8

Генеральная репетиция закончилась, замечаний почти не было, и всех поблагодарили за труд.

Когда из уст Сигэмори раздалось прощальное «всем спасибо», уже можно было свободно разойтись. Тояма испустил вздох облегчения. Он несколько раз допустил оплошность и переживал, что его будут ругать.

Казалось, Сигэмори отпустил всех пораньше не потому, что генеральная репетиция прошла успешно, а потому, что слишком устал. Собравшимся на сцене и зрительских местах актерам и персоналу, обслуживающему спектакль, Сигэмори, делая паузы после каждого слова, рассказал о своих впечатлениях и призвал всех стараться на публичных показах спектакля, которые начиная с завтрашнего дня будут идти три недели. У него был плохой цвет лица, он сидел, откинувшись на спинку стула, и никак не решался подняться.

Однако лица актеров выглядели воодушевленными от предвкушения завтрашнего дня.

— Всем спасибо.

Прощаясь, люди расходились по своим делам: кто собирался домой, кто еще продолжал репетировать. Главное, всем надо было уйти до двенадцати, когда театр закроют. В двенадцать часов охранник проводил проверку, и после нее оставаться в театре было нельзя.

Тояма еще раз поднялся в звукооператорскую студию, чтобы все убрать.

Итак...

Готовясь к завтрашней премьере, Тояма еще раз прикинул, что осталось несделанным.

Когда он проверял пленку на генеральной репетиции, его тревожили сложные чувства по отношению к Садако. Но липших записей не было. Тояма доверял своим ушам. Несмотря на переживания, он не должен был прослушать примесь странного звука. Если в наушниках никакого звука не заметил, то простые зрители и подавно не заметят.

...Да, кассетный магнитофон.

Тояма увидел на полке под столом кассетный магнитофон. К его корпусу были приделаны кожаные ремешки для переноски. Тояма потянул за них и вытащил магнитофон из глубины.

Это была самая новая модель. Повесив ремешок на плечо, его запросто можно было носить с собой, причем он был со встроенным микрофоном. Хочешь, например, записать звуки шагов на улице, берешь его, выходишь на улицу и записываешь, потом дублируешь на бобинный магнитофон и монтируешь запись.

Тояма вспомнил, что на этом магнитофоне была запись, которую не стоило давать никому слушать. Вчера днем, когда в зале для репетиций были одни ученики, у всех возникло желание поозорничать.

Заводилой, конечно, был Окубо. Окубо, совершенствуя коронный номер своего репертуара — звукоподражание, сказал, что хочет, записав голос, проверить свои успехи. Кассетные магнитофоны еще были редкостью, и Окубо, попросив объяснить, как им пользоваться, созвал приятелей.

Среди собравшихся, включая Тояму, были одни ученики, и Окубо начал демонстрировать свое мастерство. Сорвав одобрительные аплодисменты, Окубо перемотал пленку и, слушая себя, покатывался со смеху, критикуя свои промахи. Это оказалось еще смешнее.

Окубо, который в основном подражал голосам телевизионных ведущих, постепенно перекинулся на знакомых. Жертвами его насмешек стали актеры из основного состава труппы, у которых были характерные особенности речи. Более того, дошло и до режиссера Сигэмори, что делать было рискованно. Особенно трусливые проверили, нет ли в дирекции Сигэмори. Вот будет ужас, если он услышит!

Окубо искусно изобразил и тон Сигэмори, когда он делает замечания, и его занудную ругань за плохую игру, и даже его типичные фразы для соблазнения молодых актрис. Слушать то, с чем обычно приходилось сталкиваться, еще интересней, и концерт Сигэмори затянулся надолго, а магнитофон так и продолжал писать.

Кассетный магнитофон, на котором было записано все от начала и до конца, сейчас стоял перед Тоямой. Надо подготовить магнитофон для экстренных случаев на показах спектакля и поставить чистую кассету, чтобы можно было сразу ею воспользоваться. Однако запасной кассеты не было, и Тояма размышлял, что ему делать.

Кассета, на которой было записано, как все покатываются со смеху над Сигэмори, являлась безгранично опасной уликой. Если случится, что Сигэмори узнает об этом, дело одной бранью не закончится. Тем, кто слушал, еще ничего. А вот с Окубо неизвестно что случится.

Тояма решил стереть запись с кассеты.

Если включить запись при выключенном микрофоне, пленка снова станет чистой. Проверять, где и чей голос записан, было обременительно, и Тояма решил очистить ее целиком. Для этого требовалось сорок пять минут.

Тояма включил запись на кассетном магнитофоне и удостоверился, что пленка начала крутиться. Сейчас доказательства их забавы должны исчезнуть.

От нечего делать он бросил взгляд на сцену, где медленно прохаживались несколько актеров, проверяя мизансцену. На возвышении в центре находилась Садако Ямамура.

Садако, чтобы это выглядело убедительно, репетировала снова и снова сцену, где она открывала рот, собираясь что-то сказать перед тем, как гас свет. Что Садако могла сказать? Нет, не то. Была ли реплика Садако, так и не высказанная, в голове Сигэмори или нет? Если она существует, Тояма хотел бы услышать ее непосредственно от Садако.

Тояма приблизил лицо к окошку звукооператорской студии и сосредоточил взгляд на Садако.

Похоже, Садако опять заметила, что Тояма на нее смотрит. Перестав репетировать и опустив руки, она подняла глаза на Тояму. То, что сейчас их взгляды встретились, не вызывало сомнений у Тоямы.

В звукооператорской горел свет, и лицо Тоямы не должно было виднеться на фоне окна. По периметру сцены включили софиты, и там царила совершенно другая атмосфера, чем во время генеральной репетиции. Залитая белым светом Садако выглядела по-другому, даже цвет ее лица стал другим. Черное платье, ее сценический костюм, изменив оттенок, казалось непристойным — будто сквозь него просвечивало нижнее белье.

Садако спустилась со сцены в зрительный зал и направилась в сторону фойе.

...Садако идет в звукооператорскую студию.

Тояма мысленно представлял движения Садако. Сейчас она прошла фойе и спокойно поднималась по винтовой лестнице, ведущей сюда. Она совершенно не торопилась, ее шаги невозмутимы и медлительны, будто она его дразнит, изящны и легки.

Тояма стал с нетерпением ждать стука в дверь.

...Три, два, один, ноль.

В этот момент дверь без стука отворилась.

Проскользнув в комнату, Садако закрыла за собой дверь:

— Ты звал меня?

Вблизи Садако, одетая в сценический костюм, была обворожительна.

Тояма, даже не улыбнувшись, молчал. Он пытался изобразить на лице гнев, но как оно выглядело на самом деле, было не понятно. Садако, не обращая внимания на плохое настроение Тоямы, пересекла комнату, расставила алюминиевый складной стул и села.

Сделав вид, что только сейчас обратила внимание на все еще молчащего Тояму, она сказала:

— На что ты сердишься?

Не может быть, чтобы она не понимала, почему Тояма злится. Тояма выложил начистоту свое раздражение Садако, которая, все понимая, специально разыгрывала невинность.

— Скажи-ка, чем ты там занималась?

Садако немного приподняла брови:

— А, это.

Прикрыв рукой рот, она шаловливо захихикала.

— Ты же знаешь, что я видел все, что ты делала с учителем Сигэмори?

В труппе Сигэмори всегда величали «учитель», и Тояма невольно назвал его так по привычке, тут же разозлившись на неподходящее слово, и поправился:

— Вот дерьмо, с ублюдком Сигэмори!..

— Тояма, ты ревнуешь?

Садако, сидящая на краю алюминиевого стула, привстала, опираясь двумя руками о стул.

— Ревную? Я из-за тебя так сказал, дорогая.

Это была явная ложь. Никто тут ни при чем. Только сердце, мучающееся от ревности, — источник раздражения.

— Слушай, Тояма. Может, ты прекратишь меня называть дорогая?

Она сказала решительно, хотя и не сурово. Тояма смутился от слов Садако и сдерживался изо всех сил, чтобы не извиниться.

— Завлекать Сигэмори, чтобы он открыл тебе дорогу в будущее, — бессмысленно. Вместо этого лучше своими силами осуществлять мечту!

...Осуществлять мечту.

Аж зубы свело от этих назидательных слов. Тояма, будто позаимствовал похожую сцену из молодежного сериала, самому стало тошно.

— Мечту... Ты говоришь — мечту. Ты знаешь, какая у меня мечта?

— Стать великой актрисой, разве нет?

Садако странно улыбнулась и приложила руку к щеке.

— Сколько же людей придут посмотреть на меня, когда я стану театральной актрисой?

— Не только театральной, есть еще телевидение и кино.

— Например... Ой, смотри, там что-то светится...

Садако указала на кассетный магнитофон, который стирал пародии Окубо. Из-за нажатой кнопки записи светилась красная контрольная лампочка.

— А, кассетный магнитофон.

— Намного меньше, чем бобинный, и записывать на него, наверно, просто.

— Да, на самом деле удобно.

— А кино тоже такое станет? Я не имею в виду фильмы, которые показывают в кинотеатрах. Наверно, можно будет записывать разные изображения на маленький носитель информации, как кассета?

То, что говорила Садако, вовсе не было фантазией далекого будущего. Несомненно, изображения станут помещать на пленку типа кассеты.

— Когда-нибудь это настанет. И будут дома по телевизору запросто показывать фильмы с Садако в главной роли.

— Но это еще дело будущего, — сказала она, будто смирившись.

— Нет, это возможно. Если Садако...

— Будет уже поздно!

— Поздно?

— Я стану бабушкой, пока дождусь.

— Не думай об этом.

— Не хочу стареть. Хочу вечно быть молодой. Слушай, а ты об этом не думаешь?

У молодых девушек, стремящихся стать актрисами, сильный страх перед старостью. Тояма понял, что Садако не исключение.

— Если я буду стареть вместе с Садако, ничего страшного.

Слова Тоямы не были ложью. Что значит старость, если живешь вместе с Садако. И когда с возрастом подойдет смерть, если Садако будет рядом, наверно, и смерть будет спокойной. На один момент Тояма отчетливо представил себе смерть на руках Садако. Мир кружится, и он собирается отправиться далеко, а Садако смотрит на его лицо. Его — старое... а лицо Садако почему-то совсем не изменилось. Видение было настолько четким, что он содрогнулся.

Садако, понимая его желание жить вместе, растянула губы в улыбке. Потом, немного нахмурившись, сказала будто в оправдание:

— Тояма, ты ошибаешься в том, что я люблю учителя.

— Конечно, я и думать не хочу об этом. Но когда я увидел, что ты делаешь...

Не дав договорить, Садако сильно замотала головой:

— Нет, не так. Ты ошибаешься. Я ненавижу учителя. Ведь он навязчивый. К тому же страшный. Он какой-то страстный и жуткий. Он меня достал. Не может с собой справиться. Ведь он не ребенок.

Садако обведет вокруг пальца даже такого, как Сигэмори. Тояма снова ему сочувствовал. А что, если Сигэмори, дожив до сорока семи лет, влюбился всерьез?

— Если говорить честно, я страдаю. Я не понимаю, как можно дать тебе понять мое состояние. Я хочу тебе верить. Но...

Садако наклонилась вперед и положила руки на колени Тоямы:

— Тояма...

Садако только будет девятнадцать, но, похоже, она уже знала способ унять гнев раздраженного мужчины, мучающегося от ревности.

Когда Садако встала и погасила общий свет и подсветку на столе, в комнате стало совершенно темно. Только через окно со сцены вливался свет софитов и тускло освещал фигуру Садако. Через мгновение все ушли со сцены, софиты тоже выключили, и комната погрузилась в полную темноту. Одна только контрольная лампочка на кассетном магнитофоне, на котором по-прежнему нажата кнопка записи, слабо светилась красным в углу комнаты.

В темноте что-то щелкнуло. Похоже, Садако изнутри закрыла дверь комнаты. Вскоре Тояма почувствовал на коленях Садако. Хрупкая Садако тяжелее, чем кажется.

Тояма в потемках, подчиняясь ее указаниям, начал снимать с себя одежду. Расстегнув молнию на спине, Садако сняла через голову черное платье и осталась сидеть на коленях Тоямы в нижнем белье.

Прикосновение к нежной коже пробудило в воображении Тоямы линии и формы тела Садако. Садако, сняв платье, именно сейчас стала «девушкой в черном». Красный огонек контрольной лампочки будто еще больше зачернял облик Садако.

Чувство удовлетворения, что Садако принадлежит только ему, вытеснило, будто их и не было, и раздражение, и ревность.

Как быстро текло время. Совершенно потеряв голову, они ощупывали тела друг друга, касались волос. Когда она, запрокинув его голову, целовала его в шею, естественным желанием Тоямы стало продвижение к следующей стадии. Однако Садако иногда мягко, иногда сильно продолжала отклонять залезающую между ног руку Тоямы. Затем, будто специально стараясь его отвлечь, она запустила свою руку ему в трусы.

У Тоямы мгновенно встал. Повинуясь движениям руки, он кончил со сдавленным стоном.

Сперма, не капнув ни на одежду, ни на пол, вся осталась в руках Садако. Тояма был не в состоянии увидеть, что делала Садако. По чавкающему звуку казалось, будто она, как бы намыливая мылом, втирала жидкость из организма Тоямы в ладони и тыльную часть рук и размазывала по лицу и шее. В нос ему ударил его собственный запах.

Потом едва слышный голос Садако прошептал у самого уха:

— Больше не люби меня. Тояма, я не хочу тебя потерять.

Следующие слова Садако не произносила, они будто всплыли прямо в голове.

...Тояма, я люблю тебя.

Может, это иллюзия, которую он слышал только потому, что сильно хотел услышать? Все-таки голос Садако раздался прямо в голове.

Но если он действительно слышал, он хотел, чтобы слова любви Садако услышали все и особенно чтобы они дошли до ушей Сигэмори.

— Садако... если бы ты всем сказала, что любишь меня, как бы... — хриплым голосом шепнул Тояма.

Однако Садако, как ребенок, отрицательно мотнула головой.

В этот момент его нога задела угол ящика. На мгновение сознание захватила божница и принесенная ей в жертву пуповина.

...Тояма, я люблю тебя.

Голос раздался прямо в мозгу... Кажется, что, перекрывая этот голос, откуда-то послышался плач младенца. Нет, это не просто показалось, Тояма на самом деле услышал плач только что родившегося младенца за спиной Садако.

9

Ноябрь 1990 года

В каждой клетке живо воскресали все воспоминания, вплоть до ощущения обнаженной кожи Садако. Словно это врезалось в память не в мозгу, а на уровне ДНК.

Это не значило, что он во всех подробностях рассказал об этом времени. Просто объяснил, резюмируя важные моменты, что было в день генеральной репетиции. Однако пока говорил, Тояма и сам, совсем как будто это было вчера, вспомнил и интонации Садако, и мягкость ее кожи, и прикосновения к ее волосам.

...Тояма, я люблю тебя.

Голос Садако еще звенел в ушах. Он опять звучал, окутывая сомнениями, — реальный это голос или слуховая галлюцинация? Голос женщины, которая осталась единственной и жизнь с которой была бы для него счастьем.

Если бы с ней можно было встретиться. Где она сейчас и чем занимается? Поскольку не было никаких сведений, ясно одно — она не стала актрисой. Не верится, что женщина с такой яркой индивидуальностью и такая обаятельная, как Садако, осталась в неизвестности. Поэтому дурное предчувствие, охватившее Тояма, небеспочвенно.

Этот вопрос сам по себе требовал мужества. Однако Тояма задал его:

— Кстати, господин Ёсино. Я хочу, чтобы вы, не скрывая, мне все сказали. Как вы думаете, что сейчас с Садако?

Ёсино рукой подпер подборок и лизнул колпачок ручки.

— Это нелогично... ведь это я интересуюсь сведениями о ней, поэтому не могу знать, как она сейчас живет.

— Нет, вы должны владеть какой-то информацией. Вы только расспрашиваете и ничего не отвечаете, разве это честно?

— Однако...

Тояма стал серьезным и подался вперед. Заросшее лицо Ёсино оказалось прямо перед глазами.

— Садако жива?

Ничего не оставалось, как спросить прямо. Если этого не сделать, он только переведет разговор на другую тему.

Ёсино, сраженный его прямотой, с покорным выражением лица два раза отрицательно покачал головой.

— Кажется, нет, к сожалению...

Предупредив, что достоверной информации нет, Ёсино поведал, что, судя по тому, что он узнал от коллеги, журналиста Асакавы, скорее всего Садако Ямамуры сейчас уже нет в этом мире. И, предупредив, что не выходит за рамки предположения, рассказал, что, вероятно, она была втянута в какой-то инцидент, и это, наверно, случилось сразу после ее исчезновения из театральной студии двадцать четыре года назад.

Этого было достаточно. Как и боялся Тояма, его это не удивило. Когда оно появилось, это предчувствие? Тояма уже давно предполагал, что Садако ушла из жизни.

Однако тело Тоямы, больше чем все предчувствия, отреагировало на то, что сообщил Ёсино, подтвердив, что его информация близка к правде.

Он не ожидал этого. Крупные капли слез, не прокатившись по щекам, упали прямо из глаз на пол. Скорее, чем кто-либо, этому удивился сам Тояма — в свои сорок семь лет, он даже во сне не мог представить, что с ним это произойдет. Единственная страстная любовь за всю жизнь... однако это уже дело двадцатичетырехлетней давности. Тояма, который был в отношениях с женщинами далеко не новичок и даже где-то считал себя плейбоем, получив явное доказательство смерти Садако, невольно расплакался, в этом было что-то комичное.

Ёсино от удивления стал рыться в сумке, достал бумажные салфетки и молча протянул Тояме.

— Извините, я сам не ожидал... — Тояма, оставив извинения, высморкался.

— Я понимаю ваше состояние. — В словах Ёсино явно слышалась ложь.

...Разве ты можешь понять?

Еще раз высморкавшись, Тояма задал давно беспокоивший его вопрос:

— Кстати, господин Ёсино, вы говорили, что получили информацию по телефону от однокурсников, которые были со мной в театре.

— Да, от господина Ино, Китадзимы и Като, троих.

— И все они знали, что у мага с Садако были особые отношения?

— Да.

Как это могло быть? Садако очень следила за тем, чтобы об их отношениях никто не знал. Подчиняясь требованию Садако, Тояма тоже старался быть внимательным. Он сильно сомневался, что, несмотря на это, все были в курсе.

— Не знаю. Я абсолютно уверен, что нас не разоблачили.

Ёсино, поняв, что Тояма успокоился, улыбнулся:

— По неопытности. Как влюбленные не скрываются, со стороны это всегда понятно.

— Что они говорили конкретно?

Ёсино, перестав улыбаться и не дыша, выдавил из себя:

— Ах вот как? Вы ничего не знали. Извините, кажется, над вами пошутили.

— Пошутили?..

— Это было так давно, и, узнав, я не придал этому значения, но из беседы с вами я начинаю кое-что понимать. Все сошлось.

Затем Ёсино в общих чертах поведал рассказ однокурсника Китадзимы. Не слово в слово, как его услышал, Ёсино дополнил информацию Китадзимы и тем, что узнал от Тоямы.

Это было в начале апреля, когда период трехнедельных выступлений благополучно подошел к концу.

В день закрытия сезона все ученики в приподнятом настроении собрались во время перерыва в общей гримерной. Когда закончится вечернее представление, цикл спектаклей благополучно завершится, разберут большие декорации и осветительные приборы, и начнется веселая вечеринка. После этого всех ожидал отпуск более недели. Наконец-то впервые за три месяца можно расслабиться.

То ли этому способствовало чувство раскрепощения, но Окубо снова собрал компанию и начал демонстрировать свое великолепное мастерство подражания. Китадзима, как один из учеников, тоже тогда находился в гримерной и аплодировал Окубо.

Неизвестно, кто затронул тему, но, когда выступление Окубо набрало обороты, кто-то внезапно вспомнил о пародиях, записанных в прошлый раз на кассету. Все сразу стали вспоминать, какое это было опасное развлечение, и Окубо, прервав выступление, взволнованно застыл в нерешительности. Он с беспокойством начал расспрашивать компанию, что стало с кассетой, а когда понял, что никто не в курсе, предположил, что единственный, кто знает о ней, это Тояма, которому поручено обслуживать кассетный магнитофон.

Для Окубо кассета — предмет, несущий безграничную опасность. Если она попадет в руки Сигэмори, вполне возможно, что Окубо не получит долгожданный отпуск. Он рассудил так, что, если не принять меры, спокойного закрытия сезона ему не видать.

Поэтому Окубо сказал, что пойдет искать кассету в звукооператорскую студию. Китадзима, поняв, что представление закончено, вышел из гримерной и направился в туалет, располагающийся в фойе. До прихода зрителей в этот туалет мало кто заглядывал, и Китадзима обычно использовал его, чтобы сходить по-большому.

Они с Окубо вместе дошли до фойе, а потом расстались, Окубо поднялся по винтовой лестнице и вошел в звукооператорскую, а Китадзима решил, что может спокойно посидеть в туалете, где никого нет.

Через некоторое время, закончив свои дела, Китадзима пошел позвонить по телефону-автомату, чтобы узнать о билетах на спектакль, и, возвращаясь в гримерную, чуть не столкнулся с Сигэмори, вылетевшим оттуда с совершенно красным лицом. В тот момент Китадзима решил, что случилось что-то нехорошее, но Сигэмори, наткнувшись на него, не проявил к нему никакого интереса, и Китадзима испустил вздох облегчения, что он пока не стал объектом его гнева.

Казалось, что Сигэмори так бурно реагирует, узнав о существовании вышеупомянутой кассеты. Однако Китадзима, обративший внимание на последующие действия Сигэмори, стал свидетелем неожиданной сцены.

Сигэмори с потерянным видом открыл дверь женской гримерной и сдавленным голосом несколько раз выкрикнул имя Садако Ямамура.

Китадзима наблюдал, наполовину спрятавшись за умывальником. Женщина, вызванная Сигэмори, подошла и осталась стоять в дверях напротив Сигэмори, который остался в коридоре, и ни ее лица, ни даже части тела не было видно. Однако, судя по тому, что говорил Сигэмори, это, несомненно, была Садако.

— Садако... ты...

Похоже, Сигэмори положил руки на плечи Садако. Он гладил их, показывая свои добрые к ней чувства, потом сразу его лицо угрожающе скривилось, и он пристально уставился на Садако. Иногда по его лицу текли слезы, оно одновременно выражало и любовь, и ненависть.

Садако почти целых десять минут безропотно внимала укорам Сигэмори и, когда он наконец ее отпустил, из гримерной не вышла. Однако Китадзима и сейчас не может забыть, с каким видом Садако покинула гримерную перед вечерним спектаклем, чтобы провести подготовку костюмов и декораций.

Глубокое отчаяние. Иначе это не назвать. Предстоял ее первый спектакль, куда ее срочно ввели из дублеров, но реакция зрителей была неважной, и по мере показа спектаклей провал Садако становился все заметнее. Может быть, по этой причине тогда на лице у Садако было выражение полной безысходности. Обычно казалось, что все отлично. Однако когда он смотрел, как она, потемневшая, совершенно обессиленная, поднималась на правую часть сцены, что ни говори, стало понятно, она переполнена печалью.

В этот день Китадзима только это видел своими глазами.

Что произошло на самом деле, он узнал через несколько лет, когда уже покинул труппу и устроился работать в рекламную фирму.

Китадзима и Окубо были приятелями, но, уйдя из театральной студии «Полет», каждый пошел своей дорогой, спустя много лет им довелось встретиться, и они решили пойти вместе выпить. Тогда-то Китадзима, начав: «Помнишь, тогда...», развернул тему разговора к событиям последнего дня выступлений.

Вот что узнал Китадзима от Окубо.

Окубо вошел в звукооператорскую, чтобы найти кассету, где была записана пародия на Сигэмори, и принялся самовольно ее обыскивать. Заметив на нижней полке кассетный магнитофон, он стал с самого начала прослушивать вставленную в него кассету. Судя по наклейке, это была та самая проблемная кассета. Однако никакой пародии на ней не было. Он перематывал кассету и опять запускал, старался ничего не пропустить, но никак не мог обнаружить запись, и когда он почти успокоился — «похоже она уже стерта», — до ушей Окубо донесся женский стон.

Бурное дыхание «ах-ах»... Еще не знавший женщин Окубо сначала не понимал смысла и продолжал слушать, пытаясь разгадать, что это, но когда стон постепенно сформировался в слова, он осознал и смысл, и ситуацию, и хозяйку голоса.

«Садако...», — прошептал Окубо.

Голос, без сомнения, принадлежал Садако. Учащенно дыша, испуская стон наслаждения, Садако, вкладывая всю душу, называла имя и признавалась в любви.

...Больше не люби меня. Тояма, я не хочу тебя потерять.

Она тяжело дышала, иногда дыхание останавливалось, и это придавало голосу пронзительность.

...Тояма, я люблю тебя.

Окубо заслушался, забыв обо всем. Очарование голоса возбуждало слушателя.

Однако он внезапно пришел в себя. Когда смысл слов дошел до него, им овладело чувство, которое он не мог контролировать. Это было чувство, которое невозможно было выразить одним словом. На него сильно повлияло и его отношение к Садако.

Наверно, он не мог вынести, что любимая женщина младше его, войдя в доверие к режиссеру, легко получила роль. Вероятно, причиной стало и чувство проигравшего. Судя по записи на кассете, Садако, несомненно, любит Тояму, и наверняка Окубо воспылал сильной ревностью к Тояме. Вдобавок к этому, быть может, у него сработало жестокое желание предъявить Сигэмори, который откровенно старается соблазнить Садако, доказательства его краха.

...Как я обычно и изображаю, тебе идет быть отвергнутым.

Все собралось воедино, и Окубо внезапно почувствовал, как пылает его лицо. И тогда он совершил поступок, о котором можно сказать только — бес попутал.

Окубо немного перемотал пленку назад, нажал кнопку воспроизведения и добавил громкости. Убедившись, что голос Садако зазвучал, он нажал кнопку громкоговорителя в общей гримерной. Радостный голос Садако, называющий имя Тояма, зазвучал прямо в гримерной.

Слушая рассказ, Тояма испустил в этом месте вопль:

— О господи!..

— Вы действительно этого не знали?

До этого момента Ёсино даже не сомневался, что это раскрылось раньше.

— Откуда я мог знать? Я ведь тогда вышел пообедать с другом, который пришел посмотреть спектакль.

Пока большая часть труппы ела бэнто, один только Тояма случайно ушел из театра, приглашенный другом на обед.

— Потому что строго было запрещено говорить.

— Запрещено... кем?

— Конечно, Сигэмори!

— Сигэмори слышал кассету?

— Очень похоже на то. Сигэмори случайно находился в общей гримерной, услышал голос Садако из громкоговорителя и в расстройстве побежал прямо к ней.

Что случилось с Сигэмори потом, и Тояма, и Ёсино уже знали.

Благополучно завершился сезон выступлений, закончилась уборка сцены, по плану прошла вечеринка, после того как все разошлись, Сигэмори собрал руководство труппы, и они, как обычно, стали играть в маджонг. Судя по информации Ёсино, именно тогда Сигэмори от ведущего актера Арима услышал о необычных способностях Садако. Он воодушевился, решив узнать, как она это делает, и заявил: «Сейчас я ворвусь в квартиру Садако».

Когда Сигэмори был сильно пьян, никто не мог справиться с ним. Когда он окончательно напился, всем остальным ничего не оставалось, как поспешно прекратить играть и отправиться домой. Никто и не думая, что Сигэмори на самом деле куда-то отправится.

Затем этот факт навсегда похоронили. Собственно, посетил Сигэмори в порыве гнева ночью квартиру Садако или нет, никто толком не знал. На следующий день Сигэмори пришел в зал для репетиций, но, будто его подменили, молча, бесцельно походил туда-сюда, сел на стул и испустил дух, словно заснул. Причина смерти — острая сердечная недостаточность. Все посчитали, что смерть ускорил непосильно плотный график выступлений.

Ироничная история. Тояма вспомнил, как он проводил те мучительные дни в звукооператорской студии. Имея явное доказательство, что его любят, он все же мучился ревностью, что Садако старается скрыть больше, чем необходимо, перед Сигэмори. Он мечтал, чтобы все услышали ее искренние слова. По иронии судьбы это стало реальностью. Он молил, чтобы сам Сигэмори услышал слова любви Садако в наказание за соблазнение девушки с помощью положения. По иронии судьбы и это стало реальностью.

Размышляя, он обхватил голову. Тояма прямо сказал Садако о своем сильном желании, которое лежало у него на душе.

...Садако... если бы ты всем сказала, что любишь меня, как бы...

Голос на кассете выходил из звукооператорской студии. Хозяин студии — сам Тояма. Садако, наверно, не знает, что он обедал на улице. Несомненно, что Садако неправильно заключила, кто включил запись с ее учащенным дыханием.

Сейчас уже ничего не поделаешь. Он не знал, что было у нее в тот вечер с Сигэмори, но почти был уверен, что это связано с исчезновением Садако. Наверно, она подумала, что Тояма ее предал. Ошибочно решила, что ее предал тот, кому она больше всего доверяла, и запись на кассете для девушки стала самым большим позором.

Поэтому Садако, ничего не сказав, покинула театральную студию и покинула Тояму.

Его охватило чувство бессилия. Похоже, Садако уже мертва. Возможности оправдаться уже не было. Как бы он ни раскаивался, ничего не начнется, все закончилось. Шутка, которую выкинул Окубо, в некотором смысле была и горячим желанием самого Тоямы, поэтому чувства совершенно спутались.

Тояма представил лицо низкорослого Окубо. По прошествии стольких лет ему захотелось встретиться с ним и расспросить обо всем подробно.

Через два месяца после исчезновения Садако Тояма тоже покинул театральную студию «Полет», поэтому ему были неизвестны координаты сокурсников.

— Кстати, вы знаете, как можно связаться с Окубо?