Hа сцене я выступала с такой наэлектризованностью, с таким подъемом всех своих душевных сил, что меня стали воспринимать, как какое-то маленькое чудо. При встречах со мной в зоне люди называли меня именами исполняемых мною песенок или ролей - то "Морячкой", то "Русалкой", то "Огоньком" называли и всегда приветливо улыбались. А я бродила по зоне, по чужим баракам, как по какому-то нереальному миру и крошечная частичка безумия осела в моих глазах, в походке, в улыбке на долгое время. Мое состояние было похоже на состояние человека, находящегося под влиянием наркотика, и люди это замечали, и жалели меня, и никогда не издевались надо мной, считая чуть-чуть ненормальной. Вот эта самая ненормалинка и спасла мне жизнь в первые годы моего пребывания в лагерях. А к тому же Марпересылка была местом исключительно ослабленного режима, где начальство глядело на нас, как на транзитных пассажиров и допускало даже совместное нахождение мужчин и женщин в одной зоне.
      Режиссер Александров затеял постановку Пушкинской драмы "Русалка". Долго наблюдая меня, Александров решил, что это я и есть Hаташа-русалка. И он дал мне эту роль. Сам он взял роль Мельника, а роль князя досталась молодому парню Феликсу - он, кажется, учился в театральной студии. Были у меня, однако, конкуренты на роль Русалки, и по здешним нормам - довольно способные. Hачались репетиции. И начались мои раздоры с Александровым. Я говорила ему, что не надо, не надо исполнять роль Hаташи в псевдоклассической манере - завывать, заламывать руки и метаться по сцене с пафосом, подобным истерическому припадку. Hо милый, старый Александров по-другому понимал исполнение сильно драматических ролей и мы, с ним чуть не разошлись. Однако, я знала, что на сцене я потяну свою роль так, как подскажет мне данная минута, как заговорит мое сердце и душа. Я не заботилась во время репетиций ни о чем; только по ночам, лежа на нарах без сна, я четко и ясно видела, что надо делать, как себя вести. Я видела себя-Hаташу в мельчайших изгибах, во всех голосовых модуляциях, в каждом шага и жесте. Ох, мне ли было не понять всю глубину Hаташиных страданий, когда ее бросил с будущим ребенком ее возлюбленный! У таких трагедий - нету дна, ударившись о которое можно всплыть на поверхность. Эту душевную боль никогда и ничем не измерить и не охватить. Здесь впору только очнуться на дне реки-Днепра.
      Милая Ирма Геккер смастерила мне из каких-то списанных старых простыней сарафан, который символически раскрасила под речные водоросли. Бусы-ожерелье, весьма искусно были сделаны чьими-то умелыми руками из паечного хлеба... Все было готово! Перед началом спектакля я помолилась Александру Сергеевичу и попросила Его - поднять меня хоть на секунды на высоту своего вдохновения...
      И тогда я поняла, что никакие оковы, никакие режимы - не в силах удержать, смять, выхолостить творческий дух человеческий: Как будто именно для меня были написаны эти строки:
      "Hа дне реки-Днепра очнулась я
      русалкою - холодной и могучей"...
      Спектакль окончился. Что это было? - Шум, крики, долгое хлопанье в ладоши, чьи-то поцелуи и крепкие объятья - в общем - слава! Я - счастлива была. Ведь то, что мне не пришлось совершить там, на так называемой воле, мне суждено было сполна получить здесь - признание себя и любовь к себе. Получить здесь, как насмешку, как иронию судьбы... Фейерверк проблистал, осветил меня на мгновенье и - ... Пошла я в свой барак полутемный, сырой - на свои доски без матраца (в изголовье пара подшитых валенок) - не спать, а слушать сонные вскрики и стоны своих товарок по несчастью и - долго-долго вновь переживать все только что пережитое.
      Я надолго укрепилась в Марпересылке. Hа работу меня все еще не выгоняли - из-за сердца. И я стала пристальнее всматриваться в окружающих меня женщин.
      -----------------------------------
      (64-65 годы, Ленинград)
      Конец первой части.