Потерянные души
 

 
      Придорожный трактир, как две капли воды похожий на сотни своих собратьев, разбросанных по всему свету, встречал редких путников едким запахом валившего из очага дыма и горьковатым духом подгоревшей стряпни. В небольшой комнатушке царил полумрак, который были не в силах разогнать прикрепленные к стенам чадящие факелы.
      Вечер давно остался позади, и все ближе под-ползала полночь – пустынная, холодная и промозглая, – такая же, как и весь мир на закате осени.
      Трактирщик – высокий кряжистый мужик с опухшим лицом и водя-нистыми мутными глазами – одиноко сидел у очага. Стоявший рядом с ним на грязном полу кувшин с вином опустел.
      "Придется спускаться в подвал",- забрела к нему в голову мысль, но быстро затерялась среди тишины.
      Он не сдвинулся с места. Зачем? Ему было все равно. Все потеряло смысл, стало безразличным и далеким. Исчезни весь мир – он и тогда остался б не-подвижно сидеть. Даже если бы случайно заметил произошедшее.
      Всю свою жизнь, сколько Горивек себя помнил, он был неудач-ником. Бог позаботился о нем, позволив родиться в богатой купе-ческой семье и сделав наследником большого состояния, а затем, решив, что с этого смертного достаточно, занялся устройством судеб других.
      Но наследство рассеялось, словно туман поутру. Часть забрали священни-ки, пояснив, что покойный отец был греховодником и им придется изрядно потрудиться, чтобы вызволить его душу из темницы черных богов. Потом Горивек затеял рискованное предприятие, не представляя, чем все может закончиться. Если быть до конца честным, то его просто втянули в эту заведомо проигрышную авантюру бывшие компаньоны от-ца. Но разве это оправдывало его наивность и безду-мье…?
      В общем, того, что осталось, с трудом хватило на покупку старого придорожного трактира, всю заботу о котором взвалила себе на плечи его жена – -самая добрая и терпеливая из женщин – когда на первых по-рах у них не было денег даже на прислугу.
      Дела шли так себе. Хотя им хватало, чтобы не умереть с го-лоду и даже понемногу откладывать на черный день, но о том, что-бы покинуть это гиблое, продуваемое всеми ветрами место и перебраться в какой-нибудь городок, не могло быть и речи.
      Горивек смирился, топя накатывавшие на него время от времени волны боли и обиды в вине. Неудачник навсегда останется неудачником.
      А неделю назад и жена, и малютка-сын – свет очей, надежда и радость – вдруг слегли. Страшный жар не спадал ни на миг, ка-шель, рвавший душу и грудь на части, постоянно гремя среди холо-да стен, уже переходил в хрип и тихий, бессильный плач. Никакие отвары, лекарства, молитвы и обереги не помогали. Один из немно-гих путников, спешивших вернуться домой до наступления зимы, все качал головой, а, потом, уходя, велел к кон-цу недели справлять покрова и звать священника.
      "Ветер и холод,- все повторял он. – Они пришли им в грудь, чтобы возвести из камней угасающей души ледяной дворец смерти".
      Сначала Горивек не хотел верить, не мог заставить себя даже подумать о том, что он останется совсем один. Трактирщик слезно умолял путника, видно, сведущего во врачевании, помочь, но тот лишь безнадежно качал головой, обещая рассказать обо всем первому встречному священнику, чтобы души умирающих не остались без проводника.
      С каждым днем больным становилось все хуже и хуже. Малыш уже перестал вздрагивать от прикосновения холодных рук отца. У него больше не было сил плакать. Он лежал, скользя ослеп-шим взглядом по окружавшим его предметам, ничего не узнавая. Мать, держась из последних сил, беззвучно плакала, видя, как стра-дает ее ребенок и, зная, что ничем не может ему помочь. Но в ее воспаленном взгляде мерцавших в темноте глаз не было ни укора, ни мольбы… только грусть – боль расставания перед долгой разлу-кой.
      А Горивек, проклиная судьбу, во всем винил лишь себя. Будь он удачливее, его родным не пришлось бы замерзать в крошечном трактире на безлюдной дороге.
      Не в силах более терпеть страшную боль, Горивек, отгородив-шись от всего мира вином, запил горькую. Трое слуг – старая стряпуха, мужик-конюх и совсем еще юная девчонка-горничная – такие же невезучие, как и их хозяин, признательные ему за то, что он приютил их, отогрел и накормил,- понимая горе трактирщика, взяли все заботы на себя, позволив Горивеку думать лишь о сво-ем.
      Минувший день не привел в трактир почти никого: полуденный бродяга да паломник- безумный старик только согрелись у огня, насытились и поспешили уйти. Казалось, что трактир тоже умирал, и потому люди начали об-ходить его стороной.
      Вечер вот-вот должна была сменить ночь. Но слуги не спешили уйти в свои коморки.
      Они сидели в дальнем темном углу и ждали: может, случится ЭТО и понадобится их помощь, поддержка и сочувствие. Старуха, пробывшая с больными весь день, когда совсем стемнело, оставила их одних: смерть, приближение которой уже чувствовалось, не любит, когда за нею подглядывают.
      Сейчас она, уронив голову на грудь, дремала, всхрапывая и что-то невнятно бормоча себе под нос. Молчун Орхип потягивал пиво, опустив глаза, блекло горевшие под густыми лохма-тыми бровями. А девчонка, вжавшись в самый угол, сквозь слезы смотрела на трактирщика, с трудом сдерживая рыдания. Ей, не так давно потерявшей семью, была уже знакома смерть, но разве может смириться с ней чистая детская душа?
      Дождь все усиливался. Его стук уподобился биению сердца, быстрому и частому.
      Тяжелые гулкие раскаты грома подступали все ближе и ближе к трактиру. Когда удар прозвучал над самой крышей, Горивек очнулся. Откинув в сторону пустой кувшин, обиженно звякнувший о камни у камина, он встал и медленной шаркающей походкой побрел к лестнице.
      И тут дверь скрипнула. В трактир ввалился путник.
      – Фу, ну и погода! – загромыхал от порога его бас.- Чем же я прогневал Бога, что Вседержаталь послал меня в путь в такую ночь? Эй, слуги, где вы там? Или в этом проклятом месте уже все повыме-рли?
      Девочка сорвалась с места. Низко поклонившись гостю, извиняясь за нерасторопность, она приняла у него тяжелый мокрый плащ, под которым оказалась зеленая сутана монаха.
      – Святой отец!- искренне обрадовавшись, она попыталась схватить его руку, поцеловать, но тот небрежно отмахнулся от нее, как от надоедливой мухи, и, достав платок, стал старательно вытирать мокрое лицо.
      – Ладно, сперва дело,- вновь заговорил он.- Где те, чьи души я должен провести к богу? Уверен, они довольно нагрешили на своем веку, раз Создатель призывает их на свой суд в такую непогоду. Мне придется изрядно постараться, уговаривая Вседержателя принять их. Так что не поскупитесь на богоугодное дело. А наша милость…
      – Мне известна милость священников, впрочем, так же как и ее цена! – вдруг встрепенувшись, зло проговорил Горивек.- Но на этот раз ты поторопился: моя жена и сын еще живы!
      – Раз так, подождем, – спокойно ответил священник.- А ты, сын мой, успокойся, не то я могу решить, что передо мной заблудшая овца. Лишь горе оправдывает подобные слова.
      – Святой отец,- заспешила к нему старуха.- Сам Бог прислал вас к нам в этот час.
      Помогите! Может, еще не все потеряно.
      – Нет, нет! Мне рассказал об этих несчастных заезжий ле-карь. Его слову я полностью доверяю. Да и не дело служителя церкви мешать божьим промыслам… Вот что, милейшие, раз приходится ждать, позаботьтесь о моей повозке, пока она вконец не промокла. Накормите коня. Да и мне не мешает согреться.
      Слуги засуетились вокруг него, а Горивек, в сердцах мах-нув рукой, пошел вниз за новым кувшином вина.
      Едва он успел подняться из подпола, как дверь снова, заскри-пев, отворилась, и в трактир вошли новые гости. Одеты неб-роско, но не в лохмотья бродяг. Скорее, пришельцев мож-но было принять за знатных горожан: порывы ветра, врывавшиеся из-за распахнутой двери, теребили дорогие темные плащи, укутывав-шие странников с головы до ног.
      – Входите, входите, не напускайте холода! – стал торопить их усевшийся на стул возле самого огня священник.
      Те сделали несколько шагов, но затем, не заходя в комнату, ос-тановились.
      Служанка, протянувшая уже руку за плащами, резко отдернула ее, словно обжегшись, и, зашептав молитвы, попятилась назад. Теперь и трактирщик заметил блеснувшие в свете факелов мет-ки – пентаграммы, стоявшие на плечах пришельцев. Видно, по вдруг нависшему напряжению священник тоже почувствовал что-то неладное. Впившись глазами в странников, он вскочил, ощерился:
      – Колдуны?! Вышвырните скорее за дверь эту не-чисть! Выродкам не место в доме почитателей божьих!
      Но Горивек задумался и, видя в его нерешительности надежду, один из пришельцев отбросил капюшон, открывая молодое смуглое ли-цо, и поспешно заговорил:
      – Позволь нам остаться на ночь. Мы не оскверним твоего жилища и можем щедро заплатить за гостеприимство, – быстро достав тяжелый кошель, он нагнулся, опуская его на пол, к ногам хозяина, который продолжал неподвижно стоять, раздумывая, как поступить.
      – Вон, дети мрака! – вновь закричал священник, надвигаясь на чужаков черной тучей.
      – Если верно, что молния – меч Господень, се-годня ей предстоит славное дело – покарать нечистых!
      – Божий человек, – вновь заговорил молодой колдун. – Мы уйдем. Мы сделаем так, как ты велишь, но позволь ей, – движением головы он указал на женщину, которую бережно поддерживали двое его спут-ников, – остаться. Она вот-вот должна родить.
      Пожалей несчастное, ни в чем не повинное дитя, которое не успело даже войти в этот мир.
      – Чтобы она принесла здесь своего звереныша?! – священник задохнулся от гнева.
      – Пусть остается. И вы оставайтесь, – вдруг промолвил Горивек. – Тая, – позвал он девочку- служанку. – Отведи их на чердак. Ес-ли потребуется вода или еще что – скажи Орхипу, он принесет.
      – Спасибо, – колдуны низко поклонились.
      – Погодите благодарить, – трактирщик был полон решимости – чувства, которого он не испытывал никогда рань-ше. – Сперва о плате, – он поддел кошель носком тяжелого грубого са-пога, отодвигая в сторону, – мне нужны не деньги. Моя жена и сын тяжело больны. В сущности, они уже мертвы. Ни бог, ни люди не мо-гут их спасти. Так вот, вы вылечите их.
      – Что?! – в ужасе вскричал священник. – Вероотступник! Как ты посмел даже помыслить о подобном! Знаешь ли ты, что ждет пошедше-го на столь ужасный грех…?
      – Мне все равно, – резко прервал его хозяин. Он смело взгля-нул в глаза колдуна – пылавшие черные бездны. – Так ты спасешь их?
      Путник кивнул:
      – Конечно, добрый человек, – услышал трактирщик долгожданный ответ. – Я готов сделать все, что в моих силах. Веди меня к ним, пока не стало слишком поздно даже для чуда.
      – Это очень опасно, – остановил смуглолицего другой колдун, по голосу старше первого. Он качнул головой в сторону священни-ка. – Может, будет лучше, если к больным пойду я?
      – Нет, – тот коснулся его руки. – Нельзя взваливать свои долги на чужие плечи…
      Позаботься о спутнице, – и он двинулся вслед за трактирщиком.
      А служанка тем временем взяла факел и с опаской, смешанной с любопытством, поглядывая на шедших вслед за нею колдунов, повела их на чердак, где те, обессиленные, опустились на кучу старой соломы, сваленной на полу.
      Тая хотела уже юркнуть вниз, уйти, спрятаться, но, вспомнив наказ хозяина – ждать, не понадобится ли путникам чего, осталась, сжавшись в комочек у самого края ведшей вниз лестницы, непрес-танно читая молитвы-обереги.
      Колдуны между тем облегченно вздохнули:
      – Хвала богам, даровавшим нам сегодня крышу над голо-вой, – прошептала ожидавшая ребенка, снимая плащ. Это была еще молодая, красивая женщина с волосами цвета налившейся пшеницы, па-давшими водопадом на плечи.
      – Хвала богам, – вторя ей, промолвили остальные. Опустив го-ловы на грудь и не поднимая взгляда с дощатого пола, они какое-то время сидели молча, словно беззвучно читая молитву. Затем сняли мокрые плащи, расстелили их на полу внутренней стороной вверх.
      Двое мужчин лет сорока-сорока пяти с блестевшей в волосах сединой и добрыми печальными глазами и девочка – ровесница Таи – с серыми, тонкими косичками.
      – Когда? – спросил женщину один из колдунов.
      Та прислушалась к себе, а затем тихая улыбка скользнула у нее по губам.
      – Уже скоро. Не пройдет и часа, как в мир вступит еще одна наделенная даром дочь земли и огня.
      Кивнув, колдуны замерли, приготовившись терпеливо ждать. Они сидели в полной тишине, в которой не было слышно ни биения сердец, ни взволнованно быстрого дыхания.
      Любопытство пересилило страх и Тая, подняв глаза, бросила быстрый, вороватый взгляд на пришельцев.
      Она родилась в маленькой, мирной деревеньке, где и была-то, сколько она себя помнила, лишь одна колдунья – старуха-повитуха, всегда улыбчивая, во всем готовая помочь. Ее сожгли на костре в прошлый, холодный и дождливый год, обвинив в порче. Она не сопротивлялась, не молила о пощаде, не проклинала, просто смотрела на всех с грустью и сочувствием, как мать смотрит на маленького ребенка, причинявшего ей боль. Наверное, ее бы помиловали, если бы священники, пришедшие из дальнего храма, не пригрозили де-ревне отлучением…
      И тут девочка встретилась взглядом с маленькой колдуньей, которая, робко улыбнувшись чужачке, придвинулась к ней, села ря-дом.
      У нее были огромные, похожие на озера, голубые глаза, добро-та и тепло которых могли растопить лед любых страхов.
      – Мне казалось, что у всех колдуний волосы черные, словно са-жа, и черные глаза-угольки,
      – Тая и не заметила, как заговорила с ней. – Ты не похожа на них. И она, – девочка чуть качнула головой в сторону женщины, – тоже.
      – А много ты встречала колдуний?
      – Одну. Но священники говорили, что бог метит вас черным цветом.
      – Не знаю, – девочка пожала плечами. – У меня они от рождения такие, – и она улыбнулась, словно извиняясь.
      – Как тебя зовут?
      – Полеся, – та устроилась поудобнее, поджав под себя ноги.
      – Эта женщина – твоя мать?
      – Нет, – ее глаза погрустнели, подернулись пеленой боли. – Дуб-рава – наставница.
      Она взяла меня к себе, когда мама… – девочка замолчала, а затем, совсем тихо, добавила: – Когда мамы не стало.
      – Моя мама тоже померла. Давно. Я ее почти не помню. Затем бог прибрал отца и братьев. И у меня никого не осталось. Дом заб-рали за долги… Сперва я бродяжничала, а потом прибилась сю-да. Хозяева всегда были добры ко мне…
      – Выходит, ты тоже сирота. У нас общая боль.
      – Сейчас, когда хозяйка при смерти, я чувствую себя так, словно второй раз теряю маму…
      Полеся вздохнула: – Да… Когда я узнала, что мужа Дубра-вы больше нет, я рыдала, как по отцу.
      – Значит, тот… Который лечит хозяйку, не муж твоей наставни-цы? – Тая была удивлена. Она не могла даже представить себе, чтобы кто-то решился пойти на такой риск, подвергая себя смертельной опасности ради чужого человека. – Может, тогда, брат…?
      – Нет, – Полеся качнула головой. – Мы жили в домике у одного маленького городка…
      Все было хорошо… Люди любили нас… Дубрава – замечательный травник, а ее муж, Лесь…Конечно, это запрещено законом, но люди просили его, и он заклинал погоду… Крестьяне, жившие вокруг, не знали неурожаев, а горожане – болезней…
      Но по-том пришли проповедники… Ничего, что я так длинно рассказываю?
      – Нет, – чуть слышно прошептала Тая. – Мне интересно слу-шать тебя. Словно попадаешь в другой мир.
      – Тот мир не лучше этого, – Полеся горько усмехнулась. – В об-щем, те, кому мы помогали, испугались гнева бога. Леся поймали и сожгли, а мы с Дубравой успели убежать… Дубрава обратилась к Старшим. И они прислали нам спутников, которые обязались позаботиться о нас… Вот и все.
      – Какие у вас удивительные обычаи! Если бы и люди так же по-могали друг другу! – у нее на глаза навернули слезы. Скольких бед ей удалось бы избежать, если бы хоть кто-нибудь из деревенских приютил у себя сироту!
      – Это не потому, что лишенные дара – злее, хуже нас, нет, это совсем не так!
      Просто… Горе, кара, беда…они объединяют. А вы счастливее нас. Счастьем делиться труднее.
      Тая поражено заморгала глазами. Эта колдунья, одна из тех, кого все называли жестокими, себялюбивыми и мстительными, совершенно искренне жалела ее, и при этом так мягко, осторожно, что это не ранило, не заставляло слезы навертываться на глаза.
      – Странно, – прошептала она. – А ведь ты должна ненавидеть лю-дей, презирающих вас, прогоняющих прочь, убива-ющих…
      – У вас есть право нас презирать, – Полеся, погрустнев, опус-тила голову. – Мы виноваты перед вами и должны, поколение за поко-лением, расплачиваться за вину предков.
      – О чем ты? О легенде про короля-колдуна? Но ведь это лишь легенда!… Нет? Даже если так, почему дети должны платить за преступления родителей?
      – Хотя бы потому, что мы хотим сохранить память о прошлом, – совсем тихо ответила маленькая колдунья.
      – Неужели то, о чем рассказывает эта легенда, действительно происходило? – Тая нервно повела плечами. Она помнила каж-дое слово – деревенский священник повторял ее всякий раз, когда наказывал кого – то.
      Давно, много веков назад, миром правили колдуны, во главе которых стоял их король. Они возвели города, провели ленты дорог, наделили почву плодородием… С людьми же, которые пришли, чтобы жить в их стране, они обращались хуже, чем с животными, словно те вовсе были неодушевленны и создавались лишь затем, чтобы выполнять их желания. Любой из колдунов мог убить человека, не страшась нака-зания, забрать ребенка у матери, чтобы принести его в жертву чер-ным богам…
      – Я…- губы девочки задрожали – Я еще не знаю всего, только то, что в легенде есть доля правды. Мой народ действительно ког-да-то был наделен властью и жестокостью… Но… Не знаю, мне труд-но поверить, что так было, ведь сейчас все иначе, мы стали совсем другими!
      – Прости, мне не нужно было расспрашивать тебя, – почувствовав, что Полеся готова заплакать, поспешно сказала Тая.
      – Ты просишь прощения у меня? Но почему?
      – Мне показалось, что я обидела тебя.
      – Разве колдунья имеет право обижаться? Вот, – она взяла свой плащ. – Смотри: нам велят носить пентаграмму- символ нашей былой власти, знак падения и презрения – чтобы мы не забывали о щедрости лишенных дара, позволивших нам остаться среди живых, – в ее голосе не было ни осуждения, ни гнева, лишь горечь и боль.
      – Может, за минувшее время все изменилось, та чаша, что была полной, опустела, переполнив пустую. И теперь уже мы виноваты пе-ред вами, но не можем, как это сделали вы, понять и остановить-ся. Может быть…- договорить она не успела: лежавшая на расстелен-ных плащах Дубрава приподняла голову.
      – Пора, – прошептала она.
      Тая встрепенулась, опрометью бросилась вниз, за водой. Ста-руха с Орхипом уже давно приготовили ее, согрели. Оставалось лишь отнести наверх.
      Девочка родилась легко. Ее первый вскрик был негромким, даже, казалось, робким, но счастливым. А так – обычный ребенок, розовенький хрупкий комочек, ни волчьей шерсти, ни рожек, ни тайных знаков… И земля не протестовала, она радовалась рождению нового существа. Словно омыв влагой новорожденную, дождь прекратился, из-за туч выглянула луна, окруженная звездной свитой…
      Когда на чердак поднялся хозяин трактира, малышка, укутанная в одеяльце, сладко посапывала на руках у матери.
      – Спасибо, добрый человек, – улыбнулась Дубрава трактирщику. – Если б не ты, моя девочка родилась бы на холодном ветру мертвой. Да и меня б ждала вечная дорога…
      Не знаю, смогу ли я когда-ни-будь отблагодарить тебя, ведь ты, приняв нас при священнике, под-верг свой дом такой опасности…
      – Мне все равно, что будет с этим трактиром, – тихо произнес Го-ривек. – Если жена с сыном выживут, я постараюсь увезти их отсю-да. Лучше начинать все с начала, чем жить на земле беды. А если нет… Тогда уж совсем ничего не будет иметь значения.
      И тут снизу донеслись быстрые шаги, и задорный детский голо-сок звонко закричал:
      – Пап! Ты где?
      Трактирщик вздрогнул и, прошептав "Неужели?!", бросился вниз. Спустя мгновение Горисвет уже обнимал жену, крепко прижимая к груди сына – бледных, исхудав-ших за время болезни, но живых, здоровых.
      – Знаешь, – мальчик говорил без умолку. – Мне снился странный сон! Словно мы с мамой собираемся куда-то уезжать. Уже запрягли в повозку коня, сложили какие-то тюки… Такие тяжеленные! А ты по-чему-то не едешь с нами, стоишь на пороге и машешь рукой, сначала прощаясь, а потом… как-то по-другому, словно просишь нас оста-новиться, остаться. Но мы с мамой не можем. Что-то зовет нас ку-да-то…
      Потом появился настоящий колдун. Только он был не злой, как все говорят, а добрый. Сперва с тобой, у порога, а потом – раз! – и у нас, в повозке. И конь его послушался – нас не слушал, а его сразу же – повернулся и пошел назад, к дому… А потом я проснулся и совсем – совсем здоровый. Только есть очень хочется!
      – Сейчас… Сейчас я тебя накормлю, сокровище мое! – он расце-ловал сына. Затем, на мгновение взглянув на спокойно улыбавшуюся жену, повернулся к колдуну, который, бледный, с посиневшими губами и усталыми глазами стоял чуть в стороне, опершись спиной о стену.
      – Спасибо тебе. Не знаю, как отблагодарить…
      – Жизнь за жизнь, – чуть слышно прошептал тот. – Ты ничего мне не дол-жен… – по мере того, как он продолжал говорить, его голос набирал силу. – Но, в любом случае, я рад помочь: в мире осталось не так много добрых людей… А теперь прости, мне нужно взглянуть на новорожденную, – и он стал медленно подниматься на чердак.
      А Горивек повел жену и сына в залу, где старуха уже пригото-вила густой ароматный бульон.
      Священника не было нигде видно и трактирщик заволновался:
      – Где он? – тихо, чтобы не тревожить родных, спросил он Орхипа.
      – Внизу, в подполе, – мрачно бросил тот.
      – Что?! – ужаснулся трактирщик.
      – Он пытался тайком выскользнуть, но я так подумал, что не след его отпускать, а то потом жди беды.
      – Но что нам с ним делать?!
      – Ничего, пущай посидит в компании с бочками вина, придет в себя, успокоится, отоспится до утра, авось, забудет о том, что произошло.
      – Что-нибудь случилось? – рука жены осторожно коснулась плеча трактирщика.
      – Нет, все в порядке… Теперь вам нужно отдохнуть, поспать…
      – Нет! Я не хочу спать! Я выспался на всю жизнь! – воскликнул мальчик, недовольно топнув ножкой.
      – Пойдем, солнышко мое, папа прав. И потом, он ведь – глава семьи, и мы должны его слушаться.
      – Но почему? Я не хочу! Ну пожалуйста! – заканючил было он, но, подчинившись, вздохнул и зашагал вслед за матерью в спаленку. Трактирщик пошел следом, боясь, что если он оставит родных одних хотя бы на мгновение, те исчезнут.
      – Они совсем такие же, как прежде, – улыбнулась ему стряпуха.
      – Да, – кивнул он.
      Весь остаток ночи трактирщик просидел рядом с женой и сыном. Вглядываясь в их лица, он с содроганием ждал рассвета, словно в первых лучах дневного светила они могли исчезнуть, растаяв без следа, как тени или творения черных богов. Но вот солнце взошло, заискрилось, заиграло, его лучи, проникнув через оконце, коснулись лиц людей, раскрасив их здоровым румянцем.
      Только когда в комнату осторожно вошла старуха, Горивек, наконец, поднялся с кресла.
      – Что? – выйдя вслед за ней в темный коридор и затворив за собой дверь, спросил он.
      – Хозяин, я подумала, тебе следует знать: колдуны собрались уходить.
      – Да, спасибо. Нужно проститься с ними, поблагодарить.
      – И еще, хозяин, как быть со священником? Он, кажись, притих. Может, отпустить его? Не брать же такой грех на душу… – она уста-ло подняла глаза, покрасневшие от бессонной ночи.
      Трактирщик призадумался. Вчера он хотел лишь одного: чтобы его жена и сын жили.
      Ничто иное его не беспокоило. Сейчас же, когда старая беда осталась позади, он увидел, что на горизонте показалась новая. Ведь его близких вылечил не ле-карь и не священник, а колдун, прибегнув для этого к помощи своего проклятого церковью дара.
      Теперь, если правда раскроется, все они: и трактирщик с женой и сыном, и его слуги, – будут жестоко наказаны как вероотступники или, того хуже, казнены, словно слуги черных богов. И, разумеется, в любом случае, страшная и мучитель-ная смерть ждала колдуна, осмелившегося воспользоваться колдовством. Законы строги и в них нет лазейки для жалости…
      Трактирщик тяжело вздохнул, виновато взглянул на старуху и пробормотал:
      – Прости… Я не подумал о будущем… Может быть, если я сдамся на суд церкви, служители пощадят всех остальных? – он знал, что старая женщина много пережила на своем веку и полагался на ее мудрость.
      – Нет, – качнула та головой. Она смотрела прямо на Горивека, и в ее глазах не было ни осуждения за минувшее, ни страха перед буду-щим. – Это не выход, они не станут слушать тебя, тем более, не забы-вай, что для них спасенные колдовской силой – слепые орудия чер-ных богов, которые не заслуживают ничего, кроме смерти.
      – Мы не можем убить человека, даже если от этого зависит на-ша жизнь. Отпусти священника. А мы станем собираться в путь. Думаю, у нас хватит времени, чтобы уйти.
      – Хочется верить в это, – вздохнула старуха. – Так я пойду, сниму засов?
      Горивек кивнул. Сам же он, оглянувшись, постоял какое-то вре-мя, обдумывая, стоит ли будить жену, или подождать, пока она проснется, и как лучше сказать ей правду. Как она, воспитанная в глубокой вере, все воспримет?
      И тут дверь шевельнулась, выпуская женщину. В ее глазах цари-ла грусть…
      – Ты слышала?
      Та кивнула.
      – Прости, я…
      – Все хорошо, любимый, – она подошла, прижалась к его груди.
      – Ты не осуждаешь меня? Знаю, я не имел права поступить так, не спросив вашего согласия…
      – Ты сделал то, что должен был. Ты спас жизнь нашему сыну, дал мне счастье видеть его здоровым. Мой мальчик остался прежним, я не вижу знака черных богов на его душе. Ничего не изменилось и во мне… Ты подарил нам жизнь. Что может быть дороже ее? Разве этот старый дом стоит хотя бы одного дня? Незачем сожалеть о случившемся… Пойдем, проводим наших гостей. А потом начнем соби-раться в путь…
      И, приобняв жену, Горивек вышел из трактира.
      Дождь, прекратившийся ночью, не спешил возобновить свой та-нец. Разогнавший серые тяжелые тучи, освобождая от их оков голубое бескрайнее небо, ветер утих.
      Чистый, прохладный воздух сверкал на солнце, словно серебряная вуаль: лучшая погода для тех, кто отп-равляется в дорогу.
      Священник в мятых, заляпанных подсохшей грязью одеждах, не-ряшливо висевших у него на плечах, стоял у своей повозки, ожидая, когда Орхип впряжет коня. Его глаза были сжаты в щели, взгляд полон ненависти и презрения, с губ нескончаемым потоком срывались проклятья. Казалось, он готов был похоронить под ними и трактир, и всех людей, к которым привела его дорога.
      Увидев хозяев, он покраснел от злости, замахнулся рукой, словно собираясь ударить и со страшной, упрямой яростью закричал слова отлучения от церкви.
      Горивек вздрогнул, но не сдви-нулся с места, готовый принять все. Он боялся за жену, но та лишь покрепче прижалась к нему и опустила глаза, смирившись с тем, че-го не могло не произойти.
      Покорность людей лишь сильнее разозлила священника. Его глаза запылали.
      – Вам все равно! – дико закричал он. – Презренные, вы заслужи-ваете… – он не договорил фразы. Его губы скривились в усмеш-ке. Он был готов расхохотаться, но сумел-таки сдержать себя. Дож-давшись, пока безумное веселье в его груди утихнет, священник воздел вверх руки и заговорил нараспев…
      Горивек никогда раньше не слышал этого заклятия. Он не мог понять его, словно оно произносилось на чужом языке.
      Трактирщик попытался сдвинуться с места, но ноги более не слушались его. Они словно вросли в землю. На плечи начала наваливаться тяжесть, глаза стали слепнуть, щеки защипал жар.
      И тут смуглолицый колдун выступил вперед, замер между мирянами и священнослужителем, заслоняя беспомощных людей.
      – Что ты делаешь! – гневно воскликнул он. – Заклинание Поте-рянных душ вызывает силы, которые ты не сможешь даже понять, не то что взять под контроль!
      Остановись!
      Но священник, не слыша его, продолжал выплевывать слова, падавшие на землю черными чадящими углями.
      Сжав губы, смуглолицый замер, не отрывая от чужака взгляда немигавших глаз.
      Рядом с ним встали его спутники-колдуны. Женщина хотела, передав новорожденную воспитаннице, присоединиться к ним, но резкий взгляд того, кто, по-видимому, был главным в этой маленькой группе, заставил ее остановиться.
      – Нет! – испуганно воскликнула жена трактирщика, немного придя в себя и начиная осознавать происходящее. – Прекрати! Ведь ты – слу-житель божий! Как ты может прибегать к помощи тех, с кем постав-лен бороться!… Да защитит нас Создатель!
      По мере того, как произносился заговор, одежда на священнике затлела, а затем вспыхнула ярким пламенем. Но тот даже не заметил этого, не чувствуя боли, ослепленный своим безумием.
      Горящим факелом, воспламенявшим все, к чему он прикасался, даже голую, пропитавшуюся насквозь слезами дождей землю, он мед-ленно двинулся вперед. Шаг, второй… И замер перед колдунами. Дернулся, одержимый уже неподвластной ему силой, пробуя преодолеть возведенное странниками невидимое препятствие, прокричал хриплым, похожим на хруст мокрых веток в костре голосом на совершенно чу-жом, нечеловечьем языке еще одно заклинание…
      Небо почернело, навалившись мрачной тучей на землю, застона-ло, закричало раскатами грома, озарилось яркими вспышками молний, которые, казалось, собрались со всех небесных чертогов, слива-ясь в нечто непостижимо огромное…
      Запрокинув головы, люди, не в силах оторваться, смотрели вверх, с каждым мигом все сильнее и сильнее ощущая силу надвигав-шейся беды. Трактирщик прижал к себе жену, которая не прекращая ни на миг, одну за другой читала молитвы, надеясь, что ее вера поможет колдунам победить зло.
      А затем страшная, прошедшая через все небо молния, подобна огненному копью, пронзила священника насквозь, отбросив всех остальных далеко в сторону. Воздух, ставший вдруг тяжелее скалы, навалился, прижимая к холодной, мокрой земле. И все вокруг утонуло в море огня.