- Будут. - Твердо ответил ей сын, - Мы будем строить семью. К стати она не такая уж и простая, она учится на физмате МГУ. Просто её родители не понимают.
      - А что ты понимаешь, говоря - строить семью?
      - Ну... чтоб в доме уютно было. Мам! - повысил он тон раздраженно: Это же невозможно! Ты, иногда, сыплешь пепел своих сигарет - где попало! И вышел из её комнаты.
      Виктория пошла за сигаретами. На выходе из квартиры её встретила соседка Марьванна:
      - За что ж вы девочку обидели?! - Волна жаркого шепота заставила Викторию прижаться затылком к стене. Она не сразу поняла - какую девочку и не нашлась что ответить
      - Терпеть надо было. Терпеть. Ты же старше Зинаиды-то. Если что не понимает - объяснить.
      - Да я и так терпела...
      - Дотерпелась. На что она Симку кормить будет? Хотела у меня уже девочку отнять, да я бесплатно с дитем сидеть согласилась. А она мне вчера сто рублей принесла. Я уж думаю, не толкнула ли ты девчонку на панель?! И духами от неё пахло. Я ей говорю: Сходила бы ты в церковь, Зинаида.
      - Да какая церковь - ей в монастыре бы пожить!
      - Да кто ж её при малом ребенке в монахини возьмет?!
      - Странная у нас система какая-то: пол жизни греши - лги, воруй, убивай, а потом пошел в монастырь, стал отшельником, потому что устал - и на тебе: чуть ли не святой!..
      - А как же иначе-то?! Когда-то грехи-то замаливать надо.
      - Может, сначала в монастыре пожить, философией пропитаться - как у буддистов...
      - И не говори мне про всяких там язычников и басурман. Грех! Видно сама язычница, вот и Зинаиду страдалицу работы лишила. Денег бы дала выходное пособие.
      Виктория промолчала о том, что денег она дала Зинаиде столько, сколько хватит ей при умеренном образе жизни ещё месяца на три, а Зинаида, поссорившись с Викторией, даже не подумала отдать ей выданные подъемные, или пообещать отдать долг. К тому же после заявление соседки о том, что она язычница, (и это-то на исходе двадцатого века!) Виктории совсем поплохело: перед глазами пронеслись кадры из исторических фильмов, разъяренные рожи, костры... Сплошная святая инквизиция. Кочевряжестое пламя душ, готовое пожрать все и вся неясное, оттого и пугающее. А внизу ждал недавно приобретенный Фольцваген, но с уже сломанной сигнализацией, и его в любой момент могли разобрать на детали.
      ГЛАВА 26.
      В самолете Борис чувствовал себя на взводе. Вадим, выпив немного ликера, сразу задремал. Борис надоел ему, не меньше чем Борису весь вместе взятый непонятный Таиланд. В салоне народа было значительно меньше, чем на пути туда. "Пацаны" видимо решили остаться в стране, где нет ИНТЕРПОЛА, или пропали навсегда, словно затонувшие шхуны, на дне притонов, плотно облепленные, водорослевидной нежностью таек.
      Едва самолет взлетел, пассажиры расселись у иллюминаторов, так что ни на вторых, ни на третьих местах никого не было. Лишь один ряд сохранялся плотно - три женщины, из тех, кого называют матерыми, сидя в одном ряду сразу бросались в глаза. С краю сидела платиново-волосая бабенция лет под шестьдесят, в красной блузе расшитой павлинами, видимо, частенько выпивающая, но генетики столь мощной, что здоровья хватало на немалые дозы. С жаром её тела с трудом справлялись кондиционеры. Следующей была женщина лет за сорок, тоже блондинка, с проступающим сквозь все движения инстинктом парикмахерши всегда готовой стричь нагло, резко - не важно что: волосы ли, купюры у богатенького ухажера... Отбрить явно тоже могла не задумываясь. Третьей, у окна сидела так самая рыжеволосая бестия, думавшая, что с одного взгляда на неё все пакистанские мужчины падут к её ногам, а потом так незадачливо и презрительно плеснувшая Борису в лицо.
      Увидев её, Борис сразу встал, приосанился и плюхнулся в незанятый пассажирами ряд перед ними. Ручки, перегораживающие сиденья, были подняты, можно было расположиться с комфортом. Развалился в пол оборота к ним, опираясь подбородком на спинку сиденья. Женщины тихо мирно распивали русскую водку, которую в Таиланде, при его жаре мог пить, разве что самоубийца.
      - Ну что - присосеживайся. Стакан есть? - деловито хрипло пригласила Бориса самая крупная и самая старшая.
      - А я пить с вами не собираюсь. - Замотал головой Борис, показав на свою зажатую в кулаке бутылку джина. - Я вон про чью душу пришел, - кивнул он в сторону рыжей, видимо, не узнавшей его.
      - Я? - воскликнула рыжая. - Что тебе надо от меня?!
      - Не узнаешь?! - зарычал Борис сквозь зубы.
      - А что она тебе сделала?! - Возмутились её соседки.
      Вадим, сначала наблюдавший за Борисом, хотел остановить его, посадить, в буквальном смысле, на место, но выпил ещё сто грамм ликера "Бейлис" и решил не обращать на него внимания. Общение с мягкими обходительными тайцами почему-то не вызвало у Бориса желания впредь быть столь же предупредительным и не траться зря на разрушительную энергию раздражения. Наоборот - чем больше он с ними общался - тем больше росла степень его тайной агрессии. "Когда-нибудь он все равно должен был взорваться. Пусть сбросит пары в самолете. - Рассудил Вадим. - Иначе мне с ним в Москве не совладать". И погрузившись в дрему, краем уха слушал Борисовы тексты. Тут было чему подивиться:
      - Да ладно. Мало ли что случилось один раз... - Успокаивали его женщины.
      - Ага! Выходит - один раз не пед... - араз. - Круто набирал обороты Борис. - А не бывает так. Не выходит! Не получается!
      - Да что ж ты такое говоришь то? - спросила, та, что стригла кого ни попадя.
      - Вот видишь. Сам говоришь, что один раз ничего страшного. Отмахнулась от него старшая, имея ввиду истинный смысл сказанной им поговорки, а не то что думал он, вспомнив её.
      - Это поговорка неправильная. Как раз для таких во-от. - Рычал Борис. - Один раз ещё как! Вот наркоман, к примеру, не может быть один раз. Или уж ты наркоман, или уж ты не наркоман. Вот и она мне за все и ответит, если такая крутая.
      - Ща, она тебе ответит, её покруче тебя парни встречают.
      - Да не успеют. Едва она с самолета сойдет, я её ещё до таможенного контроля за будку отведу и порву как лягушку. Думала, что в дороге все можно. Больше не встретимся, мол. А вот и встретились. Я специально на этот рейс билет взял. Все про тебя выяснил.
      - Ах, вот как?! - кокетливо встрепенулась рыжая - виновница конфликта.
      - А ты вообще молчи, я тебе слова не давал.
      - Хорошо, помолчи, помолчи, подруга. - Закивала Старшая, - А тебя как зовут-то парень.
      - Да не хочу я с вами знакомиться. - Отмахнулся Борис, чувствуя, что теряет силу.
      - Меня - Нина Петровна. Можно просто: тетя Нина. Успокойся, парень. Не таких видела. Как звать-то?
      - Борис. - Прорычал ему в спинку кресла. - Все равно она мне за все в Москве ответит! Да я в Шереметьево выйду, заведу её за ларек, ласково так, иль мои парни, что вона тама сидят, - кивнул он за спину. В салоне за ним у каждого окна сидели мужчины. - Заведут так, что отказаться не сможет. В засос обцелую! А потом!.. А потом разорву как... как жабу! И никакая её братва не успеет спасти.
      Вадима передернуло от его слов. Женщины заверещали что-то успокаивающее. Народ сидевший неподалеку начал оглядываться. А Борис не унимался. Бездна ненависти ко всему клокотала в нем, выбрасывая на поверхность все новые и новые горячие фонтаны:
      - Комсомольскую правду читаете? Как не читаете?! Я ещё пять лет назад самолет в Турцию раскачал! Кресла вырывал. Вона оно как! Комсомольскую правду читать надо! Там обо мне писали!
      - Ой, как! - аж подпрыгнула, глядя ему в глаза, старшая и выронила стакан с водкой. Тут же стряхнула с себя капли, и спокойно попросила: Принеси-ка мне стаканчик, Боренька.
      - Да я вам в швейцары не устраивался! - зарычал Борис с новой силой.
      - Ой, да пожалей ты нас! - заныла парикмахерша в прямом и переносном смысле. Из чего ж мы пить-то теперь будем. У нас, что один стакан на троих должен быть?
      - Два у вас стакана. - Поправил её Борис.
      - Можно слова? - подняла руку рыжая.
      - Нет. Слова не даю! - рявкнул Борис.
      - А стаканчик возьмешь у стюардессы? У меня ж сто килограмм весу. Вставать трудно. - Перебила старшая.
      - Стаканчик принесу. - Согласился Борис. - А слова не дам. - И пошел к стюардессам.
      - Пару бери, пару! - крикнула ему вслед старшая.
      - Ой, Борька, какой ты все-таки хороший. Вот я, когда ещё в Красноярске жила, на юридическом училась, - продолжала, наливая ему водку в стакан старшая, - Так я это... физиогномику проходила. Знаешь, что это такое, так вот - лицо у тебя парень, я скажу, интеллигентное.
      Борис недоуменно погладил свою трехдневную щетину на щеках, его удивило, как же это она его раскусила, но все-таки пробурчал не без кокетства: - Ничего себе, нашли лицо интеллигентное, оно ясно, что лицо не кавказской национальности, но что б интеллигентное... да дебил я! Дебил! На Авилова похож! Знаете артиста такого? В Петербургских тайнах играет, он ещё рядом с моим домом в "Театре на Юго-Западной" играет. Челка прямая такая, глаза как у быка... А челюсть! Не знаете?!
      - А я что говорю - интеллигентное. Если на артиста похож, так не на дебила же. Да и челюсть у тебя нормальная. Очень даже красивая.
      Борис с недоумением погладил свой небритый подбородок. Две женщины чокнулись стаканчиками об его стаканчик, выпили.
      - Ой, Борька-а! Хороший ты парень! А хочешь, мы тебе сейчас песню споем? - Совсем раздобрела старшая.
      - Песню?.. - Пока Борис соображал, о чем они, все три запели звонкими девичьими голосами: - "...Видно не судьба, видно не судьба встретиться с тобой..."
      Борис с ужасом в глазах оглянулся, все кто не спал в салоне, смотрели на него. Захотелось вскочить и побежать от них, но крепкие острые женские ноготки впились ему в плечи. Он задергался, словно на электрическом стуле. Они захихикали, сбились и прекратили петь.
      - Ой, как же так, сбились, девчонки?! - искренне расстроилась, сидевшая посередке. - Давайте другую.
      - Все! - Резко рванул Борис и, высвободившись из их цепких пальчиков, пригрозил: - Если запоете ещё раз - уйду!
      В ответ они почему-то не обрадовались его возможному уходу и не запели, а деловито разлили водку по стаканам. Тут снова подняла руку молчавшая со страху та самая - рыжая.
      - Я ей слова не даю. - Гордо отвернулся от неё Вадим. - А вы дайте, дайте ей сами, если очень хотите.
      - Ну зачем ты так! Знаешь, какая у неё судьба! - с нотками отчаяния в голосе воскликнула "парикмахерша".
      Борис удивленно уставился на нее.
      - Знаешь, какая у меня судьба?! - в тон соседки, но с ещё большей слезой в голосе воскликнула рыжая.
      - Какая? - Растерялся Борис.
      - А вот такая!.. Мой меня дома, как собачку держит! Никуда не выпускает! А на Таиланд, знаешь, сколько дал? Знаешь?! Мало того - дождался февраля, когда подешевле билеты и туры, - в пекло же отправил, в пекло и считай!
      - Что считать?
      - На три недели! "Лети, дорогая, лети отдохнуть - не мешай мне своими делишками заниматься". Так, знаешь, сколько на покупки дал?!
      - Ну? - Только и сумел выдавить Борис.
      - Смотри! Какую ерунду я себе купила! - она протянула ему руки в золотых перстнях.
      - Ну? - Ошарашено он уткнулся взглядом в перстни. Он ещё даже не догадывался, что все это значит. Но наступление начало разворачиваться полным фронтом:
      - Он мне дал на покупки всего две тысячи долларов! - Она воскликнула это так отчаянно, в глазах её блеснули слезы, что Борису ничего не оставалось, как возмущенно помотать головой:
      - Ну и гад! - И он тут же оторопел - на тысячу долларов там можно было прожить хорошо, по его прикиду, не менее чем пол года. Но этот мужик же дал ей всего две тысячи, не на жизнь, а на покупки! Так сколько же он всего на неё потратился?! Борис попытался разобраться и у него в голове наступил сплошной катаклизм.
      - Вот я и напилась тогда и была никакая. - Уже с печалью, оскорбленной в своих лучших порывах женщины, продолжила Рыжая.
      - Но ты же женщина?! - Борис не знал, что сказать более.
      - А я как женщина и была никакая.
      И тут все женщины заговорили сразу, все жаловались на своих мужей, на то, как приходится вести домашнее хозяйство, и выглядеть ещё хорошо, а они себе такое позволяют!..
      - Ты ж так с женой, Борьк, не поступаешь. Я ж вижу - не поступаешь, успокаивающе бубнила Старшая. - Вот у тебя жена сколько раз в году летает заграницу отдохнуть?
      Борис глубоко задумался. В его тридцать три у него никогда не было никакой жены, и все-таки выдохнул перегаром им в лица:
      - Два. - И подумав, что этого будет маловато, добавил: - И домработницу держу.
      Они смотрели на него, восторженно качая головами.
      - И не одну женщину ещё не обидел! Я считаю так - если она только за столиком со мною сидит, я должен за неё отвечать. - И тут подумав, что они догадаются, что вся его частная жизнь проходит вот так, как сказал, за столиком, пояснил: - Если переспал - отвечаешь за её судьбу! Вот у меня от жены один сын, - вспомнил он, что его последняя неразделенная любовь замужем и уже родила сына и, представив себя на месте её мужа, уже говорил легко: - Так у меня все обеспечены: и жена, и сын, и... побочные дети и матери их...
      "Пора давать отставку, - мрачно подумал Вадим, слушая то, что несет Борис, - Совсем адъютант заврался. Я ж всех его баб не прокормлю".
      Тем временем женщины возбужденные Борисовыми заявлениями, начали жаловаться на мужские измены. Их монологи, то сплетавшиеся в единое повествование, то держащиеся сразу в трех параллелях длились около часа. Борис совсем запутался. Он не знал, как их успокоить, одна плакала, другая ругалась, третья язвила, он окликнул стюардессу и заказал ещё бутылку водки:
      - Вот я с женой живу уже десять лет. - Сказал он и, разлив водку по стаканчикам, что держали женские дрожащие руки, продолжил: - И не разу ей не изменял.
      - Ой! Да какой же ты хороший! А меня Катя зовут. - Кокетливо придвинулась к нему рыжая бестия.
      Не прошло и десяти минут, как они уже стояли в проходе, в обнимку, и распивали бутылку дорогого французского красного вина.
      Вадим слышал её шепоток, обо все тех же пресловутых двух тысячах долларах. То она жаловалась, что обидчивая спьяну. То, что вообще не пьет, а сейчас напилась впервые в жизни. Вадим уже представил себе, как Борис бегает к ней на свидания, снова занимается фотографией, чтобы заработать побольше денег и расширить свою однокомнатную квартиру, свить гнездышко, успокоиться окончательно, больше не довольствоваться подачками Вадима... Вадиму даже стало жаль терять такого исполнительного приятеля, а с другой стороны, он объективно желал ему счастья... Но тут рыжая Катя, которая теперь казалась гораздо моложе своих лет, вдруг икнула и доверительно шепнула Борису на ухо, но так, что слышали все находящиеся поблизости:
      - Ой, я опять напилась.
      Борис в страхе дернулся и отстранился. Стакан с красным вином она держала достаточно высоко, чтобы смочь окатить его с ног до головы.
      - Ты вон какой - хороший. А он у меня... Вот я от его жадности даже заболела.
      - Как это? В натуре?
      - Ну да. По-настоящему. Даже лечилась.
      - Алкоголем что ль?
      - Нет. Я пять лет назад в психбольнице лежала. А вот видишь - не помогло. И через пять лет - как напьюсь... - Она икнула.
      Полный стакан мерно раскачивался у него перед носом.
      Борис бежал. Бежал не оглядываясь. Добежал до кабины капитана. Двое стюардов вовремя преградили ему дорогу, чтобы не полетел впереди самолета, и предложили присесть. Бесплатный стакан воды привел его в чувства. Он выпил воду залпом и задремал.
      Вадим трясся беззвучным смехом.
      - Я так и не поняла: разобралась я с ним или нет. Ну да ладно. Плюхнулась на место Бориса пьяная рыжая бестия и тут же захрапела.
      ГЛАВА 27.
      - Я ничего не понимаю! - говорила Виктория директору последнего из обзваниваемых ею магазинов, - Но объясните, почему сегодня все увеличивают заказ на сметану в три раза?
      - Деточка! - отвечал ей хрипловатый голос разбитной, не прочь выпить в хорошей компании, пожилой, но не сдающейся тетки: - Что ж ты тут не понимаешь?! Бомбит Америка Белград!
      - Ну и какое это отношение имеет к сметане?
      - А такое - все пьют. Ты что? Не слышала, как наши из гаубицы пальнули по Американскому посольству? Ты представляешь, грядет какое всенародное похмелье?
      - А сметана то здесь причем?
      - Так со сметанкой-то отойти в самый раз! Небось, не на луне живешь, пора бы знать, деточка. Мы на этой сметанке в девяносто третьем за два дня месячную выручку сделали. Во! Смотри телевизор-то, смотри! Видишь, видишь флаг американский топчут! Прибавь-ка кефиру ящика четыре.
      - Как дела? - откровенно сытый Якоб, видимо, прямо из ресторана, где имел привычку обедать со своей Машей, ввалился к Виктории в кабинет.
      - Ужасно. Создается такое впечатление, что это начало многолетней мировой войны. Сначала они изнасилуют сербов, чтобы показать всем свою справедливость - мол, не только с мусульманами воюют, но и за мусульман, потом беженцы истощат Европу, потом чеченцы обнаглеют окончательно... Страшно подумать - но если пораскинуть мозгами - для Американцев главное противостояние их миру расчета заключается в нас, а не в Садаме Хусейне, готовом завалить весь мир нефтью. Там все понятно. Мы же вне их логики живем. Им нас не рассчитать, как бы провоцировала Чечня. Обязательно начнет провоцировать их к такому же акту, что и к тому, что сейчас они делают в Сербии. Они его только и ждут.
      - Только войны нам ещё не хватало. Надо мне со своей Манькой расписаться поскорее, - задумчиво произнес Якоб.
      - Причем здесь война?
      - Потеряется ещё вертихвостка. Она же у меня медработник военнообязанная.
      Якоб уставился в телевизор. Бравые ребята с телеэкрана объявляли бойкот Пепси-Коле.
      - Поколение пепси торжественно отказывается от своей соски, - съязвил Якоб.
      - Резко увеличивая потребление сметаны, - усмехнулась, вторя ему Виктория.
      - Сметаны? - дошло до Якоба, что это дело касается и его бизнеса. Что заказ увеличили?
      - И сметаны и кефира в три раза.
      На следующий день заказ не снизился до привычных размеров. Но пришел день завоза товара и уже в десять утра первый телефонный звонок заставил Викторию поволноваться, - машина не приехала. Виктория предположила, что машина сломалась по дороге и успокоила директора магазина, тем, что, скорее всего, поломка уже устранена, и товар прибудет к обеду.
      На всякий случай она позвонила в отделение дорожной инспекции, отвечающее за шоссе, по которому должен был ехать Витюша, но никаких аварий не было.
      Ей бы не пришло в голову позвонить на молокозавод, справиться брал ли он товар вообще, если бы не звонки из магазинов трезвонящие один за другим.
      То, что она узнала на заводе - повергло её в шок. Оказалось, Витюша, скорешившись с заведующим отдела выдачи продукции, уже три раза брал продукцию в долг, а на этот раз не приехал. Получалось, что деньги, которые ему отдавали Якоб и Виктория, затем чтобы он делал предоплату, Витюша брал себе.
      Долг заводу был немалым. Так как заказ увеличивался и увеличивался наличных они не имели.
      Узнав, о происшедшем Якоб взревел: - Изобью гада! Я на него чеченцев натравлю! Я!..
      - А что если его уже нет дома? - Предположила Виктория. - Вдруг он просто запил.
      - Так что же ты хочешь сказать, что он все уже пропил?! Э... ему чтобы все эти деньги пропить...
      - Год хватит? - Предположила Виктория, но взгляд Якоба заставил её пояснить - Водка же, кажется, около доллара стоит?
      Водка-то дешевая, да дурная голова дорого обходится, - махнул рукой Якоб и, накинув замшевую куртку, пошел к выходу.
      Виктория еле успела подсесть к нему в машину. По дороге они молчали. Когда наконец-таки нашли в почти неосвещенном поселке дом Витюши, Виктория не поверила своим глазам - такие желтые облупленные двухэтажные бараки она, столько всего видевшая, видела только в кино про войну и разруху.
      Дверь была не заперта. Они вошли и, преодолев во тьме три скрипучие деревянные ступени, оказались перед фанерной, плохо прикрытой дверью - за ней слышались признаки человеческой жизни - бабья ругань, мужской бас, младенческий плач, детский смех, грохот кастрюль. Они открыли дверь никого. Длинный коридор во весь барак, перегруженные вешалки у дверей в комнаты. Они прошли до конца коридора и оказались на огромной кухне. Три неряшливо одетые женщины разговаривали между собою о чем-то бытовом, но врожденно-визгливые голоса навевали впечатление кухонной свары.
      Мужчина в трусах и в валенках курил в углу кухни, сидя на табурете, положив ногу на ногу, скрючившись словно горбатый.
      - Че надо? - сипато спросил он, заметив в дверях Якоба и Викторию.
      Женщины все, как по команде, развернулись к ним грудями, словно линкоры орудиями, и встали руки в боки.
      - Виктора Баландина. - Мрачно ответил Якоб.
      - Давно не видела. - Выкрикнула та, что потолще и, развернувшись к плите, принялась тщательно помешивать вонючие щи.
      - Ой, ищи его свищи. - Махнула рукой толстуха помягче и, развернувшись к ним задом, наклонилась над мешком картошки, что-то сосредоточенно выискивая там.
      Мужик, как сидел, так и сидел, покачивая огромным валенком на голой тощей ноге. Лишь сплюнул и отвернулся к стене.
      - Ну я пошла, - сказала та, что помоложе, и попыталась прошмыгнуть между Якобом и Викторией, стоявшими у дверей.
      Якоб словно весь кипел от злости, он схватил эту молодую бабу за руку, но она завопила, так, словно её ошпарили:
      - Ой, люди добрые! Что же это делается среди бела дня, в собственном дому: пристают да насилуют. Ой, люди добрые!
      "Люди добрые" мгновенно заполнили весь коридор.
      Ой, как щиплется, нахал! Ой, как щиплется! - застыв на месте, голосила женщина, при этом, не вырываясь, не убегая, а лишь только притоптывая после каждой самой высокой ноты.
      - Ни слова правды! - процедила Виктория, когда народ медленно двинул на них. - Вы уж нас извините, звонка на двери не было, дверь открыта, мы ищем Баландина.
      - А почто он тебе сдался? - Послышалось из набившейся в коридоре толпы.
      - Он работает у нас водителем. - Продолжая держать себя в руках, ответила Виктория. Впрочем, в минуты опасности её всегда охватывало такое сонливое спокойствие, что она с трудом сдерживала зевоту.
      - А!.. Баландина! Ну, так сразу бы и сказали. - Басистый мужик в майке кивнул в сторону бледной девушки с полудетским лицом, - Давай, давай Ольга, отвечай, куда мужик подевался?
      - Не знаю я. - Почти прошептала Ольга, и крупные слезы потекли по её щекам.
      Все, заполнявшие коридор, словно очнулись: кто-то ругал Витюшу, кто-то наставлял Ольгу, как надобно с мужиком управляться, кто проклинал водку, кто Ельцина. По обрывкам фраз, Виктория и Якоб узнали, что Витюша в последние дни загордился, - со своими пить отказывался, с бабами совсем охамел. От чего все и поняли, что что-то задумал неладное. Вот и случилось - два дня как дома не ночевал. Ольгу матом покрыл, сел за баранку и укатил. Когда кореш крикнул ему вслед, куда, мол, направился, отшутился: - "В Сочи на две ночи". Никак денег украл?.. Ольга два дня его то ждет, то ищет. Все глаза проплакала. А чего - уж не девочка. Знает, с кем живет. С ним уже не раз такое было - на неделю, на две исчезал, а года два назад укатил и лишь через три месяца вернулся холодный, голодный, больной, аж, чесоточный. Ольга в розыск на него подавала, так не нашли, сам вернулся. Нельзя ему за руль садиться - так и думает, куда укатить отседова, где компания повеселее. Да вы не думайте, едва появится, мы вам сообщим. Да только появится он теперча не ранее чем через полгода. Это ж, сколько месяцев надо, чтобы такие деньги прогулять! Дурное дело не хитрое.
      Прослушав разнобойные фразы, соединившиеся в вполне слившийся текст, Якоб подошел к Ольге:
      - Пойдемте к вам, поговорить надо.
      - Вы понимаете... - Сказал Якоб, переступив порог, и осекся. Он хотел сказать: "Вы понимаете, что это не останется безнаказанным. Вам придется подумать, как расплатиться за выкрутасы мужа". Но, увидев нищую обстановку, в пропахшей плесенью комнатке, - шифоньер годов тридцатых, грубый стол покрытый драной клеенкой, топчан на ножках из кирпичей, железную детскую кроватку, на которой сидела на коленях девочка лет пяти и, не проявляя никакого любопытства к людям, зашедшим в комнату, тем более к шумам в коридоре, самозабвенно раскрашивала красным цветным карандашом пустую пачку из-под соли.
      Ольга пятилась к окну, утирая слезы рукавом застиранного короткополого, словно больничного байкового халата и, шмыгая носом, причитала:
      - Не знаю я, где он. Не знаю я-а-а
      - Когда появится... - Начала, было, Виктория.
      - Знаю я - не скоро уж появится. Как мы жить будем?! Как мы жить-то будем? Два года не работал - все пропил. А теперь - меня с работы уволил, говорит, при дочери сидеть будешь, она у нас болезненная-я. И что?! Только раз тысячу рублей в дом принес в самом начале и все. Как работать стал жадный стал, злой. Все говорят, оттого что пить бросил, а он и не бросал, пил себе через день потихонечку... Я денег попросила, а он послал меня во-от... - она уже не могла сдержать своих рыданий.
      - Так что же вы с ним не разведетесь? - сочувственно поинтересовалась Виктория.
      - А.. а... куда я отсюда по-ойду, комната-то его, а я детдомовска-а-я.
      - Ну и с-сука эта Моника Левински! - вырвалось из Якоба так, словно он искренне верил, что причиной исчезновения Витюши послужила бомбардировка Югославии, которую Клинтон затеял для того, чтобы шоковой терапией заставить забыть о своей связи с секретаршей.
      Якоб попятился. Остановился перед дверью, пошарил в кармане, нащупал пятисотрублевую купюру, положил её на стол, и вышел из комнаты. Виктория немного постояла в оцепенении, потом точно таким же движением, как Якоб нащупала точно такую же купюру в заднем кармане джинсов и, положив на стол, побежала за Якобом не оглядываясь.
      Их машина не успела отъехать, как кто-то затряс ручку двери со стороны Виктории. Она опустила стекло. В окно просунулся конопатый мужичонка, улыбавшийся так, что казалось, лицо его сведено гримасой:
      - Мужики, - хрипел он, не обращая внимания на то, что перед ним женщина, - Николая Афганца возьмите - и проблем ноль.
      - Спасибо. Мы подумаем. - Сдержанно отрезала Виктория, и уже собралась поднять стекло, как он, надавив на него локтем, продолжал:
      - Он живет за два дома от завода справа, там во дворе любого спросите Николая Афганца - я вам гарантирую. Свой мужик!
      - Хватит с нас "своих"! - Рявкнул Якоб и нажал на газ. Конопатый еле оторвался от Жигулей, не покалечившись, и они понеслись по закатному пейзажу развороченной глинистой пустоши. Редкие деревья укоризненно стояли вдоль их узкой, неосвещенной бетонки.
      - Зачем они там живут? - почти простонала Виктория, нарушив длительное молчание.
      - Деваться некуда. - Огрызнулся Якоб. - Что делать будем? Мы же теперь у завода в долгу.
      - Работать. - Ответила Виктория отморожено.
      - Ты чего? С ума сошла?!
      - А что ты хочешь? Чтобы я долг из своих привезенных отдала, и мы по нулям разбежались? Интересно как потом ты мне будешь отдавать свою половину?
      - Отдам уж как-нибудь.
      - У мамы попросишь? Слушай Якоб, ну плюхнули нас лицом в грязь, зачем же в ней оставаться? Встал, утерся и дальше пошел, иначе вообще жить не стоит.
      - Так, значит, едем искать ещё одного "своего парня"?
      - Ты подвезешь меня к заводу...
      - И как ты там будешь действовать.
      - Правду скажу. Только правду. А что ещё можно сказать. Про бандитов врать? Рэкет?.. Не стоит отягощать ситуацию враньем. ... Да и карму. А ты тем временем все-таки поезжай, посмотри, что за парень такой. И за мною вернешься. Не тот - другого найдем. Просто мы же иного не искали. А надо искать.
      ГЛАВА 28.
      Надежды Виктории оправдали себя. Прошло всего две недели, их бизнес расширился настолько, что потребовалось три машины. Николай оказался действительно ответственным человеком и стал заведовать их, можно сказать, автопарком. Доходы быстро покрыли долг молокозаводу уже на пятую поездку.
      Занимаясь делом, к которому она считала себя совершенно не приспособленной раньше, три дня в неделю - до тех часов обзванивая магазины и, принимая заказы, - после, предлагая услуги новым магазинам, затем, отсылая заказ на завод, Виктория ценила свои вторники, четверги и субботы с воскресеньями, так, что расписаны они были - чуть ли ни до минуты.
      Определенные часы отдавала поискам свободного подвала в центру Москвы. Определенные - встречам в творческих компаниях, которые собирались в кубах, в основном ОГИ, по четвергам при Чеховской библиотеке, можно их было встретить и спонтанно собирающимися в ЦДЛ, Доме художников, в галереях на презентациях. Круг её знакомств рос, но чувство печали, от безвыходности творческих судеб и процессов, росло соответственно.
      И казалось ей, обрети она мастерскую - всех, всех встречаемых ею и художников и артистов и музыкантов и поэтов завяжет в один узелок, в одно беспрерывное действие, так что не смогут они остаться незамеченными и как в начале перестройки заявят о себе на весь мир. Но это только мечталось так. В реальности обыкновенной площади для хоть какого-то творческого действия найти не могла и даже не понимала, как это должно делаться.
      Пожаловалась как-то далекому от художественной элиты бывшему толи старшему научному сотруднику, то ли младшему - в общем, приятелю детства Спиину на то, что не может подыскать себе подходящего нежилого помещения, как он вскликнул "Да ты же уже об этом мне говорила! Ну хорошо - ща будет!" Правда, в тоне его ей послышалась скрытая угроза. Он перезвонил ей через час. По определителю номера она поняла, что это он и не подняла трубку - не хотелось, чтобы кто-то, тем более человек из слишком уж далекой части её прошлой жизни, пудрил ей мозги своим дилетантизмом. И под его беспрерывный трезвон досадовала на себя, что проговорилась о своих проблемах. Один из постулатов, привезенных ею с её острова, гласил: "Не делай лишних движений". И казался он ей более чем разумным. Чем больше человек делает лишних движений, тем меньше его хватает на серьезное - поясняла себе она. Однако, как точно определить что лишнее, а что нет в человеческой жизни?..