…Монах разбирает запасы монастырской библиотеки, в которой хранятся и остатки рукописных собраний, завезенных с юга в грозные времена. Его интересует и пергамент, которого все ещё не хватает для размножения религиозных сочинений, и древняя литература, спрос на которую все увеличивается. На Руси уже в ходу новый письменный материал — бумага. Она дешевле, хотя и недолговечней пергамента. Появление бумаги спасло древнерусскую литературу от полного уничтожения. Теперь нецерковные тексты не просто смываются, а предварительно переносятся на бумагу.

Круг грамотных на Руси расширяется. Книга, даже бумажная, стоит дорого, и монастырям (издательствам того времени) это выгодно. Книгопроизводство становится очень доходной статьей монастырского бюджета.

Анналы библиотек, пребывавшие долгое время в забвении, перетряхиваются и на свет божий извлекаются старинные своды. В этих сборниках встречаются вещи, явно нехристианского содержания. Но и они будут размножены на бумаге с небольшой редакцией.

В связи с разрешением пергаментного кризиса — либеральнее и церковная цензура. К тому же изменилась и культурная ситуация. В XVI веке древнерусское язычество уже не опасно. Боги Перун и Белее, Стрибог и Хоре — прочно забыты в народе и не могут соперничать с Христом. Элементы язычества сохраняются в народной культуре, но они не оформлены идеологией. Жалкие осколки былого монолита, разбитого в прах молотами православия. Лешие и домовые — не в счет. Суеверие — не религия, милый анахронизм. И это понимают церковники. Да и само христианство переживает на Руси этап, которого не избежала ни одна религия — оно превращается в привычку.

Уничтожив главных соперников, воцарившись, идеология становится верой, потом — обычаем. Она эрозирует, стареет, погрязает в быту, притупляется. Она уже испытывает нужду в щекочущих воспоминаниях. Ей, одряхлевшей, заплывшей жиром власти, бесплотные тени древних врагов необходимы для постоянного самоутверждения. Так постепенно религия избавляется от категоричности. Дух ее угасающий ещё поддерживают еретические течения. В борьбе с ними она продлевает свою жизнь. Внимание ее отвлечено в эту сторону. Ибо здесь — живые, дерзкие программы, покушающиеся на авторитет ортодоксальной церкви. Их книги ещё сжигаются торжественно при народе. А Велесы и никудышные шамкающие Мокоши не выдвигают никакой программы, они — звук пустой и страшны церкви не более чем деревянные идолы самоедов.

И лег на стол монаха последний пергаментный список «Слова о полку Игореве». Подновив, он выпустил его в свет в бумажных сборниках, один из которых приобрел в XVIII веке Мусин–Пушкин. Другой, возможно, мелькнул на Печоре в XX–м. А третий увез с астраханского базара таинственный казах…

П р и м е ч а н и я

1. Аббревиатура СПИ давно принята в науке.

2. Каченовский М.Т. О «Римской истории» Нибура. «Вестник Европы», 1830, №17–20, стр. 75.

3. «Вестник Европы», 1809, № 18.

4. Там же

5. Надеждин Н. И. Об исторической истине. СПб, 1837, т. 20, стр. 153.

6. Лихачев Д. С. Изучение «Слова о полку Игореве» и вопрос о его подлинности. В кн.: «Слово о полку Игореве» — памятник XII века. М. — Л., 1962, стр. 21.

7. Аксаков К. С. Поли. собр. соч. Ломоносов в истории русской литературы и языка. Т. 11, М., 1875, стр. 142–147.

8. Известны несколько списков «Задонщины»: Список ГПБ (Государственной публичной библиотеки) из собрания Кирнлло–Белозерского монастыря № 9/1086 (К–Б); список из собрания Ундольского № 632 (У); список ГИМ (государственного исторического музея), собрание музейное № 2060 (И- 1); список ГИМ, собрание музейное № 2060 (И–2); список ГИМ, собрание Синодальное № 790 (С) и другие. Мы будем в дальнейшем цитировать «Задонщину» по изданию «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла», под редакцией Д. С. Лихачева и Л. А. Дмитриева, издательство «Наука», М. — Л., 1966, раздел «Тексты Задонщины».

9. Рыбаков Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971, стр. 27.

10. Луи Леже. Славянская мифология. Воронеж. 1908, стр. 4–5 перевод с французского издания, 1900.

11. Mazоn A. Le slovo d'lgor. Paris, 1940.

12. Леонов С. Слово о полку Игореве. Вып. 2, Париж, 1951, стр. 179.

13. Сб. «Слово о полку Игореве» — памятник XII века, М. — Л., 1962. 2 См. указанный сборник. стр. 113.

14. См. указанный сборник, стр. 113.

15. Показательна в этом отношении судьба двухтомного труда А. А. Зимина, не так давно изданного на ротапринте количеством в насколько десятков экземпляров. В этом исследовании известный литературовед попытался оспорить подлинность «Слова». Материалы сокрушительной дискуссии, развернувшейся вокруг этой работы, были опубликованы в популярных изданиях гораздо большим тиражом, чем сам обсуждаемый труд. Я не согласен с выводами А. А. Зимина, но трудно согласиться и с методами подобных обсуждений.

16. См. Леснов С. Слово о полку Игореве. Вып. 2, Париж, 1951, стр.181.

17. Там же.

18. «Москвитянин», 1841, № 3, стр. 245.

19. Рыбаков Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971, стр. 26.

Свист звериный

Стиху учит «Слово». Годами, вчитываясь в него, получаешь поэтическое образование. Живой учебник русского языка и поэтики, в котором зачастую правила обнаруживаешь и формулируешь сам, а исключения возвышаются над унылыми закономерностями. Поэзия не есть самовыражение грамматики, но грамматическое чутье позволяет порой понять поэзию.

…Войска Игоря и Всеволода встретились. Поход начался. (Привожу отрывок по мусин–пушкинскому изданию. Подчеркнуто мною).

Тогда въступи Игорь Князь въ златъ стремень,

и поеха по чистому полю. Солнце ему

тъмою путь заступайте; нощь стонущи

ему грозою птичь у буди; свистъ» зверинъ

въ стазби; дивъ кличетъ връху древа…

Перевод Мусина–Пушкина: «Князь Игорь вступя въ златое стремя, поехалъ по чистому полю. Солнце своимъ затмениемъ преграждаетъ путь ему, грозная возставшая ночью буря пробуждает птицъ; ревутъ звери стадами, кричитъ филинъ на вершине дерева…» ¹.

Многие переводчики и комментаторы пытались объяснить «стазби», справедливо полагая, что разгадка смысла всего подчеркнутого мною темного места — именно в этом искусственном образовании, родившемся при членении сплошной строки памятника.

В. И. Стеллецкий ²подробно рассматривает основную литературу по толкованию «стазби», — Максимович первый увидел здесь глагол «въста» и отнес вторую часть начертания к следующему предложению. Основанная на его догадке поправка Потебни «узбися Дивъ», принятая В. А. Яковлевым в форме «збися Дивъ», а затем в этом виде акад. В. Н. Перетцем — в настоящее время так же находит сторонников (Д. С. Лихачев, О. В. Творогов и др.)

Поправка В. Ф. Ржиги «въеста близъ» представляется недостаточно аргументированной с палеографической точки зрения и неестественной — с литературной.

В. С. Миллер, А. А. Потебня, В. Н. Щепкин, В. Н. Адрианова–Перетц, А. С. Орлов, Д. С. Лихачев и переводчики А. Ф. Вельтман, Г. П. Шторм, Н. А. Новиков, Л. И. Тимофеев и многие другие полагали, что предложение кончается глаголом — въста, т.е. «свист звериный встал». Е. В. Барсов, С. К. Шамбинаго, Ф. Е. Корш и В. И. Стеллецкий видят в «зби» — глагол, завершающий предложение, а написание «въста» разбивают — «в ста». Мнения последних расходятся в толковании полученного огрызка — «ста». Одни (Барсов и Шамбиного) видят остаток слова «стая», Корш — «стадо», Стеллецкий поддерживает вторую гипотезу.

Текст, стало быть, принимает у Стеллецкого такой вид:

нощь стонущи ему грозою

птичь убуди,

свистъ зверинъ въ ста(да) зби.

Дивъ кличетъ връху древа.

И перевод:

ночь стонала ему грозою,

птиц пробудила,

свист звериный в стада их сбил.

Див кличет с вершины древа.

Из всех существующих академических и литературных переводов, мне кажется, этот — наиболее совершенный. Другие образцы являть долго и неинтересно. Можно привести в пример (чтобы показать дистанцию) юговский перевод:

И ночь, ропща иа него грозою,

птиц прибила(!)..

Взбился половец(!) —

свищет свистом звериным

кличет с вершин деревьев

(подчеркнуто мною — О. С.)

Я попытался применить перед этимологическим методом — структурный. И расположил кусок текста в следующем порядке:

Солнце ему тьмою путь заступаше.

Ночь стонущи ему грозою.

1) П т и ч ь убуди свистъ».

2) З в е р и н ъ въста зби.

Дивъ кличетъ върху древа…

Для сравнения привлекаю ещё один кусок из описания раннего утра перед боем:

Долго ночь меркнет.

Заря свет запала.

Мьгла поля покрыла.

3) Щекотъ с л а в i й успе.

4) Говоръ г а л и ч ь убуди.

Грамматическое родство предложений из двух мест текста «Слова», мне кажется, вероятным. Отличаются они лишь местом подлежащего, но такая инверсия возможна и находит подтверждения в практике русского литературного языка, как и эпохи «Слова», так и позднейших.

Общие структурные черты конструкций 1, 2, 3, 4:

1) определение перед сказуемым (птичь убуди–зверинъ въста–славiй успе–галичь убуди);

2) сказуемое выражается глаголом прошедшего времени (убуди–въста–успе–убуди);

3) определения — краткой формой прилагательного (птичь–зверинъ–славiй–галичь).

Схематически строки 1 и 2 соответствуют друг другу так же полно, как 3 соответствует 4.

Таким образом, я пришел к выводу, что птичь — краткая форма прилагательного, а не существительное, как полагают. При этом грамматическом прочтении устраняется вычурное, совершенно необычное для славянской литературы выражение «свист звериный». И возникает более точное и традиционное — птичий свист. (Мусин–Пушкин не решился сохранить в переводе «свист звериный» и заменил его «ревут звери»).

Я привожу эти доказательства с некоторой робостью перед именами признанных лингвистов. Они были заворожены традицией, освященной Мусиным–Пушкиным. И не «въстазби» оказалось причиной темного места, а прозрачнейшее «птичь», грамматические аналогии которому можно было найти в самом тексте «Слова».

…Неясное написание «зби» стоит на месте подлежащего и, скорее всего, относится к именам существительным. И означает по семантической схеме — название звука, издаваемого зверем, или движение.

Птичий пробудился свист,

Звериные восстали зби.

В древнерусском языке есть похожее слово — зыбь — беспокойство, смятение ³. В современном — зыбь — колебание. Корень распространен в украинском, старославянском, словацком, сербском (в формах -зиб-, зьб, — зеб-, зайб).

Это одно из возможных направлений поиска.

«Зби» может быть воплощением уже неизвестного нам и переписчику палеографического или речевого нюанса (зыби>з'би). Пока же я принимаю прочтение «з'би» — беспокойство, смятение. В грубом, дословном переводе:

Птичий свист пробудился,

Звериное поднялось смятение.

Весь отрывок я предлагаю читать:

Тогда въступи Игорь Князь въ злать стремень

и поеха по чистому полю.

Солнце ему тъмою путь заступаше.

Нощь стонущи ему грозою.

Птичь убуди свистъ.

Зверин въста зби.

Дивъ кличетъ връху древа…

П р и м е ч а н и я

1. Слово о полку Игореве, под редакцией и в переводе графа А. И. Мусина–Пушкина, М., 1800.

2. Слово о полку Игореве, под редакцией В. И. Стеллецкого. М., 1987, стр. 130.

3. Срезневский И. Материалы к словарю древнерусского языка. Т. 1, 1009.

Изяслав на кровати

Не всегда в появлении темных мест виновен П–16 ¹. Возникают они и от неверного членения строки. По признанию Мусина–Пушкина разобрать рукопись «было весьма трудно, потому что не было ни правописания, ни строчных знаков, ни раздробления слов, в числе коих множество находилось неизвестных и вышедших из употребления» ².

Все это затрудняло чтение рукописи. Мусин–Пушкин опасался допустить ошибки, подобные той, какую сделал Щербатов при разборе грамоты новгородцев князю Ярославу («по что отъял еси поле заячь и Милоацы?», вместо «по что отъял еси поле заячьими ловцы?»)

Однако вопреки собственному предостережению, Мусин–Пушкин допустил при расчленении сплошных строк на слова ошибки, не уступающие щербатовскои: «Кь мети» вместо «къмети», «въ стазби» — «въста зби», «мужа имеся» — «мужаимься» и т.д.

Непонятые редактором слова часто писались с большой буквы и превращались в собственные имена. Так у Мусина–Пушкина получалось «Кощей» — мнимое имя половца, «Урим» — имя воеводы или соратника Игоря.

Рассмотрим случай, когда, неправильная разбивка привела к рождению ложной метафоры. Исследователи, пытаясь поправить Мусина–Пушкина, тратили много энергии и приходили к результатам ещё более курьезным. Литературное бесчувствие ученых читателей порождает порой в «Слове» чудовищные в своей искусственности образы, не свойственные и «Слову» и литературе в целом.

«Единъ же Изяславъ сынъ Васильковъ позвони своими острым мечи о шеломы Литовслiя; притрепа славу деду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кроваве траве притрепанъ Литовскыми мечи. И схотию на кровать и рекъ: «Дружину твою, Княже, птиць крилы приоде, а звери кровь полизаша».

Подчеркнутое место Мусин–Пушкин перевел так:

«На семь то одре лежа произнесъ онъ». Поправок было множество. Наиболее интересные исправления следующие: 1) «И схоти юнак рова тьи рекъ». Перевод этого сербо–русского предложения предлагается такой: «И схотел юноша ямы (могилы) тот сказал». Но в словаре автора есть уже термин «уноша» — юноша, и «юнак» не проходит, но, несмотря на это, продолжали: 2) «и схыти юнак рова…» — т.е. похитила юношу могила; 3) «и схопи» — т.е. схапала; 4) «и с хотию на кроватъ и рекъ» — «и с любимцем на кровь, а тот сказал»; 5) «и с хотию на кровать и рекъ» — «и с любимцем на кровать и сказал».

В. И. Стеллецкого шокирует эта картина, и он предложил перевести — «и с милою на кровать»…

Если бы мне пришлось иллюстрировать «Слово», я воплотил бы в красках все сочиненные толкователями образы. И этот эпизод просится под кисть.

Степь, политая кровью трава; разбросаны тела литовцев с помятыми шлемами. Среди поля широкого стоит деревянная кровать с никелированными шишечками. На ней лежит возбужденный Изяслав с любимым человеком (признаки пола коего прикрыты фиговым щитом). А вокруг кровати — трупы, а на них — вороны…

Предложенные варианты разбивок отличаются грамматической и литературной недостаточностью.

Прежде всего грамматической.

1) В разбивке Мусина–Пушкина утрачено, по крайней мере, два сказуемых. Они «подразумеваются».

Этот недостаток не устраняется и следующими «членителями».

2) Начинательный союз «и» в памятнике всегда употребляется перед глаголом. Н. М. Дылевский отметил этот пример как особый: «встречен только один случай с начинательным «и» не перед глаголом — «и с хотию на кровать» ³.

Опять исключительная грамматическая ситуация, как в истории с единичным применением «а» в финальной строке. Я рассматриваю весь кусок Изяслава как эпический монолит.

Моя разбивка:

…Единъ же	Изяславъ сынъ Васильковъ
позвони	своими острыми меча о шеломы Литовскiя;
притрепа	славу деду своему Всеславу,
	а самъ подъ чръленымя шиты
	на кроваве траве, притрепанъ
	литовскыми мечи
исхоти	юна кров.
	А тьи рекъ: Друживу твою, кпяже,
	птиць крилы приоде, а звери кровь
	полизаша.
	Не бысь ту брата Брячаслава, ни
	другаго — Всеволода. Единъ же
изрони	жемчюжну душу из храбра тела.
	чересъ злато oжepeлie.
	(Один же Изяслав сын Васильков
	позвонил своими острыми мечами о
	шлемы литовские,
	«притрепал» славу деду своему Всеславу,
	а сам под красными щитами
	на кровавой траве «притрепанный»
	литовскими мечами
	исходил юной кровью.
	А тот сказал: Дружину твою,
	князь, птиц крылья приодели,
	а звери кровь полизали.
	Не было тут брата Брячеслава,
	ни другого — Всеволода. Один ты
	изронил жемчужную душу из храброго
	тела через златое ожерелье…)

«Исходить кровью» — устойчивое сочетание во многих славянских языках. Значение его — «умирать от потери крови» (Даль). Вероятно, «исхоти» — написание авторское. Если бы в оригинале значилась форма — «исходи». Переписчик, несомненно, узнал бы ее и сохранил орфографию.

И грамматически и литературно это прочтение точнее.

Вместо ужасной кровати на поле кровавой битвы, вместо любовника Изяславова — простой, известный фразеологизм, точно вписывающийся в образный строй и стилистику эпического текста.

 

Дополнение

 

Обидно. Литературы по «Слову» накопилось за два века великое множество. За всем уследить просто невозможно. Особенно за старыми, «провинциальными» выступлениями, которые не попали в основное русло науки по «Слову».

Когда статья уже была написана, мне в каталоге одной библиотеки встретилась карточка: Н. И. Маньковский. «Слово о полку Игореве» — лирическая поэма внука Боянова. Житомир, 1915 г.

Я затребовал и обнаружил в этой книжке разбивку «юна кров» (стр. 98).

Уже тогда можно было избавиться от «любовника на кровати».

А он пребывает на оной до сего дня.

П р и м е ч а н и я

1. Условное обозначение Переписчика XVI века. Соответственно Переписчик XVIII века — П–18.

2. Калайдович К. Ф. Библиографические сведения о жизни ученых трудах и собраний российских древностей графа А. И. Мусина–Пушкина. Записки и труды ОИДР, 1824, ч. II.

3. Дылевский Н.М. Лексические и грамматические особенности языка «Слова о полку Игореве». В кн.; «Слово о полку Игореве» — памятник XII века. М. — Л., 1966, стр.241.

Под трубами спеленуты

…Всеволод представляет Игорю своих воинов!

А мои ти Куряни сведоми къмети,

подъ трубами повити, подъ шеломы

взълелеяны, конец копiя въскръмлены…

Перевод Мусина–Пушкина:

Мои Курчане въ цель стрелять знающи,

Подъ звукомъ трубъ они повиты, подъ

шлемами возлелеяиы, концомъ копья

вскормлены…

Романтический портрет средневекового русского воина.

Первый переводчик не понял «къмети» и разбил слово, получив новый смысл.

Не буду останавливаться на истории «къмети». Термин последующими переводчиками узнан, и довольно близко истолкован — «воины».

Гораздо интересней судьба глагола «повити», который все производят от корня «вить», и переводят — «спеленуты». Не замечая, как нарушается размашистая поэтическая схема, в которой неуместно мелкое, бытовое наблюдение — спеленуты. И это говорится о воинах.

А мои–то куряне — умелые воины,

под трубами спеленуты (?)

под шлемами взлелеяны,

с конца копья вскормлены!..

Прозаизм «спеленуты» разрушает эпически обобщенный смысловой ряд.

Глагол «повиты» встречается в одном из поучений Паисиевского сборника XIV века «…человеци есмы повиты въ гресехъ» ¹.

Едва ли следует понимать церковный афоризм, как «человеки спеленуты во грехах». Думаю, что в поговорке воплотилась христианская мысль «человек порожденво грехе», и этим отличается от бога, который зачат безгрешно и порожден Девой!

И разве основная обязанность народных акушерок ( повитух, повивальных бабок) пеленать, а не помогать роженице? На Урале я слышал в русской деревне пословицу: «Коза не разродится — идет к овце–повитухе».

Латинское слово «вита» — жизнь, вероятно, было причиной появления и «повити», и «повитух».

Этот книжный термин стал основой для украинского слова — «вытати» — жить, для русского «обитать» — жить (обвитать), «обитель» — место жизни (обвитель) и, наконец, «витать» — жить (ср. витает в облаках)..

Это заимствованное слово не выдержало конкуренции общеславянского омонимичного «вить» (свивать, веять) и сохранилось лишь в отдельных конструкциях.

Слово «повиты» могло бы служить доказательством древности памятника. Если его не узнали сотни специалистов но древнерусскому языку за два века беспрерывного изучения «Слова» и бесчисленных источников по славянским языкам и говорам, то каким языковедом–гигантом должен был быть фальсификатор XVIII века, чтобы найти этот давным–давно забытый термин и употребить его в единственно возможном (в этом контексте) литературном значении.

Термин, надо полагать, уже в XII веке применялся редко и то в литературном, книжном языке. Кажущаяся легкость прочтения гаппакса ², в виду услужливой близости глагола «вить», обернулась непониманием. Метод «народной этимологии», примененный учеными, позволил им при взгляде сверху вниз увидеть лишь крышу неодноэтажной лексемы.

А мои–то куряне — умелые воины:

под (звуки боевых) труб рождены,

под шлемами взлелеяны,

с конца копья вскормлены.

…Автор «Задонщины» не обошел вниманием эпическую формулу. Он переносит ее в свое произведение и применяет для характеристики литовских союзников братьев Олгердовичей:

В разных списках «Задонщины» формула выглядит так:

«Те бо суть сынове храбры, кречаты в ратном времени и ведомы полководцы, под трубами, под шеломы злачеными в Литовской земли» (У).

«Те бо суть сынове храбрии, кречати в ратном времени, ведоми полководцы, под трубами и под шеломы возлелеяны в Литовской земле» (И–1).

«Ти бо бяше сторожевыя полкы на щите рожены, под трубами поютъ, под шеломы възлелеяны, конец копия вскормлены, с вострого меча поены в Литовьской земли» (К–Б).

«Тые ж бо есть сынове храбрии, родишась в ратное преме, под трубами нечистых кочаны, коней вскормлены, с коленых стрел воспоены в Литовской земли» (С).

Переписчики явно перерабатывали не во всем ясные речения оригинала «Задонщины».

Список И–1 опускает непонятное «повиты»: «под трубами и под шеломы взлелеяны».

Список У опускает и «взлелеяны»: «под трубами, под шеломы злачеными в Литовской земле».

Список С создает четырехчлен, добавляя необходимое для эпического ряда начальное — «рождены», — но, создав для нового глагола подходящее, на его взгляд, окружение (родишась в ратное время) «возлелеяны» он переводит — «кочаны»; из «конца» или «копья» производит непонятных «коней». Добавлены стрелы.

Наиболее близок к оригиналу в данном случае список Кирилло–Белозерского монастыря. Здесь мы видим уже пятичлен: рождены — поют — взлелеяны — вскормлены — поены.

Полагаю, что в авторском экземпляре «Задонщины» эпическая формула «Слова» была дополнена недостающими деталями по закону былинной поэтики. Если есть «вскормлены», должно быть и «вспоены», если есть «взлелеяны», то должно быть и начальное — «рождены». «Повиты» не было понято и превратилось в «поют» — несуразное в этом ряду. Но — как дань образцу. Близость музыкального термина «трубы» определило судьбу слова «повиты».

Таким образом, лексема из южнорусского диалекта XII века уже была непонятна в XIV веке на Севере Руси. Не понята и современными исследователями, хотя все содержание контекста говорит об одном значении этого слова, возглавляющего эпический трехчлен: рождены — взлелеяны — вскормлены.

П р и м е ч а н и я

1. Срезневский И. Материалы к словарю древнерусского языка. Т. 2, стр. 47, 999.

2. Гаппакс — термин, обозначающий редкое слово, вышедшее из употребления в современном языке, но встречающееся в отдельных памятниках литературы.

Коли сокол в линьке бывает

Когда до великого князя Киевского Святослава Всеволодовича доходит известие о разгроме на Каяле и о том, что половцы направляются к русским граг ницам, он произносит злато слово, в котором заявляем о готовности отстоять «родное гнездо» в следующих выражениях:

А чи диво ся, братие, стару помолодити?

Коли соколъ въ мытехъ бываетъ,

высоко птицъ възбиваетъ;

не дастъ гнезда своего въ обиду.

Мусин–Пушкин: «Но мудрено ли, братцы, и старому помолодеть? Когда сокол перелиняетъ, тогда онъ птицъ высоко загоняетъ и не даетъ в обиду гнезда своего».

Д. С. Лихачев перевел грамматически точнее:

Когда сокол линяет

высоко птиц взбивает,

не даст гнезда своего в обиду,

И пояснил: «Термин «в мытех» означает период линьки, особенно той, когда молодой сокол надевает оперенье взрослой птицы. Взрослые соколы отважно защищают свои гнезда от более сильных хищных птиц (например, от орла–беркута)» ¹.

Приведу из массы подобных же переводов один из последних — В. И. Стеллецкого: «А диво ли, братья, старому помолодеть? Когда сокол перелиняет, высоко птиц загоняет, не даст гнезда своего в обиду». (Подчеркнуто мной. — О. С.). Возврат к мусин–пушкинскому вольному переводу. Но комментарий писан как будто к лихачевскому:

«Мыть или «мыт» — линение, линька, ежегодная смена перьев у соколов. Линяние характеризует зрелость и связанную с ней охотничью опытность сокола. Автор говорит о соколе, « находящемся в мыте» (подчеркнуто мной. —  О. С.) В период линьки сокол находится около своего гнезда и охраняет его с особенной яростью, нападая на приближающихся к гнезду птиц» ².

…Охота с ловчими птицами — древнейшая из охот.

«Считают, что в Европу она пришла через южные русские степи из Азии. И много столетий была едва ли не главным развлечением знати в Германии, Голландии, Франции, Англии, Венгрии, Польше. Охота с ловчими птицами на лебедей, журавлей, уток, цапель и коршунов ценилась больше других охот. И потому за хорошую ловчую птицу (из соколов чаще всего за кречета) платили огромные деньги… Нередко, заключая мир, какой–либо князь, государь или хан в одном из пунктов высокого соглашения требовал: «И прислать десять хороших кречетов».

После неудачной битвы с турками при Никополе (1386 г.) французский король Карл VI выкупил двух своих маршалов де–Бусико и де ля Тремогля за несколько кречетов. А герцог Бургундский добился освобождения своего сына у тех же турок за дюжину ловчих птиц. Иван Грозный, желая поладить с Англией, посылал в подарок королеве Елизавете русских кречетов, но отказал в этой же милости Стефану Баторию, написав: «Были прежде у меня кречеты добрые, да извелись».