7

.Из дверей с живым любопытством смотрел могучий большеголовый герр Вагнер с гривой коричневых начинающих седеть волос и коричневыми глазами под пламенными бровями. За ним мы увидели стройного высокого мужчину в черном – Шандора Балога. Темные волосы открывали широкий лоб, тонкие брови крыльями раскинулись над темными, почти черными глазами. Когда он улыбался, глаза прищуривались, широкие скулы, курносый нос с четко вырезанными ноздрями и полные губы придавали лицу монголоидный вид. Волнующее лицо, возможно, жестокое. Сейчас он улыбался и смотрел не на неизвестных ему людей, как можно бы ожидать, а на Аннализу.

«Кто твои друзья, Аннализа?» – спросил Вагнер.

«Отец! Lieber Gott, как ты меня напугал! Это миссис Марч, англичанка, остановилась в деревне, а это – Тим, он путешествует вместе с ней…»

Она не смотрела на венгра, а он не отводил от нее глаз, только на мгновение безразлично взглянул на меня. Герр Вагнер вежливо нас приветствовал, а потом повернулся к коню.

«Но я что-то слышал про ветеринара? И что незаконно?»

Аннализа замялась, взглянула на меня, а потом разразилась потоком немецкого. Судя по жестам, она рассказывала о нашем знакомстве и болезни пегого коня. Венгр почти не слушал. Когда прозвучало имя Ли Элиота, он вроде напрягся, так что, как и я, он, очевидно, подозревал мистера Ли в определенных намерениях. Но потом ему надоело слушать и он пошел в конец ряда лошадей, где была навалена сбруя, и стоял там, лениво перебирая изумруды и бриллианты на седле Маэстозо Леды и глядя на девушку. Она закончила свою речь с очень убедительными интонациями, там присутствовали слово Брюк и значительный взгляд на часы.

К моему удивлению, Вагнер не присоединился к ее просьбам. На хорошем английском он поблагодарил меня за «огромную доброту», но сказал, что «не хочет меня беспокоить».

«Моя дочь молода. Вы – посетитель, леди, и неприлично предлагать леди занимать такими делами».

Я засмеялась.

«Все не так. Я – ветеринарный хирург, мне приходилось делать и кое-что похуже, это просто не мое дело. У вас есть собственный врач, и он наверняка бы пришел, если бы ему позвонили. Если хотите, я позвоню из гостиницы или Тим, он говорит по-немецки».

Герр Вагнер помолчал, глядя на коня.

«Понятно, да… Безобразие, что этого не заметили. Но, понимаете ли, gnadige Frau, Францль всегда смотрел за ним сам. Мальчики делают свою работу, verstehen Sie? Бедный старик… – Он погладил коня по шее. – Ну что же, уже поздно. Вы попьете кофе перед тем, как уйти? Моя Лизль всегда в это время варит кофе, поэтому я и пришел, забыла старого отца».

«Спасибо большое, лучше я пойду быстрее, позвоню этому вашему человеку, а то уже поздно».

«Да не стоит беспокоиться, gnadige Frau».

Тим раньше меня понял, что значит эта прощальная ласка и слова Аннализы, что цирк не может позволить себе неработающего коня. Старый пегий давно бездельничал и не заслужил пенсии… Тимоти напрягся, уставился на Вагнера. Его свободная рука потянулась к носу животного жестом защищающим и одновременно патетически беспомощным, конь лизнул его пальцы. Мальчик посмотрел на меня.

Я сказала: «Герр Вагнер, разрешите мне, пожалуйста, сделать операцию. Она займет полчаса, а как только нога будет обработана, можно будет посадить его в поезд. Через три-четыре недели он будет совершенно здоров и готов к работе. Разрешите, это все, что нужно, чтобы сделать это законным».

Тим и Аннализа почти хором сказали: «Пожалуйста». Венгр молчал. Он будто отгородился от нас стеклянной стеной, перекинул через руку седло и одежду Аннализы и ждал ее и Вагнера, чтобы уйти из конюшни.

Вдруг Аннализа воскликнула: «Нет! Это я имею право просить! Я забыла – эта лошадь принадлежала дяде Фран-цлю, а теперь мне. Правда, папа? Ведь он все мне оставил – и свои сбережения, картины, флейту, и попугая… и старого пегого тоже? Раз он мой, я прошу Ванессу его вылечить… А если он сможет сесть в поезд?.».

Она закончила на умоляющей ноте, но ее отец уже смеялся, сморщив свое квадратное смуглое лицо. От его хохота зашевелились спящие лошади, зазвенели и запели цепи.

«Видите, как управляет мною собственное дитя? Она всегда находит причину, чтобы поступать, как ей хочется – очень похожа на мать. Да, это правда, что Францль все оставил тебе… И конь твой. Ну ладно, как хотите, но вы все – дети. Что Вам нужно дать, gnadige Frau?»

«Инструменты, о которых говорила Аннализа. Горячую воду. Нейлоновые нитки сшить рану. Мне придется сделать укол от столбняка, у вас есть? Хорошо. И побольше света. Я не хочу его передвигать, лучше сделать все в знакомой обстановке, чтобы огорчать его как можно меньше. Но обязательно нужно хорошее освещение».

«У меня есть хороший фонарь в фургоне. И у Шандора, Шандор, дашь, пожалуйста?»

«Naturlich».

Будто кукла заговорила, так он был от нас далек, черен и грациозен. Но интонация вполне доброжелательная. Он повернулся, чтобы уйти, но я его остановила.

«Нет, спасибо большое, фонаря все равно не хватит. Нельзя протянуть сюда провод и сделать нормальное освещение?»

«Это просто, – сказал Вагнер, – Шандор, сделай это для них, ты знаешь, где все, что нужно. Оставь в покое седло, Аннализа не будет возражать, если оно одну ночь полежит здесь».

«Я его хотел отнести к себе починить, на нем швы немного разошлись. Сейчас отнесу и вернусь».

Неужели он пришел только для того, чтобы отнести седло? Ему не очень-то понравилось предложение заняться электропроводкой.

Как только герр Вагнер решил разрешить мне оперировать, он стал еще более любезным. Мне помогали он, Аннализа и, как ни странно, карлик. Он заставлял вспомнить о множестве сказок, будто вылез из детской книжки про Белоснежку или какой-нибудь вроде того. Только глаза неожиданные: темные, так что зрачков не видно, с короткими густыми ресницами. Одним своим видом он вызывал во мне чувство вины. Его звали Элмер, наверное, именно он помогал мистеру Элиоту работать в конюшне. Во всяком случае о знал, где что лежит, в отличие от Балога, который принес инструменты, но делать ничего не стал. Он ограничился комментариями на венгерском языке, которые заставляли маленького человечка краснеть и сжимать губы. А когда освещение было налажено, Звездный Аттракцион грациозно удалился в тень и наблюдал представление оттуда.

За это время в большом эмалированном тазу вскипела вода на неизвестно откуда появившемся примусе. В футляре покойного Францля оказались все инструменты, которые могли понадобиться: скальпель, нож, щипцы и многое другое. Все это отправилось кипятиться. Через четверть часа все было готово, я помыла руки и принялась за работу.

Герр Вагнер внимательно наблюдал. Хоть он и не ценил коня, он слишком знающий и добросовестный человек, чтобы просто передать животное неизвестно кому и оставить без наблюдения. Он тоже помыл руки и молча встал рядом со мной и, очевидно рассматривал себя как ассистента. Я отчистила рану, протянула руку за шприцем, герр Вагнер, не спрашивая, вложил его.

Тим взволновался при виде иглы больше любого пациента, и я успокоила его: «Я дам ему местный наркоз, не переживай, через двадцать минут он запляшет. Я собираюсь вколоть ему прокаин вокруг всей раны… Вот, смотри, ему не больно. Черев двадцать минут я буду резать гематому и он ничего не почувствует».

Герр Вагнер подал мне скальпель. Из четырехдюймового разреза на ногу лошади потек гной, потом кровь, сгусток которой плотно закроет рану. Облегчение коня, когда в его ноге ослабевало напряжение и давление, чувствовалось на расстоянии. Он зашевелил ушами, Тим что-то шепнул в одно из них. Герр Вагнер подавал мне все, что надо без вопросов и размышлений. Очень скоро рана была чистой, я щедро засыпала ее пенициллином, зашила, перевязала, сделала укол от столбняка и еще пенициллина в шею…

Герр Вагнер сзади меня сказал: «Спасибо gnadlige Frau, благодаря Вам он будет жить».

Тим широко ухмыльнулся, старый пегий промолчал.

И мы пошли пить кофе. Я неожиданно очень устала, но чашка кофе – непреодолимый соблазн. Элмер и герр Вагнер остались в конюшне, Шандор пошел с нами. Его внимание к Аннализе не входило в границы мелких домашних услуг – он уселся рядом со мной на скамейке и предоставил ей заниматься хозяйством в одиночестве. Тим предложил помощь, но разрешения не получил, тоже сел и стал осматриваться с видимым удовольствием. Он именно так себе все и представлял и всю жизнь мечтал жить в таком экзотическом месте – не в доме, а в постоянном движении.

В жилом фургоне царил ужасный беспорядок, но это ничуть не уменьшало его привлекательности. Хотя он еще не успел состариться, вековые традиции цирковой жизни вопреки обтекаемым линиям превратили его в кочевую кибитку. У двери в эмалированной плите горел газ, но освещал ее старинный фонарь, а маленький столик покрывала красная ткань с бахромой, точь-в-точь цыганская шаль. Занавес делил комнату на две части, в щель виднелись одежду на кровати, голубой бархатный костюм для верховой езды, блеск украшений. На крючке у окна висела гусарская шапка, покрытая аметистами и бриллиантами, ее страусовый плюмаж слегка шевелился в теплом ветре от плиты. С другого крюка свисала клетка, прикрытая клетчатым платком. На полке, засыпанной пудрой и румянами, свечи стояли с двух сторон квадратного зеркала с отбитым уголком. Аннализа говорила что-то о попугае дяди Францля.

Кофе был великолепен, но его запах перебивал аромат горячих свежеиспеченных булочек и хлеба. Аннализа поставила на стол блюдо, заполненное ими, Тимми издал совершенно невообразимый немецкий звук и воскликнул:

«Ты сама их испекла?!»

«Ну нет. Их принес Ли. Он зашел на минуточку, когда Ванесса работала в конюшне, посмотрел и пошел в пекарню. Замечательная идея. Он живет в том доме, снимает комнату у фрау Шиндлер. От кофе отказался, а уезжает завтра. На представлении я его не видела».

Почему-то последняя фраза вызвала неудовольствие Шандора Балога. Похоже, Ли ему больше нравился, безопасно зафиксированный в кресле у арены, чем болтающийся неизвестно где… например в фургоне Аннализы. Он сказал с неподобающей шокирующей эмоциональностью:

«Не знаю, что он здесь до сих пор делает. Он сделал то, зачем приехал в понедельник, почему не уезжает?»

«Потому что я попросила его остаться, – сказала Аннализа. – Почему нет? Какие возражения имеешь ты, Шандор Балог?»

Очевидно, что какими бы его возражения не были, они оказались довольно сильными. На секунду он выглядел так, будто вот-вот взорвется словами, глаза сверкали, ноздри раздувались, как у лошади, но потом пухлые губы удержали гнев, и он мрачно уставился в чашку. Я надеялась, что холодные манеры Аннализы не скрывали теплых чувств к нему: сколько бы он не изображал домашнюю собачку, очевидно, он больше походил на волка.

Тимми схватил очередную булочку, а попугай неожиданно прямо над моей головой изрек:

«А мне кусман, жадюга».

Я подпрыгнула и пролила кофе, а Аннализа и птица сердечно рассмеялись. Зеленый платок свалился мне на голову, будто кто-то гасил там пожар.

«Leves, leves, – сказал попугай. – Потряси ножкой, Питер, changez, on! Ну-ка гриву подбери, чертов англичанин, ты! Gib mir was! Gib mir was!»

«Ради бога, бери! – закричал Тим и протянул ему кусок булки. – Бери, старичок. Да не так!»

«Растопырь гребешок», – сказал попугай, принимая хлеб.

«Заткнись, дерзкий какаду!» «Ради бога, не учи его больше ничему, – засмеялась Аннализа, – и держи от него подальше нос, он – ужасная птица. Я не знаю, у кого он жил до дяди Францля, но он настоящий Weltburger из самых ужасных мест!»

«Космополит», – сказал Тим, а попугай ответил глухой тирадой на немецком.

Аннализа вскочила: «Давайте поскорее его закроем, пока он не разговорился по-настоящему».

Веселился и Шандор Бал or, и смех преобразил его. Я поняла, что он обладает значительной животной привлекательностью, и расстроилась – мне начинала нравиться Аннализа. Шандор и Тим опять завернули клетку в платок, Аннализа предложила мне еще кофе, но я отказалась, уже было пора идти.

«Если Вы окажетесь неподалеку, – сказала она, – пожалуйста, заходите. Мы покинем Австрию дня через два-три, но сегодня мы едем в Хохенвальд, а потом в Зехштейн. Если будете проезжать мимо, может, зайдете? Опять посмотрите представление, мы вас посадим на лучшие места и будем очень рады видеть вас».

Шандор Балог поднялся: «Я провожу вас до ворот. – Он достал фонарь из кармана. – Там ужасная грязь, трактора измесили всю землю, кроме того, темно».

«В этом случае спасибо. Спокойной ночи, Аннализа, и auf Wiedersehen».

«Auf Wiedersehen».

«Merde, alors», – сказал закутанный попугай.

8

«Скорее всего, он просто смотрел, действительно мы ушли или нет», – сказал Тимоти, когда мы шли по пустынной улице к гостинице «Эдельвейс». Воздух чист и холоден. Часы на церковной башне пробили два, где-то звякнула цепь и собака прочистила горло.

«Как ты думаешь, ведь между ним и Аннализой ничего не может быть? По-моему он совершенная бородавка».

«Во всяком случае не с ее стороны. К тому же ее прекрасно защищают герр Вагнер и попугай».

«Попугай замечательный, хотел бы я еще его послушать… Ну дела! Я, кажется, только что видел на той стороне площади за деревьями мистера Элиота».

«А почему бы и нет? Я думаю, он и себе купил булочек, а теперь бродит, мучается от несварения желудка. Пойдем скорей, уже почти рассвело».

Как я ни устала, когда я, наконец, приготовилась ко сну, все желание ложиться пропало. Я вышла босиком на веранду, у Тимоти свет уже не горел. Один раз пробили часы, где-то эхом отозвалась корова. Звезды висели прямо над вершинами гор, а кое-где и просто лежали на снегу, луна создавала серебряные переходы света и тени между долинами и лесами. Журчала вода, из кухни доносились аппетитные запахи, где-то хрюкала свинья и звенели колокольчики. Красота, мир и тишина. Спать ничего не мешает. Я вернулась в комнату и легла в кровать. Легкое и теплое пуховое одеяло обладало только одним недостатком – если его дотянуть до подбородка, ноги вылезали наружу. Я свернулась клубком лицом к окну, укуталась как смогла и стала мечтать о Льюисе.

Тихий звук прогнал полудрему. Я не шевельнулась, но прислушалась. Ничего. Но кто-то там точно есть. Рука раздвинула занавески. Он не издал ни звука, проскользнул, как привидение. Когда я села, завернувшись в одеяло, он уже запирал окна. Они закрылись с легким щелчком, он остановился молча.

«Ну ладно, мистер Элиот, – сказала я, – я проснулась. Что Вас сюда привело? Заблудились по дороге к Аннализе, или там Шандор Балог стоит на страже?»

Он направился к кровати, все так же беззвучно, необыкновенно тихо, как кошка.

«Думаю, я не ошибся».

«Что заставляет Вас так думать, мистер Ли Элиот? Что позволяет Вам думать, что после того, что произошло, Вы имеете малейшее право прокрадываться сюда, как дикий кот, и думать, что Вас ждет теплый прием?»

«Ну что же, если мы говорим о правах…» – сказал Льюис, усаживаясь на край кровати и снимая ботинки.

«А теперь, – сказала я, – может поговорим? Что ты здесь делаешь и какие у тебя отношения с Аннализой?»

«Очень по-женски начинать не с того конца. Задавать вопросы буду я. Прежде всего, что ты здесь делаешь и кто этот мальчик?»

«Потише говори, он в соседней комнате».

«Знаю. Я туда заглянул по дороге, он спал без задних ног».

«Ты очень эффективен. Ты его знаешь, я тебе про него рассказывала. Тим Лэйси, сын Кармел, ты с ней встречался однажды. Она нам подарила на свадьбу жуткий графин».

«Да, жирная блондинка, помню. Сплошные мягкость я нежность, а со всех сторон – ледяные сквозняки, как эта дурацкая пуховая штука на кровати. Ты уверена, кстати, что она должна целиком лежать на тебе? Я замерзаю».

«Тогда лучше одевайся. Достаточно плохо, если Тим и фрау Вебер услышали, как ты пришел, но если они еще и застанут тебя в таком виде…»

«Да, наверное, надо. Жизнь в грехе чертовски некомфортабельна», – сказал Льюис мирно, сел и потянулся за брюками.

«Тогда смилуйся, скажи, почему тебе приходится ее вести? Когда я тебя увидела, я чуть не упала в обморок, еще бы секунда, и я бы заорала».

«Я понял. Поэтому подал тебе знак молчать, и ты восприняла его очень прилично. Мальчик угадал? Походило, что ты увидела призрака».

«Еще бы! Эта самая потрясающая ситуация в моей жизни. Между прочим, когда ты так сквозь меня смотрел, я подумала, что, может, я ошиблась. Льюис, где ты взял эту одежду? Абсолютный кошмар».

«Это точно. – Похоже, он очень радовался этому факту. – Ты хочешь сказать, что правда сомневалась? Черт, не могу найти носок. Надеюсь, теперь я доказал тебе, что это я?»

«Да. Это точно ты, твою технику я узнаю всегда». Он хихикнул: «Ну что же, если ты уверена… Ну где же этот распроклятый носок? Как ты думаешь, если на минуточку включить свет?..»

«Ни в коем случае. Раз я не могу официально считаться твоей женой, я не собираюсь рисковать репутацией и позволять обнаружить тебя в моей кровати. Мне надо думать о Тиме».

«Да, Тим. Ты мне так и не сказала, почему ты здесь и с ним. А, вот носок. Давай, я слушаю».

«Это совершенно неважно, а ты, по-моему, и так все понимаешь».

«Я тебе все объясню потом. Нет, дорогая Ван, это важно… Мне необходимо знать, как ты выяснила, что я в Оберхаузене, причем немедленно. Конечно, я понимаю, что ты приехала ко мне, но главное – как ты это узнала».

«Ты был в цирке, мы спросили в Вене, где он, нам сказали, что несчастный случай произошел в Оберхаузене, и мы приехали».

Пока я говорила, он натягивал толстый темный свитер. Вынырнув, он повернулся ко мне и спросил: «Новости?»

«Господи, как ты так быстро догадался? Да, Кармел Лейси увидела тебя в новостях. Она хотела, чтобы кто-нибудь отвез Тима в Вену, поэтому позвонила мне. Поэтому я и решила ехать, это выглядело, будто судьба толкает меня к тебе. Кошмар, я не могла поверить, что между нами совсем все не так, но мы тогда такого наговорили друг другу… Я такая несчастная».

«Об этом говорить не будем, это все прошло. – Что все у нас в порядке и ничего не было, мы договорились полчаса назад. – Я видел камеру, но не понял, попал я туда или нет, и надеялся, что меня трудно узнать. Ты посмотрела сама? Ну и как?»

«Очень похож. Это важно?»

Он не ответил.

«Смешно, что ты их увидела. Одно из редких совпадений. Никогда не думал, что такое случается. Как ты думаешь, эти новости показывали по телевизору?»

«Не в Англии. Я обычно смотрю новости, а этих не видела. Если бы кто-нибудь увидел тебя и узнал, мне бы рассказали. Льюис, но что все-таки происходит? Я получила твою телеграмму из Стокгольма в понедельник, а потом письмо в пятницу. Послать ты их не мог, значит, дал кому-нибудь. Но почему Стокгольм, а не Вена».

«Мне понадобилось что-нибудь совершенно не по пути в наш с тобой отпуск, а то было бы очень трудно не взять тебя с собой. Мог бы и не врать, если бы заранее собирался быть таким неосторожным и попасть в новости».

«Льюис, я тебя очень люблю».

Он издал звук, который мужья обычно считают подобающим ответом на подобные заявления – что-то вроде успокаивающего рычания – вытащил из кармана сигарету и зажигалку и лег рядом со мной на кровать одетым.

«Это для тебя достаточно прилично? Нет, завернись в эту нелепую штуку, моя сладкая, мне теперь достаточно тепло. Ну и что, ты решила, я здесь делаю?»

«Не знаю. Когда я увидела девушку – Аннализу, – она тоже в новостях, знаешь…»

«Понятно».

Почему-то довольный, он выпустил кольцо дыма, и оно привидением улетело в щель занавески.

«Ты мне, значит, не веришь?»

«Нет».

«Достаточно честно, по крайней мере, – и второе кольцо дыма полетело за первым. – Между прочим, можешь. Не кричи, ради бога. – Ленивой рукой он притянул меня к себе. – По-моему, я тебе это доказал».

«Или наоборот. Все зависит от точки зрения».

Он выглядел все более и более довольным.

«Лежи тихо, девочка, не волнуйся. У нас мало времени, а ты мне еще не все рассказала».

Я подчинилась.

«Хорошо. Но не забывай, что я тоже многое хочу услышать».

И как смогла коротко я рассказала ему все, что произошло.

«И я не знала, что сказать Тимоти, а ты намекнул, что увидишь меня скоро, и я тебя ждала. Почему ты не остался, когда принес булки?»

«Не хотел мешать тебе работать. Хорошо смотришься, миссис Марч».

«Бедный старый пегий. Герр Вагнер хотел его оставить. Но официально он принадлежит Аннализе, и мне кажется, она ему разрешит закончить жизнь в мире в память дяди. Между прочим, Тим у тебя ее скоро отобьет».

«Ну и флаг ему в руку. Половина родео и все клоуны в нее влюблены, не говоря о Балоге и карлике. А если ты спросишь: „А ты?“, я тебя изнасилую».

«Правда?»

Он обнял меня покрепче, я прижалась щекой к изгибу его плеча через грубый свитер. Здорово…

Он затянулся, огонек сигареты засветил мне в темноте.

«Между прочим, – сказала я, – мне уже все равно, что ты здесь делаешь. Радость моя, Льюис. Только, может, ты разрешишь мне быть с тобой? А можно у нас прямо здесь и сейчас будет отпуск? Конечно, если ты закончил свои дела».

«Почти. Мне надо съездить в Вену и, наверное, все».

«А можно я тебя подожду где-нибудь, где тебя можно называть Льюис Марч, и ты ко мне вернешься, и у нас будет отпуск?»

«Может быть. А мальчик?»

«Я отдаю его Аннализе. Честный обмен…»

И мы замолчали.

«Ну ладно, Ван, теперь, я думаю, моя очередь, моя хорошая. Я не должен тебе говорить и сейчас, но так получилось, что приходится. К тому же я теперь точно знаю, что могу тебе доверять во всем, а еще, – я почувствовала, что он улыбнулся, – дело все равно заканчивается. И я подумал и решил, что мне пригодится твоя помощь.

– Он протянул другую руку, погасил сигарету и закинул руку за голову.

– У нас мало времени, нужно хоть немного поспать, поэтому я тебе быстро сообщу только факты, детали ты найдешь себе сама, как только узнаешь, в чем дело. И сразу поймешь, в чем причина путаницы со Стокгольмом, телеграммой, письмом, Ли Элиотом и прочей ложью… То, что я тебе раньше сказал про работу в Оберхаузене, в общих чертах – правда. Поль Денвер и я работали для одной конторы, я ехал сюда встретиться с ним, когда случился пожар и он умер. Я приехал сюда в первые часы понедельника. Я знал, что Денвер имел контакты в цирке. Как только прибыл в деревню, увидел огонь. Поля я не увидел, но люди кричали, что в вагончике – второй человек, и я угадал, кто это. Когда я его вытащил, он уже умер. Франц Вагнер был еще жив.