Престарелый князь Петр Гагарин потерял интерес к супруге, едва священник освятил их брак, и молодая женщина научилась развлекаться самостоятельно. Она устраивала балы, о которых потом говорила вся Москва, организовывала представления, а карточная игра в ее салоне шла настолько серьезная, что по накалу не уступала первоклассным казино.
Князь не любил шумных сборищ, и, когда супруга организовывала очередной банкет, он вежливо откланивался и съезжал к старой приятельнице, и в вечерней тишине давние любовники предавались милым воспоминаниям о бурной молодости. Это обстоятельство давало возможность Анне Викторовне чувствовать себя свободнее, и она, совсем не скрывая душевных привязанностей, кокетничала с молодыми людьми и, случалось, назначала им свидания.
Поговаривали, что число любовников у нее значительно превышает количество бриллиантов в ее любимом колье.
Григорий Васильевич посмотрел на выпуклую грудь княгини и понял, что ему не удастся сосчитать бриллианты на огромном колье даже за неделю. Он наклонился к белой ручке и едва коснулся губами кончиков пальцев.
— Как же я могу отказать вам, княгиня?
Аристов подумал, что ему суждено быть всего лишь махоньким тусклым камешком в ее богатейшей коллекции.
Наконец игровая комната была приготовлена, и мужчины, подавляя нетерпение, проследовали к столам. Григорий Васильевич был противником устоявшихся компаний, чаще всего он предпочитал обыгрывать людей малознакомых, и потому, когда на свободное место попросился молодой мужчина с аккуратной коротенькой бородкой, он возражать не стал.
— Савелий Николаевич Родионов, — коротко представился игрок.
Откинув обеими руками полы фрака, он с грациозностью опытного пианиста опустился на стул.
В первую же игру Григорий Васильевич проиграл пятьсот рублей, потом еще тысячу, однако неприятность не мешала ему улыбаться с любезностью мецената, пожертвовавшего огромную сумму в богоугодное заведение. В кармане у него лежало еще пятнадцать тысяч, и это обстоятельство позволяло Аристову чувствовать себя вполне спокойно.
Весь банк забирал Савелий Родионов, и проделывал он это с ленцой человека, привыкшего выигрывать многие тысячи. Однако на шулера он не походил, хотя руки у него были ухоженные, как у скрипача-виртуоза. В глазах нового знакомого отсутствовал алчный огонек, который всегда выдает картежника высшей пробы. Он как будто бы даже стеснялся своего везения, и весь его вид говорил о том, что если партнеры изъявят желание забрать деньги, то он не посмеет отказать в столь невинной просьбе.
Справа от Григория Васильевича сидел полковник, который со дня на день ждал генеральского чина и понемногу скапливал деньжат, чтобы отметить с сослуживцами этот праздник. Григорий Васильевич был уверен, что после сегодняшнего вечера у полковника не хватит денег даже на хромовые сапоги. Напротив огромной мрачной горой возвышался тайный советник, который каждую неделю проигрывал по целому состоянию, и если бы не крупные взятки, что он ежедневно получал от бесчисленных проси-телей, то уже давно бы заложил выходной сюртук. Товарищ министра, в отличие от полковника, скрывать настроение не умел, и, когда Савелий Родионов небрежно спихивал деньги на край стола, он так пыхтел, как будто тот запускал руку в его собственный карман.
Первым поднялся Григорий Васильевич:
— Извините, господа, но сегодняшних впечатлений для меня достаточно. Еще одна такая игра, и у меня не останется денег, чтобы нанять извозчика.
— Знаете что, я тоже, пожалуй, отыгрался. Выпью бокальчик шампанского, в моем положении это весьма эффективное средство для поднятия духа, — отозвался полковник.
— Мне ничего не остается делать, как последовать за вами. Если вы не возражаете, я составлю вам компанию, — грузно поднялся товарищ министра и, не глядя на Савелия, закосолапил вслед за полковником.
Настроение у него было прескверное, тайный советник рассчитывал если уж не проиграться, то хотя бы продержаться за карточным столом до полуночи. Лишившись развлечения, ему теперь ничего более не оставалось, как идти пить шампанское.
Савелий посмотрел на Аристова и виновато улыбнулся. Григорий Васильевич вдруг подумал, что он совершенно ничего не знает о своем новом знакомом. Однако этот молодой мужчина ему нравился все больше. В Савелии Родионове чувствовалась порода, которую невозможно было имитировать английским костюмом и заученными манерами.
— Я вижу, вы в затруднительном положении, — вдруг произнес Савелий Родионов. — Если не возражаете, я мог бы одолжить вам… Двадцать тысяч вас устроит?
Григорий Васильевич боролся с собой несколько секунд, а потом, не сумев справиться с искушением, осторожно, как будто опасался обжечься, взял пачку банкнот за самый краешек:
— Премного благодарен. Я верну вам эти деньги… завтра. Где мне вас можно найти?
— Можете не торопиться, а отыскать меня можно вот по этому адресу, — и Савелий протянул визитную карточку. — Теперь позвольте откланяться. Дела, знаете ли!
— Я, пожалуй, тоже пойду. — Аристов отошел от стола.
— Как вам не стыдно! Вы обещали не оставлять меня, а сами целый вечер играете в карты. Теперь я вас не отпущу, — подошла Анна Викторовна и, обиженно поджав губы, взяла Аристова под локоть.
— Ну что вы, больше я от вас ни на шаг. Наигрался! Аннушка, дорогая, а вы не подскажете мне, что это за молодой господин? — качнул головой Аристов в сторону удаляющегося Савелия.
— О! Это очень состоятельный человек. Промышленник, а еще меценат.
— Вот как! — удивленно выдохнул Аристов.
— А теперь я хочу танцевать. Слышите? Оркестр играет мой любимый вальс.
— Тогда поспешим в танцевальную немедленно! — Аристов коснулся оттопыренного кармана и почувствовал хруст сторублевых купюр.
Глава 6
В этот вечер «Эрмитаж» гостей не принимал. Половые стояли у входа и, как могли, извинялись трубными голосами перед завсегдатаями ресторана:
— Сегодня, барин, ну никак нельзя. Занято нынче все у нас.
— Позвольте, голубчик, как это — все занято?! Я вижу, свет горит только в банкетном зале!
— Так-то оно так, барин, но только господа банкиры заплатили сразу за весь дом и велели их не тревожить.
— Вы слышали?! Это безобразие! Хоть бы в «Русских ведомостях» сообщили. — И раздраженный «барин» шел прочь, понимая, что вечер безнадежно потерян и вместо филе-портюгез придется давиться сухими рыбными расстегаями в каком-нибудь дешевеньком ресторанчике.
Иной опьяневший дворянчик, обиженный отказом, пытался протиснуться между дюжими половыми, чем напоминал воробья, прыгающего между голубями. И тогда рослые детины неторопливо вытаскивали громадные руки из-за поясов, всем своим видом давая понять, что еще один такой наскок — и пройдоху придется прихлопнуть, как надоедливого комара.
Извозчики у «Эрмитажа» не задерживались и, погоняя лошадей, спешили к «Славянскому базару», где купец первой гильдии Елисеев отмечал совершеннолетие младшей дочери.
Вот где ждут настоящие чаевые!
Улицы оглашались залихватскими голосами удальцов:
— Караул!! Разбегайсь!
В этот вечер столы были накрыты с особым изыском, под стать уважаемому собранию. В серебряных ведерках лоснилась черная икра. На саксонских блюдах дожидались своего часа руанские утки из Франции, красные селезни из Швейцарии и диковинная рыба-меч из темных глубин Средиземного моря. Пища удовлетворяла самым изысканным вкусам. Кроме традиционных котлет «Помпадур» и салата оливье многометровая белоснежная скатерть была заставлена прочими гастрономическими изысками: филе из куропатки, паштет «дипломат», в глубоких фарфоровых тарелках остывал суп из черепахи. Банкиры, небрежно сбрасывая на руки лакеям пальто, вальяжно входили в колонный зал «Эрмитажа».
Ресторанные половые, в атласных красных рубахах навыпуск, подпоясанные белыми полотенцами, усаживали уважаемых гостей в дубовые кресла. И, заискивающе заглядывая в озабоченные лица финансовых магнатов, льстиво интересовались:
— Водочки не желаете-с?
Получив положительный ответ, щедро плескали «Смирновскую» в хрустальные стопки.
Половыми распоряжался дядька солидной наружности. Звали его Аристарх Акимыч. На вид ему было лет пятьдесят. Черная, густая, хорошо ухоженная борода красноречиво свидетельствовала о том, что именно она является главным предметом его гордости и, судя по длине, была едва ли не ровесницей самого хозяина. К своей бороде Акимыч относился так же трепетно, как престарелый мужчина к своей юной любовнице.
Роста дядька был знатного, с коломенскую версту, и гладко чесанной макушкой едва ли не упирался в своды колонного зала. В Москву он подался лет сорок тому назад, притопав босым из Ярославской губернии. Акимыч начинал с того, что дежурил на московских окраинах, которые после дождя больше напоминали непроходимое болото. Первые гривенники он зарабатывал на том, что задавал экипажам нужное направление, выполняя роль некоего лоцмана. Позже Аристарх уяснил, что лоцманское дело для него слишком грязно, а потом капитала на нем не сколотишь. И он подался в половые. А еще через пять лет Аристарх сумел влюбить в себя дочку хозяина «Эрмитажа» — черноокую девушку лет шестнадцати. Каждое воскресенье, когда родители уходили на богомолье, она отдавалась молодому красавцу с неистовостью византийской жрицы. Позже, когда связь их уже невозможно было скрыть и талия дочки стала напоминать стоведерный бочонок, батюшка — купец первой гильдии Нестор Модестович Невзоров — махнул на условности волосатой лапищей и дал смиренное благословение единственному чаду.
Таким образом, Аристарх Ермилов сумел заполучить не только красавицу жену, но и многомиллионное предприятие тестя.
Аристарх оказался натурой деятельной. Он вызвал архитекторов из Франции, которые в короткий срок переоборудовали «Эрмитаж», придав ему европейский лоск, и вскоре его ресторан сделался самым популярным местом в Москве.
При «Эрмитаже» имелась великолепная баня, где в роскошных номерах любили проводить время купцы-миллионщики со своими юными избранницами. Нередко случалось, что в кабинеты захаживали сиятельные особы из высшего общества в сопровождении таинственных незнакомок. И Аристарх Акимыч крепко стоял на страже репутации своего заведения и прилагал массу усилий для того, чтобы подобные встречи действительно оставались в секрете. Можно было не сомневаться в том, что ему известны многие тайны светского мира, но также абсолютно ясно было каждому, что ни одна тайна не упорхнет вольной птахой дальше грешных стен «Эрмитажа». Аристарх Акимыч не раз был свидетелем того, как старенькие князья, стараясь поддержать в себе угасающую мужскую силу, являлись в кабинеты с барышнями Бестужевских курсов, а преклонного возраста хозяйки светских салонов стремились воскресить радость жизни при помощи молоденьких юнкеров. Случалось, что заглядывали в сие заведение крупные фабриканты и генералы, но при этом каждый был уверен, что, воспользовавшись отдельным номером, он сумеет сохранить свою тайну не только от любопытствующих сослуживцев, но и от ревнивой жены.
Банкиры тепло здоровались с Аристархом. Хлопали по крепкому плечу и обменивались краткими репликами, совершенно непонятными для постороннего слушателя. За каждым словом высвечивалась интереснейшая интимная история, которая, попади она в руки газетчиков, могла бы стать темой для разговоров во всех салонах Москвы.
— Вот что я вам скажу, господа, — произнес худощавый человек в дорогом темно-синем костюме. — Это уже становится неслыханным. За последние три недели из наших сейфов выгребли сотни тысяч рублей. Дело идет к тому, что банкам в Москве скоро перестанут доверять. А если так пойдет дальше, то скоро каждый из нас будет подыскивать себе место на бирже труда. Прямо скажу, очень неприятная перспектива.
Георг Рудольфович Лесснер был потомственным банкиром. И любил говорить о том, что прадед его приехал в Россию, имея в кармане всего лишь десять гульденов. А уже через пять лет он сделался едва ли не самым богатым человеком в Саратовской губернии. Именно тогда Лесснер основал промышленный банк, который скромно назывался «Лесснер и сыновья». Единственное, что не изменилось с далеких времен, так это вывеска. Последующие поколения немцев сильно обрусели, многие расстались с лютеранством ради православия, но продолжали многократно приумножать капиталы. Филиалы банков были открыты во многих странах Европы, по Волге разгуливала целая флотилия, принадлежащая компании, а в самой Москве они держали лучшие торговые места, где бойко шла торговля сибирским мехом и уральскими самоцветами.
Банкиры, сидевшие за столом, невольно заулыбались, Георг Рудольфович явно скромничал относительно своего состояния. Даже если взломщики ежедневно будут уносить из его сейфов по сто тысяч рублей, то он не обеднеет даже на десятую долю. Его состояние было немереным, и он ежечасно со скрупулезностью и педантичностью, доставшейся ему от скуповатых предков, продолжал приумножать капиталы.
— Насчет биржи труда вы, уважаемый Георг Рудольфович, малость погорячились, с вашими-то деньжищами! — отозвался банкир лет сорока, в его голосе прозвучали едва различимые насмешливые нотки. Своим обликом он напоминал быка — огромные глаза, казалось, были созданы для того, чтобы наводить на собесед-ника ужас, а широкий лоб нужен был затем, чтобы таранить несогласного, если диалог все-таки зайдет в тупик. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — человек он упрямый и очень сильный.
— А что вы думаете, Матвей Егорович, кому, как не нам, должно быть известно, что копейка рубль бережет!
Матвей Егорович Некрасов принадлежал к крепкому племени замоскворецких купцов, успевших перерасти тесные лавки своих отцов, пропахших селедкой и керосином, и теперь успешно осваивающих новую сферу — банки. Действовали они всегда с напористостью, какую можно наблюдать у молоденьких щеголеватых приказчиков, пытающихся во что бы то ни стало всучить покупателю-ротозею залежалый товар.
В любом другом случае трудно было бы увидеть потомственных банкиров, отшлифованных европейским аристократизмом, в обществе замоскворецких купцов, у которых, несмотря на наличие фрака, торчали из рукавов мужицкие заскорузлые ладони. Разве что их мог объединить карточный стол, за которым они привыкли биться за каждую копейку, как если бы от ее наличия зависела их собственная жизнь.
— Господа, прошу вас не ссориться, — произнес седобородый старик сочным, почти юношеским голосом. — Мы с вами собрались здесь совсем не для выяснения отношений. Напомню, мы должны изловить мерзавца, который не дает нам спокойно работать. А потом это очень чувствительный удар по нашему личному престижу, по банковскому делу, наконец. Если с грабителем не в состоянии справиться полиция, так давайте сделаем это сами.
Старика звали Павел Сергеевич Арсеньев. Он был из столбовых дворян — тот редкий случай, когда голубая кровь больше предана собственной мошне, чем государю-батюшке.
— А что вы предлагаете? — неожиданно громко воскликнул Александров. — Мы уже испробовали все — современные сейфы, сигнализацию, — но эта шайка разбойников всякий раз удивляет нас какими-то хитроумными решениями. Знаете, когда произошло ограбление в моем банке, я обедал с дамой в ресторане. Я ее потчую шампанским, шоколадом, а в это самое время злодей преспокойно вскрывает мои сейфы.
Лица банкиров напряглись.
— Мне интересно знать, что они выдумают в следующий раз, — размахивал Александров руками, едва не опрокидывая стоящие на столе бутылки с сельтерской водой.
Петр Николаевич уже успел отведать расстегайчиков, и на его густых рыжеватых усах белой сединой прилипла рыбная крошка.
Павел Сергеевич погасил на лице улыбку и серьезно отвечал:
— Мы понимаем ваши негодования, милейший Петр Николаевич, но позвольте заметить, что не только вы оказались… как это сказать бы поделикатнее, в столь трудном положении, но и некоторые из присутствующих. А поэтому мы должны выработать план действий, как нам следует поступать дальше, — спокойным голосом отвечал Арсеньев, стараясь загасить закипающие эмоции. Он успел принять двести граммов «Смирновской» водки, и теперь его глаза по-юношески сверкали. Разбуженный желудок жаждал насыщения, и он скосил глаза на огромную тарелку паюсной черной икры, из которой вызывающе торчал серебряный половничек. — Насколько я понимаю, каждый из нас пользовался услугами английской компании «Матисон и K°», которая уверяла всякого, что изготавливаемые ею сейфы являются совершенно неприступными. Так вот, господа, я предлагаю следующий шаг: подать иск на этих шарлатанов. Мы разорим их! Пускай они покроют все наши убытки. Это главное. И нужно сделать все, чтобы с завтрашнего дня… — он вытащил из накладного кармана громоздкие часы в золотой оправе, нажал большим пальцем на махонькую кнопку и, когда крышка распахнулась с мелодичным звоном, добавил: — Прошу прощения… завтра… нет, у нас еще имеется время… с сегодняшнего дня… они не продали ни одного своего сейфа. — Арсеньев выждал паузу, осмотрел долгим взглядом банкиров, хрумкающих салаты, после чего продолжал дальше: — Мы с вами казна, а значит, соль русской земли, и не позволим поступать так с собой впредь.
Банкиры согласно закивали. Лица у всех серьезные не то от сказанных слов, не то от первоклассной кухни «Эрмитажа».
Арсеньев предлагал коллегам собраться в своем кабинете, где напрочь отсутствовали бы такие отвлекающие факторы, как котлеты де-воляй и рябиновая настойка, но банкиры дружно запротестовали. По русскому обычаю серьезную беседу полагалось сдабривать хорошей порцией горькой, а потом плюс ко всему остальному «Эрмитаж» имел еще роскошные кабинеты, где можно было уединиться с дамами после изматывающего и серьезного разговора. Большая часть банкиров мгновенно рассосется по номерам, заказав предварительно с дюжину бутылок шампанского.
— Я предлагаю повысить вознаграждение за информацию о воре. Причем за любую, которая хоть как-то сумела бы вывести нас на него. А у нас хватит сил, чтобы разделаться с ним.
— Какую сумму вы предлагаете?
— Скажем, до ста тысяч. Для нас с вами, господа, деньги не особенно большие, но зато сыграют в деле немалую службу.
Среди именитых банкиров присутствовала и молодая поросль, которая едва набирала обороты. Эти с уверенностью полагали, что их банки находятся под куда большей охраной, чем сокровища фараона Тутанхамона, и с некоторым великодушием посматривали на неудачников, лишившихся в одночасье своих капиталов. Для них приглашение на подобное собрание было чем-то вроде признания их финансовой самодостаточности, и сейчас каждый из молодых банкиров больше думал о предстоящем развлечении, чем о туманной перспективе остаться когда-нибудь без гроша в кармане.
— Хорошо. Предположим, мы откажемся от англичан. Где нам тогда взять сейфы, которые были бы неуязвимы для вора? — подал голос Нестеров, отломив у жареной утки хрустящее крылышко. — Что, опять нам к немцам на поклон идти? Дескать, нет российского мастерового, чтобы пособить нам.
— Немцы нам не помощники, — махнул обреченно рукой Арсеньев, — у них у самих та же беда. Только мне даже любопытно, куда ему столько денег?
— Мне вот что думается: наши сейфы вор обчищает даже не из-за корысти, а из-за какого-то чувства азарта, — произнес Георг Рудольфович. — Все эти его розы, что он оставляет внутри, для какого-то непонятного шика.
Матвей Егорович повел бычьей головой, ткнул мельхиоровой вилкой в салат оливье и произнес:
— Скажите, Матвей Егорович, стало быть, те полмиллиона, что он взял у нашего уважаемого Петра Николаевича, все это детские забавы? Нет, дорогой Матвей Егорович, он любит денежки, вот оттого и устроил всю эту катавасию с отмычками. А сейчас съехал куда-нибудь в Париж и тратит наши накопления на каких-нибудь девиц.
Матвей Егорович разволновался.
— Деньги-то ему безусловно нужны, как и нам с вами, кстати, — улыбнулся Георг Рудольфович, — но наш медвежатник представляется мне весьма азартной и артистичной натурой. Чем-то вроде заядлого картежника, который будет просиживать деньги за карточным столом, пока не спустит их вовсе. Для него взлом сейфов, как некая игра, если хотите знать, так даже чем-то вроде игры ума. И мы должны воспользоваться этим.
— И как вы хотите воспользоваться этим? — боднул перед собой пространство седенькой бородкой Арсеньев. — Дать ему возможность очистить другие сейфы?
Половые работали безукоризненно — проворными ящерицами шмыгали между столами, заменяя пустые тарелки очередными кулинарными изысками: запеченными угрями, гамбургскими котлетами, омарами.
Георг Рудольфович поддел ножом устрицу, пытаясь высвободить моллюска из крепкой известковой раковины, и, добившись желаемого, произнес:
— Я предлагаю устроить в Москве выставку сейфов. Для подобного мероприятия у нас с вами хватит средств. Во-первых, мы сумеем познакомиться с лучшими моделями, а во-вторых, у нас появится возможность увидеть нашего недруга собственными глазами.
— И каким же образом мы сумеем это сделать? — хмыкнул невесело Матвей Егорович.
— На выставке, разумеется, будут самые передовые модели, так вот, если кто из публики сумеет открыть сейф, так за это он получит премиальные… Ну, скажем, в триста тысяч рублей. Наш медвежатник не сможет устоять перед искушением, он непременно пожалует на выставку и решит продемонстрировать свое искусство. Разве может игрок остаться в стороне, когда на банке лежит такой куш?
— А знаете, господа, — произнес Арсеньев, — мне кажется, что Георг Рудольфович прекрасно разобрался в нашем незнакомце. Наверняка так оно и будет. Он без труда поймет, что мы бросили ему вызов, и захочет принять его. Осталось единственное — собрать вознаграждение.
— Господа, — громко подал голос Георг Рудольфович, — мне кажется, что с этим не стоит долго затягивать, и поэтому я предлагаю закончить дело сейчас. — Банкир поднял со стола небольшой колокольчик и позвонил. На мелодичную трель появился малый лет двадцати пяти с золотым подносом в руках. — Вот что, голубчик, мы тут сговорились кое о чем. Пройдись с этим подносом между господами и собери денежки.
— Слушаю-с, — охотно мотнул малый пышной светло-желтой гривой и, любезно согнувшись, заскользил вдоль столов.
— Господа, я специально не заостряю вопрос на конкретной сумме, просьба положить столько, сколько вам не жалко для благого дела.
Малый останавливался перед каждым банкиром и терпеливо дожидался, когда на блестящую поверхность падала очередная пачка сторублевок, после чего он слегка наклонял голову и проникновенно говорил:
— Благодарствую!
Взгляд у малого был шальной, глаза черные и дурные. Такие можно встретить у татя, что караулит купца на торговом перекрестке. И у каждого невольно закрадывалось сомнение: а не упрячет ли половой деньги в собственную кубышку? Да и благодарит он подозрительно усердно, как будто деньги и впрямь сыплются в его личный карман, а не идут на богоугодное дело.
— Благодарствую, — все ниже наклонял голову половой, не в силах отвести цепкого взгляда от целой горы ассигнаций.
— Мы с вами люди торговые, господа, — произнес Георг Рудольфович, когда золотой поднос был торжественно водружен в самый центр стола, — и поэтому понимаем, что деньги любят счет. Так что давайте посчитаем, сколько же здесь набралось. Егорка! — окликнул он шального малого. — Ты бы оказал господам услугу, сосчитал бы, сколько деньжищ на подносе.
— Сделаем, ваше благородие! — качнул забубенной головушкой малый и, согнувшись едва ли не наполовину, под настороженными и строгими взглядами банкиров принялся перебирать деньги длинными ловкими пальцами пианиста. — Триста тысяч триста, ваше благородие, — отошел в сторонку малый и мгновенно уменьшился в росте.
— Я что предлагаю, господа… Одна часть этих денег пойдет на организацию выставки, а другая — на поощрительный фонд, — улыбнулся Георг Рудольфович, показав большие и крепкие зубы. — Пускай эти деньги пока полежат у Аристарха Акимыча. Хозяин он крепкий, половые у него смышленые, так что лучшего места пока не найти.
Банкиры на мгновение оторвались от стола и одобрительно закивали:
— Отчего ж, пусть постережет.
Аристарх Акимович растянул губы в доброжелательной улыбке и с чувством заверил:
— Не сумлевайтесь, господа, все будет так, как надобно. — Аристарх скосил красноватые глаза в сторону россыпи «катенек».
— А теперь, господа, давайте закончим обед. А потом, как обещал Аристарх Акимович, нас ожидает развлечение. Знаете ли, барышни в Летнем саду уже дожидаются.
По залу пробежал понимающий смешок, шутка не была лишена серьезности.
Двое половых, слегка согнувшись под тяжестью, внесли в зал два ящика шампанского «Редер». Дорогое и крепкое.
— Выпивка, господа, за счет заведения. Пейте на здоровье.
Подарок оказался кстати.
Глава 7
Григорий Васильевич укоризненно посмотрел на молодого человека.
— Папеньке не говорить?! Да я тебя, поганца, на каторгу упеку за твои злодеяния. А ты — папенька! Пороли тебя, видно, маловато.
— Не порол меня папенька, — едва не хныкал детина лет двадцати. — Любил он меня.
— А надо бы, — с воодушевлением заметил Аристов, — нужно было бы спускать с тебя порты до колен при малейшей провинности да лупить прутьями по княжеской заднице. Может быть, голова поумнее была бы, — беспокойно вышагивал по просторному кабинету Григорий Васильевич. — Каторга живо из тебя человека сделала бы. Там неразумного не словами лечат, а хлыстом. Привяжут к лавочке и выпорют как следует. Иной каторжанин после таких нравоучений кровью исходит. Похрипит с недельку кровавыми пузырями, а там его и на погост относят.
— Ваше сиятельство, да за что же такое наказание, да разве бы я посмел?..
— Ты уже посмел, голубчик. И место твое на каторге. Разве я тебе не говорил в прошлый раз, что если еще ко мне попадешь, так я тебя этапом на Сахалин отправлю?
— Говорили, ваше сиятельство.
— Ну вот видишь, любезнейший, а свои слова я стараюсь сдерживать. В противном случае что будут говорить про меня в Москве? Дескать, Григорий Васильевич плут, каких еще божий свет не видывал, и даже вора наказать неспособен.
— Помилуйте, Христа ради, ваше сиятельство. Бес попутал! Даже сам не знаю, как и произошло, — обливался жарким потом юноша.
— Бес, говоришь? — в негодовании вскинул на середину лба густые черные брови Григорий Васильевич. — А в прошлый раз кто тогда тебя попутал?
— Ваше сиятельство, извиняйте, да пьян был до бесчувствия!
Григорий Васильевич наконец остановился в центре комнаты и затряс указательным пальцем.
— Ох, смотри, Сашка, дождешься ты у меня! Если на каторгу не отправлю, так вышлю к чертовой матери из Москвы! Будешь где-нибудь в Сибири с туземцами чудить. Они народ глупый и гостеприимный и твои похабные шутки не осудят!
Александр принадлежал к многочисленному и крепкому клану князей Голицыных, которые едва ли не во все времена терлись в самой близости царского трона. Некоторые из них были воеводами, становились дипломатами, один из них водил дружбу с Вольтером, другой служил воспитателем у Павла Первого, а Василий Голицын не только возглавлял Посольский приказ, но и шарил жаркой пятерней под исподней рубахой царицы Софьи.
Александр Борисович был тоже не без страстинки. Его не интересовала военная карьера, он был далек от точных наук, единственное, на что была способна его молодая и кипучая натура, так это заявиться пьяным в какой-нибудь известный бордель, запереться с двумя дамами до самого утра, а на прощание расколотить дорогие зеркала. Причем расправлялся он с мебелью исключительно по-княжески: подойдет к высокому зеркалу, окинет свою статную фигуру с головы до ног и по-простецки поинтересуется у швейцара:
— В какую цену такая прелесть, любезнейший?
— О, дорого! Почитай, на целую тысячу рубликов наберется.
Молодой князь в задумчивости поскребет набалдашником трости макушку, а потом безрадостно согласится:
— Дорого, любезнейший. А молоточек у тебя найдется?
— А то как же, господин, — живо отреагирует бородатый швейцар в желании услужить знатному гостю, авось лишний целковый на угощение отвалит.
Князь, заполучив молоток, прикроет рукавом лицо и что есть силы начинает колотить им по сверкающему стеклу. И пока швейцар стоит в оцепенении, он элегантным движением извлекает из портмоне две тысячи рублей и, вложив в руки дядьке, объясняется коротко:
— Здесь две тысячи, голубчик. Так что тебе вполне достаточно за беспокойство, — и, приподняв шляпу, величественно удаляется.
Экстравагантные выходки отпрыска княжеской фамилии сходили с рук из-за небывалой щедрости. Случалось, что выплачиваемая сумма в несколько раз превосходила стоимость разбитых зеркал. Возможно, и в последний раз безобразие удалось бы юному князю, но, после того как расколотил серебряным молоточком три огромных зеркала и сунул руку в карман, чтобы, по обыкновению, расплатиться за причиненное беспокойство, он вдруг обнаружил, что портмоне пусто, а мелочи в кармане набирается ровно столько, чтобы рассчитаться со швейцаром за прилежание и добраться в экипаже до маменькиного дома.
Подоспевшие половые со злорадством скрутили отроку руки, в сердцах настучали кулаками по аристократическому профилю и с крепким присловьем спровадили в департамент полиции.
Григорий Васильевич усиленно соображал, как же ему все-таки поступить с нерадивым княжичем. Ругаться с могущественной фамилией ему было не с руки. Многочисленные князья Голицыны были вхожи в высокие кабинеты и при желании могли задвинуть его на самый краешек России — караулить ссыльных. Аристов блефовал: он не мог отправить князя на каторгу, не в его силах было выслать его из Москвы, единственное, на что он был способен, так это запереть князя на несколько дней в каталажку вместе с беспаспортными бродягами, которые сидельца с голубой кровью примут за своего и в избытке добрых чувств станут лезть к нему с разговорами. Через несколько дней в княжеские хоромы он вернется пропахший и с огромным количеством вшей.
