Глава 13

«Никола, Ники, дорогая, что это?» – «Все в порядке. Подожди минутку, и все».

«Я знала, что было что-то. Послушай, можно здесь посидеть. Не спеши». Мы достигли храма над лимонной рощей. Поля исчезли. Ветряная мельница превратилась в белое сверкание между деревьев. Не помню, как я туда добралась: как-то я? должно быть, вежливо, оставила Софию, как-то подождала, пока они обменивались с Фрэнсис прощальными вежливыми словами, как-то сле­по направилась между деревьями, остановилась у храма и молча уставилась на кузину. «Вот, – сказала она, – закури».

Резкий запах спички что-то напомнил, смешался с запахом вербены и лаванды. Я дотронулась до багровых цветов, сорвала их грубо и бросила сорванные головки. Но запах стал еще резче на ладони. Я вытерла руку о юбку и заговорила, глядя в землю. «Они убили Колина. Ты права. И закопали… возле мельницы».

Тишина. Несколько муравьев сновали и исследовали упавшие цветы. «Но, – голос ее был отсутствующим, – откуда ты знаешь? Видела что-то? – Я кивнула. – Понимаю. Мельница. Да, а почему нет? Ну, расскажи».

Когда я закончила, она долго молчала и курила. Резко тряхнула головой, словно смахивая жалящее на­секомое. «Эта милая женщина? Не могу поверить. Это чудовищно».

«Ты не видела, как Марк лежал в грязи с раной от пули. Это правда, Колин мертв. И сейчас придется сказать об этом Марку. Можно призвать полицию, толь­ко теперь слишком поздно. – Я с волнением поверну­лась к ней. – Ты говоришь, догадывалась, что что-то случилось? Ты имеешь в виду, что по мне было заметно? София могла понять, что я что-то знаю?»

«Не думаю. Я сама не была уверена, хотя довольно хорошо тебя знаю. Ну а если и догадалась, то что? Она не может знать, что на тебя вдруг нашло. И ничего не бросалось в глаза, если только нарочно не присматри­ваться».

«Все дело в мыши. Если бы не мышь с остатками хлеба, я бы никогда ничего не обнаружила. Я задума­лась о хворосте, но мне и не пришло бы в голову охотиться за крошками или смотреть на веревку».

«Ну, София мыши не видела, поэтому ей это бы не пришло в голову. Не беспокойся. Она вполне довольна результатами уборки, и мы с тобой все еще вне всяких подозрений».

Муравьи бессмысленно ползали между цветов лаван­ды.

«Фрэнсис, мне придется все рассказать Марку»

«Да, знаю».

«Ты согласна, что следует это сделать?»

«Дорогая, боюсь, что придется».

«Тогда… я права? Ты думаешь, именно это и случи­лось?»

«Что Колин мертв? Боюсь, очень похоже. В любом случае, Марк должен все узнать. На этой стадии он уже не может справиться сам. Сейчас собираешься?»

«Чем скорее покончу с этим, тем лучше. А ты?»

«Лучше тебе сделать это самостоятельно, и в любом случае мне следует остаться здесь и прикрыть тебя в случае, если поздно вернешься. Буду здесь болтаться, снимать фильм и так далее? и вернусь к чаю, как и планировалось. Скажу, что ты ушла дальше, чем я хотела, но будешь придерживаться тропинок и вер­нешься засветло. – Она тревожно улыбнулась. – Будь осторожна и постарайся вернуться вовремя. Совсем не уверена, что смогу быть убедительной, если ты решишь провести там еще одну ночь!»

«Не нужно об этом беспокоиться. Я буду там даже менее желанна, чем в прошлую ночь. – Я не хотела говорить так горько, быстро поднялась и прозаически добавила: – Ну, чем быстрее, тем лучше. Как насчет того, чтобы разделить припасы?»

Мой план, если только это можно назвать планом, был сравнительно прост. После набега в деревню вчера ночью Марк и Лэмбис, скорее всего, вернулись в пастушью хижину на остальную часть ночи, чем предпри­няли долгую прогулку к своему каяку. Но, судя по крови в сарае Софии, Марк, возможно, и не смог преодолеть трудный подъем к избушке. Тогда они спрятались до утра ближе к деревне, и вполне возможно, что Марку, если сильно кровоточит рана, придется прятаться там сегодня. Как бы там ни было, мне казалось, что нужно найти прямую тропинку к разрушенной церкви, на которой было совершено первое убийство, и следовать по ней вдоль склона. Это разумный маршрут для тури­ста, он приведет туда, где Марку и Лэмбису наверняка придется идти. Кроме того, там меня будет видно изда­лека откуда угодно. Я вспомнила, как ясно критянин вчера выделялся на фоне кипарисов рядом с тропинкой. Если остановиться там, а Марк и Лэмбис где-то наверху, они наверняка увидят меня, и я смогу показать, что у меня есть новости. Я обещала, что вмешаюсь снова, только если у меня будет важная новость. Поэтому они дадут знак, чтобы я поняла, где они. И после этого я проберусь к ним как можно осторожнее. Если сверху не будет сигнала, тогда придется решить, подыматься ли вверх и искать их на выступе и в хижине, или проби­раться по тропинке и пытаться найти каяк. Все это неопределенно, но безо всякой информации, это самое лучшее, что можно сделать.

Что касается убийцы, которого я теперь решительно отождествляла с Джозефом, я основательно о нем поду­мала, и решила, что мало рискую. Если я его встречу на тропинке, у меня много оправданий, включая и личный совет Стратоса посетить византийскую церковь. Только обменявшись сигналами с Марком, придется быть осто­рожной, но тогда Марк и Лэмбис защитят меня. Стран­но, но эта мысль не раздражала меня, как вчера. Я не могла думать ни о чем, кроме момента, когда освобожусь от ужасного груза новостей и ответственности за буду­щие поступки.

От храма, где я оставила Фрэнсис, маленькая тропин­ка ведет сквозь лимонные деревья до открытого места. Похоже, тропинкой часто пользовались деревенские стада, поэтому мне пришла в голову мысль, что она соединится со старой горной дорогой к церкви и древней гавани.

Оказалось, что это именно так. Очень скоро узкая дорожка привела меня на верх голой растрескавшейся скалы, где кто-то пытался выстроить стену, и соедини­лась с более широкой, но ничуть не более гладкой тропой вдоль склона.

Жарко. Почти нет деревьев, только хилые тополя с белыми, как кости, ветками. В трещинах растет чертопо­лох, и везде над сухой пылью танцуют маленькие желтые цветочки на тоненьких, как нитка, стебельках, ветер мота­ет их в двух дюймах над землей. Это очаровательные маленькие цветочки, миллион золотых пылинок в пучке лучей, но я тащилась по ним, почти не видя их. Радость ушла: в моем мире осталась только каменистая тропа и работа, которую она заставила меня проделывать. Я брела по жаре, уже уставшая. Нет никого, кто плелся бы тяже­лее, чем тот, кто неохотно несет плохую весть.

Тропа не все время поднималась. Иногда она вдруг взметалась вверх так, что приходилось карабкаться по чему-то вроде высохшего русла. Оттуда я попадала на голую горячую скалу, которая пролегала с однообразной относительной легкостью вдоль склона горы. В другое время она вела с приводящим в ярость отсутствием логики круто вниз сквозь клубы пыли по камням и чертополоху, а дикие смоковницы ласкал южный ветер. Иногда тропа пересекала ущелья или взгорки, заросшие колючками. Она всегда была открыта для обзора с вы­соких холмов, скрывающих пастушью избушку. Но ви­дела ли я выступ, на котором находился Марк, мог ли он видеть меня, если все еще был там, я не знала. Я наблюдала за окрестностями и упорно пробиралась впе­ред. Меня наверняка можно будет увидеть, когда я достигну кипарисовой рощи.

С любопытным противоречивым чувством облегчения и страха я наконец увидела на фоне длинного открытого выступа горы темные кипарисы. На полпути к ним, как шрам, окаймленный верхушками зеленых деревьев, уз­кое ущелье проходит параллельно высокому обрыву, по которому я рискнула пройти в первый день. Рядом с ним, в пустом дупле оливкового дерева, Лэмбис прятал вчера провизию.

На краю ущелья, где тропинка круто поворачивает вниз к воде, я остановилась. В этом месте ручей расши­рялся в мелкое озеро, где кто-то положил камни для перехода. Ниже русло ручья расширяется, вода льется от озерца к озерцу среди зарослей кустарника, но ввер­ху, там, куда нужно идти, извивается глубокое ущелье. В нем много деревьев, верхушки которых видны издале­ка. Это самые густые заросли, куда я попала со времени расставания с Фрэнсис в лимонной роще. Хотя рассудок подсказывал, что незачем прятаться, я обрадовалась и заспешила вниз к озерцу, в тень, с мыслью, что если отдыхать, то именно здесь.

У озерца тропинка расширяется с обеих сторон. Грязь утоптали стада, которые из года в год, возможно, еще со времен Миноса, спускались сюда попить по пути к горным пастбищам. Недавно тоже прошло стадо. Некру­той противоположный берег все еще в следах грязи, где прошли овцы, разбрызгивая воду над утоптанной гли­ной. Грязные отпечатки сандалий пастуха. Он подскользнулся в глине так, что носки и каблуки смазались, но оттиск веревочной подошвы отчетлив, как фотография.

Подошва из веревки. Я балансировала на последнем камне в поисках сухого места, на которое можно насту­пить, когда важность этого поразила меня, и… я засты­ла на одной ноге, как плохое подражание Эросу на Пикадилли, и ступила прямо в воду. Но я была слишком поражена, чтобы обращать внимание на такую ерунду. Просто выбралась из ручья, тщательно стараясь не ос­тавлять отпечатков в грязи, стояла, встряхивая промок­шие ноги, и размышляла.

Вполне возможно, что, как я и думала раньше, это отпечаток ног пастуха. Тогда у него такой же размер ноги, как у Марка. Это маловероятно. Большинство сельских жителей Греции носят полотняные тапочки с резиновой подошвой или дешевые парусиновые туфли со шнурками, тоже на резиновой подошве. И многие мужчины (и некоторые женщины) носят ботинки, так как летом в высохших полях полно змей. Обувь с вере­вочными подошвами – редкость. Я пыталась купить именно такую для этого отпуска и в Афинах, и в Гераклионе, но безрезультатно. Итак, хотя мог это быть и пастух, скорее всего, здесь побывал Марк.

Эта мысль заставила меня остановиться и пересмот­реть планы.

Следы явно оставлены утром. Значит, что бы ни случилось ночью, у Марка достаточно сил, чтобы де­ржаться на ногах и уйти из деревни к каяку. Я кусала губы, размышляя. Неужели он… неужели он уже обна­ружил то, что я собираюсь сказать? Нашел ли он каким-то образом дорогу на мельницу, прежде чем София удалила следы ее обитателя? Я заставила себя одумать­ся. Невозможно выбраться из этой истории таким обра­зом. Все равно нужно найти его… Но вдруг оказалось, что можно все упростить, ибо были и другие следы… Еще один, намного слабее, чем первый, ясно вырисовы­вался. Затем еще, пыльный и неясный. И еще… Затем я потеряла их на сухой, каменистой земле берега.

Я застыла в растерянности, смотря пристально вокруг на горячую землю и горячий камень, где мириады оттисков маленьких раздвоенных копыт терялись в потревоженной пыли. Жара, которой в ущелье не мешает ветер, спускалась со свирепого неба, как из пылающей печи. Жарко и хочется пить. Я вернулась в тень, села у сумки и нагнулась к воде…

Четвертый след оказался просто красавцем. Отпеча­тался во влажной грязи под кустом, как раз у меня перед глазами. Но не на тропинке. Марк ушел вверх по ущелью сквозь заросли деревьев у воды. Он не проби­рался к каяку. Направился под прикрытием к избушке пастуха.

Я взмахом подняла сумку на плечо и нагнулась, чтобы пробираться за ним. Чтобы прятаться, здесь са­мое подходящее место. Узкую щель утоптанной земли под деревьями едва ли можно назвать тропинкой. Мо­жет, раньше только крысы по ней ходили, а потом появились случайные следы веревочных подошв. Де­ревья были веретенообразные, с узкими стволами и лег­кими листьями. Осины и белые тополя и какие-то мне неизвестные деревья с круглыми тонкими листьями пропускали свет пятнами мерцающей зелени. Между стволами буйно росли кусты, но, к счастью, они в большинстве своем были разновидностями жимолости и ломоноса. Там, где приходилось протискиваться, я заме­чала следы, которые Марк тоже оставил, пробираясь здесь. Старые бдительные глаза Аргуса, думала я торжествующе. Девушка Крузо собственной персоной. Не та­кой уж он молодец в этих делах. Марку пришлось бы допустить… И тут настроение резко упало до мрачной серости. Я тяжело побрела вперед.

Подъем становился круче, путь запутаннее. Следы исчезли, а если бы и нет, я бы их не увидела. Воздух на дне ущелья неподвижен, а легкое укрытие листьев пропускает слишком много солнечного света и жара. Я остановилась, чтобы еще попить, но вместо этого отвер­нулась от воды с внезапной решимостью, села в тени на сухой ствол поваленного дерева и открыла сумку. Жар­ко, устала и измучена угнетенным настроением. Если я погибну здесь, это никому не поможет. Если новость, которую я несу, вытряхнет из меня внутренности, то уж лучше привести их сначала в нормальное состояние. Я открыла бутылку «Короля Миноса» и, молча благослов­ляя Фрэнсис, которая заставила меня ее взять, присоса­лась к вину, как пиявка. После этого я почувствовала себя настолько лучше, что решила принести жертву богам и капнула несколько капель вина на землю, а затем энергично взялась за завтрак с чувством, похо­жим на аппетит. Фрэнсис отдала мне по крайней мере две трети щедрого угощения, приготовленного Тони в дорогу. С помощью «Короля Миноса» я съела пару свежих булочек с жареной бараниной, несколько олив из пергаментного мешочка и невкусное яблоко. На апельсин я глядеть уже не могла и опустила его обратно в сумку.

Легкий ветер шевельнул верхушки деревьев, солнеч­ные зайчики ослепительно побежали по воде, а по кам­ням заскользили тени. Пара бабочек, которые пили воду у края озерца, взлетели, как несомые ветром листья. Щегол, взметнув бриллиантовыми крыльями, быстро понесся над головой в высокие кусты на скале. Я лениво наблюдала за ним. Еще одно легкое движение, шевеле­ние чего-то светлого среди булыжников под нависаю­щей скалой, словно двинулся камень. Ягненок или овца лежит под жимолостью. Ветер шевелит шерсть, и она поднимается над камнями.

Я внимательно наблюдала. Снова ветер проносится над шерстью, поднимает ее, свет ловит ее концы. Мгно­вение она сияет у камня, как цветок. Значит, я не права. Это отпечатки ноги не Марка. Где-то поблизости овцы, и с ними, несомненно, пастух. Я начала быстро собирать остатки завтрака, думая в полном замешательстве, что лучше вернуться к первоначальному плану и направить­ся к кипарисовой роще. Устало поднялась, постояла, прислушиваясь. Ни звука, кроме плеска воды и слабого шелеста ветра в листьях и щебета щеглов где-то вне поля зрения…

Я шла вниз вдоль ручья, чтобы найти место, где легче выкарабкаться из ущелья, когда мне пришло в голову, что овца была странно спокойна и молчалива все время, пока я ела. Я оглянулась. Овца лежала по другую сторону ручья немного выше меня, наполовину под выступом. Должно быть, подскользнулась и упала оттуда, а пастух не заметил, и вполне возможно она мертва. Но если она просто попала спиной в западню или ее удерживают шипы, понадобится только несколько минут, чтобы осво­бодить ее. По крайней мере, нужно посмотреть.

Я шагнула через ручей и вскарабкалась к валунам.

Овца действительно была мертва. Умерла задолго до этого. С нее сняли шкуру, обработали, а теперь ее использовал как покрывало мальчик, который, свернув­шись, крепко спал под кустом в тени валунов. Изношен­ные голубые джинсы и грязная голубая рубашка, а шкура наброшена на одно плечо, как это делают грече­ские пастухи. Она закреплена куском потершейся ве­ревки. Это, а не Марк, была добыча, к которой я подкра­дывалась. Грязь на его ботинках с веревочными подо­швами едва просохла.

Шум моего приближения не побеспокоил его. Он спал глубоким сном. Муха села ему на щеку и поползла по глазу, а он и не шевельнулся. Глубокое и ровное дыхание. Было бы очень легко отползти и не разбудить его. Но я не пыталась этого сделать. Такой сон я уже видела раньше, совсем недавно… Эту почти яростную концент­рацию отдыха. И видела, как такие же ресницы опуска­ются во сне на смуглые щеки. И волосы знакомые.

Густые ресницы поднялись, мальчик в упор посмот­рел на меня. Голубые глаза. Тревога. Любой испугается, если проснется, а рядом стоит незнакомец. Напряжение во взгляде ослабело, он заметил, что я безобидна. Я откашлялась, и мне удалось хрипло произнести: «Хайре». Это сельское приветствие, и если литературно ска­зать, оно означает «Радуйся».