9

Худенькая, среднего роста Даниэль показывала все достоинства своей фигуры (или недостатки — это зависит от точки зрения) с помощью тесных джинсов и обтягивающего свитера из тонкой шерсти. Для фантазии не оставалось ничего, кроме разве загадки, как ей удалось заставить свои груди пребывать в таком положении — они располагались очень высоко, торчали очень остро и первыми бросались в глаза. Вторым было утомленно-пресыщенное выражение очень красивого овального бледного лица. Очень большие черные глаза были аккуратно подведены коричневыми и зелеными тенями, в длинных ресницах путался дым от сигареты, прилипшей к нижней, накрашенной бледной помадой губе. Черные лохматые волосы выглядели роскошно, хотя казалось, что ее стригли в темноте маникюрными ножницами. На вид ей было где-то между семнадцатью и двадцатью пятью, но она явно старалась произвести впечатление, что ей за тридцать. И вовсе я не придираюсь, при всем этом она была очень красивой.

Стоя на коленях, Нигель так произнес ее имя, что выдал себя полностью и очень жестоко. А она его игнорировала, на меня бросила только один прохладный взгляд и выкинула из головы. Все ее внимание сосредоточилось на Саймоне. Даже приветствие она умудрилась сделать беспредельно сексуальным. В Саймоне секса не было ни на грош. Его что-то развлекало и, одновременно, настораживало.

Нигель предложил ей лучший стул, который я незадолго до того освободила, но она подошла очень близко к Саймону, стоящему у окна.

— Я ночую в студии, Саймон. Устала от отеля, и денег чего-то мало. Тебе не жалко, что я пришла, а, Саймон?

— Ни капельки. Лучше познакомьтесь.

Мы познакомились. Она еще раз бегло взглянула на меня, кивнула и устроилась, неестественно грациозно закрутив ноги и изогнувшись, на противоположном конце кровати.

— Значит вы обо мне говорили, рассматривали портреты… Нигель, умница-мальчик, — она лениво вытащила два или три листа бумаги из папки. — Да, неплохой портретик. Нигель, у меня что и правда такие большие глаза? А это что, цветочки? Тебе за такое платят?.. А это кто?

Ее голос изменился так внезапно, что Саймон повернул голову, а Нигель подпрыгнул.

— Кто? А, это? Этого парня я видел сегодня на Парнасе.

— Нет, не этот, вот этот.

Она быстро отбросила рисунок и вытащила другой, рука дрожала. Я попросила разрешения посмотреть, она без возражений отдала лист бумаги.

Голова и шея красивого и немного грустного молодого человека. Совершенно не эллинический тип, хотя что-то знакомое в нем было, и единственный портрет, в котором Нигель использовал свою «цветочную технику». Необыкновенно красиво.

Даниэль уронила все рисунки на пол и потеряла к ним интерес, только спросила:

— Ты все это рисовал когда, сегодня?

— Сегодня.

И не дав нам больше ничего смотреть, мальчик быстро собрал все работы и засунул их под кровать, при этом опять вернулся в первоначальное перевозбужденное состояние.

Даниэль тоже решила поменять тему и сказала:

— Ради бога, Нигель, ты вообще-то сегодня собираешься предложить мне выпить?

Он засуетился, роняя стаканы и бутылки. Я хотела встать и уйти, но Саймон посмотрел на меня и слабо покачал головой, я опять села.

Он обернулся к девушке:

— Я думал, вы уехали, Даниэль. Разве раскопки не закончились?

— Ах это? Да. Мы вчера вернулись в Афины, и я думала — вот это будет вещь, вернуться в цивилизацию, но у меня произошла жуткая сцена с шефом, и я подумала, что с таким же успехом могу вернуться в Дельфы к… — она улыбнулась, показав очень белые зубы, — вернуться в Дельфы. Вот я и тут.

Нигель спросил:

— Значит, тебя уволили?

— Можно сказать и так. Если отвлечься от того, что я была его любовницей… Ради Бога, Нигель, не притворяйся что ты не знал! Он мне начал надоедать. Все мужики надоедают раньше или позже, как вы думаете, Камилла Хэвен?

— Иногда. Женщины, впрочем, тоже.

— Терпеть не могу женщин. Но с шефом это вообще был полный финиш. Если бы он не прекратил здесь рыть и не отвалил в Афины, все равно пришлось бы его бросить. — Она выпустила огромный клуб дыма и посмотрела на Саймона. — Ну вот я и вернулась. Но мне придется жить здесь, в студии. Я теперь сама по себе, поэтому у меня все равно нет денег ни на какое другое место. Придется спать в простоте.

Как-то она умудрилась сказать последнее предложение, будто это значило делить постель с садистом-Саймоном.

Я подумала, что надо бы пожалеть Даниэль или посмеяться над ней, но почему-то не получалось. Мне начало казаться, что она не притворяется такой заматерелой и пресыщенной, а такая и есть, и это не так уж приятно.

А жалко мне было Нигеля, который неустанно бормотал:

— Как прекрасно, что ты вернулась! Ты знаешь! И конечно, останавливайся в студии, мы будем счастливы. Здесь только я, Саймон и датский художник…

— Датский художник?

Саймон ответил спокойно:

— Мальчик лет двадцати, который пришел из Янины и очень, очень устал.

Нигель подал ей стакан, будто чашу святого Грааля. Она подарила ему бриллиантовую улыбку, вогнав тем в экстаз, зевнула, потянулась, откинула голову на длинной шее и нежно провела рукой с очень длинными и красными ногтями по рукаву Саймона.

— Вообще-то, — сказала она бархатным голосом, — вообще-то я — девушка Саймона, правда Саймон?

Кажется я подпрыгнула на фут. Саймон посмотрел на нее сверху через сигаретный дым.

— Правда? Восхищен, конечно. Но, в этом случае объясни, почему ты наняла для меня в Афинах машину?

Рука замерла и быстро отдернулась. Тонкое тело на кровати впервые повернулось естественно, движением совершенно не сексуальным.

Она полностью обалдела.

— О чем ты говоришь?

— О машине, которую ты наняла от моего имени сегодня утром и должна была подобрать в ресторане Александроса.

— А, это… Откуда ты знаешь?

— Дорогая Даниэль, наняла-то ты ее для меня, но не получила, естественно, они со мной связались. Не важно как. Скажи, почему.

Она отхлебнула глоток и пожала плечами.

— Хотела вернуться в Дельфы. Наняла автомобильчик. В Греции плюют на женщин, поэтому сказала твое имя.

— И что это — дело жизни и смерти?

— Ничего подобного я не говорила, что за мелодраматизм?

— А почему приехала не на ней?

Я подумала: потому, что идиотка Камилла Хэвен ее уже взяла. И зачем Саймон обостряет? Как-то мне совсем не хотелось ругаться с этой амазонкой. И она имеет все основания быть в бешенстве, раз пришлось ловить другую машину. Или придет в него раньше или позже…

— Шеф предложил джип, это удобнее.

Я сказала:

— Тогда я права, я вас узнала, вы обогнали меня у Фив и ехали по неправильной стороне дороги.

— Возможно, так интереснее.

Опять Саймон:

— Значит, ты приехала раньше Камиллы, где была?

Она ответила почти злобно:

— Какая разница? Болталась по окрестностям.

Я спросила:

— В Итеа?

Вот тут уже подпрыгнула она, даже пролила немного выпивки.

— О чем ты говоришь?

На лице Саймона промелькнуло удивление, но быстро скрылось за обычной маской безразличия. Кровь моя побежала быстрее — он заинтересован, это что-то значит.

— Я видела джип сегодня вечером в Итеа в оливковом лесу и только сейчас поняла, что это — тот же, там спереди, где обычно вешают иконы, болталась куколка из фольги, я ее заметила, когда вы меня обгоняли.

Она не пила. Сигаретный дым вуалью скрыл выражение ее глаз.

— И чего это ты так уверена? Разве не было темно?

— Было. Но мужчина с фонарем возился в моторе, а фольга сверкала. Потом в доме зажегся свет.

— Понятно… Да, это тот же джип. Я была там… с кое-каким знакомым. — Она все посматривала на Саймона, а художник глядел, как побитая собака. — Я много недель подряд ездила туда купаться, вот Нигель знает.

Мальчик ответил немедленно, будто она умоляла его об алиби:

— Конечно, знаю. А ты что, действительно была там, прежде чем подняться сюда?

Она вспыхнула ему в лицо узкой улыбкой.

— Угу. Я привезла Елене подарок из Афин, это моя подруга там, поэтому зашла к ней в дом. А ты, Камилла Хэвен, приехала в Итеа прежде, чем идти сюда?

Это звучало резко, как обвинение, поэтому я быстро ответила:

— Нет, я остановилась в отеле и поехала искать того, кто нанял машину.

Девушка так удивилась, что пришлось объяснять все сначала — как я была в кафе, и что со мной произошло, От этого она не стала менее подозрительной.

— А с какой стати ты отправилась искать Саймона туда?

— Да нет, он сам меня нашел достаточно быстро. Просто он ничего не знал про машину, поэтому мы искали другого Саймона, решили посмотреть на Симонидиса в Итеа.

— Он живет не в лесу!

— Нет, я пошла смотреть путь пилигримов.

— Какой еще путь?

Саймон сказал:

— А ты должна бы про него знать все…

— Почему?

— Девочка, да потому, что ты работала секретарем археолога.

— Любовницей, — поправила она автоматически.

Неожиданно заговорил художник:

— Пожалуйста, не надо так…

Она уже открыла рот, чтобы сказать что-то резкое, но передумала и подарила ему одну из своих медленных улыбок.

Я решила закончить эту тему, начала извиняться, но Даниэль, прищурившись в облаке дыма, сказала:

— Привезли, ну и оставьте ее себе. Вас никто об этом не просил, мне она не нужна, надеюсь, вы сможете за нее заплатить

Она повернулась и бросила окурок в сторону умывальника, он упал на пол.

— Кому платить? Вам? Странно, у вас так мало денег, а вы не отменили заказ и не получили уплаченное обратно. Не пригодилось бы разве? И вообще, чего это вы решили нанять машину, автобус дешевле. Квитанцию с адресом гаража, пожалуйста.

Она ответила мрачно:

— Завтра. Я ее куда-то засунула.

— Очень хорошо. Нигель, — попыталась улыбнуться я, — мне действительно пора, а то я не сумею попасть в постель до рассвета. Спасибо большое за угощение и за то, что разрешили посмотреть рисунки. Они прекрасны, честное слово, а последний — вообще шедевр. Спокойной ночи.

Саймон стоял. Когда я повернулась, чтобы уйти, он попытался двинуться вперед, но Даниэль вскочила с кровати быстрым извивом, который поднес ее очень близко к нему.

— Саймон, — когти вонзились в его рукав, — моя комната в самом дальнем конце, а душ сломался или засорился. Из чертовой штуки капает, и я не могу заснуть. Починишь?

— Не уверен, что я на это способен. В любом случае, я сейчас провожаю Камиллу домой, а потом…

Я сказала придушенно:

— Ни малейшей необходимости меня провожать, я прекрасно найду дорогу.

— А потом я должен вернуться и подобрать машину, мы оставили ее под горой.

Нигель открыл дверь, я обернулась на Саймона, на его руке висела Даниэль.

— Не стоит беспокоиться, за машину отвечаю я, как совершенно справедливо заметила Даниэль, — он встретился со мной веселыми глазами, я прикусила губу.

— Вы очень добры.

— Вовсе нет. В конце концов, машина нанята от моего имени, вроде как я за нее тоже отвечаю, не правда ли, Даниэль?

Она посмотрела на меня с ненавистью из-под ресниц и подняла к нему глаза. Не голос, мед.

— Не совсем. Но если ты так думаешь… Придешь починить душ позже, правда? Он меня совсем замучил.

— Не сегодня. Спокойной ночи. Спокойной ночи, Нигель, и большое спасибо. Увидимся позже.

Мы шли к отелю минут двенадцать по обрывам и ухабам, сосредоточились на том, чтобы не сломать ноги и молчали. Вдруг Саймон сказал:

— Камилла!

— Что?

— Прекрати!

— Хорошо, — засмеялась я.

— Не беспокойся о проклятой машине. Не хотел этого говорить перед… ну, в общем, наверху, но очень рад, что она у меня есть, и не надо больше об этом думать.

— Не позволю платить за мои ошибки, — сказала я очень твердо.

— Не будем спорить сейчас. Пора в кровать. Ты потратила массу сил, а завтра устанешь еще больше.

— Наверное, придется уезжать. Мест же в отеле не будет.

— Господи, забыл. Послушайте, а почему бы вам не перебраться в студию? вы же видели, там просто, но чисто и очень удобно. А теперь похоже, — он прищурился, — что у вас будет компаньонка.

— Подумаю, — сказала я без энтузиазма.

— Надеюсь, что вы согласитесь, пожалуйста, не уезжайте завтра. Я думал, вы поедете со мной. Так получилось…

— На Парнас со Стефаносом? Но это — абсурд. Это ваше глубоко личное дело. Просто потому, что я вломилась в ваши дела, вы не обязаны таскать меня с собой…

— Не обязан… Поехали?

— Конечно.

— Это будет долгое путешествие, на целый день. Если вас выселят из отеля, можно я позвоню в Афины и получу разрешение поселить вас в студии? Это — собственность университета, а вы же художник не больше, чем я.

— А Даниэль?

— Может, археологи считаются. Если она под моим именем нанимает машину, может, она селится в студию под именем своего шефа. Я позвоню в восемь тридцать. Спокойной ночи, Камилла. Спасибо.

— Спокойной ночи.

Когда он повернулся спиной, я не удержалась и сказала:

— Не забудьте починить душ.

— От сантехники меня тошнит, — сказал он мягко, — спокойной ночи.

10

На следующее утро я проснулась рано, так рано, что можно бы и лечь опять, но решила пойти и посмотреть на руины в одиночку, прежде чем начнутся приключения. Тут я и вспомнила, что не отправила письмо Элизабет, вытащила его и приделала постскриптум: «Кто сказал, что со мной никогда ничего не случается? Все началось вчера. Если выживу, напишу, и ты узнаешь, что потеряла. С любовью. Камилла».

Не было семи, но солнце уже разгорелось во всю. Я опустила письмо и полезла в гору по широким ступенькам среди белых стен. С каждой стены и крыши свисали виноград, герань и ноготки, приходилось уступать дорогу курам, осликам и женщинам в черном, которые улыбались и говорили: «Доброе утро».

Я вышла из деревни, поднялась по строящейся дороге между рабочими до места на горе чуть повыше студии и пошла по тропинке, но скоро села отдохнуть в тени скалы. Мое внимание привлекло движение. Я услышала быстрые шаги по площадке, потом появилась стройная светловолосая фигура с рюкзаком. Он не смотрел в мою сторону, а быстро шел к группе сосен над долиной. В семидесяти ярдах от меня у забора кладбища он зашел на тропинку и остановился, оглядываясь. Я только собралась окликнуть его, когда увидела, что он очень сосредоточен. Зашел в тень сосны, так что его стало очень плохо видно, наклонил голову, будто глядя под ноги, и стало ясно, что он к чему-то прислушивается. Ни звука. Было ясно, что куда бы Нигель ни шел, он не хотел, чтобы его преследовали, и, вспомнив о Даниэль, я подумала, что я его понимаю.

Неожиданно он повернулся, сошел с тропинки и отправился через сосны к древнему стадиону, от которого вела дорога к вершинам Парнаса[1]. Я дала ему минуту или две, а потом тоже тронулась в путь. Скоро я была у сосен. Не знаю, что меня заставило, но я зашла на кладбище. Почему-то у меня было ощущение, что это и мое личное дело. Открыла скрипучие ворота и пошла между камней. Когда нашла могилу, долго читала надпись, чтобы увериться, что это — та.

MIXAEL LESTER

Чужой крест, чужая эпитафия…

Голос Саймона: «Мой брат Михаэль…»

Тени чужих голосов: «Женщина моего дома, Ангелос… Человек — не остров…»

Я стояла под жарким утренним солнцем и думала о Саймоне. Почему я с ним иду? Я сказала, что это абсурдно, так оно и есть… Но у меня было странное ощущение, что не только я нужна Саймону, но и мне самой что-то нужно. Я тоже хочу кое-что найти. Маленькая яркая птичка пролетела в тишине, как оторванный лист. Я пошла к воротам. Теперь я думала о себе. Не о той индивидуальности, которую нашла, вернув Филу кольцо, а о той, которую так легко приняла вчера и, похоже, не хотела сбрасывать, отпихивать… Не Камилла Хэвен, а просто девушка Саймона. Скоро я оказалась под развалинами великого храма. Я медленно шла под солнцем вниз по горе. Вот маленькое гранатовое дерево прижалось к скале, его листья поникли, темно-зеленые и тихие, колдовски пламенеют плоды. Вот театр, где мы с Саймоном разговаривали прошлой ночью. Я посмотрела на монумент, на шесть великих колонн, стоящих как живой огонь над глубинами долины, посидела у одной из них, послушала пение птиц и далекий звон овечьих колокольчиков.

В восемь я пошла по священному пути мимо сосен к музею. Его двери были еще закрыты, человек в одежде гида сидел под деревьями напротив. Я подошла к нему, он очень хорошо говорил по-английски. Оказалось, что музей открывается полдесятого. Этот гид там каждый день, только на час уходит провести группу туристов по руинам. Хотя в Дельфах много достопримечательностей, все идут в музей и смотрят на «Возничего». Гид был знаком с Нигелем, видел его рисунки и очень одобрял. Он часто приходит в музей, но вчера его, вроде, не было. А новую дорогу строят к стадиону, который очень красив, но туристы туда не ходят — дорога слишком крутая. А потом туда будут ездить автобусы и машины, жалость какая…

Я спросила:

— А вы были тут во время войны?

— Да нет, в Дельфах тогда не были нужны гиды. Никого не интересовали ни храм, ни сокровищница, ни Возничий. Когда я вожу туристов по окрестностям, всегда говорю, что, если бы люди приходили сюда к Оракулу, как в те времена, когда Дельфы были центром вселенной, все бы их раздоры прекратились. Имею бешеный успех. Дельфийская Лига Наций.

— Представляю. А вы при этом говорите о битвах между Дельфами и их соседями, о развалинах Криссы, о монументах победам Афин над спартанцами и спартанцев над Афинами…

— Иногда. — Он засмеялся. — Придется говорить осторожней, когда поведу вас на экскурсию.

— А вот Возничий… Я видела его фотографию. Глаза выложены ониксом и белой эмалью, длинные металлические ресницы, узкий лоб и тяжелый подбородок… Ведь это, в общем, некрасивое лицо? А все говорят, он так прекрасен…

— Вы скажете то же самое. На картинках все не так. Как с великим Гермесом в Олимпии. На фотографиях мрамор слишком гладкий и сияет, как мыло. А от статуи перехватывает дух.

— Знаю. Я видела.

— Тогда готовьтесь увидеть Возничего. Это — одна из величайших статуй Греции. Знаете, что меня поражает, хотя я вижу его каждый день?

— Что?

— Он такой молодой… Я думал, что он — победитель соревнований, хозяин команды, но, говорят, он просто один из тех, кто вез владельца.

— Я читала у Павзания, что в Дельфах есть бронзовая колесница с обнаженным владельцем и юным возничим из хорошей семьи. Это он об этом?

— Нет, нашего Возничего землетрясение засыпало раньше, чем Павзаний приехал в наш город. Когда-то здесь было шесть тысяч статуй, очень многие погублены и украдены. То, что земля скрыла Возничего — явно рука богов, это спасло его от исчезновения. Один Нерон взял в Рим пятьсот статуй.

Вдруг раздались ужасные крики и шум.

— Ради Бога, что это?

— Да ничего особенного, маленький конфликт между рабочими.

— Маленький?! По звукам — настоящая война.

— Боюсь, мы очень воинственная раса. Там еще остались рабочие из археологической партии — убирают мостки и какой-то мусор. Ночью пропал мул и кое-какие инструменты, и все люди без особого пыла обвиняют друг друга в воровстве.

— Ладно, мне пора. Можете повести меня завтра на экскурсию? вы здесь будете в это время?

— Я здесь всегда.

Я остро представила себе целую жизнь в Дельфах на дороге под ярким утренним солнцем.

— Постараюсь быть здесь в восемь, если сумею пойти. А если нет…

— Не важно. Сможете, я поведу вас с величайшим удовольствием, а нет, так нет.

Он смотрел на меня сквозь сигаретный дым спокойным нелюбопытным голубым взглядом и я спросила:

— Кирие, а вы не знаете случайно, что происходило со статуями из музея во время войны? Возничий, например… Он был здесь? Спрятан?

— Он был в Афинах.

Позади меня остановилась облезлая черная машина, Саймон усмехнулся из окна.

— Доброе утро.

— Ой! Я опоздала? Вы меня искали?

— Ответ на оба вопроса — нет. Я приехал рано, и мне сказали, что вы здесь. Завтракали?

— Сто лет назад.

— Почему люди напускают на себя тон такого превосходства, когда им удается встать раньше восьми, не представляю. — Он наклонился и открыл дверцу машины. — Садитесь, отправляемся. Или хотите за руль?

Я оставила этот выпад без ответа и быстро проскользнула на место пассажира рядом с ним.

Когда машина набрала скорость и повернула за угол, я сказала:

— Возничий был во время войны спрятан в Афинах.

— Это — естественно, нет? — он улыбнулся.

— Ну да. Вы увлекли меня своей историей, — я почти защищалась.

— Увлек. Ходили утром по развалинам?

— Да.

— Я так и думал. Я там завсегдатай, чаще всего около шести.

— А сегодня не пошли?

Он улыбнулся.

— Нет, подумал, что вы захотите побыть там одна.

— Саймон, вы очень… — Я начала, но остановилась, он не поинтересовался, что я хотела заявить. И я спросила не совсем кстати. — Послушайте, вы когда-нибудь выходите из себя?

— Что за странный вопрос?

— Да ладно, я же знаю, что вы читаете мои мысли.

— Вчера вечером?

— Да, не так уж и трудно было угадать. Конечно. Нигель ведь ужасно грубил. Вы не обижались?

— Обижаться? Нет.

— Почему?

— На него нельзя обижаться, потому что он очень несчастлив. Жизнь для него нелегка, да еще влюбился в эту девушку, а она крутит им как хочет. Но вчера вечером что-то было неправильно. Дело не в нервах, артистическом темпераменте или ее ведьмовских штучках. Явно было что-то еще.

— Может, просто напился?

— И это тоже. Он обычно очень мало пьет, а вчера…

— А он ничего не сказал, когда вы вернулись? Мне показалось, он собирался, как раз когда появилась Даниэль.

— Мне тоже. Но я его не видел и не слышал, как он вернулся. Его комната была пуста, я подождал и пошел спать.

— Возможно, он чинил душ.

— Я тоже так подумал, но дверь Даниэль была открыта, и она тоже куда-то делась. Я решил, что молодые люди пошли в деревню еще выпить или просто погулять. А когда сегодня проснулся, он уже ушел.

— Я видела, как он брел один в горы мимо кладбища и через сосны. Я молчала, а он, по-моему, меня не заметил.