Андрей Сульдин
      ОБЪЯВЛЕНИЕ В ГАЗЕТЕ
      - Ну как ты, Слон? Еще жив? Я с огромнейшим трудом продрал глаза, разлепил ссохшиеся губы:
      - Ничего...
      - Крепись, Слон. Немного осталось. Здесь где-то заброшенный домишко должен быть. - Вава провел шершавой ладонью по моей недельной щетине и вернулся к костру, над которым кипел закопченный чайник, погромыхивая крышкой. В его чреве рождался немыслимый напиток, в котором Вава намешал аспирина и витаминов, будучи твердо уверен, что это мне поможет.
      Кружка обжигала руки, но я пил большими глотками, чувствуя, как растекается по телу бодрящее тепло.
      Приступ начался прошлой ночью: я проснулся от собственного стона. А затем стоило хоть на мгновение сомкнуть веки, как начинался давно знакомый кошмарный сон: виделось, будто неумолимый водоворот постепенно увлекает меня в свою ярко-красную глубину.
      Словом, ночь прошла скверно. Потом был холодный, прохватывающий до дрожи рассвет, мы опять шли, только теперь уже не тем, что вчера, бодрым шагом. Меня освободили от всякой поклажи. Думаю даже, что мои товарищи несказанно обрадовались моей способности передвигаться самостоятельно. Радовался и я, ибо знал, что болезнь, к счастью, не ударила из главного калибра: простуда и высокая температура - еще полбеды, но мог проснуться и радикулит, который я насидел в своей пронизываемой сквозняками комнатке в редакции молодежной газеты. И хотя спина уже поднывала в самом роковом месте, я все же надеялся, что смогу дойти сам, хотя бы до этого хуторка, о котором с такой надеждой говорил Вава.
      Как это ни смешно, мои друзья, несмотря на мой жалкий вид, продолжали звать меня Слоном, то есть прозвищем, которое я получил еще в школе, потому что любил на переменках устраивать одноименную игру, считался слишком добродушным, хотя и не самым большим в нашей компании. А самым могучим у нас был Сережка - "Центнер", на редкость здоровый парень, чемпион области по борьбе самбо в тяжелом весе.
      Работает Центнер на краностроительном заводе старшим экономистом. Жену его зовут Леной. У них два сына, боевые ребята, вечно бегают по улице и дома сидят редко. Поэтому, забегая к другу, вижу их от случая к случаю, и мне кажется, что парни растут не по дням, а по часам.
      У Сосы - тоже двое, мальчик и девочка. И жена у него прекраснейший человек, работает в нашей типографии корректором.
      Соса - это производное от Сашки, который сызмальства любил "сосательные" конфетки. Он инженер в НИИ, среднего роста, сухощав, о своих проблемах распространяться не любит, но в чужие моментально ввязывается. Служил на Северном флоте и страшно дорожит всем, что с этим связано: тельняшку, бушлат, которые привез домой, постоянно штопает и штопает, хотя им, кажется, уже пора рассыпаться от времени. Сашка всегда коротко стрижет свои немного вьющиеся волосы. Принципиально не курит и не пьет, но в компании веселится за троих. Ну а почему Вавой стал Валерка, сам уже не помню. В школе всем дают прозвища, вот и пошло у нас: Вава да Вава.
      Вава в нашей компании самый старый. Он на год старше - в пятом классе учился два раза, все никак не мог справиться с русским правописанием, а наши пацанята над ним незлобливо подтрунивали: неграмотная Машка! Но длительное учение пошло ему на пользу, он умудрился подтянуться, а со временем и вовсе стал первым учеником. Но в институт не пошел, захотел после армии поработать в геологической партии в Тюмени, потом рванул на Сахалин - два года на рыбоперерабатывающем заводе. Затем совершенно неожиданно ринулся было в сельское хозяйство - поехал в деревню к тетке в отпуск и остался там слесарить в мастерских. Там же женился на доброй и нежной девушке Тамаре.
      У них четверо детей, все девочки, чему он страшно рад, но воспитывает их по-спартански: еще в деревне приучил к холодной воде, а перебравшись с семьей в родной город, все так же поощрял их неизменные купания, даже зимой, в нашей небольшой и неглубокой речке, которую мы иначе чем Переплюевкой не называем, но любим за очень прозрачную воду и множество чистых родников.
      Новая для Валерия и довольно нервная профессия водителя автобуса никоим образом не отразилась на его жизнерадостности. Он по-прежнему заводной и улыбчивый, все так же дружит с гитарой, не без помощи которой ему удалось покорить сердце Тамары и которую вот уже 12 лет она слушает все с тем же восторгом...
      Вот с этими-то славными мужиками я и оказался в те роковые и неизгладимые в моей памяти дни в труднопроходимых лесных чащобах, настигнутый внезапной хворью и еще не знающий, что меня ждет потрясение куда более значительное, чем несчастный случай в туристском походе.
      Все началось с того, что я взял отпуск, нисколько не задумываясь, как я его проведу. Просто за последние месяцы сильно вымотался - хотелось хоть немного побездельничать. Когда и как отдыхать - такие вопросы решаю сам, поскольку жены у меня нет. Одно время это обстоятельство долго не давало покоя "лучшим половинам" моих друзей, не раз пытавшимся меня наконец-то сосватать. Но их мужья свято берегли от них мою грустную тайну и не поддерживали этих начинаний. В конце концов меня оставили в покое, хотя и не скажу, что этому очень рад.
      Вечером я решил зайти к Сосе, благо рядом, и предупредить, что ухожу в честно заработанный очередной отпуск. Сашка, конечно, сразу посадил меня за стол. Вскоре появился чай с блинами и клубничным вареньем... И тут как раз и родился этот замечательный план.
      Надо сказать, что Соса - турист прирожденный. Он и в велопутешествиях бывал, и ходит на байдарке, любит посмотреть новые города. Но все же пешие маршруты у него всегда - самый любимый отдых. Поняв, что меня заедает хандра, Сашка предложил: собрать нашу школьную компанию и по случаю моего тридцатипятилетия устроить многокилометровую гонку, "как прежде". Тем более что у него самого на работе скопилось немало отгулов.
      - А жен и детей не возьмем, - заговорщицки подмигнул Соса. - Они будут сковывать наш маневр. Ну, что нам стоит? Палатку - на плечо и прошагаем за недельку километров двести!
      Тут Соса схватился за телефонную трубку. И через четверть часа организационная работа была закончена: друзей и их жен он уговорил отдохнуть друг от друга. Ленка, правда, немного поныла, но Соса и ее в итоге "обработал"... Вот так и получилось, что день на сборы, и - в дорогу.
      Программу Соса составил довольно напряженную - тридцать километров в день. Хотя, надо заметить, в прежние годы у нас бывали маршруты и посложнее. Но, все равно, мы за последнее время несколько отошли от лучшей формы, набрали лишнего веса. И, в принципе, нам нужна была хорошая встряска.
      Первый день был прикидочным: Соса с опытностью бывалого пешехода задал довольно терпимый темп, наблюдая, как мы будем вести себя. К вечеру он удовлетворенно хлопотал у костра, мурлыкая под нос какую-то песенку, что было явным признаком хорошего настроения. Значит, "вступительный экзамен" на этом отрезке перехода мы выдержали.
      Но на следующее утро Сашка погнал нас в путь с замашками сердитого старшины, и тут уж не приходилось роптать, коль сами же и выбрали его "командором".
      Соса, надо отдать ему должное, нашу область знает прекрасно: привалы мы делали всегда в таких изумительных местах, что просто загляденье, и так всегда случалось, что рядом плескалась речка либо ручеек, только и нарушавшие заповедную тишину этих, словно забытых и предоставленных самим себе, девственных уголков.
      Сказочные рассветы и закаты, которыми одаривали нас эти дивные места, всегда повергали в немоту восхищения. Зато по ночам, когда в ясную июньскую сушь здешнее небо по обыкновению загоралось гроздьями крупных звезд, каждому почему-то не терпелось говорить и говорить. И не о чем попало, не о суетном. Привычные для дня темы - о политике, экономике, житейских проблемах, социальных неурядицах - в такие часы даже не приходили на ум. Звездное небо будило мысли о загадочном и таинственном, и тут уж мы всласть наговаривались о далеких населенных мирах, о контактах с внеземными цивилизациями, о феномене Тунгусского метеорита, о странном исчезновении советской автоматической станции вблизи Фобоса и, конечно же, о многочисленных и все более частых случаях наблюдения НЛО и даже самих "пришельцев" в различных районах планеты.
      ...Рано утром нас торопливо поднимал Соса, поил чаем, намекая, что подошло время расставаться с местом нынешней стоянки, угощал бутербродами и когда он только успевал приготовить завтрак? И тут же тащил в путь, чтобы успеть в прохладное время прошагать километров двадцать. Затем будем пару часов отдыхать в тенечке, набираться сил перед еще одним десятикилометровым рывком. И лишь после него станем подыскивать место для ночлега.
      До свиданья, гостеприимный зеленый дом! Нет, мы не отплатим тебе неблагодарностью: весь мусор будет прибран и кострище заложено аккуратно нарезанным дерном. Пусть все останется, как было до нас. Наконец мы вскидываем на спины тяжелые рюкзаки и - марш-марш - только посвистывают под кедами росные травы да пощелкивают сучья старого хвороста. Так и продолжался наш маршрут, упорядочение и славно, пока невесть откуда не натянуло махровых туч. В одном из переходов я очень некстати промочил ноги. Холодный и влажный ветер довершил эту неприятность - я заболел.
      ...Заброшенный когда-то хозяевами обветшалый домишко, о котором говорил Вава, действительно был обнаружен на самой опушке леса. Здесь, по замыслу ребят, мне предстояло укрыться от непогоды, отлежаться, покуда все трое не доберутся до шоссе и не уговорят какого-нибудь проезжего водителя машины с хорошей проходимостью свернуть на раскисшую лесную дорогу. (Поначалу они хотели оставить Ваву присматривать за больным, но я запротестовал, мотивируя тем, что мне уже "лучше", а еще более тем, что машину, вероятно, придется не раз выталкивать из глинистого месива колеи, и в таких случаях всегда лучше иметь три пары рук, нежели две.)
      Помещенный на какое-то подобие кровати, укрытое ветошью, и снабженный про запас термосом с уже известным варевом заботливого Вавы, я остался один и только тогда перебрал взглядом все детали убогого жилища. Пропыленные стекла крошечных окон, толстый слой пыли на явно самодельном дощатом столе, полуоткрытая и провисшая на одной петле дверца печурки, груда хлама в углу (в основном пришедшие в негодность части пчелиных ульев), густое переплетение паучьих снастей под потолком, - все говорило о том, что хозяин навсегда и безвозвратно покинул эту лесную обитель, которая когда-то была пасекой.
      Под стать грустной окружающей обстановке становилось и самочувствие. К ознобу, стуку в висках и тупой боли под лопатками добавилось и то, чего я боялся более всего: неумолимые и злобные укусы радикулита при малейшем движении. Мой старый враг становился все настойчивей, совершенно не давая пошевелиться. Ощущение беспомощности порождало отчаяние. Борясь с ним, я закрыл глаза, попытался отвлечься мыслью о ребятах. Пошли, наверное, не по тропе, а напрямик, продираясь через мокрый кустарник и бурелом... Но в ушах все сильнее нарастал колокольный гул. Нет, мне опять не избежать "вишневого омута"! На этот раз он разверзся передо мной вулканическим кратером, хотя темно-красная лава почему-то не выдавливалась наружу, а напротив, уходила в его чрево, наползая со склонов и закручиваясь спиралью Архимеда. Я чувствовал ее нестерпимый жар, но не сгорал в ней, увлекаемый все глубже и обволакиваемый багровым маревом.
      ...Первое, что я услышал, приходя в себя, был звук легких шагов. "Ребята вернулись!" - промелькнуло в голове, и я открыл глаза, радуясь их скорому возвращению и тому, что вырвался из столь знакомых мне объятий полусна-полубреда. Но ничего не увидел, потому что чья-то мягкая ладонь легла мне на лоб.
      - Вот и все, бедненький мой. Температура почти нормальная, - прозвучал над изголовьем ласковый женский голос. И я вздрогнул, тут же ощутив не очень свирепый, но все же укус моего врага. Но мне было не до него.
      - Кто? Кто здесь? - вырвалось у меня. - Где я? Где ребята?
      Чужая ладонь соскользнула с моих век, и я встретился с большими карими глазами, устремленными на меня с выражением нежного сочувствия.
      Не ответив мне, молодая гибкая женщина в простеньком платье, из тех, которые нередко удаются деревенским мастерицам лучше, чем столичным модельерам, отошла к столу, покрытому льняной скатертью, и вернулась к изголовью с большой глиняной кружкой.
      - Это надо выпить маленькими глотками.
      Все, что я увидел, ошеломило. Вопросы изумления роем кружились в голове, но ни один не просился на язык. Полы и оконные стекла были чисто вымыты. Потолок сиял свежей побелкой. От печки струилось тепло, и ее дверца была затворена, пропуская через тонкие щелки ритмичные отблески пламени. Захотелось ущипнуть себя побольнее моего врага. Неужели бред продолжается? Да нет же, здесь что-то не то... Последняя мысль утвердилась после того, как я обнаружил, что лежу в куртке и обуви на той же постели из ветоши. Собственно, ничего необъяснимого не произошло. Но сколько же я провалялся без сознания?
      Потягивая теплую бурую, чуть горьковатую жидкость из кружки, я осознал, что задавать глупые вопросы как-то стыдно. Может быть, все наоборот? Ребята не оставили меня одного, а сдали на руки заботливой хозяйке. А мрачное убранство заброшенной избы мне только пригрезилось? Скорее всего так. Но кто же укладывает больного на такое тряпье, на такой колченогий топчан?
      Покончив с питьем, я сообразил, что пора что-то сказать.
      - Меня зовут...
      - Слон?
      - Да, а откуда... Ну да, ребята сказали! А скоро они придут?
      - Придут, придут. А меня - Вера.
      - А давно вы здесь?
      - Почитайте всю жизнь, с небольшими перерывами. Я на этой пасеке выросла. Ну что, полегчало? А теперь всерьез лечиться будем...
      И Вера с деловитостью зрелого эскулапа, который всегда знает, что предпринять, решительно стащила с меня кеды, куртку и рубашку, перевернула на живот. Пока я вытирал непроизвольно катившиеся из глаз слезы - кто не знает, что такое радикулит, настоятельно рекомендую с ним не знакомиться, вышла в сени и вернулась с небольшим горшочком. Через секунду по моим позвонкам потекла густая холодная жидкость, которая стала медленно обволакивать излюбленное моим врагом место укусов.
      - Конечно, неплохо бы и пчелок посадить, - рассуждала моя мучительница, невольно касаясь моих плеч прядью душистых каштановых волос. - Но уже ночь... Ничего, у меня банька почти поспела. Вы пока полежите, а я сейчас...
      И хозяйка ушла. Это, казалось, было против правил: нельзя же оставлять тело открытым, тем более что тягучая жидкость сильно холодила спину. Но буквально через несколько минут мои сомнения отпали: густая и тяжелая жидкость, словно впечатываясь в позвоночник, все сильнее аккумулировала тепло, а через минуту-другую это был уже просто жар. Да, с таким лекарством я еще не встречался. Именно как с лекарством, потому что позже догадался, что это был... мед.
      - Ну что же мне делать с вами, Слон, сами-то до парилки не доберетесь? немного смущенно сказала хозяйка, вернувшись в комнату раскрасневшейся, как видно, после отнюдь не пустяковой работы. - Обопритесь на меня.
      С полсотни метров мы проковыляли до баньки, дымившей на краю огороженного двора. Вера доставила меня прямиком в парилку, стянула обувь, одежду, уложила на полок. Из черпака плеснула на раскаленные камни - все помещение сразу же заполнили испарения каких-то растений. Запахло одновременно и осенним садом, и летним полем, и весенним лесом. От горячего пара стало на минуту труднее дышать, но только лишь на минуту. Я вытянулся на широкой сосновой лавке, отдаваясь всепроникающему теплу, и с удовлетворением услышал, как дверь за деликатно вышедшей Верой закрылась. "Какая все-таки славная, само обаяние! Сколько же ей? На вид лет 25, не больше..."
      Размышления были прерваны новым появлением моей исцелительницы, на сей раз в пляжном одеянии и с большим веником из крапивы в защищенной рукавицей руке, и я понял, что взялась она за меня действительно всерьез.
      И вот уже водопад из ушата низвергся на мою спину. И вот уже шквал обжигающих ударов посыпался на нее. Мой враг огрызается, соперничая с ними в жестокости причинения боли. Хочу кричать и не могу - не позволяет мужская гордость, и только слезы, неподвластные усилиям воли, текут и текут, смешиваясь с соленым потом.
      Лицо Веры сосредоточенно и прекрасно. Теперь в его выражении нет сострадания. Она воюет с моим врагом и, как мне кажется, понимает это. Неприятель пятится, отступает, и не спастись, нигде не укрыться ему от карающей руки моей защитницы!
      - Все! - выдыхает Вера с последним ударом, отбрасывает веник и выливает на меня подряд два таза теплой воды. - Будете здоровы, Слон. Вытирайтесь и одевайтесь. Сейчас чаевничать будем.
      И она снова вышла. Уверенность, с которой были произнесены ее последние слова, показалась мне странной. Но стоило мне подняться, сделать несколько движений, я не обнаружил ни намека на присутствие моего недуга, словно его и не было. Не осталось даже страха перед ним. Сколько раз доверялся всевозможным курсам лечения - но в итоге всегда было ощущение, что мой враг лишь перешел "на нелегальное положение" и ждет своего часа. А тут самочувствие возникло такое, словно заново народился и все мучения, которые доставила болезнь, пережиты не мной, а кем-то другим, рассказавшим мне о них во всех подробностях.
      За чаем, в удивительном вкусе которого уловил лишь присутствие зверобоя, душицы и живицы, теряясь в догадках об остальных его компонентах, я подивился ее врачующим навыкам, спросил, уж не училась ли она всему этому в каком-нибудь медицинском вузе.
      - Из медучилища я ушла, - просто ответила Вера. - Не понравилось. Преподавание ведется чересчур по писаному. Слишком много упований на научно разработанные методы, фармакотерапию, скальпель. А я с детства верю, что по-настоящему человека на ноги поставить может только мать-Природа. Вернулась домой, работаю на отцовской пасеке, и люди, разуверившись в медицине, нередко приходят сюда и находят исцеление. Кстати, сюда они ходили еще и к бабке моей, хотя за глаза и называли ее колдуньей. Беззлобно, конечно.
      - Были основания?
      - Были, наверное. К примеру, если вас излечивают, даже не прикасаясь к вам, не давая никаких пилюль или питья, а проговаривая только два-три заветных слова, тут уж трудно не поверить в чертовщину. Но я-то знаю, что не все так просто это было, как казалось...
      Спасительница моя подливала мне чая, угощая медом и вареньем. Сочетание деревенской простоты в ее облике и хозяйской сноровки с безупречным городским выговором усиливало и без того волнующее впечатление, которое производила на меня Вера. "Нравишься ты мне очень!" - твердил ей за меня мысленно тот, другой человек, который жил во мне все последние годы, будучи бесправным и безгласным. "Только не показать бы виду, что это так", - вторил ему я и старался поменьше встречаться с ней взглядом.
      И тут он упал на то место, где стоял убогий одр, с которого час тому я поднялся, превозмогая мученья. Было отчего вздрогнуть или разинуть рот: топчана не было и в помине, а стояла аккуратно застеленная деревянная кровать. Ничего не понимая, но и не спрашивая ни о чем, я снова устремил глаза на хозяйку. И был готов поклясться, что Вера вдруг помолодела лет на пять, что другая прическа обрамляла нежный овал лица и платье было тоже другое. "Ненормальный!" - подумал я про себя. - "Что с тобой опять происходит?"
      - Я... Я вас... Спросить вас хочу, - выдавил я из себя, - Вы действительно верите, что я теперь совершенно здоров?
      - С радикулитом покончено, можете не сомневаться. - Она прибавила фитиля в керосиновой лампе и как бы невзначай передвинула ее поближе ко мне. Только вижу, не в радикулите все дело. Вас гложет что-то еще.
      Сквозь завесу длинных ресниц на меня устремился пристальный недевичий взгляд. Несколько секунд мы смотрели друг на друга глаза в глаза. Потом она так же внимательно оглядела мои руки. Встала, прошлась медленно по комнате, запрокинув голову и прикрыв веки. Губы ее шевелились, но что она шепчет, я не слышал.
      - Вам придется мне все рассказать. Кое-что я уже поняла, но не все. Вам уже 35, но живете без семьи и даже думать боитесь о том, чтобы обрести семейное счастье. Все считают вас убежденным холостяком, но это не так...
      На миг мне показалось, что возвращается утренний озноб. Во всяком случае в висках застучало точно так же, как раньше. Глупо и жалко выглядел я, наверное, в ту минуту, с полуоткрытым ртом и округлившимися глазами, как у сумасшедшего.
      - Ну, начинайте же, - просительно и задушевно проговорила Вера. - Что случилось тогда с вами, на исходе вашей юности?
      Тяжек, помнится, был для меня этот рассказ. Путано и малосвязно я повествовал о своих школьных годах, об увлечении спортом, превратившемся в подлинную страсть, когда в пору возмужания я открыл для себя неизъяснимую прелесть марафонского бега. В нем ведь имеешь перед собой по крайней мере четырех противников: борешься не только со временем и пространством, но также с неблагоприятными погодными условиями и, разумеется, с собственным "больше не могу". А еще изучаешь своеобразие стиля соперников, вырабатываешь каждый раз хитроумную тактику борьбы! Словом, охота, как говорится, была пуще неволи. Бегал за область, республику. Наконец стали включать в сборные команды Союза.
      Но как-то... Нам выпало выступать на соревнованиях в одной из африканских стран. Стояла удушающая жара, и силы быстро убывали. В группе аутсайдеров оказалось человек десять, все европейцы, для которых такой климат непривычен. Был в этой группе и я. Совершенно неожиданно мы попали под шквал ураганного ветра, который пришел со стороны пустыни...
      Тогда мы еще не знали, что в этой пустыне находились могильники радиоактивных и вредных химических веществ, устроенные там некоторыми западными концернами. Из настигнутой пыльной бурей группы аутсайдеров двое спортсменов умерли на следующий день, один - еще через сутки, еще двое не прожили и пяти лет. Когда и у меня начались эти непонятные приступы, выбрасывавшие мое сознание в бездну кошмара, я понял всю трагичность своего положения.
      Врачи не могли понять, почему болезнь не проявляет себя ни в чем, кроме непредсказуемых приступов, возникающих на фоне других заболеваний.
      Со спортом уже тогда пришлось проститься. Старался жить, отвлекаясь от мыслей о своем несчастье. Окончил университет и был радушно принят в дружную семью журналистов молодежной газеты. По большей части это был юный горячий народ, как водится, коллеги писали стихи о любви, влюблялись без памяти, и, конечно, все это приводило их к торжественному маршу Мендельсона. Не знаю уж, что думали мои товарищи о "белой вороне", прибившейся к их жизнерадостной стае, но у них хватало такта ни о чем меня не расспрашивать, не допытываться, почему сторонюсь красивых девушек и почему, когда у кого-нибудь из них свадьба, мне на этот день обязательно выпадает командировка.
      Какой-нибудь пьяница или наркоман и не задумывается над тем, что, породнившись с пороком, он теряет право на радость отцовства. И тогда Природа жестоко мстит за ослушание, выставляя на обозрение и в назидание несчастных малюток-калек, детей-недоумков. Но это - слепая месть роду человеческому, всем нам, кто с содроганием смотрит на живое произведение тупости и порока. И хоть я ни в чем не виноват перед Природой, судьба поставила меня в один ряд с отверженными, и надо нести свой крест...
      Вера слушала меня, опустив голову и почти ни разу не встретившись со мной взглядом, напряженная как струна. Когда я наконец догреб в своем повествовании до берега и кинул весла, воцарилась пауза, и я увидел, что эта удивительная женщина все так же сидит не шелохнувшись.
      - Все это, может быть, не так страшно, Слон, - услышал я после долгого молчания. - Я должна проверить. Снимите рубашку.
      И вот я опять совсем близко чувствую нежный аромат рассыпанных по плечам волос и весь напрягаюсь от легких прикосновений проворных пальцев. Глаза Веры закрыты, и она доверяет теперь только осязанию. Может, мне показалось, но когда ее палец скользнул близ мечевидного отростка, она чуть вздрогнула.
      - Оденьтесь, - как-то глухо промолвила она, отступив от меня на шаг. Сядьте.
      Она отошла в дальний угол комнаты, превратившись в полумраке в белый силуэт. С безотчетно нарастающей тревогой я вглядывался в его очертания и ждал, когда она заговорит.
      - Ваши предположения оправдались, - тихо донеслось наконец из угла. Нет, не подумайте, что жизни вашей угрожает опасность. Уверена, что жить будете долго. Но в остальном вы были правы...
      Итак, я узнал от нее то, что в сущности уже знал. Но я не мог себе представить, что подтверждение собственного прогноза может так сдавить сердце. Преступник, заранее знающий полагающуюся ему кару, вот так же, наверное, с напряжением ждет последней строчки оглашаемого приговора, а услышав ее, обливается холодным потом. Мне выпадало долго жить, словно в плену, не зная любви и счастья. И никакой надежды!
      Словно в какой-то прострации, я, не мигая, смотрел на ровное пламя коптилки. Но оно вдруг резко колыхнулось. Я поднял взгляд и увидел, что Вера стоит у стола, а на ее щеках две блестящие бороздки слез. Большие и влажные, полные почти материнского сострадания глаза устремились на меня, и тут зазвучал ее горячий, проникновенный шепот:
      - Я решилась... Все у тебя будет хорошо, Слон. Я одна... Одна могу тебе помочь! Ты будешь счастлив. И никогда, никогда меня не забудешь... Только сегодня ты должен во всем меня слушаться.
      Кажется, никому я так безоглядно не верил в жизни, как поверил ей в эту минуту. Мне было велено немедля укладываться спать. Сама же Вера куда-то засобиралась, облачаясь в плащ и резиновые сапожки. Я попробовал было протестовать против того, чтобы она одна уходила из дому в сырую непроглядную темень, но она властно посмотрела мне в глаза:
      - Мы же договорились? Вот и хорошо. И ни о чем не спрашивайте. Делайте, что вам говорят.
      Вера задула лампу, и пока я раздевался в темноте, услышал, как заскрипели ступени крыльца и как хлопнула садовая калитка.
      Сон, конечно, не шел, зато было о чем поразмыслить. Куда же она все-таки заторопилась? Что задумала? Кто она вообще, эта необыкновенная, покоряющая женщина? Где же это до сей поры запропастились мои спутники? Я строил предположения, но концы не связывались с концами. Решая все эти головоломки, не заметил, как погрузился в легкий и чуткий сон.
      ...Проснулся я не от шороха или стука, а от удивительного, чарующего запаха, наполнившего комнату. Сравнить его с каким-либо из тех, что хранились в памяти, было невозможно. Сказать, что это был аромат свежести и бодрости (а эти два слова и приходили на ум, когда я пытался в нем разобраться) - значит допустить, что, например, горный ледник или айсберг тоже имеют свой запах.
      Первое, что я увидел, открыв глаза, была пригоршня тлеющих угольков, непонятным образом парящая над поверхностью стола. Впрочем, что я говорю! Приглядевшись, я понял, что это больше походило на гирлянду маленьких лампочек, что развешиваются на миниатюрных новогодних елочках с веточками из зеленой пластмассы. Пораженный этим видением, я встал, намереваясь получше рассмотреть эту диковину.
      - Только не зажигайте лампу, - раздался вдруг Верин голос, и тут я различил ее, стоявшую по ту сторону стола, и не мог поручиться, что на ней была хоть какая-нибудь одежда. Узкий серп луны, заглядывавший в окошко, мягко вычерчивал контур ее стройной фигуры.
      - Что это? - шепотом спросил я, словно боясь спугнуть и разрушить таинственное свечение огоньков.
      - Зацвел тысячелетник, - так же тихо, но совершенно спокойно ответила она. - С детства я знала, что мне доведется это увидеть.
      - Ничего не понимаю. Никогда не слышал о таком.
      - Но об алоэ, конечно, знаете. За то, что цветет он примерно раз в сто лет, ему дали имя "столетник", а за целебные свойства прозвали "домашним доктором"... А тысячелетник - старший брат алоэ. Их сохранились единицы... В нашем роду это растение передается из поколения в поколение, но дождаться его цветения никому из моих предков так и не посчастливилось... Между тем предания свидетельствуют, что в эту пору против целительной силы тысячелетника не может устоять никакая болезнь.
      Мне так хотелось и на этот раз безропотно поверить всему услышанному от Веры, но рассудок взбунтовался. Ведь я хорошо знал, что в нашей средней полосе алоэ не цветет почти никогда, зато у себя на родине - на юге Аравийского полуострова - распускает свои цветы почти ежегодно. А тут мне еще преподносят сказочку о "старшем брате", о "тысячелетнике", которого и в природе-то скорее всего не существует... Только тот, второй человек, живущий во мне, словно беспаспортный квартирант, и удержал меня тогда от насмешливой улыбки и иронического замечания. "Поверь, дурашка! - посоветовал он мне. Все, что сорвалось с таких прекрасных уст, не может быть неправдой". И я склонил голову в знак того, что не сомневаюсь в чудодейственных свойствах цветка.
      Даже впотьмах я не столько видел, сколько чувствовал, что Вера улавливает мое смятение и понимает происходящую во мне борьбу противоречий. После паузы она заговорила со мной звучным окрепшим голосом, так не вязавшимся с предыдущей интонацией:
      - Все, что я говорю, не может быть неправдой. Это вы, Слон, сейчас подумали и выполните все, что я от вас потребую. Вы еще не понимаете, на какую жертву я иду ради вас. Да это и лучше, если не поймете вообще. Послушание и вера - вот все, что мне сейчас от вас нужно.
      Оттаявшие под конец почти ледяные фразы вихрем закружили мое сознание. Приписываемая Тертуллиану фраза: "Верую, ибо абсурдно" в эту минуту уже не пробуждала внутреннего протеста, мысли путались, привычные убеждения растворялись, и я с изумлением ловил себя на том, что вся здравая логика, которая, как мне всегда казалось, присуща моему мышлению, с каждым мгновением вытесняется во мне растущим чувством обожания. "Не долго же ты сопротивлялся", - мелькнуло в голове, а вслед за этим я подумал, что если бы она сейчас сказала, что Земля вращается вокруг Луны, я бы с радостью и истово присягнул в этом.
      - Так, - нежно произнесла Вера. - Так, милый мой Слон. Теперь подойдите ближе к столу... Наклонитесь и глубоко вдохните запах цветов, как это сделаю вместе с вами и я...
      Я сделал все, как она велела. Наши лица сблизились над облачком светлячков, источавших холодный и незнакомый аромат, и мы одновременно вдохнули его полной грудью. Тут мне показалось, что Вера покачнулась, словно в изнеможении.
      - Поцелуй меня, - простонала она. - Ну же! Время мое пришло...
      Повинуясь с невыразимым блаженством, я припал к ее губам, но то, что случилось со мной спустя мгновение, я тоже не в силах выразить. По бедности своей фантазии я попытаюсь сравнить те свои ощущения с каким-то "гулом крови". Нарастая, он заполнял собой все мое тело, по всем артериям которого словно бы развивали скорость тяжело груженные поезда. Всего меня била неодолимая дрожь. "Что это? Что со мной?" - не то подумал, не то выкрикнул я, прежде чем на меня зримо и достоверно, словно в кино, налетел могучий локомотив, смявший и развеявший в прах сознание.
      ...Очнулся (или проснулся?) от звуков автомобильного гудка, обнаружив, что время сна (или обморока?) я провел лежа ничком на пыльном столе. Все случившееся вмиг восстановилось в памяти. "Бред собачий!" - выругался я про себя, устрашившись, что меня так и застигнут развалившимся на неподходящем месте в трусах и майке мои друзья, топающие от калитки через двор по направлению к крыльцу. Из окошка было видно, как они то прыгают через лужи, то вытягивают сапоги из вязкой жижи.
      "Черт побери, сыпь какая-то! - удивился я, глянув на свою кожу перед тем, как натянуть рубашку. - Неужто и впрямь от крапивы? Определенно бред!" Надевая стоя брюки, я прислонился спиной к печи и... Да это уж совсем не лезло ни в какие ворота! Она оказалась не то чтоб очень горячей, но явно недавно топленной.
      Когда Центнер, пихнув ногой дверь, первым вломился в комнату, вид у меня был растерянный и только одна нога находилась в штанине брюк.
      - Внимание, братва! - заорал наш богатырь, адресуясь к подпирающим его сзади Ваве и Сосе. - Новый вариант картины Репина "Не ждали". Гляньте-ка, Слон вроде бы и не рад нам. Мы-то думали, что он здесь дуба врезает, а он на одной ножке прыгает и хоть бы что! А отсюда вывод: достаточно оставить симулянта на полчаса наедине с самим собой, и он себя неминуемо выдаст!
      "Полчаса?!" - ахнул я про себя и тут же был проинформирован, как на великое счастье Вавы (и мое, конечно) на шоссе, где друзья принялись "голосовать", на них чуть ли не по заказу выкатилась вездеходная "Нива", управляемая знакомым ему водителем. Остальное было делом профессиональной шоферской дипломатии.
      Комната наполнилась веселым гомоном. Меня хлопали по плечам, дружески тискали в объятиях, пробуя на мне в шутку различные приемы борьбы и радуясь, что "симулянт" отвечает им тем же. Мой радикулит как корова языком слизала. Вава за его варево, приготовленное для больного Слона, был признан великим исцелителем.
      Нетерпеливый клаксон оставленной у калитки "Нивы" заставил вспомнить, что уже вечереет и пора в путь. Вава, Соса и Центнер потянулись к выходу на ее зов, а я задержался на несколько минут якобы для того, чтобы глянуть, не забыл ли чего. Прощаясь с этим столь же запущенным, сколь и загадочным жилищем, я перебрал взглядом все окружающие предметы, и меня снова охватило волнение: я готов поклясться чем угодно, что при моем заселении в эту обитель никакого горшочка с засохшим без полива столетником на подоконнике не было!
      Я приблизился к нему и невольно глянул на то место, где стояла (или, может быть, чудилась мне?) моя добрая и прекрасная фея. "Ах, боже мой! Что это? Мыслимо ли это?" - вырвалось у меня, и я встал на колени, чтобы получше разглядеть то, что отпечаталось на пыльном полу. Можно ли было не верить собственным глазам? Наряду с отпечатками, оставленными моими ножищами (я ношу 45-й), пол был усеян следами изящной формы босых ступней маленького размера. Поражаюсь, как это сразу не бросилось в глаза моим друзьям.
      За окном снова начала клаксонить "Нива". Я встал с колен, вскинул на плечо рюкзак... И все же... Чем черт не шутит... Достал из кармана блокнот, выудил визитную карточку, написал на обороте: "Вера! Если ты мне не приснилась, отзовись". И оставил на столе.
      Ни дорогой, ни позже я ни словом не обмолвился ни с кем из моих друзей о своем приключении. Да и не поверили бы. Все знают, что домишко давно заброшен, а в округе на много километров давно уже нет никакого обитаемого жилья.
      ...После отпуска навалилась масса дел. Я много мотался по командировкам. Но чувствовал себя хорошо, даже возобновил по утрам давно забытые пробежки.
      Однажды (это было где-то в октябре) в редакции мне сказали, что меня спрашивает какой-то человек. На вид гостю было лет шестьдесят. До меня он добирался довольно странным образом: показывая всем мою визитную карточку, он искал ее владельца.
      Мужчина, его звали Юрием Александровичем, пояснил, что нашел ее на своем заброшенном зимовье. Там у него раньше была пасека, но по причине больных ног ходить в такую даль стало тяжело. Но летом, вот уж поистине повезло, теща здоровье ему немного подправила. (Она, бабка Матрена, травки знает, а нынешний год на них богатый был, вот и помогла.) Поэтому под осень и решил проведать зимовье, загадывая: вдруг на зайца все же собраться придется. Там и нашел мою визитку.
      - Очень рад, - сказал я. - А мы в поход с ребятами ходили, заблудились немного, да и дождь еще...
      - На здоровье, - заметил Юрий Александрович. - У меня претензий к вам нет. Я с просьбой пришел.
      - Пожалуйста, чем могу.
      - Слышал, что ваша газета печатает заметки о всяких там происшествиях...
      - Есть такое дело.
      - А у меня дочка пропала. Давно, правда, лет десять прошло. Училась она в городе, в медучилище... Но на каникулы не приехала как-то... Понятно, дело молодое, отправилась куда-нибудь в путешествие... Потом смотрю: писем от нее долго нет. Приехал в общежитие, узнал: нет ее, исчезла. Как обухом по голове, не знал, что и делать. Ну, понятно, в милицию обратился. Они розыск объявили. Сколько годов искали, а все без результата... Так и жил без надежды. А тут ваша карточка. Неужели вы ее видели, Верочку мою? Если так, то опять искать надо. Может, посодействуете?
      - Конечно, какой разговор. У вас есть ее фото?
      - Да-да, обязательно, - засуетился гость. У меня от предчувствия заныло сердце.
      Он полез в карман старенького пиджака, достал конверт, завернутый для верности в носовой платок, аккуратно разложил фотографии на столе. Снимков было много, все - любительские, недодержанные и немного тронутые желтизной от слабого фиксажа и времени. И со всех них на меня смотрела Вера.
      * * *
      Я написал этот рассказ в тайной надежде, что Вера прочитает и откликнется. Очень хочу в это верить. Хотя и не могу поручиться за ее существование во плоти и крови.
      Теперь я совершенно здоров, полон сил, и от кошмарных погружений в "вишневый омут" остались лишь тягостные воспоминания. Но мне кажется, что если я вновь тяжело заболею, то обязательно тотчас же появится у моего изголовья, придет ко мне моя Вера... Так обязательно будет, раз на публикуемые мной постоянно в газете объявления под рубрикой "Внимание: розыск!" она не откликается.