он с силой стукнул им по камню, на котором сидел, заставив твердь расколоться, образуя глубокую трещину, оглашая гулом доселе молчавший воздух. – Я хочу, чтобы все было не так, как есть, – Эрра стиснул зубы, продолжая, – хочу!
      А я привык во всем следовать своим желаниям. Не отступлю от правила и сейчас!
      Пусть даже мне придется вести бой с Свышними – не важно. В конце концов, я – повелитель демонов, который должен, просто обязан идти против судьбы! А если мы будем вместе… – он взглянул на Шамаша, который по-прежнему закрывал ладонью глаза, заслоняясь от тех слабых отблесков света, которые сохранились в окружавшем их мраке. – Ты ведь не сдашься? – спросил Эрра, по ошибке приняв за слабость то, что на самом деле было всего лишь ожиданием.
      – Нет, – тихим, но в то же время удивительно твердым и решительным голосом, в котором не было ни сомнений, ни хотя бы тени нерешительности, проговорил тот. – Приведи малышку.
      – Сюда? Назад? Шамаш… – он мотнул головой, не согласный с решением бога солнца, но затем остановился. В его глазах блеснул огонь озарения: – Они… Их ответ – не простая загадка, призванная отвлечь внимание от действий? И? – Эрра весь напрягшись в ожидании решающего ответа. – Способ все-таки есть? Какой это из путей? Вперед? За грань?
      – Назад.
      Повелитель демонов с сомнением взглянул на собеседника. В его глазах было удивление, которое словами сорвалось с губ: – Но назад дороги нет…
      – Обернись.
      Тот послушно выполнил приказ бога солнца, который продолжал:
      – Что ты видишь?
      – Ничего я не вижу! Да если бы и видел, какая разница? Ведь малышка… Она говорила мне, что позади ее лишь пустота, ничто! И все вы постоянно повторяли, что девочка не может проснуться, потому что в мире яви ее ждет смерть.
      – Позади – в пространстве, но не позади – во времени.
      – Я… я ничего не понимаю! – сорвалось с губ Евсея.
      – Не ты один… – Нергал на миг замер, прикусив губу, не спуская с бога солнца пристального взгляда немигавших глаз. – Ладно, – он встал со своего камня, – надеюсь, ты знаешь, что творишь. Я приведу девочку. Но прежде вот что. Я позволю тебе спасти малышку, раз уж бессилен сделать это сам. Надеюсь, у тебя получится.
      Но знай: если твоя попытка лишь затенит мгновение ее смерти – берегись, – в глубине его глаз мелькнул огонь нескрываемой угрозы, – я отомщу! – и, сказав это, он повернулся, зашагав к воротам своего города.
      – Господин, – воспользовавшись возникшей паузой заговорил Евсей, которого в этот миг больше всего беспокоил бог солнца, когда с судьбой племянницы он заставил себя смириться. В конце концов, смерть… смерть для столь чистого невинного существа, какой она была – не самое плохое, ведь сад благих душ лучше умирающего в объятьях холода земного мира. Он оглянулся назад, на Губителя, затем, приблизившись к повелителю небес, зашептал: – Может быть… Может быть, следует позвать кого-нибудь? Твою великую сестру, например. Если что…
      – Если – "что"? – колдун повернул к нему лицо, на котором, словно покрывая бледно-синеватую кожу причудливым узором краснели черточки крови. Глаза едва-едва поблескивали из-под опущенных ресниц.
      – Ну… – тот растерялся. – Я не знаю… Ведь… Ну… Губитель, Он один и никто другой виноват в том, что случилось с малышкой. Но теперь почему-то проникся к ней заботой, будто она – Его посвященная… Он… Он не любит терять…
      – Я тоже, – вскользь бросил колдун. А миг спустя он шагнул навстречу Мати, которую, испуганную и бледную, вел за руку Эрра. – Малыш… – он склонился над ней. – Ты помнишь меня?
      – Да, – она заглянула ему в глаза, – да, Шамаш, – по ее щекам текли слезы. – Теперь я помню все, – шептали подрагивавшие губы, – и как убежала из каравана, и как, вернувшись, узнала, что отца ужалила снежная змея, как украла ягоды Меслам…
      Он ведь жив, мой папа? Он выздоровел? – вскинувшись, с надеждой спросила она о том единственном, что было важно для нее.
      – Да, малыш, – поспешил успокоить ее колдун.
      Девочка вздохнула с облегчением, затем всхлипнула: – Шамаш, прости меня, пожалуйста, прости! Я… Я не виновата! Я не хотела ничего плохого! – вскрикнула она, бросившись ему на шею.
      Эрра стоял за ее спиной мрачнее черной тучи, с силой сжимая свои огромные кулаки, удерживая в них свою ярость. Он видел, сколько боли причиняли малышке воспоминания, сколько мук и страха несло сознание того, что жизнь подходит к концу. Легче не знать, не чувствовать. Просто идти, идти… И даже не заметить, как в один из мгновений перешагнешь через черту. Но, с другой стороны… Все же, в глубине души он надеялся, что бог солнца сможет спасти маленькую смертную. И поэтому он сдерживал себя, не давая выход чувствам.
      – Все в порядке, милая, – Шамаш не устранился от нее, но поднял на руки, осторожно, будто младенца, – все скоро закончится, словно сон. Сон, который начинался волшебной сказкой, а потом превратился в кошмар… – шептал он ей. – Так бывает. Иногда. Даже если нам этого очень не хочется. Ты проснешься – и все останется позади.
      – А остальные? Они тоже проснутся? – что бы там ни было, Мати не могла не думать о тех, кого случайно завела в своей сон. Может быть, этого требовала ее душа, а, может – так было легче сердцу, прячась от собственных страхов в заботе о других…
      – Все будет хорошо. Нам нужно лишь вернуться…
      – Нет! – испуганно вскрикнула девочка, крепче прижавшись к нему. – Нельзя! Позади пустота!
      – Пусто, потому что никого нет, потому что мы ушли оттуда. Но когда мы вернемся, все будет иначе, – и он двинулся туда, где ждала его разверзшаяся под ногами бездна, по которой проходила дорога, ведущая не через пространство – время… …Атен заворочался на меховом одеяле. Сон закончился как-то слишком внезапно, не было дремы, медленного пути – осмысления – лишь резкая внезапная вспышка, оборвавшая все на половине слова, половине движения.
      Приходить в себя было трудно, когда разумом, памятью он все еще был в мире сна.
      Затем пришла мысль… А как он вообще мог заснуть? Конечно, за последние дни и особенно бессонные ночи он ужасно устал, измучился от постоянного нервного напряжения, и, все же, поскольку именно сон был причиной всех последних бед, он страшил настолько сильно, что, казалось, караванщик никогда больше не осмелится погрузиться в него и вот, на тебе!
      Но что случилось, то случилось. Атен, чуть приподняв голову, огляделся вокруг.
      Он был не в своей повозке, а в командной. И, поразительное дело – она двигалась!
      – Это еще что такое? – он ничего не понимал, ошарашенный, даже испуганный, когда в подобные моменты в голову всегда приходили самые ужасные мысли.
      Хозяин каравана, не надев шапки, даже не запахнув как следует полушубок, выскочил из повозки. Не ожидая ощутить под ногами мягкого снега открытой пустыни, он, поскользнувшись, упал, лишь по случайности не угодив под копыта оленей двигавшейся следом повозки.
      – Тихо, тихо! – успевший подскочить дозорный схватил оленей под уздцы, останавливая испуганных животных. Отведя направление их движения чуть в сторону, караванщик поспешил к упавшему, помог ему подняться.
      – Что с тобой, Атен? – не спуская с него пристального взгляда озабоченных глаз, спросил он.
      – Вал? – только и смог выдавить из себя хозяин каравана, пораженный, глядя то на дозорного, то на окружавшую их белую пустыню. – Почему мы идем?
      – Как почему? Уходя спать, ты не давал приказа остановиться.
      – Уходя спать? – он мотнул головой. Нет, пусть вокруг были снега, но их холод не отрезвлял, помогая проснуться, скорее наоборот, заставлял уверовать в то, что караванщик вовсе не проснулся, а, скорее, наоборот, заснул. И все, что происходило сейчас, было этим сном.
      Атен ущипнул себя за щеку, стремясь поскорее проснуться, но лишь сморщился от боли, которая могла принадлежать лишь реальности.
      – Да, уходя спать, – повторил Вал, в душу которого прокралось подозрение: а не заболел ли хозяин каравана? Его поведение было странным. И тот внезапный сон…
      Он мог быть первым знаком хвори… – Давай, я помогу тебе вернуться в повозку. А потом позову Лигрена. Не нравишься ты мне, друг. Такое чувство, что твоей душой властвует лихорадка.
      – Моей? – воскликнул Атен, повернувшись к дозорному. – Я здоров! Это дети…
      Лирген должен был позаботиться о них. И Сати.
      – Что Сати? – услышав имя дочери, но не понимая, какое она-то ко всему происходившему имела отношение, переспросил Вал.
      – Где она?
      – Ну, сидит в нашей повозке, читает малышу какую-то сказку… Ты меня пугаешь, Атен… Ради господина Шамаша, вернись в повозку. Здесь холодно. Ты болен… – он попытался силой вернуть Атена в тепло, но тот упрямо упирался.
      – Я в порядке! – откинул от себя его руку хозяин каравана. – Да, да, я вспомнил, Они разбудили всех, кроме Мати… – забормотал он.
      – Но твоя дочь не спит. Я видел ее всего лишь несколько мгновений назад. Она кормила золотую волчицу.
      – Ты уверен?
      – Ну хочешь, я позову ее! Прямо сейчас! Но не стой раздетым на морозе, заклинаю!
      – Ладно, хватит! – поморщившись, отмахнулся от него Атен. Его душой, сердцем властвовало лишь одно желание – броситься к дочери, убедиться, что с ней все действительно в порядке.
      Побежав мимо нескольких повозок, провожаемый удивленными взглядами караванщиков он словно на крыльях ветра подлетел к своей, залез внутрь… И застыл на месте, не в силах пошевелиться. Руки опустились плетями, глаза поблекли, в груди со страшной болью что-то оборвалось, когда он увидел, что девочка, свернувшись в клубок в своем дальнем углу, спит.
      Несколько мгновений он смотрел на нее, не моргая, не отводя взгляда. В глазах не было слез, они все вытекли давно, высохли, иссушенные болью и отчаянием. Губи чуть подрагивали.
      Затем, качнув головой, посылая проклятья надежде, которая так жестоко обманула его, караванщик пододвинулся к своей малышке, коснулся длинных светлых волос, растрепавшихся и лежавших сейчас вокруг головы наподобие ореола богини света.
      – Дочка, – прошептал он. – Неужели ничего не сможет этого изменить? Даже чудо?
      – Пап, – неожиданно донеслось до него недовольное ворчание, – зачем ты разбудил меня? Мне снился такой сон, такой… – ее глаза открылись и в них отразились сперва удивление, затем – обида: – Я не помню! Знаю только, что это был самый интересный сон в моей жизни. В нем было столько приключений… Но я совсем ничего не помню! – на ее глаза набежали слезы. – Почему? Это не честно!
      – Милая, – отец не слушал ее. Вздох облегчения сорвался с него с губ. Он прижал к себе ничего не понимавшую Мати, повторяя: – Ты со мной, ты снова со мной! Ты, наконец, проснулась!
      – Да что ты, пап! – высвободившись из его объятий, пробурчала девочка. Ей было не понятно столь странное поведение отца, выглядевшего так, словно с ней случилось нечто ужасное, а он все это время был с ней рядом, умоляя остаться среди живых, постепенно лишаясь веры в то, что гонца богини смерти отпустят ее душу. – Я даже не болела, – она коснулась ладошкой своего лба – он был сухой и холодный. И вообще она чувствовала себя удивительно легко, будто птица, готовая взлететь.
      Если бы она еще смогла вспомнить сон, то была бы совсем счастливой. Впрочем, подумав немного, решила она: какая разница, помнит она сон или нет, все равно он уже закончился и, как бы ей того ни хотелось, она никогда не вернется в него.
      Лучше уж такое прощание – быстрое, без сожаления, чем долгие воспоминания, полнящие все вокруг вздохами сожаления и несбыточных надежд.
      – Прости, дорогая, – Атен начал немного успокаиваться. В конце концов, раз все это, весь пережитый им кошмар был всего лишь сном, а на яву с дочкой все в порядке, о чем беспокоиться? – Просто… Я тоже видел сон, – он и сам не знал, зачем стал говорить ей об этом. Возможно, так нужно было ему самому, чтобы окончательно понять, что по какую грань сна происходило. – Плохой. Мне снилось, будто вы с Шуллат убежали в снежную пустыню…
      – Охотиться… – прошептала слушавшая его, открыв рот Мати, которой рассказ отца уже начал казаться началом самой восхитительной из легенд. Ее глаза вспыхнули ожиданием новых чудес.
      – Тебе снился тот же сон? – поспешно спросил ее Атен, в сердце которого вновь острой льдинкой проник страх.
      – Нет… Не знаю, – пожала плечами девочка, сидевшая на ворохе одеял, поджав под себя ноги, не спуская глаз с отца. – Я ведь сказала, что не помню сна. Просто…
      Просто… Не сердись, папочка, мы с Шуши действительно собирались. На охоту. Но не пошли. Потому что я заснула… Наверное, Матушка метелица не захотела, чтобы я нарушила данное тебе слово… ну, не убегать из каравана. И остановила меня.
      Она ведь повелительница сновидений.
      – Госпожа Айя самая мудрая, самая добрая из богинь, – проговорил караванщик, мысленно – душой, сердцем, – вознося хвалу Той, которая, изменив малое в ходе событий, предотвратила ужасную беду.
      – Ты ведь не сердишься на меня? – заглянув отцу в глаза, осторожно спросила Мати.
      – Нет, – он обнял ее за плечи, – конечно, нет, мое сокровище. Все хорошо…
      Знаешь… Давай, когда вам с Шуллат в следующий раз захочется поохотиться, ты скажешь об этом мне. И мы пойдем все вместе. И ты удивишь не одну, а две охоты: людей и волков.
      – Здорово! – восторженно проговорила девочка. – Да, я хочу! Хочу посмотреть! Я ведь никогда не видела… Ты не брал меня на охоту… Ой, – вдруг, прервавшись, воскликнула она. Ее рука случайно наткнулась на какой-то свиток, вытянула его из-за одеял.
      – Что это? – потянувшись к рукописи, просил Атен, в сердце которого вновь начали пробуждаться недобрые предчувствия – воспоминания о прожитом сне.
      Щечки девочки залились смущенным румянцем, голова виновато опустилась на грудь, пряча глаза. Шмыгнув носом, она вздохнула, прежде чем ответить на вопрос отца:
      – Легенда. Я… Я нашла ее в командной повозке. И случайно взяла с собой… Папа, папа, только не сердись на меня, я была с ней очень осторожна. Видишь же: с рукописью ничего не случилось.
      Атен коснулся свитка, рука еще несла его к глазам, а разум уже понимал, что за история храниться в нем.
      – Я не сержусь, дочка, – заставив голос звучать ровно, не вздрагивая в страхе перед тем, что беда не миновала, что в этом мире она просто еще впереди, тихо, сипло проговорил он. – Ты… Ты прочла эту легенду?
      – Только самое начало. Она такая мрачная. И странная. В ней рассказывается о повелителях сновидений.
      – Повелители сновидений… – повторили вмиг высохшие побледневшие губы караванщика. Глаза, не моргая, смотрели на дочку, ожидая следующих ее слов.
      – Ну да, – как ни в чем не бывало продолжала Мати, обрадованная тем, что отец не стал ругать ее, – помнишь, вчера мы говорили с тобой о Них. Я спрашивала, кто придумывает наши сны. Ты еще сказал, что богов сновидений двое…
      – Госпожа Айя и Лаль, – прошептал Атен.
      – Да, – кивнула девочка, – только вчера ты никак не мог вспомнить его имени…
      Пап, оставь мне, пожалуйста, легенду. Я хочу дочитать ее.
      – Мати, а может быть, потом? Не сейчас? Когда ты вырастишь? Эта легенда действительно очень странная. И страшная.
      – Я люблю страшные истории! Хотя… – взглянув на отца, она, соглашаясь с ним, кивнула: – Раз ты так хочешь – я не буду читать.
      – Спасибо, милая.
      – Пап, какой-то ты сегодня странный, – удивленно глядя на него, проговорила Мати.
      – Ты не заболел? – она потянулась к его лбу. – Вот, точно! И лоб горячий! Давай я сбегаю за лекарем, – и она двинулась к пологу повозки.
      – Постой, – попытался удержать ее караванщик. – Я совсем здоров. Это просто сон.
      Мне приснился кошмар. И больше ничего.
      Но девочка, уже оказавшаяся у полога, готова была выскользнуть наружу.
      – Мати! – лишь нотки отчаяния, прозвучавшие в голосе отца остановили ее, но лишь на мгновение.
      – Прости, папочка, мне нужно… Ну, я вспомнила сон… Не этот, другой, – ее голос был взволнован, речь обрывчатой, словно мысли торопились куда-то, боялись не успеть узнать главное. – Мне тогда приснилась Матушка метелица. Я просила ее научить меня повелевать снами. И она сказала, чтобы я спросила Шамаша, что он знает. Я тогда забыла спросить. Было столько всяких дел и событий… А теперь…
      Пап, раз ты не рассердился на все остальное, ты ведь не рассердишься и на это? Я всего лишь хочу задать Шамашу вопрос, я должна была спросить уже давно…
      – Иди. Раз так велела госпожи Айя… – проговорил Атен, отпуская дочь.
      Провожая ее взглядом заслезившихся вдруг глаз, он думал о том, как хорошо, что все беды были не настоящими, но лишь сном, одним сном, который закончился и не вернется больше никогда.
      "Господин не откажет исполнить просьбу Своей божественной супруги, – мысли текли медленно, полные спокойствия, – и обучит мою девочку управлять снами… Конечно, Он не повелитель сновидений, но великий бог, самый могущественный из всех. Он даст малышке силы и знания, которые помогут ей противостоять Лалю, если тот наяву, как в моем сне, попробует украсть ее сон…" – затем на его лицо легла тень. Он вспомнил, что должен сделать еще кое-что и как можно скорее, чтобы беда, о которой поведал ему сон, никогда не пришла в караван.
      Караванщик двинулся к краю повозки, намереваясь выбраться из нее, но тут полог приподнялся и внутрь забрался Лигрен.
      – Атен сказал мне, что ты не совсем здоров…
      – На ловца и зверь бежит.
      – Что? – не понял его лекарь, в глазах которого росло беспокойство, когда среди болезней снежной пустыни было много таких, одна мысль о которых внушала страх.
      Например, безумие… А симптомы этой пугающей болезни… Лигрен начал приглядываться к хозяину каравана. Лихорадочный блеск в глазах, непонятные слова, неразборчивая речь…
      – Я здоров, приятель, – Атену не нужно было уметь читать мысли, чтобы понять ход его размышлений, когда на лице Лигрена и так все было написано. Грустная улыбка коснулась его губ, когда он вспомнил сон, который так стремился придать черты реальности самым что ни есть ужасным страхам.
      – Конечно, и, все же, позволь я тебя осмотрю…
      – Лигрен, – остановил его хозяин каравана, в голосе которого зазвучали холодные нотки, – дело не во мне. А во сне, который я видел.
      – Вещий сон? – лекарь весь собрался, насторожился. Это было даже серьезнее снежного безумия, когда болезни испытывают волю к жизни, а пророчества – саму душу, силу ее веры.
      – Не знаю, – он не был уверен. – Но я намерен сделать все, чтобы он не исполнился.
      Никогда. Раз уж боги были так милостивы, что предупредили меня, – он умолк, прислушиваясь к своим чувствам, к окружающему миру, пытаясь определить, чего ждали от него небожители – борьбы или смирения. Правильно ли он Их понял, делая выбор.
      – Продолжай, Атен, продолжай, – нетерпеливо прошептал Лигрен.
      – Этот сон был о Лале.
      – Лале? – пораженный, повторил его собеседник, глядя на хозяина каравана широко открытыми глазами.
      – Да, боге сновидений. Ты ведь знаешь, о ком я говорю?
      – Конечно…
      – В чем же тогда причина твоего удивления?
      – Просто… Атен, прости меня, но мне казалось, что караванщики не признают Лаля, даже имени Его не произносят, боясь тем самым расстроить или даже оскорбить госпожу Айю…
      – Да, это так. Теперь, после сна, я не просто верю, но знаю, что мы все это время поступали правильно. Как правы были наши предки, когда в эпоху Мара отвергли путь Лаля…
      – Хотя сами они того и не понимали…
      – О чем ты?
      – Тебе приходилось читать книгу Мара?
      Караванщик не сразу ответил. В его руке все еще был свиток, который оставила малышка. Ему хотелось заглянуть в него и, все же, было что-то еще, сильнее любого даже самого сильного любопытства. И это нечто останавливало. Страх?
      Наверное, он бы стал призирать себя, поняв, что это так. Он думал, что дело в другом – благоразумии, предупреждении… Хотя, и в страхе тоже, главное, что не в первую очередь в нем.
      – Нет, – сказал он, отвечая одновременно и на заданный вопрос, и на свои мысли. – Не думаю, что я должен.
      – Может быть, ты и прав, – немного подумав, проговорил Лигрен. – С твоим даром предвидения… Незачем давать самому ужасному кошмару минувшего хотя бы малейший шанс проникнуть в грядущее… Так что это был за сон?
      – В нем Лаль украл сон наших детей.
      – Всех детей?
      – Шестерых. И моей дочери в том числе…
      – Но зачем…! Ладно, это не тот вопрос. Конечно же, он хотел вновь попытаться захватить власть над нашими сновидениями, используя для этого детей. Но как он смог? Ведь госпожа Айя заточила его в мире снов! Он не может покинуть его, не может попасть в наш край…
      – Я не знаю, Лигрен. Никто мне ничего не объяснял, лишь показывал… Вернее, пугал, так сильно пугал, что я до сих пор не могу прийти в себя, а все даже самые робкие, незначительные воспоминания об увиденном, пережитом во сне, заставляет в ужасе трепетать душу…Давай не будем тратить время на все эти разговоры. Потом, немного успокоившись, укрепившись в вере, что сон остался позади, отвергнутый явью, я расскажу обо всем. Но не сейчас…
      – Зачем ты хотел меня видеть?
      – Да! Это сейчас главное. Я знаю, у рабынь есть ягоды Меслам.
      – Но, Атен…
      – Не нужно отрицать этого, Лигрен. Я знаю, о чем говорю.
      Лекарь качнул головой:
      – Да что уж там. Я и не собирался отрицать. Просто хотел сказать, что эти ягоды…
      Они опасны, да, но только когда не знаешь меры, а так… Иногда они спасают жизнь, а иногда… Для рабов это – своего рода рука милосердия и миг сочувствия…
      – Понимаю, – Атен вздохнул. Он не собирался ни спорить, ни ругать, ни наказывать.
      Это не имело значение, ни одно слово, ни одно действие за исключением того, что он собирался сказать: – Но я хочу, чтобы ягоды Меслам были уничтожены. Слышишь?
      Ты должен не просто сказать рабыням, чтобы они выбросили ягоды, все до одной, но проследить за тем, как они исполнят мой приказ. Ты понял, Лигрен?
      – Но почему!
      – Ягоды – ключ от врат в мир Лаля.
      – Так тебе было сказано?
      – Да. Ты можешь спорить со мной, но не с богами. Давая знания, Они позволяют нам избежать таких бед, которые… – он качнул головой. – Которые, случись они, уничтожат наш караван. Несмотря на присутствие в нем бога солнца. А, может быть, причинят вред и Ему. Ведь в том сне был не только Лаль, но и Губитель…
      – И поэтому госпожа Айя предупредила тебя?
      – Она повелительница сновидений. Да, я думаю, это пророчество было дано именно Ею.
      – Как же сильна Ее любовь к супругу! Даже находясь вдали от Него, Она заботится о Нем. Конечно, Атен, я сделаю все так, как ты велишь – прикажу выбросить все ягоды, все, до единой. И прослежу, чтобы никто не оставил ни одной. И буду следить за тем, чтобы они не попали к нам в будущем. Обещаю тебе.
      – Помни об этом. Потом, когда я расскажу тебе свой сон, ты поймешь, почему это так важно.
      – Ты должен рассказать его и своему брату. Вещий сон – тоже божественное деяние.
      И заслуживает того, чтобы о нем написали легенду.
      – Чтобы помнить… …-Вот и все… – вздохнув, проговорил Нергал, откинувшись на спинку деревянного сидения возницы. Оставаясь невидимым для всех, за исключением Шамаша, он не беспокоился о том, что, увидев его таким, да еще спокойно говорившим с заклятым врагом, смертные перестанут его бояться и ненавидеть. – Никогда не было, нет и не будет… Знаешь, я только одного не могу понять: зачем ты сохранил этому смертному память?
      – Чтобы время не пошло по кругу, повторяя события, которые не должны произойти.
      – Ты мог бы сам приказать уничтожить ягоды Меслам.
      – Их вера сильна. Очень сильна, – Шамаш переложил вожжи в левую руку, правой же накрыл колено разболевшейся ноги. – Но притом слепа. Будущее же должно строиться на понимании слова, а не обожествлении его.
      – Мне нет дела до смертных. Всех, кроме одной. Но раз есть эта единственная, чья судьба, будто будущее дочери, заботит мою душу, я не хочу, чтобы то, что было, случилось вновь. Ты прав. Пусть они помнят. Пусть напишут легенду. Пусть в ней буду и я. Только не такой, как сейчас… Нет, я хочу войти в нее безжалостным и бессердечным… Впрочем, не сомневаюсь, что так оно и будет: их летописец ненавидит меня после того, что случилось в Керхе, и домыслит то, чего не было.
      Шамаш, не мешай ему в этом. К чему следовать истине столь же слепо, как вере?
      – Как хочешь, – он слишком устал, чтобы спорить. Ему пришлось сделать невозможное – повернуть время вспять, поменять местами отрезки путей двух реальностей, и вообще… – Нергал, скажи, а почему ты сохранил себе память?
      – Это забавно – помнить, что мы могли бы быть союзниками, – рассмеялся бог войны.
      – Помнить, даже ведя следующее сражение… – улыбка сбежала с его губ, в глаза забрела грусть. – Да нет, конечно. Мы с тобой тут ни при чем. Я бы предпочел забыть все. Унизительно сознавать, что тебя использовали, и кто – малыш Лаль! И противно быть обязанным тебе. Легче забыть… Но я не могу себе этого позволить.
      Из-за нее, – он качнул головой назад, в ту сторону, с которой к первой повозке каравана медленно приближалась Мати. – Я дал слово, что никогда не причиню ей вреда. И должен помнить, чтобы сдержать обещание… Хорошо, что удалось сохранить ей жизнь. Она славная малышка. Береги ее. Если бы я не был Губителем, то сам позаботился бы о ней. А так… Мое покровительство принесет ей лишь беду. И презрение, конечно… – он вздохнул. – В общем, так будет правильнее… Ты ведь понимаешь, что, забыв, я попытался бы ударить именно по ней, чувствуя, что так причиню тебе самую сильную боль, которую только могу… Могу, но, помня, не хочу…
      – Спасибо тебе.
      – За что? – горько усмехнулся тот.
      – Что девочка жива.
      – Я сделал это не для тебя, для нее… Когда она вырастет – станет красавицей.
      Привяжись к ней покрепче. Даже влюбись в нее. И тогда все мы будем счастливы.
      Ведь если это случится, Айе ничего не останется, как принять мою любовь… Ладно, Шамаш, мне пора. И уходить, и возвращаться в свое обычное состояние на грани ярости. А то мир вот-вот начнет разваливаться в сонном благодушии. Прощай. Но помни: в следующий раз я буду сражаться так, словно ничего этого не было, словно все, что случилось, действительно было сном, кошмарным, абсолютно невероятным сном. И еще. Мое слово дано лишь этой малышке, и более никому. Тебе придется не только защищаться, но и защищать своих спутников.
      – Я знаю. Прощай, Нергал.
      И, едва он сказал это, как повелитель демонов исчез.
      – Шамаш! – к повозке подбежала Мати, разрумянившаяся, веселая забралась на облучок.
      – С добрым утром, малыш, – улыбнувшись ей, проговорил колдун, пряча сохранившиеся в памяти искорки боли и скорби в уголках глаз.
      Но она, все же, увидела их, спросила:
      – Почему ты грустишь? Зачем? Если утро доброе…
      – Конечно доброе, – он поднял взгляд на чистое, синее небо, оглядел лучившиеся в лучах солнечного света снежные покров пустыни, затем вновь повернулся к девочке.
      – Прости. Это наверно кусочки мрака, оставшиеся с минувшей ночи…
      – Шамаш, я хотела… Шамаш, научи меня повелевать снами! – глядя на колдуна сверкавшими близостью чуда глазами, воскликнула она.
      – Но, малыш…
      – Я знаю, – перебила его девочка, – знаю, что ты не бог сновидений. И, все же…
      Я вспомнила сон… Не сегодняшний, тот, что мне приснился накануне дня рождения.
      Мне снилась Матушка Метелица.
      – Она хотела, чтобы я научил тебя управлять снами?
      – Ага! – радостно закивала Мати, довольная тем, что Шамаш ее понял. – Сперва я забыла об этом… Я вообще забываю столько снов! Но теперь вдруг вспомнила…
      Так ты научишь меня?
      – Конечно. Всему, что знаю сам.
      – Здорово! Спасибо! Только не сейчас, потом! Сейчас я совсем не хочу спать! Мне кажется, я уже отоспалась на всю жизнь. Во всяком случае – не год. И вообще, мне хочется веселиться! Будто сегодня – какой-то праздник… Нет, не какой-то, – поспешила поправить себя девочка. – Самый лучший! Самый важный! Сегодня – день рождения мира! – девочка спрыгнула вниз.
      – Осторожно, не ушибись!
      – Я ловкая! – щурясь на солнце, она снизу вверх взглянула на мага, который, в окруженный ореолом солнечного света, действительно казался великим богом. – Шамаш, только не забудь! Ты обещал! – и она убежала.
      Проводив ее взглядом, колдун огляделся вокруг.
      – Торговец, – окликнул он ближайшего дозорного, – смени меня, пожалуйся, – и, передав тому поводья, спустился вниз, в снег.
      Он постоял несколько мгновений, разминая затекшие ноги, а затем медленно, сильно хромая, двинулся к своей повозке.
      "Хозяин, – к нему тотчас подбежали золотые волки. Ханиш чуть отстал, Шуллат, наоборот, подошла почти вплотную, ткнулась носом в руку. – Прости, я не должна была говорить с малышкой об охоте. Если бы девочка не заснула… Я чую, чую, что беда почти вплотную подошла к ней".
      – К чему вспоминать о том, что осталось на другой тропе? – он качнул головой. – То, что могло случиться, уже никогда не произойдет. Даже память – только сон.
      Сон, который завершился счастливым пробуждением.
 
      Конец 4 книги
 
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

16.10.2008