Ты шел радостно кровяня босую душу о бритвенное лезвие грани. И шатало тебя, и хотелось соступить с меча, подлечить порезы. И соступал. И подличал.

Бог отступал, и ты бросался в веселое, нерадостное джалябство. Врал себе и другим, предавал себя. Дрался с сусликами, как с орлами, пытаясь забыть, забить бытом свое божественное происхождение. И потасканный, озлобленный возвращался, влезал на лезвие, лез в летописи, забивался подальше от глаз своих в окраинные века, в темные закутки пергамента, бродил в буреломе тайн, и там, выдыхая перегар предрассудков своей эпохи, очищался пылью и тленом мертвых мудростей, и забывался, и надеялся, и верил, что когда–нибудь, пусть хоть полупьяная джаляб поймет твои шараханья и задумается над стихами твоими и скажет волнуясь — мой чаляби! Человек ты мой.

А пока история, любая другая отвлеченность от мелочей писательского и просто человеческого быта помогала мне. Я отдыхал, успокаивался, разбирая надпись на шведском камне. Здесь я ни от кого не завишу, здесь интересно быть рабом.

«Стоит ли?» Разве можно распланировать жизнь и свято, холодно по пунктам соблюдать программу? Утилитаризуются самые бесхитростные понятия. Интерес. — это уже ставка в игре. Профессионал не вступит и игру «без интересу». Загнать кого–то под стол тоже — интерес. А есть ли, сохранилась ли такая игра, где процесс интересен не по результату? Есть. И мы ее постоянно ищем, находим и — играем.

«Стоит ли?»

 

…Мы сидим, на веранде степной дачи, рассматриваем в театральный бинокль ледяную вершину Хан–Тенгри. Почему самые выдающиеся и красивые горы названы Яма–Лунгма и Фудзи–яма? Может быть, и вершины наших знаний было бы правильней назвать ямами?

— С точки зрения высшей?

— Может быть!

Формула надежды «Может быть!» движет нами. Мы любим созерцать сияющие пики: нам кажется, что смотрим вверх.

Они будут смотреть и ничего не услышат.

Они будут слушать и ничего не увидят.

Это не о нас сказано:

— Может быть!

Начался этап подъема. Мы вспоминаем себя Нами. И от того, будем ли мы воздвигать собственные кочки или калечась, сдирая кожу с ладоней, потянем тяжелую, колючую, как трос, линию подъема выше себя, зависит амплитуда твоего духовного взлета, степь. Обманывай невежд своей плоскостью. Их плоскость пусть тебя не обманет. Под слоем ровной глины — вершины, мы ходим по ним.

Под круглой плоскостью степи

углами дыбятся породы,

над равнодушием степи

встают взволнованные руды,

как над поклоном - голова,

как стих,

 изломанный

 углами,

так в горле горбятся слова

о самом главном.

История тюркских кочевых племен напоминает пустыню. Бедную кронами, переполненную сухими корнями.

Альпинист, коченея, вкладывает последнюю записку в каменный тур.

В театральный бинокль с крыльца Академии ее не прочесть. Она написана для тех, кто, обдирая лицо об лед и порфир морен, вползет на тот пятачок. Моему приятелю не понять знаменитого хирурга, раскапывающего курган, не понять дирижера, отморозившего ноги на Хан–Тенгри. «Куда вас несет!» — усмехаются те, кто уютно расположился у подножий, обнес утесы заборами и сделал созерцание блестящих истин — ям средством для поддержания жизни.

— Лезете в бинокли, членовредители! Заслоняете вершины!

Пирожнику надоело ходить босым. Мы пытаемся вспомнить то, чего нам не расскажут сапожники, молящиеся, как буддисты ноге Будды, тесной колодке индоевропейского сапога.

Незыблемая аксиома «Волга впадает только в Каспийское море» родилась в XIX веке, когда географы ещё не знали, что существует несколько волг. И катается лектор в лодке по Волге–матушке, впадающей в Днепр, и усмехается снисходительно:

— Неправда. Наукой твердо установлено, что Волга впадает только в Каспийское море, — и ссылается на авторитетные заявления, а лодку сносит в Черное.

Когда удается глянуть на послужной список великого годами и степенями тюрколога и увидеть несколько статей ровных, серых, как асфальт, написанных к датам и в соавторствах, невольно приходишь к грубому выводу — человек не оправдал своего назначения. Я уже не говорю о предназначении, которого, возможно, и не было. Средством, но не целью была для него наука. Он был изворотлив, вертелся, как вареное яйцо, на полированном столе школы.

Я знаю таких светил и отношения к ним скрывать не собираюсь, ибо уверен, что «слабым отрицаньем темноты свет верно служит азиатской ночи».

Язык и письменность — громадный, нетронутый материал культуры, накопленный за многие тысячелетия, — ждут новых исследователей.

Может быть, среди десятков юных читателей моих найдутся будущие создатели гуманитарных, но точных наук; люди новой формации, избавившиеся от предрассудков христианских, мусульманских и буддийских знаний, свободные от догм философий расовых и национальных. Тогда слово не будет ни причиной, ни следствием .ежечасно меняющихся представлений исторических, а будет — Словом, самым объективным источником.

Постоянная религия, неподвижный быт создают тот искусственный режим, в котором не увядает слово, обладающее золотой структурой. Истлевает письменный материал,

но вечен знак над легким

 пеплом букв,

над глинами,

над каменной плитой -изогнутый лекалом мысли

Звук.

Температура, кислород и давление разрушают физические предметы. Но в условиях с постоянным режимом вещества не разлагаются. В одной египетской пирамиде был обнаружен трогательный венок, ещё не утративший своей первоначальной окраски. «Цветы эти лучше чем что–либо другое свидетельствуют о мимолетности тысячелетий», — восклицает Керам. Поверим правде этих слов.

С чем сравнить несокрушимое человеческое слово? С этим венком или золотым предметом, не поддающимся естественному разрушению? Его можно погнуть, сломать, переплавить, механически нарушить форму, но эрозии золото не подвластно.

Молчаливая степь широка, как пень добиблейского древа познания. Пень с разветвленной подземной системой корней, невидимой столбам с громкоговорителями. Спят века в излучине синклинали. Идешь по голой степи, наклоняешься у редких выходов скальных пород, откалываешь образцы. Станешь на колени перед родником и, прежде чем припасть губами, увидишь сверк радужной пленки в клубящейся воде. Отметишь место выхода нефти в маршрутном журнале. Может, случайность? Проезжал кто–то и наследил. Мыл мазутные руки. Место пустынно. Следов машины нет. И сидишьу родника день, а вода не теряет своей бакинской окраски. И замечаешь, камни у ручья чёрные. Проведешь пальцем — она. По трещинам поднимается на поверхность с артезианских глубин кочевница–вода, задевая окраину нефтеносного пласта…

 

Шумер. Усложненный, затуманенный театральными биноклями, нереальный, голубой, лучистый в космосе косности и — близкий, шершавый, как степной валун, на котором высечены памятные слова.

…Недавно, ночью, я спустился в кладовку. Годами в коробках из–под мебели, длинных вместительных, как гробы, складывался мой шумерский архив. Дверь была распахнута, замок сорван. Я посветил фонариком. Чёрный бумажный пепел покрывал пол. Валялись бутылки из–под вермута, консервные банки. Кто–то гулял и жег жгуты из рукописей. Жмурясь, заслоняясь руками, выбирались ребятки и их помятые, заспанные подруги из архивных гробов.

Меня покорила символика факта. Произведения наконец–то, светили живым ясным огнем, разгоняя мрак кладовки. История помогала современности.

Там, в кладовке, я понял афоризм — жизнь бьет ключом.

Когда тебя за Шумер — в печень, ты стоишь за него, как за родину. Как за родину — отвечаешь.

…Я собрал уцелевшие страницы. А ящики наполнил книгами, пухлыми томами индоевропеистов. Пускай на них теперь выспятся. Им необходимо давление сверху и с боков, может, вырастут, сопротивляясь тяжким задам действительности. Эта ночь окончательно убедила меня в том, что надо сесть и попытаться обобщить чувства и мысли, накопленные за годы занятия Шумером.

Сомнения

Есть точные науки, а есть гуманитарные, т.е. неточные — лингвистика и история. Они исходили из предрассудочных установок европоцентризма. Оформившись в Европе XIX века на идеологическом фундаменте ариизма, они не могут избавиться от его пережитков и поныне. Древность человечества рассматривалась сквозь призму политической и культурной карты XIX века. И этот недиалектический взгляд не мог существенно не исказить исторической перспективы и не сказаться на выводах, которые и стали отправной теорией, базисом названных наук.

Молодая цветущая Европа, морща носик, рассматривала из окна вагона хромую, согбенную старуху Азию. И мгновенное это соотношение казалось обоим — вечным. Трудно было юной эгоистичной особе поверить, что морщинистая баба–яга некогда была энергичной, дерзкой красавицей. И тяжелые драгоценности, которые она вынесла к поезду на продажу, укрощали когда–то ее гибкую шею и бились, сверкали в скаку на высокой груди. И звонкую речь ее слушала древняя Греция и старцы Египта.

Досталось от науки кочевникам. Рваные юрты, грязь и нищета XIX века произвели такое угнетающее впечатление на европейских ученых, что сама мысль о возможности древнейших культурных контактов степи и Европы казалась кощунственной.

Г. Потанин в книге, посвященной влиянию тюркско–монгольского эпоса на западноевропейский, пытался рассмотреть образ кочевой культуры в развитии, намекая на волнообразность графика истории любого народа; графика, состоящего из эпох культурного взлета и падения. Официальная наука книгу попросту замолчала. Даже опровергать не стали. Как можно сравнить «Песнь о Роланде» с монгольским эпосом. Все равно что Лувр с юртой.

Археологи искали только то, что могло бросить свет на историю европейской культуры. Интерес к курганам Двуречья (библейским холмам) объясняется этим.

Памятники орхоно–енисейского письма, случайно открытые в Сибири шведским офицером, сосланным в Сибирь после Полтавы, ждали два века исследователей, пока финские ученые не решили, что сибирские руны могут иметь отношение к прошлому финнов.

Надписи на камнях Енисея и Орхона напоминали каменное письмо Скандинавии. Из скандинавских народов только финны вышли из Азии, может быть, они и принесли каменное письмо на север? Финны издали первые атласы памятников сибирского письма. Привлекли к ним внимание всех палеографов Скандинавии. Пока датчанин В. Томсен в 1893 году не нашел ключа, при помощи которого расшифровал известные надписи. Они содержали тюркский текст.

Европейские ученые, казалось, после этого потеряли интерес к сибирскому письму. И это известие (кочевые тюрки имели буквенное письмо за несколько веков раньше многих европейских народов!) не поколебало предвзятого отношения к тюркскому прошлому, и сказалось, и сейчас сказывается на результатах изучения древнетюркской руники. Кочевник так и остался в представлениях официальной науки в образе Вечного Варвара, паразитирующего у сосков китайской, иранской и арабской цивилизаций. Письменность тюрков была поспешно без строгого анализа и сопоставлений объявлена заимствованием у иранцев. Объявили, как отмахнулись. Эта гипотеза вполне укладывалась в систему научных взглядов на кочевую Азию, и потому необходимости в никаких дополнительных исследованиях по установлению подлинного генезиса этой письменности не возникло. Гипотеза, а попросту — голословное заявление финского ученого — со временем, кочуя из одного учебника в другой, была возведена за выслугу лет в ранг аксиомы.

 

…Весной 1970 года в окрестностях города Алма–Аты (Казахская ССР) близ села Иссык было вскрыто курганное захоронение алтайского типа, предварительно датированное временем Пазарыкского кургана V- VI веков до н.э.

Множество золотых украшений (деталей одежды) покрывали останки юного вождя (более 4–х тысяч единиц), похороненного в склепе, срубленном из могучих стволов таньшанской ели. Золотой пояс, золотое оружие, золотой шлем…

Художественные формы иссыкских предметов аналогичны золоту курганов Алтая, Причерноморья и Северного Кавказа. Так называемый «скифский звериный стиль» воплощен в иссыкских атрибутах с необыкновенной четкостью. Но алтайские шедевры молчат. Молчит вся громадная по объему археологических находок эпоха номадов, населявших в первом тысячелетии до н.э. огромную территорию Евро–Азии. Тюркологам известно сообщение китайской летописи III века до н.э., что народ кангюй (канглы ¹) писал «поперек» — горизонтальной строкой, в отличии от китайской традиции вертикального расположения текста.

Вот и все, что мы знали о письме среднеазиатских кочевников той темной эпохи.

В иссыкской гробнице была обнаружена чаша с вырезанной по внешности горизонтальной надписью, состоящей из 26 знаков, напоминающих орхоно–енисейские. …После опубликования первых статей о чаше ²я получил письма, авторы коих восприняли наше сообщение, прочтение и выводы, как результат незнания «очевидных», «твердоустановленных» положений, как–то:

орхоно–енисейское письмо возникло не раньше V–VI веков нашей эры на основе одного из позднейших иранских вариантов арамейского письма. Эта дата подтверждается незыблемыми в тюркологии авторитетами; следовательно, иссыкскую надпись никак не можно относить к тюркским рунам, скорее всего чаша с надписью занесена из стран, применявших арамейское письмо, вероятно, из Ирана, и случайно попала среди утвари в курганное захоронение. Таким образом, содержание надписи не должно отражать ситуацию, т.е. не эпитафия. Следует ожидать, что надпись содержит ирано–язычный или семитский текст.

Замечания весьма любопытные и обойти их молчанием мы не имеем права. Даже напротив, считаем нужным акцентировать на них интерес, ибо они, в значительной

мере являясь отражением существующей системы взглядов на историю древнетюркского рунического письма, характеризует собой положение дел в палеографической науке, да и в тюркской историографии в целом.

Первый и последний раз проблема происхождения орхоно–енисейского письма рассматривалась (и весьма приблизительно) в работах датского ученого В. Томсена и финна О. Доннера в XIX веке.

О. Доннеру принадлежит гипотеза о иранской родословной сибирских рун, которая никем не была пересмотрена или дополнена. Несмотря на вопиющие противоречия, которые выступают при элементарном механическом сравнении всех иранских алфавитов с древнетюркским.

Причина столь неестественного родства — совместимость в пространстве и во времени. Авестийское письмо возникло и просуществовало в Иране до VII века н.э. Именно в этот период, как полагают, и появилось орхоно–енисеиское письмо.

В 1896–1897 годах близ города Аулие–Ата (ныне город Джамбул) В. А. Каллауром и финским археологом Гейккелем совместно с Мунком и О. Доннером было обнаружено пять камней с рунами. Формы некоторых букв значительно отличались от уже датированных орхонских, нескольким буквам вообще не было найдено соответствий. На этом основании авторы находки и интерпретаций предположили время более раннее, чем орхонское. Временным эталоном послужила найденная в Монголии эпитафия Куль–Тегину, которая была датирована по именам, встречающимся в китайской летописи, VIII веком н.э. С той поры принято манипулировать хронологией тюркского письма, размещая даты относительно установленной.

Для таласских камней была предложена осторожная древность — V–VI веков нашей эры. С тем же успехом можно предложить и десятый век, так как отличие таласских букв могло объясниться и искажением исходных орхонских. Так были датированы все памятники древнетюркского письма, найденных от Монголии до Венгрии.

Можно ли, исходя из нерешительного предположения Доннера, Каллаура и Гейккеля, сделанного не на основе широких этимографических исследовании, без учета данных мировых алфавитных систем, сегодня безапелляционно проводить четкую черту под V–VI веками, объявляя эту дату началом истории тюрков?

Но можно с уверенностью сказать, что все проблемы (скорее — беды) тюркской палеографии связаны с этой искусственной датой. Она позволяет относиться к рунам, как к провинциальному, позднейшему, перезаимствованному письму, не представляющему принципиального интереса для всеобщей палеографии.

В единственном вышедшем у нас в стране обобщающем труде по истории письма тюркским рунам уделено слов меньше, чем в древнейшей китайской летописи. Сказано буквально следующее:

«На той же (персидской) основе сформировалось и древнейшее тюркское письмо, не совсем точно называемое орхоно–енисейским руническим письмом. Это буквенное письмо применялось в Центральной Азии в VI–VIII веках н.э.» ³.

Ни описания, ни алфавитной таблицы, ни истории, ни одного примера.

В предисловии к переводу книги И. Фридриха «Дешифровка забытых письменностей и языков» ⁴И. М. Дунаевская справедливо замечает: «Недостатком работы И. Фридриха, с точки зрения нашего читателя, является крайне беглое указание на те языки и письмейности, которые были распространены у древних народов, населявших нынешнюю советскую территорию, некоторые из них вовсе не упомянуты». (Все, кроме древнетюркского, «упомянуты» в послесловии советского редактора И.Дьяконова).

Не станем жаловаться на зарубежных авторов (Т. Феврис, М. Коэн, И. Дирингера, Ч. Лоукотка, И. Гельба), так как их невнимание можно объяснить нашей собственной невнимательностью.

…В конце XIX столетия руны расшифрованы В. Томсеном и в основном прочтены с помощью В. Радлова, Мелиоранского и др.

Далее, с начала XX века и ровно полстолетия, история изучения рун являет собой картину далеко не динамичную.

Еще в 1951 году, в статье Е. И. Убрятова «О научной и общественной деятельности С. Е. Малова» ⁵, Сергеи Ефимович назван «единственным» в СССР специалистом по орхоно–енисейской письменности и языку памятников.

Большого преувеличения в этом не было. Хотя к тому времени С. Е. Малов успел опубликовать только три статьи, касающиеся отдельных коротких надписей, общим объемом в несколько десятков страниц ⁶.

Остальные названия связаны с именем археологов–практиков, проф. С. В. Киселева и Л. А. Евтюховой. Они открыли в алтайских курганах несколько серебряных и золотых сосудов с надписями. Посвящают их описанию и прочтению в общей сложности полтора десятка страниц ⁷.

Мы пока не говорим о великой научной ценности новых археологических находок и о точности переводов, мы пока оцениваем приведенную библиографию количественно. И обращаем внимание на то, что все эти работы — конкретного свойства, связаны с частными находками; нет ни одной, где были бы поставлены вопросы теоретического плана. Нет ни одной страницы, рецензирующей достижения основоположников этимологического метода. Без критического пересмотра основ науки, заложенной век тому назад, без твердой теоретической базы, на одном этимологическом методе толкования текстов наука «тюркская палеография» существовать не могла.

После 50–го года появились, наконец, атласы Малова, с ними связано некоторое оживление в изучении эпиграфии. Но большинство работ — лингвистического характера, основанные на переводах Томсена — Радлова — Малова.

К собственным проблемам палеографии они имеют отдаленное отношение.

 

…Я невольно сравниваю эту безотрадную картину с иной, всем знакомой. За десять лет систематического чтения научной литературы по «Слову о полку Игореве» мне удалось перелистать лишь несколько страниц тома библиографии трудов, посвященных одному этому произведению славянской древности, к сожалению, дошедшему не протографом. Только тюркизмы «Слова» исследуются в десятках статей, общее число которых превышает количество работ по всей тюркской палеографии. Пушкин, Карамзин, Хлебников, Блок, Маяковский — кто только из русских писателей не участвовал а дискуссиях по «Слову»! Ни один памятник европейской культуры (литературы) XII века не оказал такого благотворного воздействия на судьбу национальной культуры, как «Слово», благодаря неостывающему вниманию ученых. «Слово», многократно переведенное, лежит в портфеле каждого школьника, его заучивают наизусть на уроках родной речи, по нему учатся уважать народ и его историю. «Слово» — древнейший документ общеславянской литературы не захлопнулось в сером сюртуке кабинетной науки. Оно рано осозналось как вклад славянского ума и таланта в сокровищницу общечеловеческой культуры. «Наука о «Слове» стала народной, — пишет Д. Лихачев, — она давно ведется на обыкновенных началах. О «Слове» пишут живописцы, актеры, педагоги, писатели, зоологи, инженеры. Их работы внесли очень много ценного».

В интервью корреспонденту «Комсомольской правды» академик Д. С. Лихачев призывает молодых читателей к прямому «общению с культурой Древней Руси».

«Не так, конечно, просто узнать древнерусскую литературу. Но попробуйте читать ее побольше, привыкните прислушиваться к ее интонациям и смотреть сквозь условности ее стиля. Вы услышите голоса людей, живших столетиями до нас, бившихся над вопросами «бытия», искавших цель и смысл жизни».

Он указывает на несколько популярных причин, требующих от нас глубокого и правдивого изучения культуры нашего прошлого, и, в частности, говорит о тех ученых, которые не стесняя себя серьезным изучением предмета, издают работы, стремящиеся представить древнюю культуру народов России низшей, неполноценной по сравнению с культурой Запада.

«А кроме всего, изучение нашего прошлого способно и должно обогатить современную культуру. Современное прочтение забытых идей, образов, традиций, как это часто бывает, может подсказать нам много нового. И это не словесный парадокс…»

Завершаем эту страницу: данные орхоно–енисейского письма на сегодняшней стадии изученности не дают оснований для мрачных выводов относительно его доистории. Мы вправе пока позволять себе осторожные позитивные формулировки; но, по сути, голословно утверждение — этого не было и не должно быть! Оно зиждется не на твердо установленных фактах, а на предрассудочной традиции. Никакое имя в науке не может заменить аргумента. Подчас самые яростные отрицания, спирающиеся на зримую пустоту, переплетаются с самыми большими вероятностями ошибок. И мне как писателю и любителю истории не хотелось бы, чтобы тюркская письменность, которая может стать важным свидетельством древности тюркского языка и культуры, была бы походя, бездоказательно принесена в жертву ложно–аксиоматического тезиса и истолкована как случайность, не достойная специального рассмотрения.

Может статься, что пустотой мы называем глубину.

Р. S. Приход в археологию методов абсолютной хронологии дал целый ряд неожиданных результатов. Радиоуглеродный метод позволяет определять со значительной точностью возраст археологической находки органического происхождения — остатков дерева, тканей, угля кострищ и очагов — если они не старше 30 тысяч лет.

И не удивительно, что данные, полученные этим методом часто расходятся с существующей в науке датой, которую дал классический для археологов метод сравнительной археологии (сравнение с известными, уже датированными предметами, обнаруженными совместно с исследуемым образцом). Это заставляет некоторых археологов скептически относиться к данным радиоуглеродного метода. Однако такой скептицизм оказывается необоснованным.

Если бы памятники тюркского письма, найденные в захоронениях, были исследованы радиоуглеродным методом, вероятно, начальная дата «V–VI век н.э.» была бы оспорена.

…На сколько вопросов происхождения семитских и европейских буквенных систем ответила бы попытка сопоставительного изучения тюркских рун?

Поэтому я тратил годы на исследования скандинавских рун, этрусских надписей, вызывая искреннее недоумение наших тюркологов, решительно не понимавших, зачем казахстанцу ворошить мертвые культуры чужих территорий. Этот территориальный принцип, стремление решать проблемы этногенеза, не высовываясь за пределы государственных границ, установленных в XIX–XX веках — не что иное, как попытка рассматривать историю народа вне связи с человечеством.

П р и м е ч а н и я

1. Канглы — одно из древнейших тюркских племен.

2. Надпись из Джеты–Су // Газета «Казах адебиети», 25 сентября 1970 г. ; «Иссыкское письмо» // «Комсомольская правда», 31 октября 1970 г.; «Ceребряная чаша» // «Техника молодежи», 1971 г., № 5.

3. Истрин В. И. Возникновение и развитие письма. М., 1965, стр. 322.

4. Фридрих И. Дешифровка забытых письменностей и языков. М., 1961,

5. Тюркологический сборник. Т. I, М. — Л., 1951.

6. Болгарская золотая чаша с турецкой надписью. // «Казанский музейный вестник», Казань, 1921 г., № 1–2, стр. 67–72. Древнетюркские надгробия с надписями бассейна реки Таласе. // Изв. АПН СССР, Л., 1929 г., № 10, стр. 799–806. Новые памятники с турецкими рунами. // Язык и мышление, вып. VI–VII, Л., 1936, стр. 251–279.

7. Киселев С. В. Саяно–Алтайская экспедиция, 1935 г., // «Советская археология», 1936, № 1, стр. 282–284. Евтюхова Л. и Киселев С. Открытие Саяно–Алтайской археологической экспедиции в 1939 г. // «Вестник древней истории», № 4 (9) на странице 162 приводится рунический текст с двух золотых сосудов и дается попытка перевода.

Язык и наука

Письменность не вечна. Многие ее потеряли. Но устный язык — вот тот бессмертный источник исторических знаний, который мы открыли с последней страницы. Не Сохраняются письменные памятники, но уцелел язык, прочти его.

Индоевропейские языки пережили более сложную историю, чем тюркские. Это отразилось в морфологии. Язык скандинавских рунических памятников полуторатысячелетней давности уже не понятен даже германистам. За два столетия рунологии ни один памятник не прочтен. А текст тюркских эпитафических эпосов того же периода звучит как сегодняшняя живая речь. Выводы о старении слова лингвисты сделали из наблюдений за развитием индоевропейской лексики и распространили это положение на все языки, без учета оригинальных особенностей их историй.

Большие успехи физики XX века вызвали к жизни доктрину физикализма. Науке, «вырвавшейся» вперед, начали подражать отстающие.

Некий лингвист, заведя «гуманитарный метод» в тупик, оснастился звонкими доспехами, позаимствовав их в учебниках математики и физики для младших курсов. Доспехи помогают защите. Лязг интегралов, путаница графиков, процентов, чужих терминов — железная маска на невыразительном лице новейшей лингвистики.

Естественники запускают телегу на Луну, а наш языковед не может мне объяснить, что такое «телега». Это слово его уже не удовлетворяет своим обыденным, ненаучным способом выражения. Он вводит новые правила обозначения: А — означает Т, В — означает Е, С — означает Л, Д — означает Г, Е — означает А.

Тогда испытуемое слово, коробящее своим ненаучным видом, принимает вид точной формулы: АВСВДЕ. Теперь остается заложить ее в ЭВМ и ждать. сидя у мигающей груды железа, решения возникшей проблемы.

«Например, слово кисаи зрительные, тактильные, слуховые и другие ощущения от реальной кошки действуют как единый комплекс. Непосредственные компоненты этого комплекса обозначим буквами а, б, в, г, д и словесный компонент — буквой е. Далее слово начинает замещать собой все непосредственные компоненты данного комплекса: е = (а+б+в+г+д). Теперь слово замещает, обобщает собой все эти непосредственные компоненты и представляют собой их сокращенное выражение. Но далее киса начинает обозначать не только, одну конкретную мурку, но всякую кошку. Если комплекс непосредственных раздражении, получаемых от второй, кошки, обозначим буквами a ₁, б ₁, в ₁, г ₁, д ₁, а от третьей – а ₂, б ₂, в ₂, г ₂, д ₂, то слово киса, представленное буквой е, получает более широкое значение. Оно включает в себя уже многие комплексы: е=(а+б+в+г+д)+(а ₁+б ₁+в ₁+г ₁+д ₁)+(а ₂+б ₂+в ₂+г ₂+д ₂)» т.д. и т.д. Увы, это уже не пародия. Это последняя страница статьи М. М. Кольцовой «Физиологическое изучение явлений обобщения и абстракции», венчающей сборник «Язык и мышление» (Москва, 1967 г.), в котором представлен цвет новой лингвистической мысли, в графиках, грохочущих терминах, и в подобных приведенным, формулах.

Повернемся ухом к физикам. Сущность в том, говорят они, что наши понятия не априорны, а являются результатом человеческого опыта. Такой анализ позволяет нам создать понятия, представления, теории, адекватные известному нам кругу явлений. Но всякий раз, когда мы проникаем в существенно новую область физических явлений, нам приходится кардинально менять сложившиеся представления и понятия.

В этой постоянной готовности пересмотреть мысль, изреченную вчера, и заключен секрет Молодости точных науках.

Все до одного первые положения и понятия отцов лингвистики, не успев родиться, стали априорными для последующих. Нигде так не силен культ предков, как, в этой науке. Внутренняя непоследовательность теоретической базы видна по всей площади современного языкознания.

В. И. Ленин в своих «Философских тетрадях» указывал на то, что человеческое познание не может сразу всесторонне охватить мир. Человек познает отдельные стороны мира предметов, последовательно переходя к познанию других сторон. При этом всегда есть опасность: углубляясь в изучение той или иной отдельной стороны мира предметов, можно потерять сознание того, что это всего лишь однасторона, одинмомент, и абсолютизировать эту одну сторону.