11

На следующий день в Зехштейне мы с уже знакомым странным чувством увидели цирковые афиши, вагончики и фургоны, большой шатер на совершенно новом месте. Деревня лежит в широкой долине медленно текущей на юг реки. По краям долины сначала поднимаются интеллигентно закругленные холмы, потом смешанный лес – дуб, каштан, бук и остролист, за ними следуют хвойные леса и в конце концов серебряные башни скал. В неожиданных местах возвышаются утесы, река и ветра закручиваются вокруг их мощных тел. Деревня с ее красивыми церковью, мельницей и винной лавкой расположена у одного из таких утесов, поэтому до поворота дороги замок не виден. На другом берегу реки огромный отросток горы принимает на грудь всю силу течения и прикрывает похожую на замок скалу, которая поднимается из воды уже темной, глубокой и спокойной. Эта скала присоединяется к горе узкой перемычкой, заросшей соснами. Их темную красоту усиливает яркая зелень внизу в долине и сияющая, голубизна неба.

Прямо на краю скалы, как порождение волшебных сказок детства, стоит Schloss Zechstein, миниатюрный, но настоящий романтический дворец с большими и маленькими башнями, крепостными стенами, бойницами и цветными щитами, нарисованными на камнях. Крыши красные, стены медовые, на каждом шпиле – золотой флюгер, где глобус, где лебедь. Есть даже мост, правда, не подъемный, а узкий каменный от леса к воротам замка над тенистым ручьем. Дорога ведет в леса, переходит через еще один мост и теряется на горе. Когда мы подъехали, мост оказался не таким узким, как чудилось снизу, как раз по ширине машины. И мы въехали через ворота в вымощенный булыжником двор.

В большом квадратном зале не было никаких признаков, что это – отель. Каменный пол, стены, отделанные сосновыми панелями, широкая лестница на галерею, зеленая фарфоровая печь в углу. Только на одном тяжелом столе виднелись признаки гостиничной жизни – бумаги и регистрационный журнал. Мужчина в зеленом фартуке поднес наш багаж к этому столу, мы расписались, и он собрался проводить нас в комнаты.

Я шагнула к лестнице, но он гордо сказал: «Сюда, gnadige frau, здесь есть лифт».

Я, наверное, показала свое удивление, в таком месте не ожидаешь увидеть водопровод, уж не говоря о лифте.

Он улыбнулся: «Он у нас первое лето, это очень удобно. Сюда, пожалуйста. Немного придется пройти по коридору в сторону кухонь, но, понимаете, граф не хотел, чтобы современные штучки меняли центральную часть замка. Было бы жалко портить панели в зале. Граф и графиня здесь все еще живут. Это их дом многие поколения, у них собственные комнаты в другой части дворца».

Он кивнул в сторону южного крыла, откуда мы пришли в северное крыло по длинному слабо освещенному коридору, застеленному ковром. Центральная часть замка использовалась как гостиница.

Я спросила: «Значит, они управляют отелем сами?»

«Нет, есть управляющий, но графиня проявляет большой интерес».

Он остановился перед чем-то, что выглядело, как массивная сосновая дверь с огромными железными петлями и гвоздями, такие мне в Австрии встречались везде. В камне сбоку от нее в очередном нагромождении металла скрывалась кнопка. Лифт приехал беззвучно и оказался одним из самых современных с огромным количеством кнопок и переключателей, как у компьютера. Он довез нас на четвертый этаж секунды за три.

Мой впечатляющий и довольно красивый номер располагался в центре главного коридора в изгибе восточной стены с прекрасным видом на равнину из окон. Он включал в себя и смешную башенку, похожую на перечницу. Сама комната была квадратной, но с закруглением в одном углу, где стоял очаровательный письменный столик и два стула. Оттуда же узкая дверь позволяла выйти на балкон, а точнее на стену.

Только я осмотрелась, пришел Тимоти.

«Потрясное место, да? Я даже стесняюсь. Как ты думаешь, чаю тут можно попросить?»

«Наверное, хотя бог его знает как. Может, нужно ударить в гонг или протрубить в рог или ударить мечом по щиту… Нет, я думаю где-нибудь тут висит вышитая длинная штучка с кисточкой, если ее потянуть в темном коридоре, за миллион миль отсюда таинственно зазвенит колокольчик и согнутый древний житель…»

«У кровати – телефон», – сказал Тим.

«Какая жалость. Ну давай, заказывай чай, а я хочу вылезти в эту маленькую дверь».

Не запертая дверь башенки вела на крепостную стену. Узкий проход тянулся ярдов на пятьдесят вдоль восточной стены между крепостными стенами над рекой и крутой и высокой крышей и заканчивался у юго-восточной башенки спиралью каменных ступеней, которые выкручивались на наружную стену и, очевидно, вели на самый верх. Мою башенку венчал очаровательный шпиль, похожий на ведьминскую шапку, и флюгер в виде летящего дракона. Я облокотилась на согретую солнцем стену.

За моей спиной Тим сказал: «Чай уже несут. Роскошный вид. Твой муж умеет выбирать».

«Это несомненно».

«Поймала, ну ладно, я согласен. Во сколько он приедет?»

«Не знаю, мне по телефону ничего не сказали. Может, он даже и вовсе приедет не сегодня, но наверняка до отъезда цирка. Надежды я не теряю».

Я не сказала, что прямо-таки молюсь, чтобы его не отправили в Югославию, эта перспектива наполняла мои глаза слезами, абсурдными, но совершенно необоримыми.

«Я позже еще позвоню. Если он в пути, мне, наверное, скажут».

«По крайней мере, теперь предполагается, что я его знаю, а то было некоторое напряжение».

«Это для меня напряжение, а вы оба врете с неимоверной легкостью, кошмар», – сказала я сухо.

«Он, по-моему, почти все делает с той самой легкостью. Ну ладно. После чая идем в цирк? Времени – вагон, еще только три. Можем поговорить с ними до первого представления».

Мы обсуждали дело старого пегого утром по дороге и решили, что единственное решение – сказать Вагнеру и Аннализе о нашем открытии, не дожидаясь приезда Льюиса. («Потому что, в конце концов, – сказал Тимоти, – Францль Вагнер умер, а преступник он, а не они. Цирк утром уезжает в Югославию, а потом – в Венгрию, поэтому если возвращать коня, то это надо решить сегодня».)

Чай принес тот же слуга в зеленом байковом переднике. Он доставил невообразимо огромный поднос с красивым доисторическим чайным сервизом, а на тарелке дрезденского фарфора – несколько удивительно маленьких и сухих на вид бисквитов.

«Спасибо большое. Вам не трудно поставить это сюда, на письменный стол? Спасибо. Вы тут сегодня делаете всю работу?»

Он усмехнулся: «Похоже на то, мадам, у нас сегодня что-то вроде отпуска. Утром уехала большая группа американцев, и сейчас здесь кроме вас никого нет, и почти все взяли выходной день. В деревне – цирк, всем хочется посмотреть. Я тоже пойду в пять, а потом вернусь, чтобы отпустить остальных. Большинство слуг здесь из деревни и ночуют дома».

Крик Тимоти заставил нас обернуться. Он стоял у амбразуры окна и глазел на север.

«Что это? Смотрите, облака дыма над деревьями! Лесной пожар?»

Я посмотрела через его плечо. Далеко на севере в противоположном направлении от деревни высоко на склоне горы клубы черного дыма действительно поднимались между деревьев.

«Но там же точно нет домов. Что там может быть, ради бога? Как Вы думаете?»

«Меня зовут Джозеф, мадам. Нет это не пожар. Это Die Feuerwehr, огненный мотор. Его называют по-разному: Der Flugelzug – летающий поезд, Der Feurige Ellas – огненный Илия. Это такой маленький горный поезд. Там старинная горная железная дорога, не знаю, как ее правильно назвать по-английски, построенная почти сто лет назад. Поезд перемещается с помощью зубчатого колеса, которое цепляется за специальную рельсу. Очень популярное развлечение, особенно среди американцев из-за старомодности. Дорога начинается в долине, километрах в пяти-шести от деревни. Там дальше – маленькое озеро и один или два маленьких отеля. Называется Zweibrunn Am See, летом там бывают толпы народа. Дорога идет прямо до вершины, там есть маленький Gasthaus – место, где можно что-нибудь выпить. Там отличный вид через горы в Югославию и Венгрию. Если Вы здесь будете несколько дней, туда обязательно нужно съездить. Лучше всего рано утром, первый поезд идет в семь».

«С удовольствием это сделаю, но в семь я, по-моему, не способна. Спасибо большое, Джозеф. Скажите, пожалуйста, а не поступало никаких сведений о приезде моего мужа, мистера Льюиса Марча?»

«Нет».

Когда дверь за ним закрылась, Тим застыл в унынии перед чайным подносом.

«И это они называют чаем?»

«Ради бога, еще только три, неужели ты уже проголодался после такого колоссального ланча?»

«Это было век назад. Может, он уже ушел, и я схожу в комнату и принесу что-нибудь из того, что мы купили? Замечательно, что мне хватило разума создать некоторые запасы. Ты ведь не отвергнешь очаровательный Gugelhupf?» «Между прочим, нет, встречусь с ним с удовольствием. А где, кстати, твоя комната?»

«В другом конце коридора. Номера на одного не такие роскошные, и вид из окна только во двор, но все равно красиво, а если поднять голову, видно вершины гор».

И он удалился, а я стала наливать чай.

В холле никого не было. Сколько Тимоти надо мной не смеялся, я не поехала с ним на лифте. Спуск по широкой лестнице был непреодолимым соблазном, на каждом этаже – восхитительный и немного другой вид на равнину. Тим уже ушел в машину, я пошла за ним не сразу, а направилась по темному коридору к кухне. Я дошла до двери лифта в полном безлюдье, все двери закрыты и тихи. У следующего поворота я уже собралась отправиться обратно, как вдруг одна дверь открылась и появился старик. Он увидел меня и подошел.

«Добрый вечер, могу я для Вас что-нибудь сделать?»

Очень слабый акцент, мягкий голос, тонкое лицо и довольно длинные волосы. Твидовый костюм неправдоподобно старомодного фасона.

«Нет, спасибо, не хочу никого беспокоить. Я знаю, что сегодня мало, кто работает, просто хотела поговорить с Джозефом – человеком, который подносил наш багаж».

«Он сейчас в другой части дома. Если Вы подождете, я его пришлю. Его вызвала моя жена, но не думаю, что она его долго задержит».

И до меня дошло, кто это.

«Простите, но Вы, очевидно… может быть Вы?.».

И я замолчала, не имея ни малейшего представления, как разговаривают с австрийскими графами. Он величественно наклонил голову – одновременно и кивок и легкий поклон.

«Граф Зехштейя, к Вашим услугам».

Мы вышли в холл, и аристократ направился к тяжелой двери с надписью «Private» готическим буквами. Я остановилась.

«Тогда, может быть, если Вы можете уделить мне минуту, пожалуйста, дело в том, что я искала Джозефа только для того, чтобы он поговорил с Вами…»

«Конечно. Чем могу быть полезен?»

«Это длинная история, и я Вам ее, конечно, потом расскажу, но я просто хотела спросить вот что: нет ли здесь в замке где-нибудь конюшни или какого-нибудь места, где лошадь может пожить день-два или, может быть, даже лучше, чтобы она могла где-нибудь попастись? Можно сказать, что я, в некотором роде, приехала верхом, и мне нужно куда-нибудь поставить моего коня, хотя бы на ночь. Это возможно?»

Я закончила с некоторым сомнением. Он ни в малейшей мере не удивился.

«Ну разумеется, здесь есть конюшни, и безусловно для Вашего коня найдется место. Нужно только сказать Джозефу. А если Вам хочется, чтобы он гулял, тоже нет никаких трудностей – где угодно на горе можно найти пастбище, мы не настолько высоко, и в лесу во многих местах отличная трава. Джозеф Вам поможет. Когда конь прибудет, просто обратитесь к Джозефу. Я дам ему указания».

Я уже открыла рот, чтобы хоть что-нибудь объяснить, когда поняла, что он в этом не нуждается и ничего подобного не ожидает. Или, по его мнению, не стоит обращать внимания на странности своих гостей, или он прекрасно помнит время, когда все приезжали на лошадях, или граф Зехштейн просто не занимается такой ерундой. Это – проблема для Джозефа, как, впрочем, кажется, и все остальное. Граф уже кивал, улыбался и уходил, поэтому я ограничилась тем, что поблагодарила его и отправилась к Тиму.

«Прости, что заставила ждать, но я искала, сможем ли мы пристроить тут пегого, если цирк решит его нам оставить. Я виделась с самим графом, и все в порядке – есть конюшня и масса пастбищ. Он даже бровью не шевельнул, мне даже показалось, что его гости и должны приезжать в каретах, запряженных шестеркой лошадей, или что-то в этом роде. Во всяком случае бедный Джозеф за этим присмотрит. Может, он даже и в цирк не попадет. Поехали?»

«Ехать по этой маленькой дороге вверх – одно дело, а вниз – совсем другое. Я думаю, твоя очередь. Не хочу быть эгоистом. А если ты думаешь, что сюда когда-нибудь могла проехать карета, запряженная шестеркой, твое воображение сильно превосходит мое».

«А знаешь, что я думаю? Если ты на самом деле собираешься работать в Испанской школе верховой езды, не может быть лучше начала, чем привести давно пропавшего жеребца».

«Эта мысль уже посещала мою извращенную натуру».

«Тогда ты серьезно? Ну и умница… А интересно, здесь хоть раз гостил настоящий липицианский жеребец?»

«Они взлетают над землей… Даже великий Неаполитано Петра, наверное, так высоко ни разу не взлетал. А как он, кстати, сюда заберется?»

«Ты молодой и сильный, – сказала я жизнерадостно, – ты сюда лошадку приведешь. Ездить на нем верхом пока что, к сожалению, рано…»

«Я так и думал, что ты для меня что-то такое приготовила, когда сказала, что без меня не можешь. Эта фраза всегда имеет гнусные последствия. Как здорово, что с чаем я все-таки съел Gugelhupf!»

12

Но что, ради бога, нам делать?» – спросила Аннализа. До первого представления оставалось полчаса. Мы все – Тим, я и герр Вагнер, круглый, одетый для выступления и потный – собрались в ее вагончике. Аннализа в костюме ковбоя гримировалась перед зеркалом. Мы с Тимоти рассказали свою историю и, к нашему удивлению, герр Вагнер сразу поверил.

«Я верю вам. Верю, незачем даже смотреть на клейма… Нет, я ничего не знал, но, можно сказать, чувствовал это… здесь. – Рука сделала небрежный жест по направлению к мускулистой груди. – Не буду притворяться, что я когда-нибудь думал о коне Францля, с какой стати? Я не любопытен, что человек делал и где – это его личное дело. Если бы моя дорогая жена не умерла, все было бы по-другому. Но я ничего не спрашивал».

Он остановился, наклонился, внимательно поглядел на крышку стола и медленно кивнул нам, хотя мы и молчали.

«Отец? Да, он, наверное, знал. Ну а как вы думаете? Его интересовала собственная семья, а вовсе не закон. Что он, по-вашему, должен был делать? Францль – его племянник, сын сестры, а своя рубашка ближе к телу. Наказание за воровство такого коня высокое, выезженный конь, – дороже денег, и, кроме того, это – государственная собственность… – Он пожал плечами. – Честно говоря, я до сих пор не знал, что Францль работал в Spanische Reitschule. Мы не общались много лет, я думал, что он научился обращаться с лошадьми в кавалерии в Wiener Neustadt. Он часто говорил о своей службе там. Я вам скажу, в цирке много разных людей, они приходя и уходят. Если рассказывают про себя, ты слушаешь, но никогда не задаешь вопросов… Мы – артисты, люди цирка, и у нас есть собственные дела, которые занимают все наше время и силы. По-моему, у вас есть пословица „живи и жить давай другим“… В цирке мы даем друг другу жить. – Он вытер лоб большим красным носовым платком. – Вы меня понимаете?»

Мы заверили, что понимаем, и это принесло ему величайшее облегчение. Он стал практичным и оживленным, косил одним глазом на часы, а другим на меня и Тима, и я прекрасно знала, что больше всего его занимают цирковые планы (не представление, а будущий переход границы), и он пытается определить, что у нас на уме.

«Можно сделать только одно, – сказал он, – и это будет и правильно, и удобно, – вернуть коня на законное место. Я – бизнесмен, gnadige Frau, но я честен, когда обстоятельства позволяют. Когда бизнесу с совестью по пути, я благодарю Бога. Для цирка конь бесполезен, поэтому мне кажется правильным покаяться во всем тамошним начальникам и коня вернуть. Особенно, если не будет никаких неприятностей. Вы согласны?»

«Безусловно».

«Шею не вытягивай», – сказал попугай.

Герр Вагнер взглянул на часы.

«Но вы понимаете мои трудности? Завтра мы пересечем границу и не вернемся в Австрию до зимы, когда приедем на нашу, так сказать, базу в Инсбруке. Так что при всем желании, я не представляю как это сделать».

Я тоже посмотрела на часы – без двадцати пять. Раз мы знаем, как герр Вагнер реагирует, можно ускорить все дело. «Если Вы доверите коня нам с Тимоти, мы будем счастливы сделать все, что надо».

Выражение обалделого восторга на лице Вагнера и возражения, которые звучали искренне, многое говорили в его пользу. Но мы его уговаривали, и он позволил себя убедить. Если мы действительно… И если есть время… И нет никого другого, кому бы он с такой охотой доверил… Он уверен, что Herr Director… И в конце концов в приливе всеобщей доброй воли мы обо всем договорились. Даже попугай принимал участие, хотя и не очень доброжелательное.

Молчала только Аннализа.

«Есть только один вопрос, – сказал герр Вагнер. – Это очень ценный конь, а в результате всей этой истории он очень подешевел. Хотя меня и цирк не в чем обвинять, могут возникнуть вопросы, какая-нибудь неприятная ситуация… Может быть, даже расследование. Если это случится…»

«Не беспокойтесь об этом сейчас. Нам с Тимоти ничего не грозит, а Вам, по-моему, тоже. В любом случае, если они захотят Вас увидеть, Вы вернетесь к зиме. Мы четко объясним, что Вы ничего не знали, пока мы не сказали».

Аннализа с ярко накрашенным лицом и напряженными глазами сидела молча и слушала разговор.

Теперь она подняла голову и сказала очень тихо:

«Я знала. Я про это узнала два дня назад. Когда Ванесса делала операцию. Я мыла инструменты и убирала их и нашла… Вот».

Со скамейки она подняла футляр с инструментами, открыла, выдвинула нижний ящичек, где обычно хранят бумаги – формы для рецептов, инструкции к новым таблеткам и все в таком роде. Оттуда она достала пачку вырезок из газет. Я их, конечно, не могла прочитать, но имя Неаполитано Петра и его фотографии в разных позах повторялись много раз. Аннализа разбросала их по столу с выражением человека, открывшего свои карты и отдающегося на милость победителя. Сверху она положила пожелтевшую и покоробившуюся по краям фотографию: белый конь у дверей конюшни, а рядом – человек в форме Испанской школы верховой езды. И последний трофей – тюбик с надписью Koloston, я его заметила, когда делала операцию. Краска для волос.

Герр Вагнер молчал, мотал головой над вырезками, шокированный и глубоко тронутый.

«Францль. Значит, это правда… Все это время. Бедный Францль».

Я спросила Аннализу: «Ну зачем так беспокоиться? Вы же ничего не могли сделать. В любом случае мы скажем, что вы не знали, пока мы не сказали. Даже при желании Вы не успели бы ничего сделать до сегодняшнего дня».

«Знаю. Но меня беспокоит не это. Понимаешь, папа, когда бедный дядя Францль умирал, он, наверное, пытался мне сказать. Я прочитала это и поняла. Он говорил про липицианца, но я думала, что про Маэстозо Леда. А теперь я понимаю, что про Неаполитано Петра, что он хотел, чтобы мы вернули его в Вену, даже седло и уздечку. Он говорил про Neapolitano Petra's Sattel, а мы думали, что про неаполитанское седло, и не понимали. С этим седлом я езжу на Маэстозо Леда. – Слезы потекли из-под накрашенных ресниц – Он пытался покаяться, заслужить прощение, а мы…»

Отец погладил ее по руке.

«Не переживай, моя Лизль, мы все исправим теперь».

Он добавил несколько фраз на немецком языке, она кивнула и вытерла глаза. Он еще раз взглянул на часы и стал очень деловым.

«Мне пора идти. Если вы хотите остаться и еще поговорить…»

Я отрицательно мотнула головой: «Нет необходимости. Если Вы удовлетворены, мы заберем коня сразу, а остальные проблемы будем решать по мере их возникновения. Единственное, что беспокоит меня – вдруг они не захотят взять его обратно?»

Тимоти сказал уверенно: «Я возьму его себе».

«А если не устроишься на работу? Отправишь его на корабле в Англию? А мама?»

Он ухмыльнулся, и стало ясно, что за последние дни он стал намного взрослее. Герр Вагнер встал.

«Его возьмут, этого бояться не стоит. Эти кони живут тридцать лет, и их помнят и после смерти. Его имя до сих пор написано на его стойле, и там ждет свежее сено. Я должен идти, пора. Есть только вопрос компенсации: мы вам доставляем массу хлопот и затрат, которые вы не имеете никаких оснований оплачивать. Это – наш долг. Перевозка коня по железной дороге и другое, дайте знать».

Я попыталась что-то сказать, но он отмахнулся от меня рукой.

«Позвольте сделать хотя бы это, кузен Францль лучше будет спать, если я возьму это на себя. – Он засунул руку в карман и вытащил визитную карточку. – Это мой адрес, самый постоянный из всех – зимняя квартира рядом с Инсбруком. И может, Вы мне оставите свой? Теперь еще вопрос Ваших профессиональных услуг…»

Но этого уж я ему не позволила, и он не слишком старался меня переубедить, а просто еще раз поблагодарил и ушел.

Мы пошли с Аннализой в конюшню. Элмер занимался Маэстозо, оседланный уродливый пятнистый конь, на котором она выступала в родео, ждал в компании с Руди. Аннализа разразилась быстрыми объяснениями на немецком, вокруг нас мелькали кони, развевались гривы и хвосты, в большом шатре громко играла музыка. Старый пегий увидел меня и подмигнул, я пошла к нему в стойло.

Скоро к нам присоединилась Аннализа.

«Я сказала им, не все, а что вы заберете коня. Элмер поможет. Ой! Я забыла про седло… Возьмите его тоже! Элмер! Руди!»

«Послушайте, – сказала я, – оно же на Вашей лошади, почему его не оставить? Я уверена, что это не важно. Мы можем взять другое, но вряд ли их волнует такая мелочь». Но она настаивала, твердо намеренная избавить цирк Вагнера даже от намека на воровство. Она вылила на Элмера еще поток немецкого, Тимоти пошел с ним за изукрашенным каменьями седлом Маэстозо.

«В любом случае, – сказала Аннализа, – Вам может понадобиться седло, и лучше всего взять его собственное. Мы его, правда, украсили для цирка… Если бы у меня было время все это отпороть…»

«Действительно, они к такому явно не привыкли в Испанской школе верховой езды! Но не беспокойтесь, я их отпорю, прежде чем его отдавать. Если хотите, скажите, как их Вам переслать. По Инсбрукскому адресу?»

«Да нет, они ничего не стоят, это стекло, просто для сцены. Оставьте их себе, если захотите. Некоторые вполне симпатичные, и я бы их с удовольствием Вам подарила. – Но тут ее перебил Руди, и она сказала. – Но уже музыка, мне пора идти. До свидания и спасибо. Бог с вами обоими».

Она неожиданно шагнула вперед и поцеловала Тимоти в рот. Руди подал ей руку, она вскочила в седло, и мохнатый некрасивый конь, звеня цепями, увез ее за занавес. Тимоти с седлом в руках смотрел ей вслед.

Элмер что-то сказал Руди, тот, улыбаясь ушел.

«Я послал его за уздечкой. Как вы, кстати, поведете коня?»

«Мы остановились в замке. Тим отведет его туда, а я договорилась, что его поставят в конюшню. А седло я возьму с собой в машину».

«Боюсь, много Вам придется с ним повозиться, чтобы снова седлать его простым».

«Да ерунда, прямо сегодня я это и сделаю. А может, она все-таки возьмет камни обратно. Некоторые очень симпатичные… Вот эта большая брошка, например. Очень красиво – золотая филигрань, сапфир… Никто, правда, не поверит, что это настоящее, камень слишком здоровый».

«Ну и надели бы тогда. Вам подойдет. – Он выхватил ножик, ловко срезал украшение и преподнес мне с шутовским, но великолепным поклоном. – Носите и вспоминайте о нас, gnadlige Frau. Красивая штука, но Ваши глаза ярче. Вот и уздечка. Пусть Руди отнесет седло в машину. Auf Wiedersehen, mem Herr, – это Тиму, а потом, целуя мою руку, – Kuss die Hand, gnadige Frau».

Маленькая фигурка уковыляла, и комический красный костюм хлопал вокруг крохотных ног.

Судя по всему, состояние ног Неаполитано не могло помешать ему пройти несколько миль до замка. Я жизнерадостно сообщила Тиму, что тренировка будет им очень полезна, а я буду встречать их наверху. Тим решил не ждать никого и немедленно отправиться, переживая, очевидно, свой замечательный первый поцелуй. Я оставила машину незапертой на поле у цирка. Когда я подошла, Руди уже оставил седло на заднем сиденье и ушел. Шумели аплодисменты клоунам. Скоро заиграют трубы, и белый жеребец выйдет на арену, сегодня не такой украшенный. Я села в машину, собралась включить зажигание, но вспомнила, что оставила ключ в сумочке на столе у Аннализы. Я разозлилась, может, уже даже и Льюис приехал, но пришлось бежать в вагончик.

Сумочка оказалась на месте, на стуле под клеткой попугая. Птичка жадно поедала помидор, наклонила голову на бок и сказала по-немецки что-то, прозвучавшее крайне грубо.

Я сказала: «Заткнись, приятель», – схватила сумочку, побежала вниз по ступенькам и налетела на Шандора Балога. Он уже оделся в черный костюм для выступления, да еще завернулся в плащ – совершенно сатанинский вид. Проходил он мимо или хотел зайти в вагончик, я понятия не имею, но мы оба двигались так быстро, что я чуть не упала. Он поймал меня очень сильными руками и даже немножко прищемил, так что я взвизгнула. Он выругался и отпустил меня.

Только я начала извиняться, как он перебил меня:

«Где Вы были? Ее там нет. Она на арене, что Вы там делали», – и он подозрительно уставился на мою сумочку.

«Вы что думаете, что я что-нибудь украла?»

«Вы с кем-то говорили».

«Да, с ним».

Он быстро заглянул в вагончик.

«Вы имеете в виду эту чертову птицу?»

«Кого же еще?»

«Заткнись, приятель», – сказал попугай и аккуратно бросил кусок помидора к его ногам. Венгр открыл рот, хотел что-то сказать, но передумал и закрыл. Умница, птичка. Если бы он завтра не уезжал за границу, обязательно отправила бы ему корзину помидоров и наилучшие пожелания.

«Извините», – выдавил наконец Шандор Балог. – Я не сразу Вас узнал, Вы по-другому одеты. Много здесь ходит… А мальчик здесь?»

«Да, он в конюшне».

На этом я и закончила. Не видела никаких причин объяснять что бы то ни было Шандору Балогу. А если он меня не узнал, чего заговорил по-английски? И еще у меня имелись некоторые вопросы. Заиграла музыка Rosenkavalier. Интересно, а в переполненной конюшне пегий танцует? Мне кажется, нет. Это для одиночества.

Я произнесла вежливо: «Это – музыка Аннализы. Ваш номер следующий. Спокойной ночи, больше не увидимся, желаю удачи».

Но он не шевельнулся.

«Где Вы это взяли?» – он смотрел на мою новую брошку. «Ну послушайте, я же сказала, что не ворую. Это – подарок на прощание, сувенир. Не волнуйтесь, камень не настоящий, это с липицианского седла. Ну я устала, до свидания». Я резко повернулась и отправилась к воротам. Мне сначала показалось, что он хотел что-то сказать, но аплодисменты напомнили ему о времени, и он быстро пошел в другую сторону.

Попугай запел противным фальцетом: «О крылья голубя…»

13

Когда я вернулась в замок, меня приветствовал сам граф. В угрюмой темноте мерцали желтые огни окон. Фонарь над аркой ворот бросал маленькое озеро света на мост, второе растеклось перед главным входом, остальные отражения узких бойниц переливались между пятнами тени по мощеному двору. Высоко в башенке одинокое освещенное окно заставляло опять вспомнить о сказках – может, там сидит одинокая волшебница с веретеном, Рапунцель с длинными волосами или Эльза в ожидании семи лебедей.