Серов отслеживал все факты недовольства военных хрущевскими сокращениями вооруженных сил, приписывая недостатки позиции министра обороны. Но и Серова, получившего «за устранение противников Хрущева» звание генерала армии, вскоре переместили с Лубянки. Правда, на престижную должность начальника ГРУ. Серов даже на короткое время был введен в состав Президиума ЦК КПСС, что для того периода весьма нехарактерно. После 1958 года его услуги уже не требовались. В 1953-1958 годах Хрущев — энергичный государственный деятель, лично контролирующий всю деятельность органов госбезопасности, никому не перепоручающий рычаги контроля. Однако, оказавшись по-своему, а не в сталинском варианте на голову выше своих коллег и оппонентов, он доверяет часть властных полномочий другим, предварительно заменив все свое «силовое» окружение, не желая зависеть от тех, кому он был обязан своим восхождением к власти.

Здесь Хрущев совершает роковую для себя ошибку. Номинально являясь главнокомандующим вооруженными силами, в том числе и органами КГБ, он постепенно распределяет свои контрольные функции между заместителями. При Шелепине во главе КГБ начинается планомерное омолаживание чекистского корпуса и постепенное выдавливание тех, кто по роду занятий и уровню компетенции располагал сведениями о лицах из нового хрущевского окружения. Конечно, кадры не «вырубались», как раньше, но из спецслужб увольняли многих сотрудников, имеющих 25 лет выслуги. На рубеже 50-60-х годов Лубянка заметно помолодела, модернизировав идеологический и политический сыск.

Работа КГБ, помимо борьбы со шпионажем и агентурой иностранных разведок, сбора развединформации за рубежом, в целом обеспечивала охрану порядка, спокойствие державы и безопасность высшего руководства страны. Но именно в этот период, перестав в массовом порядке громить противников Советской власти, спецслужбы впадали в спячку и отучались работать в условиях чрезвычайного положения. Когда ветры горбачевской перестройки начали раскачивать власть, оказалось, что ни власть, ни ее приводные ремни в лице КГБ не готовы к реальным переменам. Сохранялась иллюзия сталинских времен: достаточно иметь в своих руках все рычаги контроля над спецслужбами — и все задачи будут решены, все останется на своих местах. На последнем этапе хрущевского десятилетия начали складываться новые группировки — брежневская, косыгинская и т. д. В довершение к этому Хрущев назначает секретаря ЦК и бывшего главу КГБ Александра Шелепина куратором органов госбезопасности. Личный контроль подменяется контролем на бумаге. Заговор руководства против Хрущева и смена лидера прошли без эксцессов.

Власть, можно сказать, легальным путем плавно перешла в октябре 1964 года из рук в руки. Не было никаких разговоров о чекистском или военном заговоре — исполнители привычно делали свою работу. Вооруженные силы и спецслужбы в течение двух-трех лет приучились исполнять команды тех людей, которые снимали Хрущева.

Начало брежневской эры — это подготовка его выдвиженцами своих людей в кремлевском руководстве и спецслужбах для предотвращения дальнейших повторений варианта «демократической ротации» лидеров страны. Оттеснение Шелепина от кураторства КГБ, замена его соратника Семичастного Андроповым на посту главы КГБ шли под аккомпанемент слухов о заговоре «молодых». Брежневу нужен был абсолютно свой человек. Таким человеком стал Андропов.

Внешне спокойное правление было неким синтезом из опыта Сталина и Хрущева. Но колоссальные усилия аппарата Лубянки отвлекались на расчистку окружения Брежнева в нужном для лидера направлении. С помощью компромата, отслеживания чекистами различного рода болтовни среди членов партийного и военного руководства СССР, выяснения потенциальной опасности тех или иных «замыслов» проводилась дискредитация ряда крупных фигур, но за стены Кремля эта информация не выходила. В начале 1982 года, когда после смерти Суслова секретарем ЦК стал Андропов, его кресло на Лубянке занял Федорчук. Дряхлеющий Генсек предпочитал лично контролировать КГБ, никому другому не передоверяя столь деликатную функцию. Лично преданный Брежневу генерал Федорчук пытался начать антиандроповскую чистку органов госбезопасности.

Став во главе государства, Андропов назначил председателем КГБ Чебрикова. «Узбекское дело» и другие кампании по борьбе с коррупцией имели целью дальнейшую перетряску Политбюро. Перестановки в московской парторганизации были непосредственно увязаны с делом директора Елисеевского гастронома Соколова. Лубянка получала негласные «ориентировки» на определенную часть партийного руководства. Андропов расчищал фундамент для своих реформ и повысил статус органов госбезопасности. На этой базе впоследствии началась горбачевская перестройка.

Имея громадный агентурный аппарат и информационно-аналитические возможности, органы КГБ при М. Горбачеве в эпоху гласности и перестройки отвлекались на совершенно несвойственные им мероприятия. Например, на перепроверку научных решений, проработку вопросов о составе участников тех или иных крупных проектов. Не говоря уже о кадровых назначениях и выявлении настроений в различных слоях общества. Подобные функции присущи лишь спецслужбам в тоталитарных государствах, где господствует режим личной власти. Все худшее, что было заложено в методы работы секретных служб Сталиным и его последователями — отсутствие собственной политической и нравственной позиции, отслеживание руководителями Лубянки своего места у кремлевского трона, непримиримость к любой оппозиции, — оказалось странным образом востребовано и пришлось ко двору в эпоху так называемой гласности и демократических преобразований.

Но вся негативная информация часто не реализовывалась и решения откладывались, накапливая взрывоопасный материал. Это самоустранение вождей от разрешения кризисных ситуаций, начавшееся еще в эпоху подъема польской «Солидарности» и отчасти усугубленное афганским синдромом, обнаружило слабость политического режима в СССР и его неспособность адекватно воспринимать реалии времени.

Потенциал КГБ использовался и для разложения шахтерского движения, и для поиска компромата против Ельцина, хотя зачастую все эти чекистские мероприятия словно были запрограммированы на обратный результат — дискредитацию союзной власти и привычных большинству социальных ценностей. Чем дальше, тем больше обострялась конкуренция между лидерами, и не только по линии Горбачев — Ельцин. Перед лицом неминуемого развала страны, передоверяя часть своих полномочий союзным республикам, президент СССР все время маневрировал. При этом, как стало известно позже, Горбачев вовсе не исключал силового варианта развития событий: механизм использования спецслужб «смазывался» для действий в условиях чрезвычайного положения.

Феномен ГКЧП явился результатом того, что на этапе исторического перелома органы госбезопасности, силовые структуры возглавлялись людьми, не прошедшими настоящей школы политической деятельности, не приученными принимать самостоятельно ответственные решения. Почти все «гэкачеписты», будто специально отобранные Горбачевым на роль опереточных путчистов, пришли на высокие должности из помощников и референтов, из категории аппаратных руководителей. В руководстве КГБ появился Крючков, введенный в политическую игру лично Горбачевым. Возможно, этого требовали обстоятельства.

По свидетельству ряда сподвижников Горбачева, он был твердо намерен остаться у власти, однако не вполне ясно представлял себе механизмы ее удержания. Президент СССР не был приучен к управлению в особых, чрезвычайных условиях, а потому отошел от конкретной работы и контроля над аппаратом. Горбачев все больше занимался представительством, выступая гарантом, судьей над схваткой. И трон зашатался.

Одним из выходов оставался силовой вариант в «рамках демократии». В сентябре 1990 года спецслужбы получают задания на проработку вариантов своих действий в условиях ЧП.

План начинает воплощаться в дальнейших кадровых назначениях указами президента. В. Бакатина в МВД меняют на Пуго, когда в прибалтийских республиканских министерствах внутренних дел уже возникло «двоевластие». А для оперативного использования милиции и войск МВД по личной инициативе президента М. Горбачева назначается генерал Борис Громов, прошедший Афганистан. Заигрывая с оппозицией, Горбачев добивается ее разложения методами спецслужб. Возникает принципиально новая ситуация. События как бы выходят из-под контроля. За январскими событиями 1991 года в Вильнюсе следует уход из КГБ первого зама Крючкова, одного из наиболее информированных о всех и вся чекиста, бывшего начальника 5-го управления «идеологической контрразведки» Ф. Бобкова.

В августе 1991 года, когда острейший социально-экономический и политический кризис достиг наибольшего размаха, отученные от самостоятельного мышления «наследники Сталина» отправляются к Горбачеву в Форос, словно за милостью к царю. Пытаясь вразумить президента, заговорщики докладывают о реализации подготовленных с его участием планов и решений. Горбачев делает более разумный выбор: понимая, что без какого-то элемента чрезвычайщины не обойтись, он не занимает определенной позиции, дожидаясь развязки драмы.

Мифические заговоры и подлинные действия руководителей спецслужб нелегко анализировать ввиду почти полного отсутствия документов об этом. В свете недавних публикаций и решений органов юстиции более-менее поддаются исследованию мифы о заговорах Ежова, Берии и Абакумова. Сложнее обстоит дело с запутанными обстоятельствами событий августа 1991 года, отстранения министра безопасности Баранникова летом 1993 года, осадой Белого дома.

И ныне муссирование в печати мифов о заговорах в армии, НКВД-КГБ не является безобидным изобретением ряда фальсификатов нашей истории, вышедших из ЦК КПСС. Эта лживая версия, базировавшаяся на спекуляциях вокруг всегда непростых отношений среди руководящего состава органов безопасности, препятствовала реабилитации и восстановлению доброго имени безвинно пострадавших чекистов, внесших большой личный вклад в укрепление могущества Родины. Возьмем руководителей разведки. Как происходил пересмотр дела Артузова? Тяжело. Первоначальное ходатайство о реабилитации Артузова, одного из организаторов советской контрразведки, а позднее разведки, было отложено по той причине, что он «проходил по делу Ягоды как заговорщик», и даже не столько по делу Ягоды, сколько по делу «о заговоре в НКВД». Чтобы вытащить Артузова из этой категории заговорщиков НКВД, потребовалась соответствующая санкция в «инстанции». Лишь в 1956 году его родственников начинают допрашивать в КГБ в связи с пересмотром его дела. Когда вопрос коснулся меня, заведующий Секретариатом КПК при ЦК КПСС Герман Степанович Климов сказал, что мое дело должно пересматриваться так же, как дело Артузова, Шпигельглаза Тогда же в КПК заинтересовались моими комментариями по делам конца 20-30-х годов о ненормальных отношениях, сложившихся в руководстве ОГПУ. Интерес к моим комментариям был вызван желанием узнать, как ряд особых моментов в отношениях между руководителям разведки и контрразведки в конце 20-х — начале 30-х годов трактовался руководителями НКВД в 40-е годы, когда версия о заговорщической деятельности Ягоды и Ежова получила официальное хождение.

Обратимся к этим ранним событиям. Мы видим исключительно противоречивую картину. Например, в 1929 году Ягода и Менжинский пишут письмо Сталину, что они «не имеют никакого отношения к правой оппозиции Бухарина, Рыкова и Томского». Об этом письме сейчас не говорят, но оно было чрезвычайно важным. О нем были проинформированы все начальники самостоятельных подразделений ОГПУ. В этом письме говорилось, что к правой оппозиции руководство госбезопасности никакого отношения не имеет и «все слухи на этот счет являются сплошным вымыслом». Но прошло восемь лет, и в уголовном деле о «заговоре в НКВД» стали фигурировать мнимые связи Ягоды, Прокофьева, Трилиссера, Артузова с «правой оппозицией». Когда меня в КПК познакомили с этим письмом, я был поражен. Ведь никто из следователей и руководителей НКВД, сменивших Ягоду, Прокофьева, не мог, за исключением Ежова и Сталина, знать об этом письме. Следовательно, именно Сталин и Ежов дали установку следователям-фальсификаторам «раскрутить» «заговор НКВД по тайной поддержке правой оппозиции». Трудно избавиться от мысли, что за этим не стоял сам Сталин. Кто еще мог знать о письме Ягоды, Менжинского и Трилиссера — начальника разведки — в ЦК ВКП(б) и в Контрольную комиссию на имя Орджоникидзе, в котором сообщалось о контрреволюционной троцкистской листовке, где были ссылки на то, что Бухарин и Сокольников говорили «о необходимости смены руководства Политбюро и что правых поддерживают Ягода и Трилиссер».

В октябре 1929 года Ягода писал Сталину о том, что между ним и Менжинским нет никаких разногласий. «Приехав и переговорив с т. Менжинским, — писал Ягода, — я твердо убедился, что никакой трещины между нами нет, и все мои опасения на этот счет ни на чем не основаны. Сейчас я очень сожалею, что под влиянием целого ряда обстоятельств, известных Вам, я стал сомневаться в отношениях ко мне т. Менжинского и тем самым оставил впечатление о создавшейся трещине в руководстве ОГПУ. Никакой трещины на самом деле не было и нет, в чем я убедился и из разговора с т. Менжинским, и на практической работе».

Сталин прекрасно знал, что отношения среди руководства госбезопасности были ненормальные, что между руководителями центральных подразделений возникали трения. Это обстоятельство сейчас по-новому заставляет меня взглянуть на то, почему Артузов (после своего письма Менжинскому в 1931 году с критикой Трилиссера) после разоблачения Блюмкина был назначен на должность начальника Иностранного отдела. Затем Ягода, имея неважные отношения с Артузовым, убирает и его. Интересно, что Артузов жалуется на Ягоду в своем письме Менжинскому, говоря, «что у него ненормальные отношения с Ягодой»; вскоре после этого его перемещают на работу в разведывательное управление Красной Армии.

Сталин решил заменить руководство госбезопасности совершенно новым поколением людей, которые не связаны были друг с другом, которые пришли по партийной мобилизации. Все эти обстоятельства активно использовались для насаждения в органах госбезопасности нужных ему людей, которые не были связаны прошлыми отношениями с руководящими советскими и партийными работниками в центре и на периферии.

Есть и другое письмо Артузова Менжинскому, где он резко пишет, как я уже говорил «о трилиссерской лихорадке», которая потрясла весь коллектив внешней разведки. «Были люди среди нас, — писал Артузов, — желавшие использовать дискуссию в борьбе с Генрихом Григорьевичем Ягодой, несмотря на то, что сам характер дискуссии был не чекистский и сам по себе дискредитировал этих людей, пользующихся недостойными средствами. Единственным лицом, выступавшим с резкой критикой самого характера дискуссий, был только я, когда заявил протест против самокритики в оперативных вопросах, т. Трилиссер договорился и до этого. Я призывал партийное собрание не стараться быть левее ЦК и продолжать рассмотрение всех материалов об оппортунистической практике в партийной работе».

Из этого письма от 3 декабря 1931 года также следует, что Артузов и ИНО были вовлечены в дела, которые рассматриваются теперь как политические репрессии в связи с выявлением «иностранных связей» в следственных действиях по знаменитому делу сопроцессников профессора Рамзина в деле Промпартии и профессора Кондратьева по делу так называемой Трудовой крестьянской партии.

Беспристрастное разбирательство политических репрессий было всегда невыгодно руководству страны. Да и сейчас навряд ли беспристрастная оценка этих событий может иметь место со стороны таких людей, как А. Яковлев и В. Наумов — руководителей Комиссии по политическим репрессиям в ЦК КПСС и в нынешней администрации. Эти люди причастны к публикации откровенно подтасованных биографических материалов на жертв и участников политических репрессий. И более того, в свое время они сознательно утаивали важные документы не только от общественности, но и от жертв репрессий. Например, документы о том, что жена убийцы Кирова Николаева Мильда Драуле в момент убийства находилась в приемной Кирова и была задержана и допрошена через пятнадцать минут после его смерти, утаивались как комиссией Яковлева, так и комиссией Шверника еще в 50-е годы. А ведь об аресте Драуле еще не смещенный начальник Ленинградского НКВД Медведь доложил Ягоде спустя два часа после гибели Кирова. В утаиваемых документах, еще не сфальсифицированных материалах первого дня следствия, четко видны личные мотивы убийства и неопровержимые близкие связи Николаева с людьми, политически сочувствовавшими оппозиционным Кирову и Сталину группам в большевистской партии.

Но личные мотивы убийства Кирова ревнивым мужем были невыгодны как Сталину, так и Хрущеву, и Горбачеву, и, наконец, А. Яковлеву. Последний озабочен отслеживанием сравнительно небольшого количества заказных тайных ликвидации политических оппонентов и противников сталинского режима, намеренно не замечает волну политического уголовного терроризма, захлестнувшего Россию, жертвами которого стали не только предприниматели, но и видные журналисты и ряд общественных деятелей.

В последнее время очень много пишется о том, что репрессии парализовали работу советской разведки. Это верно. Но репрессии следует понимать не только как аресты и судебные расправы, но и как периодическую чистку и обновление руководящего звена советских разведывательных органов. Однако сейчас мало кто задумывается, что репрессии в разведке в конце 30-х годов были порождены уходом и бегством на Запад ряда руководящих работников И НО и Разведупра Красной Армии. Последствия этих побегов были исключительно чувствительны. Орлов-Никольский был не единственным перебежчиком из руководящих работников. В 1937-1938 годах остались за границей бывший помощник начальника ИНО, куратор работы по эмиграции и операций против английской разведки, нелегальный резидент в Швейцарии М. Штейнберг с женой, бывшей нашим оперативным работником Эльзой. Штейнберг поддерживал, правда, с нами контакт через наших нелегалов М. Алахвердова и Г. Тахчианова, но доверия к нему не было.

На путь открытого предательства стали Рейс — нелегальный резидент в Западной Европе в 30-е годы и Кривицкий, нелегальный резидент в Голландии, к сожалению, работавший как в ИНО, так и в Разведупре Красной Армии. Ликвидировать удалось лишь одного Рейса, а Кривицкий за год до самоубийства в Вашингтоне предупредил, как было впоследствии установлено, английские и американские спецслужбы о советской агентуре среди выпускников Кембриджа, в частности о Филби. На наше счастье, англичане не придали должного значения его сигналам, поскольку, сбежав на Запад, он стал психически неуравновешенным человеком.

Тяжелые последствия имел также побег Люшкова — уполномоченного НКВД по Дальнему Востоку. Он сдал известную ему агентуру в Маньчжурии.

Таким образом, побеги тоже парализовали нашу работу, они также спровоцировали репрессии, ускорили падение Ежова, но, к сожалению, стали веским доводом для Сталина, переставшего доверять работникам разведывательного аппарата, в особенности его руководству, которое давало положительные оценки работе Орлова-Никольского, Кривицкого и др.

Побеги 1937-1939 годов созвучны предательским побегам сотрудников советской и российской разведок в 1980-1990-е годы. Оправдать нынешних предателей угрозой политических расправ невозможно. Но, к сожалению, В. Кирпиченко, как руководитель трудов по истории разведки, и работники пресс-бюро внешней разведки О. Царев и другие стремятся оправдать побеги 30-х годов угрозой репрессий. При этом В. Кирпиченко утверждает, что репрессий в разведке после развенчания Сталина не было. Но это же заведомая неправда. Руководство разведки даже после XX съезда КПСС препятствовало вплоть до 1971 года реабилитации Серебрянского, «поскольку разыскать рабочее дело Серебрянского и установить, какую пользу он принес советской разведке», по ее заключению, «не представлялось возможным».

Неприглядно выглядят внешняя разведка и Разведупр Генштаба в судебной расправе над нелегалом А. Гуревичем в 1958 году, который был реабилитирован, несмотря на противодействие военной разведки, в 1990 году

М. Штейнберг вместе с женой был осужден по инициативе внешней разведки по возвращении домой, несмотря на заверения работников разведки не привлекать его к уголовной ответственности в 1957 году. Судили его тайно, без защитника. В приговоре записано, что «применять к нему высшую меру наказания нецелесообразно ввиду отсутствия фактического ущерба от его деятельности». Тем не менее он был осужден на 12 лет тюрьмы, а жена Эльза — на пять лет по 58-й статье. Эльза вообще была не виновна, поскольку выполняла его приказания как подчиненный сотрудник. Я неприязненно отношусь к Штейнбергу, конфликтовал с ним в тюрьме, но дело его сфальсифицировано, и руководство разведки знало об этом, направляя каждый раз отрицательные заключения по его заявлениям Хрущеву (в 60-е годы) и в прокуратуру.

Наконец, еще более возмутительный пример в отношении целой семьи нелегалов Марковых. Они были захвачены американцами в Аргентине в 1970-е годы в связи, как говорят, с предательством О. Гордиевского. По отношению к ним руководство разведки и председатель КГБ Ю. Андропов осуществили акт вопиющего политического произвола — внесудебную репрессивную высылку всей семьи из Москвы. Неужели господину Кирпиченко, начальнику нелегальной разведки в те годы, не стыдно за этот произвол, который почему-то генерал-лейтенант внешней разведки в отставке Виталий Павлов назвал «бериевским рецидивом в истории наших операций за рубежом». Я пишу «почему-то» не случайно. В. Павлов сам причастен вместе с другими молодыми лейтенантами — выпускниками разведывательной школы в 1938 году, к огульным гонениям на заслуженных работников разведки в 1939 году при Берии. Ведь именно по справке, подготовленной Павловым, из органов была изгнана легендарная разведчица Е. Зарубина, как принятая на работу врагами народа и имеющая родственников за границей. Позднее, в 1946 году, по аналогичным клеветническим материалам — выпискам из показаний арестованных в 1938-м — из разведки в возрасте 50 лет был уволен и ее муж генерал-майор В. Зарубин.

Вместе с тем в 1930-1950-е гг. наличие в личном деле материалов о репрессированных родственниках для результативных работников не было препятствием для прохождения службы в органах разведки. Так, Е. Зарубина, Б. Афанасьев, А. Коротков были направлены за границу по официальной линии Берией в 1940 году, несмотря на наличие таких компрометирующих материалов.

В механизмах и обстоятельствах репрессий и чисток в разведке и органах безопасности в 1930-1950-е годы нам надлежит определиться и разобраться сейчас беспристрастно на фоне обвальных реорганизаций в российских спецслужбах, участившихся случаев предательств и побегов во внешней разведке. Это позволит избежать огульных кампаний и чисток кадров, которые имели пагубные последствия для эффективной работы советских и российских спецслужб как в 30-50-е годы, так в наше время.