И действительно, если «буй туре» понимать по–русски — «буйный бык», то это несомненно подозрительный эпитет, нехарактерный для славянской поэзии в целом.

А. Мазону возражают: в старых русских текстах стречаются «подобного рода клички», например, воевода «Волчий хвост», встречаются личные имена, заимствованные из мира животных («Ворон», «Волк», «Собака», «Воробей», «Бык» и т.д.)

Но, во–первых, эти имена — клички простолюдинов, а не князей. Во–вторых, термин «тур» даже не в качестве имени–прозвища, а в обычном употреблении никогда не встречается с определением, не говоря уже о таких необычных эпитетах, как «буй» или «яр». А в эпоху постоянного эпитета такое разнообразие — неоправданная роскошь: «комонь» всегда «борзый», «волк» всегда «серый» (или по–тюркски «бозый», «босый», от боз, бос — серый), ворон всегда «чёрный». Море — синее, трава — зеленая, солнце — светлое.

Чем же заслужил не очень популярный «тур» — буйвол, сразу два эпитета, и притом такие редкие. Если бы Автор хотел передать прилагательное «буйный» в краткой форме, то, вероятно, получил бы «буйн», «буен», а не «буй».

Буйные

…Святослав Киевский трижды рекомендует Игоря «буим». Мне кажется, термин «буй» входил в число титулов, выражая какую–то ступень княжеской иерархии в Киевской Руси.

В тюркских языках варианты буй, бий, бай, бей, бой — применялись к людям, пользующимся властью и уважением.

В Златом слове есть случаи оригинального употребления интересующего нас эпитета. Святослав, обращаясь к князьям с призывом встать на защиту Русской земли, находит каждому достойное, уважительное определение. И вдруг почему–то к четырем князьям он обращается буквально на ты.

…Ты буй Рюриче и Давыде!

Не вам ли вои злачеными шеломы

по крови плаваша?

…А ты буй Романе и Мстиславе!

Храбрая мысль носить ваю умъ на дело.

Переводят так, как и понимал Переписчик–16:

…Ты буйный Рюрик и Давид!

…А ты буйный Роман и Мстислав!

Много буянов в «Слове». От Святослава ожидаешь более вежливого обращения. Местоимение «вы» ему, как и Автору, известно, и в данных примерам оно было бы к месту. Мне думается, грубияном сделал Святослава Переписчик.

В оригинале, вероятно, было следующее:

…Аты буй Рюриче и Давиде!

…Аты буй Романе и Мстиславе!

Сие обращение переводится с тюркского: «Именитый», букв. «Высоко именный»:

…Именитые Рюрик и Давид!

…Именитые Роман и Мстислав!

Действие метода народной этимологии, примененного Переписчиком, а вслед за ним и остальными исследователями, прекрасно иллюстрируются этим примером.

Тюркизм «аты буй» сохранился благодаря своей невидимости: простота и благозвучие (вернее — созвучность славянским лексемам) спасли термин от калькирования или переделки.

Восьмимысленность

Меньше повезло другому тюркскому определению. Святослав обращается к Галицкому князю со словами:

«Осмомысл Ярослав!»

Мусин–Пушкин никак не объясняет прозвище.

Свод толкований эпитета «Осмомысл» дан В. Н. Перетцем. Лучшее из них предложил Ф. И. Покровский. По его мнению, это прозвище было как бы обобщением «восьми наиболее важных забот, которые занимали князя Ярослава в его государственной деятельности» ². Современные комментаторы согласились с этим объяснением. В. И. Стеллецкий: «Ярослав был крупным государственным деятелем, известен был своим красноречием.

Все это и выразил автор «Слова» эпитетом Осмомысл (т.е. заботящийся одновременно о восьми различных делах), который в других древнерусских памятниках не встречается» ³.

Таким образом, «Осмомысл» понят как «Восьмимысленный».

…В казахском эпосе, если хотят высоко представить джигита, всесторонне развитого, умелого и в бою, и в любви, в искусстве, в труде, в красноречии и науках, то называют его «Сегiз кырлы». Эпитет буквально переводится современным русским словарем «Восьмиугольный» или «Восьмигранный».

Древнерусским языком перевелось бы — «Осмомыслый или в форме краткого прилагательного «Осмомыслъ».

Проверим: «Осьм» — восемь (древнерусский и старославянский), мыс — угол, грань (древнерусский и старославянский), лъ — суффикс краткого прилагательного.

Чистая калька. Авторская? Едва ли: тюркские выражения характеризуют речь Святослава. Ни в каком другом куске «Слова» мы не встретим такого скопления тюркских слов и фразеологизмов, как в отрывках, относящихся к Святославу (сон Святослава, толкование сна боярами, Златое слово).

Переписчик старательно переводит узнанные им тюркские речения, выхолащивая особый колорит прямой речи киевского князя и бояр.

Если бы Переписчик хотел выразить смысл, который видит исследователь, то форма эпитета была бы сложнее — «Осмомыслен».

Растереть на кусту

Особый интерес у меня вызывают «невидимые тюркизмы» в составе русских слов. Показатель высшей степени усвоения заимствованной лексемы.

В диалекте автора есть несколько слов с тюркскими основами — «припешали», «потручати», «расушась».

Припешали (препишали) — перерезали, от «пишь» — резать; расушась — разлетевшись, от «уш» — летать.

Один же глагол, на котором мне хочется остановиться, восстановлен недавно. Значение его понято из контекста, но этимологически не доказано: «река Стугна: худу струю имея, пожръши чужи ручьи и стругы ростре на кусту…»

Мусин–Пушкин: «река Стугна: она пагубными струями пожирает чужие ручьи и разбивает струги у кустов…»

За время, прошедшее после первого издания, исследователям удалось привести этот отрывок в следующий вид: «река Стугна, худу струю имея, пожреши чужи ручьи и струги, рострена к усту…»

В. И. Стеллецкий: «река Стугна: скудную струю имея, поглотив чужие ручьи и потоки, расширяясь к устью…»

«Ростре, на кусту» — переводили как — «растерев на кусту», «простерев на кусту», имея в виду значение слова «стругы» — корабли. Потом выяснилось, что «стругы» синонимично лексеме «ручьи» — в источниках эти написания заменяют друг друга.

Я предлагаю видеть здесь билингву, скрещение двух синонимов. Таких пар в «Слове» несколько: «туга и тоска» (туга — тоска), «свет — заря», «свычаи — обычаи». В этот ряд помещаю — «ручьи и стругы» («ручьи — стругы»).

Переводим: «река Стугна скудную струю имея, вбираешь чужие ручьи — струги, рострена к устью».

Стеллецкий угадал близкое значение глагола. Оно подсказывается содержанием отрывка. Но корень «трен» более нигде не встречен.

Может быть, «ростерена»? Контекст противоречит этому смыслу.

В казахском языке есть «терен» — 1) глубокий, 2) содержательный. Терен су — глубокая вода. Терен ой — глубокая мысль; терен магналы соз — слово с глубоким смыслом. Но значение «глубокий», по–моему, вторично. Слово происходит от «тер» — собирай. Терен — причастие прошедшего времени, буквально «собранное», «содержательное», «умноженное». Оно могло одинаково выступать и в значениях — «увеличенное в объеме», «расширенное в плане». Мне представляется возможным, что вначале это образование выражало именно увеличение площади (если применять его к земле, к рекам и подобным объектам).

Диалектная форма тipiн (татарское), вероятно, предшествовала славянской палатализованной — «ширина».

Таким образом, считаю, что ростренамогла быть старой формой глагола расширена.

«Слово» — уникальный памятник, в котором сохраняются многие тюркские лексемы в их самых первых значениях. Невидимый тюркизм — одно из главных доказательств подлинной древности «Слова о полку Игореве», в основе языка которого лежит южнорусский диалект XII века.

П р и м е ч а н и я

1. Mazon A. Le slovo d'lgor, 1940, стр. 66–67.

2. Ярослав Осмомысл. Сб. статей в честь акад. А. И. Соболевского. Сб. ОРЯС АН,т. 101, № 3, стр. 199–202.

3. Слово о полку Игореве. М., 1967, стр. 171.

До куриц тмутороканя

Всеслав

«изъ Киева дорискаше до куръ Тмутороканя».

Мусин–Пушкин решил, что князь, «рыскал до Курска и Тмутороканя», поэтому и писал «Куръ» с заглавной буквы.

Ныне принято объяснение Д. С. Лихачева — «до куръ = до петухов», подразумевая «до пения петухов». Такое прочтение не согласуется с грамматикой (не говоря уже о смысловой искусственности). Опрощая грамматическую схему, мы получаем единственное число именительного падежа — «кура Тмутороканя». Таким образом, не до петухов скакал Всеслав, а до куриц («до кур»). Пренебречь этим нюансом нельзя. Чтобы прийти к нужному Д. С. Лихачеву выводу, следует дописать недостающую форму — «до куровъ Тмутороканя».

Я предлагаю рассмотреть выражение «до куръ Тмутороканя» и с другой стороны. Есть тюркское слово «кура» — стена, ограда (в современном татарском — кура, в казахском — кора). Древность его доказывается тюркскими памятниками X–XI веков. Происхождение его прозрачно — от корня «кур» — строй, воздвигай; (курган — крепость, постройка; курма — тоже; куран — тоже, курм — тоже) ¹.

В «Слове» ещё не употребляется лексема «стена» (она германского происхождения и пришла в русский язык позже). Ее эквивалент — «забрало» («въ Путивле на забрало»).

Стена русского города Путивля — забрало; стена половецкого города Тмутороканя — «кура».

Родительный падеж множественного числа — «кур». Таким образом перевожу: Всеслав «доскокал до стен Тмутороканя». «Кура» — ещё один невидимый тюркизм «Слова». Переписчик мог уже не знать древнего значения этой лексемы, но сохранил ее без перевода и толкования благодаря тому, что она звучала знакомо. В русском языке были формальные аналоги. По этой причине могли сохраниться и некоторые другие невидимые тюркизмы:в «Слове» и прочих памятниках.

П р и м е ч а н и е

1. Подробнее см.: В. В. Радлов. Опыт словаря тюркских наречий. Т.1—4, Спб, 1888—1911.

Птица горазда

 Ни хытру, ни горазду,

 ни птицю горазду

 суда Божiа не минути.

Мусин–Пушкин: «какъ бы кто хитръ, какъ бы кто уменъ ни былъ, хоть бы птицей леталъ, но суда Божия не минетъ».

Приведена ходовая церковная пословица. В одной из редакции «Моления Даниила Заточника» (XIII век) эта пословица выступает в таком виде: «суда де божия не хитру уму ни горазну не минута».

Здесь опущена таинственная «птица горазда». В. А. Жуковский и П. П. Вяземский предлагали читать «гораздый по птице», что могло по их мнению значить — умеющий гадать по полету птиц.

Другого объяснения не было.

Нам сегодня кажется естественным поклонение древних могучим зверям — тотемам. Даже кабана на знамени можно понять, все же с клыками. Но мы не можем понять египтян, которые обожествляли блохастого краснозадого павиана только за то, что он первый криками встречал солнце. И мы не можем понять фараонов, которые останавливали войско, чтобы не помешать священному насекомому–скарабею сделать свое великое дело. Мы стыдливо прикрываем таинственной вуалью имени обыкновенного навозного жука, созидающего шарики. Магия знака была столь сильна, что этот скромный круглый комок навоза отождествлялся с самим солнцем. Сила формы превалировала над гнусным бытовизмом содержания.

Заурядный петух в Индо–Европе почитался как божество восходящего солнца, символ жизни и воскрешения на том же основании, что и египетский павиан. Именем петуха называли себя народы, и изображение его становилось гербами империй. Петуха вышивали на коврах н рушниках, он венчает крыши храмов и домов и могилы, пока его не заменит новый символ огня — крест, получивший имя свое от старого доброго петуха — солнца.

И вожди славянского христианства не стеснялись бороться с петухом. Они ему угрожали в своих церковных формулах страшными карами, как самому главному врагу греческой религии.

Ни хытру, ни горазду,

ни птицю горазу

суда Божiа не минути!

Но серьезный ученый никогда не поверит в то, что такие солидные люди, как древнерусские отцы религии, могли себе позволить унизиться до теологических диспутов с какой–то пернатой тварью. Поэтому выражение из «Слова о полку Игореве» до сих пор не может уместиться в сознании. Другое дело, если бы была названа мифическая птица Гаруда, известная по авторитетным индоиранским фольклорным источникам, или хотя бы таинственная Жар–птица, так нет же — курицын сын!

Культ сына Солнца — петуха был, вероятно, общим у иранцев, близких к Ирану тюрков и некоторых славянских племен.

Тюрки сохранили петуха — кораз, гораз, гаруз, кураз, каруз, хорус и т.п. Славянские формы, вероятно, были также разнообразны. В «Слове» упоминается бог солнца — «Хорс», думаю, он имел отношение к петуху «хоросу».

Пословица, приведенная в «Слове», не изобретена Автором. Она уже была в ходу, вероятно, не один век. «Гораздый» уже достаточно далеко ушло от кораз (гораз), и произносящий эту пословицу мог не улавливать прямой семантической связи рифмующихся слов.

Сон Святослава

А Святъславъ мутенъ сонъ виде. «В Кiеве на горахъ си ночь съ вечера одевахъте мя, — рече, — чръною паполомою на кроваты тисове; чръпахуть ми синее вино съ трудомь смешено, сыпахуть ми тъщими тулыпоганыхъ тльковинъвеликый женчюгь на лоно и негуютъ мя. Уже дьскы безъ кнеса вмоемъ тереме златовръсемъ. Всю нощь съ вечера босуви вранивъзграяху у Плесньска на болони беша дебрь Кисаню и несошлюкъ синему морю».

И ркоша бояре князю: «Уже, княже, туга умь полонила. Се бо два сокола слетеста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомъ Дону. Уже соколома крильца припешали поганыхъ саблями, а самаю опустоша въ путины железны». (Подчеркнутые места подлежат объяснению).

Не будем отвлекаться на перевод Мусина–Пушкина, он почти без изменения повторился в последующих. Приведем один из самых поздних и лучших переводов, выполненных группой ученых — Л. А. Дмитриевым, Д. С. Лихачевым и О. В. Твороговым. «А Святослав смутный сон видел в Киеве на горах. «Этой ночью с вечера одевали меня,— говорил,— черной паполомой на кровати тисовой, черпали мне синее вино, с горем смешанное, осыпали меня крупным жемчугом из пустых колчанов поганых толковин и нежили меня. Уже доски без князька в моем тереме златоверхом. Всю ночь с вечера серые вороны граяли у Плесньска на лугу, были в дебри Кисановой и понеслись к синему морю».

И сказали бояре князю: «Уже, князь, тоска ум полонила. Вот слетели два сокола с отцовского золотого престола добыть города Тмуторокани или хотя бы испить шлемам Дона. Уже соколам крылья подрезали саблями поганых, а самих опутали в путы железные»… ¹.

Пояснения к переводу принадлежат О. В. Творогову и отражают проделанную несколькими поколениями ученых работу по установлению значений некоторых мест приведенного отрывка. Но, к сожалению, комментарии О. В. Творогова страдают, на мой взгляд, излишним лаконизмом и бездоказательностью. Например: «Великый женчюгь — в русских поверьях видеть во сне жемчуг слезы, печаль» (стр.498).

Мы сейчас в состоянии задать вопрос и ответить на него, почему именно такойсон увидел Святослав Киевский? Случайна ли символика этого сна?

Святослав увидел во сне, что его готовят к погребению, по тюркскому, тенгрианскому обряду.

Подробнее о формуле обряда можно узнать в исследовании «Шумер–наме» (глава «Тенгрианство»), которое печатается во второй части этой книги.

 

Кто участвовал в обряжении? Двоюродные братья, Игорь и Всеволод.

Си ночь съ вечера одевахъте мя, — рече…

Полагаю, что в пергаментном списке термин «Сыновчь» (племянники, двоюродные братья) оказался в конце строки и был сокращен в аббревиатуре «СНЧЬ».

Следующая строка начиналась: «съ вечера» и Переписчик, расшифровывая титлованное написание, учел это соседство, которое подсказало ему самое близкое решение — «Си ночь».

 

«Синее вино с трудомь смешено».

Удивительный образ родили переводчики: «темно–голубое вино с горем смешено». Подобного нет в мировой поэзии, начиная с древнеегипетских гимнов. Волшебство этой строки снимается после этимологического анализа слов, придающих ненужную абстрактность выражению.

«Синее вино» достаточно оговорено ². «С трудом» — не понятно, ибо слишком поспешно переводчики поверили созвучию с современной лексемой «труд» — работа.

«С работой смешено!» — звучит достаточно смешно, поэтому и придумали новый смысл общеизвестному слову «труд» — горе, скорбь, чтобы как–то оправдать употребление в этом контексте.

И опять — Переписчик.

В оригинале ожидается — «синее вино съ трутомьсмешено». Автор употребил здесь характерное тюркское слово «турта» — осадок, подонки (чагатайское), турту — тоже (османское). Например: шарап туртусу — осадок вина. Происходит слово от туру — стоять, отстаиваться; турду — стал, отстоялся и т.д.

Таким образом: «огненное вино с осадком смешенное». А слово «труд» — работа, дело происходит от другой тюркской формы. «Турт» — 1) толкай, 2) тыкай, 3) бей (общетюркское). Сравните русское простонародное «трутить» — толкать, давить; украинское «трутити», «тручати» — толкать, бить; чешское «троутити» — толкнуть.

В «Слове» есть любопытный глагол — «потручати», смысл которого выступает из контекста — «бить».

В древнеславянском рабовладельческом обществе каждый класс вырабатывал свой термин для обозначения понятия «дело». Класс рабов — работа(от «рабити»). Класс воинов — трут, труд (от «трудити» — бить, воевать).

Я считаю, что первым значением слова «труд» было — война, ратное дело. В мирное время название воина «трутень» получило народное переосмысление — дармоед, тунеядец. (Вероятно, ещё в общеславянскую эпоху, на что указывает широкое распространение значения. Сравни славянское — труд — дармоед, древнечешское — трут и т.п.)

Развитие значений «война = работа» характерно для многих языков на определенной стадии развития общества. Сравните, например, тюркское «ис» — 1) битва, война; 2) дело, работа, труд.

…Автор «Слова» знал две неомонимичные формы «труд» — война и «трута» — осадок. И очень точно поместил их в нужные контексты:

1) «Не лепо ли ны бяшеть, братие, начати старыми словесы трудных повестiйо пълку Игореве» (воинские повести);

2) «Синее вино съ трутомьсмешено» (с осадком). Переписчик, не узнав второй формы, посчитал ее за ошибочную передачу первой.

Кто сыплет жемчуг на грудь Святослава и ласкает его? Тощие вдовы язычников, т.е. половцев.

Тул — вдова (общетюркское). Еще один невидимый тюркизм.

Переписчик и Переводчики ориентировались на древнерусское «тула» — колчан и создали очередной алогичный образ: «тощими (значит, пустыми) колчанами поганых язычников сыплют крупный жемчуг на грудь мне и нежат меня».

В «Слове» дважды встречаются «тули»:

…луци у нихъ напряжены,

тули отворены. …

лучи съпряже,

тугою имъ тули затче.

Значение — колчаны — создается всем содержанием контекста. В этих прозрачных примерах мы видим слово другое, отличное от тулысна Святослава.

Автор различал написания тулии тулы. Единственное число могло быть соответственно тула и тул. В протографе, вероятно, значилось: «Сыпахуть ми тъщии тулы поганых тлъковинъ великий женчюгь на лоно и негуютъ мя», т.е. «сыплют мне тощие вдовы поганых язычников крупный жемчуг на грудь к нежат меня».

…Этот отрывок густо насыщен тюркизмами: 1) тлъковин — калька с «язычник», 2) женчюгь — кипчакская передача китайского «йен–чу», 3) тул — вдова.

 

Двуязычный читатель XII века иначе понимал содержание сна Святослава, чем моноязычный читатель XVIII–гo и последующих.

Сотрудничество двоюродных братьев Святослава с худыми вдовами–половчанками о многом говорит. Братья и вдовы (обида половецкая) обряжают его к погребению по тенгрианскому (половецкому) обряду.

 

«Уже дьскы безъ кнеса вмоемъ тереме златовръсемъ».

«Дьскы» комментаторами понято как «доски».

«Кнес» — имеет несколько толкований: 1) конек крыши, 2) верхнее бревно под коньком крыши. «То, что Святослав видит во сне исчезновение «кнеса» со своего терема, не только вполне естественно (?!), но и окончательно разъясняет ему смысл всех предшествующих примет… «кнеса» нет, доски, которые он скреплял, повисли в воздухе и сомнений не остается: Святославу грозит гибель, смерть» ³.

Объяснение вполне приемлемое. Смущает только то, что формы «дьскы» (т.е. «диски» или «дески») и «кнес» — необычны для восточнославянских языков и ни одним памятником древнерусской письменности не подтверждаются.

Для западнославянских языков эти написания обычны (например, в старочешском «деска» — 1) стол, 2) доска; «кнез» — князь).

Колебания в семантике первого слова объяснимы. Оно пришло в славянские языки из германского, где первоначально выступало в значении «плоскость», от которого развились конкретные — стол, блюдо. (Сравни англосаксонское «диск» — стол, блюдо; древневерхненемецкое «тиск» — стол, доска. Первоисточник латинское «дискус» — круг).

Подобный переход значений наблюдается и в тюркском «тахта» — 1) престол, 2) доска.

…Слово «кнес» — устная форма западнославянской лексемы «кнез» — господин, князь.

«Дьскы безъ кнеса» похоже на идиоматическое выражение — «престол без князя».

Здесь не место подвергать анализу все термины, входящие в систему обозначения государственных понятий. Не все слова занимают в этой системе одинаковое место. Одни из них являются основными терминами группы, составляя костяк государственной лексики («князь», «великий князь», «стол», «злат стол», «боярин»), другие выступают лишь ситуативно в качестве заместителей общепринятых терминов («когань», «блъван», «буйтур», «были» и пр.).

В Киеве XII века, вероятно, сложилась политическая ситуация, при которой лексикон боярский мог пополниться западнославянскими терминами в узко специальных

значениях: «дьскы» — киевский престол, «кнес» — великий князь киевский.

Я предполагаю, что фразеологизм этот был представлен в самом тайном разделе боярского дипломатического словаря. Нам известна важная часть этого лексикона: «вся Русская земля и Черные клобуки хотят тебя».

Этими словами приглашали бояре нового великого князя. Может быть, в формулу приглашения входила и эта зловещая фраза: «уже дьскы безъ кнеса», означавшая, что предыдущий великий князь уже устранен или должен быть устранен. Этой формулой западники, составлявшие ядро киевского боярства в конце XII века, пользовались как оружием в дворцовых интригах.

Жертвой тайной политики бояр, ориентирующих взоры престола на запад, пали Юрий Долгорукий и его сын Глеб, стремившиеся сохранить союз с Полем.

«Уже дьскы безъ кнеса!» — предупреждение великому князю, не согласному с боярством.

Неудивительно, что страшная фраза приснилась Святославу, наряду с другими грозными символами. Степь, обиженная сыновцами, угрожает ему политической смертью, — вот, по–моему, смысл образной и лексической атрибутнки сна Святослава.

 

«Всю ношь съ вечера босуви вранивъзграяху у Плесньска на болони беша дебрь Кисаню и несошлю къ синему морю…» Самая сложная часть рассказа Святослава.

О. В. Творогов: «Предлагались различные исправления этого явно испорченного в мусин–пушкинском списке места. Большинство исследователей приняло лишь поправку «бусови» (т.е. «серые») и «не сошлю» на «несошася». Остальные поправки приняты лишь некоторыми комментаторами. Так предлагалось читать: «беша дебрьски сани» с двумя толкованиями — «адские сани» или «живущие в дебрях змеи». А. С. Орлов предлагал перевод: «У Плесньска в преградье были в расселинах змеи и понеслись к синему морю». Более вероятно другое понимание текста: вороны «възграяху» у Плесньска, были в дебри (лес в овраге, овраг) Кисаней и понеслись к синему морю. Большинство ученых сходится во мнении, что Плесньск «Слова» — это плоскогорье вблизи Киева. Слово Кисаню Н. В. Шарлемань предлагал читать как «Кияню», по его мнению «дебрь Киянь» — это лес в овраге, прорытом речкой Киянкой в окрестностях Киева. Перевод слова болонь (чаще — болонье) как «предгорье» не совсем точен. Болонь буквально — «заливной луг, низменность у реки» ⁴.

В. И. Стеллецкий: «Текст явно испорчен, что и затрудняло его понимание, поправки здесь необходимы. Принимаю конъектуру С. К. Шамбинаго и В. Ф. Ржиги как наименее произвольную» ⁵.

И переводит: «Всю ночь с вечера вещие вороны каркали у Плеснеска на лугу, были они из Ущелья слез Кисанского и понеслись к синему морю» ⁶.

«Что касается слов «Кисани», то это, по–видимому, название местности, а именно, «дебри» (т.е. лесистого ущелья, лесной долины). Следует, мне кажется, принять во внимание также догадку П. П. Вяземского о возможной этимологической связи слова «Кисани» с сербским «кисанье» (от «кисати») — возбуждение плача…

При поправке Н. В. Шарлемань «дебрь Киянь» текст остается неразъясненным и нельзя объяснить, зачем упоминается это уточнение местности в устах киевского князя» ⁷.

…Немало загадок произвел радивый Переписчик XVI века, пытаясь разобраться в словах Святослава.

Добавил тайн и Мусин–Пушкин, расчленив текст по своему разумению и выделив заглавными буквами те полученные лексемы, которые показались ему топонимами («Плесньска», «Кисаню»).

…Много мук доставил ученым XVIII–XIX веков и текст «Хождения за три моря» Афанасия Никитина.

Сегодня писатели выделяют иноязычные речения шрифтом, древние этим способом не пользовались. Страницы «Хождения» пестрят тюркскими терминами и выражениями. Ныне почти все они благополучно выправлены на русские кроме тех, которые считаются индийскими и пишутся поэтому с большой буквы как имена. Так уцелело вполне русское название индийских статуй «Кот Ачук». Афанасий Никитин для передачи «срамного» слова прибегал к тюркскому, как нынешние ученые — к латыни.

Путешественник–христианин, потрясенный зрелищем обнаженных идолов, выполненных с натуралистической полнотой, не смог найти в официальном языке своего сочинения точного эмоционального выражения, не оскорбившего бы слуха читателей и прибегает к «запасному» языку. Острота второго языка всегда чуть приглушена. Коти ачук — «голозадые» (тюркское).

Я не зря завел этот разговор: мне кажется, босуви врани граяли Святославу на тюркском языке. Речи их не поняли ни Переписчик, ни Мусин–Пушкин, потому постарались скомпоновать текст так, чтобы получались лексемы, похожие на русские. Переписчику это место рукописи казалось безнадежно испорченным. Буквы слагались в русские слова, но общий смысл от этого не становился яснее. Руководствуясь желанием сделать место хотя бы читаемым, Переписчик дописал несколько слов. « Всю нощь съ вечера» подсказано ему началом отрывка «Си ночь съ вечера», но писано уже языком своего диалекта. Этим я объясняю разность двух написаний. На фоне чрезвычайно запутанной фразы чересчур ясное грамматически и лексически «всю нощь с вечера» вызывает оправданное подозрение. Клише привлечено для поддержки композиции «босови врани», полученной Переписчиком из толкования одного непонятного термина.

…Ни в фольклоре, ни в письменности славянских народов вороны таким эпитетом не определялись. Всегда — постоянный эпитет «чёрный ворон», «чёрный вран». (Ср. в «Слове» — «чёрный ворон, поганый половчине!»)

Даже удачная, на первый взгляд, попытка истолковать «босови» как «серые» от тюрк. бос, боз — серый, не разрешает сомнения. «Серые вороны» — безусловный модернизм, хотя в природе они и существуют, но русские именовали их галками. (Кстати, в «Слове» они названы трижды). Лишь сравнительно недавно стали различать: ворон — чёрная птица и ворона — серая птица (использовав польское «врона» — чёрная птица), но в древнерусском — ворон, вран всегда обозначает черную птицу, лаже без постоянного эпитета. Поэтому «серый ворон» в то время попросту невозможное сочетание. «Босови» не цветной эпитет. В сочетании с «волком» он ещё может выступать в этом значении или в другом «босой», т.е. голоногий (как и предлагают многие). Но к нашему примеру и это значение не подходит: представьте себе «босых ворон». Переводчики перебрали все случаи употребления эпитета «босый» в славянских языках. Пожалуй, в статьях не фигурировал только разговорный «бусый» — пьяный, ввиду явной ненаучности своей.

…Я предполагаю, что Переписчик столкнулся здесь с ещё одной обобщающей кличкой половцев. В «Слове» прозвищ множество. Степняков называют «половцы», «кощей», «поганые», «хинове», «бесовы дети» и калькированными терминами — «толковин», «птиц подобие». Часто — в нагромождении — «чёрный ворон, поганый половчин», «поганый толковин», «поганый кощей». «Задонщина» послушно повторяет прозвища степняков: «хинове», «половцы», «поганые» но и — «бусурманы».

В «Слове» не хватает как раз такого определения.

…Арабы называют верующих в аллаха — муслим («покорный»). Турки контаминировали два слова: «мысыр» — Египет (арабское) и «муслимин», создав термин «мусурман». Он распространился и на тюрков, принявших ислам. Кипчаки превратили турецкое изобретение в «бусурман». Русские восприняли кипчакскую форму, адаптировав ее в диалектах «бусурман», «бесермен», «басурман», «босурман» и др. В южнорусском диалекте была форма с «книжным» долгим «у» — «босоурман», давшая в устном — «босоврман». В украинском сохранилось до XIX века необычное название мусульманина «бусовир» (Преображенский). Во множественном числе первичная форма, надо полагать, выглядела развитей — «бусоврмане» или «бусоврамне».