С полупереворота вслед за командиром устремляемся на «юнкерсов». Скорость быстро растет. Ведущий моей пары Виктор Жердев открывает огонь. Трасса впивается в «юнкерс», идущий замыкающим в первой группе. Он сразу же вспыхнул. Пилот тщетно пытается скольжением сбить пламя: огонь раздувается все сильнее. Участь этого «юнкерса» решена: он переворачивается на спину и, оставляя в небе дымящийся след, не меняет положения до самой земли.

Вражеские летчики явно не ожидали такой дерзости и спешат облегчиться: вниз посыпались бомбы — лишь бы куда. Теперь «юнкерсы» строят оборонительный круг, Но спасет ли это их?

Впереди хорошо вижу «сотку» Покрышкина. Следом за ней летит истребитель его ведомого младшего лейтенанта Георгия Голубева.

Но что это? Два «мессершмитта» справа, почти под 90 градусов с довольно далекой дистанции — примерно с 500 — 600 метров — открыли огонь, Бить прицельно с такого расстояния — почти абсурд. Скорее всего гитлеровские летчики пытаются отсечь огнем наши истребители, сорвать атаку. А может, рассчитывают на то, что со сближением с целью точность огня повышается.

«Неужели бьют по самолету Покрышкина?» — током ударила мысль. Присматриваюсь: «сотка» уже выходит из атаки — еще один «юнкерс» горит. И в то же мгновение замечаю, как что-то взблеснуло в самолете Голубева, потом за истребителем потянулась сизоватая, на глазах погустевшая до черноты струйка дыма. А вот уже и пламя облизывает фюзеляж. От истребителя вначале отлетела отстреленная дверка кабины, затем из кабины выпрыгнул и Жора Голубев…

Жердев, выйдя из атаки, обнаружил вместо пары только один самолет. Приблизился — и четко увидел на его борту цифру «100». Что такое? Командир — без прикрытия! А где же ведомый?..

Не мешкая, сразу же пристроился к «сотке», осмотрел пространство. В обстановке сразу не разобраться: бой растянулся, истребители носятся ниже, в гуще бомбардировщиков.

Никто, кроме меня, в этой кутерьме не увидел, как над падающим Голубевым вздулся купол парашюта. Не оставлять же товарища в беде! Подошел ближе и, снижаясь спиралью вслед за ним, внимательно осматриваю пространство, чтобы не дать нежданно появившемуся «мессеру» расстрелять парашютиста. Только убедившись, что Жора приземлился в расположении наших войск, боевым разворотом с набором высоты ухожу в Сторону поселка Куйбышево — в район сбора группы: станция наведения уже настойчиво твердит:

— Вам — «тридцать три», вам — «тридцать три»!..

Бомбардировщики, рассеянные и разгромленные, ныряют вниз и на малой высоте вразброс удирают на запад.

Прицельно отбомбиться по нашим войскам мы им не дали, а это и есть главная наша задача сегодня. Гнаться за ними не будем — горючее на исходе. Но на смену нам идет группа «яков». С высоты они устремляются на «лаптежников».

Идем домой. На земле — кромешный ад. Тут и там тянутся к небу космы дыма, взблескивают вспышки. Возле самолета, совсем близко, тоже вздуваются черно-серые шапки — рвутся зенитные снаряды среднего калибра, мелькают «шарики», посылаемые с земли «эрликонами». В кабине запахло кисловатым: пороховая гарь втягивается внутрь вместе с воздухом. Да и обычным, горьковатым «земным» дымком потянуло, и за стеклами кабины стало как-то сумеречно.

Сквозь мглистую пелену, кое-где не такую плотную, вижу землю, сплошь забитую войсками, ринувшиеся в прорыв наши танки, автомашины. А вон и кавалерия спешит — тут и там, прикрываясь от вражеского взора балками да перелесками, рысят конники небольшими группами, кое-где и по открытому полю несутся, торопятся проскочить противнику в тыл, а там уже знают ребята, что делать: не давать фашистам покоя ни днем, ни ночью!

Вскоре подлетаем к своему аэродрому, садимся. Итак, группа сбила четыре вражеских самолета: два «юнкерса» уничтожил Александр Иванович, одного зажег Виктор Жердев. Группу фашистских истребителей, тех, что носились вокруг бомбардировщиков, уменьшили на одного «мессера» Алексей Черников и Андрей Труд.

Огорчало лишь одно: потеряли мы один истребитель. Как-то нелепо все получилось… Где же сейчас Жора Голубев, что с ним?..

Трудное испытание выпало на долю младшего лейтенанта Вячеслава Березкина. В паре с лейтенантом Вениамином Цветковым вылетел он на разведку в район прорыва. Определили: наши войска вклинились в глубь занятой врагом территории километров на двенадцать. Участок прорыва напоминает равнобедренный треугольник с основанием семь-восемь километров. Подвижные части продолжают идти вперед. Противник оказывает им яростное сопротивление.

Пара уже возвращалась. Шла на высоте три тысячи метров. И вдруг Цветков заметил внизу «раму»: тонкий ее силуэт темнел под сизоватым слоем дымки.

И впрямь, надо было обладать очень острым зрением, чтобы в серовато-сизом мареве заметить эту малоразмерную машину, висевшую над землей всего лишь на тысячеметровой высоте. При других обстоятельствах лейтенант Цветков не решился бы вступить в бой, да и командование строго предупреждает: разведчику ставится своя особая задача, и выполнять он должен только ее. Но тут он увидел вражеского разведчика-корректировщика. Мог ли Цветков допустить, чтобы враг получил важные, ценные данные о положении наших войск, мог ли он допустить, чтобы уже сегодня противник предпринял контрмеры против развивающих успех советских войск?..

В эфир полетел короткий приказ Березкину прикрыть атаку. И пара стремительным маневром ринулась вниз — на врага.

Истребители развили огромную скорость. Цветков не учел, что именно это и помешает вести прицеливание: истребители будут рыскать из стороны в сторону, и «раму» никак не удастся поймать в перекрестие прицела хотя бы на два-три мгновения. Открывать же огонь «навскидку» бессмысленно — только вспугнешь врага.

Атака ведущего сорвалась, и огорченный неудачей Цветков стал выводить истребитель из пике вверх, как вдруг прямо перед собой обнаружил четверку «мессеров», прикрывавших своего разведчика.

«Вот так незадача! Как же я их раньше не заметил?» — досадовал Цветков. И тут же оправдывал себя: «В таком дыму разве все заметишь!..»

Но главное состояло в ином: обнаружь он «эскорт», вряд ли решился бы на такой рискованный маневр. Теперь поздно было переигрывать, надо было искать самый оптимальный выход.

Цветков не видел, что Березкин уже и сам пытался это сделать, но успеха не добился: трассы прошли мимо «фокке-вульфа», и «рама», словно бы издеваясь над молодым летчиком, вновь, как ни в чем не бывало, висела в небе.

Выйдя из атаки «змейкой», Березкин погасил скорость и снова приник к прицелу. Еще немного, и можно будет нажать гашетки. Но «рама» — машина изворотливая, да и пилотов на нее сажают искусных. Полупереворот — и «фокке-вульф» уплывает под атакующий ее истребитель, с ревом проносящийся вперед. Но молодому летчику Вячеславу Березкину и вторая неудача простительна: он ведет первый свой воздушный бой. Да с каким противником! С которым не всякий опытный боец мог бы вот так сразу справиться.

Вячеслав нервничает уже, торопится. Да, опыта у него нет. И от старших товарищей не раз слышал, какая это коварная штука — «рама»! Теперь сам убеждается.

«А как там Цветков? — тревожит мысль. — Ему ведь одному с четырьмя не совладать. Каждая секунда дорога!..»

Истребитель Березкина вновь заходит в атаку. И вдруг от «фокке-вульфа» потянулись к нему дымные шарики. Что-то сверкнуло у Вячеслава перед глазами, глухо забарабанило по самолету и с треском ворвалось в кабину. Горячая струя воздуха обдала пилота. И тотчас же он ощутил резкую боль в левой руке и в левой ноге. Бросил короткий взгляд на пальцы — кровь… А «рама» уходит.

Нет, он не отпустит ее, он не даст ей уйти! Ручку от себя, еще. Вражеский разведчик увеличивается в размерах, сверкающая остеклением гондола как раз в перекрестии прицела. Гашетки нажаты. Но почему не ощущается обычного в подобных случаях подрагивания машины, когда стреляют пулеметы и отрывисто ухает пушка? Надо бы трассам появиться, потянуться огненными шнурами к врагу. Но их нет. Почему?.. И тут вдруг понял Березкин: кончился боекомплект! А боль в руке и в ноге все сильнее, в глазах мелькают круги. И все же он не отказывается от мысли победить. Затуманенным взором видит наплывающее на него тело «рамы». Вражеский летчик пытается сманеврировать.

«Не уйдешь!» — стиснув зубы, упрямо повторяет он себе. И Резко дает левую ногу, испытывая при этом сильную боль. Тут же отклоняет ручку управления тоже влево. Истребитель скользящим ударом правым крылом бьет вражеский самолет по хвостовому оперению. Сквозь гул мотора летчик уловил звон и скрежет металла.

Вспышка. Мимо кабины метнулись обломки «рамы». Валится на поврежденное правое крыло истребитель. А под ним, лишенный хвоста, волчком уже вертится «фокке-вульф» и начинает рассыпаться.

Два вражеских летчика, выброшенные из оторвавшейся от разваливающегося фюзеляжа гондолы, повисли на парашютах. Третий член экипажа, видимо, был убит при таране. Спустя минуту-две невдалеке, наполненный ветром, вздулся еще один парашют: это спускался на землю Вячеслав Березкин.

Он видел, как ниже чуть в стороне, подтягивая стропы, пытаются скольжением изменить направление снижения гитлеровские летчики. Это им удается, их начинает быстро сносить в сторону, как раз туда, где еще находится враг.

«А где же сяду я?» — с тревогой думает Березкин. Пристально всматривается вниз. Приближающаяся земля пестрит вспышками огня, явственно уже слышны трескотня пулеметов и орудийный гром. Регулировать снос он не может — левая рука перебита, а одной правой это не удается сделать. Остается отдать себя воле случая. «В самое пекло попал! — с горечью подумал Вячеслав, поняв, что внизу идет бой. — Не погиб в воздухе, прикончат на земле… А, будь что будет!..»

Удар. Адская боль в ноге заставляет забыть все — и где ты оказался, и что надо делать в момент приземления. А вздувшийся купол качнулся взад-вперед и, наполненный ветром, туго натянул стропы и поволок раненого летчика по земле. Березкин опомнился, с трудом погасил парашют, лежит, всем телом ощущая, как дрожит от взрывов земля. Впереди колышется трава: кто-то ползет! Враг или друг? Летчик вытащил из кобуры пистолет.

Свои!.. Березкин увидел на пилотке звездочку — и сразу отлегло от сердца.

— Ну что смотришь? — тихо сказал солдату, пристально и настороженно разглядывавшему летчика. — Ты лучше помоги. Солдат спросил:

— Ранен? — но сразу же понял, что задает лишний вопрос. Повернулся, махнул рукой — и вот уже трое молодых, крепких парней захлопотали возле Березкина. Пока один быстрыми движениями собирал парашют, двое других, расстелив плащ-палатку, осторожно уложили на нее летчика.

— Потерпи, браток: сейчас мы тебя доставим. Раны перевяжут — сразу легче станет!

Вскоре Березкин был уже в медсанбате, где ему оказали первую помощь. Солдаты, доставившие его сюда, а их уже было четверо, стояли невдалеке в тревожном ожидании, готовые подсобить медикам, готовые как и чем только можно помочь собрату, такому же юному, как и они, пареньку, доконавшему «раму», от которой второй уже день не было покоя.

Березкин — бледный, усталый, измученный болью — лежал на лавке, полуприкрыв веки. Он слышал, как один из солдат тихо сказал врачу:

— Доктор, если кровь нужна, мы дадим… Медик ответил:

— Спасибо, ребята! Кровь есть. Потом второй голос тихо прошептал:

— А он не останется калекой?

— Не останется, если сегодня же доставим в госпиталь.

…Вечерело. Солнце вот-вот спрячется за горизонт, а духота все та же стоит. Хоть бы ветерок подул, а еще лучше — дождик бы землю омыл, освежил!

Устали авиаторы, особенно от этой изнуряющей жары. Летчикам не хочется и на КП идти: лечь бы под крылом да соснуть в тени немножко. Уже четыре вылета за нынешний день совершил. Прилег на жухлую, выгоревшую травку. И не заметил, как погрузился в дрему.

Вдруг услышал какие-то возбужденные голоса на стоянке, топот, кто-то кому-то кричал:

— Что там еще стряслось?

— Голубев вернулся!

Летчики, как по команде, бросились бежать к КП.

Стоит наш Жора, держит перед собой скомканный, стропами внахлест увязанный парашют, улыбается, что-то говорит то одному, то другому. Его обнимают ребята, целуют. Рады все, очень рады! И Веня Цветков, и Виктор Жердев, и Сергей Никитин. А уж о чувствах механика его самолета Паши Ухова и говорить не приходится: у того слезы на глазах блестят, слезы радости.

Со стоянки широким шагом приближается Покрышкин. Обнимает своего ведомого, притягивает к себе.

— Подловил все же тебя «мессер». Вот подлец!.. Жора улыбается:

— Бывает! — как-то виновато отвечает он. — Удар только ощутил, да две тени мимо промелькнули.

— Ну-ка, расскажи, Сухов, еще раз, как все было! Пришлось подробно повторить все, что видел.

— Понял? — и, обращаясь уже ко всем, Покрышкин напомнил:

— Об осмотрительности ни в коем случае нельзя забывать!.. Ну, а если видишь, что противник издалека ведет огонь, тоже маневрируй, уходя скольжением под трассу.

Слово по слову: разговоры, расспросы. Не успели страсти улечься, не успели ребята разойтись, а тут еще одна радостная новость:

— Слава Березкин жив!

— Где он? Кто сказал?

— Зачем — «сказал»? Вон он — в кузове сидит! — сияет от счастья механик старшина Иван Бовшин.

Можно себе представить, с какой болью слушали мы Вениамина Цветкова, вернувшегося из полета без своего ведомого!

— Березкин таранил «раму», — сообщил он командиру. — Оба самолета упали. Парашютистов не видел… Да и некогда было глянуть: с четырьмя «мессерами» пришлось драться…

Слушали его летчики, сочувствовали, только у начальника штаба заметно возникло какое-то недоверие к его докладу. Цветков ведь вернулся без своего ведомого и не мог толком объяснить, что и как произошло в бою…

И вдруг — Славка жив!

Бежим к остановившейся невдалеке машине. Взобрались на борт и вот видим на охапке соломы носилки и полулежащего на них друга. Лицо бледное, рука в бинтах, нога тоже.

— Привет, Слава!

— Здравствуйте, ребята!

— Досталось тебе, видать?

— Да, «угостил» фашист проклятый! Только и я ведь в долгу не остался…

— Что же теперь?

— Известное дело — госпиталь! Упросил вот медсестру, чтобы в полк завернули. Подходил уже Покрышкин, сказал, чтобы не волновался: подлечусь — меня обратно в полк заберет командир. Пошел в штаб бумагу в госпиталь готовить…

— Вот видишь, все будет хорошо: подлечишься — и снова на истребитель сядешь!

…Он вернулся в родной полк в канун Октябрьских праздников, вернулся в радостный для всех день, когда пришло известие: Киев — наш! А тут и Слава на пороге — слабый еще, но сияющий от счастья: добился своего!

Рассказывал потом, сколько пережил: ранения тяжелые — сустав на руке разбит, пальцы висят, нога отекает от ходьбы. Страдал от боли, но упорно разрабатывал руку и ногу. На медкомиссии вначале списать хотели, потом в транспортную авиацию согласились отправить. А он свое:

— Я ведь истребитель! Смотрите, все нормально — и рукой, и ногой могу действовать… Показывает, а боль такая, что искры из глаз. Но терпит, виду не показывает, даже улыбается.

Убедил врачей. Ладно, — сказали, — поезжай в свой истребительный полк…

Он вернулся в нашу боевую семью через два с лишним месяца, когда полк стоял в Аскании Нова. Представился Покрышкину. Тот обнял его:

— Ну вот — вернулся. Я ведь говорил — все будет хорошо!..

Слава еще не ведал, что о его подвиге знала вся дивизия, что в комсомольских организациях проходили собрания, на которых призывно звучали слова: «Драться, как дрался член комсомольского бюро полка младший лейтенант Березкин!..»

Тихий, скромный, немного застенчивый, он проявил в бою завидное мужество, волю к победе над врагом.

Не меньше мужества проявил он, чтобы отстоять свое право снова летать на истребителе, чтобы продолжать борьбу с врагом, драться, нести возмездие фашистам.

Он воевал отважно, дерзко. И завершил войну в небе Берлина и Праги.

Но вернемся к тому августовскому дню, полному неожиданностей. Он еще не закончился, когда боевой «баланс» подкрепили Николай Старчиков и его ведомый Николай Белозеров: прикрывая наземные войска в районе Сухая Балка, они сбили Me-109.

В этот день увеличили свой личный боевой счет Цветков, Олефиренко и Труд, сбившие ФВ-189, Ю-87 и Ме-109.

Через час, когда совсем стемнело, летчики потянулись на ужин. Богатый событиями день уходил в прошлое. Настроение у всех приподнятое, кое-кто предчувствовал, что нынешняя трапеза может затянуться: больше обычного суетятся официантки, комэски в сборе, зовут летчиков занять места за столами.

На месте и наш «ансамбль» — три старичка музыканта внимательно смотрят в сторону двери. В столовой она разместилась в просторной крестьянской хате — шумно, весело.

Вдруг грянул «Авиационный марш»: скрипка, баян и пианино заполнили ставшее тесным помещение мажорной, волнующей сердце мелодией.

Вошли Погребной, Покрышкин, Крюков, Ирина Дрягина. Следом за ними шагнул через порог начпрод с двумя чайниками в руках, за ним — загадочно улыбающийся командир БАО.

Андрей Труд моргнул Ивану Руденко:

— Расщедрился: к «наркомовским» добавку выдал! Что-то случилось!..

И впрямь: что происходит? Идут бои, сегодня вон как дрались! Ну, хорошо: радость победы на душе, радость, что вернулись Голубев и Березкин… Нет, что-то еще, чего мы не знаем…

Покрышкин и комиссар сели с первой эскадрильей, Пал Палыч устроился в кругу второй, а в третью заторопились командир БАО и помощник начальника политотдела дивизии по комсомольской работе капитан Ирина Дрягина.

Погребной встал. Все притихли.

— Вот Андрей Труд только что обрадовался — пир, мол, сегодня будет, — начал комиссар свою речь. — Что ж, не грех нам и отметить нынешний день наших подвигов и побед. Трудный он был, напряженный, немало волнений доставил нам. Но и радостей сколько он принес: мы счастливы, что целым и невредимым вернулся в свою семью Георгий Голубев, что остался живым совершивший таран Слава Березкин, мы горды тем, что многие из нас пополнили боевой счет. Но самое главное состоит в том, что фронты наши решительно наступают. Вчера, как вы знаете, освобожден Харьков!

Все возбужденно зашумели.

— Это еще не все. Есть еще одна замечательная, радостная для всех нас новость. Только что мне сообщили: подписан Указ Президиума Верховного Совета, которым Александру Ивановичу Покрышкину, — Погребной от волнения уже выкрикивал слова отрывисто, на высоких нотах, — присвоено звание дважды Героя Советского Союза!..

Он ухватил своего смущенного соседа за руку, стал обнимать, Покрышкин, испытывая неловкость от того, что оказался в центре внимания, привстал, потом сел, снова встал, не зная, как ему быть верить в эту новость или ждать официального сообщения, принимать поздравления или попытаться утихомирить разбушевавшуюся, восторженно ликующую боевую семью. А шум действительно поднялся невообразимый. Хата, казалось, вот-вот рухнет под напором распирающих стены восторженных возгласов.

Комиссар поднял руку. Стало тихо.

— Тем же Указом многие летчики удостоены высшего в стране отличия. Из нашей дивизии звание дважды Героя присвоено также Дмитрию Борисовичу Глинке, Героя Советского Союза — Константину Григорьевичу Вишневецкому…

И вновь все гремело, люди аплодировали, вскакивали с мест, спешили поздравить виновников торжества.

Покрышкин взял свою алюминиевую кружку, до половины наполненную «наркомовскими» ста граммами, поднял. «Зал» замер.

— Спасибо, комиссар, за приятную весть. И вам, друзья, от чистого сердца спасибо. Поднимаю этот тост за всех вас, за будущие наши успехи и победы, за нашу молодежь, за то, чтобы за этими столами после боя не оставалось пустых мест.

И снова вздрогнула хата. «Оркестранты», не скрывая выступивших на глазах слез, взволнованно добывали из своих инструментов звуки, которые, сливаясь воедино, отдаленно напоминали торжественно-бравурный туш.

…Ужин затянулся дольше обычного. Забыли ребята даже о танцах, о девчатах, напрасно дожидавшихся своих партнеров чуть ли не до полуночи.

Потом в хате-столовой прозвучал вежливо-требовательный голос командира:

— Комэски, всем — на отдых!.. А дежурному Покрышкин шепнул:

— Подъем — в четыре тридцать…

Дежурный по полку адъютант первой эскадрильи младший лейтенант Иван Горовенко улыбнулся, отмечая про себя: «Целый час командир прибавил летчикам на сон! Это хорошо!..»

Рано утром следующего дня, едва только просветлело небо на востоке, весь личный состав построился возле стоянки третьей эскадрильи, находившейся в готовности номер один.

Короткий митинг открыл комиссар дивизии Дмитрий Константинович Мачнев. Он говорил о наступлении наших войск, о боевых успехах летчиков всех трех полков, о награждении наиболее отличившихся.

Высокий душевный подъем владеет каждым. Люди рвутся в бой. А вот и ракета, описав в светлеющем небе дугу, брызнула искорками и погасла.

— По самолетам!

Аэродром огласился набирающим силу рокотом.

Задача не меняется, и новый день — это боевые будни, становящиеся для нас обыденным делом атаки, перехваты противника, схватки с численно превосходящими группами бомбардировщиков и истребителей.

Каждая эскадрилья имеет свою конкретную задачу — в соответствии с общей задачей полка, которому указана полоса прикрытия участка, на котором действует казачья дивизия. Она устремилась на юг и глубоким прорывом к Азовскому морю должна закрыть таганрогскую группировку противника. Враг понял это, и в районе села Салы и на северном берегу Миусского лимана ведет ожесточенные бои, пытаясь сдержать стремительное продвижение донских и кубанских казачьих сотен.

Прикрывая кавалеристов, мы перехватываем вражеские бомбардировщики, стараемся бить их еще на подходе к целям…

…Спал — не спал: только успел коснуться головой подушки — и словно провалился куда-то.

На рассвете — снова взлет: прикрываем наземные войска, выдвинувшиеся уже в район населенного пункта Краснодарово. Три вылета совершили. Под крыльями пылят по дорогам и прямо по степи — напрямик! — наши танки, рысят эскадроны — хлынули вперед и растекаются по тылам противника. Конники перерезают коммуникации, наносят стремительные удары по вражеским колоннам, налетают по ночам на его гарнизоны, бьют фашистов беспощадно, нагоняют на них страх, сеют панику…

Для нас стало уже обычным выполнять по нескольку боевых вылетов за день. Молодежь совершает их по два-три. А что говорить о «стариках»!.. Взяв на себя основную нагрузку, они вылетают по четыре-пять, а то и по шесть раз. Как правило, каждый вылет, каждое задание осложняется боем или штурмовкой.

Порыв у всех высокий. Каждый считает своим патриотическим долгом внести личный вклад в освобождение от оккупантов родной Украины.

Боевое напряжение огромное. А тут еще и жара… У летчиков гимнастерки не успевают просыхать от пота.

Да и что удивительного? Вылет следует за вылетом — успевай только авиаспециалисты осматривать, заправлять и снаряжать боевые машины.

Вот Яковенко, сняв гимнастерку и повязав голову мокрым полотенцем, спешит осмотреть двигатель, потом контролирует заправку самолета, проверяет, как он снаряжен боекомплектом.

В такой зной привычно чувствует себя, пожалуй, только моторист старший сержант Ктоян. Он улыбается, шутит, наблюдая за тем, как техник звена старший техник-лейтенант Григорий Клименко, поливая раскаленную солнцем плоскость самолета колодезной водой из ведра, чтобы на ней можно было работать, плещет воду и на себя, кряхтит, отдувается — и спешит к очередной машине.

— А что бы вы делали у нас на Кавказе? — хитро прищурив глаза, спрашивает он офицера.

— Приидемо писля вийны до тэбэ в гости — тоди и побачимо! — парирует Клименко.

Моторист доволен, хохочет…

Авиаторы спешат, авиаторы — на подъеме: наши войска гонят врага, освобождают все новые и новые города и села Украины!

Летаем на разные участки фронта, выполняем самые разнообразные боевые задачи, ведем воздушные бои в районах Криничка, Грибовка, Донецк-Амвросиевка, Федоровка, Тимофеевка, Мало-Кирсановка, добираемся уже и в район Мариуполя. Прикрываем от налетов вражеской авиации наши войска, ведем разведку, охраняем железнодорожные узлы, где разгружаются наши резервы, сопровождаем группы бомбардировщиков, оберегаем от ударов с воздуха корабли Азовской военной флотилии с десантниками на борту. И все время — бои, бои…

…Солнце еще не взошло, а мы уже в воздухе. Идем восьмеркой. Боевой порядок — уже твердо установившийся для эскадрильи: «этажерка», одна четверка — ударная, вторая — прикрытие. Ведет группу Александр Иванович Покрышкин.

В районе Колпаковка, Артемовка появилась большая группа вражеских бомбардировщиков — около полусотни Хе-111 и Ю-88, которых прикрывает десятка «мессершмиттов».

С ходу, почти в лоб, атаковали бомбардировщики — и пара за парой, ведя огонь, вся восьмерка как бы пронзила вражеский строй девяток.

Иду в последней паре с Жердевым, вижу, как понеслись вперед огненные струи, как с «юнкерсов» первой группы стали отделяться темные чушки — бомбы, а с других самолетов потянулись к нам шнуры огня и дыма: это вражеские штурманы били из установленных в их кабинах крупнокалиберных пулеметов.

Развернувшись, попали под трассы турельных установок, защищавших заднюю полусферу. А тут и «мессеры» опомнились…

Но все делалось, как говорится, по расписанию: главная цель — внезапным ударом ошеломить численно превосходящего врага, посеять в его рядах панику, внести замешательство — и снова бить.

Так и сделали: сманеврировали, вышли из-под огня — и ринулись в очередную атаку, но теперь уже — на догоне.

Бомбардировщики поспешно облегчились и разворачиваются на запад, подставив свои тела под удобный для атаки ракурс в одну четверть. Горит еще один «юнкерс», полыхнул в стороне и «мессер»…

Общий итог боя: Черников, Чистов и Ивашко сбили по «юнкерсу», Жердев вовремя заметил грозящую товарищу опасность и, переложив истребитель, мгновенно атаковал «мессера», заходившего снизу на Ивашко, увлеченного атакой бомбардировщика…

Очень трудный и сложный бой пришлось вести в этот день Клубову и его ведомому Карпову.

Вылетели на «охоту» парой, а минут через пятьдесят Клубов вернулся один, без ведомого. С земли было видно, как заходящий на посадку самолет ведет себя весьма неустойчиво, то взмывает, то клюет. На запросы руководителя летчик не отвечает.

Мы только что возвратились своей восьмеркой с задания. Поразился, увидев этот странно садящийся самолет. Кто это? Клубов или Карпов? Что с ним?.. Взлетали вместе: восьмерка, ведомая Покрышкиным, шла выполнять основную задачу — прикрывать наземные войска, а пара Клубова должна была действовать в качестве «охотников» выше нашей группы на полторы — две тысячи метров, не будучи «привязанной» к восьмерке, но действуя с ней в одном районе.

Ходили «маятником» по треугольнику Колпаковка — Надежный — Донецк-Амвросиевка. В воздухе было спокойно. По истечении срока патрулирования возвратились домой.

И вот наблюдаем, как садится вернувшийся вслед за нами «охотник», рулит уже на стоянку. Поспешили навстречу. Истребитель зарулил на свое место, остановился, двигатель умолк. На плоскость выбрался Клубов. Разгоряченный, возбужденный, машет кому-то рукой, потрясает зажатым в ней белым подшлемником и наушниками.

Несколько человек почему-то сгрудились у хвостового оперения — что-то с интересом и удивлением рассматривают, щупают.

Подошел Александр Иванович. Механик самолета Григорий Шевчук докладывает ему:

— Истребитель деформирован: на фюзеляже образовалась «гармошка», киль согнут, лючок сорван… Но пробоин нигде нет.

Клубов, весь мокрый, в гимнастерке, расписанной солевыми разводами, спрыгнул с плоскости и тоже удивленно таращится на свой самолет, с недоумением поглядывает на своего техника.

— Ого, как скрутило заморскую технику! — с улыбкой произносит, наконец, Клубов. — Не думал, что машина подведет…

— Да ты толком скажи, что произошло, где Карпов? — сердито произнес Покрышкин. И Клубов рассказал… …В то время, когда наша восьмерка выполняла разворот, он с высоты увидел вдруг ниже себя пару «мессеров». И, чтобы не пустить их в район нашего действия, стремительно ринулся на них. Ведомого зажег сразу и тут же намеревался перенести огонь на ведущего. Но инстинктивно, а точнее, заученно: «Осмотрительность и еще раз осмотрительность!..» — бросил короткий взгляд назад. Как хорошо, что он вовремя это сделал! Буквально на хвосте у него и у Карпова «сидели» два вражеских истребителя. Вначале Клубов опешил: странные какие-то «мессеры» — никогда ему до сей поры не приходилось встречать подобных. Первое, что он увидел, — это красную «змею», медленно вращающуюся на носу самолета. Сам кок, точно так же как и весь истребитель, окрашен в белый цвет…

Это отпечаталось в сознании Клубова в одно короткое мгновение. А в следующее, поняв и всем телом ощутив, что находится уже в прицеле «мессера» и тот вот-вот даст по нему очередь, Клубов рванул ручку на себя и, дав ногу, резко взмыл вверх, ввинчиваясь в небо крутой спиралью. При этом успел нажать тангетку и предупредить Карпова:

— «Худые» сзади! — полагая, что ведомый повторит его маневр.

Карпов повторил — вот он тоже крутит спираль, уходя на высоту. Выйдя из-под атаки, Клубов хорошо видел идущий свечой самолет ведомого. Но он… горел.

Увидел Клубов и двух «блондинов», которые, как на параде — крыло в крыло, плавно разворачивались с набором высоты, явно любуясь результатами своей «работы».

Карпов выпрыгнул, и Клубов нырнул вниз, выжидая, когда раскроется парашют. До земли было не больше четырех тысяч метров, когда в небе распустился белый купол. Ветер сносил его на восток, к своим — и это немного успокоило Клубова, продолжавшего, сопровождая взглядом снижающегося товарища, пристально осматривать пространство.

Догадка оправдалась: Клубов увидел, как пара белых истребителей разделилась: один еще издали открыл огонь по парашютисту, а второй заходил в атаку на него, Клубова.

Метнул россыпь огней навстречу тому, который угрожал товарищу, нырнул под трассу второго «мессера», вышел боевым разворотом вверх, спикировал, еще раз отсек огнем фашиста, так и норовившего расстрелять Карпова в воздухе, метнулся навстречу «своему», тот переворотом выскользнул из-под удара и тут же сам стал заходить Клубову в хвост.