Он метался от стены к стене в полумраке опустившейся на землю холодной вьюжной ночи, не находя себе места, словно дикий зверь, пойманный в вольной степи и заточенный в крошечный мирок клетки бродячего цирка. Его движения – резкие, нервные, повторявшиеся из раза в раз, – лишь усиливали пробравшуюся в самое сердце тревогу, но он упрямо не останавливался, в странном танце неизвестного обряда кружа по небольшой комнате-келье, то и дело натыкаясь на какие-то предметы, что-то роняя, не заме-чая ничего вокруг себя, так, будто в этот час лишь движение удер-живало его рассудок от безумия, создавая призрачную иллюзию сво-боды.
      Раз или два он ловил себя на мысли, что еще миг – и он бросится на покрытую старинными гобеленами стену, сорвет тяжелую ткань, чтобы, добравшись до твердого холодного камня, биться о него, царапать, в кровь раня пальцы и ломая ногти, и кричать, страшно хохоча, в слепом бессилии.
      Но почему? Вопросы вновь и вновь врезались в его сознание, не давая разуму забиться в самый черный уголок бездны. Что, во имя Творца, с ним случилось?
      Откуда взялись эти странные чувства, которые никак не желали покидать душу, мучая ее сильнее самого искусного в своем ремес-ле палача?
      Что это? Сомнение? Оно так давно не посещало его, что, каза-лось, ушло навсегда…
      С чего бы ему возвращаться теперь? И в чем ему сомневаться? В своих силах?
      Проповедник был слишком стар для подобных глу-постей и давно убедился, что в жизни дается ровно столько, сколь-ко суждено, не больше, но и не меньше. В правильности раз избран-ного пути? Но дорога уже близилась к концу, так что перестало иметь значение, что ожидает одинокого странника за ее последним поворотом. В завтрашнем дне? Но ведь ему было доподлинно известно, что случится завтра. Он знал все ловушки, которые нужно обойти, продумал все речи, кото-рые ему предстояло произнести. Этот день-всего лишь еще один пере-ход солнца с одного края небес на другой. Лишь шаг – и толь-ко.
      Можно еще сомневаться в окружавших: в уме помощников, верности друзей, осведомленности шпионов… Но это совсем не то, скорее по-дозрения, которые не исчезнут никогда…Путь к власти – плавание по морю заговоров на корабле интриг…
      К этим привыкаешь так же быстро, как к похолоданию с наступлением зимы – вынужденная неприятность…
      Нет, сейчас он чувствовал себя иначе.
      "Отчего же, великий бог, так трепещет сердце, стучит с пере-боями, словно птица, бьющаяся в стекло закрытого оконца; отчего душу пронизывают такие горечь и боль, какие, наверное, испытывает лишь осужденный на смерть при виде готовящегося костра, да еще зверь, попавший в капкан, чуя близость охотника?" "Может, дело не в сомнениях? Может быть, это предвидение, предчувствие беды? Не чего-то незначительного – крошечной песчинки в глазе вечности – а настоящей Беды, о которой будут помнить до скончания времен?" Он остановился, сжал пальцы в кулак, заставляя себя собрать-ся с мыслями, вспомнить все, что произошло в последние дни и по-пытаться в прошлом отыскать след будущего, который не заметил глаз, пропустил разум, но ощутила душа, потеряв покой…
      После того, как колдуны, бросив свои дома, исчезли неизвестно куда, предводитель проповедников, понимая, что оставаться у стен покинутой, замерзавшей во власти первых декабрьских морозов деревни бессмысленно, стал собираться в обратный путь.
      Влад знал, что новые события, центром которых станет Рада, не заставят себя долго ждать. Ему не терпелось поскорее вернуться назад, ощутить надежность стен дворца проповедников и поддержку братьев по ордену. И, все же, что-то заставляло его медлить, со-вершая по пути частые остановки в монастырях.
      Воины, с раздражением наблюдая за приближением предвестников жестоких вьюг и лютых морозов, ворчали, что они не нанимались нес-ти службу зимой, что им давно пора вернуться домой, к своим семь-ям, а то жены и дети, небось, уже вконец от рук отбились, да и во-обще, кто заплатит за лишний месяц, что они простояли на краю света вблизи от чудовищ, достойных черных богов?
      Офицеры даже не пытались прекратить эти пересуды, хотя бы ради порядка. Те из них, кто был поумнее, понимали: за этой столь неожиданной мед-лительностью предводителя проповедников скрывалось что-то… Что-то способное положить конец не только их карьере, но, возможно, и самой жизни…
      "Нет, – оборвал он все лишь сильнее запутывавшие воспомина-ния. – Это не то… – движения его стали еще более резкими, дыхание участилось. – Спокойно, спокойно, – шептали обветренные, пересохшие от волнения губы. – Вчера я вернулся в Раду…" В столице их ждали как победителей. Весть о падении послед-ней колдовской деревни опередила прибытие войска. Людям было не важно, что произошло на самом деле, они не задумывались над тем, куда могли уйти последние колдуны. Главным для них было, что на-деленные даром ушли, бросив все, признавая тем самым свое поражение.
      Город, переодетый зимой в белые снежные одежды, чистый, ды-шавший свежестью морозного утра, встречал их праздничным гулом колоколов, веселым, радостным перезвоном колокольчиков, алыми флагами и полотнами, украшавшими высокие зубчатые стены мо-настырей, морем разноцветных гирлянд и фонарей.
      По случаю чествования героев для мирян был открыт дворец пресвитера… Гомон веселья, улыбки, смех… И, все же, за всем этим скрывалось что-то еще…
      Подхалимство? Как же без него! Жела-ние попасться на глаза, услужить, надеясь тем самым несколько подправить собственные судьбы? Ну, разумеется! Но не только это. Настороженность в глазах монахов, ожидание чего-то, что вот-вот должно было произойти, став началом новых еще более важных и великих событий…
      Предводитель проповедников не был бы самим собой, если б позволил по большей части показному веселью отравить свой разум, блеску улыбок ослепить глаза. Все время, да-же когда он раскланивался с гостями: высшим духовенством, столич-ной знатью, богатейшим купечеством, – его улыбка оставалась натяну-той и скорее походила на кривую усмешку, глаза же – холодные, цепкие, -обшаривали все вокруг, пронизывали насквозь окружающих, ища…
      "И ведь ничто не предвещало беды, – его скулы дернулись, – никто из гостей и представить себе не мог, что пресвитер умрет так внезапно, прямо на пире…
      Посвященном моей победе!… Почему все должно было произойти именно тогда? Какая этим безумцам была разница: днем раньше, днем позже? К чему было портить празд-ник?! – его уязвленная гордость, раненное тщеславие были готовы кричать, однако разуму, пусть с трудом, но все-таки удалось ско-вать их в мертвых оковах, заставляя подчиниться. Разве не учили его, проповедника, искусству управления толпой, ее чувствами и по-мыслами? Разве не среди веселья и радости, в ощущении победы и освобождения человек более всего уязвим? Лишь в это миг можно внушить ему воистину великий страх – всеобъемлющий, неподдающийся понима-нию, страх, который до тех пор, пока его не задует тот, кто соз-дал, будет мучить, подчиняя себе всецело и безоглядно…
      Но ведь Сол – монах. Он не проходил всех премудростей убеждения в школе проповедников. Неужели ему удалось дойти до всего самому? Если это так, он гениален. И не только по-тому, что от самоучки обычно не ждут вершин мастерства.
      Творение профессионала – мертвое, окостеневшее создание, изъеденное зуб-режкой и старостью, лишенное горения… В нем нет страсти. Здесь же… Влад вынужден был признать – чувства были столь ярки и глу-боки, столь разнообразны в своем воздействии – от горя потери до-рогого, близкого человека и страха перед будущем, до ущемленной гордости и разочарования рухнувших надежд. Никто не смог уберечь-ся от его воздействия, даже признанный мастер…
      Улыбка, слегка тронувшая губы проповедника, на сей раз стала знаком возвращения спокойствия. Он понял, что за болезнь коснулась его, и это было не безумие. И все же…
      Тревога вновь напомнила о себе. От первого шага до полного выздоровления было далеко. Ему нужно было докопаться до причины. И он продолжал свои мысленные поиски: "Итак, пресвитер упал замерт-во… Никто не ждал ничего подобного… Все были поражены… Разве что Сол… Лишь его удивление казалось наигранным… Но неужели он не посвятил никого в свои планы? Или его сторонники просто не по-явились на празднике? Интересно, чем же они тогда занимались в это время?… – этого он не мог понять, и его беспокойство то вновь усилилось. – Странно… И почему Сол поспешил объявить, что смерть пресвитера была естественной, что просто пришло время богу призвать своего верного слугу? Я был уверен, что он собира-ется использовать это событие против меня в своей борьбе за власть… Или Стантин не знал всего, или, в последнее время, у Со-ла появилось такое оружие, которое делает все остальное бессмыс-ленным…" Влад опустился в массивное, обитое дорогим бархатом крес-ло, откинулся на мягкую спинку, заставляя тело расслабиться и от-дохнуть.
      Какое-то время он просто сидел, рассматривая из-под о-пущенных ресниц свою келью…
      Богато убранная, полная множества маленьких золотых безделушек, сделанных лучшими мастерами страны, она скорее походила на спальню богатого купца, чем на жилище свя-щенника. Но проповедник никогда не давал обета аскезы. У него иные задачи и иное оружие исполнения воли Бога. Он ведет за собой народ не подвигом чистоты и праведности, как то предписано монаху, и не отрешенностью от мира, даже безумием блаженного. Сло-во – его меч, умение говорить – ремесло. И ему нет никакой нужды отказываться от всего земного, идти на самопожертвование, принося все на свете в жерт-ву.
      А Влад всегда чувствовал Слово так, как другие видят свет дня или ощущают холод зимы. Еще будучи юношей, он играючи подни-мал деревни против колдунов, его речи подчиняли себе города. При необходимости, он мог заставить весь народ поверить в очевидный обман.
      И снова усмешка прервала его размышления: он понял, что оказался жертвой того же оружия, что долгие годы верой и правдой служило ему. И, все же, почему? Он должен был почувствовать… Что же помешало ему? То, что он ждал чего-то подобного и принял прои-зошедшее как должное, закрыв глаза на все остальное?
      И снова цепкие ледяные пальчики тревоги потянулись к его сердцу, заскребли коготками душу. Почему? Почему он сдался без борьбы в тот миг, когда, казалось, ничто не заставляло его усом-ниться в своей победе? Чего он испугался? Почему не был достаточ-но уверен в своих силах, решил, что Сол – слишком сильный для него противник? Чушь! Ничто не могло, не должно было остановить его в двух шагах от столь желанной цели!
      "Стантин… – проповедник поморщился, недовольный, что не в силах вспомнить всех мельчайших фрагментов их разговора. – Стантин умен… Ему известно очень многое…
      Заговоры – его стихия… Его слова… Это была речь не разума, а страха. Что более всего взвол-новало Стантина? Возможность того, что Сол прибегнет к помощи По-терянных душ, направив их гнев против своих врагов…" – Влад сжал губы, его глаза сощурились, будто он начал различать в окружавшей его полутьме что-то едва заметное, туманное. И снова он ощутил холод в груди – подтверждение тому, что на правильном пути.
      "Потерянные души… Что говорили о них колдуны, принявшие покаяние…? Их боятся больше смерти, ибо эти твари спо-собны не просто уничтожить тело, но и убить душу… Вряд ли в мире найдется существо, рискнувшее помянуть их всуе… Нет, они – не то оружие, которым пугают, не в силах вытащить меч из ножен. Слишком маловероятно, что поверят на слово, считая их всего лишь старыми как мир легендами. И только увидев собственными глазами… Что-то здесь не так… Чего-то не хва-тает… А кое-то явно лишнее… Но что? Почему должен был умереть пресвитер? Что это было на самом деле: убийство или… Почему секретарь конклава не стал никого обвинять в его смерти? Что бы ему дало обвинение? Вывело бы меня …или кого-то другого из игры… И поз-волило бы собраться с силами, потянуть время… Но ему это было не нужно! Либо он уже получил нечто, позволяющее не сомневаться в своей победе, либо это должно произойти вот-вот… Потерянные души…
      "
      Сколько он ни думал, больше ничего не приходило ему в голову…
      "Неужели Сол нашел способ подчинить их себе, сделать то, что казалось не по силам даже первосвященникам? – проповедник вскочил с кресла. От близости разгадки его обдало жаром, щеки за-пылали, голова закружилась. – Ну же, ну! – приказал он своему разу-му. – Сол должен был узнать что-то такое о Потерянных душах, что не знает более никто, или, зная, не предает значение… Что?" Влад вспомнил разговор с Гро-мом, как тот, словно безумец, рассказывал о встрече с давно умер-шим колдуном, предупреждавшим об опасности Потерянных душ. В па-мяти всплыл образ того, кого все считали безумцем…
      "Он постоянно что-то говорил о них. Но что? Что? Великий Бог, да кто же вслуши-вался в его бред! Если бы знать, что это понадобится…! Да и не мог Сола остановить страх перед неведомой опасностью, Сола, кото-рый не боится даже Бога… " Он сжал пальцы и сильно, намеренно при-чиняя боль, стукнул кулаком себе по бедру, словно это могло по-мочь мыслям собраться, помочь вспомнить… И тут Влад остановился, глаза его сверкнули решимостью:
      "Архив первосвященников! Вот где я найду ответ!" Влад решительно направился к двери. Он отмахнулся словно от надоедливых мух от телохранителей и слуг, неизменно находившихся поблизости от своего господина, ожидая его приказаний. Оставив их, не понимавших, что происходит, с недоумением глядеть вос-лед, он, с удивительной для своего возраста и сана быстротой пере-сек огромную залу приемов и уже вышел в галерею, ведшую к главным вратам, как вдруг замер, словно налетев на стену.
      В его сощурившихся глазах проснулось удивление, когда он увидел одиноко стоявшего возле покрытой гобеленами стены командующего.
      – Гром! – окликнул его предводитель проповедников, стараясь, чтобы голос звучал как можно решительнее, в то время как разум Влада лихорадочно пытался дать хоть какое-то объяснение присутс-твию воина там, где ему было в этот миг совсем не место.
      Мысли с удивительным постоянством кружились вокруг одного и того же: неужели Гром, на-ивный в делах церкви, неискушенный в охватившей ее борьбе за власть, показывавший всем своим видом ненависть к монахам, на самом деле играл все это время на сто-роне Сола и пришел во дворец, выполняя какой-то приказ секретаря конклава?
      "Уж не по мою ли душу он явился? И что он станет делать? Убьет меня сразу или…" – он плотно сжал губы, заставляя себя успокоит-ся. Потом, смеясь над своими страхами, которые, в сущности, были ничем в сравнении с леденящей душу угрозой, исходившей от Потерянных душ, спросил:
      – Что ты здесь делаешь?
      – Прости меня, великий магистр, – сорвавшись с места, воин быстро приблизился к нему, почтительно склонил голову. – Прос-то… – было видно, что он испытывал некоторую растерянность, даже смущение, как человек, который сознавал странность своих действий, но был не в силах поступать иначе. – Просто я подумал…
      Возможно, тебе понадобится моя помощь.
      Проповедник не смог сдержать усмешки, представив на миг себя поднимавшим армию против Сола, словно тот какой-то колдун.
      Против Сола и Потерянных душ… При воспоминании о последних усмешка сош-ла с его губ, лицо помрачнело, в глаза вернулась тревожная насто-роженность.
      – Господин? – воин нахмурился, словно и ему передалось охватив-шее Влада чувство опасности и ожидание беды.
      Поборов в себе желание побыстрее добраться до цели, не тратя драгоценного времени на разговоры с командующим, проповедник оки-нул воина быстрым цепким взглядом.
      "Да, его помощь понадобит-ся", – решила та часть его разума, которая более всего сохранила способность трезво рассуждать, не поддаваясь необъяснимым трево-гам.
      – Зачем тебе это, Гром? – глядя прямо в глаза воину, спросил он. – Какое тебе дело до борьбы церковников друг с другом? Ведь ты никогда не жаловал никого из нас, – голос проповедника звучал рез-ко, решительно, и, в то же время, в нем не было угрозы – лишь жела-ние понять, что движет тем, кто в миг страшной опасности решился предложить помощь.
      Командующий не отвел взгляд. Он смотрел на предводителя проповедников спокойно, как человек, принявший самое главное в своей жизни решение.
      – Я не скрываю своего отношения к церковникам, – и, все же, он никогда раньше не решился бы сказать такое священнослужителю прямо в глаза. – И будь дело только в вас, бог свидетель, я и не подумал бы о том, чтобы кому-то помогать, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Но то, что происходит, что вот-вот произойдет, касается всех. Я могу себе позволить жить или умереть с клеймом вероотступника, но не безучастного свидетеля конца мира.
      – О чем ты говоришь?
      – О чем? – воин криво усмехнулся. – Как будто ты не знаешь, – его больше не заботила необходимость соблюдать тысячу и одну услов-ность в разговоре с одним из правителей. – Над городом сгустились тучи. Жители в страхе забились в углы, попрятались, словно крысы, в норы, чувствуя близость урагана. И только безумцы бродят по пустынным черным улицам, вознося хвалу Концу света. Разве не это чувство гонит тебя из дворца, чьи стены готовы рухнуть?
      – Я не собираюсь прятаться! – глаза Влада сверкнули яростью. – Я сделаю все, чтобы остановить зло!
      – Конечно, – они все так же смотрели друг на друга, словно ник-то не желал первым отводить взгляд. – Я видел тебя тогда, возле кол-довской деревни. Ты очень смел, даром что священник. Поэтому я здесь. И поэтому спрашиваю: что я могу сделать?
      Проповедник на миг задумался. В отличие от Грома, он знал с кем, или, вернее, с чем им придется иметь дело, и не совсем предс-тавлял, что воины, пусть даже целая армия, смогут противопоста-вить Потерянным душам. Но ему впервые в жизни вот так открыто протягивали руку и он не мог просто отвернуться, уйти.
      – Гром, я попытаюсь не допустить, чтобы ЭТО произошло, – нако-нец, произнес он. – Но если мне не удастся… Никто из живых не в силах даже вообразить, что произойдет тогда, ибо нам придется иметь дело не с людьми, даже не с колдунами – с Потерянными душа-ми, – он сам был поражен тому спокойствию, которое охватило его. Голос не дрогнул, не ослаб, сорвавшись в хрип или ше-пот при упоминании тех, о ком было страшно даже думать.
      Последние слова заставили командующего побледнеть, но в его глазах светилась все та же решимость идти до конца.
      – Ты можешь вывести своих людей из казарм? Пусть отряды пат-рулируют город, – Влад не знал, зачем, просто он вдруг понял: "так надо". Он не смог бы объяснить проис-ходившего иначе как высшей волей, но воину не нужны были объясне-ния. Ему претило бездействие и он пришел к священнику не за советом – за приказом. – А я пойду во дворец пресвитера, – проповедник прек-ратил сражение с собственной душой, поняв, что проиграл его.