Глава 10

Ну, – сказала Фрэнсис, – здесь очень приятно. И чай великолепен. Полагаю, маленький Лорд Фаунтлерой готовит его сам?"

«Ради Бога, помолчи, он услышит! Он говорит, что, если хочешь его видеть, только нужно крикнуть, он всегда поблизости. И более того, он довольно мил. Я в него влюблена».

«Я еще не встречала мужчины, в которого бы ты не влюбилась. Я бы подумала, что ты заболела, если бы ты не была в кого-то влюблена. Я даже научилась узнавать периоды. Да, это очень приятно, правда?»

Мы сидели в «саду» отеля, в тени винограда. Побли­зости никого. Сзади – открытый проем двери в пустой холл. Тони вернулся в бар. За углом у столиков улично­го кафе тихо беседовали завсегдатаи. Солнце быстро катилось на запад. На бледном серебре моря появилась зыбь, ветер сорвал сонный аромат с красных гвоздик в кувшинах для вина. На солнцепеке стоял большой гор­шок с лилиями.

Фрэнсис протянула перед собой длинные ноги и потя­нулась за сигаретой. «Да, это была твоя о-о-о-чень хоро­шая идея. Афины на Пасху, конечно, это немного чересчур. Это ясно. Я забыла, пока ты не написала, что греческая Пасха позднее нашей. Она у нас была в конце прошлой недели, когда мы находились в Риме. Я пред­ставляю, что греческая сельская Пасха будет некоторым контрастом, и с нетерпением жду ее. О, спасибо, с удовольствием выпью еще чашку. Ну, а теперь, как давно я тебя не видела? Боже мой, почти восемнадцать месяцев! Расскажи о себе все».

Я с любовью рассматривала ее. Фрэнсис, хотя и дво­юродная сестра, намного старше меня. В это время ей было уже за сорок, и хотя я знаю, что только малолетки считают это огромным возрастом, так казалось и мне. С самых ранних лет она рядом. Когда я была маленькой, я называла ее «тетя Фрэнсис», но три года назад она положила этому конец. Это произошло после смерти моей мамы, когда я переехала к ней жить. Я знаю, что некоторые считают ее слишком важной. Высокая, смуг­лая, довольно угловатая, решительные голос и манеры. Свое очарование она презирает и редко утруждает себя его проявлением. Работа на открытом воздухе дала ей цвет лица, который называют здоровым. Сильна, как лошадь, и очень деловая. Хорошо одевается, если не сказать строго. Но ее значительная внешность обманчи­ва, ибо это самый терпимый человек, которого я знаю. Иногда она доводит принцип «живи и давай жить дру­гим» почти до абсурда. Единственное, чего она не выно­сит – грубости и претенциозности. Я ее обожаю.

Именно поэтому я послушно выполнила ее коман­ду – погрузилась в неорганизованное и, в основном, правдивое описание работы и афинских друзей. Я не подвергала свою жизнь цензуре, хотя и знала, что неко­торые факты покажутся немного странными в степен­ном беркширском доме Фрэнсис. Она слушала в забав­ной тишине, пила третью чашку чая и стряхивала пепел в ближайшую пепельницу. «Ну, кажется, ты весело живешь, и в конце концов за этим сюда и приехала. А как Джон? Ты не упомянула о нем».

«Джон?»

«Или это Дэвид? Я забываю имена, хотя Бог знает почему. Твои письма пестрят ими, как смородинный пирог, когда у тебя полный разгар. Разве это не Джон, репортер из Афинских новостей'?»

«А, он… Но это было очень давно. Никак не позже Рождества».

«Вот как. Если задуматься, твои два последних пись­ма были удивительно бессодержательны. В сердце пус­тота?»

«Совершенно». Я вытащила за качающийся стебелек ближайшую гвоздику и понюхала ее.

«Значит, что-то изменилось, – мягко сказала Фрэн­сис. – Конечно, очень хорошо, когда у тебя сердце, как теплая замазка, но когда-нибудь твои порывы ввергнут тебя во что-то, из чего ты легко не выберешься. Ну, а теперь над чем ты смеешься?»

«Ни над чем. Паоло собирается звонить нам в поне­дельник?»

«Да, если все будет в порядке. Поедешь с нами на Родос? Хорошо. Хотя в данный момент я чувствую себя так, что никогда бы отсюда не уехала. Это то, что путеводители называют простым местом, но оно очень красивое и спокойное… Послушай».

Пчела в лилии, нежный шепот моря по гальке, при­глушенные голоса греков…

«Я сказала Тони, что хорошо бы они так все и остави­ли. Все это просто верх блаженства».

«М-м-м. И ты, моя любовь, права. Цветы, которые я пока видела, даже вдоль дороги, вполне могут заставить женщину запить».

«Но ведь ты приплыла на лодке!»

«О да, но мы застряли в Патрасе, втроем наняли машину и поехали осматривать местность. Не было времени уехать далеко до темноты, но я так часто заставляла водителя останавливаться и бросалась в поле, что он подумал, что я ненормальная или у меня хроническая болезнь мочевого пузыря. Но как только до него дошло, что я просто смотрю на цветы, отгадай, что он сделал?»

Я засмеялась. «Собрал для тебя букет?»

«Да! Я вернулась к машине, и он был там, рост шесть футов два дюйма, которые ты бы посчитала признаком величественной греческой мужественности. Он ждал ме­ня с букетом орхидей и анемонов и какими-то фиалка­ми, которые подняли у меня температуру на несколько градусов. Разве они не милые?»

«Ну, я не знаю, какие фиалки ты имеешь в виду…»

«Не фиалки, ослица, греков. – Она с наслаждением потянулась. – Боже мой, как я рада, что приехала! Собираюсь наслаждаться каждой минутой, уже пред­вкушаю. Почему, о почему мы живем в Англии, когда могли бы жить здесь? Между прочим, почему Тони живет здесь, когда мог бы жить в Англии?»

«Он сказал, что здесь можно будет заработать деньги, когда они откроют новое крыло, то есть, мягко говоря, когда они построят настоящий отель. Я подумала, что он и свои деньги сюда вложил. Еще говорит, что у него слабая грудь».

«Гмм. Он выглядит слишком городским, чтобы жить здесь даже короткое время… Если только причина это­му – не прекрасные глаза хозяина. Он приехал с ним из Лондона, да? Как он выглядит?»

«Стратос Алексиакис? Как ты… о, конечно, я описы­вала тебе обстановку, я забыла. Он кажется очень сим­патичным. Послушай, Фрэнсис».

«М-м-м».

«Не хотела бы ты пройтись по берегу? Здесь очень рано темнеет. Я… я бы хотела сама побродить». Это было неправдой, но что мне оставалось говорить под окнами, где подслушивают?

«Хорошо, – сказала она дружелюбно, – когда за­кончу эту чашку чая. Что ты сама делала в Хании, если ты именно так произносишь это название?»

«Не „ч“, как у нас. Нужно говорить вроде „к“ с придыханием… Кхания».

«Ну и как он выглядел?»

«О… это… это очень интересно. Там есть турецкие мечети».

Есть еще одна черта у Фрэнсис, которую следовало упомянуть. Ее нельзя обмануть. По крайней мере, я не могу. Полагаю, у нее слишком много опыта в том, чтобы выявлять малейшую мою ложь с самого детства. Она взглянула на меня, вынимая из пачки другую сигарету. «Правда? Ну и где ты останавливалась?»

«О, в самом большом отеле в центре города, забыла название. Ты без конца куришь, у тебя будет рак».

«Несомненно. – Ее голос заглушил окутывающий ее дым сигареты. Она посмотрела на меня, затем подня­лась. – Тогда пойдем. А почему именно берег моря?»

«Потому что там пустынно». Она обошлась без ком­ментариев. Мы пробрались сквозь яркие кустики ледя­ных маргариток и нашли грубую тропинку вдоль низ­ких, сухих скал, которые граничили с вытоптанным каменистым полем. Дальше по твердому песку мы мог­ли идти рядом. Я сказала: «Есть кое-что, о чем я хочу поговорить».

«О пребывании прошлой ночью в Хании?»

«Остроумно, не так ли? Да, более или менее».

«Вот почему ты засмеялась, когда я сказала, что твои увлечения когда-нибудь ввергнут тебя в неприятно­сти? – Так как я молчала, она лукаво взглянула в мою сторону. – Я не судья, но, кажется, Хания – довольно странное место, чтобы дурно себя вести».

«Вчера ночью я даже и не была в Хании! И я не… – взорвалась я и вдруг хихикнула. – В действительно­сти, я действительно провела ночь с мужчиной, а теперь случайно подумала об этом. Забыла».

Фрэнсис спокойно сказала: «Кажется, он произвел на тебя сильное впечатление. Ну, продолжай».

«О, Фрэнсис, дорогая, как я тебя люблю! Нет, это не грязная любовная неразбериха… разве я?.. Это… я по­пала в беду… это не моя беда, а кого-то еще, и я хотела сказать тебе и спросить, есть ли что-нибудь в мире, что бы я могла сделать».

«Если это не твоя беда, нужно ли тебе что-нибудь делать?»

«Да».

«Сердце, как теплая замазка, – сказала покорно Фрэнсис, – да к тому же и соответствующие мозги. Хорошо, как его зовут?»

«А откуда ты знаешь, что это лицо мужского пола?»

«Всегда так. Кроме того, я допускаю, это тот мужчи­на, с которым ты провела ночь».

«О. Да».

«Кто он?»

«Гражданский инженер. Его зовут Марк Лэнгли».

«А…»

«Это совсем не „а“… По существу, – очень отчетливо сказала я, – я питаю к нему отвращение».

«О Боже, – сказала Фрэнсис. – Я знала, что когда-нибудь это случится. Нет, не смотри так свирепо. Я дразнюсь. Ну, продолжай. Ты провела ночь с инжене­ром, который вызывает у тебя отвращение, по имени Марк. Это поразительное начало. Рассказывай все».

Ее совет, когда я наконец обо всем рассказала, был предельно кратким: «Он сказал уйти и не появляться, и у него есть Лэмбис, чтобы за ним смотреть. Они кажутся способной на многое парой, и сейчас твой Марк, воз­можно, уже очень хорошо себя чувствует. Они оба вер­нулись в лодку, можешь быть уверена, и у них все под контролем. Я бы не вмешивалась».

«Д-д-да. Полагаю».

«Кроме того, что ты можешь сделать?»

«Ну, очевидно, могу рассказать ему, что обнаружила. Я имею в виду, что я абсолютно уверена, что это Тони, Стратос Алексиакис и София».

«Вполне возможно. Согласимся, что твой Марк по­мнит точно, что видел и слышал, и что на месте убийст­ва действительно был англичанин вместе с мужчиной в одежде критянина, еще один грек и женщина… – Она минуту помолчала. – Да, раз ты допускаешь, что заме­шан Тони, другие неизбежно тоже замешаны. Это замк­нутый круг. Тони, Стратос, София, Джозеф и незнако­мец, либо англичанин, либо грек, которого определенно знал Тони и с которым разговаривал».

Я остановилась и смотрела на нее, разинув рот. «Он? Но как? Он там не был. Там был только грек и критянин, и…»

«Дорогая, – нежно сказала она, – ты так увлеклась точкой зрения Марка, что забыла, как все началось».

«А как все началось?»

«Был убитый», – сказала она.

Молчание нарушал только шорох гальки на берегу моря. Я нагнулась, подняла плоский голыш и запустила по поверхности воды. Он сразу пошел ко дну. Я выпрямилась и отряхнула руки. «Я глупа», – сказала я по­корно.

«Ты была в самой гуще событий, дорогая, и напугана. Мне же, подключившись на половине, легко спокойно разобраться. Отчетливо все вижу. Кроме того, я не замешана тут с моими чувствами».

«А кто сказал, что я?»

«А разве нет?»

Я все еще смотрела на то место, где мой голыш ударился о воду. «Фрэнсис, Колину Лэнгли только пят­надцать».

Она нежно сказала: «Дорогая, вот в этом вся суть. Вот почему я советую держаться в стороне, пока точно не узнаешь, что с ним случилось. Иначе ты, возможно, только навредишь. Послушай, не думаешь ли ты, что лучше сейчас вернуться? Солнце почти село, и прогулка становится ужасно неудобной». Чистая правда. Пока я рассказывала мою историю, мы прошли вокруг залива до подножия больших скал на дальнем конце. То, что издали казалось полосой гальки, оказалось узкой от­мелью из больших валунов, нагроможденных ветром и морем. Над ними, между самыми верхними валунами и скалой, пробегала узкая тропинка, крутая и неудобная. Она огибала мыс, затем круто ныряла вниз к полукруг­лому берегу маленького песчаного залива. «Здесь все выглядит очень мило, – сказала Фрэнсис. – Интерес­но, это твой залив Дельфинов?»

«Думаю, он дальше, здесь у края очень мелко, а Георгий говорил, что вдоль скал можно добраться до глубокой воды и нырять. Посмотри, это, должно быть, за следующим мысом, по-моему, видно нагромождение камней. Солнце за ними садится, и они выглядят как тени».

Мы молча постояли несколько минут, прикрывая гла­за от мерцания алмазного моря. Затем Фрэнсис отверну­лась. «Пойдем, ты устала. Судя по твоему виду, перед обедом тебе надо выпить что-нибудь покрепче».

«Это идея». Но голос мой звучал печально, даже я сама это заметила. Я повернулась и пошла за Фрэнсис обратно к отелю.

«Не подумай, что я не понимаю твоих чувств. – Ее тон был сухим и забавно успокаивающим. – Предлагаю держаться в стороне от Марка не только потому, что хочу оградить тебя от беды. Могу объяснить причины. Если ты пойдешь бродить здесь и искать его, тебя, возможно, увидят, последуют за тобой и тому подобное, и ты можешь привести их к нему. Или, если ты дашь повод подозревать, то можешь, и это важно, напугать их, а они убьют Колина… это если он еще жив».

«О, Боже, полагаю, ты права. Я… не подумала как следует. – Приложила руку к голове. – Если бы ты только видела Софию. Вот что меня действительно на­пугало… когда Джозеф не пришел домой. Если бы ты видела ее лицо».

Я была очень непоследовательна, но она поняла меня. «Ты думаешь, что она не волнуется о том, что он там в горах сломает шею, но волнуется о том, что он может там делать?»

«Да. И есть только две вещи, которые он может делать».

Она не волновалась. «Ты имеешь в виду, что если Джозеф – это убийца в одежде критянина, а я готова сама спорить на эту тему, он либо все еще охотится в горах за Марком, чтобы убить его, либо где-нибудь охраняет Колина?»

«И она напугана. Если он с Колином, она это знает, и боится того, что он может сделать… Ну, вот в чем дело». Мой голос жалко возвысился. Фрэнсис не ответила, и несколько минут мы тащились молча. Солнце уже село, мягко нырнув в море, и тень скал упала на нас. Ветер стих. На другой стороне залива в отеле зажегся свет. Он казался очень далеким. Наконец я сказала: «Ты права, конечно. Марк велел держаться в стороне, и именно это он и имел в виду. Если только я действительно найду Колина…»

«В этом все и дело. Вот почему он не пойдет к властям, он тебе говорил об этом. Если бы задали вопрос, или Марк и Лэмбис пришли сюда открыто, или кто-ни­будь сделал так, что были бы выдвинуты обвинения, я бы не дала и двух пенсов за шанс мальчика выжить и быть свидетелем. Он заложник».

«Вижу. В конце концов, Марк сам говорил. Хорошо, я… я останусь на месте, Фрэнсис, не беспокойся. Но все равно…»

«Ну?»

«Ничто не может помешать мне искать его, так? Если я буду ужасно осторожна? Я… я просто не могу выбро­сить его из головы, ты не понимаешь?»

«Понимаю, любовь моя. Продолжай. Ты не могла бы прекратить поиск, даже если бы и хотела. Это не то, что можно быстро забыть, как потерю карандаша. Все, что ты можешь сделать ради собственного покоя – это до­пустить, что он все еще жив, и не закрывать глаз. А для начала, если он жив, его надо кормить».

«Конечно! И к тому же он не очень далеко. Если не спускать глаз с Софии… Готова спорить, что именно она его кормит… хотя, полагаю, это может быть и Тони».

Она улыбнулась. «Я ставлю на Софию. Кто бы это ни делал, он должен вставать на рассвете, чтобы его не видели, и я просто не представляю, как маленький Лорд Фаунтлерой прыгает в росе».

«Ну а я собираюсь, причем завтра. Пойду рано утром купаться и буду смотреть в оба».

«Давай, – сказала Фрэнсис. – Посмотри, там кто-то есть. Это отправляется маленькая лодка, да? А мужчина в ней – это Стратос Алексиакис?»

Мужчина, неясная фигура в сгущающейся темноте, ссутулился в маленькой лодке у скал возле отеля. От­толкнулся от берега, занялся чем-то на корме, и скоро зарокотал мотор. Лодка направилась к нам, держась к берегу. «Похоже на то, – сказала я. – Интересно, куда он собрался?»

Мы остановились понаблюдать. Он крепко стоял на носу, и когда мы подошли поближе, то увидели, что к рулю приделан длинный рычаг. Так мужчина мог пра­вить, вглядываясь через борт в воду. На носу лодки были огромные фонари, но их еще не зажгли. Лодка поравнялась с нами, и мужчина нас увидел. Стратос. Улыбнулся и помахал рукой, а затем двинулся к корме. Машина замедлила ход, и казалось, что лодка просто дрейфует. Я смогла разобрать белые буквы на корме: «Психея». Его голос весело прозвучал над водой: «При­вет! Не желаете в лодку?»

«В другой раз! – Мы заулыбались и помахали рука­ми, пытаясь изобразить сердечно-вежливый отказ. – Тем не менее спасибо! Удачной рыбалки!»

Он поднял руку, снова нагнулся к мотору, и «Психея» удалилась по длинной, красивой кривой к верхушке мыса. Поднятые ею волны плескались о берег возле нас, мелкая галька шипела и скрежетала.

«Хм-м, – сказала Фрэнсис, – очень компанейский».