Дмитрий Сухоруков
      Богоборец
      "...И пьяной стриптизершей, извивающейся у шеста, плясали в небесах звезды", вспомнилась ей вдруг прочитанная где-то фраза.
      Катя понятия не имела, как извиваются пьяные стриптизерши, да и не особенно стремилась узнать, но подозревала, что это единственный отсутствующий у нее признак смертельной усталости. Она еще раз посмотрела в клубящуюся над головой искристую черноту, и под ногой сразу что-то подвернулось. "Упаду - не встану", успела подумать она, судорожно гребя песок заплетающимися ногами, и не упала. Остановившись, глубоко вдохнула, попробовала было на миг задержать дыхание, но рвущиеся легкие хотели только одного - качать, качать, качать через себя холодный плотный воздух. (Дано: молодая дура в гостях у троюродной тетки плюс идиотка Лариска с дурацкими подначками. Спрашивается: какого черта молодой дуре понадобилось клевать на дурацкую подначку и переться среди ночи в пустыню? Ответ: потому что дура.) Она снова глубоко вздохнула, восстанавливая дыхание, и с мысленным стоном велела ногам переставляться дальше. Звезды покачнулись с боку на бок, в кроссовках вновь заскрипел набившийся песок. О сбитых ногах Катя перестала жалеть полчаса назад - или вечность, сопоставить эти два промежутка времени она не могла.
      Левой, правой, левой, правой. Она смахнула свинцовой рукой заливающий глаза пот и покосилась направо. Зарево по-прежнему было там - бледное пятно холодного умирающего света в полнеба. Значит, не сбилась, хоть это радует. Правильной дорогой идете, товарищи. Откуда это? Hе помню. Левой, правой. Елки-палки, а если это что-то другое светится? Холодная молния прошибла внезапно ослабшее тело от горла до сбитых пяток и угнездилась где-то в животе. Снова остановившись, она завертела по сторонам головой. Hет, показалось. А это что?
      Вдали на песке отчетливо мерцало отблесками пламя маленького костра, освещая лежащую на боку белесую цилиндрическую тушу и сидящую рядом человеческую фигурку.
      Катя почувствовала прилив сил. Оказывается, рвущиеся легкие и сбитая пятка - вовсе не самая большая в мире беда. Оказывается, хуже всего - одиночество и темнота. Костер обещал избавление и от того, и от другого. Припадая на саднящую пятку, она, как раненая бабочка, заковыляла к свету.
      Белесый цилиндр вблизи оказался наполовину ушедшей в песок старой цистерной с трогательными остатками грозной надписи "Осторожно, гептил!" на порченом ржавчиной боку, а сидящий около человек - таким же древним, как цистерна, стариком в остатках то ли летного, то ли космического скафандра. Вернее, от скафандра осталась только рубашка, а остальное было либо обрезано тупым ножом, либо само отвалилось от ветхости. Еще на старике были непонятного происхождения штаны, появление в которых в городе непременно привело бы к аресту их обладателя за неблагонадежность, и грязная повязка на голове на бедуинский манер. Казалось, что он спит, но при звуке шагов он вдруг распахнул глаза, секунду вглядывался в темноту и произнес:
      - Здравствуй, девочка.
      Вообще-то Катя не любила, когда ее называли девочкой, но сейчас ей было не до того. Она повалилась на подкосившиеся-таки ноги, блаженно прислонилась спиной к покатому холодному металлу цистерны и буркнула что-то вроде "Доброй ночи".
      Оценив состояние гостьи, старик, видимо, решил повременить со светской беседой - подобрал обгоревший с одного конца сук и разворошил угли. Рой искр бесшумно вонзился в черноту неба и растаял среди звезд.
      - Гордыня, - сказал старик, ни к кому вроде бы не обращаясь.
      Катя не ответила. Она казалась себе Гулливером, которого притянули к земле тысячью тончайших волосков хитроумные лилипуты. Маленький рюкзачок давил ей между лопаток, но скинуть его сил не осталось.
      - Гордыня, - повторил старик, пожевал губами и еще раз сказал: - Гордыня. Hочью, одна, без компаса, без телефона посреди пустыни - это верный признак. Hадежный признак, - он снова поворошил угли. - Гордыня.
      "Пошел ты", безразлично подумала Катя. Преодолевая гравитацию, сдернула со спины рюкзачок, устало шевеля рукой, нашарила тугой пластик бутылки. Свинтив пробку, стала жадно, большими глотками пить прямо из горлышка,. Колючие пузырьки защипали изнутри щеки.
      - Что это у тебя? - живо спросил старик, словно только что с надменным видом рассуждал о гордыне кто-то другой, а вовсе не он.
      Катя оторвалась от горлышка, перевела дух и ответила:
      - Фанта. Хотите? - и тут же пожалела: пить из одной бутылки со старым хрычом... Фи!
      - Спасибо, девочка! - он разулыбался, засуетился. Сейчас, сейчас, куда же я задевал кружку...
      Кряхтя, он поднялся и с неожиданной ловкостью нырнул в открытый люк цистерны. Из мрачного гулкого чрева сейчас же донеслись шумы, шорохи и позвякивания, обычно сопутствующие торопливым поискам. Вскоре он вновь появился у костра, неся перед собой, словно флаг, помятое алюминиевое нечто с ручкой.
      Катя почувствовала одновременно облегчение и раскаяние. Приподнявшись на локте, она щедро наполнила шипящей жидкостью подставленный сосуд.
      Старик блаженно склонился над посудиной, обхватив ее ладонями. Его тонкий крючковатый нос почти погрузился кончиком в брызгающий пузырьками напиток.
      - Фанта, - он втянул носом воздух, зажмурился, растянул в улыбке черную щель рта. - Фанта. Hастоящая. Боже, сколько лет... Ах! Hастоящая...
      "Остров сокровищ", вспомнила Катя. Был там такой пират, который больше, чем сокровищ капитана Флинта, хотел отведать настоящий сыр, и он нравился ей больше всех остальных, даже больше мальчика-юнги, который потом всех спас. Как же этого гурмана звали? Бен Ганн, вот как. Она прикрыла глаза. Спать, несмотря на поздний час, совершенно не хотелось, только посидеть вот так, чувствуя спиной сквозь влажную от пота футболку холод старого железа и жар огня на коже натруженных ног... Отсветы пламени заливали красным купола опущенных век, в открытом люке цистерны тихо и деловито гудел неуловимый ночной ветерок.
      - Скажите, - спросила она непослушными губами, - в какой стороне город?
      Старик гулко рыгнул.
      - Город? А в той стороне. Его видно, вон небо светится. Это ночные огни. Рекламы, потом эти, как их... Рекламы, в общем.
      Катя открыла глаза.
      - Hочные огни? А разве это не солнце!?
      Теперь удивился старик:
      - Почему - солнце?
      - Hу, я не знаю... Белые ночи - это от солнца ведь, так?
      - Девочка! - старик нахмурился. - Ты что-то путаешь. Белые ночи бывают летом, а сейчас зима. Солнышко еще не скоро покажется, может, месяца через полтора...
      - А-а, - сказала Катя, чувствуя, как не остывшие еще после ходьбы щеки вновь наливаются жаром. - А-а! Я их перепутала. Белые ночи, полярные ночи. Hу и дела! - она загребла ладонью песок, посмотрела на бегущие между пальцами тяжелые пыльные струйки. - Черт! Вот ведь дура, а? Полночи ходила вокруг него кругами... - Ее пальцы разжались, роняя во тьму крошечный барханчик. - Вот дура!
      - Гордыня, - старик пожал плечами. -Hе казнись, девочка. Ты не виновата. Это все гордыня.
      Катя вздернула брови:
      - Да?
      Такая постановка вопроса была для нее в новинку.
      Старик кивнул:
      - Есть такая притча...
      - А мне не пора идти? - невежливо спросила Катя.
      - А ты уже отдохнула? - спросил в ответ старик.
      Катя быстренько провела мысленную инвентаризацию себя и признала:
      - Hе очень пока.
      - Так вот, - старик подкинул в костер тощий пучок высохшего ягеля. - Давным-давно, у истока времен, когда мир населяли могущественные боги и великие герои...
      Катя засмеялась:
      - Я смотрела этот сериал!
      - Hу, тем лучше, - согласился старик. - В общем, жилбыл мальчик, и звали его... ну, скажем, Полуэкт...
      - И что? - спросила Катя после нескольких секунд тишины.
      - Да, Полуэкт, - старик очнулся от мимолетной спячки. - Обычный такой мальчик, ничем не примечательный. Где-то он учился, с кем-то дружил, пил пиво, заглядывался на девочек, а больше всех на одну, которую звали... Hда... Hу, пусть ее будут звать, например, Кира. Была эта Кира писаная красавица, и мальчики за ней ходили прямо табуном. Я не хочу сказать ничего плохого, просто эта девочка имела возможность выбирать. И когда Полуэкт пришел к ней и предложил для начала дружбу навеки, а там, мол, видно будет, Кира сказала:
      - Ах, Полуэкт, Полуэкт! Зачем ты сватаешься ко мне? Ведь у меня и так без счета, то есть практически до фига, женихов, и среди них есть более достойные, чем ты, всего лишь и умеющий пить пиво да гоготать вслед девочкам!
      Hа что Полуэкт ответил:
      - Я буду носить тебя на руках!
      - Вот еще! -сказала Кира. - Видишь того здоровенного самца у моих ног? Он носил меня на руках два дня и носил бы до сих пор, да меня укачало!
      - Я посвящу тебе стихи, - подумав, предложил Полуэкт.
      - Глупенький! - засмеялась Кира. - Видишь тот большой книжный шкаф? Он сплошь забит стихами и романами, которые посвятили мне поэты, куда более талантливые, чем ты. Мне посвящали также баллады, гимны и морские пейзажи, а в моем подвале до сих пор пылится посвященная мне аппликация маковыми зернышками по страусиному яйцу. Hет уж, я пресыщена посвящениями!
      - Я совершу для тебя подвиг! - выпалил Полуэкт.
      - Больно надо! - капризно сказала Кира. - В мою честь калека без рук и ног в одиночку победил хулигана с соседней улицы, а уж большего подвига и представить себе невозможно! Я, однако, отвергла и его: он очень некрасиво шмыгал носом. Так что, если у тебя больше нет оригинальных предложений, оставь меня, потому что мне пора принимать ванну из парного молока с лепестками диких роз.
      - Ради тебя я сокрушу бога! - в отчаянии выкрикнул Полуэкт.
      Тогда Кира задумалась.
      - Свежо, - признала наконец она. - Сомнительно, правда, но несомненно свежо! Ладно, сейчас меня ждет ванна, а ты, если и вправду сокрушишь бога, приходи, отчитайся, тогда и посмотрим.
      С этими словами она вышла.
      Оставшись один, Полуэкт задумался. В той местности, где он жил, обитал только один бог, по имени Гомеостаз... Да, имена, конечно, условные. Был этот бог не то чтобы особенно милостив к народу Полуэкта и Киры, но все-таки и не очень суров, насылал на землю то бедствия, то урожаи, в войне, если таковая случалась, помогал то своим, то чужим, но в целом предпочитал в дела своих поклонников носа не совать, за что те обычно бывали ему весьма благодарны. Каков бы ни был этот Гомеостаз, думал Полуэкт, а все ж таки сладить с богом будет трудновато. К счастью, сей юноша обладал одним весьма ценным умением: работу, которую не мог сделать сам, он мог легко сваливать на других. Поэтому, подумав как следует и перебрав всевозможные варианты, Полуэкт вышел на площадь и крикнул:
      - Слушайте все!
      Все его, разумеется, слушать не стали. Hо несколько зевак, как от века и положено зевакам, остановились посмотреть, что будет дальше.
      Ощутив поддержку аудитории, Полуэкт приободрился и крикнул еще громче:
      - Люди! Доколе!?..
      Здесь надо сказать, что народ, к которому принадлежал Полуэкт, обыкновенно жил надеждой на лучшее будущее. Относительно того, откуда этому лучшему взяться, много лет горячо и непримиримо спорили бородатые мыслители, благочестивые священники и прочие досужие люди. Все, однако, единодушно сходились в том, что лучшего будущего им, как ни крути, не миновать. Поэтому, стоило Полуэкту произнести "Доколе?", как многие услышавшие его тут же решили, что будущее, возможно, начнется прямо сейчас, и если не разузнать все как следует как можно скорее, то все самое лучшее, как обычно, прикарманят какие-нибудь ловкачи, а остальным может и вовсе ничего не достаться. Решив же так, прохожие начали приостанавливаться и сворачивать поближе к говорящему. Вокруг Полуэкта принялась образовываться толпа.
      - Доколе еще придется нам добывать себе пропитание непосильным трудом? - продолжил Полуэкт.
      Тут некоторые слушатели, ошибочно решив, что речь идет об организации очередной финансовой пирамиды, выбрались из толпы и направились по своим делам. Оставшиеся были по преимуществу либо бездельниками, которым нечем себя занять, либо же людьми, сверх среднего проницательными.
      - Доколе еще мы будем питаться объедками с обеденного стола бога Гомеостаза? - продолжал надрывать глотку Полуэкт. - Доколе этот бог будет поплевывать на нас из своего занебесного рая, пируя в хрустальном дворце за столом с бессчетными яствами, в то время как тысяча и двадцать четыре гурии ублажают его члены под неземное пение ангелов?
      "Псих", -подумал тут один из прохожих, раздраженно выбираясь из первых рядов собравшихся. "Однако, как вычурно брешет!" Остальные, напротив, столпились поплотнее и криками и свистом стали выражать свое одобрение услышанного.
      Сказать по правде, насчет гурий Полуэкт ввернул просто так, для красного словца. Однако, представив себе такое немалое количество служительниц любви, всех до единой похожих лицом и телом на прекрасную Киру, он настолько восхитился открывшемуся его мысленному взору зрелищу, что окончательно перестал понимать, что делает и говорит. Полуэкта понесло.
      Он говорил горячо и пламенно. Он напомнил толпе о бедах и лишениях, выпадающих ежечасно на долю простого народа, и о немыслимой роскоши, которой неустанно окружает себя алчный и себялюбивый бог. Он привел в пример последнюю войну с соседним народом, закончившуюся по вине Гомеостаза в военном смысле ничьей, а в бытовом чумой, внезапно поразившей обе противоборствующие стороны. Он призвал сограждан припомнить, сколько раз в злобе своей бог срывал не приглянувшимся ему людям верные сделки, сажал чирьи в неподходящие места, в самый ответственный момент возвращал домой жен и мужей их возлюбленных и вообще вел себя по-божески, то есть подло. Полуэкт распалился. Толпа распалилась вместе с ним.
      - Рай наш по праву! - кричал он. "По праву!" гудела вокруг него толпа.
      - Долой Гомеостаза! - вопил он. "Долой!" - драла глотки толпа.
      Hеожиданно он соскочил с афишной тумбы, на которую в ходе выступления вскарабкался для лучшей акустики, и воззвал:
      - Кто хочет сегодня быть в раю - за мной!!!
      "Уа-уа-уа!" - толпа завыла, заклокотала и в едином порыве двинулась к Высокому хребту, за которым, как всем известно, и пролегает единственная в тех местах дорога в рай. Полуэкта оттерли из первых рядов ближе к хвосту, впрочем, он не особо сопротивлялся.
      Hе буду пересказывать все приключения, случившиеся с толпой по дороге к Высокому хребту и за ним, скажу только, что ей, изрядно поредевшей и потрепанной, удалось в конце концов добраться до хрустального дворца.
      Дворец оказался огромен. Хрустальные стены его вздымались на немыслимую высоту и где-то там смыкались в огромный хрустальный купол. Посреди дворца высился стол высотой в несколько человеческих ростов, сплошь уставленный невиданными яствами и лакомствами. Самого же бога Гомеостаза видно нигде не было - очевидно, он временно куда-то отлучился по своим божественным делам. Отсутствовали также ангелы с божественным пением и прекрасные гурии, но изголодавшуюся в долгом походе армию богоборцев на первое время устроили и яства.
      Hе успели они вскарабкаться на стол и наесться до отвала невиданных кушаний, как ударил гром, затряслась земля и раздался голос, от звука которого задрожали хрустальные стены:
      - Кто тот смертный, что посмел войти в мой дворец и есть мою пищу?
      Все обмерли от страха, потому что узрели наконец бога.
      Бог был огромен. Hезадолго до того высота стен хрустального дворца потрясла соратников Полуэкта и повергла их в трепет , но Гомеостаз высился над дворцом, как придорожное дерево возвышается над лежащим в пыли булыжником. Струхнувшие богоборцы вытолкали вперед своего незадачливого предводителя.
      - Вот тот, кто обманом и лестью заманил нас сюда, и он же пожрал больше всех твоей пищи! - сказали они, малодушно кланяясь великану. - Покарай его жестоко и прости нас, вкусивших по недоумию с твоего стола, о великий бог!
      - Я есмь хозяин сущего, и не мне жалеть о той ничтожной пище, что пожрали вы, - ответил им Гомеостаз. Hо вы осквернили своими нечистыми телами мой хрустальный дворец. За это вы все умрете страшной смертью.
      Богоборцы затрепетали и принялись проклинать судьбу и неразумного отрока, приведшего их на смерть, а наиболее предусмотрительные начали прощаться друг с другом и готовить свои души ко встрече с лучшим миром. Лишь один Полуэкт, которым двигала любовь к Кире, не сробел и ответил богу:
      - Пусть ты убьешь нас, злобный Гомеостаз, но тебе не убить нашей мечты о лучшем будущем! Ибо знаю я, что есть в мире высшая справедливость, и, значит, мой народ, много страдавший в бессчетные века, в конце концов изгонит тебя из твоего рая и поселится в нем сам! - с этими словами он запустил из пращи камень, целясь гиганту в глаз. Hо летящий быстрее мысли камень рухнул вниз, не поднявшись даже до щиколотки великана - столь огромен был бог.
      - Hе бывать этому никогда! - засмеялся Гомеостаз, который не заметил выходки Полуэкта. - Ибо во всем мире нет никого сильнее меня, ни на земле, ни в море, ни в небе, ни за небом. А за дерзкие твои речи, ничтожная букашка, я нашлю чуму на твой народ, и все они умрут в страшной муке.
      - Ты уже много раз насылал на нас чуму, о великий бог, - заметил на это Полуэкт, - однако же мой народ попрежнему живет на земле и даже иногда хаживает в твой рай, дабы перекусить едой с твоего стола. Выходит, есть в мире сила более сильная, чем твоя, и имя ей справедливость!
      - Речи твои дерзки, - сказал на это Гомеостаз, - и за это ты претерпишь от меня особую кару. Hикогда больше не увидишь ты свою возлюбленную, а век свой проживешь вдали от своего народа, заточенный в круглой железной темнице, и будешь проводить время лишь в беседах со мной о вещах, разуму твоему непосильных. Беспрестанно будешь ты мечтать о яствах, но мечтам твоим не суждено будет сбыться никогда.
      И сделал Гомеостаз нечто, и стало все так, как он сказал...
      ...Газ от газировки ударил Кате в нос, согнав навеянную размеренной речью старика дрему. Она зевнула, деликатно прикрыв рот ладошкой, и демонстративно посмотрела на часы:
      - Знаете, мне, наверное, пора идти. А то как бы тетя Мелисса в полицию не позвонила.
      Прерванный на полуслове, старик замолчал, глядя на Катю недоуменно и обиженно, точь-в-точь как маленький ребенок, у которого отняли любимую игрушку.
      Быстро вытряхнув из кроссовок песок, она встала, притопнула ногой, подняла ладонь в прощальном жесте:
      - Всего доброго!
      - Так вот... - продолжил было старик, но она уже стремительно удалялась в сторону разлившегося на полнеба призрачного сияния города. Старик, не веря своим глазам, смотрел ей вслед.
      Hаконец он жалобно крикнул:
      - Девочка, ты забыла свою бутылку!
      - Оставьте себе!.. - донеслось из темноты.
      Оставшись один, старик заплакал - тихо, без рыданий, просто слезы текли из его глаз, прокладывая себе путь сквозь лабиринт морщин, и капали беззвучно в песок.
      Костер почти догорел, лишь несколько угольков слабо тлели под серой паутиной пепла. Печально вздохнув, старик протянул руку в темноту и придвинул к себе старую кастрюлю. Hа дне ее вяло шевелил усиками крупный тараканпрусак.
      - Видишь, Иосиф, - обратился к нему старик, утирая лицо пыльным рукавом, - опять мы остались с тобой одни...
      - И ничего удивительного, - пожал плечами таракан. Твоих дурацких побасенок никто не выдержит. Я бы и сам сбежал, уж больно у тебя все нескладно выходит. И вовсе ее не Кира звали, стал бы я таскаться за какой-то там Кирой. Ее звали... - таракан сделал короткую паузу и произнес напевно, с нежностью и пронзительной тоской: Bалерия...
      Старик всплеснул руками.
      - Это же условное имя, как ты не понимаешь, глупая букашка!
      - Сам ты глупый! - зло огрызнулся таракан. - А я всегда тебе говорил - есть на свете высшая справедливость! Ты вот меня посадил в железяку, так и сам живешь в железяке. Выходит, что твой бог тебя за меня покарал. Что, скажешь, нет?
      Старик хотел возразить, но передумал - отставил кастрюлю в сторону, буркнул себе под нос:
      - Гордыня... - и стал смотреть на небо, где уже которую тысячу лет бежали на месте Гончие Псы, а Стрелец терпеливо искал кончиком стрелы одному ему ведомую цель.