14. ПРИЛИВ

Чиновник сидел в штабной комнате и смотрел заключительный эпизод сериала. Прилив уже наступил, корабль Ахава разбился в щепки, почти все герои погибли. Почти. На самом крупном из обломков виднелись две крошечные» бессильно распростертые фигурки. Камера показала лицо Байрона, молодого человека, который любил и предавал, а теперь — оплакивал морскую деву. Полуприкрытые глаза, на губах — корка засохшей соли. Перенесенные страдания поставили его далеко за черту иллюзий и страхов. В решительный момент он собрал последние остатки сил и спас погибающего ребенка.

А вот и спасенный ребенок. Идеи, та самая девочка, увидевшая единорога и разучившаяся говорить. На изможденном личике — огромные изумруды глаз. Потрясение вывело девочку из аутизма, вернуло к жизни. Она вскочила на ноги, указала рукой куда-то вдаль.

— Смотри! — Голос звонкий, как серебряный колокольчик. — Земля!

Театр, придуманные страсти — и все же чиновник был очень рад, что Идеи осталась в живых. Хоть какое-то подобие хэппи-энда.

В комнату вошел чемодан.

— Начальник? Нам пора.

— Да, пожалуй.

Чиновник встал, с хрустом потянулся, затем опустился на колени и выключил телевизор. Навсегда. Полежали на подушках — и хватит.

— Ну, веди.

Они шли по коридору, сопровождаемые волной света — лампы вспыхивали при их приближении, потухали за спиной. Охранные системы следили, как положено, за движущимися объектами, обменивались кодированными сигналами, посылали сообщения в центр. Не получив указаний, они принимали самостоятельное решение: не мешать. Ведь в прошлые времена, когда эта база функционировала, весь ее персонал состоял из офицеров высшего звена, теоретиков.

Дверь открылась.

Небо, потрясающая голубизна. Над самым горизонтом висел Калибан, плоский, как кружок фильтровальной бумаги. Чиновник вышел наружу и зажмурился, ослепленный ярким полуденным светом.

Белая, пустынная терраса. Прилив унес с нее весь хлам, ураганы, бушевавшие целую неделю, довершили уборку. Пуфа словно никогда и не было. От Грегорьяна остались одни цепи.

В мире пахло солью и безграничными возможностями. И всюду, насколько достает глаз, — вода, сплошное, без единого дефекта зеркало воды. Победа Океана над землей. Полная и окончательная? Нет, таких побед не бывает. Океан слишком огромный, чтобы вобрать его в себя, сделать частью внутреннего мира. Стоя на вершине Арарата, на бесконечно маленькой крупице камня, чиновник остро ощущал свою слабость, незначительность — и одновременно ликующую радость. Он до боли в глазах всматривался в мир, пытался постичь его — и не мог.

— Сюда.

— Да подожди ты.

Прежде чиновник видел Океан только из космоса. Ну и тогда еще, с флаера, по пути к Арарату — узкая такая перламутровая полоска на горизонте, между облаками и землей. А теперь Океан со всех сторон, безграничный, бесконечно изменчивый. Крутые, с белыми барашками волны вздымались и тут же падали, не давая себя рассмотреть. Волны бились с размаху о серые камни Арарата, швыряли к небу кружевные полотнища воды.

Непостижимо, невероятно. Суша совсем другая, она меняется медленно, постепенно, ее можно объять во всей полноте, можно упростить до основной структуры — и понять. А Океан и слишком прост и одновременно слишком сложен для восприятия. Слишком непривычен. Океан ошеломлял Чиновника, вселял в него робость.

— Но ты ведь не передумал, нет? — озабоченно спросил чемодан.

— Нет, что ты. — Чиновник стряхнул с себя оцепенение, глубоко вздохнул. — Пошли, я просто хотел слегка пообвыкнуть.

Куда — это не имело никакого значения, чуть отойди от военного комплекса, и ты неизбежно окажешься у крутого обрыва, за которым — все тот же Океан. Они направились на подветренную сторону Арарата по улицам, усеянным крошечными белыми анемонами. Всполошились и неуклюже убежали за угол морские аисты. Парочка трясунов сооружала себе гнездо. Зимняя живность обустраивалась всерьез и надолго.

Над головой кружили чайки, черные, как смертный грех.

Улица уткнулась в старую грузовую пристань. Ни вода, ни ветер, ни даже время не сумели вытравить с каменных плит красные стрелы транспортных указателей, желтые круги погрузочных площадок. Дальше был один Океан. Разговаривать не хотелось, хотелось просто стоять и слушать тихий рокот пибоя, шелестенье ветра, собственное сердце.

Сколько ни стой, а кончать начатое надо. Чиновник откашлялся.

— Ну что ж. — Он ужаснулся фальшивости собственного голоса, странным, подвизгивающим интонациям, деланному безразличию.

— Теперь, пожалуй, самое время отпустить тебя на свободу.

Некоторые, самые высокие, волны все еще накрывали Арарат с головой, но было уже видно, что ярость Прилива идет на убыль; чиновник потерял на время дар речи — как Идеи после встречи со своим единорогом. Мощь стихии была слишком огромна, чтобы объять ее мыслью, тем более — вместить в слова.

Он стоял, держась рукой за оконное стекло. Снизу, с глубины в четверть мили, доносился страдальческий стон перенапряженных свай, пол крупно дрожал.

В чиновнике что-то умерло. Боевой дух, ощущение цели. Не было никакого желания возвращаться на старое место, во Дворец Загадок. Не хотелось защищать все эти ихние святыни и ценности. И Филиппу опять же радость — получит освободившийся кабинет, подхватит на лету знамя, уроненное боевым товарищем. Нравится ему работать — вот пусть и работает, самого же чиновника от этих игр уже тошнило.

На окно с монотонной регулярностью обрушивались тысячетонные массы воды. Чиновник прижался лбом к холодному, безразличному стеклу и плотно зажмурился; невероятная, вызывающая благоговейный трепет картина все так же стояла перед глазами. Словно клеймо, навечно выжженное в сетчатке. Чиновнику казалось, что он куда-то проваливается, падает. Он не мог говорить о со бытиях последних дней, но не мог и молчать. Нужно было наполнить рот словами, уши — звуками. Заглушить громовой, всепроникающий голос Бога. Какими словами? Какими звуками? Безразлично.

— Если бы ты поймал золотую рыбку, — начал он; слова порхали в воздухе, случайные и бесцельные, как стайка мотыльков, — что бы ты у нее попросил?

Чемодан попятился, почти отскочил. Три быстрых, суетливых шага назад. У него что, тоже после Прилива крыша съехала? Да нет, такого быть не может. Почему? Потому, что такого не может быть. Просто демонстрирует почтительность к хозяину. Дистанцию держит.

— У меня нет желаний. Я конструкт, а потому не имею никаких жизненных целей, кроме служения человеку. Только для этого нас и создают. Ты сам это знаешь.

Перед внутренним взором чиновника мелькали смутные очертания; какие-то твари беззвучно разбивались о стекло, соскальзывали вниз, исчезали. Чудовища, вырванные из глубин Океана — чтобы бессмысленно погибнуть в дюймах от лица… человека? От лица чудовища, вырванного из глубин Космоса. Потребовалось большое усилие, чтобы стряхнуть с себя наваждение и продолжить разговор.

— Да перестань ты ерунду городить. Скажи мне правду. Правду. Это приказ.

Долгое, напряженное, как струна, молчание. Не зная повадок чемодана, можно было бы подумать, что он уже не ответит.

— Если бы я мог исполнить любое свое желание… Механический голос звучал боязливо. Боязливо? Нет, скорее застенчиво.

— … я бы начал самостоятельную жизнь. Тихую, спокойную. Нашел бы себе место, где нет людей, чтобы не нужно было выполнять их приказы. Чтобы не нужно было принимать человеческую форму, рассуждать как человек, говорить человеческим языком. Не знаю уж точно, кем бы я стал — но я стал бы самим собой.

— Ну и куда бы ты направился?

— Я бы… я бы устроился на дне Океана. В какой-нибудь впадине. — Чемодан говорил, запинаясь, медленно и неуверенно. Было видно, что прежде он о таком даже и не помышлял. — Там есть рудные залежи, почти нетронутые. И выходы вулканического тепла, так что энергия тоже будет. И там нет никакой разумной жизни. Я бы оставил сушу и космос людям. А континентальный шельф — оборотням… то есть, конечно, если оборотни еще живы.

— Скучно тебе будет. Одиноко.

— Я бы построил других, по своему образу и подобию. Стал бы родоначальником новой расы.

Чиновник представил себе тайную цивилизацию механизмов, деловито снующих по океанскому дну. Унылые, неосвещенные — чтобы не выдавать себя — металлические города, крепкие, простейших форм постройки, способные выдержать сокрушающее давление нескольких миль воды.

— Тоскливая у вас там будет жизнь. Я бы лично выбрал что-нибудь поинтереснее.

— Я получу свободу.

— Свобода. — Чиновник вздохнул. — Что есть свобода?

Мир беззвучно изменился, на город обрушилась очередная волна. Затем волна схлынула, и все стало по-прежнему. Яркий солнечный свет сменился зеленоватым полумраком, начал быстро темнеть, дошел до почти чернильной тьмы, затем процесс пошел в обратном порядке. Наружный мир пребывал в хаосе и смятении. Умирающие существа, существа живые, и нет над ними власти, никакой, ничьей. И ничто в мире не имеет никакого значения.

— А, ну ладно, — небрежно сказал чиновник. — Вот закончится вся эта катавасия, и я тебя отпущу.

— Церебральный сигнал хиленький, издалека его не поймаешь, так что ты сможешь смотреть моими глазами всего несколько минут. Плыви по возможности прямо, так будет меньше искажений восприятия. Вблизи поверхности можно ориентиреваться по отраженным от Арарата волнам.

— Знаю.

Чиновник понимал, что должен сейчас что-то такое сказать, вот только что? Какие-нибудь основные заповеди новой цивилизации, которую вознамерился построить этот нахалюга.

— Будь милосерден… — начал он и тут же запнулся.

Ладно, попробуем иначе.

— И не оставайтесь там навсегда — ты и твой народ. Пообживетесь, почувствуете себя увереннее — вылезайте наверх, попробуем подружиться. Разумные существа заслуживают лучшей участи, чем прятаться всю жизнь в каком-то там темном углу.

— А если нам нравится на дне?

— Ну, если так, то конечно… — Чиновник осекся на полуслове. — Ты ведь шутишь, да? Смеешься надо мной?

— Да, смеюсь, — согласился чемодан. — Прости, если обидел. Я, начальник, всегда относился к тебе со всем уважением, да ты и сам это знаешь. Но не нужно ломать тут комедию, не подходит тебе роль Господа Бога, не подходит, и все тут.

— Ну ладно, — пожал плечами чиновник, — поступай как хочешь. Будь свободен. Выбирай себе форму по своему собственному вкусу, живи как тебе заблагорассудится. Приходи и уходи когда захочется. Не выполняй приказов человека — разве что по собственной свободной воле.

— Снятие с искусственного конструкта непреложных ограничений является предательством и, как таковое, карается…

— И все равно — поступай как хочешь.

— …лишением виртуального и физического гражданства, штрафом в сумме, не превышающей трех заработков за всю жизнь, смертью, тюремным заключением, радикальной перестройкой тела и психики, а также…

Грудь чиновника болезненно сжалась, ему не хватало воздуха; старые, с детства заложенные структуры очень живучи. Он сделал над собой усилие, глубоко вздохнул и сказал:

— Поступай как хочешь. Я приказываю в третий и последний раз.

Чемодан изменялся. Он округлился и вытянулся, выпустил кургузые крылья и длинный, изящный хвост. Вместо паучьих ног появились маленькие когтистые лапки. Над головой закачался странный, диковинный цветок — глаз на стебельке.

Чиновник ожидал услышать хоть какие-нибудь слова благодарности — и не дождался.

— Я готов, — сказал чемодан.

Лицо чиновника налилось кровью; он смущенно отвернулся, на мгновение забыв, что чемодан не видит этого яростного румянца, не может догадаться о мыслях своего бывшего хозяина. Ладно, простим ему ату неблагодарность. Он имеет право.

Над блестящей, округлой спиной появились две ручки — в точности такие же, как та, прежняя. Чиновник наклонился, поднял чемодан, раскачал его и швырнул. Гибкое, дельфинообразное тело полетело по длинной пологой параболе, врезалось в воду, подняв на удивление мало брызг, и помчалось прочь.

Прародитель будущей цивилизации плыл неглубоко, почти высовывался на поверхность. Чиновник смотрел вслед, прищурившись от соленого ветра и слепящих лучей Просперо, но потом глаза его заслезились и крохотный черный силуэт растаял в мареве.

Ветер дул резкими порывами, начинался шторм. Чиновник подошел к краю пристани и посмотрел вниз. Да, высоко. Вода совершенно непрозрачная. Тускло-серая, с голубым отливом, твердая, как кремень. И белые пятнышки бурунов. В Океане сейчас пропасть твердых предметов — здания и розовые кусты, локомотивы и грузовики, деревья и собачьи трупы. А еще акулы. Чиновник почти видел, как они охотятся в затонувших садах, бесшумно проскальзывают в окна монастырей. Города и поселки, поля и дороги аккуратного, упорядоченного мира превратились в подводные джунгли, попали во власть скользких, холодных хищников.

Ну и что?. Чиновник слышал призывную песнь Океана. И ничего не боялся.

Он снял куртку, аккуратно ее свернул и положил на камни, Снял рубашку. Брюки. Разделся догола. Зябкий ветер покрыл бледное, незагорелое тело гусиной кожей. Чиновник мелко дрожал — то ли от холода, то ли от нетерпения. Он сложил свою одежду в стопку, придавил ботинками.

Этот самый волшебник воображал, что без его помощи, без кодов выхода чиновник умрет. Ничего, мы тоже умеем показывать фокусы, не хуже покойного Вейлера. Грегорьян не знал и половины технологических возможностей Системы, Корда не посвящал его в профессиональные секреты отдела. Хотя мог бы и сам догадаться, что для стражей, для хранителей ни одна запретная сила не является абсолютно запретной.

Чиновник чувствовал, что преобразующие факторы взялись за дело. Десять, начал считать он, девять… Океан — рулетка бесконечных возможностей, дорога, ведущая ко всем горизонтам одновременно, и — за. Восемь. Чиновник задержал дыхание. Реструктурированные мышцы наглухо зажали его ноздри. Семь. Центр тяжести ушел вверх; чиновник покачнулся и едва не упал. Шесть, пять, четыре. Кожу пощипывало, во рту появился отчетливый зеленый вкус. Ундина где-то там, на одном из тридцати тысяч островков Архипелага. Два. Найти ее почти невозможно — чиновник не питал на этот счет никаких иллюзий.

Один.

Он прыгнул вперед, за край, за черту.

Серо-голубой, с холодными белыми зубами бурунов Океан.

Чиновник падал и преображался.